Цветок и Рыцарь

Правда — непростая дичь. Если съесть слишком много за раз, и умереть можно. Стивен Винсент Бенет

I «Put some love into your sex life.»

«Put some love into your sex life.» Кажется, это была надпись на значке. Где она ее видела? Может быть, на рейв-вечеринке у той девчонки с клубничным леденцом (Рамона не может вспомнить даже ее лица, да и вообще, была ли она) или у кого-то из зрителей, пришедших на реслинг. «Вложи немного любви в свою сексуальную жизнь.» Кто бы мог подумать, что от этого все изменится. Если бы Франческа была океаном — а она была! она была всем на свете — Рамона бросившись в волну, сломя голову, уже нахлебалась бы воды и с саднящими легкими, в изнеможении вытянулась на песке, глядя в горячее небо, блаженно отдаваясь ласкам прибоя. Потому что Фрэнки — это Фрэнки. Кожа ее горчит как морская соль, и Рамона умирает от жажды. На секунду проваливаясь в забытье и просыпаясь в объятиях любимой женщины, Рамона тихонько смеется от счастья. Все это происходит с ней впервые. Потому что «Гвиневра — это Гвиневра», а «человек понимает, кого он любит». Кого она любила все жизнь. Рамона задыхается от вороха слов, которые не успевает выговаривать, ее язык и губы заняты, чтобы артикулировать. Она не умеет разговаривать о любви. Поэтому, глядя друг на друга, касаясь волос, подбородка, пробуя, как ложится в ладони грудь, или большой палец умещается в ямочке над ягодицей, они говорят глупости. — Что? — Знаешь, я никогда не просыпалась ни с кем… — Неправда, — невозмутимо опровергает она, обрывая это неловкое незрелое объяснение в любви. — Со мной. Целых семь лет подряд. — И Рамона снова смеется. На свете тысячи глупостей, о которых можно было болтать с ней все эти годы. — Знаешь, что я поняла? — Что? — У тебя нет ни одной татуировки! Или я плохо искала? — Это довольно странно, потому что почти у всех девочек, которые выходят на ринг, забиты рукава и разрисованы бедра — это работает на образ. Хотя у самой Рамоны татуировки всего две, и они, скорее, интимного свойства — она сделала их после знакомства с Глорией — стрелки, напоминающие о картах в учебнике истории, такими обозначают направление военной атаки. Одна — поменьше — указывает на мочку уха, из-под волос, вторая — побольше — сразу с внутренней стороны бедра в промежность. Это намек на то, что нечего терять время и разводить длительные прелюдии. Да, склонностью к прелюдиям она не отличалась. До сегодняшнего вечера. Сегодня вообще многое в первый раз. — Ты, конечно, можешь проверить, но у меня их действительно нет. Хотя можно было бы набить египетского бога солнца на одной ягодице и Джоконду на второй, — Фрэнки едва сдерживается, чтоб не расхохотаться. — А в чем смысл? — Я тебе потом расскажу. Может быть… Пока Фрэнки выцеловывает ссадины и кровоподтеки на ее теле (так ворон, хищный и жадный, прежде всего склевывает изюминки из кекса), Рамона шепчет: — Я так много думала о тебе… Хотела забыть, но все равно ловила себя на мысли о том, где ты, чем занимаешься. (Ей становится неловко — Рамона прикусывает губу, верный признак — но она скорее готова пожертвовать здоровым коленом, лишь бы не признаваться, что в минуты, когда ей хотелось кончить, она воображала Фрэнки. Их «ненастоящие поцелуи», ее спортивное тело в душевой… И это был самый темный, самый постыдный, сокровенный и сладкий момент секса, за которым обязательно следовала разрядка.) — Я так боялась увидеть тебя снова… Я и сейчас боюсь… сделать что-то… Вдруг я не такая… как нужно… — Ты не такая, Рамона. Я здесь, потому что я этого хочу. Разве это не очевидно? Не совсем. Слишком много всего происходит, слишком много всего путается в голове. Это Фрэнки научила ее быть настоящим рыцарем в алом сюрко и с золотыми шпорами, хотя она была всего-то настоящей девятилетней девочкой, но