От Судьбы не уйдешь

      * * *       Жаркий удушливый день застыл недвижностью и тишиной, слепящее солнце и небеса медленно побелели, а вскоре и посерели: дневное светило стало бледным пятном в серой дымке, но жара не уходила.       Один из мальчишек, поправляя убогую рубашонку и подвязывая кушак, повел носом:       – Будет гроза.       Второй лениво потянулся, тоже набросил рубаху, подобрал закатившуюся в осоку потрепанную соломенную шляпу, кинул недовольный взгляд через густые ветви на небо, и оба, переглянувшись, наперегонки припустили по пыльной дороге.              Торговцы в городе, посматривая вверх сквозь гроздья фонарей, спешно убирали лотки и тенты, горожане захлопывали ставни, прохожие торопились по домам. Один из мальчишек, пошуровав в кушаке, выудил несколько медных монет и рванул за разносчиком пирожков, намереваясь выторговать скидку: все равно торговли сегодня вечером для того не будет. Другой, пожевывая уже порядком изгрызенную соломинку, ничуть не обратив внимания на исчезновение сотоварища, неспешно шел по улице, лавируя между спешащих людей, в суете готовых затоптать мелкого мальчонку.       К тому моменту, когда он переступил порог храма, над крышей загрохотал гром, заставив трястись массивные стены, а по запыленному крыльцу ударили крупные капли дождя. Полоса света за проемом двери потемнела; на камни крыльца и перил словно опрокинули полное ведро, по каменным ступеням потекла вода. В душноватую пыльную жару темного помещения дыхнуло прохладной свежестью и резковатым запахом грозы.       Мальчишка обернулся, откинув за спину шляпу и подставляя обгорелое лицо порыву свежего ветра, и чуть не зажмурился, когда в глаза ударила яркая вспышка молнии, еле различив темный высокий силуэт в сиренево-белом сиянии проема. Пока он пытался проморгаться, высокий худощавый юноша, придерживая одной рукой соломенную шляпу-доули, несмотря на туго затянутый шнурок чуть не унесенную ветром, быстро ступил внутрь, едва не налетев на застывшего у входа мальчишку, но в последний момент сделал ловкий шаг в сторону, одним плавным движением обогнув его. Еле слышно хлопнули отяжелевшие от влаги широкие рукава.       С соломенной шляпы ручьями стекала вода, но она же и спасла укрывшегося от грозы прохожего: пострадали лишь полы и рукава, сейчас темнеющие иссиня-черным цветом на фоне серовато-синего бедного одеяния, лишь кое-где забрызганного каплями воды. Вернувшись к порогу и отжав около и так залитого косыми струями снаружи входа края рукавов, он чуть встряхнул руками и, не обращая внимания на мальчугана, двинулся внутрь храма.       Мальчишка проследил за ним взглядом. Посетитель, похоже, не проявлял интереса ни к обстановке, ни к статуе божества, а просто искал сухое место с крышей над головой, чтобы переждать непогоду.       В храме было пусто и темно; на подсвечниках белели жалкие огарки давно погасших свечей, лампады были пусты, на алтаре перед статуей божества догорала одна-единственная толстая палочка благовоний, дым от которой тревожно колыхался от порывов ветра.       Еще не заброшенно, еще не разрушено; тихо и немного позабыто, словно дом, в котором хозяин редко бывает. Тихо и спокойно.       Юноша обогнул стол для подношений и пристроился на широком основании колонны слева от статуи, скрестив ноги и устало положив кисти рук на коленки. С длинных худых пальцев и полей шляпы медленно стекали капли воды.       Мальчишка, немного подумав, последовал его примеру, устроившись у колонны справа, напротив него, прислонившись спиной к гладкому крашеному дереву и продолжая пожевывать травинку. Но через некоторое время скучное сидение утомило его, и он, обойдя кругом стол для подношений, уставился на статую.       Из любопытства пытаясь найти сходство с оригиналом.       Благодаря Черноводу у него было не только представление об истинном небесном облике Бога Войны, но и целая коллекция его земных образов, которые тот принимал, спускаясь для помощи смертным. Впрочем, ожидаемо, статуя не была похожа ни на один из них.       