Цветок и Рыцарь

— Ортега Франческа. Восемнадцать лет. Санниплейс, Калифорния. Первый разряд, легкий вес. — Что?

Ор- левый сайд-кик, те- хук справа, га хук слева, Фран- мощный раунд справа, чес- хук слева, ка — хук справа- нокаут

— Твой первый бой. Ортега Франческа, — повторяет Мэл О’Брайен, так что все точно — не послышалось. Мэл O'Брайен ее тренер; тренирует ее больше года, после IKF. Он провел несколько боев в UFC и понимает что к чему. Фрэнки… Фрэнки всегда говорила, что вот это уровень, только женщин туда не берут. Станешь первой, Рамона? (Нет, не станет. Первой будет неподражаемая Ронда Раузи, еще через пару лет.) Мэл O'Брайен не бросает слов на ветер, все, что он сказал, — абсолютно точно. Он всегда говорит правильные слова. — Зачем тебе драться? — например, говорит Мэл, когда видит ее в первый раз. — Потому что я могу, — Рамона сидит набычившись в раздевалке. Ее бой в IKF только что закончился. Отвратительный, некрасивый и грязный. Она просто прет напролом, просто машет кулаками, не особенно заботясь о защите. Открывается, чтобы обмануть соперницу и, подпустив ее ближе, просто бить, бить, бить!.. Пока судья не оттащит. — Это не ответ. — Какой тебе нужен ответ? Будешь тренировать меня или нет? — Зачем? — Чтобы подготовиться к следующему турниру! — Зачем? — Чтобы выиграть! — Зачем? — Чтобы пойти дальше! — Зачем? — Я не знаю! — Узнай, Рамона. Иначе у тебя ничего не получится, — говорит Мэл, поворачиваясь, чтобы уйти. — А для мазохистов существуют специальные клубы. По интересам. — Да пошел ты! Я умру, если не буду драться! У меня больше ничего нет! — это правда. Однообразные до полного отупения, изматывающие физические тренировки, слепая ярость, поддавшись которой, можно хоть на минуту забыть все остальное — все это помогало ей держаться. Это и еще «Кветиапин». Ну, и другие снотворные препараты и транквилизаторы, которые она быстро научилась распознавать в материнской аптечке или выклянчивать у докторов… Это был единственный доступный способ вернуть себе «хорошесть». А за этой надежной маской можно было прятаться, чтобы никто не понял, что она есть на самом деле. Мама… мама поддерживает ее «целеустремленность и заинтересованность». Особенно теперь, когда ее собственная спортивная карьера закончилась. Теперь она ведет нескольких клиентов в качестве личного тренера, и ее мало что интересует, кроме специально составленных для них таблиц и/или графиков комплексов упражнений для набора и/или снижения веса и/или мышечной массы, и, разумеется, Рамониных успехов — и тут никаких или. — Знаешь, детка, не стоит надеяться, что когда ты станешь взрослой, жизнь вознаградит тебя за упорные тренировки. В конце концов всегда оказывается, что бежать нужно было вдвое быстрее, — так она говорит, если Рамона, ковыряясь в салате за ужином, спрашивает, всегда ли будет так тяжело. В тайне от матери (это безумие, а не спорт!) она рассчитывает получить приглашение присоединиться к боям к клетке, которые устраивает в индейских казино какой-нибудь КОТС. Это цель. Почему-то ей кажется, что уж тогда-то она сможет просто драться. Просто бить людей. Просто ради себя. После переезда из Санниплейс, у Рамоны не было ни одного поражения. И только две ничьи по очкам, причем оба раза победу присудили соперницам с более отточенным стилем, показавшим «красивый бой» (что Рамона ненавидела признавать). За два года ее не нокаутировали ни разу. Рамона прекрасно держала удар, она всегда поднималась, достаточно было вспомнить безбровое уродливое лицо Виннифред, плетущей свою ядовитую сеть в темной тренерской, лицо Фрэнки, накрытое майкой, и