Цветок и Рыцарь

Фрэнки всегда держалась особняком. Была сама по себе. На скамейке запасных во время игры в софтбол. В библиотеке во время основных занятий. При этом она умудрялась пристойно сдавать тесты. Разве что с математикой у нее были проблемы. — Она говорит, что я невнимательная, — выкрикивала Фрэнки, парируя два мощных хука подряд и выдавая ответку ударом с разворота. Удары ногами — ее сильная сторона. Она подвижная, хорошо уклоняется и отлично держит равновесие. — Я невнимательная? — Откуда мне знать? Я не математичка! — сердилась Рамона. Она больше работает корпусом, у нее отличные связки джебов и панчей и коронный бэкфист. Но сейчас это не помогает. — Ты дерешься, как математичка! — Не болтать! Работать! — орала Винни. Если подумать, Рамона никогда не видела Фрэнки за домашкой, если не считать того, что она валялась рядом в постели, когда Рамона пыталась учиться. Крутила на повторе видюхи со старых боев миссис Винни и больно пихала Рамону локтем, когда ей нравился или не нравился какой-нибудь момент. У Фрэнки были худые, побитые лодыжки. Рамона знала ее целую жизнь — шесть лет — и думала, что так будет всегда. Фрэнки часто оставалась на ночь. Так часто, что даже ее черный кот сэр Уильям Стил Сешнс стал появляться во дворе у Розамунд: то дрых в шезлонге, то валялся на причале. Он стал приносить сюда убитых мышей, а однажды притащил малыша-кролика, живого. Иногда, возвращаясь из школы, Рамона заставала Фрэнки и Розамунд, сидящими перед домом. — Что ты здесь делаешь? — Жду тебя. — Разве ты не должна быть в школе. — Неа. — Почему? — Потому что я так решила. А потом они поднимались в ее комнату, и Рамона почти обиженно говорила: — Она тебя кормит! Почему она тебя кормит? Мне она ни разу ничего не приготовила! В доме Розамунд, по-прежнему, ели пиццы, колбаски, которые нужно было разогревать на сковородке (и они поджаривались до черноты), мак-энд-чиз для микроволновки, и тут вдруг Рамона видит на тарелке сэндвич с яичным салатом (а ведь для этого нужно сварить яиц, размять их вилкой и заправить майонезом, прежде чем положить на хлеб)! Какого черта! Фрэнки пожимала плечами: — Ей надо на ком-то тренироваться. Когда они собирались втроем что-нибудь посмотреть, мамины соревнования или просто, когда Фрэнки в жару наотрез отказывалась отлипать от телевизора, весь вечер Рамона ощущала какое-то глухое непонятное, не оформившееся раздражение, которое тревожило и кололось временами, как колется и тревожит невидимый камешек, невесть как забившийся в туфлю на долгом пути. Франческа ерзала среди диванных подушек, забиваясь все глубже, и клала голову тетке на плечо. И Рамона не знала, чего ей хочется больше: вот так же запросто сидеть рядом с Розамунд или чтобы Фрэнки теперь щекотала своими растрепанными волосами ее шею… Рамона не знала, почему она садилась на диван рядом с ними, почему грубо дергала Фрэнки за голые исцарапанные лодыжки, чтобы устроить их у себя на коленях, если сама Франческа не делала этого, пребольно лягнув ее пяткой в живот, почему слишком громко смеялась над шутками Люсиль Болл, слишком сильно шлепала Фрэнки по бедру, слишком рано уходила спать. А они оставались в маленькой полутемной гостиной вдвоем. И тогда Рамона, прокравшись на четвереньках, подглядывала через лестничные перила, как они сидят, развернувшись друг к другу, и о чем-то неслышно беседуют, по очереди пальцами доставая из банки, едят оливки, а потом засыпают рядом под белый шум, на который распадаются все вечерние