Грозовые тучи

Вельес поднял ворот кителя, когда в лицо задул ветер. Проклятье, день начался с прекрасной солнечной погоды, а завершился снегопадом и тучами! Бросив окурок в висевшую на перилах почты консервную банку, он сунул руки в карманы. Пусть Эвко наговорится вдоволь со своим родителем и не смущается его, решил он, о чём вскоре пожалел. Тот заболтался, и замёрзший Вельес было развернулся, чтобы отворить дверь и погреться внутри, как его окликнули. Сойдя со ступеней, он пожал ладонь — сперва Янко, потом Митро, его свёкру, пожилому альфе, на зиму с хутора перебравшемуся к зятю. — Ну, что ошиваешься на морозе? Али ждёшь кого? — Митро улыбнулся беззубым ртом. — Я же рассказывал!.. — Янко закатил глаза. — А-а, значит, своего… Как удачно нас занесло! Янко говорил, что ты привёз красавчика. Митро состарился, но не изменился. Он любил омег, и жизнь на хуторе не останавливала его. В посёлке перешёптывались, что бесконечные измены, а не рак, свели в могилу его мужа и что один из десятерых детей Вануков слишком сильно похож на него. Правда то или нет, Вельес не выяснял. — Цыц, хрыч! — рявкнул он. — Если вздумаешь распустить руки, не посмотрю, что ты старый пень, и выбью последний зуб. Усёк? — Пхе, больно надо! — Митро ссыпал табак на кусок газеты. Скрутив, сунул в рот. — Говорят, пузатого припёр. Правда, али?.. — Правда-правда. Пойдём, ну, старый ты пень! — Янко потянул его. — Да погодь ты! — отмахнулся Митро. Выпросив у Вельеса спички и затянувшись, добавил: — М-да, семейная у вас, Мирешей, видимо, страсть подбирать пузатых. У старого хрыча давно повис хрен, зато язык исправно работал. Схватить бы его за грудки и встряхнуть. Вельес бы так и сделал, если бы Митро был моложе и сильнее. Вместо этого он хохотнул: — Наклюкался, старый хрен? Мелешь чушь… — Мелешь ты муку, а не я чушь. Я тогда присутствовал, когда твой папка… с этим… отцом Теуша… И про Любека все гудели. Теперь и этого… — кивок в сторону почты, — притащил с пузом. А ведь и правда хор-рош! Митро раскинул руки, и Вельес проследил за его взглядом. Принесло же его, хрыча старого… Не понимал, дурень, что мог разбить истинную пару. Чего доброго, огорчавшийся по поводу и без Эвко уедет в свой город, не выдержав сплетен. Он стоял как вкопанный на пороге и запахивал пальто, словно пытался спрятать от чужих глаз живот. — Янко, уведи его! — рявкнул Вельес. — А то не посмотрю, что он старый! Поздно… Эвко съёжился и опустил голову. Поднявшись, Вельес помог ему сойти со ступеней. Лучше бы Эвко начал жаловаться, ныть, а то и злиться. Всё лучше, чем молчание. Вельес ощущал, как напряжена поясница, которую он приобнимал. По дороге он рассказал Эвко забавную историю о том, как Митро свалился с сеновала вместе с любовником, которого запечатал узлом, на всеобщее посмешище: — Помню, как папка заставлял меня отвернуться, а я зыркал краем глаза. Знаешь, о чём я тогда думал? О том, как смешно выглядел дядька Митро с голой жопой. Помогло. Эвко не расхохотался, но короткий смешок дал понять, что история подняла ему настроение. Мгновение — и он снова напрягся. — …так что он был тем ещё ходоком, — завершил Вельес рассказ, — вот и судит по себе. — Может, и так, но он-то прав… — Ну вот, началось… Миреши не раз дали понять Эвко, что примут его ребёнка в семью, но их усилия оказались тщетными. — Пока он будет мал, никто ничего не поймёт. А потом подрастёт — и все всё увидят. Благо улица безлюдна, только в одном из дворов взвыл