Цветок и Рыцарь

Только потом Рамона поняла, что очень многого не знала о Фрэнки. Они просто были: эти ее обрезанные волосы и бесформенные футболки, неудавшийся побег из дома. Когда Рамона спрашивала ее, почему, ответом для нее всегда было: «Ничего. Все идет как обычно.» Рамона не знала, что Фрэнки никогда по-настоящему не стремилась выиграть. Это было не нужно. Когда на тренировках, они вставали в пару, она дралась ровно настолько хорошо, чтобы Рамоне это было удобно, чтобы она могла извлечь для себя из этого какую-то пользу. Рамона не знала, кто молча курил в дверях конюшни… Все это станет очевидным намного позднее. Рамона ни за что не узнает, как утром, в немыслимую рань, собираясь на пробежку, Фрэнки услышит возню на кухне. И, пригнувшись на лестнице за перилами, увидит двух стригальщиц, которые ночевали в постели ее отца. — Черт, мороженого хочу, — скажет одна из них, на которой нет ни клочка одежды. — Брэд привезет, — скажет другая, сидящая на кухонной стойке в накинутой на плечи батиной рубашке. — Прикинь, брат вчера написал: «Ветер получается, когда птички машут крыльями». — Какая прелесть! — Ага. Только ему двадцать четыре и он сидит на героине. Рамона не узнает, как обе они станут хихикать. Как потом начнут целоваться. Как женская рука погладит, дразня, обнаженную грудь и скользнет ниже, ниже и еще… Как трепетный, жадный вздох потрясет небо и землю. Как громко топая, Фрэнки сыпется с лестницы и, вывалившись в смурное утро, выскочит на дорогу, растворяясь в густом как сметана тумане. Рамона знает только, как она появилась из побледневшего утреннего тумана, жиденького будто молозиво, тяжело опустившегося к земле, перепрыгнула через декоративный заборчик Розамунд, пронеслась мимо и с разбегу сиганула в ледяную воду с причала. И Рамона засмеялась, обнимая ладонями свою чашку с горячим шоколадом, сваренным по теткиному рецепту, и подошла к воде, чтобы посмотреть, как Фрэнки вынырнет, отфыркиваясь и ругаясь, и станет как собака вертеть головой, и горстями швырять в нее, Рамону, холодные капли. Но поверхность озера оставалась недвижимой. Гладкой и темной как обсидиан. Туман клубился над ней. Поджав губы, Рамона ступила на причал, подошла к краю, склонилась над водой. Фрэнки не было, и ее слегка замутило. Все это больше всего походило, на серию фильма ужасов из детства или кошмарный сон. Все еще не выпуская из рук чашку с шоколадом, она опустилась на колени и склонилась над водой. Собственное отражение, дрожащее, неуверенное, смотрело на нее из темноты. — Фрэнки, — почему-то прошептала она. — Фрэнки! Фрэнки! Дева Озера — она возникла в глубине, сияющая, медленно скользя к поверхности. Рамона завороженно смотрела как она приблизилась, и, разбив водную гладь, так вдруг, обрушила на нее сотни ледяных брызг, они стукнулись лбами, и только потом Рамона отпрянула, наконец, взвизгнула и поежилась, безуспешно стараясь стряхнуть воду. Фрэнки была прекрасна. Ее кожа напоминала яблочный румянец. Необъяснимое безмятежное розовое свечение, там, где спелый бочок яблока все лето напитывался солнцем. Распрямившиеся отяжелевшие от воды волосы, футболка облепившая тело, так что его загадочная прелесть манит к себе еще сильнее. И Рамона сидела и пялилась на нее, держась рукой за ушибленный лоб, и молчала, потому что чувствовала, что если откроет сейчас рот, то, непонятно от чего, разревется. — Х-холодно, — буркнула Фрэнки, встряхнув мокрыми волосами, и выбросив на причал локти с виноградными гроздьями синяков. Рамона молча протянула ей свой горячий шоколад в чашке. Только потом Рамона