телешоу. С самого начала Рамона обещала матери хорошо учиться, если останется в Санниплейс. Теперь это подразумевалось само собой. Обещала быть лучшей, если пойдет на кикбоксинг. Внезапно сложив с себя эти само собой разумеющиеся обязательства, когда сказала Фрэнки, когда поняла, что уйдет с ней, Рамона неожиданно почувствовала облегчение. Только теперь, когда эта воздушная легкость испарилась, она начала осознавать разницу. А потом Рамона выиграла окружные соревнования фулл-контакт. А потом еще чемпионат штата. Она ушла в кикбоксинг с головой, потому что только во время боя чувствовала себя совершенно спокойной, все ее мысли, все ее существо было занято только происходящим. Фрэнки тоже ездила на соревнования. Она всегда проходила только по нижней границе, и это ее нисколько не волновало. А Рамона вдруг оказалась в центре внимания. Хуже того, она стала популярной. Все хотели поговорить с ней о чем-нибудь и все такое. Внезапно оказалось, что она даже хорошенькая! И несколько человек сразу пригласили ее на школьные танцы. Все началось с того, что к ней подошел капитан школьной футбольной команды и сказал: — Видел тебя по телеку. Ничо так. Смотришься. — Что он сказал? — переспросила Рамона у Фрэнки. — Либо он разглядел, что ты неплохо выглядишь, либо, что ты неплохо выглядишь с кубком, — фыркнула Фрэнки и пихнула ее в плечо. Мама на ее выступление не приехала. И Рамона была этому рада, почему-то так ей было спокойнее. Мама снова интенсивно тренировалась, чтобы набрать форму и выйти на Чемпионат мира. Олимпиада в Сиднее через два года (Атланту она пропустила из-за травмы), даже если она сможет поехать, в любом случае станет для мамы последней. Поэтому она ощутимо нервничала, но успеху Рамоны обрадовалась больше, чем она сама. — Я тобой горжусь, — говорила мама по телефону. — Кто бы мог подумать, что в чертовом Санниплейс… В следующий раз я обязательно приеду. Покажи им, детка! Когда она приезжала, они спали вместе с Рамоной в ее комнате, расстелив на полу одеяла и разбросав подушки. Это походило на пикники из детства. Перед сном они всегда долго болтали. О тренировках. И вообще… Однажды Рамона спросила, если Розамунд ее тетя, то чья она сестра, мамина или папина? Про отца Рамона не знала вообще ничего, кроме того, что его больше нет. Почему-то это не особенно ее тревожило. Они часто переезжали, мама постоянно тренировалась, Рамона то ходила в детский сад, то торчала в спортивных залах, наблюдая, как миссис Лойс «накручивает хвост» маме. Когда ей было четыре, она просто предложила маме, спросить у собравшихся на тренировку легкоатлетов-мужчин, который самый лучший, вот он им и подойдет, ну, если уж всем так нужен папа. — У меня нет ни сестер, ни братьев. Давай спать, детка, — сказала мама в ответ на ее вопрос. У них с Розамунд были неровные, даже полярные отношения. То они весело смеялись и держались за руки, то не могли находиться в одном помещении и бегали друг от друга, хлопая дверьми. Рамона ни разу не видела, чтобы Розамунд ходила на свидания. В комнате у нее была фотография какого-то мужчины и карточки Рамониной матери. Кроме мамы да еще Фрэнкиного отца никто не звал ее Рей. — Ну, знаешь, может, она стриптизерша, — говорила по этому поводу Фрэнки. — Они берут себе сценические имена. Откуда ты знаешь, чем она занимается, пока ты спишь?! — Кто? Тетя Роуз?! — Или у нее раздвоение личности. В довершение всего гребаное окружное телевидение взяло у Рамоны интервью, и она показала пару движений