Цветок и Рыцарь

«Каждый человек думает, что уж на него-то законы вероятности не распространяются. Как же, ведь его защищает его единственная и неповторимая любовь! Даже я — мудрец прозревающий будущее, знающий, что примет смерть через глупую девицу — и то не сдержусь, когда увижу эту самую девицу на горизонте… На самом деле, вы не нуждаетесь в совете, вам нужно одобрение…»

Легенды о короле Артуре и рыцарях Круглого Стола. Джон Стейнбек

I «Не называй меня малышкой»

А над баром была табличка: «Women only». К соблазнительным округлостям буквы «W» снизу кто-то подрисовал соски, как будто наличие груди было входным билетом. И хотя вряд ли это так задумывалось изначально, «билет» у нее был. Фрэнки попала туда сразу после медиации, свернув в первый же городок по дороге, как только выехала из Сан-Хосе. Купила в ближайшем «7-eleven» бутылку воды, пластырь и дешевую помаду. Воду вылила себе на голову, пластырем залепила рассеченную ладонь, помадой накрасила губы, мазнула по щекам и векам, растерла пальцами, глядя на свое отражение в витрине. Уведомление о слушаниях и предварительной медиации (ей объяснили, что так может быть достигнуто мировое соглашение) Фрэнки получила вскоре после того кретинского турнира в Сан-Хосе, где ее, конечно, дисквалифицировали. Потому что эта высокомерная ссыкуха даже не сделала попытки подраться! Смотрела мимо! Черт, черт, черт!.. Ненавижу! Ненавижу… тебя… Рамона. Рамона забрала с собой все, что у нее… у гребаного отражения было. Все, что когда-либо было важным. Даже отец оказался в тюрьме, в конечном счете, только потому, что Фрэнки не хотела, чтобы Дилан находился рядом с Рамоной. Если бы не это, она бы терпела его липкое присутствие, сколько придется… …когда Фрэнки только что скормила ей книжку про короля Артура, и Рамона старательно проштудировала ее от корки до корки. Следующим шагом, естественно, должна была стать рыцарская битва на мечах! Первым делом Фрэнки отвела ее на заброшенную станцию. Здесь сохранилось еще невысокое строение из неторопливо крошащихся бетонных блоков с пустыми глазницами окон и дверным проемом занавешенным тенью. — Это замок! — заявила Фрэнки, критическим взглядом оценив свои новые владения. — Тут у нас обеденная зала — для приемов и балов, — сообщила она Рамоне, неторопливо проведя ее по кругу, мимо растрескавшихся стен — в окно протянулись дубовые ветки, по углам стояли столбы света, пронизавшие разрушающийся потолок, и таинственной дымкой клубилась пыль. Это был самый лучший на свете замок и самая лучшая обеденная зала из всех! — Тут будет сокровищница! Здесь под семью смертными колдовскими печатями будет храниться золото и драгоценные камни, — сообщила она, разбрасывая ногами обломки камней и куски подгнивших старых досок, сваленных в кучу. — Нужно только подремонтировать и замаскировать хорошенько. Так что приноси! — Что? — Золото! Я тоже принесу. Рамона хотела спросить, где же ей взять золото, вряд ли оно отыщется у тетушки Розамунд в кухонном шкафчике, там и хлопья-то не всегда лежат, но вовремя догадалась, что с золотом можно все провернуть, как с шоссами и алым сюрко. Так под старыми досками оказалась жестянка с ее школьной медалькой за отличную учебу, вообще-то, Рамона рада была от нее избавиться. Поэтому, когда Фрэнки спрятала в сокровищнице всхитительно длинную сережку, всю такую граненую и сверкающую («Мамина», — пояснила она), чтобы все было по-честному, Рамона добавила еще серебряную лошадку с решетки радиатора Форда Мустанг. Когда-то давно она нашла это сокровище в кармане маминого старенького пальто, от которого мама собиралась избавиться, и выпросила себе. Ей почему-то казалось, а может быть, стало казаться теперь, что эта лошадка имеет отношение к ее отцу. Еще в жестянку отправились маленький тронутый благородной ржой перочинный ножик, иностранная монетка с палочками и кружочками вместо букв (корейская вона, привезенная Рамониной мамой из Сеула