Цветок и Рыцарь

II Трава

К северу, где еще витает дух Дикого Запада, и громадные секвойи несут небеса на своих могучих плечах, климат более благоприятный. Траву местные выращивают с 60-х, еще со времен Лета Любви в Сан-Франциско. Этот район всегда был особенно привлекательным из-за своей удаленности, копы просто ничего не могли поделать, даже пока это было незаконным. Здесь широко распространилась практика отбраковки мужских растений конопли до того, как произойдет опыление, каннабис от этого получается крепче. Примерно в это же время правительство США, сдавая банк, подбросило местным козырей и начало опрыскивать конопляные посадки в Мексике токсичным дерьмом под названием паракват. Спрос на дешевую мексиканскую коноплю с паракватом падал, местная конопля процветала. В 1991 году Деннис Перон организовал Предложение П, инициативу Сан-Франциско по медицинской марихуане в память о своем партнере Джонатане Уэсте, который лечился травкой от лекарств, которыми лечился от симптомов СПИДа. В 1996 Предложение 215 легализовало использование каннабиса в медицинских целях в Калифорнии, и индустрия пошла в рост еще пуще. Здешние плантации, затерянные в лесах, покрывают медицинские нужды с головой и сверху накуривают половину Америки. Изумрудный треугольник (так в народе называют три области: Мендосино, Гумбольд и Тринити) растянулся вдоль побережья на одиннадцать тысяч квадратных миль, и живет там по два десятка человек на каждую милю. Здесь всегда есть работа, но без знакомства найти ее не так просто. Как и в Санниплейс, в безымянной дыре неподалеку от Гарбервилля по обочинам копятся неопрятные, хмурые триммигранты с болтающимися на шеях объявлениями о поиске работы, криво намалеванных на куске картона, с мясом выдранном из коробки для фруктов и овощей. Большинство приезжает сюда уже на готовые места: на въезде в город их поджидают грязные пикапы с бородатыми фермерами. Если тебя нет в списках, таблички и ножницы в кармане (даже две пары) тебе не помогут. - Мистер! - Фамилия? - Я из Вентуры, работала там… - Тогда ты знаешь правила. Я тебя впервые вижу. К тому же у меня комплект. Из одного грузовика Фрэнки попросту вытолкнули, в паре других ответом было только: - Я тебя не знаю. Нет работы. Она знала, куда податься лучше всего, но несколько дней без толку проболталась на «горячем» пятачке, куда время от времени потихоньку стягивались загорелые до черноты, запыленные парни в сношенных кроссовках с огромными рюкзаками за плечами и их такие же потрепанные голосистые подружки с румяными коленками в рваных джинсах. Вечером потусоваться сюда съезжались и местные помоложе. Все они жевали бургеры, швыряли друг в друга скомканными обертками, с визгами обливались теплым пивом и срали в кустах. Потом за ними приезжал кто-нибудь, и ненадолго устанавливалась тишина. Фрэнки подумала, что проще будет договориться с ними, чтобы посадили ее в грузовик. Сперва разговоры не клеились. Она болталась по газону, в некотором отдалении от покореженной парковки, у выстроенных в ряд крошечных старых магазинчиков и закусочной, где подавали «знаменитый бургер лесоруба» (это из отрубленных пальцев, что ли, или из гребаной сосновой коры, подумала Фрэнки), закрытых на ночь, как пинбольный шарик, со звоном отскакивая от людей. - Слыхала легенду о людях с двумя головами, четырьмя ногами и все такое? – спросил один парень, когда она решила, что с нее хватит на сегодня, и ушла посидеть под дубами, где было потише. Он был там один, в тени, пил пиво, и Фрэнки не сразу его увидела. Она едва сдержалась, чтобы не врезать ему прямо в лоб за такой лобовой подкат. Сделалось тоскливо. Фрэнки не хотелось быть здесь, слушать этих людей, думать о них, все они казались ей отделенными от нее самой, будто рыбы в пустынном запущенном океанариуме. Вы существуете за стеклом, параллельно друг другу – соприкосновение невозможно. Парень этого не замечал. – Я считаю, все было иначе. Вторая половина – это как твой злой брат-близнец, который постоянно грызет тебя, чтобы ты ни сделал. Когда люди избавились от них, поглотили, чтобы переварить, они стали счастливее. Проблема в том, что некоторые близнецы