на репортере. Он был молодой и глупо улыбался, когда она объясняла ему, как следует держать руки, выставив вперед раскрытую ладонь, куда она будет бить, как это делают на тренировках. Она нарочно сделала все медленно и вполсилы, он, конечно, раскудахтался, а от настоящего удара, конечно, пошатнулся. И теперь им всем хотелось так попробовать. — Эй, Рамона! Ударь меня, Рамона! Репортер из телека попросил у нее номер телефона. Чтобы уточнить детали. Для интервью. И она, конечно, дала. И он позвонил пару раз, но про передачу ничего не сказал. Пригласил в кино. Он казался взрослым, и Рамона даже не подозревала, что это невинное приглашение может оказаться с двойным дном. Она пришла с Фрэнки. Фрэнки сказала, что хочет пойти. — А чо не на «Лолиту»? — фыркнула она, когда репортер покупал билеты. Во время сеанса он положил руку Рамоне на колено. Глядя ему в глаза, Рамона убрала ее, резко отогнув назад пальцы под неестественным углом. Он извинился и бежал. И Фрэнки, даже не оборачиваясь, проводила его воздетым в зенит единственным средним пальцем. Фильм был хороший. «Достучаться до небес». Они досмотрели его до конца. А футбольный капитан спросил прямо: — Можно тебя поцеловать? Они оба стояли под навесом, пережидая обрушившейся на Ньюбури дождь, который застал их во время пробежки. Послеобеденные занятия спортсмены официально могли пропустить, потратив время на тренировки. И они бегали вдвоем, не разговаривая, просто молча отмечая присутствие друг друга, пока не разверзлось небо. — Ты быстрый, — сказала Рамона, отжимая волосы. — Можно тебя поцеловать? — Ты быстрый, — повторила она, рассчитывая, что это шутка, но он продолжал смотреть на нее. — Нет, — сказала Рамона. — Почему? — Я не хочу. — Ждешь принца? Он появится, а ты даже целоваться не умеешь… — А ты умеешь? — перебила Фрэнки, когда Рамона рассказала ей об этом. — Нет. Ты же знаешь. — Ждешь принца? — Прекрати! Никого я не жду! — Хочешь пари? — внезапно прекратила Фрэнки. — На желание. Рамона не успела ничего возразить, а Фрэнки уже схватила ее за руку и потащила к школьному забору. Они на бегу врезались в сетку, как две бестолковые мухи, и она задрожала вместе со всем окружающим миром, когда Фрэнки засмеялась. — Какое еще пари? — Спорим, я обойду вокруг школы! По забору! — объявила она и вставила в ячейку крупной сетки-рабицы носок кроссовка. — Не хочу я никакого пари! — Значит, ты признаешь, что я могу это сделать? Тогда ты проиграла! — Ничего я не признаю! Но она уже лезла вверх и уже вставала на перекладину, и уже выпрямлялась во весь рост. Рамона смотрела на нее снизу, щурясь от солнца. В заборе было футов восемь высоты… — Рамона! — окликнул ее Алекс Косински. Он тоже играл в футбол, они ходили вместе на биологию и литературу. А еще он ходил в школьную театральную студию и сватал Рамоне пьесу, которую они собирались ставить по Твеновскому «Янки из Коннектикута…». На литературе он как-то принялся говорить о сатирической составляющей, и Фрэнки, которая тоже слушала этот курс, сказала, что Твен противоречит сам себе, расписав в предыдущих работах разрушающее воздействие цивилизации, тут начинает расхваливать прогресс, но, справедливости ради, в конце все-таки приходит к выводу, что человеческую природу не вылечить ни воспитанием, ни прогрессом. Рамона отвернулась всего на секунду…

… и… … тогда… … все… … случилось…

