Новенький.

Алина все не подходила и не подходила, что Вову уже даже напрягало. Он сверлил взглядом ее спину на переменах, а девушка лишь сидела за партой, склонив голову, и что-то активно писала. После третьего урока Семенюк взял всю волю в кулак и сам подошел, перед этим поймав хитрый взгляд Ильи со стороны его парты. — Алин, привет. Девушка вздрогнула и подняла голову, тут же сдержанно улыбнувшись. — Привет. — Над чем таким пыхтишь? Володя заглянул Алине через плечо, рассматривая аккуратные тетрадные записи. — Я не успела доделать разбор стихотворения к литературе, — жалостно протянула Алинка, откидываясь на спинку стула и подпирая подбородок красивой блестящей ручкой с брелоком, — Вот, делаю. — Мхм, — хмыкнул Вова, рассматривая какие-то неведанные себе слова. «Трехстопный ямб, кольцевая рифма, епа мать», — подумал он, почесав затылок, — Я б помощь предложил, но ниче в этом не смыслю. — Очень зря, интересно все это, — хихикнула Алина, поселив в Вовиной голове мысль о том, что надо будет разобраться, чтобы пощеголять знаниями. — Так ты не подойдешь? Алина помотала головой, снова склоняясь над тетрадью и роняя темные локоны прямо на листы. — Можем после школы фильм обсудить. Прово́дите меня до дома, — у Володи екнуло сердце, — Передашь Лёше? У меня сегодня как раз дополнительных нет. — Ага, — глухо отозвался он, мимолетно оборачиваясь к последней парте. Пустой, кстати. Губанов снова где-то шлялся, наверное, в крыле малолеток. Вова развернулся на пятках и добавил уже тише: — Именно так я и сделаю. Он прошагал к своему стулу и уже точно знал, что Лёше он ничего не скажет. Пусть ступает домой с чистой совестью, а Алину он и один проводить сможет, наконец оставшись с ней наедине без этого жужжащего в стороне комара. Свое решение Вова подтвердил уверенным кивком и решил вознаградить себя перекуром. Он ткнул Даню в бок коленом, стрельнул глазами в Илью и вывалился из класса в роли предводителя своей небольшой банды. * * * — Я не понимаю, нахера ей таскаться с вами обоими? — вопросил Кашин, опираясь копчиком о подоконник, на котором сейчас сидел Семенюк и выпускал клубы дыма через щель в приоткрытом окне. Он поделился с друзьями своим гениальным планом по отшиванию Лёши из импровизированного клуба кинолюбителей, получив от Ильи хихиканье и улюлюканья, а от Дани очередную порцию тупорылых вопросов. — Не знаю я, — огрызнулся Вова, передав сигарету Илье. Он закусил щеку изнутри и постучал пяткой по батарее, раздумывая. Он помнил слова Алины о том, что она «не хочет, чтобы в классе были ссоры, тем более из-за нее», но в целом это не отвечало на вопрос товарища. Володя вздохнул и добавил таким тоном, будто успокаивал не только взъевшегося Кашина, но и себя самого: — Кто знает, что у этих телок на уме. — Тебе, значит, можно ее телкой называть, а мне нет. — буркнул Даня в ладонь, поднесенную ко рту с сигаретой, что перекочевала к нему из рук Корякова. Семенюк лишь закатил глаза, но на претензию не ответил. Устал. Он понимал, что эго Дани было слишком сильно задето тем, что Лёша ушатал его аж два раза, а поквитаться по-нормальному так и не получилось в силу обстоятельств, но и позволить совершить правосудие он не мог. Вова знал, что Кашин продолжал кошмарить Губанова, — то в закутке зажмет, как тогда с булкой, то подножку поставит, то ручку слюнями измажет, пока Лёша в коридоре, — но пока это не доходило до синяков и ссадин, Семенюка это не касалось. «Пусть развлекается, потом надоест», — думал Вова. Сигарета вернулась к нему, он еще несколько раз крупно затянулся до фильтра, пока не почувствовал гарь, а потом выкинул окурок в окно, перед этим потушив о деревянную раму. Все трое парней поплыли обратно в класс, потирая глаза, а по пути делились нытьем по поводу предстоящей на физике лабораторной. Вове было в два раза поганей, потому что Кашина пересадили к Илье, чтобы работать в паре, а ему… а ему опять достался Лёша. И уже к середине урока Семенюк кипел, когда приходилось выполнять половину работы самому — он-то надеялся спихнуть все