никуда не делись. Их не видно, но они сидят у тебя внутри, как паразиты и сосут, сосут, жрут тебя изнутри… - На, что ли, - он протянул ей пиво. – Вылей своей сестричке этой мочи на голову, чтоб заткнулась. Это не был ее первый опыт с алкоголем, но раньше Фрэнки, пробуя пиво, делала это не ради самого пива – то есть смысл был не в том, чтобы его пить, она всегда была сосредоточена на чем-то еще. Например, на поцелуях с первой же женщиной, которая обратила на нее внимание в «Woman only»-баре в Виндшоре. Теперь, кроме выпивки, ей было нечем себя занять. Вокруг были какие-то люди, она пила вместе с ними, орала что-то не понимая слов, запрокидывая голову, смотрела, как кружится небо – поломанный детский калейдоскоп потемневших пожухлых облаков и звездных точек, с кем-то спорила, кого-то толкала, с кем-то обнималась… Был момент, когда она, навалившись на рассохшийся стол для пикников и уложив на руки ставшую вдруг невероятно легкой голову (действительно злая сестра-близнец, кажется, от нее отвязалась), пялилась на какую-то русоволосую девчонку, сидевшую рядом. У кого-то в невидимой тачке завывало радио. Radiohead. - Что? – мрачно спросила девчонка. - Ты красивая. - Задрало, – сказала девчонка и встала, чтобы уйти. Снова просто исчезнуть без объяснений. - Да что я сделала?! – Фрэнки вскочила. - Ничего. Просто задрало. С этого всегда начинается. «Эй, а ты ничего, пойдем перепихнемся в сортире!» - Я просто сказала, что ты красивая. – «Сортирных» планов у Фрэнки действительно не было, а все прочие, если они и были, из нее тут же вышиб парень, который, не глядя, выскочил из тесного круга прямо на нее. – Что за?.. - она отпихнула его в сторону, и тот, восстановив равновесие, как ни в чем не бывало, побрел в темноту. Вслед ему улюлюкали: - Ссыкло! Мамина дочка! Она даже не успела рассердиться, как из образовавшейся в круге бреши ей помахали: - Эй, там, не хочешь сыграть? – Парень, который это спросил, держал в руке выкидной нож, и под фонарем тонкое лезвие вздрагивало и трепетало, как крылышки мотылька. - Девчонку? Девчонку, может, не надо? - Ну, ты же играешь, – сказал кто-то, и все заржали. - Не ходи, - позвала обидчивая девчонка. «Да пошла ты. Задрало», - Фрэнки шагнула в круг. Игра называлась… а черт ее знает, как она называлась! «Только полный дебил будет играть в это», - идеально бы подошло. Дебилов, включая Фрэнки, было человек шесть. Смысл в том, что вы разбиваетесь на пары, встаете на выверенном расстоянии друг от друга, ноги – строго на ширине восьми дюймов (все по рулетке). Это для начала. Потом первый игрок в паре кидает нож, и воткнуться он, разумеется, должен в землю между ступней соперника. Трехочковый – ровно посередине. Потом вы меняетесь. И все бы ничего, но с каждым ходом расстояние между твоими ступнями уменьшается. Проигрывает тот, что первым отказывается ходить, либо отступает с позиции. Это игра на выбывание. И в некотором смысле так оно и есть, потому что такой нож как теплое масло насквозь проходит даже хорошую толстую кожу ковбойских сапог, не говоря уже о теннисных тапочках, сникерсах и конверсах. В этом скоро все смогли убедиться. Но, когда пострадавшего, подскакивающего на одной ноге, отвели под одобрительные возгласы в сторону, чтобы стащить с него пробитый ножом кроссовок. Демонстрируя, как вспорола лицо кривая ухмылка, он сделал вид, что выливает кровь из ботинка, но на него уже никто не смотрел - игра продолжалась. И, в общем, да, это было увлекательно. По крайней мере, заставляло сосредоточиться на происходящем с тобой сию минуту, отбросив все прочие мысли. Внизу живота завязался адреналиновый узел и каждый раз сладко вздрагивал, перехватив управление, он начисто игнорировал сигналы мозга. Была ночь, мошка клубилась под фонарем, гул голосов то поднимался, то затихал, как будто кто-то бездумно вертел ручку громкости. Их оставалось всего трое (третий ждал, когда определится его соперник для финала), и на седьмом ходу Фрэнки смазала, так что нож воткнулся почти у самого кроссовка того самого раненого. Он чем-то перевязал ногу и, распустив шнурок, сунул ее обратно в кроссовок, притоптав задник – да ладно царапина! – и