Она не была уверена, сделала это нарочно или нет. То есть Фрэнки, конечно, знала, что преспокойно могла бы дойти до конца школьного забора, а потом еще развернуться и прибежать обратно, но, когда поняла, что сейчас этот Хрен-С-Горы там внизу спросит Рамону про танцы, и когда она сделает следующий шаг, Рамона пожмет плечами и скажет: «ладно», а на следующем шаге они уже будут держаться за руки и раскачиваться под музыку, на следующем — он накинет пиджак ей на плечи, они будут стоять под звездами близко-близко, и потом… под ногами у нее очутилась зияющая бездна. Пустота разверзлась и поглотила ее. Когда Рамона подбежала к ней, лицо ее было белым, губы презрительно подергивались. Фрэнки держалась за плечо и морщила нос, будто от отвращения, но слез не было. Школьная медсестра наложила повязку и отвезла их в больницу. Рамона запомнила только, что Фрэнки не плакала. Фрэнки не захотела, чтобы сообщали ее отцу, и Рамона позвонила Розамунд. Ключицу зафиксировали. Кольца Дельбе смотрелись круто, как кобура — Фрэнки пальнула в медбрата из сложенных вместе пальцев, и он красиво упал умирать на соседнюю койку. Розамунд отвезла их к себе домой и поехала за обезболивающими по рецепту. Когда они поднялись в спальню, Фрэнки по привычке рухнула на постель и взвыла, матерясь в подушку. — Дура, — буркнула Рамона, осторожно пристраиваясь рядом, когда Фрэнки подвинулась и похлопала ладонью — ложись. — Болит? — спросила Рамона, вглядываясь в ее заострившееся, будто припыленное от боли лицо с лиловой тенью по линии скул и под подбородком. — Что он сказал, тот парень? — спросила Фрэнки. — Какой? Фрэнки поморщилась: — Перед тем, как я упала. — А. Он спрашивал про танцы. — И что ты ему сказала? — Я что-то сказала?.. Ничего я ему не сказала! Потому что ты свалилась с гребаного забора!.. — Ну, извини. Зато ты можешь загадать желание. — Дурацкая идея. — Ничего не дурацкая. Сделка есть сделка! — вскинулась Фрэнки, хотела приподняться на локте, но, конечно, рухнула обратно и застонала. — Лежи спокойно! — теперь подскочила Рамона и даже ладонь положила ей на плечо, чтобы удержать, но тут же отдернула руку, боясь сделать больно. Был вечер, дрожащие полосы света падали на постель сквозь раскрытые жалюзи. Рамона смотрела на нее сверху вниз и щурилась от солнца, молодые, еще не отросшие тонкие прядки волос обрамляли ее лицо солнечной короной, трепещущим ореолом святой. — Кто-нибудь из этих придурков… — прошептала Фрэнки тогда, тихо-тихо, — кто-нибудь из этих придурков говорил, какая ты красивая?.. Рамона промолчала. — Знаешь… я это… потому что хотела… — снова прошептала она, и почему-то быстро, по-птичьи, затрепыхалось сердце. — Девочки, — позвала Розамунд из-за двери и постучала. — Я привезла лекарства. Потом возьмете. — Почему-то она не вошла, просто оставила бумажный пакет у двери. — Что? — спросила Рамона. — Ничего, — сказала Франческа. И отвернулась. Когда Фрэнки пришла в зал со своими кольцами Дельбе, Вини дала ей пощечину. Больше месяца она не сможет тренироваться. До школьных танцев оставалась всего пара недель, когда Рамона, кажется, придумала, как решить эту проблему раз и навсегда. — Ну, пожалуйста! Ты должна пойти со мной! — Меня никто туда не звал. — Я тебя зову. — Это нечестно, ты получила ровно двадцать один миллион приглашений, выбери одно из них. Мне там нечего делать. К твоему сведению, другие дети, — она так и говорила — «дети», нарочно, как бы выделяя себя из толпы одноклассников, ставя себя на иную ступень, — подвергают меня остракизму. — Чему? Ну, ты же не хочешь провести вечер дома? Тогда почему просто не пойти со мной. Мне