Рамона кивает. — До сих пор не верю, что это ты. Здесь. Как ты вообще оказалась в Сан-Бернардино? — Я слила Клетку. — А как ты попала в Клетку? — Ты считаешь, я недостаточно хороша? — Нет. Черт, нет! Я считаю, что ты лучше их всех! — С тобой слишком просто. Может, подумаешь о карьере рефери? Но Рамона слишком занята, чтобы думать. Сейчас она отыскивает на ее теле подходящую замочную скважину под любопытный ключик своего носа. Ямочка между ключицами, щелочка подмышки, плотно прикрытая плечом, сгиб локтя, пупок, место соединения пальцев, ушко, приоткрытые губы… — Все-таки как ты попала в клетку? — Через постель, — почти взвизгивает Франческа и смеется — щекотно. — О, так ты поэтому продула? — Рамона дуется. Обиделась — прелесть какая. — Через постель — не вышло, — заканчивает Фрэнки, немедленно переворачивая ситуацию в свою пользу — теперь она сверху. Рамона гладит ее бедра, и Фрэнки распахивается над ней, позволяя рассмотреть и распробовать себя. — Пришлось идти по трупам. — Рамона не видит, как она морщится и закусывает губу. Первый бой она отстояла, благодаря удаче, нахальству и «кимуре». Так называется болевой, который она, сама того не зная, хорошенько выучила в уличных драках. Атакующий держит предплечье противника и выгибает ему кисть за спину. Плечевой сустав кричит: «мамочка!» Еще в ее уличном арсенале затесался плохонький армбар. Интуитивный рычаг локтя, болевой с давлением на локтевой сустав, но клинч она выполняла неправильно, поэтому у соперника была масса возможностей освободиться. В Клетке можно выстоять, благодаря кикбоксингу, хорошо поставленные удары ногами и должная скорость позволяют тебе держать противника на расстоянии под контролем, но если тебя перевели в партер, шансы стремительно падают. Перед началом боя Рован, согнув локоть, показал ее сопернику: «возьми в удушающий», Фрэнки прожгла в нем дырку взглядом. Ей он продемонстрировал три пальца — три раунда, которые она должна была выдержать. И поднимал их всякий раз, если ей удавалось применить болевой, который мог закончить бой раньше, или, напротив, ее соперник получал слишком явное преимущество. Против нее был мужчина, здесь в Клетку отбирали разве что по весовой категории, жилистый, стройный и довольно быстрый. Возможно, если бы он так не полагался на Рована с его удушающим, ей пришлось бы совсем плохо. Но поскольку парень постоянно стремился сократить дистанцию и увести ее в партер, ей удавалось раз за разом проводить неплохую серию киков и панчей. Нокдаун с ее стороны снова наткнулся на три пальца. Дело, конечно, было в том, чтобы потянуть время до заглавной схватки вечера между сильными популярными бойцами, которая собирает основные ставки и наибольшее количество зрителей. Обычно ей предшествуют несколько разогревочных боев рангом поменьше, чтобы все желающие посмотреть схватку успели собраться и глотнуть хорошей драки для разогрева. В «Кла-Мо-Я» Клетка находилась в небольшом помещении, но в расположенный по соседству бар были выведены экраны с прямой трансляцией, и основная публика собиралась там. После боя, соперник, выигравший решением судей, пожал ей руку, и Фрэнки заперлась в сортире для персонала, где бойцы переодевались к началу боя, плеснула себе в лицо холодной воды, разбитая бровь противно набухла и пульсировала, изогнувшись, она сунула голову под струю. Узел волос промочило насквозь, и холодные капли потекли по шее. Рован ждал ее у дверей в узеньком коридоре. — Козел! — встретила его Фрэнки и выбросила вперед кулак. Панч получился грубый и неожиданный — неожиданно для нее достиг цели, она была уверена, что он уклонится. Но Рован просто крякнул, встряхнул головой и, зажав ноздрю, зычно высморкнул на пол сгусток горячей адреналиновой крови. А потом вытащил из кармана заношенной рубахи-ковбойки не особенно