Цветок и Рыцарь

I

ПЕРЕПРОВЕРКА, БЕСПОКОЙСТВО, НАВЯЗЧИВОСТЬ, ПОВТОРЕНИЯ, ЗАЦИКЛЕННОСТЬ НА БУДУЩЕМ

Я не буду проверять каждую деталь снова и снова. Я не буду сразу переходить к негативным выводам. Я не могу изменить прошлого. Я прощаю себя за все мои прошлые ошибки. Я не могу сделать будущее стопроцентно безопасным. Я перестану зацикливаться на том, что же может пойти не так в будущем. Я не буду пытаться проконтролировать то, чего я не могу проконтролировать. Я не буду постоянно перепроверять себя и других. Я позволяю себе работать в режиме «достаточно хорошо», и я принимаю тот факт, что иногда это принесёт мне желаемые результаты, а иногда нет. Четыре-семь-восемь. Вдох-задержка дыхания-выдох. Вдох на четыре, выдох на восемь. Эта дыхательная техника помогает успокоиться. Наверное. Кому-нибудь. Может быть… -восемь. В то утро, когда Фрэнки ушла, она сказала: «Увидимся на тренировке», — и Рамона уцепилась за эти слова, как за соломинку. От бессонной ночи в голове образовалась какая-то весомая звенящая пустота, прокатываясь по ней, мысли громыхали, как мелкие монетки в детской копилке. Только теперь Рамона почувствовала, что щеки у нее мокрые от слез, и засмеялась. Нарочно, чтобы услышать смех. На часах было почти пять утра, и сейчас нужно было дождаться тренировки. Потому что вот так все не заканчивается! О том, чтобы заснуть, не могло быть и речи, и Рамона принялась за уборку. Она почистила микроволновку, фильтры кондиционера, и даже духовку, которой не пользовалась. Когда ей пришло в голову, открутить дверные ручки, розетки и выключатели, чтобы промыть хорошенько, Рамона поняла, что пора остановиться. И оставить хоть что-то на потом. Тем более что отвертки у нее не было. За ней Рамона отправилась в «Target». Лавируя между рядами с посудой, носками и кошачьим кормом, она вдруг подумала, что хотела бы что-нибудь подарить Фрэнки, что-нибудь купить для нее. Но что? Разъемную форму для запекания или набор разводных ключей? Бутылку текилы? Она сказала, что любит текилу. Но какая она вне ринга? Например, какие цветы она любит? Она любит цветы? Ей вдруг пришло в голову, что она действительно ничего о Франческе не знает. То, что ей было известно, уже давно не имеет значения, а что делать теперь, Рамона понятия не имеет, потому что перепихоном на одну ночь все ее «отношения» и заканчивались. В «Target» есть все, но даже здесь ответов на ее вопросы не продают. А как было бы здорово подойти к кассиру и сказать: «Мне нужно знать, что дальше делать, и еще пакет молока», — думает Рамона, она готова занимать голову, чем угодно, лишь бы не думать о Фрэнки. Когда Рамона приезжает в зал с отверткой в кармане, все уже собрались. Здесь Глория с коляской; сидит на полу перед малышом Троем, ему уже почти два, пытаясь переобуваться и одновременно корчить ему рожи, ребенок хнычет. — Рамона, наконец-то!.. — восклицает она, пытаясь подняться на ноги, не запутавшись в рукавах брошенной тут же толстовки. — Мне надо… черт!.. Но Рамона не слушает, только кивает. Не смотря на ярко-малиновые волосы Глории (цвета фуксии принято говорить), ее подвижность и громкий голос, а все это вместе нелегко игнорировать, она видит только Франческу, которая шнурует борцовские ботинки, сидя напротив своего шкафчика. Каждое движение ее мускулов имеет особенный смысл, особенно после того, как ты все их распробовала. — Привет, — говорит Рамона, безуспешно пытаясь справиться с дрожью в голосе, и ей кажется, потемневшие от недостатка сна глаза Франчески отвечают ей вполне благосклонно. — Какие цветы ты любишь? — выпаливает Рамона первое, что приходит в голову; этот вопрос, как здоровенный заржавленный гвоздь, падает на пол с почти металлическим звоном. — Ночью было классно, но сейчас у меня нет настроения, — говорит Фрэнки, все-таки повернувшись в ее сторону, когда Рамона садится рядом. Это значит, что настроение ее дрейфует где-то около нуля, но хотя бы в минус не сваливается. Рамона узнает эту ее манеру разговора — с кислой миной, уголки губ нарочито криво приподняты, она укладывает тебя в нокдаун своей прямолинейностью — и лыбится в ответ. — Девочки, вы не на шоу, — закатив глаза, сообщает им Джуди Четвертый Размер. Это, конечно, не сценическое имя, так