на соседа! — Ты прикалываешься или реально не понимаешь, как это, блять, делать? — шипел Вова, не стараясь сделать голос тише. Все равно он утопал в общем шуме учеников, которым было разрешено обсуждать что-то между собой во время лабораторных. Семенюк простонал: — Ты батарейку наоборот подключи-и-и-ил. — Сам тогда делай, раз такой умный! — вскипел Губанов, всплескивая руками так, что задел элементы электрической цепи, и они снова разъединились. Он уже весь краснел, пыхтел, нахохливался, как воробей, и начинал злобно выводить в тетради схему этой самой цепи, стараясь чертить аккуратно. — Тут не нужно быть умным, чтобы понять, что, сука, лампочка не загорится, если ее не под-клю-чить, — последнее слово Семенюк выплюнул по слогам, по большей части даже не злясь, а потешаясь над бешенством своего соседа. Лёша гневался очень забавно. — Я гуманитарий, мне простительно такого не понимать. — Хуянитарий ты. Чего полезного в твоих гуманитарных мозгах? Только пиздеть и умеешь, а вот точные науки, — Вова оторвался от восстановления электрической цепи и задрал подбородок, — опора этого мира! — Тебе ли говорить! У тебя по математике и физике одни тройки, — небрежно бросил Лёша, со шлепком положив ненужную более линейку. Схему цепи он нарисовал безупречно, даже кое-где заштриховал. — И че? Захочу — будут пятерки. Спорим? — Э-э-э, нет, — едко усмехнулся Лёша, поворачиваясь к соседу и рассматривая его исподлобья, — Ты технарь — тебе оценки исправить будет несложно, особенно на спор. А ты попробуй по литературе пятерку получить! Вот тогда я посмотрю на твои жалкие потуги. Вова аж воздухом подавился от того, как надменно это все прозвучало. Да и лисий взгляд соседа, сверкающий искорками авантюризма, заставлял кровь разгоняться в жилах. Семенюк возмущенно фыркнул и рывком повернулся к соседу всем телом. Его жутко бесила та самоуверенность, что росла в парне с каждым днем. Алинка очень быстро его разбаловала, заставив забыть, что еще в первую неделю его живот выступал в роли груши для битья. Захотелось напомнить об этом, но Вова быстро отбросил эту идею, решив согласиться на понт. — Спорим! — выкрикнул почти на весь класс он, выкидывая ладонь вперед, — На желание. Лёша лениво мазнул глазами по вытянутой мозолистой руке и прищурился, кажется, раздумывая. — На желание, — повторил он и крепко пожал. Не так крепко, как пытался это сделать Семенюк, сжимая пальцы до побеления подушечек. Он уже хотел отпустить, но Губанов не позволил, внимательно посмотрел в глаза и процедил: — До конца октября. — Ч-чего? Да ты ахуел! Вова скривился и въелся своими глазами в Лёшины, но тот не прерывал зрительного контакта, ничего не говорил и не отпускал руку. Легкая ухмылка будто кричала: «Я тебя подловил». — Ладно, — сдался Семенюк, вырвав, наконец, свою ладонь из на удивление крепкой хватки. Он, насупившись, вернулся к лабораторной, пока Лёша перерисовывал схему в Вовину тетрадь. * * * Как только закончились уроки, Семенюк вылетел из школы со своими соратниками, быстро с ними покурил и ушёл со школьной территории, чтобы те разбрелись по домам. Он стоял у ворот, подпирая прутья спиной, и ждал Алинку. Его лицо помрачнело так же быстро, как и озарилось, когда одноклассница вышла на крыльцо в сопровождении Лёши. — Вов, что ж ты не сказал Лёше, что мы сегодня все вместе домой идем? — весело спросила девушку, дошагав до ворот. Она была в приподнятом настроении после последнего урока литературы, на котором получила пятерку за тот самый анализ стиха, что мурыжила весь день на переменах. Семенюк кинул уничижительный взгляд на Губанова, тот лишь вяло посмотрел сквозь прикрытые веки и сразу отвел глаза. — Забыл, — процедил Вова, спрятав руки в карманы и начав оглаживать рукоятку ножа большим пальцем. — Ну, пойдемте, — хмыкнула Алина, запахивая пальто в попытке спрятаться от промозглого осеннего ветра. Семенюк тут же занял место рядом с ней, а Лёша шел чуть поодаль, так как тропинка была не в силах уместить сразу трех человек. — Как тебе фильм? Понравился? — ласково