правда нужно, чтобы ты пошла! Тогда можно будет притвориться, что у нас свидание, и весь двадцать один миллион оставит меня в покое. — Ладно, — вдруг согласилась Фрэнки. — Только, если ты пойдешь со мной на свидание, оденешь то, что я выберу. — Но это же понарошку! — Неважно. — Я хотела пойти как всегда. — Да нифига. Хочешь пойти со мной на танцы — я выберу тебе платье. — Да у меня нет ни одного платья! — Мы пойдем и купим, — тут она вытащила из кармана смятый комок денежных купюр. Деньги у нее всегда были. Отец никогда не отказывал ей в «карманных расходах», к тому же в прошлом году Фрэнки сама начала стричь траву с триммигрантами. Она говорила, что это дохрена скучно: руки в перчатках потеют, пальцы затекают от ножниц, болит спина. Но хуже всего — это ходить в туалет! Прикинь, говорила Фрэнки, медленно-медленно, как в замедленной съемке демонстрируя, как это происходит, сначала надо встать — меееееееедлееееенно, очень мееееееееедленннноооо, чтобы ничего не просыпать, поставить лоток, отряхнуть ошметки листьев, распрямить гребаную спину! Потом стянуть ебучие перчатки, очень аккураааааатноооооо! И Рамона с Розамунд покатывались со смеху. — Если у меня будет девушка, она будет королевой, — заявила Фрэнки. — В каком смысле — девушка?! — воскликнула Рамона. — Так ты хочешь притворяться или нет? — Но я же специально хотела притвориться, чтобы вот без всего этого. — Или ты будешь притворяться по правилам или отвали, — вот так с ней всегда! Фрэнки просто не оставляла Рамоне выбора. И они поехали в Вентуру. — У тебя нет прав! — выпалила Рамона, когда она подкатила на ржавом отцовском пикапе. — Ты это знаешь, я это знаю, копы этого не знают. Поехали! Едва войдя в «секонд» (обычно в этом странном магазинчике было весело подбирать какие-нибудь безумные тряпки для Хэллоуина), Фрэнки с порога нацепила Рамоне на голову резиновую башку белого единорога с разинутым ртом, а себе — такую же гнедой лошади с выпученными глазами, и они со смехом промчались между рядов с вешалками, изображая конское переложение вальса. — Хочешь, чтобы я пошла в этом? — задыхаясь от смеха, спросила единорожка. — Нет. Иди в примерочную. Я принесу, — велела гнедая тоном, не терпящим возражений. И принесла. — Ты что, я такое не могу! — Сделка есть сделка, — заявила Фрэнки, и Рамона скорчила ей рожу, но платье надела. Это было… Это было нечто из кружева и тафты, нечто струящееся, в стиле 20-х годов, эпохи джаза, сухого закона и блеска. Наверное, такие платья носили дамы на страницах «Великого Гэтсби». Длинная юбка ниспадала до щиколоток, так бережно обнимая бедра, что это напоминало учтивые, но уверенные в себе руки партнера по танцу, и заставляло ее чувствовать себя не совсем собой, обычной Рамоной, но некой лучшей версией себя. Уж точно более изящной, интересной и привлекательной. Книжной. Или кинозвездой. Рамона смешалась. — О, — сказала Фрэнки, — я знала, что тебе подойдет. Я уже заплатила. Гляди! А это для меня, — сказала она и сделала в проходе между вешалками хай-кик (чертов хай-кик — ее коронка!), чтобы Рамона могла полюбоваться на новые (то есть старые, конечно, поношенные) штиблеты. Рамона молча повернула в примерочную, она уже смирилась, но Фрэнки схватила ее за руку: — Не переодевайся! Пойдешь так! — и вытащила раскрасневшуюся, упирающуюся Рамону на улицу. — Оно же помнется! — А как еще его носить?! Мы — тут недалеко. Тут недалеко оказалась фотография. Старомодная фотография с деревянным ящиком на треноге, куда фотограф