Пропаганда

Солнце низко висело над горизонтом, заливая холодным бледным светом сонную деревню Литтл-Хэнглтон. Несмотря на ранний час — ещё не было даже четырёх вечера — люди уже стекались на ночную праздничную мессу. Том стоял, скрестив руки, и смотрел на далёкое мерцание огней в окнах домов внизу. Он ничего не чувствовал по отношению к Рождеству. Холодная отрешённость, простое наблюдение за жизнью, которая не касалась его собственной. Гермиона стояла в нескольких футах от него, засунув руки в карманы плаща, а её дыхание вырывалось мягкими облачками. Прохлада и тоскливость этого места, казалось, проникали в её сознание, её обычно яркие глаза потускнели, словно в них притаилось что-то невысказанное. — Что-то ты тихая, — заметил Том. — О чём задумалась? Гермиона не отрывала взгляда от тропинки, ведущей к церкви: — Я просто думала об этом месте, — медленно начала она, колеблясь, словно тщательно взвешивая слова. — Усадьба Риддлов… Обо всём, что здесь произошло. Выражение лица Тома почти не изменилось, но уголки его рта дёрнулись в лёгкой усмешке: — А, так ты наконец-то хочешь поговорить об этом, — сказал он с опасной непринуждённостью в тоне. Гермиона повернулась к нему с серьёзным выражением лица: — А смысл? Я знаю, что ты убил их всех именно здесь. Том встретился с её взглядом, упиваясь беспокойством золотисто-карих глаз. На мгновение между ними воцарилось тягостное молчание, нарушаемое лишь отдалёнными восклицаниями деревенских жителей. Он ждал в её голосе намёк на обвинение, нравоучительный тон, который так часто сопровождает подобные беседы. Но его не было. Только спокойная правда. Он издал мягкий, презрительный смешок: — Они заслужили это, — сказал Том, прорезав жёстким голосом холодный вечерний воздух. — Мы это уже обсуждали, — пожал он плечами. — Мой отец, его родители — они были слабы. Малодушные, полные гнева, обиды… Они думали, что лучше меня, — скривил он губы в злой усмешке. — И умерли, как собаки, коими и были. А самому бешеному псу была оказана честь приблизить меня ещё на один шаг к бессмертию. Гермиона нахмурила брови, её глаза будто что-то искали на его лице. Она подошла к нему ближе: — Может, они и были ужасными людьми, — сказала она тихим, но ровным голосом. — Но… признай, Том. Что-то тебя до сих пор гложет. Уж кто-кто, а ты бы смог придумать другое место жительства для портключа, если бы не хотел здесь оказаться. Том перевёл взгляд на усадьбу, силуэт которой вырисовывался на фоне тусклого серого закатного неба. Дом стоял вдалеке, тёмный и обветшалый. Том стиснул зубы. В глубине души он знал, что Гермиона понимала его, как никто другой. Правда в её словах несколько больно его уколола, но он не был готов в этом признаться даже самому себе. — Не могу отрицать, что мне приятно вспомнить, кто я такой, — встретившись с её недоумевающим взглядом, он насмешливо, язвительно ухмыльнулся. — На что я способен. К тому же это отличное прикрытие — заброшенный дом мертвеца, забытый всеми и каждым. Гермиона покачала головой: — Ты обманываешь сам себя. Ты пришёл сюда, потому что часть тебя всё ещё связана с ними. И всегда будет. Том ничего не сказал, его глаза сузились, наблюдая за жителями деревни, а губы скривились. Он презирал их всех — простых людей, обывателей, которые цеплялись за свои ложные надежды и бессмысленные ритуалы, возлагая всю веру на несуществующего Бога. Том мог бы стать им для них, если бы захотел. Он давно разработал пошаговый план — простой, но гениальный. — Им ни за что не понять, — пробормотал он, обращаясь скорее к себе, чем к Гермионе. — Они славят своего бога, бьются головой о землю и не знают, что такое настоящая