ее называют фанаты. После того, как на интервью перед парным боем вместе с Ковбоем Стю против здоровенного Громилы и его девушки Молли Лайтнинг, когда ее попросили сказать пару слов о сопернике, Джуд глянула на Громилу и меланхолично заявила: — У него сиськи больше моих, а у меня четвертый размер. — Спасибо, зайка! — кислая улыбка Фрэнки разит даже на расстоянии, как сюррикен. На месте Джуди Рамона бы заткнулась. На своем — она по-прежнему не знает, что делать. — Вы двое?.. — это Глория. Она уже стоит над ними, покачивая коляску с малышом, и делая выводы, но закончить мысль ей не удается, Трой визжит оглушительно и захлебывается ревом. — Мелкий! Глория, заткни его хоть на минуту. Я своих мыслей не слышу. — Не волнуйся, не много потеряла. Сегодня моя очередь сидеть с ребенком. Да, сынок? — она пытается состроить хорошую мину, демонстрируя малышу резиновую уточку-пищалку. Трой, малиновый — цвета фуксии — от натуги, пихает ее в рот, и теперь не разобрать, кто верещит громче, живая пищалка или игрушечная. — Ты и на ринг с ним полезешь? Новая атака ультразвуком?! — У Зига срочная работа, — дуется Гло. Рамона знает, что Зигги занимается монтажом и обработкой видео на аутсорсе. Иногда ему перепадают заказы от небольших голливудских студий. Но в основном это рекламные ролики. Зиг в этом разбирается. Во времена записи видеоуроков по самообороне, он взял на себя съемочный процесс и постпродакшн, это позволило здорово сэкономить. Когда он работает, он безвылазно сидит за компом, надо думать, даже ест и спит там. — Сделай что-нибудь. Может, ему жарко? Или он пить хочет? — накидывают со всех сторон девочки. — Я не знаю! — парирует Глория. И, стремительно развернув коляску к Рамоне, буквально кладет ее на лопатки: — Посмотри за ним! Я поищу маму! — прежде чем выскочить за дверь. А Трой визжит. Трой вопит. Трой воет. Игнорировать его невозможно. Потрясенная Рамона берется за ручку коляски, но ребенок плевать хотел на укачивания. Лиззи-Бриззи берет его на руки, она сама вырастила двух младших братьев, но перед орущим Троем ее воспитательский опыт пасует. Девочки что-то советуют из-за плеча, суют игрушки. Как вдруг сквозь детский плач пробивается длинный пронзительный вопль. Глубоко несчастный и оглушительный, он фонтаном бьет в потолок и плещется от стены к стене, захлестывая окружающих с головой. — Уй-ууууууууууууууууууууууууууууууууууууй-уууууууууууууууууу! Шум в раздевалке стихает сам собой. Даже малыш Трой, продолжая всхлипывать, таращит круглые глазенки и прислушивается, резиновая уточка, приглушенно пискнув в последний раз, спешит спрятаться под скамейку, выскользнув у него из рук. — Уй-ууууу! Ва! Ва-ва-ва-ва-ваааааааааа! Ааааааа! Уууууа-уй-ууууууууууууууу! — задрав подбородок к потолку, Фрэнки выводит ночную песнь койота. — Гляди, котенок, у тети от твоих воплей крыша поехала, — поощряет ребенка Лиз. — Жили-были, — сообщает малышу Трою Фрэнки, — койот… и барсук, — тут она выразительно глядит на Рамону, но в таких ситуациях Рамона всегда туго соображает. Приходится хлопнуть ее по спине, чтобы ссутулилась, пинок по внешней стороне стопы заставляет ее развернуть носки кроссовок внутрь. Рамона-барсук покорно косолапит и пыхтит, надувая щеки. Бог его знает, какие там звуки издают барсуки, сойдет. — Отправились они на охоту. На уток. Малыш глядит на них, крупные прозрачные слезы блестят на длинных ресницах. Из-под скамейки возникает резиновая утка и тут же улетает подальше через всю раздевалку к Джуди, а потом еще дальше, но в результате небольшой потасовки достается барсуку, который убивает ее… — … своим пердежом! — невозмутимо продолжает Фрэнки, и теперь на нее глядят один маленький мальчик и все шестеро женщин, пришедших на тренировку. — Из сказки слова не выкинешь, — оправдывается она, но реслеры слыхали и не такое. Оглушительный звук, напоминающий именно то, о чем идет речь, заполняет раздевалку, утка падает замертво, а Трой заливисто хохочет. — Тогда ревнивый Койот попросил Барсука поменяться задницами, — сообщает Фрэнки, пихая Рамону бедром, чтобы символизировать обмен, Рамона, конечно, пихает ее в ответ. Если честно, она наслаждается каждой минутой, но задницами им поменяться не удается, потому что в комнату