Цветок и Рыцарь

Пластиковую вилку Фрэнки воткнула в плечо мальчику по имени Пол Как-его-там. Точнее воткнула бы, если бы вилка была металлической, пластиковая сломалась, растеряла все свои зубы со второго удара. Но Фрэнки продолжала колотить его крепко зажатым в кулаке изувеченным кусочком легкого пластика и до крови рассекла кожу. — Достал, — честно сказала Фрэнки, когда ее спросили, зачем бы она это сделала. И еще: — Урод. Мистер и миссис Как-его-там не могли с ней согласиться. А дело было вот как. В столовой во время обеда Как-его-там младший подошел и по секрету, так чтобы слышала вся школа, сказал Рамоне, чтобы она пересела, потому что от Придурошной Фрэнки можно подцепить вшей — она живет с грязными бродягами! А может, — жирных тараканов в башку! Рамона только успела сказать ему, чтобы отвалил, когда в него с пинка влетел стол. А потом Фрэнки сшибла его с ног одним кошачьим прыжком. Мальчик этого, конечно, не ожидал, и пока не успел опомниться, она, придавив к полу, шлепнула ему на лицо тарелку с картофельным пюре, которая первой попалась под руку, как будто собиралась снимать посмертную маску, и с силой принялась возить туда-сюда. А потом нащупала вилку… Через неделю отец повез ее в Вентуру к судебному психологу. Наверное, это было условие школы, Как-его-тамы наверняка получили от него денежную компенсацию, а может, для убедительности, и какой-нибудь неприятный сюрприз на заднем крыльце к завтраку — кроме них этого никто не знает. Рамона тоже поехала. Фрэнки сказала, что после того, как все закончится, батя отвезет их на пристань смотреть на яхты. Но Рамона поехала бы и так, чтобы быть с ней. Всю дорогу они держались за руки и молча разглядывали возделанные поля, перемежающиеся тут и там островками построек, размазанных по округе неравномерно, как замерзшее масло по булке. Иногда за окном мелькали оригинальные песочно-оранжевые колоколенки — остатки действительно старых или нарочно стилизованных следов испанской архитектуры, стоянки, прилепившиеся друг к другу магазинчики с написанной от руки рекламой. Рамона прождала в «Старбаксе» час, а потом они поехали на причал. Это было нарядное туристическое место с прокатом водных велосипедов и каноэ, окруженное кольцом ресторанчиков. Красивые белые яхты стояли на приколе и развевались флаги со словами поддержки президента. На другой стороне залива виднелись песочно-оранжевые дорогие гостиницы, напоминающие гасиенды. Кругом метались с криками чайки, и было много людей. Они с Фрэнки ели мороженное в рожках, выпеченных в виде японского карпа, глазели на барахло в сувенирных лавках, бегали вокруг залива и катались на водном велосипеде. Рамона хотела спросить ее про психолога, но вместо этого, даже когда они совсем одни крутили педали водного велосипеда, лавируя между длинными деревянными причалами, болтала о «Водном мире». Среди других арендаторов катамаранов они наметили себе «курильщиков», и выбрали «Эксон Валдиз», а потом старались подобраться к нему, так чтобы «курильщики» не преградили им дорогу. Глаза Фрэнки, цветом похожие на две свежевымытые ежевичины, блестели, она громко смеялась, нарочно не в такт нажимая на педали. Отец Фрэнки в баре был занят разговором человеком со смешной лысиной, не замечающим его королевского венца, лысый не подал руки, но передал некий конверт. Когда девочки вернулись, его уже не было, батя угощал пивом какую-то женщину в коротком платье. — Па, поедем домой, — сказала Фрэнки, напряженно глядя на него исподлобья. — Идите еще погуляйте, — он дал ей сразу двадцать долларов, которые вытащил из конверта лысого. И они пошли гулять еще. Жара, громкая музыка, шум разносившийся над водой сделались утомительными. Они взяли хот-доги и вскарабкались на живописную груду камней над водой. Сидели на вершине, скрестив ноги, иногда соприкасаясь коленями. По бедру у Рамоны ползла божья коровка, направляясь прямиком под штанину свободных шорт. Фрэнки подцепила ее пальцем, и яркая букашка еще долго бегала по ладоням от одной к другой, а они все подставляли