вставлял сбоку стеклянную пластину с желатиновой фотоэмульсией, а потом прятался под черным непроницаемым колпаком. Тут печатали старомодные карточки на картоне с тиснением. И они снялись на такую. Рамона в своем платье и Фрэнки в штиблетах и галстуке-бабочке при футболке. Это была самая странная фотография из всех, что Рамона могла себе представить. То немногое, что у нее осталось. На школьные танцы Фрэнки снова повезла ее на отцовском пикапе. Когда Рамона вышла из дома, аккуратно подобрав юбку, чтобы не запутаться в ней, Фрэнки отвернулась. А когда повернулась обратно, рожа у нее была вся красная, и рот до ушей: — Выглядишь охуенно… глупо! — Ну, спасибо! Ты же сама это выбирала! — Типа, в этом и был весь смысл! Рамона даже обидеться на нее не могла. Во-первых, потому что вообще не могла на нее обижаться. По крайней мере, всякий раз любая вспыхнувшая было обида максимум через несколько часов оказывалась совершенно неважной по сравнению с тем, чем они с Фрэнки занимались дальше. Во-вторых, потому что сама Фрэнки выглядела в своей кожанке и штиблетах просто потрясающе — дальше смотри пункт первый. Дальше Фрэнки подошла и каким-то невероятно чопорным движением, будто в немом кино, заложив руку за спину, склонилась перед ней, взяла за руку и… поцеловала. Это было… было невероятно. И неожиданно. Рамона взвизгнула, отдернула руку и расхохоталась. — Тебе не хватает субтитров! И тапёра! Фрэнки выпрямилась, сделав это самое небрежное движение кистью, ткнув указательным пальцем в ее сторону: «Подловила!» — Девочки, — тетка появилась в дверном проеме, — Чтобы я вас здесь не видела, по крайней мере, до одиннадцати. Кыш! — Я делаю это только ради нее! — громко возвестила Фрэнки. — Я делаю это только ради тебя, Рамона! Ебучие танцы! Впервые Рамона застукала ее с косяком на тех самых «ебучих танцах». Фрэнки начала курить траву, когда стала ее стричь. («Все курят», — говорила она, пожимая плечами.) Стала носить в кармане эту специальную блестящую машинку для самокруток и горько шепчущие листки папиросной бумаги. Вполне возможно, она получила это все от отца. Или стащила. От ее куртки и раньше пахло травой, что было неудивительно. Когда они приехали, Фрэнки исчезла почти сразу. Там была куча народу, и Рамона говорила с кем-то и говорила, а потом поняла, что ее нет. Фрэнки торчала на школьном стадионе, в сгустившемся предсумеречном воздухе мигал налитой глаз сигареты. — Эй, что ты здесь делаешь? — Пытаюсь забыть кто я и где я. — Думаешь, поможет? — спросила Рамона, усаживаясь рядом на скамью для зрителей в первом ряду, аккуратно подобрав юбку, чтобы не помялась. — Это курят не для того, чтобы думать. А как раз наоборот, — Фрэнки протянула ей свой косячок и ловко отдернула, когда Рамона попыталась выбить его щелчком из ее руки. — Ты же не хочешь быть, как они? — было ясно, что она говорит о триммигрантах. — «Они», — Фрэнки хмыкнула. Было ясно, что она не собирается развивать эту тему. Было ясно, что «они» в ее понимании включали в себя нечто еще. — Ты же никогда не узнаешь, каково это — не думать! — вдруг выпалила она. — Погоди-ка, — Фрэнки затянулась, трава пахнула и угасла. Губы ее были плотно сжаты, она быстро придвинулась ближе. Сделала большие глаза. Но Рамона все еще не понимала или делала вид, что не понимает, даже когда Фрэнки резким движением поманила ее пальцем. Наконец она закатила глаза и наклонилась еще ниже, совсем-совсем близко, и ее ладонь затрепетала в воздухе, а потом, резко и больно