поняла, что ничего не знает о себе и своих чувствах. Фрэнки, трясущаяся и бледная, с посиневшими губами, оставляя за собой мокрые, зябкие следы, сразу протопала в ванную. Сквозь щель в приоткрытой двери сунула ей мокрые спортивки и футболку, чтобы Рамона кинула все это в сушилку внизу, и только потом, содрогаясь, стащила с себя застиранные почти до прозрачности, насквозь мокрые трусы и бюстгальтер — как дохлые лягушата они шлепнулись на пол неопрятной кучкой -, неуклюже негнущимися руками стала возить полотенцем по телу. Пока дверь вдруг снова не распахнулась. — Эй, я тут голая, — она почему-то дернулась куда-то вглубь от двери и судорожно прикрылась полосатым цветным полотенцем, как будто это имело значение. — Ну, и что, я тебя миллион раз видела голой, — но как видно, не для Рамоны. Вместо того, чтобы просто передать ей собственные джинсы и футболку, сложенные аккуратной стопочкой, она спокойно вошла и забралась на полку возле раковины. Просто сидела и болтала ногами. — Да? — она рывком отшвырнула полотенце и волосами тряхнула, ледяные капельки так и брызнули в стороны. Рамона взвизгнула, а она тут же съежилась и обхватила себя руками, переламываясь пополам, подцепила джинсы в стопке и поворошила тут же сваленное жалкой кучкой собственное белье. — Черт, трусы тоже мокрые. — Я тебе могу только свои дать. — Гадость какая, — навстречу ее открытому лицу Франческа встала, выпрямившись во весь рост, с каким-то насмешливым вызовом во взгляде, чуть кривовато прикусив губу, совершенно обнаженная и капли воды с набрякших кудряшек холодными длинными пальцами гладили ее шею. Сухожилия на крепко стиснутом кулаке, в котором она сжимала джинсы, дергались, напряженно ходили над костяшками. — Они же чистые, — Рамона спрыгнула на пол и, подцепив полотенце, набросила ей на голову. — Ты мокрая, — сообщила она, грубо и совершенно бесчувственно быстро-быстро заскребла пальцами сквозь полотенце, впиваясь до самого черепа. И Фрэнки, дикий звереныш, остервенело завертела головой, вырываясь. — И что, ты их потом носить будешь, — голос у нее немного дрожал, потому что губы не слушались. — Я их постираю, что тут такого, — полотенце спустилось к шее, заходило по плечам, под лопатками и под грудью, оставляя на коже красные пятна. — Это же личные вещи. Очень личные. Ну, я не знаю, как зубная щетка, — Франческа выронила джинсы и покорно глядела на ее светлый затылок и пунцовое в полумраке ванной комнаты ухо где-то внизу. И только руки ее были по-прежнему сжаты в кулаки. — Я бы дала тебе свою зубную щетку. — Это отвратительно, — она фыркнула и прищурилась в потолок. — Холодно! — А потом резко шагнула в сторону и торопливо натянула джинсы прямо на голое тело. Пальцы не слушались, она никак не могла попасть пуговичкой в плотную джинсовую петлю и досадливо дергалась, тогда Рамона просто убрала прочь ее руку и застегнула на ней штаны. Проще некуда. И молнию наверх провела, осторожно подтягивая на себя ширинку, чтобы не зацепить волосы в паху, подоткнула пальцем непослушный завиток в щель, едва мазнув прикосновением. — Ну, тебе же. Я поклялась тебе в верности, мой сюзерен. Фрэнки фыркнула: — Это же просто дурацкая игра. Нам было по восемь лет. — Ну и что. Все мое принадлежит тебе. Так они и стояли бы, и смотрели бы друг на друга целую вечность, пока ни состарились и ни умерли в один день, но Фрэнки съежилась, и втянула голову в плечи. — А мне все равно холодно, — буркнула она, сцепив руки и уткнувшись в них носом, чтобы подышать. И тогда Рамона просто взяла эти ее ледяные руки в свои. Ладони у нее