спросил Вова, опережая этот вопрос в свой адрес. Сначала нужно узнать мнение Алины. — Ой, так понравился! — восторженно произнесла Алина, после чего потекла ее восхищенная речь. Там было и про актеров, и про съемку, и про посыл фильма. В общем, про все то, что Володе не вкатило ни коим образом. Тем не менее, иногда он поддакивал, экспромтом выдавал какие-то доводы в защиту Алинкиного мнения и активно кивал, просто наслаждаясь тем, что может вот так говорить с предметом своей недосягаемой любви… что теперь становилась чуть более досягаема. — А мне как раз не очень все это… — отозвался Лёша. Он уже шел по другую руку от Алины и до этого просто молчал, огибая лужи и пошмыгивая носом от сырости, что оставил ночной дождь. — Почему? — пролепетала девушка, с интересом заглядывая в его лицо. Вова тоже навострил уши — невольно. — Как-то скучно. Первая часть очень интересная, когда главный герой понял, что живет в одном дне и может творить все, что ему вздумается. Но потом все это скатилось в… как бы сказать… в какую-то рутину, — Лёша ненадолго замолчал, глазами считывая реакцию Алины, после чего с улыбкой добавил: — Но посыл и правда хороший. Вова едва сдержался, чтобы не приоткрыть рот в удивлении. Его поразило даже не то, что Губанов так бесстрастно выразил свое мнение, а то, что оно совпадало с его собственным. Показался фасад Алинкиного дома, и пока троица приближалась к нему, Алина еще что-то обсуждала с Лёшей, вступив в дискуссию по поводу концовки, но Вова слушал вполуха. В кармане куртки он водил пальцем уже не по ножу, а по пачке сигарет. Жутко хотелось курить, так как путь до дома одноклассницы размеренным шагом занял куда больше времени, чем мог бы. При ней курить не хотелось. — Ладно, мальчики, спасибо вам, — вежливо протянула Алина,— Было интересно поболтать. Надо еще что-нибудь посмотреть, подумайте пока. Пока! Девушка хихикнула собственной странной оговорке, после чего упорхнула в сторону нужного подъезда. Парни остались провожать ее взглядом, а Вова уже начал вытаскивать сигарету из пачки прямо в кармане. — Мне тоже фильм не понравился, — зачем-то сказал он, зажав сигарету в уголке губ. — А что ж ты не сказал? — холодно ответил Лёша. — А зачем спорить? — Спорить… Не обязательно спорить, можно спокойно свое мнение высказать. «Опять умничает. Ебланоид», — с презрением подумал Семенюк. Он уже устал считать, сколько раз слова Лёши заставляли его закатить глаза. Такими темпами однажды он закатит их до такой степени, что увидит свой собственный мозг. Вова прорычал что-то матерное и зашагал прочь от Алинкиного дома и прочь от Губанова, который снова его разозлил. Огонь в груди вроде только-только успокоился после перепалки на физике и тупого спора, о котором Вова уже жалел, а теперь вспыхнул вновь. Уши его загорелись то ли от нового порыва ветра, то ли от злобы. Позади он услышал преследующие его шаги. — Слышь, не таскайся за мной. — Нам в одну сторону. Вова скривился, не найдя контраргумента, и закурил. Дым клубами вылетал изо рта и ноздрей и огибал шею с плечами, улетая за спину. Позади послышался несдержанный кашель, заставивший Семенюка сверкнуть глазами. Он мысленно ехидно похихикал и начал выпускать еще бо́льшие облака отравы — специально, чтобы они долетали до Губанова и ударяли ему в нос. «Подыши-подыши, — думал Вовка, — Здоровее будешь». Разошлись они на перекрестке, как всегда не попрощавшись. * * * Вова лежал на столе, приподнимаясь и опускаясь обратно. Постукивал лбом по тетрадным листам, будто это действие помогло бы ему вдолбить знания в голову. Завтра был конец учебной недели, и Семенюк мысленно крыл Лёшу всеми известными ему матами. Потом крыл себя за то, что согласился на спор, а потом за то, что не догадался сделать спор двусторонним, заставив и Губанова получить пять по физике, по которой он едва дотягивал до хлипенькой четверки. До конца октября оставалось всего две недели, а ему еще предстояло запомнить, чем аллитерация отличается от аллегории, как правильно пишется слово «оксюморон» — и, кстати, что