в 1988), осколок стекла, вскипевшего на пожаре, с застывшими внутри пузырьками (очень красивый!), и дешевая зажигалка из полупрозрачного пластика, где бензина плескалось на самом дне. Но это потом. А сейчас Фрэнки выскочила наружу и закричала оттуда: — А наверху — дозорная башня! Иди сюда, здесь мы будем нести стражу, чтобы отразить нападение врага! — По выщербленной стене она вскарабкалась на плоскую крышу и, свесившись оттуда, протягивала Рамоне руку. Еще несколько дней у них ушло на изготовление настоящих рыцарских мечей из тщательно очищенных от коры крепких веток. Мечи были с настоящими гардами из обугленных щепок, которые в изобилии валялись у Фрэнки на заднем дворе, и удобными рукоятками, крепко обмотанными шнурками от кроссовок (их Фрэнки безнаказанно таскала из обуви спящих триммигрантов). И когда все уже было готово, Фрэнки столкнулась с неожиданной проблемой. Труднее всего оказалось уговорить Рамону драться. Даже если это была просто игра. — Разве я могу с тобой драться? Я же давала тебе клятву. — Как ты собираешься меня защищать? Представь, что меня заколдовал злой колдун. — Тогда я просто побью колдуна. — А он завладел моим телом! Тебе придется драться со мной, чтобы добраться до колдуна. — Я не могу. — Эй, ты же не можешь позволить поднимать на себя руку после куле! — Я просто тебя обниму, и колдовство не сработает, — и Рамона опускала свой меч и обнимала. — А вот и сработает! — ерзала Фрэнки. — Нет, — твердо говорила Рамона. И оно действительно не работало. Однажды, когда они, преследуемые вражескими рыцарями, кинулись с дозорной башни на скалы, торчащие в бушующем море, Рамона разбила ладони и слегка вывихнула запястье. Фрэнки была в восторге от ее повязки — настоящая боевая рана! Розамунд почему-то ничего не сказала про это маме, и Рамона тоже не стала. На некоторое время они покинули замок и отправились в паломничество в поисках старца-отшельника, удалившегося от мира столетия назад, единственного, разумеется, кто был способен исцелить смертельные раны сэра Рамоны. Они бродили по туристическим тропам в холмах, распугивая диких кроликов. Фрэнки показала ей индейские пещеры, недалеко от ручья. Там, конечно, была установлена пояснительная табличка и устроена деревянная лестница (довольно высокая), чтобы бледнолицым было удобно. Но если не обращать на все это внимания, было здорово! Возле входа располагалась ровная площадка с низким потолком, и узкий лаз уводил наверх к каменной нише на другой стороне скалы, откуда можно было обозревать окрестности. Когда сэр Рамона исцелилась, они вернулись на станцию к своему замку. Он встретил их запахом табака и едким сырым зловонием застарелой мочи по углам. У входа темнело остывшее разбросанное костровище. — Дракон, — сразу определила Фрэнки. А через несколько дней, они застали его спящим у тлеющего костра: — Видишь, это дракон, — авторитетно подтвердила Фрэнки, когда осторожно выглядывая из-за кустов, они вдвоем рассматривали бродягу, укрытого обшарпанной курткой. — Он напал на наш замок, обрушил башни, пожег стражу и обглодал косточки придворных дам, а теперь почиёт на развалинах. В луже крови! — А разве он не просто спит? — Это ты просто спишь. А драконы почиют. На лаврах. — На наших сокровищах! — догадалась Рамона. Секунду помедлив, она закусила губу и решительно двинулась вперед. — Куда? — прошипела Фрэнки, ухватив ее за футболку. — За лаврами, — честно ответила Рамона, и глаза Фрэнки сразу вспыхнули пониманием и абсолютным, безоговорочным признанием. Восхищение в ее взгляде наполнило Рамону гордостью. Она думала прежде всего о длинной сережке, которую Фрэнки иногда доставала, чтобы прицепить к футболке или заправить в густые волосы. Это была «мамина вещь», но не менее важно было то, что Фрэнки она очень шла. — Я осторожно, — сказала Рамона. — Лучше с другой стороны, — быстро сообразила Фрэнки, раздвинув ветки, чтобы было лучше видно, — через окно. Я с тобой. Это