входят Гло и Элизабет Джелиз, ее мама, и сказка заканчивается нестройным «здрасьте» и «что происходит?». А Трой снова начинает хныкать и тянет к бабушке ручки. — Ну, конечно, — бубнит Либби, прикасаясь губами к лобику внука, — может быть температурка, у него режутся зубки, сколько раз… — Мама! Просто побудь с ним, пока у меня тренировка! — перебивает Глория, делая вид, что собирает в детскую сумку какие-то совершенно необходимые вещи, разбросанные по всей раздевалке. — Я говорила тебе, что нужно делать, ты никогда не слушаешь, но как только ситуация выходит из-под контроля… — не договорив, Либби уже заворковала над хнычущим мальчиком, который беспокойно завозился у нее на руках. — Пойдем, пойдем, мой хороший, бабушка с тобой… — и снова оборвала мысль, оглядела раздевалку, где реслеры уже захлопывали шкафчики. — Девочки, в марте ЧикФайт в Сан-Хосе. Готовим заявки. — Мэм, — это Фрэнки, — я хотела с вами поговорить. Что если нам попробовать стифф? Мы могли бы… — Нет, — в этот раз Либби не дала ей закончить. В дверях она обернулась: — А на ЧикФайте можешь поработать. На тренировке все шло как обычно: разминка, шаги по рингу и бампы, бампы, бампы — раз за разом ты падаешь спиной на канвас и снова подскакиваешь, как паяц на веревочках. Конечно, она больше думала не о том, как сгруппироваться, и поэтому разок неприятно приложилась затылком. Мысли в голове грохотали и катились в разные стороны, оставляя после себя один бесплотный гул. «Я люблю тебя», — думала Рамона или думала, что думала, — «Я же люблю тебя!» После этого устроили небольшой творческий перерыв — Рамона сидела на своей барсучиной заднице посреди ринга, а все остальные по очереди должны были придумать и провести на ней как минимум полдюжины приемов, подходящих для этого положения. Повторяться при этом нельзя. Когда Фрэнки проводит комбинацию лунного сальто со скользящим ударом предплечьем, Рамона не сразу дает ей подняться. Они кувыркаются на канвасе, попеременно пытаясь провести удушающий или сделать рычаг, пока тренер не кричит: — Брейк! Выдохните. Идем дальше. — Привет, — говорит Рамона, пока они все еще лежат рядом. И еще: — Я тебя люблю. — Слушай… Барсук, — отвечает Фрэнки, поднимаясь на ноги, — мы с тобой пара только для ринга. Я не прочь переспать, но это не значит, что мы подружки. Потянувшись за ней, Рамона садится на канвасе и вертит головой, пытаясь удержать ее в поле зрения: — Я люблю тебя. Хочу тебя. Видишь, я могу это сказать. — Да-да, все эти годы и так далее, — Фрэнки обходит ее по кругу, примеривается. — Слишком поздно. Я ждала тебя слишком долго, — и Рамона уже понимает, что за этим последует топот — атака, при которой боец топает ногой по любой части тела упавшего противника. И поскольку Рамона сидит — это, конечно же, будут ноги. По крайней мере, Фрэнки останавливается у ее здоровой ноги, и Рамона заранее пружинит здоровым коленом, чтобы получилась зрелищная отдача, на шоу из этого можно устроить целое представление, и Рамона тут же разыгрывает его у себя в голове. Пяткой в лоб Фрэнки могла бы уложить ее на канвас, а потом пройтись каскадом: ноги, плечи, живот, грудина и вишенкой на торте — завершающий в челюсть! Зрители неистовствуют! Да, они могли бы отлично сыграться. Хотя топот — вещь относительно безопасная. А вот двойной топот — хуже. — Теперь этого не достаточно, — с этими словами Франческа подпрыгивает и приземляется обеими ногами Рамоне на бедро. Что ж, так тоже можно, хотя такое решение простовато, на Рамонин вкус «этого не достаточно». На этом ее вариации на тему атаки сидящего противника заканчиваются, Фрэнки уходит с ринга, но Рамона, сделав тренеру знак, что берет перерыв, окликает ее. — Фрэнки! — она торопится и не замечает боли в голеностопе, неловко спускаясь в зал. Кажется, нужно сказать ей, сказать что-то важное, отчего все изменится. Все должно измениться! Фрэнки оборачивается и жалит улыбкой — эти ее приподнятые уголки губ. — Просто дерись со мной. Все остальное — только слова. — А… чем кончилась сказка? — выдыхает Рамона. И смотрит ей прямо в глаза. — Ну, в конце концов, Барсук разозлился, порвал Койотову жопу и выбросил в речку. За это Койот его проклял, и с тех пор барсучий пердеж никого убить неспособен.