это значит, — и как определить ритм стиха. Как на зло, к концу октября заканчивалась и первая учебная четверть, так что контрольной было не избежать. А самостоятельное изучение не приносило своих плодов. Вова даже думал обратиться за помощью к Алинке, но постеснялся и решил все сделать сам. В пятницу он пришел немного не выспавшийся, так что лениво хлопал глазами, сидя на холодном подоконнике в туалете, и слушал утренний бубнеж Ильи, прерываемый покашливаниями от табака. Дани не было. — Где рыжий? — вклинился Вова, поежившись от порыва ветра, что залетел через щель в приоткрытом окне. На улице становилось все пасмурней, все сырей и все холодней. — Очкарика кошмарит, — ответил Илья, ловко запрыгнув рядом, и водрузил ступни на край подоконника, попутно подтягивая колени к груди. Он протянул Семенюку тлеющую сигарету. — Мы в понедельник с ним поспорили, — горько усмехнулся тот, приняв курево. С Ильёй ему было легче делиться своей злобой к Губанову. Отчасти оттого, что Коряков выдавал ту реакцию, которую нужно — не срывался, как Даня, на тирады о том, что его «надо скорее пришпилить к стенке» или «напиздить», а качал головой, цокал вместе с Вовой и хихикал, когда друг пересказывал очередные пакости, совершенные в сторону Лёши. Илья понимал, что Семенюк и сам не в восторге от того, что ему приходилось и сидеть с Лёшей за одной партой, и водиться с ним из-за Алины. Илья понимал, что Алина для Вовы очень важна. Он его не осуждал, и в его взгляде никогда не читалось «подкаблучник». Во взгляде Кашина это висело перманентно, что и раздражало, потому что порой Вова и сам начинал в это верить. Оттого про Лёшу Вова стал говорить только с Коряковым. — На че поспорили? — На желание. Мне надо получить пятерку по литре. Илья присвистнул и хлопнул друга по плечу. — Хуёво. — Угу. Вова тоже подтянул ноги к груди и уткнулся в них лицом, вернув сигарету другу. Тот докурил и отпульнул окурок в раковину, после чего парни еще немного посидели, болтая о насущном и дожидаясь звонка. Перед первым уроком их было два, так что услышав первый-предупредительный, они не сдвинулись с места. В туалет ввалился Кашин. — Вы без меня уже покурили? — обиженно протянул он, вразвалку приближаясь к подоконнику. — Меньше надо шастать, где попало, — сказал Илья, а Вова его мысленно поблагодарил, так как язвительный подкол был будто снят с его языка. Даня лишь мимолетно усмехнулся, видимо, вспоминая свои утренние проделки в сторону Лёши, а потом облокотился о стену рядом с окном, просто слушая разговор друзей. После второго звонка все трое поплелись в класс, размашисто зевая. Погода давила, настроения быть активным не наблюдалось. В классе Володя обнаружил пустующее место рядом с собой. Вещей не было, Лёши тоже. Семенюк взмолился, чтобы тот заболел — хотелось побыть за партой в одиночестве. Вова сел на стул соседа, и понял, что отсюда, если лечь, его не будет видно — угол обзора учителя заканчивается на высоком Дане, что не позволяла увидеть именно это место. Семенюк так и сделал, сложил локти на парте и провалился в сон, задавшись вопросом, почему Губанов не пользуется своим положением и не спит на каждом уроке. Вырубило быстро, спалось сладко, даже речь учителя почти не пробивалась через толщу дремы. Даже звонок с урока не помог проснуться, а вот кто помог, так это настойчивый тычок в темечко. Вова поднял заспанное лицо со следами складок на щеке и размыто посмотрел на фигуру Лёши над собой. Не заболел все-таки. Парень протер глаза, потянулся, хрустнув суставами, проморгался. В общем, с чужого места сойти не торопился. Встревоженный голос Алинки, что зазвучал в стороне прохода между партами, заставил проснуться окончательно. — Это еще что такое? — взвизгнула она в тот момент, когда Вова, наконец, по-нормальному распахнул веки и уставился на лицо Губанова. Он заметил не сразу, так как Алинка вертела его лицо в своих руках, но на скуле проступал синяк, — Вова, ты?! Володя машинально сел по струнке и вжался в спинку стула, пока Алина нависала над ним, опершись о парту