продолжил играть. Нож воткнулся, он дернулся, но позицию не оставил. Срезанный кусок шнурка остался валяться на земле головкой дохлой змеи, тело его зазмеилось вслед за кроссовком. Фрэнки пожала плечами и отвернулась, она проиграла. - Эй, куда? Мой ход! – крикнул парень с пробитой ногой и наклонился, вытащил нож из сухой, совсем желтой в свете фонаря земли. - Чувак, ты и так выиграл. Восьмерка же, - сказал кто-то. Обычно сдавались ходу на шестом, немногие бросали нож по седьмому кругу. В восьмой раз, когда ноги соперника были окончательно сведены вместе, еще не ходил никто. - А-та-та, деточка! Игра не закончилась, – закричал он, поигрывая ножом, подбрасывая, вертя его между пальцами. – Хуле ты влезла, если не играешь? Ссыкуха мокрохвостая! - Ты выиграл, отвали, - рявкнула Фрэнки. - Встань, сказал! – Парень шагнул в центр круга, где валялись ставки – монетки и мелкие мятые купюры – играли на деньги, пошевелил их носком. - Ты же работу ищешь? Ставлю свое место! А? – и, поднеся нож ко рту, высунул язык, будто облизывает лезвие. Ей показалось, она чувствует, как у этого чувака слегка сорвало крышу, и ему просто хочется порезать кого-нибудь. Он всадит ей нож в ногу просто потому, что его достало быть здесь единственным, кто не сумел увернуться. На них обращали внимание, выбывшие игроки роптали, но в круг почему-то войти не решались, стояли, смотрели на деньги. Нашлись и такие, что настаивали на восьмом броске, если игрок так хочет. Франческа развернулась, встала напротив него, сведя, как положено, ноги – все вокруг стихло. Но когда парень приготовился к броску, плюнула. Плюнула метко ему на пробитый сникерс и отпрыгнула, уворачиваясь от ножа. - Сука! Так началась драка. Первая в череде многих. Фрэнки сшибла его на землю, ударилась обо что-то скулой. Чьи-то руки возникли, тянулись отовсюду, чтобы их развести. Потом она прикладывала к припухшей щеке ледяную бутылку с пивом, пила, вместо закуски посасывая разбитую костяшку. Снова дралась, ругалась, медленно покачивалась с кем-то под музыку, а может, и без нее, а потом отходила с другими девчонками в заросли, где, хохоча и толкаясь, они подначивали друг друга пописать стоя. Повторить. Смешать, но не взбалтывать. Сквозь сон на нее как неудобные мелкие камешки сыпались и сыпались голоса: - Глянь, чо там? Наллллчк? Ааааааэтатщотаое?.. - Эиииийыам!.. - Тщщщщндо? - …кзак… ееееей… Проснулась она потому, что металлическая пуговица, случившаяся на кармане чьих-то штанов, где она преклонила голову, буквально вросла в щеку. Фрэнки так и чувствовала, как зловредная пуговица с солоноватым затхлым привкусом болтается у нее во рту и стучит по зубам. Насколько вчера было весело, настолько же паршивым оказалось сегодня. Франческа рывком села, голова затуманилась. Кто-то придержал ее за плечи. Потирая саднящую щеку, краем глаза она увидела склонившегося над ней парня. - Отвали, - вызверилась Фрэнки, стряхивая его руки, и, скорчившись, выплюнула на бетон вполне реальную металлическую пуговицу в розовом кружевце кровавой слюны. – Где мои вещи? – спросила она, превозмогая тягучую приторно сладкую тошноту. Зубы, вроде, были на месте, на скуле обнаружилась глубокая царапина, она хмуро разглядывала набрякшие сбитые костяшки пальцев. Парень наклонился, пошарил за скамьей у того самого столика с ночной девицей, на которой они оказывается теперь сидели, швырнул ей рюкзак. - Осторожно! – выругалась Фрэнки, вцепившись в свое барахло, ее беспокоила пластинка, но она оказалась на месте, громоздкая в своем конверте, завернутая в свитер. - А где?.. - Да свалили давно, - он снова пошарил внизу и протянул ей бутылку с водой. - Работу ищешь? Фрэнки хмуро покосилась на него: - Не ту, что ты можешь предложить, - но воду взяла. - Ладно, ладно, - примирительно сказал он. - Я помню, у тебя очень злая и страшная девушка. - Чего? – повернувшись, она уставилась на его заросший подбородок. Он был высокий, рыжеволосый, с выгоревшей щетиной. - Кого подобрал, Миллс? – выкрикнул кто-то через дорогу. - Осторожно, она шипит и кусается, - предупредил рыжий Милли. - Черт, - вырвалось у Фрэнки. Не так уж сильно он изменился, тот