были теплые, она будто бы вообще никогда не мерзла, и губы были горячие, и нос, и дыхание. Мокрый неловкий поцелуй стукнулся и прокатился разбитый по ее разбитым костяшкам, а потом Рамона просто сунула ее промерзшие до самых костей ладони себе под свитер. Прижала сквозь шерстяную ткань. И только шумно втянула воздух, когда лед ее пальцев начал таять. Плотные мускулы вздрогнули, натянулись, когда она задержала дыхание навсегда. Они помогали друг другу заматывать руки, вставлять капу, завязывать шнурки, надевать шлем, мазали друг другу синяки прохладными мазями, кормили мороженым из своего рожка, так будто были одним существом. Но Франческа знала, что не были. Она видела этот свет, особенный внутренний свет на ее лице, когда Рамона наклонялась к ней, чтобы шептать на ухо, когда они неслись по шоссе на велосипедах, сцепившись ладонями и хохотали, глядя друг на друга, и пожатие ее пальцев все крепло, когда… когда теперь она стала греть ее ледяные ладони, Франческа не рискнула взглянуть ей в лицо. Теперь она просто водила рукой по ее животу такому плотному, будто он был застывшей каплей бледного янтаря, где запечатан глазок пупка, и впитывала тепло. И кончиками пальцев — они все тянулись и тянулись — едва-едва ощущала — чуть выше там есть ее грудь. Ладони ее скользнули назад на плотно сбитую спину Рамоны и замерли там, будто случайно мазнув однажды по застежке лифчика. Они просто стояли так долго, очень долго, просто прижимаясь друг к другу, и Рамона изо всех старалась просто ее согреть. — Вот блять, — медленно сказала Фрэнки и открыла глаза, — У меня в штанах был косяк. Очень хороший. Как думаешь, все, пиздец ему? Когда Фрэнки оставалась ночевать, они засыпали на узкой кровати Рамоны, соприкасаясь коленями под одеялом. Обычно Рамона рано ложилась спать, летом, когда темнело поздно, заходящее солнце выливало весь свой нерастраченный за день свет в окно над кроватью, и комната становилась желто-розовой, как бутоны у чайных роз, которые выращивала тетка вокруг дома. Все казалось таким надежным и правильным, теплым, разделенное на двоих. Фрэнки не соблюдала никакого режима, поэтому забиралась под одеяло вместе с ней и иногда смолила батины косяки, глядя в потолок, где бродили тени и переливались в радужном спектре солнечные пятна. Рамоне не нравился запах травы, и она открывала окно. — Завязывай уже с этой хренью, моя комната пахнет, как взопревшая новогодняя елка. — Тихо. Она помогает мне заснуть. — Нет, не помогает, это вредно. Помимо прочего ты еще и легкие садишь, вместо того, чтобы больше тренироваться… — Она убивает клетки мозга, а мне нужны кулаки. И ты, чтобы сдавать анализы на дурь. — Вот зачем я тебе нужна. — В стаканчик приходилось писать регулярно. Фрэнки всегда была по-честному чистой в дни медицинских проверок перед соревнованиями, но иногда Винни выдавала стаканчики просто так, внезапно, ни с того, ни с сего. Иногда она просто хватала Фрэнки за подбородок и разворачивала к свету ее лицо, чтобы посмотреть на реакцию зрачка. — Да, приблизительно за этим, — спокойно согласилась Фрэнки. Это было обидно. — Завязывай курить в кровати, это бесит. Просто спи. — Это помогает мне заснуть, Рамона. — А мне нет. — Мне уйти? — Нет. Фрэнки шмякнула свой косяк в маленькую жестянку из-под леденцов, которая покоилась у нее на животе. Туда она складывала окурки, а на ночь выставляла за окно. Тогда она вставала на кровати, удерживая равновесие, и на бедре, на смуглой ореховой коже, доставшейся ей от народа Кламата, подчиняясь движению мускулов, у нее начинала плясать