руками, и буравила злобным взглядом. — Н-не… Не! — А кто?! — Не он это, — отстраненно отозвался Лёша сквозь вздох. — Не выгораживай его! Девушка выпрямилась и теперь смотрела на Лёшу со строгостью, присущей матерям. — Не выгораживаю. Честно. — У меня алиби есть! — выпалил Вова, — Мы с Ильёй в туалете!.. Хотел сказать «курили», но прикусил язык и просто не закончил предложение, стушевавшись. Алина посмотрела в сторону парты Корякова, что следил за происходящим издали, как и многие в классе, а тот активно закивал. Одноклассница еще раз посмотрела на Вову с подозрением, но не стала ничего говорить. — Кто тогда? — Упал, — с неловкой улыбкой сказал Лёша, присаживаясь на свое место, с которого Вову уже ветром сдуло. — Упал он, — фыркнула Алина и продолжила бы свои допросы, если бы не звонок. Вова проследил за удаляющейся одноклассницей, иногда переводя взгляды на Губанова, а потом перевалился через парту, улегшись на нее животом, и хлопнул Кашина по плечу. — Ты? — прошипел он прямо в ухо. Даня замотал головой, после чего Вова сжал руку, делая хватку больнее. Он не верил. У Кашина слишком чесались руки, которыми он не умел работать, не оставляя следов, хотя Семенюк пытался учить его бить без синяков. И теперь, возможно, из-за него репутация перед Алиной чуть не подпортилась. — Не я это, — прошептал Даня, чуть поворачивая голову вбок и натыкаясь на холодный взгляд друга, — Я только рюкзак у него стырил, мы поносились немного по коридорам и все. Чесслово! — Смотри у меня, — бросил Вова, еще чуть-чуть подумав, после чего отпихнулся от одноклассника, падая на стул обратно. Он искоса посмотрел на Губанова, что не выглядел сильно потрепанным, просто бледным, еще раз зацепился глазами за синяк и подумал, что это вряд ли Даня. Раз Лёши не было на первом уроке, значит, началась шумиха из-за драки, а увиливать от нотаций учителей Кашин не умел — его бы загребли вместе с Губановым. Да и реакция рыжего была искренней. Так что это не он. — С кем поцапался-то? — Неважно, — буркнул Лёша, подпирая подбородок рукой и окидывая доску скучающим взглядом. «Ну и ладно.», — подумал Вова, прогоняя частым морганием остатки сна. * * * — Есть один фильм, «Ворон» называется, — сказал Лёша как раз в тот момент, когда Семенюк возвращался из столовой. Алина эту перемену провела на пустующем Володином месте рядом с Лёшей, а Вова проклинал Илью за то, что тот утащил его жрать запеканку с повидлом. Было вкусно, особенно из-за того, что порции отбирались у мелких и доставались нахаляву, но из-за этого Семенюк все пропустил. Он подошел к Алинке и решил не сгонять ее с места, присев на край парты. — О чем трещите? — Фильм новый выбираем, — отозвалась девушка, не посмотрев на Вову. Кажется, она все еще не верила, что причиной синяка на бледной коже стал не Семенюк и его шайка, но в голосе более не было той строгости, что до этого. Алина спросила, обращаясь уже к Лёше: — Ты смотрел? — Да, но я бы заново глянул. — А о чем он? — Про месть. Главного героя убивают, но он восстает из мертвых, чтобы отомстить за убитую невесту. — Романтичненько, — с нотками сарказма вкинул Вова. Тем не менее, заинтересовался. — Мрачно звучит. — Ну да, фильм мрачный, на самом деле… Зато интересный и чувственный, — сказал Лёша, вдруг вытащив из-за уха карандаш, — Семенюк его не сразу заметил, так что ему показалось, что он появился из ниоткуда, — и начал выводить на полях тетради фигуру ворона. — В целом, посмотреть можно. Кажется, я даже видела где-то кассету… — протянула Алина, — Я хоть и не люблю такие фильмы, но выходить из зоны комфорта иногда полезно. Да, Вова? Взор холодных глаз прицепился к Вовиному лицу, а он лишь кивнул, не совсем поняв — точнее, совсем не поняв, — к чему Алина спрашивает его о таком. «Злится еще», — с досадой подумал Вова, прикусив губу. — Тогда «Ворон». Классно получается, — сказала Алина, чуть наклоняясь в сторону Лёши и пододвигая его тетрадь к себе. От такой близости девушки к соседу Семенюк опять начал пылать, — А меня потом нарисуешь? — Не рисую портреты.