парень, которого они поколотили с Рамоной, по существу, просто так, ни за что, потому что она не знала, как объяснить ему словами, что парочка экспериментальных поцелуев с ним уже подтвердили, что ей нужно совсем другое. - Нас заберут минут через сорок, плантация часах в двух езды. Если хочешь, возьму с собой. Поешь пока что-нибудь. Там все свои. - Спасибо, - буркнула она, когда парень помог ей забраться в пикап и подвинулся, чтобы ей удалось втиснуться рядом, поджала коленки и ссутулилась над своим рюкзаком. - Да не парься ты, дочка босса. Работа у тебя есть. Крыша, трава и хавка будет. Все остальное – по желанию, - сказал рыжий и стал смотреть перед собой. Потянулись каньоны, густо поросшие лесом (последние пальмы давно уже остались далеко позади), на горизонте вспарывали небо, так что казалось, оно опасливо поджимает брюхо, зубчатые утесы; они были абсолютно черными. Свернули с шоссе, и стало понятно, почему, несмотря на жару, натягивали на себя худи и наглухо завязывали капюшоны, укрываясь по самые глаза, - узкая горная дорога сильно пылила. Движение тут было небольшим, но несколько раз приходилось съезжать в сторону, чтобы пропустить встречную машину, а потом несколько минут ждать, пока рассеется облако пыли. Ехали долго, и Фрэнки дремала, уткнувшись в рюкзак, чтобы не задохнуться, от тряски мутило. Наконец свернули в лес, где сомкнулись кронами вековые деревья, стало свежее, машина медленно катила по пружинящей хвое. Несколько раз миновали заграждения с кодовым замком. Наконец их высадили на повороте, и все побрели по тропе в глубину леса, захватив пару коробок консервов и макарон, а грузовик уехал. Здесь все было устроено немного иначе, чем в Санниплейс, но суть та же. Жили в отдельно выстроенных на просеке деревянных бараках – узенькие клетушки, где помещаются одни только деревянные нары, с маленьким окошком в торцевой стене наверху. Вместо дверей – занавески. Все это больше похоже на туристический лагерь на маршруте. Кострище, бараки, биотуалет с душем (воду качаешь ножным насосом из близлежащего ручья, за день она нагревается). Часть клетушек уже занята сборщиками. Они срезают на плантациях листья – работа на открытом воздухе, некоторые там и ночуют. Побросав вещи, собрались у костра ужинать, грели консервированный суп на костровой сетке, варили лапшу и сосиски. После еды прибывшие парочками начали обустраиваться, разбирая фанерные стенки между соседними комнатушками и сдвигая нары. У них оставалось даже немного места, чтобы пригласить гостей в свой дворец. Работа начнется завтра с раннего утра. Утром вчерашний грузовик отвез их в другую часть леса, где были выстроены друг против друга два бревенчатых сруба. С виду, как есть - администрация туристического маршрута, если, конечно, не обращать внимания на ружья, которые «сотрудники» постоянно таскают с собой. (Именно поэтому она бросила бегать по утрам – трудно сказать, за кого тебя примут в сумерках эти «администраторы» в ковбойских шляпах со стволами наперевес?) Они вкалывают непосредственно на хозяина и всем рулят – один из домиков предназначен для них, в другом происходит тримминг. Здесь есть вполне приличная кухня с холодильником и микроволновкой, туалет и горячий душ в доме. Кондиционера, разумеется, нет. Есть дохлый телек, но он сломан. Все разбирают пакеты весом в два фунта фасованные слипшимися соцветиями и рассыпают в поддоны. Потом рассаживаются по всему дому, где кому удобно – у стола, на маленьких садовых стульчиках, да прямо на полу, устраивают коробки для тримминга у себя на коленях. Весь день, отбирая по маленькой порции из поддона, предстоит обрезать сухие листья, на которых нет кристалликов, чтобы получились шишки – товар на продажу. Работать нужно в перчатках, иначе накроет – смолка впитывается в кожу. Ножницы из-за смолки слипаются, поэтому каждые двадцать-тридцать минут их нужно отмачивать в спирте. Некоторые нарочно соскребают эту липкую массу, чтобы курить, как гашиш. Вообще, курить тут можно всем и сколько угодно. Чаще всего размалывают шишку в гриндере и передают друг другу бонг. Но ее почему-то курить больше не тянет. Может быть, потому что вызов бросать