и подставляли руки, до бесконечности удлиняя ее путь. — Смотри, «Квир-танго»! — сказала Рамона, указывая пальцем. — Они написали неправильно! «Квин»! — разглядывая лодки, они соревновались, вслух читая самые нелепые названия, кто найдет хуже. — Квир — это про педиков, — равнодушно сказала Фрэнки. — Они там ебутся в задницу. Отстой. — Отстой, — повторила Рамона, не обладавшая такими глубокими познаниями в этом вопросе. — Тебя же оставят в школе? — вдруг выпалила она, не в силах больше сдерживаться. Фрэнки, не глядя на нее, пожала плечами. — Сказали приехать еще раз. — А можно с тобой? — Будешь ждать просто так? — Буду, — сказала Рамона, и Фрэнки улыбнулась. Она крошила булку чайкам, они планировали на воду и раскачивались внизу на волнах. Отсюда было видно террасу бара, где уже зажигались гирлянды фонариков, развешенные под потолком, и батя, наклоняясь, шептал что-то женщине на ухо, и она хохотала, откидывая голову назад. Потом они встали и вместе ушли с террасы. Внезапно Фрэнки схватила горсть песка и мелкой гальки, нанесенной ветрами в неровности валунов, и швырнула вниз, в чаек. Птицы с криками поднялись в небо, взметая брызги. Одна или две, кажется, замешкались, чуть припадая на крыло. Рамона вскрикнула вместе с ними. — Я не попала! Я не попала! — закричала Фрэнки, мотая головой. А потом вдруг заплакала, горько, отчаянно. И Рамона попыталась обнять ее, но, сцепившись, вместе они потеряли равновесие, и вместе, все еще держась друг за друга, полетели в залив, оглушенные вынырнули, отплевываясь, сверкая безумными глазами. На берегу бегали и кричали люди, глазели, перегнувшись через страховочные перила, с лодочной станции несколько человек прыгнули в воду, волоча за собой спасательные круги. — Ты думаешь — я ужасная, — тихо спросила Фрэнки, когда они сидели на деревянном причале у лодочной станции, завернувшись в одно на двоих огромное купальное полотенце, сохли. Ранние южные сумерки стремительно густели, мягкие, сладкие, словно разваренное ягодное пюре. — Неправда, — серьезно сказала Рамона. — Я тебя люблю! Рамона обнимала ее, пока не пришел ее па, теперь уже один. Он отвез их домой. Вторая поездка состоялась через неделю. — Ты, правда, хочешь подождать ее? — спросил отец Фрэнки. И Рамона ответила: — Да, сэр. — Рыцарский кодекс, — сказал он вполне серьезно. На самом деле, в Вентуре было интересно, даже если забыть о причале, все-таки административный центр, не то что одноэтажные Санниплейс или Ньюбури, где находилась школа. С одной стороны — океан, с другой — горы, богатые усадьбы по склонам возвышенности, исторические деревянные здания — одно с ярко раскрашенным козырьком и золоченым изображением головы индейца! — старая белая церковь окружная стеной с огромным мозаичным панно, изображающим благотворителей, собачья парикмахерская с огромными окнами, сквозь которые можно было наблюдать за работой мастера, как по телеку. Но Рамона приехала не за этим. Она сидела в «Старбаксе» с полученной от Фрэнки книжкой Стейнбека (в этот раз уже не «Легенды о Короле Артуре», эта называлась «О мышах и людях») на коленях и смотрела в окно на переулок, в котором располагался кабинет судебного психолога. Когда они наконец вышли, Фрэнки была мрачной, молча пинала колесо отцовского пикапа, дожидаясь, пока он разблокирует дверь. Молчали они оба. Так что Рамона тоже заткнулась и ничего не спрашивала, хотя ей до смерти хотелось спросить про психолога и чем все закончилось. Неожиданно Брэдли Ортега свернул на обочину, они не проехали еще и половины пути, вышел и, прыгая по огромным валунам, спустился к океану, где стояли со спиннингами по колено в воде рыбаки. Поговорив с одним и дав денег, он просто забрал его удочку себе и вошел в воду. Просто стоял там спиной к берегу и удил рыбу. Фрэнки ударила по клаксону, навалилась грудью на руль, машина сигналила, надрываясь безрезультатно. — Паааааааа! Папа! Да что за херня, па! — прокричала она сверху — ничего. Размахивая руками, она стала спускаться вниз, прыгая по камням, с разбегу вошла в