тугой рулончик купюр, перетянутых резинкой. — Это все? — спросила Фрэнки, взвесив его на ладони. — Ты будешь драться. Она только закатила глаза, чтобы не повторяться, и протиснулась мимо. — Выпей за мой счет, — крикнул он ей вслед. Когда Фрэнки вошла в бар, на экранах готовилась основная схватка, она скользнула взглядом по характеристикам бойцов, в таблице замелькали ставки. На нее, конечно, никто ничего не ставил. Но это пока! «Я разнесу это чертово казино. По кирпичикам раскатаю!» — думает Фрэнки, и пальцы сами собой сминают купюры в рыхленьком рулончике гонорара. Бойцы на экранах кружат друг против друга, обмениваются предварительными сериями, прежде чем слэм не переводит все на канвас — грунд-энд-паунд ! — Эй, вождь, выпей со мной, — раздражающе громко донеслось от стойки. В последний раз подобное обращение не исходило заплесневелой пошлостью разве что в «Пролетая над гнездом кукушки». — Как тебя правильно называть? — да и в баре сидит далеко не МакМерфи. — Дэй, — профессионально приветливо отвечает бармен. — А может, просто петушок? — Дэй, — повторил бармен то, что было написано на его замшевом жилете с бахромой. — Выпей со мной, петушок, — повторил подвыпивший посетитель, и бармен послушно налил две стопки, сделал вид, что пригубил. — Почему не пьешь? — Я пью только мескаль, — миролюбиво отозвался бармен. — Говорят, благородный сок агавы течет в жилах ацтекской богини Майяуэль… — А я сказал, выпей со мной, — и легким поворотом кисти, выплеснул содержимое стопки ему в лицо. — И что ты сделаешь? Охрану позовешь? — клиент собой доволен. — Мне это ни к чему. Не часто клоун дает представление и сам приплачивает зрителям. Через несколько секунд довольный смех оборвался, но бармен успел перехватить руку, занесенную для удара, а выпивоха не смог сразу освободиться. Фрэнки подгадала как раз в это минутное затишье перед натужно собирающейся бурей. — Эй, бармен, — позвала она, размахивая полученной от Рована наличкой. — За мной должок! — Дэй направляется к ней, и в зале сама собой незаметно совершается рокировка, очень большой, будто бы сонный парень, который выполняет здесь обязанности вышибалы и кормит бродячих собак на заднем дворе, оттесняет скандального клиента — без рук, будто бы просто подталкивает вперед своим огромным животом, негромко бормоча что-то себе под нос. Бармен подошел, и Фрэнки выдернула свои двадцатки у него из-под носа. — Запиши на Рована. И он велел мне выпить за его счет — что тут самое дорогое? — Дэй открыто и радостно улыбнулся, просиял даже, а потом выставил на стойку прямоугольную золотистую бутылку с желто-оранжевой этикеткой. — Не самое дорогое, но самое лучшее. — Ты уверен? — мрачно спрашивает Фрэнки, щелкая ногтем по донышку, где отдыхает белый пухленький червячок весь в аккуратных, ровненьких перетяжечках. — Это же Хуанито, — бармен демонстрирует ей червяка в янтарном мескале на просвет, — знак качества! Гусеница агавовой моли — дурацкий маркетинговый ход, но ему уже больше шестидесяти лет, — и голос у него мелодичный, янтарный. — Это действительно можно пить? А ну-ка, глотни! Покатив по стойке две стопки, он распечатывает бутылку: — Всякую живую тварь мариновали в крепких алкогольных напитках еще в девятнадцатом веке. — Да раньше. — Изнутри. Я — про снаружи. Когда помер знаменитый английский адмирал, чтобы доставить его домой, тело закатали в бочку с ромом. Через несколько месяцев ее открыли, но рома там уже не было, — подтолкнув к ней полную рюмку своей — стекло немелодично грюкает — бармен проглатывает мескаль, голос его звучит так же ровно и густо. — Матросы просверлили дырочку и по дороге в Англию выпили ром. Пока Дэй мешает заказанные мартини, она оценивает хай-кик на экране. Удар сильный, но угол довольно скромный, оба соперника мощные и неповоротливые. Неудачные