больше некому, может быть, потому что это больше не приносит покоя. В конце дня обработанные шишки взвешивают, заработанные деньги заносят на твой счет. Наличку получишь на руки в конце сезона, пока же это только абстрактные цифры с нулями на клочке бумаги. Раз в неделю кто-нибудь отправляется за покупками в город, и если тебе что-то нужно, твои покупки вычтут потом из зарплаты. Первым делом Фрэнки заказывает себе одеяло, по ночам холодно – у всех спальники с собой. Вообще-то, дело не в деньгах. Фрэнки… ей просто нужно куда-то деться, нужно быть где-то. А в голову ничего не приходит. Вакуум абсолютный. По ночам, лежа на грубых нарах, наяву она иногда тоскует о мягкой постели Барб, где просыпалась и засыпала, будто обложенная ватой, в полусне – об объятьях Рамоны. Если в бараках одна из парочек занимается сексом, в ночном лесу все об этом знают. - Уй-ууууу! – подражая койоту, завывает Фрэнки, устав пялиться в темноту под ритмичные стоны. - Ва! Ва-ва-ва-ва-ваааааааааа! Ааааааа! Уууууау, - тоньше и тоньше, так дверь скрипит или ветер дует в тростинку. - Уй-ууууу! Вааааааааааа! – неожиданно один за другим присоединяется к ней весь лагерь, и тогда койоты по всему побережью вылезают из нор и задирают к небу острые морды. – Уууууууууууууууй!.. Она совершенно одна и понятия не имеет, что делать с собой и своей жизнью; злая сестра-близнец внутри победно твердит – вот видишь, гребаный ты кусок дерьма! Чтобы заглушить этот голос, она прислушивается к чужим разговорам: - … набрал 911. «Что у вас случилось?» А он им: «Я умер! У меня сердце бьется в обратную сторону. Бум-бум обычно, а сейчас муб-муб.» Втыкаешь?.. Еще один парень рассказывает про сёрфинг у берегов Австралии, потом болтают о пятне мусора в океане, о том, сколько стоит поставить пломбу, и что у матери новый хахаль, и он припизднутый после Афганистана, и про четырех канадских пехотинцев, которых случайно расстреляли F-16, и про то, что теперь начнут трясти Ирак, и про «Властелина колец», и про «Звездные войны», и про то, что ядерные отходы закопают в Неваде, и про то, что Бушу не дали добывать нефть в Арктическом заповеднике… - … три раза измерил длину щели в заднице и три раза получил разные результаты... В тринадцать ей было интересно выслушивать весь этот треп, теперь Фрэнки затыкает уши музыкой, пока барабанные перепонки не начинают болеть. Затекает спина. Работа монотонная и однообразная, это похоже на медитацию, вся жизнь расстилается перед тобой снова и снова, и ты наблюдаешь за ней будто со стороны. А на самом деле ничего нет, кроме этих листьев и этих ножниц. Ничего больше не существует. Медленно выбираясь из-под кучи травы, чтобы сходить в туалет, она вспоминает, как изображала перед Рамоной и Розамунд этот подробный и бесконечный процесс, и бездумно улыбается. Толчок в доме грязный, убирают по очереди, но никто особенно не старается. Открывая дверь, она натыкается на… Дилана. В лоб. Это неожиданно. И это ее бесит. Раньше она его здесь не видела. Несколько недель прошло, черт его знает сколько она уже здесь, потому что время бесконечно ссыпается в твой лоток вместе с трихомами-кристалликами канабиоидов. Наверное, он сидел на плантациях, а теперь спустился с горы на смену. Так вот что имел в виду Милли, когда сказал «все свои там», вот что… Она натыкается на Дилана. Это заставляет ее вздрогнуть. И это бесит ее. Он делает вид, что чистит ногти, но по лицу видно – нарочно стоял здесь и слушал, как сильная струя долго копившейся мочи разбивается о фаянсовую чашу унитаза. Это мерзко. И это ее бесит. - Ну привет, Рейен. Не хочешь поздороваться со старым другом? Вот уж не думал, что встречу тебя здесь, а то сам подвез бы до Гарбервилля. – Ублюдок вонючий! – прошипела ему в лицо Франческа, пытаясь оттолкнуть, чтобы протиснуться мимо. - И все? – Дилан схватил ее за руку, тряхнул, отжимая к стене, от него несло табаком и потом. - Быстро ты бросила свои чемпионские замашки, - Фрэнки с трудом подавила желание зажмуриться, когда его небритая рожа нависла над ней. Дилан был Злым Великаном из детской сказки, который так навсегда и остался непобежденным. - А знаешь, почему? С этой швалью