пёс. Жители либо работали, либо сидели по домам в испортившуюся погоду. Пора прекратить это нытьё раз и навсегда… Остановившись, Вельес взял Эвко за плечи. Глядя сверху вниз, уточнил: — Не думал, почему про Теуша не треплются? И про Францишка не трепались, пока Любек сам всем не разболтал? — Он знал, что ответа не дождётся, поэтому пояснил: — А потому что болтунам надоедает молотить языками вхолостую, если не обращать на них внимания. Когда Вельес вёз его сюда, ликовал, думая, что свершилось, и ничто не разлучит его с истинным. Оказалось, отношения могли разрушить какие-то сраные сплетни… Не думал он, что Эвко окажется к ним настолько чувствительным. — Я не за себя переживаю, а… — остановившись, он положил ладонь на живот, — за него. Не хочу, чтобы его обижали. Эвко далеко не глуп, образован и грамотен, но сейчас нёс откровенную чушь. Он боялся, что в посёлке его сына обидят. А в городе будто никто не обидит! В месте, где жителей много, больше злых людей. Пусть он и истинный, но его нытьё до одури надоело. — Я никогда не позволял обижать Теуша. И его… — преградив дорогу Эвко, Вельес положил ладонь на живот, — не дам в обиду. Осевшие на пальто снежинки подтаяли под его рукой, отчего та озябла, но он убрал её лишь тогда, когда с ним поздоровались. Вельес, бросив ответное приветствие, увёл Эвко. …До чего же приятно с холода нырнуть в тепло дома! Пальцы вспухли и разболелись, едва двигались, пока Вельес возился с кителем. Эвко, спрятавший руки в варежках, управился быстрее и принялся ему помогать. Послышались шаги, тяжёлые — отец, как-никак, далёк от юности. Встав как вкопанный, тот вытаращился: — Эк!.. Я думал, Теуш закончил возню с документами. Что вам не сиделось-то вдвоём? — Эвко волновался за отца, — объяснил Вельес причину прихода, — и я привёл его, чтобы он убедился, что всё хорошо. И домой он позвонить хотел… Он с удовольствием остался бы и доел потрясающие блины — у Эвко дар творить такую вкусноту. Но беспокойство отравляло умиротворение. — И что наговорил?! — донёсся зычный бас из глубин дома. Снова грузные шаги — и Альфельд встал перед сыном. — Доложил папке, как я вчера напился?.. Волнения оказались напрасными. Он пришёл в себя, и о давешней пьянке напоминало только опухшее лицо. Альфельд вздрогнул, когда Эвко прильнул к нему, и не обнял в ответ, только потянул носом. Верхняя губа и усы над ней дрогнули. Нежности в семье Левицев, судя по всему, нечто неприемлемое. Странно, что у них вообще получился сын, точнее, два. — Я, по-твоему, стану его понапрасну волновать? — Эвко снизу вверх заглянул в лицо отца — ни дать ни взять мальчишка, безумно обожавший своего родителя. — Только сообщил, что мы доехали хорошо, и рассказал о своей новой семье. Неудивительно, что он бросился к первому положившему на него глаз ублюдку сильно старше себя. Как пить дать искал в том отца — не холодного Альфельда, а добродушного и ласкового, охотно делившегося байками. Ох и дрались же Вельес с Теушем за право посидеть на коленях у родителя — и в итоге умещались оба. — Да будет тебе! — неожиданно для всех вмешался отец. Положив ладонь на плечо Альфельда, добавил: — Не думал же ты, что они будут молча улыбаться друг другу, оказавшись под одной крышей. Ребятёнок у них будет, а ты всё туда же — за сыновним целомудрием следишь! — Вот именно: скоро родится ребёнок, и смысла в утехах не вижу! — Альфельд смахнул его руку и ушёл вглубь дома. Притащиться сюда — глупая затея, он только