разбитое сердце помидорной жестянки на лобовом стекле… Как и тетя Розамунд, мама ни с кем не встречается. «Ну, один раз я попробовала!..» — отвечает она иногда на вопрос о бойфренде, если позволяет себе бокал вина, и окидывает подробным медленным взглядом их съемную квартирку, а, может, и Рамону, и весь мир заодно, словно добавляет безмолвно: «и вот, что получилось!» Впрочем, иногда она ужинает с миссис Лойс. Но теперь это бывает редко, между ними словно кошка пробежала. Чаще всего в результате таких ужинов они безобразно ругаются, будто супруги в разводе. Все это сразу Рамона имеет в виду, когда выкрикивает свое «ничего нет!» — Херня, — бросает Мэл через плечо, хотя, конечно, не может этого «ничего нет!» знать. И все-таки останавливается: — Но уже хоть что-то. — А тебе зачем? — спросит его потом Рамона, намереваясь взять реванш. — Думаю вырастить из тебя хорошего бойца. — Зачем? — Чтобы любоваться делом своих рук, — не задумываясь ответит Мэл. — Знаешь, как говорят: «Господь хорошо поработал и почил от трудов на седьмой день». Я не Господь, у меня уйдет больше времени, но уж я постараюсь. — Санниплейс… — снова задумчиво говорит Мэл, поглядывая на списки участниц турнира Американской академии кикбоксинга при поддержке университета штата в Сан-Хосе. — Она же из твоего города, да? Что, в Изумрудном треугольнике все пиздятся друг с другом? Ты ее знаешь? — Да… я… да. — Значит, ты знаешь, как она дерется? Думаешь, справишься? — Да, — механически отвечает Рамона. — Да, я смогу. — Молодец! — говорит Мэл. Он верит в дело своих рук. Турнир не такой уж важный и пафосный (ничего похожего на «Королевскую битву» на Арене Сан-Хосе, которая состоялась два года назад, ну, конечно, кикбоксинг — это спорт, а не тупое шоу!), но это очки. (К тому же она числится в университете благодаря своим спортивным достижениям, так что вообще-то ее никто не спрашивает.) И Рамона никак не ожидала увидеть там Фрэнки. Она вообще не ожидала увидеть ее. Тем более на турнире. Тем более встретиться с ней. В бою. Этого просто не могло быть. Просто потому что Винни ее не пустила бы? Так что ли? Или просто потому что с тем же маниакальным упорством, с каким измученный мозг подсовывал ей мысли о Фрэнки, когда по вечерам Рамона оставалась одна в своей комнате, днем она истязала себя в спортзале, так чтобы ни секунды не оставалось подумать о ней. — Ну? — А? — Так какая у нее сильная сторона, у этой

Фран- чес- ки?

— Хай-кик. У нее х-хорошая растяжка. Но левая рука слабая. Есть пробелы в защите, — добавляет она, немного погодя. — Были… Два года назад. Теперь, когда Рамона начала говорить о ней, остановиться невероятно трудно, но Мэл этого не замечает: — Ясно. Значит, ты знаешь, куда смотреть. Верхний блок, уворот, подсечка. Не перенапрягайся сейчас. И хорошенько выспись. — Она уже приехала? — будто невзначай произносит Рамона уже с порога. — То есть они — другие девочки? Где их поселили? — В кампусе не вышло. У них какая-то проблема с водопроводом, так что — в мотеле возле «Аквариума», — отвечает Мэл равнодушно, не зная, что его слова по буквам отпечатываются у нее на подкорке. — До завтра, — говорит Мэл. Парковку под ногами укрывает туман. В сгущающихся сумерках Рамона проезжает мимо «Акульего аквариума», так называют Арену Сан-Хосе, потому что здесь квартируют «Сан-Хосе Шаркс», команда Национальной хоккейной лиги. Фары высвечивают на мгновение череп в рогатом шлеме с хоккейными клюшками по бокам, нарисованный на заборчике одного из домов напротив. И он дрейфует на поверхности тумана со своими клюшками, будто зловещий буй в океане. За поворотом песочное