будет наша кавалерия в резерве. Пригибаясь к земле и стараясь не шуметь, как две ловкие поджарые куницы, они обошли станцию по неровной дуге и приблизились к пустому оконному проему. Рамона подпрыгнула, легла животом на грязный подоконник, усыпанный острой мелкой щебенкой, и, подтянув голые коленки, осторожно спустила ноги внутрь. Замерла, прислушавшись на секунду. Тишина стояла особенно оглушительная, весь остальной мир был наглухо отделен сейчас от заброшенной станции непроницаемым коконом тишины. Оглянувшись, она увидела в окне Фрэнки, которая помахала ей — все в порядке. Дракон по-прежнему почивал, и Рамона потихоньку двинулась к сокровищнице. Наклонившись, приподняла кусок гнилой доски, которая закрывала их маленький схрон, и потянула на себя. Раньше они таскали ее вдвоем, и доска не давалась. Рамона дернула, изо всех сил упираясь ногами, и доска подалась, соскользнула и съехала вниз, сшибая и волоча за собой сложенные горкой кирпичи и лоскуты армированной сетки. — Бам-бам-бам, — загремела доска. — Бам-бам-бам, — отозвалось Рамонино сердце. Она беспомощно оглянулась на ослепительно белый в полумраке станции дверной проем и застыла, едва удерживая трясущимися руками конец тяжелой доски. Если Рамона сейчас уронит дурацкую доску, дракон на улице точно проснется и непременно схватит Фрэнки! А если даже и не уронит, то вдруг он уже проснулся и уже схватил, а она этого не знает! Отчаянно прислушиваясь, она изо всех сил старалась успокоить зашедшееся дыхание, а мозг в это время совершал еще более напряженную и мучительную работу, чем мускулы. — Бам-бам-бам! — загрохотало за стеной, и Фрэнки втянула голову в плечи. Прижавшись спиной к стене, она присела на корточки и вслепую пошарила вокруг себя; вытягивая шею, она старалась заглянуть за угол, откуда в любую секунду мог показаться бродяга. Сначала она наткнулась на маленький камешек, но тут же отбросила его, когда нащупала пустую бутылку. Крепко схватив за горлышко (чтобы сразу метнуть в него, если потребуется), вжимаясь в стену, она выглянула из своего укрытия. Сложив черные обшарпанные крылья, дракон лежал на своем месте, не шелохнувшись. Он не казался ей страшным. Просто еще один из армии триммигрантов-неудачников, которых она видела каждый день. Фрэнки приблизилась к бродяге на пару шагов, недовольно скривившись от густого запаха немытого тела, но тут же вернулась обратно, чтобы подать Рамоне сигнал. Когда она наконец показалась в окне, Рамоне сделалось так легко — все остальное было сущей ерундой. Переложив парочку кирпичей, она вытащила из тайника жестянку с сокровищами и, прижав ее к животу, бросилась обратно к окну. Пока она выбиралась наружу, Фрэнки уже обшаривала жестянку, чтобы убедиться, что все в порядке, в руке она держала свою полупустую зажигалку. — Бежим! — шепнула Рамона и потащила ее в глубину леса, подальше от станции. Но Фрэнки высвободилась: — Погоди. Вручив ей сокровищницу, она положила пластиковую зажигалку на бетонный подоконник и с размаху саданула по ней камнем. — Бам-бам-бам! — Рамона едва не вскрикнула. А Франческа разломила зажигалку и двинулась за угол. — Стой! Не ходи туда! — зашипела Рамона, но Фрэнки не слушала, и ей оставалось только идти следом. Дракон спал, ворочаясь под старой курткой, и извергая себе под нос клубы дыма, пепла и серы. Почти не глядя, Фрэнки прошла мимо него и, присев на корточки, сунула в костер пустую бутылку. Наскоро завалив ее сверху подвернувшимися ветками, плеснула остатки бензина — всего несколько капель, но этого было довольно, чтобы пламя воспряло. Метнувшись прочь от костра, Франческа потащила Рамону обратно в кусты, туда, откуда им был хорошо виден замок — разрушенная станционная постройка — и дракон, спящий у ворот. — Ты чего? — тихонько спросила Рамона, когда они рухнули коленками в жухлую траву. — Ничего. Интересно, бутылка в костре расплавится или взорвется? — Я не знаю. Фрэнки пожала плечами. — А