тебе самое место. Потому что нутро у тебя гнилое. Одна порода… - просипел он и согнулся - даже Злой Великан, оставаясь мужчиной, тут бессилен. Саданув его коленом по яйцам, она отпихнула в сторону его тушу, беспорядочно хлеща ладонями по голове, по плечам; совсем не спортсменка с первым разрядом в кикбоксинге - обычная перепуганная девчонка. Но когда протиснулась мимо, все-таки опомнилась, обрела уверенность, и локтем врезала по шее, под основание черепа, пока он не успел разогнуться. Потому что детство уже кончилось. - Только попробуй меня тронуть! Убью! - Что там? – позвал кто-то из кухни, где сидели стригальщики. - Все в порядке, - отозвался Дилан, потирая шею, – Все у нас в порядке, - и усмехнулся. Когда она снова устроилась на полу, едва не опрокинув лоток, и взялась за ножницы, случилось дерьмо. Фрэнки порезала палец. Стальные челюсти ножниц вспороли кожу и глубоко вонзились в плоть, прежде чем она почувствовала боль и вскрикнула. Кровь быстро пропитывала перчатку, красное пульсирующее пятно расползалось, а ей казалось, что это у нее в голове от ярости лопнул какой-то сосуд. И это ее бесило. - Встань! – гаркнул Дилан Мартин, прежний помощник ее отца. – Блять, лоток у нее возьми, - это ее соседке. - Сырье испортишь! Держа руку на весу, она выкарабкалась из-под лотка, сдирая перчатку, подошла к кухонной стойке, куда Дилан уже брезгливо грохнул аптечку. Подошел рыжий Милли узнать: «что у вас случилось, котики?» - пара девчонок, помогли ей смыть кровь и заклеить рану. Дилан бросил ей на колени новые перчатки, а скомканную, измазанную кровью ткнул прямо в лицо: - Постираешь, зашьешь. Ночью ливанул дождь. Потоки воды хлестали по крыше с такой силой, что казалось, там сидит лично Бог (какой, это уже другой вопрос) и самозабвенно колотит по деревянному настилу. А может быть, боги вообще сколотили группу и импровизируют в жанре нойз. Франческа не могла заснуть, лежала на нарах в одежде, установив пятку одной ноги на другую, раскачивала это нестойкое сооружение, пока не развалится. Когда ее хилая башенка рухнула, Фрэнки поднялась, еще целую минуту она сидела в темноте, обхватив себя руками за плечи, как будто замерзла. Встала, вышла на воздух. В лагере одновременно жило полторы дюжины человек или около того, Фрэнки знала их в лицо и по именам, но ни с кем не сходилась близко. Побродив вдоль барачной постройки, нашла комнату Милли, у него горел свет. Он лежал на своих нарах и, подсвечивая фонариком, читал покетбук в мягкой обложке. – Эй. Разглядев ее в ночи, Милли слегка подвинулся, Фрэнки села на нары, устроилась, подтянув к себе ноги. - Что читаешь? Так же молча он приподнял книжку, чтобы ей стало видно название «Выкрикивается лот 49» Пинчона. Фрэнки смутно вспомнила Эдипу Маас, которая, очень может быть, была не Эдипой, а Арнольдом (по крайней мере, так к ней обращались некоторые персонажи, не говоря уже о том, что женской версии имени Эдип вообще в природе не существует) и которая постоянно искала все новых и новых, и новых знакомств, оставляя старые позади, в бесплодных попытках наконец обрести хоть какую-то хоть сколько-нибудь надежную связь. Кажется, что-то такое она читала. - Как рука? – спросил Милли, чтобы прервать молчание. - Норм. Хочешь со мной переспать? – вдруг спросила она. Тогда ей почему-то казалось, что как-то так можно бороться с одиночеством и даже побеждать. - Да чот не очень. - Хотя бы честно, - отчасти сейчас она испытала облегчение и усмехнулась, спустила ноги на пол, доски заскрипели. - Ты что, замерзла? На, - пошарив под нарами, он вытащил оттуда мексиканское пончо, Фрэнки покачала головой. Когда она уже вышла во тьму и потянулась, чтобы задернуть за собой занавеску, он окликнул: - Эй, хочешь за покупками в город? Фрэнки кивнула. Они выехали рано утром и снова долго тряслись по пыльной грунтовке, петляя между лесов и каньонов, пока не выехали на хлипенькое шоссе. Фрэнки глядела в окно, прислонившись к стеклу. Унылый пейзаж разбавляли колоритные раздолбанные постройки, то тут, то там выскакивающие навстречу из небытия. - Мне жаль твоего отца, - наконец, сказал Милли. Она молча кивнула. - Он был хороший