строение со следами затертого граффити и гордым плакатом на стене: «Территория Акул». Рамона объезжает «Аквариум» и сворачивает на запад Санта-Клары, мимо вишнево-розовых корпусов мотеля «Арена». Белые занавесочки в окнах задернуты, горит свет, во внутренний дворик ведет низкий съезд с предупреждающей надписью «Парковка только для гостей отеля», рекламная вывеска, «Завтрак бесплатно»… Она осознает, что притормаживает, когда следующая за ней машина начинает нервно сигналить, и поспешно сворачивает направо, на парковку сетевой аптеки «CVS». Парковки, бескрайние поля парковок — вот настоящая Америка. Уже стемнело. Весь мир — гигантская чернильница с наглухо завинченной крышкой. Рамона барахтается в океане чернил. Она усилием воли заставляет себя не снимать ногу с педали газа и, объехав аптеку по кругу, выруливает обратно на центральную улицу. И снова пялится на «Арену» несколько нелепых секунд, вместо того чтобы смотреть на дорогу. Наверное, так чувствуют себя ночные мотыльки порхающие вокруг фонаря над дверью. Дома она съедает банан и йогурт, пьет воду, лупит настенную тренировочную подушку. Все как всегда. Все как всегда. Все всегда как всегда. Как всегда «сидя в полном одиночестве, рыцарь чувствовал себя просто ужасно: он задыхался — ему не хватало воздуха; желудок его болезненно сжимался; а сердце то замирало, то начинало колотиться со страшной силой. Все эти неприятные симптомы для самого Ланселота не были новостью…» Когда за окном посветлело, она лежала на полу раскинув руки и безнадежно пялилась в потолок. Прошло пять минут или несколько часов — какая разница, Рамона вдруг почувствовала, что замерзла, ее била дрожь. Она свернулась клубком, обняла себя на плечи и крепко зажмурилась, но это не помогло. Рамона лежала на полу и стучала зубами. Тогда она заставила себя встать. Покачалась на носках немного, встряхнулась, чтобы сбросить напряжение и разогнать кровь. Стакан холодной воды только усилил озноб. Она решила, что сегодня выпьет кофе. Просто купит пару старбаксовских банок с латте в ближайшем круглосуточном и разогреет в микроволновке, а потом выпьет под одеялом. Огромный стакан горячего кофе действительно маячил перед глазами, когда она садилась в машину. И расплескался жидким туманом на лобовое стекло, когда она медленно въехала на стоянку «CVS» возле «Арены». Или это в голове у Рамоны туманно после напряженных тренировок последних недель и бессонной ночи. Вокруг ни души, дороги пустынны, сейчас пять утра. Вообще-то она понятия не имеет, действительно ли Фрэнки в «Арене», просто эта дешевая гостиница от «Аквариума» недалеко. По другую сторону дорожной развязки есть еще, например «Четыре точки» и «Конференц-центр», это из самых дешевых. Выйдя из машины, она переходит улицу и глядит на розовое здание гостиницы, в спящих окнах клубятся туманом белые занавески… Однажды Винни возила их на углубленный медицинский осмотр в Окснарде. Это обязательная процедура: диспансеризация — каждые шесть месяцев, углубленный осмотр — каждые три, все результаты заносятся в специальный паспорт. В тот раз из-за лесных пожаров трассы были частично перекрыты, и Виннифред приняла решение остаться в мотеле на ночь. Он тоже был выкрашен вишневым. Фрэнки стала ныть, что они могли бы вернуться в город, погулять. — Погуляешь вокруг мотеля. В ответ она звонко гавкнула и завыла, задирая подбородок к небесам. — Недурно. Но выполнять команды мозгов тебе все равно не хватает, — заметила Винни, открывая дверь номера. — Расскажешь, как это с тобой случилось? — спросила Фрэнки, обернувшись к ней в дверном проеме. Лицо Виннифред зачерствело. — Как