настроение испортил. Если Эвко побагровел, то Вельес боролся с искушением набить морду будущему а-тестю… Ринувшись за Альфельдом, отец на ходу выпалил: — Тю-у, ты что, своего жаришь только в течку?! Вопрос он задал слишком личный, не предназначенный для посторонних ушей. Эвко замер, выпучив глаза. Теперь побагровели не только его щёки, но даже уши запылали. Вельес, приобняв его, повёл в кухню. — Не считаю правильным отвечать на такой личный вопрос, — отозвался Альфельд. И он, и отец сидели за столом. Никаких рюмок, только жестяная чашка, которой Миреши зачерпывали рассол, доска с нарезанным вяленым мясом и ломти хлеба. — М-да, зря мы не накатили сегодня! — Отец, как вчера, приобнял Альфельда, и тот не отодвинулся. — Вчера ты не был таким сухарём. Он, одетый в клетчатую рубашку и шерстяные штаны, с пышными усами, и тот, страный интеллихент в очках и аккуратной бородой, вместе смотрелись потрясающе нелепо. Вельес, отодвинув стул, усадил Эвко. — Поставлю чайник, — буркнул он, — а то даже чая не предложишь родному сыну. — Что ты, малый, что ли? — возмутился, как всегда, отец. — У меня, знаешь ли, разговор поважнее наклёвывается. Я-то думал: что это мой родич такой зануда? Оказывается, недотрах у него. А когда семя в голову ударяет, знаешь, какое зло накатывает?! Ух-х! Если он продолжит в том же духе, Альфельд не просто сбежит, но и Эвко с собой прихватит. — Может, заткнёшься? — предложил Вельес. — Может, ты не будешь указывать отцу, что ему делать?! — В этом Миреш-старший и Левиц походили друг на друга — оба считали неприемлемым советы от своих детей. — Да если бы мы с моим покойным друг друга морозили, я бы скис! Вельес, набирая в чайник воду, тряхнул головой, вспомнив, как его снедало любопытство, зачем родители оставались надолго в спальне и почему Теуш не позволял пойти к ним. Усвоил только то, что, если чуял сильный папин запах, значит, нельзя их беспокоить. Про течки он узнал гораздо позднее и сердился на Теуша, не объяснившего ему, что происходило между двоими в спальне и как появлялись на свет дети. — Будь добр, избавь меня от столь интимных подробностей вашей личной жизни, — потребовал Альфельд. — Каких таких подробностей?! — фыркнул отец. — Я же не рассказываю, в каких позах у нас было, а всего лишь говорю, что никогда не завязывал яйца на узел. Случалось, он не хотел или ему нездоровилось, ну или я не хотел, но… — Этого более чем достаточно! Вельес, возясь с плитой, бросил взгляд на сидевшего за столом Эвко. Тот, непривычный к пошлостям, забавно вытаращился и раскраснелся. Любопытный сложился разговор, и желание узнать, чем всё закончилось, перевесило даже навязчивую охоту покурить. Первым повисшую тишину нарушил отец: — Не-ет, всё же следовало накатить, — буркнул он, после сунул папиросу в рот. — Немного — всего по стопарику… …но даже такая мелочь сделала бы Альфельда не таким сухарём. — Нет. Мне завтра садиться за руль. Путь неблизкий. — Тот пригладил бороду. Водрузив чайник на плиту, Вельес выпрямился. Новость об отъезде Альфельда обрадовала его, но не Эвко. Тот, отодвинув стул, поднялся и подошёл к отцу. — Как? Уже?! — Ну а какой прок от того, что я буду бездельничать здесь? Раньше приеду — раньше вернусь к работе! — Альфельд улыбнулся неожиданно добродушно. Он взял руки сына в свои и, некрепко их сжав, добавил: — К тому же твой папа остался один. А ведь он в таком же положении, что и ты. В этот раз он не оттолкнул Эвко, напротив, обнял и потрепал