хозяин. Веселый. Это все было правдой, но говорить про отца ей совсем не хотелось. - Слушай, а тебя не напрягает, что здесь все время кто-нибудь трясет стволом у тебя под носом? – спросила Фрэнки. Несколько капель дождя дворниками смахнуло прочь. - Да ладно, раньше было хуже. Постреливали. Щас поспокойнее. - Копы? - Нет, между собой. Плантации соседские, бывало, жгли. - Зачем? - Делили рынок, - Милли пожал плечами. - А где твоя девушка? – спросил он через некоторое время. - Ты ее видишь? – Фрэнки демонстративно оглянулась по сторонам и развела руками. - Я тоже. А твоя где? Будто нарочно, чтобы сменить тему, Милли вынул из кармана и протянул ей листок, сложенный вчетверо: - На вот. Тут список - напомнишь, если я что забуду. И там еще всякое женское, это ты сама, - Фрэнки покосилась на него и хмыкнула, отметив упаковку прокладок. - А еще надо будет помыть машину, - объявил он, когда за поворотом появилась новенькая заправка с автомойкой и ресторанчиком, вся из цветного пластика и стекла. Но они проехали мимо. - А чего не здесь? Жаба душит? - Здесь закрыто. Сюда не идут работать. У них политика - при устройстве на работу надо сдать тест на наркоту. Так что… - И что прям никто не пришел? - И не придет, если они не откажутся от этой фигни. Милли включил радио и некоторое время крутил ручку настройки, пока не услышал: Такой, как хочешь ты, никогда не будет любовь, Но мне довольно быть рядом с тобой - Что это? - Ты что?! Это же The mamas and papas! - Тебе нравится это старье? - Да брось, это легенда. Потом заиграли Grateful Dead. - Сраные хиппи, – фыркнула Фрэнки. Их она знала, потому что когда-то носила их футболку. Старый логотип у них был классный – черепушка, перечеркнутая колючей ощетинившейся линией. Батя их слушал. «Красота по-американски» его любимый альбом. - Сраные хиппи! – в унисон закричал Милли. А потом, когда допели «Группу дяди Джона», поморщился на гитарный наигрыш: - Дилан. - Ты не любишь Бобби? Все любят Бобби. По крайне мере, все его знают, - Бобби Дилана даже она знала. Ему принадлежало авторство одной из песен перепетых Бетси Легг на ее пластинке. То есть на пластинке Барб, конечно. - Мутный он чувачок, - сказал Милли. - Писал такие тексты, а на самом деле, насрать ему на это все. Люди в него поверили, а он просто ухитрился оседлать волну, просто говорил то, что люди хотели услышать. - С чего ты взял? - Прочел его «Хроники», у него тут книга вышла. Я сам виноват, ожидал откровений пророка… а оказалось, что пророков не бывает. - А Бетси Легг ты знаешь? – спросила она, бросив мимолетный взгляд на свой рюкзак на заднем сиденьи. - Неа, не слышал. В маленьком городке, названия которого она не запомнила, пока Милли искал садовый шланг и гвозди, Фрэнки приметила музыкальный магазинчик. На витрине были выставлены древний радиоприемник, труба и еще висело несколько кассет на веревочках. Витрина была настолько пыльной, что сперва ей показалось, тут закрыто, но дверь поддалась и даже звякнул колокольчик. Правда магазин был не музыкальный, скорее комиссионный, с проигрывателями и побитыми гитарами, но несколько полок с записями тоже были. За конторкой, закинув ноги на стол, сидел с закрытыми глазами парень в наушниках. Он не обратил на нее ни малейшего внимания. Фрэнки пришлось дважды его окликнуть. - Ну чего? – нехотя он спустил ноги вниз, опрокинув початую бутылку пива, и выругался. Однако, увидев у нее пластинку, заинтересовался: - Бетси Легг?! Сколько хочешь за нее? Слушай, ты с ней хоть в Гарбервиль съезди. А лучше на аукцион выстави в интернете. Проси хотя бы пятихатку. - Пятихатку за пластинку?! - Это раритет. Ты не знала? А, черт. Будем считать, я ничего не говорил. Даю десятку сейчас, а вечером острые крылышки и выпивка «У Кросби», у меня тут флайер есть на двоих, - и он подмигнул, укладываясь животом на свою конторку. - Я не продаю. Просто хочу послушать. - Эх. Любишь фолк? - Не знаю. - Там есть рабочий проигрыватель. Первый треком был кавер на «Причину верить» Тима Хардина. Оригинал она никогда не слышала и, когда Бетси запела, подумала, что теперь ей плевать, как он должен был звучать изначально. Голос у нее был мягкий и