ухватив за подбородок, развернула к себе Рамонино лицо. Они смотрели друг на друга во все глаза, и никто из них не дышал. Конечно, именно сейчас Рамону снова окликнули. — О, «они», — Фрэнки выплюнула последнее слово, будто комок старой жвачки, проводила ее взглядом и соскользнула на траву. А потом перевернулась, чтобы закинуть на скамейку ноги в штиблетах. Сделала некое подобие кривоватого па в воздухе, сбивая звезды. Если запрокинуть голову, теперь сквозь ощетинившуюся траву было видно перевернутую фигуру Рамоны и остальных. Едкий дым изо рта медленно сочился, завиваясь по ногам, и окутав юбку Рамоны, хлынул внутрь. Внутри она чувствовала себя огнедышащим драконом, готовым спалить чертову принцессу и все на свете. Она заставила себя отвести глаза, пересчитала звезды, Рамона чему-то смеялась там и все не возвращалась. Поэтому, когда она снова повернулась, чтобы проверить, где она там, все травинки ощетинившись развернулись и указали в одном направлении. Фрэнки проследила за ними взглядом. Только чтобы увидеть, что под чертову юбку Рамона напялила чертовы тренировочные штаны! Фрэнки никогда в жизни так не смеялась! Она буквально каталась по траве, когда Рамона присела рядом на корточки и уставилась на нее сверху вниз. — Эй, что? Я тоже хочу посмеяться! Она вдруг стала невероятно серьезной, и даже злой. Вывернулась и вскочила: — Ничего! Я ухожу. Зря я вообще сюда приперлась. — Так нечестно! Я же напялила это ради тебя! — Ты сжульничала! — и тут Фрэнки вдруг резко наклонилась и задрала ее юбку, так что спортивные штаны стали очевидными всем, кто хотел поглядеть. Рефлекторно Рамона выхватила у нее свой подол и, защищаясь, прижала многострадальную юбку к бедрам, водопад кружев хлынул обратно ей под ноги. Фрэнки переломилась от смеха пополам. — Рамона! Ты прям вся такая девочка-девочка! — А ты думала, кто? — Ты мой рыцарь на все времена, — фыркнула Фрэнки, все еще задыхаясь от смеха. Из зала сквозь распахнутые по случаю жары двери доносились приглушенные обрывки музыки. — Ладно, потанцуй со мной, раз уж ты меня сюда притащила, — Франческа протянула ей руку и, не дожидаясь ее ответа, притянула к себе за талию, ее смятые завитушки бросились Рамоне в лицо. Они стояли там и покачивались на траве, прижимаясь друг к другу, ткнувшись носами друг другу в плечо. И что-то было такое в воздухе, в резком запахе дымка от волос, радужном гало от фонарей, которое пульсировало вокруг, если смотреть сквозь ресницы, и в том, как трава на поле щекотала щиколотки, а волосы — щеки, и кнопки на куртке кусались под ключицей, что становилось понятно вот сейчас, сейчас что-то… И Рамона тогда резко отпрянула и, запрокидывая голову, закружилась, схватив ее за руки. Они заворачивались и заворачивались по спирали одна вокруг другой, все рябило в глазах, уплывало, смазывалось и исчезало. Все, кроме смеющегося лица, ее смеющегося лица. Они что-то кричали, что-то выкрикивали туда, куда все девалось. Наконец, обе рухнули на траву, по-прежнему держась за руки… Она не была инфантильной или глупой. И конечно, если бы Фрэнки значила для Рамоны хоть самую малость, хоть немного, чуть меньше, чем всё, она позволила бы себе, разрешила бы себе догадаться, что значит биение крови в висках и покусанные губы. «К чему мне такое знание, которое убивает надежду. Ведь утратив надежду, невозможно действовать. Я так бы и сидел сиднем, постепенно ржавея, как старые позабытые латы.»

Легенды о короле Артуре и рыцарях Круглого Стола — Джон Стейнбек