родинка-букашка. Тогда Рамона щекотала ее под коленкой, она лягалась с визгом и хохотом, и падала обратно на подушку. — Слушай, — сказала Фрэнки, глядя, как шипит и пенится пепел на тлеющем косяке, — Поцелуй меня. — Рамона ткнулась губами и носом ей в щеку, это было так естественно, просто само собой. — Не так. Типа… как в кино, что ли. По-взрослому, — и ее темный глаз капелькой закатился в уголок и клюнул Рамону по носу. — Зачем? — Да просто так. Не хочу, чтобы это произошло случайно, с кем-нибудь из наших обкурившихся хиппарей, ну, в первый раз, — тихо-тихо закончила она и сморщилась. — Ладно, — Рамона пожала плечами, она не очень-то представляла, что именно нужно делать, пытаясь срочно припомнить какое-нибудь кино, где это было красиво и как положено. — Если хочешь, я попробую. — Она приподнялась на локте, и косяк Фрэнки куснул ее в плечо. — Погоди, — сказала Фрэнки и пережала ему горло, чтобы он выплюнул напоследок резкий вонючий дым, жирный, как от костра ритуальной жертвы. Франческа вскочила, повозилась со своей жестянкой и сунула ее за окно, букашка у нее на бедре пугливо метнулась и спряталась под футболку. А потом она посмотрела на Рамону сверху, с недосягаемой высоты. Фрэнки снова медленно улеглась на спину, долго возилась, устраиваясь, ровненько, по-солдатски, вытянув руки вдоль тела, закрыла глаза и затихла. Это можно было расценивать, как приглашение действовать. Рамона нахмурилась, пытаясь сообразить, с чего обычно положено начинать, наклонилась над ней. Фрэнки не шевелилась, будто заснула, и лицо ее во сне разгладилось, чуть резковатое дымное дыхание, и ресницы длинные-длинные. Тогда Рамона наклонилась еще, опираясь на локти. Она так и чувствовала, как сковывает железом шею и плечи, сквозит холодком по спине, все мышцы будто застыли, натянувшись до предела — это было, как делать «планку», только куда сложнее, потому что сердце внутри напротив ожило, полыхнуло и заколотилось, оглушительное и беспокойное, как язычок колокольчика. Потом она почувствовала ее сухой и горький рот, нежный пушок над губой, царапнуло спекшейся корочкой, прежде чем губы ее разломились сами собой, и мир разломился, и рот ее поглотил все. Так было в первый раз, так же внезапно и остро все было потом. Франческа никогда не двигалась, никогда не говорила ничего, никогда не открывала глаз, только губы ее сами собой раскрывались и затягивали куда-то все глубже. Они целовались так, крепко зажмурившись, до тех пор, пока натянутые мускулы Рамоны не начинали угрожающе расходиться по швам, грозя окончательно развязаться — она так и продолжала держать себя на весу, никогда не касаясь иначе, чем только губ ее своими губами. И тогда на последней секунде, на краешке пропасти ее рта, обрывался последний поцелуй, и все становилось, как раньше. И Рамона глотала воздух большими жадными глотками, уронив голову ей на грудь, и Фрэнки ее обнимала, и они засыпали, как и всегда. Только однажды все было немного иначе. Один-единственный раз. В качестве заминки в конце тренировки Винни любила бой с тенью, хороший способ размять мышцы, сбросить напряжение, еще раз пересмотреть и закрепить свои достижения и проработать ошибки. — Рамона, молодец, — сказала она под конец, наблюдая со стороны. — В этом году IKF организует любительский турнир. Скоро придут графики соревнований. Готовься, заявишься. — А я? — спросила Фрэнки. — А ты продолжай валять дурака. — Я дерусь не хуже! — Ты продолжаешь проигрывать. — Винни скривилась — бледное тесто на ее смуглом лицо потекло — схватила ее за плечо, проминая мышцы: — У тебя рука не