ножницы, проход в ногу, спроул и маунт . Но нижний не дает сопернику закрепиться, выпрастывая из-под него ногу и, упираясь голенью в горло противника, руками он тянет его голову на себя. — Да хватит обниматься, бей, мать твою! — выкрикивает Франческа, пристукнув толстым донышком стопки, и наливает себе еще. С ее точки зрения эти двое слишком полагаются на сабмишн, но и весят они, надо полагать, в два-три раза больше нее. — Неправда, — говорит Фрэнки хрипло, раздраженная ходом боя, и теплое, бархатистое послевкусие крепкого алкоголя приятно обволакивает горло. — Что именно? — интересуется Дэй. — Про адмирала. Адмирал помер. Значит, уже не был живой тварью. — Бармен в ответ хохочет. — А вкусно! Ну, привет, Хуанито. Я — Фрэнки. — Высыхая, локоны завиваются и лезут в глаза, Фрэнки бездумно отбрасывает их назад и шипит от боли, бровь снова кровоточит. — Да, мы с ним видели, как ты дерешься, — сообщает Дэй, бармен, и, развернув ее лицо за подбородок, промокает ссадину смоченной в мескале салфеткой. Больно! Щиплет! Но жест этот мягкий, ласковый, почти материнский даже. Франческа впитывает эту нежданную заботу настороженно, но жадно, как зверек, впервые узнавший добрые человеческие руки. В тот вечер они пили мескаль. Возможно, даже за счет Рована — ни алкоголь, ни деньги, она не считала. После закрытия они вышли за территорию служебной парковки через хлипкую калитку, спустились по узкой цементной лестнице, поддерживая друг друга, и, петляя в темноте промеж пологих холмов, обогнули комплекс. Она не сразу поняла, что они находятся позади невысокого здания местной гостиницы. Здесь на кирпичных подпорках стоял трейлер — дом на колесах, снятый с колес. От гостиницы к нему тянулись электрические провода, с крыши, с полосатого тента над входом, — отовсюду свешивались гроздья лампочек, завивались кольцами в траве. Дэй щелкнул выключателем — и все осветилось. Они сидели рядом, прислонясь к приставным деревянным ступеням, сколоченным из ящиков. Дэй рассказывал ей, что у богини-агавы, Майяуэль, было четыреста грудей, которыми она вскормила четыреста божественных кроликов, покровителей опьянения. Первый — Колхуатцитсатль (Дэй произносит это с первой попытки, когда Фрэнки пытается повторить, больше двух слогов у нее не выходит) — приходит с первым глотком. Тепоцтекатль — означает «Два кролика» — и «ну, ты понимаешь, чем могут заниматься два пьяных кролика!» Чтобы отвлечься от мыслей о том, чем именно занимаются вместе два пьяных кролика, Фрэнки пытается загибать пальцы сквозь смех. — Не считай! — говорит Дэй и, перехватив ее руку. Пальцы сплетаются. — Почему? — Потому что четыреста — значит буквально «много и лень считать»! Есть еще кролик: «А ты кто такой?!», кролик: «Гляди, как умею!», кролик: «Лицом в салат из кактуса». — Откуда ты все это знаешь? — Я работаю с людьми, большинство из которых приходит ко мне, чтобы выговориться. Но некоторые хотят слушать. И, поверь, мои проблемы — последнее, что их интересует. В густой траве громко пели лягушки, где-то позади — берег реки Уильямсон, за ним — горная возвышенность, издалека доносились надрывные сигналы автомобилей и резкие выкрики. Предутренняя прохлада щекотала кожу. Фрэнки подумала, что ей хочется, чтобы ее кто-нибудь обнимал. — Черт… — шепчет Фрэнки, когда губы их почти соприкасаются, — Мне… я раньше никогда не… не думала о кроликах рядом с мужчиной… ну, то есть… — ей не удается сдержать смех. Но Дэй не дает ей пуститься в объяснения: — Я — и то, и другое. Таких как я называют «человек с двумя душами». — Как это? — она все еще хихикает. И Хуанито тоже смеется на дне бутылки. — Я мужчина. Но тело у меня женское. — И больше всего хочется, конечно, проверить… — На сегодня, пожалуй, хватит, — говорит Дэй, разглядывая опустевшую бутылку из-под мескаля. — Утром