II

БУРНОЕ ОТЫГРЫВАНИЕ, КАТАСТРОФИЧЕСКОЕ ПРЕУВЕЛИЧЕНИЕ, ИПОХОНДРИЯ

Я испытываю страх, но я не в опасности. Я не буду раздувать из мухи слона. Я отказываюсь пугать себя мыслями, придумывая картинки о том, как моя жизнь рушится. Пора перестать придумывать в голове фильмы ужасов и катастроф. Я не буду превращать каждое недомогание и боль в историю о моей неминуемой кончине. Сейчас я нахожусь в спокойствии и безопасности. — Привет, мам. — Что случилось? — А где доброе утро? — Рамона не знала, как начать этот разговор, да и вообще не была уверена, зачем позвонила, просто телефон был единственной вещью, до которой она могла дотянуться, не вставая, но эта тревожная деловитость матери почему-то задела. — Ты не на тренировке? Обычно ты не звонишь в это время. Нельзя себя запускать, если хочешь получить результат. — А если не хочу? — и гораздо сильнее, чем она готова была признать. — Как это? — А вот так. Тебе не приходило в голову, что можно просто получать удовольствие от того, что ты делаешь. — Детка, раз уж ты связала свою жизнь со спортом, пусть и своеобразным, тебе придется постоянно бросать себе вызов. Рамона зажмурилась и рухнула обратно на подушки, при этом с одеяла на пол соскользнула баночка «Тайленола», и таблетки раздраженно задребезжали. «А если бы не связала? У меня вообще был выбор?» Рамона молчит, сосредоточенно рассматривая панель выключателя на подушке рядом — обратно так и не прикрутила. Вечер Рамона провела в травмпункте на востоке Хайленд авеню. После тренировки она отправилась домой пешком — просто вышла и пошла вдоль по улице по направлению к плоскогорью — затея так себе. Ей надо было подумать, собраться с мыслями, но единственная мысль, на которой ей удавалось сосредоточиться, была о цветах. Цветах для Фрэнки. Цветах, которые она любит. И никакого смысла не имела. Рамона шла и с каждым шагом, будто примеряла их все по очереди к ее имени: дельфиниум — Фрэнки, ромашки — Фрэнки, гортензия — Фрэнки, тюльпаны — Фрэнки — ее не любит. Лаванда — Фрэнки. Пионы — Фрэнки. И только проходя мимо очередного закрытого клуба для игры в гольф, на фоне неторопливо ковыляющих по травке стариков, поняла, что прихрамывает. Ярдов через сто нога налилась тяжестью, и, отмахав с полмили, Рамона чувствовала, будто ступню от основания пальцев до середины стопы сковала стальная пластина, она наклонилась, ослабила шнурок. Должно быть, растянула. Вот черт! Только этого не хватало! Посреди абсолютного нигде! Чтобы вызвать такси, нужно назвать удобоваримый адрес и, разумнее всего, было бы вернуться в гольф-клуб, но Рамона добрела только до какой-то детской площадки и растянулась на траве. Зимой в Калифорнийской пустыне с неба обрушиваются потоки воды с таким шумом, будто вам повезло попасть на гастроли Ниагарского водопада, и таким рвением, будто Всемирный Потоп уже наступил. Знаменитые антидепрессивные лужайки Калифорнийского университета стоят в воде по щиколотку. На детской площадке земля подсохла за день, но была еще влажной. Рамона уставилась в выцветшее небо, чуть припыленное к горизонту. Ступня ныла, казалось, боль взбирается по ноге, как хищный зверек, обхватив ее когтистыми лапками и подтягиваясь выше и выше к многострадальному колену. Пять-шесть попыток спустя, она дозвонилась Глории, еще через минут тридцать Глория подобрала ее и отвезла в ближайший пункт скорой помощи. Зиг все еще был занят, поэтому Гло приехала с Троем, он все еще был не в духе и по-прежнему таскал с собой убитую сегодня утром утку. При виде Рамоны он обрадовался и даже сообщил медсестре в приемной: «Рск!» — указывая на Рамону пальцем. — Сотри ноль! — покачивая сына на ноге, советует Глория, тыча пальцем в графу возраста в «Анкете пациента», куда Рамона только что вписала свою тридцатку. — Это еще зачем? — Быстрее примут, если подумают, что привезли ребенка. Да, сынок? Ты же не хочешь тут застрять? — Трой в свою очередь швырнул в Рамону уткой и изобразил губами могучий барсучий пердеж. Глория сделала то же самое. — Знаешь, вы поезжайте домой, в этой очереди мне предстоит состариться и умереть. Для своих бренных останков я вызову катафалк. — Уверена? Давай хоть закину твою анкету в регистратуру. Когда они ушли, Рамона откинулась в неудобном больничном кресле и закрыла глаза. Защищенная от столпотворения, мельтешения телека на стене и гама толпы, своей болью, она вдруг очень ясно услышала вчерашние слова Фрэнки. Их значение больно стукнуло ее по лбу, как шарик для гольфа, метко посланный в лунку. — Я переспала с тобой просто так, Рамона Янг, третья смотровая! Третья смотровая, Рамона Янг! — Мисс Янг? — спросил врач, глядя на нее поверх очков. — Вы точно мисс Янг? — Да. — Вряд ли, однако, вам