сила. Гермиона тоже посмотрела на крестьян, но её лицо смягчилось от их вида: — Для них дело не в силе, Том. Дело в связи. Они общество. Семья. Слово «семья» повисло в воздухе, как невысказанное укоризненное напоминание. Семья Тома лежала мёртвой в земле под ними — похороненная на кладбище у подножия холма. Если вообще нашёлся кто-то, чтобы их похоронить как подобает. Гермиона, казалось, почувствовала перемену в его настроении: — Не хочешь зайти на кладбище? — мягко спросила она. — Не терпится познакомиться с моей семьёй? — расхохотался Том. — Нам не нужно их благословение, — подмигнул он ей. — Ну, раз ты так хочешь. Не дав ей времени на ответ, Том схватил её за руку и повёл по тропинке вниз к семейному кладбищу. Холод усиливался по мере того, как они спускались с холма. Все звуки стихли, остался только хруст снега под ногами и шёпот ветра в кронах деревьев. На кладбище было тихо, надгробные камни обветшали и покрылись студёным мхом. Это было место безмолвия, забытое временем. Здесь была поставлена точка на роде Риддлов. Они медленно шли мимо могил, пока Гермиона не остановилась перед обветренной мраморной плитой.       ТОМ РИДЛЛ       1905 — 1943 — Какой молодой, — ахнула она. Том уставился на могилу с бесстрастным выражением лица. Он ничего не чувствовал — ни гнева, ни горя, ни удовлетворения. Только пустую отрешённость. — Он всего лишь имя, — холодно сказал Том без малейшей эмоции в голосе. — Имя и лицо, которые ничего для меня не значат. — А для меня значат, — тихо заметила Гермиона, и, встретившись с ней взглядом, он заметил в её глазах что-то, чему не смог подобрать названия. Она провела рукой по покрытому мхом камню. — Он всё равно был твоим отцом. Даже если он не хотел им быть. Том стиснул зубы. Он ненавидел слово «отец». Отец был добрым призраком других мальчиков из приюта. Отцом был навязанный ему пастором Бог — и он был общим, любящим всех сирот, всех людей одинаково, — но вместо этого одинаково обрекающий всех на страдания. Слово «отец» подразумевало какую-то связь, некую ответственность. Его отец был для него никем. И всё же Том стоял возле могилы и не мог объяснить, как же так получилось, что он всё равно с ним связан. — Он был слабым, — наконец сказал Том жёстким голосом. — А я нет. Гермиона встала, на мгновение задержав взгляд на могиле, а затем снова повернулась к Тому: — Ты не слабак, Том. Но это не значит, что ты должен носить это с собой вечно, позволять месту определять тебя. Мы не наше прошлое. Том пристально на неё посмотрел, не до конца понимая, к чему она клонит. Он пришёл сюда один раз, чтобы всех их убить. И ещё один, когда бывал в этих краях, чтобы спрятать кольцо Гонтов в хижине своего дегенерата-дяди. Всё. Это не означает давать прошлому его «определять». Он перевёл взгляд на могилу, собираясь отмахнуться от её слов, списать их на бессмысленную болтовню. Он собирался заявить, что в нём нет приписанной ею сентиментальности. Но что-то ему не давало это сделать. Том резко выдохнул и отвернулся от могилы: — Пойдём. Гермиона кивнула, но не стала больше ничего говорить. Она осторожно взяла его за руку, и они вместе пошли прочь с кладбища, оставляя могилы Риддлов позади себя. Оказавшись за оградой, укрытые холмом от крестьян, Том взглянул на Гермиону, и выражение его лица слегка смягчилось: — Что думаешь о тихом рождественском ужине в «Дырявом котле»? Гермиона слабо улыбнулась: — Тихий ужин — это хорошо. Не говоря больше ни слова, Том взял её за руку, и они исчезли с тихим хлопком, оставив позади холод и призраков Литтл-Хэнглтона. Они появились в шумном тёплом пабе: потрескивание огня и весёлые разговоры резко отличались от