к тебе явится Макуил Точтли — бог похмелья, но разглядеть ты его не успеешь, потому что тебя при виде его точно стошнит! — Я не хочу уходить, — сказала Фрэнки негромко, когда он повернулся. Она просыпается расслабленной и счастливой, несмотря на легкую головную боль, жжение в разбитой брови и ноющие суставы, с удовольствием потягиваясь, Фрэнки упирается ладонями в потолок трейлера, и решает, что ей здесь нравится. На маленьком откидном столике ее дожидается бутылочка с водой и пара таблеток «Алказельтцера», на салфетке, где он лежит, шариковой ручкой нацарапан смешной лупоглазый кролик с поднятыми в ужасе лапами — побежденный бог похмелья. Еще там лежит камешек, обычная плоская галька, темная, но на солнце искрит переливами, и подписано «В цвет твоих глаз». Она улыбается, поглаживая его пальцами. У противоположной стены между крошечной плиткой и чайником стоит ноутбук, в беспорядке лежат университетские учебники по лесоводству и школьный курс истории, помятая рубашка накрывает приоткрытый ящик, в котором сложены какие-то инструменты, обрезки кожи. На стене висит зеркальный фотоаппарат. В окно она замечает снаружи Дэя — под простой белой майкой совсем не видно перетянутую грудь — она и так небольшая — Фрэнки решает, что это ей нравится тоже. В памяти вспыхивает — трава на школьном футбольном поле и Рамонины треники под кружевным платьем… Она зажмуривается и решительно распахивает дверь наружу. Дэй сидит за раскладным столиком у деревянных ступенек, и только теперь, она замечает рядом с ним девушку. Девушка рыдает. Дэй держит ее за руку. И все это прямо как щепоть земли в любимых ботинках. — Доброе утро. Это Вайнона. Она работает здесь горничной. Прости, мне надо уехать. — Дэй протискивается в свой фургончик мимо нее. — Вчера ночью ее сестра попыталась покончить с собой. Мы едем в больницу. Можешь остаться, сколько хочешь. — Нет. Нет, я пойду, — сразу возражает она, нашаривая свою худи. — А… почему она пришла к тебе? — спрашивает Фрэнки, спрятавшись внутри под капюшоном. — Потому что все дети племени — мои. Фрэнки решает не уточнять, как именно это работает. Вчерашний вечер раскручивается в обратном направлении своей жалкой карикатурой. Втроем они идут гуськом по узкой тропинке обратно к казино, потом на парковку для персонала, потом выруливают на гребаное 97-е. Фрэнки запоздало соображает, что могла бы пойти позавтракать в местной гостинице или, вообще, развернуться и поехать в Кламат Фоллз (хотя там тоже делать нечего). Но теперь остается только тягостно тащиться друг за другом до самого Чилокин-роуд, мимо палаточного лагеря на въезде, мимо одноэтажных домиков, жухлых лужаек, огороженных покосившимися кольями или чуть менее покосившейся сеткой. На одном из таких заборов висит здоровенный кусок укрывного материала, на котором намалевано: «Ты на территории Кламат», — как будто весь Кламат сосредоточился у этого парня на заднем дворе. Ну, все, сколько там — тысячи полторы, нет? — сюда вряд ли влезут, но на территории Чилокина вполне могли бы разместиться, думает Фрэнки. Большая часть населения городка в семь сотен человек — белые. Перед домиками на пластиковых стульях с пивком сидят длинные парни, пришедшие с ночной смены, смотрят на ранее утро, судя по каскам и светоотражающим жилетам — дорожные рабочие. Ремонт и строительство дорог, казино, да еще ранчо, где разводят немецких овчарок, — вот основные рабочие места в округе. Возле администрации племени они, наконец, разъезжаются. Это такое же одноэтажное здание, облицованное бледно-желтым пластиком, как все остальные, разве что для красоты крышу поддерживают колонны, отделанные дешевым искусственным камнем. Еще дальше — ухоженный красно-коричнеыый христианский центр. Единственное место поблизости, где можно потренироваться (ближайший спортивный