три года? Черт, значит, Глория все-таки стерла этот дурацкий ноль, когда относила анкету на ресепшен! Рамона готова была провалиться сквозь землю вместе с кушеткой, куда ее усадили для осмотра, и всей неотложной помощью. Только теперь она вдруг поняла, что стена в смотровой расписана цветочками и радугами, а на врачебном столе сидит длиннорукая обезьянка. Ее охватило ощущение беспомощности. Рамона барахталась в океане слов, и все они не имели никакого значения. Она вздохнула и принялась аккуратно выуживать их по одному. — Тридцать. — А болит-то у вас все-таки нога? Вы уверены? — Уверена. — Уверена, иначе уже выскочила бы отсюда малиновая, то есть цвета фуксии, в тон крашеных волос Глории, от стыда, несчастная и злая. — Что ж, давайте посмотрим, — сказал он и улыбнулся. Только теперь с трудом стягивая с больной ноги кроссовок, Рамона поняла, как сильно ступня отекла. Врач был, скорее всего, латиноамериканцем, смуглый и черноволосый, он чем-то напомнил ей Фрэнки. Наверное, блеском глаз. Или профессиональным равнодушием. Рамоне нравилось на него смотреть. Пока он ощупывал ступню, Рамона рассказывала, как неудачно спустилась с ринга, и про операцию на колене, потом ее отвезли на рентген, потом снова к этому доктору. — Перелома нет, — сказал он, глядя на нее через снимок. Вернее, это она смотрела на него через собственный рентгеновский снимок. От этого казалось, доктор обгладывает ее пястные кости, когда он сказал: — Колено выглядит хорошо, оно может вас сейчас беспокоить из-за излишней нагрузки, при неправильном положении голеностопа. Если вдруг поднимется температура сустава, будет покраснение или отек, обратитесь в больницу. Пока я выпишу обезболивающее. «Оксиконтин». Знакомое слово, как пощечина, заставило ее вздрогнуть. — А если я проиграю? — спрашивает Рамона телефонную трубку. «Что тогда? Что ты сделаешь? Во что превратиться моя жизнь? Что ты скажешь? Почему ты все время ждешь от меня чего-то?! Чего… чего ты ждешь, мама?» Мать на другом конце вздыхает. Так разговаривают с маленькими детьми, которые никак не могут усвоить самые очевидные вещи. — Что случилось? Ты что, проиграла свой пояс? Разве у тебя был титульный бой? — Нет, мам. — Тогда что? С чего ты вдруг опять ударилась в рефлексию? — Мама! — Рамона! — Я подвернула ногу. — Больную? Тебе нужен доктор, детка? Хочешь, устроим тебе консультацию у доктора Ходжеса? Это отличный специалист, сейчас работает с «Лос-Анджелес Рэмс». — Да нет, все нормально, — пока мать не успела организовать ей этого Ходжеса или еще какого-нибудь отличного специалиста по спортивным травмам, Рамона с трудом вклинивается в этот поток. — Уверена? — небольшая пауза. Рамона воображает, как мать переворачивает страницу записной книжки, где у нее составлен список «важных вопросов», о которых обязательно надо побеспокоиться в разговоре с дочерью. — Чем ты лечишься? Что вообще тебе сказали? Снимки сделали? — Я ничего не принимала, мам. Там просто небольшое растяжение. Все уже хорошо. — Детка… — Хочешь, я прямо сейчас нассу в банку, прямо по скайпу, и сразу отправим ее в лабораторию? Молчание. — Я просто… беспокоюсь о тебе. — Правда? По ночам зимой холодно, температура стремится к нулю, и хотя грани не переходит, легкие домики, построенные из-за опасности землетрясений из древесностружечных плит и гипсокартона, промерзают насквозь. Хотя и зимой едва ли кто-то в калифорнийской пустыне пользуется тем, что называется «duvet» — полноценное теплое пуховое одеяло. Мало кто дает себе труд переключить кондиционер в режим нагрева. Рамону бросало то в жар, то в холод. Предварительно выдержанное в морозильнике влажное полотенце, которое она прикладывала к отеку, заставляло кутаться в одеяло, простыни, на которых еще вчера спала Франческа, заставляли ее щеки гореть, не хватало воздуха. Все эти полутона, глубокие складки полотнища простыни таили в себе томление ее движений, ленивых, расслабленных или резких, натянутых, трепетных. Блики ночных огней на ее коже, как стайки рыбок попавшихся в сеть. Фрэнки вздыхает — это невыносимое одеяло соскальзывает на пол. Фрэнки смеется, и смех ее тихий, глубокий вдруг обрывается темным, животным вскриком — это Рамона стонет от боли. Чтобы не слышать слов, которые она говорит. Ступня нещадно ныла, голова раскалывалась. О том, чтобы мирно заснуть не могло быть и речи. — Дура, — прошипела Рамона, в собственную ладонь, и, сжав это слово в кулак, впилась в него зубами. Кусая губы, Рамона проклинала себя за глупость: на выходе из неотложки она скомкала рецепт и, не глядя, уронила в мусорный бак. От укола в клинике она отказалась, и ей выдали тюбик охлаждающей мази с лидокаином, но это все не работало. Ей было плохо.