он? — А он пусть уходит отсюда — это наше место! Огонь то поднимался выше, то опадал, белый дым ветерком волокло по земле, и, съежившись за кустом, они прикрывали носы полами футболок, чтобы не закашляться. Сквозь листву временами ярко вспыхивали красные искорки, как фейерверки на празднике. Было немного жутко, хотелось уйти, но время шло, ничего не происходило, и даже сделалось скучно. — Пошли уже, — наконец предложила Фрэнки. — Расплавилась, наверно. — А вдруг правда взорвется? Надо ему сказать, — нерешительно возразила Рамона и встала. — Это просто стекло, подумаешь. — Эй, — все равно позвала Рамона. — Эй, там! — Ладно, — пробурчала Фрэнки, она вышла из укрытия и швырнула в спящего прошлогодний желудь. — Вставай, укурок! Сухие желуди были слишком легкими, а возле станции рассыпаны камешки, и она подошла поближе. Дракон заворочался, осоловело завертел головой, просыпаясь, вытянул шею, и рявкнул: — Бошки поотрываю, нах, мелкие твари! — Расправив крылья, он стал тяжело подниматься на ноги. И в этот момент в воздухе раздался хлопок — резкий тревожный звук лопнувшего стекла оглушительно прозвенел в тишине, отражаясь от бетонных стен заброшенной станции. Фрэнки присела, закрывая голову руками. Бродяга вскочил, выкрикивая грязные и тяжелые слова. Куртка, которой он укрывался, свалилась прямо в костер. Густо запахло паленым, запершило в горле. И хотя девочки ожидали чего-то подобного, они разом вдруг бросились бежать, обламывая ветки и спотыкаясь. Рамона по-прежнему прижимала жестянку с сокровищами к животу и гремела при каждом шаге, будто средневековый рыцарь. Неожиданно она остановилась, и Фрэнки пролетела мимо, на ходу выкрикивая: — Бежим! — Нет, — сказала Рамона. — Надо вернуться и посмотреть как он. — Ты что, сдурела? Пошли! Рамона еще помедлила, кусая губы, но все-таки повернулась и пошла назад. У заброшенной станции никого не было. Только на месте погасшего костра по-прежнему лежала грязная прожженная куртка. Озираясь, они осторожно приблизились. Фрэнки наклонилась, потянула куртку за полу, костровище еще дымилось, в лицо резко пахнуло дымом, и когда она отшатнулась, выпустив куртку, в глаза им взметнулся горький пепел, обе тяжело закашлялись, до слез. Утирая покрасневшие глаза, Рамона осторожно заглянула внутрь бетонной постройки — бывшей станции и замка тоже теперь бывшего. Там тоже никого не было. Незаметно спустился вечер, густые кроны дубов скрадывали свет, проникающий внутрь по углам сквозь дырявую крышу. Столбы света, освещавшие их главную залу, погасли. Сделалось мрачно и неуютно. Рамона вдруг вскрикнула и отскочила назад. Под ногами на бетоне осталось несколько капелек густой багряной крови. Это было откуда-то сразу ясно, что это именно кровь. — Он умер? — тихо спросила Рамона. — Если бы он умер, он бы лежал тут мертвый! — У тебя тоже кровь! — воскликнула Рамона, поглядев на Франческу, и потянулась, отвела назад густые волосы. Фрэнки отстранилась, поморщившись, потрогала рассеченную мочку уха и вытерла изгвазданные красным пальцы о футболку. — Я злой колдун, — почему-то сказала она, и, отступая, еще потерла ухо плечом. — Ну, и пусть. Побрели домой, глядя под ноги. Было уже невесело, и разговаривать не хотелось. Только жестянка с сокровищами звякала недовольно при каждом шаге. Фрэнки шла впереди, ссутулившись, мрачно распинывая сухую траву, и волоча за собой клочья вечерних сумерек, сгустившихся у корней. И Рамона тогда догнала ее, немелодично громыхнув жестянкой, и взяла за руку. Крепко взяла, так что ничего не изменилось бы, даже если бы ей захотелось вырваться. Рамона взяла ее за руку, пихнула плечом на ходу. Фрэнки пихнула ее в ответ. Они ускорили шаг, бегом пронеслись по железнодорожному мосту, с удовольствием топая ногами. Предзакатное солнце звенело на рельсах, будто смеялось. Ладошка у Рамоны была теплая. Они шли и держались за руки, и Фрэнки подумала, впервые подумала, что ей не хочется отпускать.