воду. Она кричала, обеими руками толкая отца, а прибой, накатывая на берег, сбивал ее с ног. Брэдли посмотрел на нее и, указывая на удочку, сделал характерное движение рукой, как будто застегнул рот на молнию. А когда Фрэнки снова бросилась на него, отец поймал ее и, прижимая к себе, развернул лицом к океану и вложил в руки спиннинг. Он стоял позади и держал в своих ее руки, положив небритый подбородок ей макушку, пока не убедился — она взяла спиннинг. Тогда он отпустил ее и поманил вниз Рамону. И Фрэнки тоже посмотрела на нее и тоже сделала движение, будто запечатывала рот, и протянула удочку, предлагая держать ее вместе. И они стояли рядом в воде, держали удилище и смотрели на волны. Батя курил позади на камнях, а потом достал второй спиннинг и встал рядом. Поплавок задергался один раз, но рыба конечно же сорвалась. Впрочем, это было неважно. Они поужинали еще толком не высохнув — штаны промокли насквозь — здесь же на побережье в маленькой забегаловке, где на углях жарили рыбу и мидии, и, прежде чем сделать официантке заказ, батя не забыл расстегнуть молнию на губах. Домой ехали в темноте. — Мы — сзади, — сказала Фрэнки, забрала из кабины старый плед и полезла в кузов. — Только не высовывайтесь там, — сказал па, и река огней потекла навстречу. Расстелив плед, они улеглись рядом, над головой медленно вращались созвездия, лиц в темноте было не разглядеть. Из-за шума несущихся по шоссе машин им пришлось придвинуться вплотную друг к другу, совсем близко. Губы, сказанные слова щекотали ушную раковину, и каждый вздох еще долго ласкал и покалывал кожу, скатываясь за шиворот и еще вниз по спине. — Она сказала, что мне «необходимо направить агрессию в позитивное русло», — рассказывала Фрэнки, явно передразнивая чужой голос. — Мне нужно будет ходить в какой-то зал, батя сказал, там какой-то кикбоксинг. Ну, типа, мне можно будет бить людей, но только там, — она почти засмеялась, шумно вздыхая Рамоне в ухо. Это странным образом успокаивало и беспокоило одновременно. Было приятно, но как-то немного слишком, так что хотелось, чтобы это немедленно прекратилось, но не заканчивалось никогда. Тогда Рамона сама повернулась к ее уху и сказала: — Я пойду с тобой, — сказала Рамона. Маме, наверное, больше понравилось бы, если бы она начала заниматься легкой атлетикой, но она же всегда хотела, чтобы Рамона втянулась в какой-нибудь спорт, а Рамона хотела быть с Фрэнки. — Мы пойдем вместе, — твердо сказала она, а потом вытащила из-под футболки половинку зуба на шнурке, подождала, когда Фрэнки достала свою, и они сложили их вместе. Этот маленький амулет Фрэнки расколола надвое, когда Рамона собиралась уехать, и они разделили его на двоих, когда Рамона осталась. Так они и пришли в зал Скотти Блэйка. Альтернативы в Санниплейс не было. Зал стоял на окраине, неподалеку от того места, где собирались в сезон стригальщики–триммигранты. Не те, что приезжали на готовые места — их увозили сразу, Ортега не был единственным в этом бизнесе. Здесь в основном толкались неудачники, прикупившие в соседнем супермаркете ножницы, в поисках работы у таких же неудачливых фермеров, которые расклеивали объявления по деревьям и столбам (разумеется, там не было написано прямо: «Приезжайте стричь траву!» — но, кто хотел, читал нужную информацию между строк). Санниплейс был крошечным городком — меньше тысячи жителей. Таким же, как десятки других разбросанных по окрестностям и незаметно перетекающих друг в друга, потому что большинство их населения проживает на фермах в радиусе полусотни миль и наведывается на Мейн-стрит, чтобы закупить продуктов и постирать. Разумеется, эти приезжие нечесаные молодые люди с дредами и волчьими глазами не вызывали у местных сочувствия. Впрочем, они его и не искали. Дожидаясь своего счастливого билета, они просто слонялись по улице и сидели под объявлениями на тротуаре переругиваясь, играя на разбитых гитарах и разбрасывая мусор вокруг себя. Направляясь на тренировку, Рамона и Фрэнки проезжали мимо них на велосипедах почти каждый день. Фрэнки