зал — в Юджине), а здесь в твоем распоряжении целая комната для собраний с двумя большими зеркалами на стене, парочка снарядов, боксерская подушка и борцовский ковер, но Фрэнки проезжает мимо. У крохотной белой католической церкви, посвященной Пресвятой Деве с горы Кармель , Фрэнки поворачивает направо, и дальше через мост к югу на 1-авеню. Маленькие деревянные домики с облупившейся краской, похожие на старые подгнившие шишки, заколоченные кирпичные заброшки, таблички «Закрыто», битые окна забитые фанерой — раньше она думала, что это Санниплейс был дырой. Все, из чего можно выжать прибыль, расположено вокруг Чилокина, по обочинам федерального шоссе. Праздничные балаганы — казино, железнодорожный музей, ранчо выходного дня, где сдаются комнаты с вышитыми занавесочками и домоткаными половичками с аутентичным узором. По крайней мере, у них есть своя больница, средняя школа и даже взлетно-посадочная полоса. Цивилизация сосредоточилась в Кламат-фоллз, где расположен филиал Орегонского технологического. На первой авеню — супермаркет, прачечная, офис пожарной службы, гордый двухэтажный общественный центр с библиотекой и, конечно, религиозными собраниями, а еще «Чилокин Плаза» — длинный сарай выкрашенный выгоревшей на солнце синей краской. Внутри располагается почта, а еще закусочная, выдающая себя за кофейню. Да, если вы хотите жить в аскезе и, к тому же несклонны болтать, Чилокин — отличное место! Никаких тебе «здравствуйте» или «добро пожаловать», мрачный дед, который, похоже, владеет этим местом, молча указывает на меню над стойкой — Фрэнки берет все — и также молча выставляет перед ней яичницу, вафли, овощной салат и сосиски. Она ужасно голодная, но теперь, кажется, у нее нет аппетита. По радио хрипит Дилан, и рыжая кофейная пена напоминает ей о рыжем мальчике Милли, с которым она даже не попрощалась. Она думает о том, что его телефона у нее тоже нет, да и что бы она могла ему сказать? Из всех телефонов, которые она могла бы набрать, годится только номер отца, но и ему она позвонить не может. Батя звонит сам в специально отведенное время. Одним движением пальца она выбрасывает список контактов за пределы экрана — телефоны Фрэнки всегда терпеть не могла. «Па, люблю тебя», — пишет Франческа в пустой чат. Разумеется, «не доставлено». Ноет плечо, немного отдает в локоть, надо бы заехать в больницу на всякий случай, но ей не хочется быть там, куда уехали Дэй с Вайноной. Возможно, все дело в старой травме ключицы — ерунда. Машинально заглатывая яичницу, в уме Фрэнки разбирает вчерашний бой. Снова хочется драться, занять мускулы работой, но сегодня в христианском центре с какими-то подростками бесплатно работает Рован. В это время она старается там не появляться — говорит, мало места, но, когда парни за спиной отрабатывают стойки, удары и блоки, в голове у нее звенит голос Виннифред. «Фрэнки! Локти! Что за угол?! Быстрее! Держи спину! Быстрее! Быстрее! Это не бой, а коровий балет на льду!.. Фрэнки!..» Выйдя из закусочной, она оглядывается и бредет через стоянку. Между единственными местами, куда теперь можно зайти, чтобы убить время, — продуктовым и библиотекой — Фрэнки выбирает библиотеку. На самом деле, ей не так уж нужны книги, поэтому вопрос: «Чем я могу вам помочь?» — ставит в тупик. Фрэнки вдруг вспоминает про мемуары Боба Дилана, вроде бы, Милли ей что-то такое рассказывал. — Такого нет, — библиотекарше даже не нужно сверяться с компьютером. Надо же, компьютер здесь есть! — А что есть? — Классика. — Фрэнки сразу вспоминает о Стейнбеке и торопливо переспрашивает: — Современная литература? Библиотекарь обводит помещение рукой. Ну, конечно, гребаная беллетристика, романчики, журнальчики, подшивка газет. Так через три часа она уже болтается в Юджине — всего каких-то 118 миль, чтобы сходить в