Она со- ску- чи- лась.

Вообще-то девочки из центра помощи женщинам, пережившим насилие, где она жила после того, как пришлось уйти от Розамунд, говорили, что для медиации нужен приличный костюм и туфли, но Фрэнки плевать на это хотела — еще чего. И вообще-то она никакого насилия не пережила, но все равно там ночевала. Кто-то должен был дежурить на входе по ночам на всякий пожарный, ходить для перепуганных постоялиц, боявшихся появляться на улице, за продуктами, в прачечную, относить документы к нотариусам или еще куда. Черт знает, как ей досталось это место. Отцовское имущество было арестовано. Тогда ей не было еще восемнадцати, она готовилась надрать Рамоне задницу в Сан-Хосе, и рассчитывала, что Скотти пустит ее к себе, но, когда она сказала ему об этом, неожиданно скоро образовалось это местечко — жилье и работа. Ее бритые виски, коса на макушке, кричащая о ее инаковости, несвежая майка (чтобы сэкономить на дороге, она спала в машине) и грязные кроссовки мозолили всем глаза. Она делала вид, что не обращает внимания на их косые взгляды, на самом деле она этим наслаждалась. Ее посадили напротив Рамониной матери и еще одной тетки. Когда она вошла в комнату, под огромным столом для переговоров они ненадолго стиснули пальцы друг другу в знак поддержки. — Ты вообще кто? — спросила Фрэнки, пока кто-то в галстуке читал ей какие-то бредовые бумаги. — Где Рамона? — никто ей не ответил. Потом, наконец, до нее дошло, чего от нее хотят. Над ухом зудело, что если она не подпишет бумаги, будет суд, и ей придется возмещать моральный ущерб и оплачивать медицинские расходы… Рамонина мать выложила на стол толстую папку с медицинскими документами, где было написано: «ах, моя бедная доченька страдает!». — Передай этой ссыкухе, что я ее вообще убью, если еще раз увижу! — рявкнула Фрэнки, не глядя подмахнув на каждой странице там, где ей сказали, и сжала в кулаке адвокатскую ручку. Пластиковое крошево просыпалось на страницы, измаранные мелким шрифтом, запрещающим ей отныне драться на ринге. Болезненно острый кусок качественного пластика воткнулся в ладонь, на последней странице остался кровавый след. Фрэнки уставилась на покалеченную руку и позволила взять себя за плечи и вывести из кабинета. Вывалившись из душного офиса на улицу, она выблевала себе под ноги кружево вязкой горькой белой пены и утерла рот, размазав собственную кровь по губам. А потом по пути домой свернула с дороги и закатилась в ближайший подвернувшийся бар «Women only». За вывеской шел длинный и узкий темный коридор, где буквально ничего, кроме барной стойки, не было. Если пройти бар насквозь, можно выйти во внутренний дворик, окруженный стеной увитой диким виноградом, скрывающим обшарпанную штукатурку, на которую всем, впрочем, плевать. Вместо столиков здесь были бочки, поставленные на попа. А барменша за стойкой была рыженькая, короткостриженая. Фрэнки заказала пива. — Какого? — Да… любого. — А удостоверение личности есть? — Блять, так и скажи сразу, что не нальешь! — Так сразу и не спрашивай. — Сука. — Запиши на мой счет два. Немецкого лагера. — Фрэнки обернулась на голос. Позади нее стояла крупная высокая женщина и улыбалась. Фрэнки не сразу поняла, что именно было в ней не так. И только потом различила в полумраке пустую манжету широкой (не сразу и поймешь, что не так) кожанки слева, а справа неловкую черную перчатку с застывшими, будто судорогой сведенными пальцами — протез. Она носила трикотажные брюки на резинке, тряпичные тапочки. И волосы были стрижены под машинку очень коротко — так удобнее. Услышав заказ, барменша встряхнула