работает. — Я могу уложить здесь любого! — Фрэнки дернулась, сбрасывая ее немилосердные пальцы. — У меня трещина ключицы, а не паралич! — Она набрала форму, — вступилась Рамона. — И еще будет время… Тесто на лице Винни запузырилось еще сильнее, но в готовую эмоцию так и не запеклось. Она отошла к стеллажу с инвентарем и вернулась, надевая на руки тренерские подушки. — Ну, давай. Покажи мне, что ты там набрала. А потом она просто изматывала Фрэнки. — Левой! Работай левой! Слабо! Слабо! Очень слабо! Что там с твоей ключицей? Ни хрена не работаешь! — Пока, наконец, что-то не щелкнуло — Рамона готова была поклясться, что слышала, как в душном воздухе зала, как будто струна лопнула, и раскатилось, разлилось во все стороны, так что горячая дрожь вскипела, пробежала по плечам и исчезла — Фрэнки внезапно вместо хука левой, сделала левый хай-кик, сильный, стремительный. Винни успела среагировать, но поздно, удар прошел по касательной, она отшатнулась. С минуту после они стояли друг против друга молча, тяжело дыша. — Ну, что, — сказала Винни, — все показала? Фрэнки не ответила. Она развернулась и унеслась в раздевалку, как атомный ледокол, раскалывая своим вдруг затвердевшим, словно закованным в панцирь, телом, жаркий, слежавшийся, плотный и неподвижный воздух. Рамона знала, что там она закричала. Этого не было слышно, но она закричала беззвучно во всю мощь легких, так что голосовые связки, растягиваясь до боли, готовы были разорваться. — Свободны, — сказала Винни, поглядев на Рамону. Когда Рамона вошла в раздевалку, Фрэнки уже размотала бинты на руках. Стащила через голову мокрую от пота тренировочную майку, швырнула в сумку. — Фрэнки… — Забей. Все нормально. Она сучится от недотраха. Слушай, Рамона, ты сделаешь для меня то, что я попрошу? — вдруг спросила она, продолжая раздеваться перед душем. — Ладно. — Мне нужно убить одного великана, — сказала Фрэнки из кабинки, прежде чем включить воду. — Ты серьезно? — Рамона подскочила к ее душевой кабине. Вытаращив глаза, она уставилась прямо на Франческу под душем. — Ты, правда, хочешь, чтобы мы убили человека? Надеюсь, не Виннифред, — она не спрашивает, почему или как ты можешь просить о таком. В ее вопросе нет ни единого намека на отрицание или осуждение, Рамона просто хочет узнать, правильно ли она поняла. Это потом, будучи взрослой, Рамона, наверное, испугалась бы этой своей слепой уверенности. Наверное. Но это не изменилось бы и тогда. — Да нет же, дура. Мы играем или нет? Тебя не поймешь. Я хочу, чтобы ты помогла мне побить одного парня из наших, — она сделала характерное движение средним и указательным пальцем, как будто резала ножницами. — Я просто не хочу одна. Просто хочу, чтобы ты там была. Черт, ты там будешь или нет?! — Буду, — сказала Рамона. И Фрэнки, выбросив вперед мокрую ладошку, плеснула в нее водой: — Хватит на меня пялиться! Давай уже, собирайся. — Кстати, Винни — будет фея Моргана. Бойся ее, благородный рыцарь! — предупредила Фрэнки, выключив душ, и хлестнула ее полотенцем, когда Рамона отвернулась, чтобы переодеться. В тот день после школы поехали прямо на ферму Ортега. Разумеется, наперегонки. Все еще зеленые в конце весны холмы, выпрыгивали и снова ныряли в низину, как будто кто-то выполнял отжимания с хлопком, все быстрее, быстрее, по мере того, как они разгонялись, проскочив Санниплейс. На ходу, побросав велосипеды у дороги, кинулись к дому, но Рамона немного замешкалась, увидев раскинутые палатки, гадая, в которой из них живет великан, и в чем он провинился. Фрэнки вбежала на кухню первой и швырнула ей