мелодичный: ветер, слезы, течение, треплющее молодую осоку, и кто-то важный стоит против солнца, так что лица не разглядеть… Говори, говори, говори ты со мной, Я снова поверю, что ты еще мой, Зная, что лжешь ты с невинным лицом, пока мои слезы хлещут ручьем. И все же причину ищу я поверить. С такими, как ты, невозможно расстаться, Одной мне немыслимо будет остаться… Фрэнки почувствовала, как за закрытыми веками на образ «кого-то важного» нашла тень и открыла глаза. В голове у нее по-прежнему звенело: «с такими, как ты, с такими, как ты, невозможно»… - Слушай, - грубо вклинился в мечту местный продавец и облизнул губы, - ты же из этих. Есть? - Я не торгую. - Да ладно, чо ты. Я заплачу – в кассе есть выручка. Ты же видишь, в какой я жопе, - обводя свою «жопу» вокруг брезгливым взглядом, - если не затянусь, могу не дожить до ночи. Фрэнки молча сняла иглу проигрывателя с пластинки. – Руки убрал, – буркнула, когда он потянулся к ней, и стала убирать записи Бетси обратно в конверт: - Отвали, - она всегда сначала предупреждала, всегда сначала просила оставить ее в покое. В этот раз из этого тоже ничего не вышло. Чувак получил локтем по носу, а когда схватился за лицо, хук в солнечное сплетение и согнулся пополам. А Фрэнки ушла, звякнув на прощание колокольчиком. – Сказала, отвали. Сразу после этого она поколотила еще двоих. Это вышло спонтанно. И она отнюдь не испытывала чувства вины, когда с размаху наступила на пальцы сотруднику аптеки, который ронял с полок вещи, чтобы заглядывать женщинам под юбки. А потом на парковке у «Воллмарта», когда покупки по списку были уже сделаны, со всей дури шарахнула здоровенного толстяка его собственным багажником по спине. Несколько раз она столкнулась с ним в магазине, где он нарочно грубо распихивал и давил всех своей тяжелой тележкой, прижимал жену к прилавку, гнал, ударяя в бедро, по узкому проходу мимо крупы и макарон старичка с баночкой мягкого сыра в невесомой тележке и ухмылялся. - Бухло еще, - вспомнила Фрэнки, когда они с Милли уже сложили свои покупки и собрались ехать. - Бухло по дороге попробуем прихватить. В «Воллмарте» без ксивы не выйдет. - У тебя нет прав, что ли? - Права и свободы – не больше, чем фикция, - начал он, но, увидев ее гримаску, рассмеялся. – Водительских тоже нет. А паспорт я сжег. - Серьезно?! - Батя у нас был ветеран. Как мать умерла, забрал нас в леса на подножный корм. Когда мне было десять, мы егерю попались, он привел копов, нас с братом забрали. Сделали документы, отправили в школу. Брат после школы в колледж уехал, а я вернулся к бате, и мы сожгли все мои бумажки… И тут Фрэнки сказала: - Минутку, - пошла и грохнула толстяку, который, еще разок пихнув тележкой жену наконец выставил свои покупки, перекрывая проезд, на спину груз ответственности. Он взвыл, барахтаясь в багажнике, как прибитый жук, его дура-жена завизжала, у магазина показалась охрана. Милли издалека скорчил рожу и полез заводить. В суматохе, рванув от охраны, Фрэнки наткнулась на груженую жучиную тележку, оступилась, рухнула под колеса какой-то старушки и на ходу запрыгнула на пассажирское сидение на выезде с парковки. Им посигналили, кто-то ударил по тормозам. - Что это было? – спросил Милли, выжимая газ на пустой дороге. Фрэнки разминала плечо, разглядывая будущий синяк тошнотворного зеленоватого цвета, ее живое сердце приятно вздрагивало, отсчитывая удары. – Да так, гондон меня выбесил. Он ничего не ответил, состроив высокохудожественную мину: «А, ну тогда понятно». - Так что потом случилось с твоим отцом? - Ничего. Он все так же сидит в лесу, раз в месяц выбирается за продуктами, - Милли помолчал немного. - А брата я потом видел. Живет в роскошной хате, и документы у него есть и кредитка, а еще - восемь замков и в шкафу полная снаряга, чтобы в случае чего, уйти в подполье – карты, армейская аптечка, стволы, хрень для навигации… - В случае, чего? - Да хрен его знает. - Вон тот чел нам бухла купит, - вдруг сказала Фрэнки, увидев запыленную витрину с кассетами и трубой, когда они притормозили на светофоре. - За косяк. - Ты откуда его знаешь? - Я ему только что нос разбила. - Ну ты отбитая. - Да пошел ты.