Простое деревянное крашеное дерево – ни литья, ни позолоты; впрочем, в Чанъани*, несмотря на статус второй, "западной" столицы, ныне это остался единственный действующий храм Иньюя. Прочие, более богатые, давно забрал себе Циин: как когда-то Му Цин, воспользовавшись своим Принцем как ступенькой, чтобы добраться до Небес, без капли благодарности и сожалений забрал положенные своему благодетелю место и храмы, так и Цюань Ичжэнь, подобранный Инь Юем и благодаря ему взобравшийся на Небеса, сперва задвинул шисюна за свое плечо, в самый темный и неприметный угол, а теперь и попросту отобрал их общие храмы в единоличное пользование, выкинув статуи своего благодетеля, как ненужную вещь.       Хуа Чэн тихо усмехнулся: воистину, в этом мире ничего не меняется. И пусть храм Иньюя не разрушен и не сожжен – пройдет несколько лет, и здесь будет стоять статуя другого божества, а не заслуживший такого обращения, слишком добрый бог, сгинет в безвестности.       – Над чем смеешься? – неожиданно раздался слева негромкий голос.       – А?       Мальчишка резко обернулся.       Юноша продолжал сидеть недвижно, но, похоже, именно он обращался к нему.       Действительно, над чем он смеется?       – Над скульптором, – мальчишка недовольно скрестил руки на груди. – В таком доспехе невозможно сражаться. А меч – не цзянь, а зубочистка какая-то! И рукоять... этот мазила хоть когда-нибудь меч в руках держал?       – А ты-то держал? – в голосе юноши послышался смешок, но он все же встал, подошел к изваянию и с любопытством задрал к нему голову, чуть придерживая край шляпы.       – А ведь верно... – через некоторое время признал он. – И откуда ты знаешь?       Хуа Чэн сдержал вздох – уж ему-то не знать, но изобразил мальчишеское хвастовство:       – Конечно я знаю! Мой... мой господин был великим воином! Лучше всех богов войны!       Юноша добродушно хмыкнул.       Мальчишка тем временем воодушевленно стал расписывать огрехи горе-художника, и даже, выудив из угла короткую метлу, попытался изобразить, что было бы, имей реальный человек вооружение статуи и попытавшись с ним сражаться.       На длинном выпаде пустой желудок тщательно созданного тела неловко забурчал.       – Ты голоден? – спросил юноша.       – Пустяки, – махнул рукой Хуа Чэн и мысленно заворчал: где там двойник Хэй Шуя, гуль его сожри, затерялся? Собирался раздобыть им перекусить, но небось в одну мордашку по примеру оригинала сожрал все булочки и пошел добывать чего-нибудь еще.       – Держи. – Юноша порылся в сумке и протянул ему кусок лепешки и горсть мелких спелых слив.       Хуа Чэн окинул его внимательным взглядом: руки жилистые, но чрезмерно худые, одежда бедна и залатана; парень, похоже, и сам голодает, но готов поделиться единственным обедом с нищим мальчонкой?       Но какой настоящий нищий откажется от еды?       Изобразив стеснение, он со словами благодарности доброму даочжану все же цапнул лепешку и пару слив, как наконец от входа раздалось мокрое шлепанье босых ног.       – ...и собаку в такую погоду не выгонит... – раздалось тихое недовольное бормотание и плеск воды по камню, когда Хэй Шуй отжал свои длинные черные волосы, а после, как искупавшаяся псина, встряхнул головой, захлопав мокрыми прядями хвоста по плечам и рассыпая вокруг крупные капли. Кое-как убрав налипшие пряди с лица, он наконец нашел глазами присутствующих и пошлепал к ним, оставляя за собой полосу натекающей с одежды воды.       Окинув быстрым недоверчивым взглядом юношу и на мгновение задержавшись на лепешке со сливами в руках Хуа Чэна, он чуть пнул его локтем в бок и пробормотал:       – Везунчик.       – Что так долго? – хмуро бросил приятелю Хуа Чэн.       – А то ты одной булочкой наелся бы! – буркнул в ответ Хэй Шуй, оглядываясь, на чем бы разместиться. Наконец он подволок из дальнего конца к стене храма пару небольших широких лавок и снял с плеча свернутый в сумку широкий кушак. Упакованные в промасленную бумагу пирожки были еще теплыми, и вслед за ними на скамью водрузился даже небольшой пузатый кувшинчик.       – Вино?       – Обойдешься, – буркнул Хэй Шуй. – На вино у меня денег нет. Вода с диким медом. Зато сладкая!       