бутылку холодной воды из холодильника, Рамона приложила ее к щеке, покатала по шее, по плечам. — Ого, тут есть мороженое. Будешь? — спросила Фрэнки, вытащила бумажное ведерко и, отшвырнув крышку куда-то в угол, уселась с ложкой на захламленную кухонную стойку. — Иди сюда, клубничное и фисташковое, — она зачерпнула полную ложку зеленого и розового, сладкого и холодного, и когда Рамона подошла, вложила мороженое ей в рот, будто маленькой девочке. Рамона пристроилась рядом, они ели мороженое, по очереди облизывая ложку. — Слушай, — придумала Рамона, — а ты не можешь сама заявиться на этот турнир IKF? У тебя же есть разряд. И на прошлых соревнованиях твой бой признали самым красивым… — Похуй. Мне же, типа, надо просто сливать агрессию, типа, на тренировках, ну и все, — сказала Фрэнки, ковыряя ложкой в ведерке с мороженым. — Тебе какое больше нравится? Клубничное? — Здорово, котики! — с улицы вошел высокий рыжеволосый парень с выгоревшей щетиной на подбородке. Он был в бермудах и шлепанцах, без рубашки. Остановился напротив и, заглядывая в ведерко, кивнул: — А мне можно? — Это Милли, — сказала Фрэнки и ткнула своим ведерком прямо в его загорелую грудь. Но он отставил мороженое в сторону и придвинулся ближе: — А это? Фрэнки вяло отбила протянутую к ее бедру руку. А Рамона ощутила к нему жгучую неприязнь, внезапную и болезненную, будто укус шершня где-то под ложечкой. Она не успела ничего сообразить, просто неожиданно для себя выбросила кулак ему в лицо: — Не трогай! Парень отшатнулся, вскинув руку: — Эй! Охренеть! — недоверчиво поглядел на свою ладонь изгвазданную красным, пробуя кровь большим пальцем, и хлюпнул разбитым носом. Оглушенная своим необъяснимым поступком, Рамона инстинктивно встряхнула саднящую руку, сжимая и разжимая кулак. Милли же был без шлема, а она, естественно, без перчаток. Короче, это было все не по правилам, но пополам с болью она ощутила какое-то странное удовлетворение. Этот сладостный выброс адреналина в кровь, приправленный чем-то еще, головокружительно пряным, буквально сбросил ее с кухонной стойки, колени пружинили, руки сжимались в кулаки. — Это моя девушка, — сказала Фрэнки и шагнула вперед, чтобы встать между ними, — Ты ей не нравишься. — Она оглянулась на Рамону: — У меня все было под контролем. Я же просила просто побыть здесь. — В следующую секунду простейшей подсечкой с места она уронила его на пол. Парень рухнул, звучно матюгнулся и засмеялся. — Короче, просто отвали! — бросила ему Фрэнки. — Пошли! — она схватила Рамону за руку и потащила за собой. Громко топая по пыльному полу, они проскочили кухню и мрачную гостиную, заставленную старой мебелью, где по шкафам были разложены сотни книг, и вывалились наружу через заднюю дверь на двор, по-прежнему заваленный обветшавшим со временем строительным мусором, как и семь лет назад. — Кто это был?! — Милли, — выкрикнула Фрэнки на бегу. — А кто, блять, такой Милли? — ругнулась Рамона. Они нырнули в кукурузное поле, высокие, в человеческий рост, стебли набегали волнами и шелестели, шелестели, жаркий ветер дышал в лицо. Рамона не видела ничего впереди себя, кроме ее беспокойных локонов и острых лопаток, быстро-быстро мелькающих под открытой боксерской майкой. — Да никто. Просто чел, с которым я обжималась по накурке. — У тебя что, есть парень?! Почему ты мне не говорила?! — Рамона остановилась как вкопанная, и кукуруза поглотила ее целиком. Она ощутила себя такой одинокой, затерянной в этом кукурузном море, за пределами которого не стало вдруг совсем ничего. Самих пределов не стало — бесконечное