пронизывающего холода кладбища. В конце концов, это был Сочельник, хоть никто из них не чувствовал себя особенно празднично. Первым делом они вышли к тупику с кирпичной стеной, открыли проход в Косой переулок и отправились в «Гринготтс»: нужно было разменять немного денег. Было приятно снова держать в руках галлеоны и сикли, казалось, именно у этой валюты есть вес — во всех смыслах. Тяжёлые монеты не идут ни в какое сравнение с магловскими деньгами, а изящная гоблинская чеканка — с кустарными деньгами Волшебной Бразилии. Том подошёл лишь одним глазом взглянуть на то, что стало с лавкой «Боргин и Бёркс». Видимо, её владельцы по-прежнему сидели в тюрьме: витрины были заколочены тёмными досками. Посмотрев на Гермиону, он увидел её довольное лицо и лишь усмехнулся. Том обвил рукой её талию, отчего она удивлённо пискнула, и притянул к себе, вдохнув цветочный аромат её волос, распушившихся от густого лондонского тумана. В «Дырявом котле» они выбрали тихий столик в углу, подальше от толпы, и заказали простую еду — что-то тёплое, уютное и непримечательное. Какое-то время они сидели молча, а Том поглядывал на Гермиону. Она была неподвижна, погружена в свои мысли, но между ними царило спокойствие — тихое понимание, не нуждающееся в словах. По крайней мере, на сегодня этого было достаточно.

***

Рождественские праздники наконец-то закончились, и наступили обычные, но холодные будни. Прежде чем они вернутся в Кастелобрушу, нужно было закончить одно важное дело. Неизвестно, когда им снова повезёт оказаться в Британии без ведома Министерства. — Сегодня я познакомлю тебя с одним человеком, — сказал Том Гермионе, пока она собиралась утром. — Надень что-нибудь приличное. Гермиона фыркнула: — А обычно я одеваюсь неприлично? — Когда как, — без обиняков ответил Том, не обращая внимания на её возмущённый вид. — Но сегодня ты должна выглядеть особенно презентабельно. — Должна кому? — огрызнулась она. — Своему светлому будущему, — хмыкнул Том. Он подошёл к шкафу и перебрал несколько вешалок. — Никуда не годится, пошли купим тебе подобающее платье. — А не много ли ты на себя берёшь? — фыркнула Гермиона. — Когда ты подрастёшь, то поймёшь, чего стоит репутация… — надменно, но с насмешкой парировал Том. — Я старше тебя! — Ты младше меня на пятьдесят три года, — ослепительно улыбнулся Том, потрепав её волосы. — А первый кирпичик репутации — внешний вид. Надевай что хочешь, мы купим тебе подходящее платье. — Ты бы иногда задумывался над своими словами, — закатила глаза Гермиона. — Хоть бы постарался казаться вежливым. С тебя не убудет. После быстрого завтрака на первом этаже «Дырявого котла» они отправились в Косой переулок. У мадам Малкин быстро нашлось подходящее чёрное кружевное платье с летящей юбкой. Больше всего Тому нравилась открытая спина — когда Гермиона заколола волосы в высокую причёску, он смог разглядеть её позвонки на гладкой коже, и в этом было что-то необычайно притягательное. Но никто, кроме него, больше этого не увидит — к платью шла чёрная шёлковая мантия в соответствии с чистокровным этикетом, — и это нравилось ему ещё сильнее. Когда часы подбирались к пяти — самое время для важного чаепития, — они снова были в «Дырявом котле». На этот раз пришло время воспользоваться Каминной сетью. — Повторяй за мной, — бросил Том пригорошню летучего летучего пороха в камин. Он ступил в зелёное пламя. — «Резиденция Лестрейндж, Эссекс», — чётко произнёс он, и от его взгляда не ускользнуло лёгкое беспокойство в глазах Гермионы. Через считанные секунды Том вышел в тёмную прихожую старинной усадьбы. Не такой роскошной, как родовой замок отца Лестрейнджа, но достаточно