иногда говорила с ними, она совершенно их не боялась. Она рассказывала Рамоне, что некоторые работодатели накидывают девчонкам пару баксов, если они стригут траву топлес, — не батя, другие. В первый день Винни спросила, как их зовут. Она сидела в тренерской каморке за столом, положив на него ноги в сбитых кроссовках. Там было довольно темно, грязные жалюзи на окнах опущены, и Рамона шагнула вперед в темноту, нарочно заслоняя собой Фрэнки, потому что обе они, увидев Винни, испытывали только одно естественное желание — убежать. Винни была чудовищем. Высокая и худая, с торчащими в разные стороны короткими черными волосами, которые были острижены под машинку и теперь беспорядочно отрастали, на одном глазу она носила черную «пиратскую» повязку, бровей не было, и она не стремилась нарисовать их, лишь наметив штангой пирсинга место, где, по крайней мере, одной из них полагалось располагаться, но даже не это в ней было самым страшным. Половина ее лица в темноте… половина ее бледного лица в темноте была совсем не похожа на человеческое лицо. Вместо лица у нее было пузырящееся жидкое тесто, неряшливо облепившее череп и стекающее по щеке к подбородку. Не совсем как у Фрэдди Крюгера, но в темной комнате на расстоянии каких-нибудь двух шагов она была похожа на монстра из кошмарного сна. — Винни, — сказала Винни, когда Рамона шагнула вперед. — Как звать? Голос у нее был самый обыкновенный, человеческий голос, и Рамона храбро назвала свое имя. — Франческа, — хрипло сказала Фрэнки у нее из-за спины, когда воцарилось молчание. И Винни хмыкнула: — Дурацкое имя. Сама придумала? — Хотя ее вообще-то звали Виннифред, а это ли не повод держать язык за зубами. Она встала, и, кажется, обе вздохнули с облегчением, убедившись, что на руках у нее нет перчаток с лезвиями. У нее было легкое, подвижное тело дикой кошки. Когда она проходила мимо, девочки невольно отступили в сторонку. Винни велела идти следом; они вышли в зал, залитый солнцем, отражающимся в зеркальной стене, — Винни шла и по этой зеркальной стене тоже, перетекая из зеркала в зеркало — и ее уродство умножалось. Здесь были развешены груши — небольшие подвижные груши, размером с футбольный мяч, и тяжелые здоровенные, как говяжья туша. В соседнем помещении находились тренажеры, и оттуда доносился лязг железа. Со стеллажа со спортивным инвентарем, где лежали перчатки и шлемы, Винни сдернула две скакалки, швырнула им через всю комнату: — Разминайтесь. Посмотрим, что умеете. Про Винни, ее глаз под повязкой и пузырящееся, потекшее тесто у нее на щеке (потом они узнают, конечно, — так выглядят ожоги) было известно довольно мало. Она пришла заниматься из центра помощи женщинам, пережившим насилие, наверное, это было частью программы реабилитации или она сама так захотела. Скотти Блейк, парень которому принадлежал зал, заметил ее и взялся тренировать. Винни взяла пару наград на паре чемпионатов — позже, им было четырнадцать, и они сами начали ездить по соревнованиям (маленьким, местным), Фрэнки с Рамоной даже нашли пару записей с ее боев и потом долго отсматривали их чуть не покадрово, анализируя — но потом крупно продула, да так и осела в его зале. Потом они часто спорили и подбивали друг друга на слабо посмотреть, есть ли у нее под повязкой глаз. Однажды Винни им показала. — Хотите узнать, что там? — спросила Винни. Но когда стала снимать повязку, они не выдержали и с визгом выбежали из раздевалки. Конечно, Виннифред не была Фрэдди Крюгером или потусторонним, этаким кинговским монстром. Виннифред была чем-то похуже. То есть обыкновенной жестокой сукой. Такой ее слепила жизнь. Со скакалки начиналась каждая тренировка, много качали мышцы: отжимания, планка, пистолет, бурпи — все такое, прежде чем начали отрабатывать сами приемы: подсечка, удары ногами в прыжке, с согнутым коленом, с разворотом, крюк — это когда бьешь по кругу, апперкоты, джебы, панчи и свинги. Сперва вся эта лавина информации с ума сводила. Тренировки выматывали, но, войдя в привычку, эта усталость сделалась даже приятной. А