качалку. А уже за полночь ее плечо сжимает маленькая, но твердая ладонь: — У тебя там все нормально? — Тебе не все равно! — Фрэнки успевает чмокнуть алый маникюр барменши, здесь это невысокая стриженная блондинка в ковбойке без рукавов. Красивые плечи. — Спи дальше. Только заплати сначала. — Ты разбила мне сердце! — «Черт, снова барменша, у меня, что, фетиш?..» — Эту мысль она не успевает как следует обдумать, денег в бумажнике оказывается куда меньше, чем ей запомнилось. Фрэнки заставляет себя сосредоточиться, внимательно пересчитывая купюры. — Я все еще тебе нравлюсь? — интересуется блондинистая ковбойка, сгребая купюры со своей стойки. — Ты — моя богиня. Прости, Всемилостивая, мне нужно позвонить. Нужно найти женщину за пределами бара. И желательно на трезвую голову, думает она, привалившись к холодному боку арендованной тачки на темной улице, но с трудом находит в контактах Рована: — Чел. Когда у меня следующий бой? — Сейчас. — Кишки успевают завязаться в холодный тяжелый узел, но он продолжает: — Мог я бы сказать. Но не скажу. Потому что не хочу увидеть твою пьяную тушку в четыре утра на пороге. Придешь на тренировку — поставлю тебя в расписание, — говорит Рован и отключается. Вот же дерьмо! Соберись, Фрэнки! Давай! Не просри все! Утром, заскочив на обратном пути в общественный центр, она выложила на стол библиотекарши с дюжину привезенных из Юджина изданий, которые критики относят к «большой» литературе — Маккарти, Гейнман, Паланик, Митчел, Вулф — вобщем то, что она сама могла бы взять почитать. — Сдаю. Эту взяла, — наугад томик сверху. Через пару недель становится очевидно, что денег вырученных за бои, недостаточно, и нужно искать основную работу. Чтобы хоть что-то зарабатывать, нужно поездить по турнирам, а для турниров нужна история побед. — Я спрашивал, как ты это себе представляешь, — меланхолично заявляет Рован, по обыкновению, посыпая табаком землю. — Нет. — Забыл. Раз в месяц, иногда чаще, Фрэнки дерется у кого-нибудь на разогреве, а в остальное время работает на заправке в Кламат Фоллз в ночную смену. Пришлось переехать, она снимает квартиру с двумя студентками, и, к счастью, почти их не видит. Зато с завидной регулярностью встречает, похожие на дохлых медуз, использованные гондоны на ковре, спутанные сети волос в сливе (когда пытаешься ее вытащить, на том конце сопротивляется стая марлинов), пятна крови на полотенцах, окурки и горы посуды в раковине. Ничего необычного — к такой жизни она привыкла с детства. Ночная заправка на окруженной заказниками и стоянками для грузовых автомобилей дороге — не самое популярное место. Все либо уже проехали здесь днем, либо остановились на ночь. Фрэнки читает или разминается, устраивая себе бои с тенью между стеллажами с «самым необходимым». Там даже есть полка с табличкой «Не забудь захватить». Иногда она просто смотрит на темную дорогу и ждет, что мимо пройдет Дсоноква с корзиной, в корзине — Пола, и чудовище навсегда уносит ее в темноту. Все-таки это место идеально подходит для пошлого сюжета какого-нибудь молодежного слэшера. Такие любят люди, которым совершенно нечего бояться в реальной жизни. Маленькой Рамоне здесь бы понравилось. Когда немаленькая Рамона просит ее рассказать обо всем этом, Фрэнки смотрит в ее мерцающие в сумраке глаза и думает, боже, что ты хочешь услышать? Как я мыла толчок на заправке? Или как там от меня прятался извращенец — из тех, что, распахнув плащ, демонстрируют девицам свое хозяйство — после того, как я отобрала у него плащ? Как там откинулся торчок, захлебнулся блевотиной? Как двое подростков хотели напугать меня ножичком?.. — Один парень подарил мне шину. Огромную шину от фуры, — соображает она за что зацепиться. Рамона смеется. — Вместо кольца? — Ха-ха. Это отличный снаряд для тренировки. Работают все группы