головой и прищурилась: — Боже. Зачем тебе это надо? — но пиво выставила. — Захватишь? — предложила новая знакомая и пошла по коридору вперед. Хотя удостоверение у нее не спросили, потому что она явно здесь не впервые, калека, очевидно, была старше двадцати одного года и уж точно старше Фрэнки. Прежде чем захватить бутылки и двинуться следом, Фрэнки подпрыгнула, улегшись на стойку животом — касатки так выбрасываются из бассейна. Болтая ногами в воздухе, потянулась схватить рыжую: — Волнуешься, что тебе не достанется, куропаточка? — Вообще-то она ей понравилась, эта рыжая, но жизнь никогда не дает тебе того, что хочется, особенно вот так запросто. — Вали, — злюка барменша столкнула ее со своей стойки и, подхватив халявное пиво, Фрэнки послала ей воздушный поцелуй, прежде чем последовала за подвернувшейся калекой по длинному узкому коридору. Когда она вышла на улицу и увидела ее стоящей у одного из импровизированных столиков, кураж из башки как-то выветрился. Фрэнки подошла поставила пиво на крашеную бочку и сейчас же сделала большой глоток из своей бутылки, стараясь не смотреть на женщину, которая за все это заплатила. — Эй, я тебя раньше здесь не видела, — сказала женщина с искусственной рукой. — Как зовут? — Франческа, — вообще-то она планировала назвать какое-нибудь другое имя, но не успела ничего придумать, поперхнувшись терпким густым напитком. С другой стороны это имя тоже было ненастоящее. — А меня Барб. — Уаейр? — Что? — Не называй меня малышкой. — Как скажешь. — Это кино такое с Памелой Андерсен… забей. — Я в кино — не очень. — А в чем тогда? — это прозвучало неожиданно грубо, и в последний момент она выпалила: — Большие сиськи — не твое? — У тебя красивая грудь. — Хочешь потрогать? — Фрэнки заткнулась. Нервный смешок сорвался с ее изогнутых губ, чтобы укатиться, погромыхивая по бетону. Она пришла сюда именно за этим, но теперь не знала, как реагировать. — Слушай, ты ничем мне не обязана, если не хочешь так и скажи, но, может быть, ты не откажешься потанцевать со мной. — Ладно, малышка. Народу в баре было еще немного, музыка звучала непримечательная, других танцующих не было. Наверное, Барб это сделала, потому что танцевать вместе, значило просто и естественно смотреть партнерше в глаза, а не на руки. И вообще-то это работало. Они стояли обнявшись, близко-близко друг к другу и медленно покачивались, проваливаясь в полумрак. И это было приятно, если не обращать внимания на странно тянущее ощущение пустоты, там, где инстинктивно ждешь прикосновения ладони. — Ты же не хочешь говорить о том, как это случилось? — спросила Фрэнки. На самом деле, она предполагала окончательно закрыть этот вопрос. Потому что, как это самое произошло, ей было неинтересно, но совсем игнорировать очевидное было бы странно. — Нет, я не против. Всем интересно именно это в первую очередь. Так что ничего не поделаешь, — она улыбнулась. — Авария, — сказала Барб прежде, чем Фрэнки успела возразить, что ей похуй, и эту часть можно опустить. — Я водила трейлеры по трассе. Однажды перевернулась. — Ух ты. И где ты была? То есть… мне очень жаль… блять… Что я щас должна была сказать? Барб рассмеялась: — Это был хороший вопрос. Почти везде от Мексики до Канады. Я скучаю по этой работе. Просто не повезло, — она слегка пожала плечами. — И где было лучше всего? — В Виндшоре. — Ты серьезно? — Потому что здесь ты. — Толсто! — фыркнула Фрэнки. Это правда ее позабавило, и она стукнула Барб по плечу тыльной стороной ладони. — Старо, блять, как мир! — Я знаю, — Барб наклонила голову, чтобы коснуться щекой ее ладони. — Но в данный