Плохо.

Ей было

очень плохо.

И она точно знала,

как

все это

прекратить.

Нашарив телефон, она прямо в пижаме, босиком выбралась на лестницу, вытянув вниз больную ногу, села на ступеньку, высматривая такси. Ступня отекла, кроссовки на нее не налезут. Зеленоватый свет фонарей, отражаясь от зеленых лужаек, окрашивал ночь дурным лихорадочным цветом кислотных трипов. Вокруг не было ни души, только мошки тучами летели и летели к огню. Было холодно, но ведь ей прописали холодный компресс! Гипоталамус активировал нервные импульсы, которые вызвали ритмичные сокращения скелетных мышц. Лучше бы занялся выработкой сератонина и дофамина, тогда ей не пришлось бы тут мерзнуть! Твою мать! Рамона поежилась, обхватила себя руками, вглядываясь в проулок, из которого должно было показаться такси, у нее стучали зубы, но боясь пропустить машину, она не решилась сходить за курткой и даже обуться. Таксист отвез ее в неотложку. Рамона попросила его подождать и, прихрамывая, торопливо пошла к одноэтажному зданию за низкой металлической оградой. Пункт неотложной помощи работает круглосуточно, в приемном покое горел свет, за окнами мелькали фигуры людей, но Рамона не собиралась заходить внутрь. Пригнувшись, чтобы ее не заметили изнутри, она скорчилась над мусорным баком, забыв про стынущие на холодном бетоне ступни. Пустые бутылки, салфетки, остатки еды, окровавленный бинт — ни хрена не видно! Ругаясь, она с отвращением запустила руку внутрь, стараясь не громыхать пустотелыми тушками дохлого пластика. — Мэм! — пальнули с крыльца. Именно пальнули, и если Рамона не была убита наповал, то ранена — это уж точно! — Вам помочь? — поинтересовался охранник, глядя на нее сверху вниз. Чтобы дать себе пару секунд, Рамона закашлялась, медленно встала, стряхивая с покрасневших пальцев остатки вонючего пряного майонеза, которыми была залита упаковка недоеденного сэндвича. — Я тут, похоже… днем случайно… выбросила бенджи… -Ну, если кто-нибудь его и нашел, вам не вернут, — ему было скучно и, должно быть, хотелось блеснуть остроумием. — Там же его портрет, а не ваш. Не дослушав, Рамона побрела к выходу за ограду. Сжав кулак, она почувствовала, как омерзительно чавкают и скользят склизкие пальцы. У калитки Рамона оглянулась. Охранник все еще стоял на фоне освещенной двери, смотрел ей вслед. И от этого ночь вокруг стремительно сгустилась еще сильнее, впитывая в себя все звуки, краски, запахи, как пористая акварельная бумага. И здание скорой, и охранник на крыльце, и кусты бугенвиллей у ограды застыли как на детской аппликации. Неожиданный порыв ветра хлестнул ее по лицу, пробрался под пижаму, под кожу, заставив все внутренности съежится, и детская аппликация съежилась тоже. Дыхание перехватило, а потом ее ноздри наполнились спертым духом помойного бака. Рамона выпрямилась, ей стало жутко от того, что она делает, где находится. Наконец, выбравшись на улицу, она кое-как отерла руки о траву, и, сделав таксисту знак подождать еще, припадая на больную ногу, направилась в круглосуточную аптеку через улицу. Первым делом в аптеке она распотрошила пачку влажных салфеток. По пути на кассу замешкалась, чтобы захватить хотя бы «Тайленол», хотя Рамона и знала, что толку от него не будет. Ну, может, хоть голова перестанет болеть. Хотя в такой час в аптеке никого не было, пока Рамона возилась с «Тайленолом», когда она подошла, на кассе уже расплачивалась женщина со спящим ребенком лет четырех на руках. На стойку кассира она выставила два пузырька с синеньким сиропом от кашля… Отек на ноге спал, колено не было горячим и красным. Но она никак не могла заставить себя «отказаться» от боли. Рамона все еще немного прихрамывала, но это пройдет, если дать ноге отдых и сделать еще пару компрессов. И все же… казалось, боль не пройдет никогда. Дело даже не в том, что ненавидя свою травму, за эти годы она стала настороженно мнительной в отношении своего проклятого колена. За эти годы она незаметно для себя привыкла ей пользоваться, укрываться за ней как за каменной стеной. Выбравшись из постели, Рамона кое-как пристроилась на полу около разобранного выключателя. Запах пряного майонеза, который преследовал ее со вчерашнего дня, вызывал тошноту и чувство вины. Что ж, она вынуждена была признать: ломка от Фрэнки — хуже, чем от кодеина! Выронив отвертку, Рамона прислонилась лбом к нагревшемуся от ее рук куску пластика. У него хотя бы было конкретное предназначение. С натугой поднявшись с пола, она тяжело опустилась на кровать. Нащупала телефон в складках одеяла, почти не глядя, пролистнула список контактов, который по какой-то неведомой причине продолжала копировать каждый раз в телефонную книгу, и нажала «вызов». Впервые за много лет. И только когда послышались ровные уверенные гудки, вдруг поняла, как сильно боялась, что абонент сменил номер или окажется недоступен. — Привет. Розамунд? — Рамона? Девочка моя! Как я рада, что ты позвонила! — И Рамона почувствовала, что улыбается. Перед глазами возник одноэтажный запущенный Санниплейс, которого она столько времени избегала, фермерские поля и ряды теплиц, теткин домик на берегу озера. Ей вдруг так захотелось… вернуться домой. Теперь это было возможно. Потому что она никогда не была чудовищем, которое много лет назад торопливо село в мамину машину с забрызганным помидорной кровью лобовым стеклом. Она любила Франческу. Всегда любила. И теперь любит. Пусть теперь того что могло бы быть, никогда не случится. Но ведь раньше все было немного иначе. — Я буду очень рада, если ты захочешь приехать. У нас все по-прежнему. Мистер Мартинес очень обрадуется, когда узнает, что ты позвонила. — Розамунд на том конце казалась веселой и ни словом не упрекнула Рамону за долгое молчание. Услышав этого «мистера», Рамона невольно улыбнулась. Еще в ее детстве, много лет назад, тетка с Мартинесом были старыми друзьями, но «поскольку он являлся ее работодателем», Розамунд никогда не звала его по имени, и непременно добавляла уважительное «мистер». Даже когда ругалась. «Этот старый козел, мистер Мартинес!» — А ты помнишь, Фрэнки? — вдруг выпалила Рамона. — Конечно, — казалось, тетя совсем не удивилась этому вопросу. — Мы с ней вместе по тебе скучали. — Я… хотела спросить. Ты знаешь, у нас с ней был поединок, давно, в Сан-Хосе. Тогда я повредила колено. Ей потом запретили участвовать в соревнованиях по суду. Это правда? — Да. — Мама? Почему она сделала? Розамунд немного помолчала, будто собиралась с мыслями, и Рамона затаила дыхание. — Знаешь, детка, когда реабилитация у тебя пошла неважно, врачи предположили, что у тебя сформировался подсознательный страх перед рингом. И Сел решила, что если Фрэнки там не будет, тебе будет легче вернуться. Я бы отговорила ее, хотя бы попробовала, но она не спрашивала моего совета. Она никогда не спрашивает. Впрочем, как и я ее. — Возможно, так и было. Возможно, я действительно не хотела с ней больше драться. И сейчас не хочу.