ты стала такой сукой? — В этом тебе не нужно мое руководство. Они заселились в один номер, Винни велела поставить дополнительную кровать и отправила на нее Франческу, будто нарочно разделив их. Весь вечер пялились в телек. Заполночь Фрэнки разбудила Рамону, таинственно сверкая глазами. Стараясь не шуметь, они вышли наружу, едва сдерживая смех и шикая друг на друга. Позванивая, Фрэнки вытащила из кармана уведенные у тренерши ключи от машины: — Ты когда-нибудь была ночью на пляже? Они ехали в темноте вдоль океана. И когда фары высветили знак «После 10 вечера парковка запрещена», Франческа немедленно остановилась. — Здесь нельзя парковаться! — воскликнула Рамона. — Да плевать, машина-то не моя! — Да и прав у тебя нет! Так что ничего страшного! Серый песок растворялся в сером океане, серый океан сливался с серым небом. Ничего не видно. Только бисерная нитка огней вдалеке — это теплоход, только рваное кружево прибоя у ног. По левую руку — окна в домиках на холмах, фонари у частной дороги, но все они в другом мире. Один только абрис ее лица. Басы из динамиков еще одной компании нарушителей, которых не разглядеть в темноте. Они бегали с прибоем наперегонки и катались по прохладному песку… Потом они старательно отрясали его с ковриков на лужайке, и все равно песок был в машине повсюду. И все-таки Виннифред на утро не сказала ничего. В лицо брызнули первые неяркие солнечные лучи, Рамона зажмурилась и растерянно заморгала. Возле «Арены» стояла Франческа. Остановилась на противоположной стороне улицы в бесформенном худи и кроссовках для бега, со стареньким CD-вокменом на поясе. За эти два года она отрастила волосы — почти такие же длинные как в детстве! Заплела их в датскую косу. Побрила виски. Ортега Франческа. Восемнадцать лет. Санниплейс, Калифорния. Первый разряд, легкий вес. Ортега Франческа на той стороне подняла руку, чтобы Рамона могла хорошо рассмотреть средний палец воздетый в ее честь — завиток на лбу, горькие злые глаза, равнодушные к Рамоне, будто горошины перца в бумажном пакетике на полке ближайшего «7-eleven» — отвернулась, накинула капюшон и побежала. В ровном, спокойном темпе, с каждым шагом растворяясь в туманной дымке, уже насквозь пронизанной солнечными лучами. И через несколько минут Рамона уже не могла с уверенностью сказать, действительно видела ее или только хотелось… В конце концов, мысли все время крутились вокруг нее, как часовая стрелка на штырьке за сутки два раза обегает весь циферблат, но один-то ее конец (самая основа!) все время вращается на одном и том же месте, вокруг одного и того же. Именно так за сутки до боя у нее созрел план. На ринге они проведут три раунда по две минуты и еще по минуте отдыха между ними. Итого восемь минут. Восемь минут, чтобы безнаказанно пялиться на Франческу, прежде чем она снова исчезнет из ее жизни. Восемь счастливых минут. Нужно просто тянуть время. Только и всего. Блок и уворот. Уворот и блок. Плевать на победу, на бой, на все на свете, она просто хотела теперь побыть рядом с Фрэнки, посмотреть на нее, прикоснуться, даже вот так, блокируя ее хуки и апперкоты. Впервые перед боем ей овладело радостное возбуждение. И хотя это немного пугало, потому что Рамона привыкла воспринимать эту радость, как охотничий инстинкт голодного хищника, но снова ощутить ее было так приятно. Она фактически не запомнила ничего до того самого момента, как поднялась на ринг и увидела Фрэнки в противоположном углу. Рамона едва удержалась от улыбки, когда Франческа перед боем равнодушно отбила ее перчатку. В первые две секунды, когда поставила блок, когда Франческа нанесла