русые волосы. «Надо же! Способен, оказывается, на нежные чувства!» — подумал Вельес, глядя на них. Отец махнул ему, и он понял жест. Оба Миреша удалились, оставив Левицев наедине. На пороге Вельес чиркнул спичкой. Дав прикурить отцу, поднёс огонь к сигарете и затянулся… …после закашлялся, завидев свет в доме Долгушей. Кивнув, он уточнил: — Сколько их припёрлось? Трое? Двое? Или только Вацлав? — Двое… — выдохнул отец. — Я стоял и курил, когда Любек припёрся с сумкой в одной руке и Францишком в другой. Когда я сказал ему про Эвко, смылся, даже малого не завёл в дом погреться, балбес, хотя никто сраной метлой гнать его не собирался. Странно, что Вельес узнал об этом только сейчас. В посёлке уже должны были смаковать приезд его бывшего мужа. — Не говорил, зачем он приехал? — уточнил он. — Хрен его знает, — отец выпустил дым и потоптался, — но, чую, припёрся, потому что у него с Вацлавом нелады. Вельес присвистнул: — С чего взял? — С того, что мотор машины Вацлава слышно на другом краю посёлка. В придачу сегодня день, когда к нам приезжает автобус… Вельес сжал губы. — Ты только Эвко ничего не говори, — попросил он отца до того, как тот удалился в дом. — Он узнает, конечно, но пусть… Потом. Я его подготовлю. — Да уж не дурак! — буркнул отец до того, как скрылся в доме, хлопнув дверью. Сигарета истлела, и Вельес затушил окурок. Он замёрз, но вернуться на торопился, а остался наедине с мыслями. Возвращение Любека не сулило ничего хорошего, он это нутром чуял. Но, как бы то ни было, о возвращении в семью Мирешей тот теперь мог только мечтать. Францишка жаль, он не виноват в том, что его папка — обманщик, погнавшийся за красивой жизнью. Напоследок выдохнув клуб пара, Вельес скрылся в доме. — …или возьми его руку в свою, положи на ширинку и спроси: «Чувствуешь, как я по тебе соскучился?» — Миреш-старший себе не изменял. — И не ссы за своего малого. Если хорошо его родителям, то и ему будет хорошо. Альфельд, как ни странно, не возразил, только окинул холодным взглядом вошедшего Вельеса. На столе стояли чашки. — Я чай заварил, пока вы курили. Надеюсь, понравится! — Эвко, подойдя к Вельесу, взял за руку. Отец, отпив, подмигнул: — Как раз то, что надо. И сам зятёк у меня то, что надо. Отец не польстил, чай получился в меру крепким. Вельес охотно сделал несколько глотков и заел белым хлебом, начавшим черстветь, но по-прежнему вкусным. Если бы дурные мысли не испортили удовольствие… Любек способен на мелкие гадости. Эвко следовало поведать о его приезде, но момент выдался неподходящим. Левицы, не слишком уделявшие внимание друг другу, живя в одной квартире, казалось, не могли наговориться. — Пришли телеграмму, как доедешь, — попросил Эвко, — чтобы я не волновался. — Обязательно. А ты не забывай звонить, чтобы твой папа не волновался! — Альфельд только на первый взгляд расчувствовался. Он переживал лишь за Ланко и своё второе чадо. Просто удивительно, как и почему Эвко не вырос таким же сухарём, как его родители. Отец поведал ему о пекарне и мельницах, и он его выслушал настолько охотно, что Вельес не решился оборвать беседу, хотя отчаянно жаждал уйти домой — стемнело, как-никак, да и изрядно похолодало. Стук двери не оборвал беседу и никого не удивил: Теуш должен вернуться с минуты на минуту. Разговор резко стих, и все уставились на гостя, незваного… …но которого следовало ожидать после сегодняшней новости. Тот, мельком посмотрев на Альфельда, уставился на Эвко, задержав