III

ФОКУС НА НЕГАТИВНОЕ

Я отказываюсь быть чрезмерно бдительным и зацикливаться на том, что может быть не так со мной или с тем, что меня окружает. Я не буду преуменьшать свои хорошие стороны или сомневаться в них. С этого момента, я буду замечать и держать в памяти все мои заслуги, таланты и качества, а также те многие радости, что даёт мне жизнь: природу, музыку, фильмы, еду, красоту, цвета, друзей, животных и прочее. «Теперь этого не достаточно!» — так она сказала. — Бой! На старте Бесс дотолкала соперницу до угла, и состоялся роуп-брейк. Еще один, но в этот раз спиной к углу оказалась уже Голди. Что это там? На площадке появилась Бешеная Винни. Черт, вы слышите, что она кричит? К сожалению, я не могу повторить это в прямом эфире! Винни — темная лошадка впервые принимает участие на ЧикФайт. Вчера она уступила Голди, но показала хорошую драку. Кажется, или Винни жаждет реванша… А тут у нас немного стартовой классики, реслеры «впитали» шоулдер тэклы друг друга, и Бесси Блюз зарядила очень жесткий тэкл. Казалось бы, за счет этого к ней переходит контроль, но, внимание, Бешеная Винни выходит на ринг! Кэннонболл — и Бесси летит в стойку! — Винни блокирует суплекс, проведя собственный бросок, а Бесс укатилась за пределы ринга. Ай-яй-яй! Тем временем Голди делает разбег, сейчас будет дайв, а вот и Бесси — снова на ринге. Страйк! Соперницы объединились, чтобы вдвоем навалять выскочке! Суплекс! Да! Кажется, нас ждет лунное сальто! Неужели Винни переоценила свои силы?.. Голди взбирается на верхний канат, дирижируя ревом толпы, это сигнал для Рамоны. Влетев на ринг, с помощью канатов она бьет головой в живот Бесс, и помогает подняться Фрэнки. С одной стороны, ее поведение отвечает легенде, по которой Святая Рамона с Бешеной Винни «не просто соперницы». С другой — для фейса такое поведение не совсем правильное. Его можно истолковать, как твиннер. Голди выполняет свое сальто в пустоту, и Рамона добивает ее фрогсплешем со второго каната. Здесь главное выставить руки перед собой, приземление обязательно должно быть на руки. Со стороны кажется, будто ты всем весом обрушиваешься на соперника. Тем временем принимающий для подстраховки напрягает плечевой пояс и грудь, чтобы не пропустить случайный удар. Голди селит, пока Фрэнки выкрикивает над ней гадости, подкрепляя исполнением топота. Рефери начинает счет, но только до двух. Все четверо обмениваются ударами, какое-то время Святая Рамона и Бешеная Винни бьются спина к спине — пока Рамона фиксирует Голди в «медвежьем захвате», Фрэнки разбегается и проводит лариат, опрокидывая обездвиженную Голди на спину — но, в конце концов, Рамона получает от нее предательский удар локтем, и некоторое время сражается со всеми тремя, пока уже Голди и Бесс не растаскивают их с Фрэнки в разные стороны. Этот вставной поединок, не влияющий на исход борьбы за титулы, неплохо разрядил обстановку. Рамона сама предложила ввести дополнительную «двоечку», чтобы у Фрэнки было больше возможностей показать букерам на серьезном турнире, что она способна выполнять сложные задачи, а не просто отрабатывать проигрышные бои. По большому счету, букеры прописывают общее направление конфликта, а все, что происходит на ринге, — чистая импровизация. Соперники договариваются о паре-тройке первоначальных комбинаций, а дальше все зависит от твоего профессионализма, умения чувствовать партнера-соперника и грамотно подыгрывать, подводя бой к запланированному финалу. Сидя в автобусе, который увозит их из Сан-Хосе, Рамона чувствует себя Мерлином, которого чародейка Нинева, уставшая от его любви, заставляет замуровать самого себя в пещере или в дереве, или еще где, разные источники к единому мнению так и не пришли. Зато в том, что Мерлин, заранее зная, к чему его роковая страсть приведет, добровольно идет на это, все, как один, солидарны. Разве бывает иначе? Скорее всего, теперь ей придется «перевернуться», то есть сделать полноценный хилтёрн, чтобы сражаться с Фрэнки, а не против нее. Падшая Рамона. Ну да, Фрэнки это понравится. Она с удовольствием наденет на Рамону ошейник прямо на ринге и скомандует: «К ноге!» «Я просила тебя драться, Рамона! Я больше ничего у тебя не просила! Только уважать меня!» — так она говорит. Ну да, конечно. На домашнем турнире в Риверсайде вместо традиционного обмена оскорблениями Фрэнки просто подходит к ней близко-близко и смотрит прямо в глаза. Это длится так долго, что зрители начинают улюлюкать и скандировать что-то. Что именно Рамона не может разобрать, но это неважно. Прежде чем они разойдутся с разные стороны, чтобы начать бой, Рамона достает из-под боксерской майки