Пока приятель возился с припасами, Хуа Чэн пригласил к импровизированному столу и даочжана, как тот не отнекивался; впрочем, выходя из ситуации, Хуа Чэн предложил не угощаться, а меняться. На сливы, сушеные персики и орехи, которые нашлись у юноши: мальчишкам хотелось сладкого, а остывшие булочки завтра все равно были бы уже невкусными.       За порогом храма продолжала бушевать гроза, хлеща по стенам потоками воды, и юноша прикрыл двери, чтобы не сквозило; Хэй Шуй тем временем отыскал несколько наиболее уцелевших огарков и слепил пару пригодных свечей. У даочжана нашлось огниво, и вот троица разместилась на скромный обед.       Хуа Чэн незаметно дергал за мокрые пряди Хэй Шуя, чтобы тот не наглел и не хомячил, объедая действительно оголодавшего беднягу, пока юноша задумчиво жевал пирожки; сам же вцепился в сладкие, почти перезревшие и истекающие соком сливы. Хэй Шуй, изредка бросая на него мрачный взгляд, в итоге неспешно грыз орехи, а вскоре вообще сделал вид, что задремал.       Идиллию прервал шум от двери и топот ног: мимо них к алтарю проковылял совершенно вымокший старик, неловко поклонился, достал из рукава пучок палочек благовоний и судорожно осмотрелся в поисках огня.       Заметив дрожащие свечи около троицы, он проковылял к ним:       – Позвольте, позвольте...       Дрожащими руками он совал концы ароматных палочек в пламя, но отсыревшие благовония никак не желали загораться, нервируя старика.       – Разрешите мне, дедушка, – Хуа Чэн, не выдержав, коснулся сморщенной руки. – Давайте я их аккуратно обсушу, и тогда все загорится. А вы пока хлебните сладкой воды и отдышитесь.       – А, да... – старик судорожно впихнул палочки в ладонь мальчишки и, поддерживаемый Хэй Шуем, сделал несколько глотков из кувшинчика.       – Что у вас стряслось? – тем временем спросил юноша, выйдя из глубокой задумчивости.       – Внучка... внучка пропала... малая... три годика всего... демон, демон ее уволок! – всхлипнул старик, размазывая слезы по морщинистым щекам. Хэй Шуй тем временем опять протянул старику кувшинчик и успокаивающе – или чтобы не поперхнулся – аккуратно похлопал его по спине. Старик на мгновение закатил глаза, словно от волнения чуть не упал в обморок, но быстро очнулся. – Черным дымом явился и уволок!       – Где? Когда? – судя по тону, юноша нахмурился.       – В... в нашей деревне... Шуанъань.... она в пяти ли отсюда... к югу... Сноха нам утром завтрак да обед в поле принесла, так пока тарелки на циновке расставляла, малышка рядом игралась, и вот, на моих глазах – черный дым, и все, и нет ее! – старик снова расплакался. – Уж и так, и сяк пытался ее схватить, а нет, не успел, уволок ее проклятый!       – Успокойтесь, дедушка, может быть, я смогу помочь, – сказал юноша. – Я раньше боролся с нечистью, может...       Он забрался в рукав, доставая талисманы, рассматривая и словно пересчитывая их.       – Надеюсь, этого хватит... – задумчиво пробормотал он.       Хэй Шуй скептически покачал головой из-за спины старика и отобрал палочки у Хуа Чэна, пока старик, плача, рассыпался в благодарностях. Тонкие пальцы скользнули вдоль благовоний, а острые взгляды на мгновение встретились над пламенем свечи.       "Наш проголодавшийся зеленый недодруг. Его ци, и по воспоминаниям старика скорее всего он. Я говорил, что ближайшие дни он будет шалить. Иди, я прослежу за молитвой и подношением"       "Всегда любил убивать пару птиц одной стрелой"       "Везунчик"       – Я знаю, где эта деревня, даочжан, – сказал Хуа Чэн. – Могу проводить вас, а то погодка такая... а дедушка и так устал, пока добрался сюда.       – Верно, – кивнул Хэй Шуй. – А я пока позабочусь о дедушке. Мы помолимся о благополучном исходе дела, а утром вернемся в деревню. Встретимся там.       – Тогда... – юноша убрал талисманы и одним плавным быстрым движением поднялся с лавки, – не будем терять времени. Идем.       ___       * Кот не собирается вводить новые названия и сущности для имеющейся географии, потому использует знакомое Чанъань (совр. Сиань).              * * *