свой первый удар, когда огнем полыхнули ее глаза из-под нелепой челки, прижатой шлемом, Рамона подумала, что может стоять так вечно. Просто стоять так до самого конца и смотреть на нее, смотреть на нее, как можно дольше. В первые десять секунд, теснимая в угол, она вдруг отчетливо поняла, что ее план никуда не годится. Просто раньше Фрэнки никогда по-настоящему не стремилась выиграть. На тренировках каждый раз она дралась против нее ровно настолько хорошо, чтобы Рамоне пришлось немножечко подтянуться, чтобы она могла освоить новый прием. Рамона никогда об этом не думала, она просто знала, что сильнее. Каждый раз, выходя против нее, она чувствовала, что одержит верх, если и когда захочет. Знала, что так будет. Теперь она не знала ничего. Кое-как ей удалось дождаться первого перерыва. Голова гудела, что-то гудел Мэл, когда она плюхнулась на свое место в углу, не отрывая глаз от Франчески. Виннифред рядом с ней нет, и от этого Рамона вдруг успокаивается, голова гудит, и оттого, что она ничего кроме этого гула не слышит, в груди разливается блаженство. Второй раунд. Фрэнки делает несколько выпадов, проводит простенькую комбинацию, Рамона просто стоит, закрываясь предплечьем, она работает ровно настолько, чтобы не получить дисквалификацию. И тогда, отступив на шаг, Фрэнки пытается выкрикивать через капу, выталкивая ее языком: — Дерись! Дерись, дрянь, мать твою! — это нарушение. — Стоп! — предупреждение от судьи. Минус очко. Франческа рычит от ярости и бессилия. Румянец играет у нее на щеках, губы запеклись, нелепый локон торчит надо лбом из-под шлема… Мощная серия ударов в корпус, джамп-кик. — Стоп! Высоченный потолок с софитами поднимается все выше и выше, превращаясь в ночное небо; свист, гул толпы — нет, это шумит прибой; полосатая майка рефери рябит перед глазами, кто-то оттаскивает прочь разъяренную Франческу — нет! И Рамона начинает вставать. Счет на шесть, когда она поднимается, но это уже не важно, потому что Мэл выбрасывает белое полотенце — отказ продолжать бой. И хотя Рамона пробует протестовать, ей приходится спуститься с ринга, он подталкивает ее к выходу, и люди заслоняют от нее Фрэнки. Рамона послушно бредет, едва ли соображая что происходит. Только сердце стучит в висках. Темнеет в глазах, и ночной океан снова с ревом бросается ей под ноги… Расквасив нос о резиновую плитку, уложенную в проходе, Рамона понимает — нечто тяжелое сбило ее с ног. — Эй! Эй, посмотри на меня! — голос ее, знакомый голос сыплется как песок за шиворот, забивается всюду. Когда Рамона тяжело переворачивается на спину, Франческа нависает над ней: — Ненавижу, — выплевывает она. — Как у тебя яиц хватает меня игнорировать?! Ненавижу тебя! — глаза у нее полыхают, лицо пошло красными пятнами, под нагрудником клокочет спертое дыхание. Рамона только беспомощно сглатывает в ответ. И в этот момент чьи-то руки хватают Франческу и тащат, волокут ее куда-то прочь. Она кричит и брыкается — Рамона чувствует, как локоть больно впечатывается в живот, так что желудок, наверное, меняется с печенью местами, пальцы хватаются за майку, но соскальзывают. Захват! Локтем она успевает зажать Рамонино колено, всю силу вложив в этот клинч, и когда ее пытаются оторвать, нога с отвратительным хрустом выворачивается под неправильным, нелепым углом. Боль заполняет тело лавиной. Перед глазами у Рамоны встает красная мгла. Франческа исчезает куда-то, только в последний раз под веками проносятся ее искаженное лицо, хмарь темных кудряшек из-под налобника. В ушах звенит ее звериный вой, вой зрительской толпы, вой скорой помощи, вой, клубящийся, жгущий в груди.