одиночество. Фрэнки пришлось вернуться. Раздвигая высоченные стебли, она вынырнула из-под буйно разросшихся листьев, рассыпая солнечные блики, завертела головой, чтобы не лезли в глаза, будто собака, отряхивающая воду. — Нет у меня никакого парня, — Фрэнки схватила ее за руку. — Ты же слышала, я сказала ему, что ты моя девушка, чтоб отстал. Ты же сама эту отмазку придумала для ебучих танцев. — Рамона сжала ее ладонь. И ринулась с головой в кукурузную волну, увлекая за собой Фрэнки. Они влетели в конюшню, совсем как в детстве, и повалились на высушенное сено. Рамона касалась губами ее виска, и почему-то, несмотря на то, что они уже не бегут, а просто лежат, утопая в сене, сердце ее колотилось все сильнее, она дышала часто и глубоко. От Франчески пахло высохшими клевером, одуванчиками и солнечным светом. — Рамона… поцелуй меня… сейчас… — хрипло прошептала Фрэнки, и она мелко бездумно кивнула, не потому что хотела этого, понимала, что хочет, просто потому что Фрэнки сказала, что ей теперь делать. Они подвинулись, как это обычно происходило по ночам в ее комнате, Фрэнки вытянулась под ней, и, тяжело дыша, Рамона наклонилась к ее губам. Сено кололось и пружинило под коленями и локтями, они обе тяжело дышали, дыхание щекотало раскрытые губы. Поцелуй был со вкусом клубничного мороженого. Утопая в сене, Рамона впервые почувствовала, как напряглось под ней чужое гибкое тело, и снова жаркие мурашки брызнули по плечам, по спине, пощекотали затылок. Она завозилась, стремясь по-честному отодвинуться, но не могла оторваться от ее губ и увязала все глубже. А Фрэнки… Фрэнки сделала нечто совершенно немыслимое. Руки ее, всегда неподвижные, вдруг неуверенно вздрогнули, кончиками пальцев лаская обнаженные плечи Рамоны, бедра слегка раздались в стороны. По рукам Фрэнки, будто сплетенным из электрических проводов, разрядами шел ток. Обе они взмокли от нестерпимой жары, и Рамона впервые почувствовала, как заворочалось глубоко внутри смутное, темное желание попробовать ее кожу на вкус — просто лизнуть языком, как соленую карамель… Вдруг Фрэнки вздрогнула, подскочила, одновременно крепко обхватив ее руками, прижимая к себе ее голову. Рамона, кажется, застонала, кажется, у нее закружилась голова. — Тихо! Не двигайся! И Рамона застыла, уткнувшись носом в ее плечо. На затылке у линии волос у нее образовался крошечный завиток из молоденьких пушистых волос. И это было так невыносимо красиво, что Рамона зажмурилась. Она обнимала Фрэнки, и сердце ее колотилось и колотилось. Только потом сквозь шум в ушах пробились какие-то посторонние звуки. На конюшне был еще кто-то. Кто-то хрипло, надсадно дышал, и равномерный, ритмичный звук все нарастал, убыстряясь, как будто кто-то просеивал муку или натирал что-то воском или разводил в бадейке мыло… Рамона попыталась выпрямиться, но Фрэнки шепнула ей: — Не смотри, — и прижала еще теснее. Звук на выдохе оборвался, что-то звякнуло, щелкнула зажигалка, и густо потянуло табаком. Но ведь в конюшне нельзя курить! Почему Фрэнки молчит? Молчит и прижимает ее так крепко? Потом мужской голос грохнул раскатом смеха, и она услышала, как подкованные сапоги стучат по дощатому полу. Он вышел наружу, и Фрэнки расслабилась, уронила руки и вся будто обмякла. — Кто это был? — спросила Рамона. — Дилан? — Никто. — Что случилось? — Мы можем поехать к тебе прямо сейчас? Тебе домашку делать не надо? — Как будто тебе не надо? Все это случилось так быстро, вспыхнуло, будто молния посреди грозы, и исчезло. Рамона сидела в темноте, прижимаясь к ее плечу, пока Франческа держала ее голову.