взгляд на животе. Красивый рот неприятно искривился, благо из него не полились помои. Губы дрогнули, огромные глаза зажмурились. Прижав к груди закутанного в шубку ребёнка, Любек, опустив голову, заговорил: — Я не думал сюда приходить, но… мне нужна помощь. Говорят, вы врачи, а он… Он так не лихорадил даже после того, как мы прятались от бомбёжек в погребе зимой… Отчаяние и надрыв в его голосе не расслышал бы только глухой. Вельес сжал губы. Он жил с бывшим мужем под одной крышей, спал в одной постели, но таким отчаявшимся и беспомощным увидел впервые. Францишк, бессильно повисший на руках папки, захныкал. Вельес перевёл взгляд с одного омеги на другого. Эвко переглянулся со своим отцом. Первым ответил Альфельд: — Найдите, куда его положить, а я схожу в машину за аптечкой. Когда он ушёл, Вельес бросил бывшему мужу: — Наш дом ты хорошо знаешь. Устраивайся. В городе были и больница, и врачи, в том числе и детские, но тот словно появился для того, чтобы разрушить его отношения, ещё и больного ребёнка приволок. — Я помогу! — Эвко сделал шаг к Любеку. — Справлюсь сам! — Тот отшатнулся от него и крепче прижал к себе сына, словно забоялся, что кто-то отнимет, после направился в спальню, бывшую детскую, которую теперь обжил Теуш. …Вельесу осталось бессильно сжать руки в кулаки и прорычать, когда Эвко отправился следом за отцом. Любек в этот раз не воспротивился и по команде Левицев раздел хныкавшего Францишка. Осмотрев того, Альфельд выдал: — Я хирург, а не терапевт, но этого добра в моём отделении навалом. Инфлюэнца, — заключил он. Поймав недоумённый взгляд Любека, пояснил: — Грипп. Он говорил болезни, как о чём-то обыденном, и его будничный тон успокоил Вельеса. Значит, Францишк должен выздороветь. — Это… опасно? — Любек заломил руки, спрятанные в рукавах — приодел его Долгуш, нечего сказать! — шубы. — Пять-семь дней — и всё должно быть хорошо, — заверил его Альфельд. — Если будете выполнять наши рекомендации, осложнений быть не должно… Так, на лимоны даже у нас рассчитывать глупо… Он почесал бороду. — Какие, к херам, лимоны?! — встрял отец. — Я своих балбесов поднимал малиновым вареньем. Ничего, вымахали здоровые лбы. И этого… — он кивнул на свернувшегося под одеяльцем ребёнка, — поднимем. У Францишка поменялся отец, но дед остался прежним. — …только не надо его кутать, наоборот… — Эвко потянул одеяло. — Ты что творишь?! — Любек бесцеремонно оттолкнул его. — Своего морозь, когда родишь! — Укрыв Францишка, он добавил: — Или ты хочешь угробить моего, чтобы остался у Мирешей единственным внуком и сыном?! Теперь он не походил на беспомощного папашку, умолявшего помочь сыну. Он походил на гадюку, норовившую ужалить тех, кто пытался ей помочь. — Ну, знаешь… — Эвко, добрый и наивный, предпринял попытку его успокоить. Хотя обижен, это видно по навернувшихся в серых глазах слезам. — Я натерпелся всякого от пациентов, но обвинить меня в том, что хочу убить ребёнка, который никому не сделал ничего плохого… Пора его увести. Вельес бы так и сделал, если бы не ощущение, что что-то не завершил важное. И он понял что. Схватив попытавшегося увернуться Любека за плечи и вынудив глядеть себе в лицо, пояснил: — Если ты не уймёшься, вылетишь отсюда прямиком в соседний дом. Уяснил?! Его обдало запахом, но не лёгким и возбуждавшим, а навязчивым и тяжёлым. Как, как он мог желать омегу, который так пах? — Ну давай, выброси меня с больным ребёнком на мороз. Правильно: зачем тебе