шикарной, чтобы в одном предбаннике по нормативам детских домов можно было разместить сирот пять-шесть. Том принялся убирать палочкой сажу с плеч, и вскоре из камина вышла из Гермиона, чьё платье он тоже очистил. — Ничего не бойся, — сказал Том, протягивая локоть. — Ты со мной, — заверил он её, а затем поднял голову и посмотрел куда-то в пустоту. — Том Риддл к мистеру Лестрейнджу. В ту же секунду перед ним раздался хлопок, и из воздуха появился молодой домовой эльф в плаще из бархатной портьеры, подвязанном жгутом с кисточкой, — по крайней мере, молодой по сравнению с рухлядью, когда-то прислуживавшей Хепзибе. — Мистер Риддл! — воскликнуло существо. — Хозяин глазам своим не поверит! Пройдёмте в гостиную, — суетился эльф, показывая дорогу. — Они с мадам и юным хозяином в парке на прогулке, но я сию же минуту отправлюсь за ним! Слуга проводил их в изысканную гостиную, обшитую панелями из красного дерева с тёмно-изумрудными толстыми коврами на полу и тяжёлой мягкой мебелью из коричневой и тёмно-зелёной кожи. Два дивана с резным журнальным столиком между ними расположились возле высокого камина из тёмного мрамора, весело потрескивающего толстыми поленьями, а на стенах висели зачарованные картины с пейзажами, но среди них не было ни одного портрета. На полках стояли различные волшебные безделушки, передаваемые из поколения в поколение, но в остальном комната была довольно пустой. Это была личная гостиная Лестрейнджа для особых разговоров и гостей. Том сел на один из диванов вместе с Гермионой. Эльф хлопнул в ладоши, и на журнальном столике появился чёрный чайный сервиз с золотыми узорами: три чашки из тонкого фарфора, большой заварочный чайник, из носика которого шёл пар, молочник со свежими сливками, сахарница, блюдце с дольками лимона и этажерка с пирожными. В следующую секунду эльф с хлопком исчез. Гермиона сидела на самом краю дивана, положив руки на сжатые колени. — Ты со мной, — повторил Том. — Расслабься. Считай, что пришла к себе домой, — добавил он, вальяжно откинувшись на спинку дивана. — Ты даже не предупредил о визите? — настороженно спросила Гермиона. — Зачем? — хмыкнул он. — Не знаю, чего ты так боишься, но сейчас сама всё увидишь. Хочешь чаю? — Не думаю, что вежливо начинать, когда не все ещё собрались, — заметила она. На это Том лишь громко рассмеялся и, взмахнув палочкой, разлил чай по чашкам, добавил в одну каплю сливок — как больше всего нравилось Гермионе, — а затем отлевитировал её к ней. В свою он бросил дольку лимона. Не успел он сделать глоток, как с очередным хлопком в гостиной появился Лестрейндж. — Риддл! — воскликнул он с нескрываемой радостью в голосе. — Где ты был?! Я тебя повсюду искал! Он немного набрал веса с их последней встречи и слегка отпустил свои тёмно-русые волосы, но хоть он и выглядел на пару лет старше, сейчас его ореховые глаза светились ребяческим восторгом. — У меня были дела, — просто ответил Том, ставя чашку обратно в блюдце. — Познакомься с Гермионой. Лестрейндж взял её свободную руку и оставил учтивый лёгкий поцелуй на костяшках. Сама же обладательница руки, казалось, слегка побледнела, но не подавала виду. Том уже привык, что она достаточно напряжённо относилась к особенно старомодным порядкам, видимо, к её времени они окончательно стали пережитком прошлого. — Рад познакомиться, Гермиона, — добавил Лестрейндж и отпустил её руку. — Взаимно, — улыбнулась с неочевидным притворством Гермиона и учтиво кивнула. Том накрыл ладонью её пальцы, которые только что поцеловали, и переплёл со своими. Тем временем Лестрейндж сел на диван напротив и взял последнюю чашку, добавив в неё две ложки сахара. Помешивая чай, ни разу