цветок. Бледно-розовый бутон пиона. И протягивает ей, будто маленькое сердечко. Фрэнки, конечно, демонстрирует его публике, поднимая над головой, а потом так же демонстративно топчет, уронив на канвас. Они начинают с обмена панчами, и на минуту можно вообразить себе, что они все еще девочки в Санниплейс, готовятся к турниру по кикбоксингу, но потом Фрэнки захватывает ее голову в замок, но Рамона отвечает шоулдер тэклом и закрепляет его манхэттенским броском, подняв ее и швырнув на канвас. Рамона выстраивает несколько так называемых цепочек, плавно переходя от одного приема к другому. Фрэнки все еще забывается во время боя, частенько полагаясь на силовые. Особенно, если ее запутать. Но Рамоне удается вовлечь ее в реслинг. Когда Фрэнки кажется, что Рамона снова бегает от нее, хотя она всего-навсего выполняет шаги, на ее бледном лице ходят желваки, глаза прищурены, губы плотно сжаты. Святая Рамона только что перед всеми объявила о своих чувствах, ей больше не за чем убегать. За последние месяцы столько переменилось, и Рамоне больше не страшно оказаться сильнее, Рамоне больше не страшно насильно задрать ее футболку, чтобы не видеть лица. Наконец, Рамона пропускает красивый хайкик в углу, и позволяет ей уронить себя на канвас. На долю секунды ей кажется, Фрэнки сейчас нанесет решающий удар, просто раздробив ей каблуком коленную чашечку, но она просто ставит ногу ей на грудь. — Вот, что я сделала с вашей чемпионкой. Она теперь моя. Что скажешь, Святая Рамона? Теперь ты — Падшая. Если смотреть снизу вверх, на лице у нее написано холодное презрение. Когда Фрэнки на ринге, эта ее голодная энергетика ловкого хищного зверя, буквально сбивает с ног. Бешеная Винни красит губы черным, и в черной помаде ее рот еще больше напоминает изогнутые тонкие губы хищного зверя — пумы или койота — всегда готового укусить. Это действительно так. Фрэнки любит кусаться. На плечах и груди у Рамоны есть следы укусов. И, черт подери, она нарочно это делает, нарочно сильно впивается зубами, чтобы порвать на куски и проглотить почти свершившееся наслаждение, и тем самым продлить его, выстроив заново с самого начала. Бешеная Винни густо подводит глаза, носит леггинсы в продольную полоску и кожаный жилет в заклепках, который иногда использует, как оружие, в начале. На съемку шоу перед ЧикФайтом она явилась на каблучищах и нарочно на камеру сделала — на шпильках! — сальто назад! Каблуков Рамона не может себе позволить. И хотя это всего лишь дешевая популярность у публики, ее это откровенно бесит. По крайней мере, достаточно подумать об этом, чтобы вызвать в себе необходимую ярость для следующего броска. Это еще не конец! Рамона хватает Бешеную Винни за ступню и отжимает наверх, Винни сопротивляется, но теряет равновесие. Бросок! — Но я не позволю тебе растоптать меня! — выкрикивает Рамона, в свою очередь, нависая над ней, и демонстративно стирает со своих губ ядовитый след черной помады. Фрэнки удивлена — быстро же она списала Рамону со счетов! — но почти сразу включается в работу. Да, немногим раньше Рамона позволила бы ей себя растоптать, немногим раньше, она готова была отдать ей свой пояс, но это не то, что нужно Фрэнки. И честно говоря, совсем не то, что нужно им обеим. Они обмениваются ударами, но бой кончился, их растаскивают. — Я еще вобью в тебя немного любви! — кричит Рамона напоследок. В раздевалке Фрэнки разглядывает ее из-за дверцы шкафчика: — Слушай, Барсук, а я почти поверила, что ты собираешься сдать мне чертов пояс! — Не забывай, что я все-таки Дива. Хоть и в Сан-Бернардино. Я хорошо выполняю свою работу. — Спасибо. — Пожалуйста. Может, мы… — Не может. Не хочу, чтобы ты думала, что секс — это награда за хорошее поведение. — А за что меня наградят? — Я подумаю. — Обещаешь? Фыркнув, Фрэнки идет к выходу, но в дверях оборачивается: — Ты хорошо справилась на публику. Но я тебе все равно не верю. — Тебе нужен хороший титантрон. У меня есть идея. После шоу на выходе всегда толкутся несколько человек. И хотя бы парочка обязательно подходит за автографом или просто сказать пару слов. Расписавшись, Рамона демонстрирует той, что посимпатичнее, свой бицепс: — А знаешь, что нужно, чтобы поддерживать такую форму? Вкусно поужинать в компании красотки, — будто это само собой разумеется, Рамона обнимает ее за плечи. Это легко, это очень легко. Она отворачивается, чтобы не видеть, с кем, и куда уйдет Фрэнки. Так или иначе, проклятие Виннифред все-таки сбылось. «Однажды Фрэнки обратит внимание, как ты пялишься… Как думаешь, что она подумает о тебе?» — Покажешь, где тут хороший ресторанчик? — спрашивает Рамона у своей однодневной девчонки.