мышц. — Хотела бы я на это посмотреть. — Только на это?.. Тренироваться Фрэнки все равно ездила в Чилокин — это бесплатно, да и в Кламат Фоллз нет ничего приличного. В один из дней в христианском центре она встретила Дэя, некоторое время они не виделись. Он был с девочкой, которая постоянно отводила взгляд, он отскакивал от стен, будто теннисный мячик, стукнул в лоб Фрэнки и прыгнул в сторону. — Не знала, что ты тоже здесь тренируешься. — Нет. Я веду группу поддержки. Талула, — представил ее Дэй, оглянувшись на девочку. — Помнишь Вайнону? Это ее сестра. А это Фрэнки, она дерется в казино. Талула снова стукнула Фрэнки сердитым взглядом между глаз и прищурилась. Она все время теребила длинные рукава своей кофты. — Можно я пойду? — сказала она. — Конечно. — Так что там за группа? — спросила Фрэнки просто, чтобы избавиться от этого ее взгляда, казалось, он все еще жжется где-то во лбу. Дэй распахнул перед ней дверь в конце коридора, и они оказались в маленьком кабинетике — письменный стол напротив окна и несколько мягких стульев. На стенах — полки с поделками или другими странными вещами — там были перья и камни, и бумажные кораблики, куски заржавленного железа, рисунки. — «Чти свою жизнь», — сказал Дэй, привычно устраиваясь на краю стола. — Группа так называется, — он усмехнулся, когда Фрэнки невольно бросила на него взгляд. — Ты никогда не интересовалась? Процент подростковых самоубийств среди коренных народов очень высок. Мы пытаемся сделать хоть что-то. — «Чти свою жизнь»? Звучит, как проповедь. — Она осматривалась вокруг. В простенках, как раз у него за спиной висели черно-белые снимки. Уличная драка на пустынной улице у магазина. Человек с безобразно отекшим от пьянства лицом смотрит в камеру, на голове у него кепка с надписью «Сиу». Фрэнки хмурится. — Возможно. Говорят, я умею рассказывать истории. Но иногда достаточно просто быть рядом, даже проповедовать не приходится. — Поэтому ты сказал, что все дети твои? — Поэтому тоже. Такие как я в племени были всегда. Дед говорил, будто я возносился в «страну над соснами» и только одной ногой стою на земле. Я есть сразу все, поэтому у меня особое место и предназначение. Заботиться о детях племени — просто еще одна моя обязанность. На секунду Фрэнки чувствует злость и нарочно шарит глазами по стене, чтобы просто смолчать. Боже мой, ты перетягиваешь грудь, и только поэтому лучше всех разбираешься, кто ты такой, и как жить эту гребаную жизнь?!. Нежданно пальцы ее нащупывают в кармане спортивных штанов что-то твердое — камешек. Темная, густо-каштановая галька с солнечными переливами — подарок от бога похмелья. Дэй тоже молчит и разглядывает ее профиль. — А вот белые называли таких как я «бардаш» или попросту «потаскун». Забавно, как легко они сводят все к одному. — Почему это здесь?! — вдруг спросила она, глядя на пришпиленный здесь же к стене листок, вырванный из книги, листок с парадным портретом Ричарда Генри Пратта, в мундире с орденами, на локотке он держит каскетку с плюмажем . В белом облачке, наклеенном сверху, как это обычно делают в комиксах, была напечатана принадлежащая ему фраза: «Убей индейца — спаси человека». — Какого черта? — Чтобы не забывать. Ведь мы все еще здесь и мы — люди. Можно быть и тем, и другим. — С минуту они глядят друг на друга. — Слушай, — говорит Дэй, — эта девочка, Талула… Может, позанимаешься с ней? Рован привык с парнями, она немного стесняется. — Нет! — «Ну, теперь он такой», — говорит она Поле в ночном лесу, и ее лиловый рот — лепесток на бледном лице — вздрагивает, изображая улыбку. Пола щадит ее. Пола хочет ее утешить. — Нет, я не могу, — возражает Фрэнки, слишком поспешно. — Я даже не знаю… что ей сказать!.. — Бедная ты, бедная, — говорит Дэй и целует ее в лоб. — Кламаты принимают человека таким, как он есть.