не задев фарфоровой стенки, он снова воскликнул: — Ну, рассказывай! Где ты был? — Тебя это не касается, — отмахнулся Том. — Мы зашли буквально на десять минут, по делам. Рука Лестрейнджа замерла с ложкой: — Что случилось? — серьёзно спросил он. — Ничего, — снова отпил чай Том. А затем добавил холодным тоном: — Пока, — краем глаза он заметил, что Гермиона слегка напряглась. — Дело вот в чём, — отставил он чашку на стол. — Мне нужно заключить с тобой Непреложный обет. — Ты сомневаешься в моей преданности? — насторожился Лестрейндж. — Ничуть, — улыбнулся одними уголками губ Том. — Но люди слабы, тайны имеют свойство ускользать случайно, а это недопустимо, — серьёзно продолжал он. — Ты должен поклясться, что никому не расскажешь, что встречался или общался со мной или с Гермионой, а когда я снова появлюсь под новым именем в публичном пространстве, ты никому не скажешь, что за этой личиной стою я. Том почувствовал на себе пронзительный взгляд Гермионы. Слегка повернувшись, он увидел, как она искоса на него смотрит из-за края чашки. Лестрейндж же не обращал внимания на её напряжённость, по крайней мере, ничуть не подавал виду. — А я-то сам узнаю тебя под новым именем? — Ты точно узнаешь, — властно заверил его Том, несколько покровительственно улыбнувшись. — Вот тогда-то твоей единственной задачей станет убедить остальных. Лестрейндж кивнул. На него можно было положиться. Он множество раз проявлял свою преданность и в целом вёл себя как верный пёс. Но теперь у него родился ребёнок, а значит, нельзя быть до конца уверенным, что глупые людские привязанности не одержат над ним верх в самый неподходящий момент. В остальном он был одним из самых разумных школьных товарищей, а потому негласно стал его правой рукой ещё в Хогвартсе. — Гермиона, не окажешь ли ты нам честь скрепить Обет? — повернулся Том к ней. Она слегка прищурилась, но достала палочку: — Конечно. Том благодарно улыбнулся, а затем повернулся обратно и кивнул хозяину дома. Лестрейндж встал сбоку от журнального стола и опустился на колени. Том последовал за ним, а вскоре подошла и Гермиона. Мужчины переплели руки, и она прикоснулась к ним кончиком своей палочки. — Обещаешь ли ты, Лестрейндж, никогда ни при каких обстоятельствах не сообщать, не разглашать, не произносить, не показывать — случайно или добровольно, магическим и магловским образом, — что ты видел Тома Риддла или Гермиону Грейнджер после 1946 года ни в каком месте, ни в какое время? — Обещаю, — кивнул он. С кончика палочки Гермионы сорвался язык пламени и обернул их руки тонкой раскалённой проволокой. — Обещаешь ли ты, Лестрейндж, никогда ни при каких обстоятельствах не сообщать, не разглашать, не произносить, не показывать — случайно или добровольно, магическим и магловским образом — о любом контакте с Томом Риддлом или Гермионой Грейнджер? — Обещаю, — ответил он. Из палочки вырвался ещё один язык пламени, переплетясь с первым, будто тонкая изысканная цепь. — Обещаешь ли ты, Лестрейндж, никогда ни при каких обстоятельствах не сообщать, не разглашать, не произносить, не показывать — случайно или добровольно, магическим и магловским образом, ни одному зверю, существу, человеку, волшебнику или ведьме, ни одному предмету — истинную личность Лорда Волдеморта? Палочка Гермионы на их руках слегка дрогнула, а она сама еле слышно ахнула. — Обещаю, — твёрдо сказал Лестрейндж, и их руки опутала третья огненная нить. Том широко улыбнулся, обнажив зубы, а затем перевёл взгляд на Гермиону. С её лица сошли все краски, а глаза были круглыми, как чашки, тёмными, будто в них налили слишком заваренный чай. На самом их дне плескался неподдельный ужас.