момент это правда. Слушай, можно тебя поцеловать? — Я за этим сюда и приехала. — Толсто! — повторяет за ней Барб. — Два сапога… — начала Фрэнки, чувствуя, как саднит дурацкий порез под пластырем, раскрывая перед ней ладонь, запоздало сообразив, что Барб может разозлиться. Но Барб не злится, Барб целует пластырь. Остаток вечера, пока в бутылках плещется выдохшееся пиво, Фрэнки сидит у нее на коленях. Они целуются. Долго, бездумно, жадно. Люди приходят и уходят, какие-то девчонки вокруг, что-то кричат, подпевают музыке, подсаживаются на свободные стулья, бутылки, бокалы, соломинки, туфли на каблуках, апельсинная корочка вьется спиралью, колючие брызги цитрусовых эфирных масел покалывают нос, пахнет сигаретами и знакомо-горько гарью ганджи, на веках мигает, переливается свет, цветные круги — бисеринки плетеной сережки, кружевной чулок, задранная мини-юбка, развязанный шнурок на мартинсах, сладкий след от помады, рыжая куропаточка из бара проходит мимо, позванивая стаканами, и пинает их столик-бочку носком ботинка… Это легче, чем она думала. Не то чтобы она действительно об этом думала и хорошо представляла себе, как это будет. — Может, уйдем, нафиг, отсюда? У меня машина за углом, — выговаривает Фрэнки, по крайней мере, половину из этих слов, и Барб кивает. — Какого хрена, Барб? — вякает не случившаяся рыжая на прощанье из-за своей стойки. — Если она обнесет твою квартиру — не жалуйся! — Да и хрен с ним, Мэгги! Перед дверью Барб просит ее достать ключи у себя из кармана. — Я могу сама, но так быстрее. Так Фрэнки оказывается на диване в ее гостиной. — Слушай, ты уверена? — Да. — Просто скажи, если передумаешь… ты такая охренительно… — Заткнись. Просто сделай это уже, ладно?!. Она не ощущала страсти, только желание, чтобы это, наконец, произошло. Просто случилось. Само по себе. В некотором роде даже отдельно от нее самой, чтобы, хладнокровно наблюдая со стороны, подвести черту. Поэтому ее нервировало, когда Барб просила расстегнуть джинсы, еще что-то. Она, конечно, могла бы и сама догадаться, но она не хотела догадываться. Она просто хотела, чтобы это случилось, не принимая в этом участия. Но это оказалось невозможно. Хотя бы потому, что язык у Барб был подвешен великолепно… Фрэнки кончила, забылась на какое-то время, потом расплакалась, потом снова кончила… Так прошло, кажется, дня два. На третий она спросила: «Можно я у тебя поживу?» Понемногу она научилась отдавать, не только брать себе. Ощущение неправильности, если оно возникало, всегда можно было списать на очевидные вынужденные отличия от более традиционного секса. Будучи недостаточно чуткой, она удивительным образом научилась угадывать моменты, когда пригодится ее ненавязчивая помощь. Впрочем, Барб отлично справлялась сама. Ее быт устоялся, стал проще — никаких пуговиц, шнурков на кроссовках, удобные кожаные наручи с пазами и петельками, куда плотно входили специально устроенные ручки, скажем, ножей и вилок. Ее протез на правую руку был довольно неловким, выполнение мелких операций требовало больших усилий и перенапряжения мышц, а более современная модель стоила больших денег, и страховка этих расходов, конечно же, не покрывала, так что Барб предпочитала обходиться вовсе без него. Она умела обходиться без посторонней помощи — есть, одеваться, делать уборку, мыть посуду, закидывать в стиралку белье. Трахаться. Обнимать, когда это было нужно. Барб называла ее Фрэнни. Это было что-то такое женственное, воздушное, и никакой Фрэнни, конечно, она не была — чужое имя, все как она и планировала, - и от этого чувство вины только усиливалось.