когда стали переходить к спаррингам, ох, их захватил азарт. Фрэнки никогда не спешила домой. Она колотила грушу до последнего, а потом вместе с Рамоной допоздна смотрела записанные на кассетах спарринги, «Тельму и Луизу» — кино, которое любила Роуз, или просто валялась в шезлонге с чашкой чая со льдом по случаю жары у дома Розамунд. После школы они садились на велосипеды и неслись с разбитыми локтями и коленками по шоссе, держась за руки, и выкрикивали слова какой-нибудь песни, орущей в паралоновых наушниках побитого вокмена, из Ньюбури в Санниплейс на тренировку. Вдали появлялся гудящий, взволнованный лесовоз, и они неслись ему навстречу под музыку, чтобы в последнюю минуту, обязательно в последнюю минуту, расцепить руки и снова ловить ладони друг друга, когда он проедет. Рамона втянулась быстро, у нее, что называется, пошло. По крайней мере, Винни так говорила. Еще одна рабочая схема. Когда она сказала матери по телефону, что хочет на кикбоксинг, за что, разумеется, нужно было платить, мама не пришла в восторг. — Я хотела, чтобы ты развивалась физически, а не калечила себя и других. Это агрессивный спорт, займись чем-нибудь другим — сбережешь суставы. Но убедившись, что Рамона хочет кикбоксинг и только кикбоксинг, вздохнула: — Договорились. Только если ты будешь лучшей! У Рамоны была причина упорно тренироваться, каждое поражение ложилось на ее плечи тяжелым грузом. С Фрэнки все было сложнее, Рамона считала, что у нее хорошо получалось, но на первых порах ей значительно недоставало мышечной массы, зато темперамента было в избытке, у нее долго не выходило сдерживать себя, просчитывая действия противника, выжидать нужного момента для удара. — Равновесие! Локти уже! Соображай! Не стой на месте! Не стой! Двигайся, твою мать! Не толкаться! Защиту! Держи защиту! — орала на нее Винни, обходя пару дерущихся, и Фрэнки кидалась в бой, слепая от ярости. Когда от нее пришло это бесстрастное сообщение: «Достало все. Хочу уйти», — был выходной. Они должны были увидеться вечером. Фрэнки должна была вечером придти. Они ели бы круасаны и пили горячий шоколад на причале под звездами. Рамона делала уроки весь день. А потом от нее пришло сообщение. Кто знает, сколько оно там провисело. Она всегда так писала. Коротко и бесстрастно. Можно было подумать, она злится и орет тебе это все прямо в лицо. Она и правда злилась. Она терпеть не могла переписываться, но телефонные звонки ненавидела еще больше. Только теперь Рамоне было на это плевать — она будто оказалась под душем, из которого на нее нежданно хлынули потоки крутого кипятка. Они болтали с Фрэнки о тренировках, о чертовом глазе Винни, о Стейнбеке, о маминых соревнованиях, о том, что у Розамунд нет парня, о синглах Бон Джови, «Red Hot Chili Peppers» или «The Cranberries»… Ни о чем таком. «ГДЕ ТЫ?!!!!! ГДЕТЫГДЕТЫ??????» Трубку она, конечно же, не брала. «ФРЭНКИ!!! ЕСЛТЫ УБЬЮ!!! ВОЗЬМИ ТРУБКУ! Тыгде???» На озере ее быть не могло. Хотя бы потому что она вряд ли бы захотела, чтобы ее труп с набитым водорослями ртом вынесло на причал к завтраку. И дома она не стала бы ничего делать — никакого газа или таблеток или жидкости для очистки духовки! Последнее, чего бы она хотела — провести дома последние минуты, чтобы так и застрять навсегда. Только бы она не пошла в лес! Господи! Кто-нибудь! Только бы она не пошла в лес! Потому что там ее было не найти. Кроме леса оставалась железка. Рамона неслась по шоссейке так быстро, а все ее мускулы от напряжения так крепко окаменели, что на поворотах ее дважды выбрасывало из седла и потом еще длинно везло по асфальту, цепляя бесстрастной тушкой велосипеда. По ногам из разбитых коленей текла кровь, где-то по пути она потеряла туфлю, но, главное, цепь у велосипеда была в порядке, поэтому она вскакивала и летела, туда, где над обрывом возвышался громоздкий железнодорожный мост. Всю дорогу она кидала ей автодозвон, выкрикивая какие-то глупые бессвязные слова, которые из-за ее сбившегося дыхания почти нельзя было разобрать. Только ее имя, конечно. О, Господи, ее