Францишк, если у тебя скоро появится свой рыжий?! — Любек не изменил себе и язвил даже в такой миг. — Строил из себя оскорблённого рогоносца, а сам… ребёнка сделал! Его задело, что у бывшего мужа вот-вот появится семья, настолько, что он горько рассмеялся. Полоумный… На выручку пришёл Альфельд. Войдя в спальню — и когда успел выйти? — с ковшом воды, опрокинул на голову Любеку. Тот вскрикнул и перестал смеяться, после, сев на край кровати, на которой посапывал — разборки взрослых не помешали мальцу уснуть — Францишк, зашёлся в тихом плаче. — У него истерика, — пояснил Альфельд, — а лучшее средство от неё — пощёчина, но бить омег не в моих правилах даже с лечебной целью. Никакая истерика не могла оправдать мерзкое поведение, которое Вельесу с его небогатым опытом в отношениях раньше казалось допустимым. Отец предупреждал, но слышать он ничего не хотел. Стоило встретить своего омегу, чтобы мозги встали на место. Раньше Любек вызвал бы чувство жалости, но теперь прилипшие ко лбу кудри, мокрый мех шубы и опухшие глаза вызвали лишь чувство брезгливости. Когда он более-менее успокоился, Вельес предупредил: — Пойдёшь отсюда ты один, если будешь чудить. Сына я тебе не отдам до тех пор, пока не выздоровеет. Уяснил? — Францишк будет носить — а может, уже и носит — другую фамилию, но обращение к нему: «Сын», — по-прежнему легко срывалось с языка. Любек, закусив руку, кивнул. — Вот и славно. Вельес потёр некстати разнывшуюся ногу, жалея, что поддался на уговоры Эвко. Прошло всего ничего времени, как тот приехал, а хлебнул дерьмеца, лившегося из поганых ртов. — Жар спал! — Любек коснулся лба сынишки и поправил одеяльце. Теперь, когда он успокоился, его лицо вновь показалось Вельесу красивым. Он, невзирая на дурной нрав, сына обожал. Даже отойти от постели отказался, когда отец позвал его выпить чай с бутербродом: — Я перекусил. Пока не хочу. — Поднявшись и скинув, наконец, треклятую шубу, добавил: — А вот супчик бы сыну сварил, когда проснётся, если позволите, конечно. — Позволим. Мы же не изверги какие, — отозвался отец. Любек остался с сыном, когда все покинули спальню. Вельес не помнил, когда в этом доме в последний раз было так людно. В довершение ко всему явился Теуш и, удивлённо хлопая глазами, уточнил: — Что здесь происходит? — Что-что? Племянник твой нас переполошил, вот что! — буркнул отец, после принялся делиться подробностями. Вельеса по-прежнему снедало любопытство, зачем Любек вернулся, но приставать с расспросами сейчас — верх глупости. Всё равно он узнает. — Идём. — Он протянул руку Эвко. — Куда? — удивился тот. — Домой. — Но… — По скошенным в сторону спальни глазам и дураку ясно, что Эвко хотелось помочь несчастному ребёнку, даже в ущерб своему — гнев Любека мог не пройти даром. Он бы заупрямился, если бы не вмешался Альфельд: — А я тут на что, по-твоему?! — И я — тоже. Не ссы, зять, с гриппом мы и без врача справлялись, а с врачом — тем более. Правда, Горьич? — Отец приобнял его. — Правда! — Альфельд не оттолкнул его. Они были разными, но, к удивлению Вельеса, поладили. Их мнения насчёт того, что Эвко нужен отдых, сошлись, и он послушался, хотя и с неохотой. Он витал в облаках, точнее, в грозовых тучах, пока собирался. Заговорил лишь на полпути к дому: — Вот видишь, как плохо здесь без медика… Вельес, не желавший — изнуряющей стычки с Любеком ему хватило с лихвой — словесных перепалок, в ответ лишь яро отшвырнул окурок и глубоко вдохнул, чтобы успокоиться.