имя! Фрэнки! Фрэнки была на мосту. Рамона увидела ее футболку с котами среди железных балок, когда ей пришло сообщение. «Я пока на мосту.» Она закричала и соскочила с велосипеда: — Фрэнки! Подожди меня! Стой там! Слышишь! — чтобы это «пока» не оборвалось. А Фрэнки просто стояла, цепляясь пальцами за заградительную сетку, и смотрела на нее сверху. Им было тринадцать. Почти четырнадцать. Рамона никогда никого так крепко не обнимала. У них будто сделалось на двоих одно сердце, и оно так больно и так отчаянно билось. У Франчески были разбиты губы, Винни поколотила на тренировке, когда учила ее ставить блок. Она нормально ставила, хорошо руки держала, другие девочки не пробили бы. Но Винни нарочно била сильнее, нарочно ее злила, чтобы она убрала руки и стала орать на нее. И Фрэнки убирала и орала, и тогда Виннифред коротко и зло с правой била в челюсть. — Чертова сука, — бесилась Фрэнки, корча зеркалу в душевой свою разбитую морду, — Она это нарочно! Она никого так не лупит, нарочно злит меня, чтобы я открылась! — Ну, если ты знаешь, что она это нарочно, зачем тогда открываешься. Держи блок и все! — говорила Рамона, поворачивая ее квадратный глубоко-фиолетовый подбородок к свету, чтобы салфеткой с антисептиком промакивать кровь. — Она дала мне допнагрузку! Гребанную допнагрузку! А, сссссука! — Это потому, что у тебя руки слабые. Тебе надо поджать руки. — Ой, отвали, — тут Фрэнки, конечно, хватала ее за запястье своими слабыми руками, и было понятно, что еще чуть-чуть и запросто вывих оформит. Но мышечной массы ей в то время и правда не хватало, она была очень худая тогда, худая и жилистая. Конечно, ей было больно, когда Винни лупила по голой кости. И жутко обидно было. И губы у нее были разбиты. Толстая шершавая корочка набрякла и высохла в уголке. И Рамона ее тогда, кажется, сорвала щекой или, может быть, своими губами. — Ты похожа на вампира, — сказала Фрэнки, и грубо стерла свою кровь сначала с ее, а потом со своего подбородка. — И штаны порвала. Чо грязная такая?.. — Фрэнки… — Рамона снова хотела обнять ее и держать, как можно дольше, но Фрэнки заерзала. — Ну, что скажешь? Зачем притащилась? И Рамона вдруг так отчетливо представила мир без нее, что от внезапно обрушившейся на нее абсолютной пустоты задохнулась. Ты дышишь воздухом не потому, что любишь или хочешь им дышать. Тогда она взяла ее за руку. Крепко взяла. И до самого конца отпускать уже не собиралась. — Без меня ты никуда не пойдешь! Я с тобой. До самого конца. Я поклялась. — Брось эту чушь. Я освобождаю тебя от клятвы, если хочешь. — Нет, не хочу. Я сказала правду. Я так думаю. Если ты совсем-совсем так решила и по-другому уже не выйдет, я буду с тобой. Ты не можешь уйти без меня. — Есть хочешь? — вдруг спросила Фрэнки. Это было так просто, так обыденно, что Рамона опешила. И только теперь заметила в стороне, у перил моста, ее рюкзак. В рюкзаке были консервированные сосиски и ветчина, галеты, крупа и армейский котелок, нож, спички, карта, спальник и смена белья, даже ножовка — она вообще неплохо подготовилась для четырнадцатилетнего подростка. — А зачем тебе сосиски? — растеряно спросила Рамона. — Ну, я же написала, что сваливаю. — Черт, ты… Я подумала, ты… — И ты, что, правда хотела со мной… с моста?.. — Да, — сказала Рамона, чувствуя, как к горлу подступают жестокие слезы. Отчаяние. Бессилие. Нервное напряжение, которого потребовали от нее поиски выхода, схлынуло, у нее колени тряслись. И совсем не осталось сил. Фрэнки долго смотрела на нее, Рамона пыталась улыбнуться, хотя губы ее не слушались предательски дрожа. Тыльной стороной ладони она торопливо смахнула слезу, и Фрэнки вдруг обняла ее. — Если ты хочешь, я останусь. Слышишь? — Хочу! — закричала Рамона, — Хочу! — и разрыдалась. Потом на станции они жарили на костре сосиски, и Рамона спросила: — А… что все-таки случилось? — Ничего. Никогда ничего не случается. Все идет как всегда, — спокойно, почти равнодушно сказала ей Фрэнки, глядя на огонь. В ту ночь она впервые осталась у Розамунд ночевать.