***

Непреложный обет не был единственной причиной, чтобы наведаться к Лестрейнджу. Теперь у них был доступ к библиотеке старинного волшебного рода, а многие книги в его коллекции никогда даже не попадали в продажу. Для начала Том истребовал несколько томов о магии стихий и об аконите для Гермионы. Они проводили начало каникул за домашней работой, и хоть у них были разные проекты, они всё равно работали сообща, делясь своими находками и поправляя ход размышлений друг друга. Разумеется, никто не собирался уступать первенство, и каждый был уверен, что именно его работа станет лучшей. Но на каникулах они позволили себе небольшую вольность, соскучившись по работе друг с другом. Однажды утром Гермиона заявила: — Всё-таки у нас каникулы, можно немного и отдохнуть. Я собираюсь повидаться с Септимусом, — пока надевала толстый свитер поверх платья. Сидящий в жёстком кресле у окна Том оторвал взгляд от страницы, как раз когда она вытаскивала волосы из-под воротника. Глядя, как она взбивает примявшиеся золотисто-каштановые кудри, он сказал ровным голосом: — Исключено. Она возмущённо скрестила руки на груди: — А тебя кто-то спрашивал? Том вздохнул и закрыл книгу из библиотеки Лестрейнджа: — Гермиона, ты же знаешь, что я хочу числиться пропавшим без вести. — И поэтому ты шастал к Лестрейнджу? — фыркнула она. — Если ты не заметила, только к Лестрейнджу, и даже с ним я заключил Непреложный обет. Запамятовала? Ты же там была, — язвительно ответил Том. — Я тоже могу заключить с Септимусом Непреложный обет, если таковы условия, — заявила Гермиона. — Серьёзно? — расхохотался Том. — «Дорогой Септимус», — сделал он свой голос издевательски высоким, чтобы передразнить Гермиону. — «Мы не общались два года, а вот и я, только мне от тебя нужен Непреложный обет!» — ты как себе это представляешь? — давился он смехом. Она сжала руки в кулаки: — Но ты же так сделал! — Лестрейндж мне не друг, — пожал плечами Том. — Я могу с ним так общаться, а он соблюдает субординацию. Ты же будешь выглядеть попросту смешной. Гермиона рыкнула и перевела разговор в другое русло: — Зачем вообще притворяться пропавшим без вести? — Так нужно, — просто ответил Том. — Так нужно тебе! — выкрикнула Гермиона. — Я даже не знаю, зачем ты скрываешься. Он слегка нахмурился, всматриваясь во вспыхивающий в её глазах гнев: — Когда придёт время, я тебе расскажу. Оно ещё не пришло. — Аргх, — рыкнула она, — как ты меня достал! — не унималась Гермиона, раздражённо прохаживаясь взад-вперёд. — Ты ждёшь, что я тебе всё расскажу, во всём откроюсь — а сам! В лучшем случае ставишь перед фактом. Я думала, ты понял, что вырастешь тронутым на голову, но нет — снова, как говно, всплыл Волдеморт! Том встал с кресла и подошёл вплотную к ней, глядя на неё сверху вниз из-за большой разницы в росте: — Толку, что ты мне рассказываешь то, что сочтёшь нужным, а сама спишь и видишь, как сбежать от меня на целых полвека. — Сколько можно мне это вменять! — Сколько можно туда рваться! — Там вся моя жизнь, Том, как ты не понимаешь, — её глаза метали молнии. — Все мои близкие! Слова противно звенели у него в ушах: — Так уж все? — мрачно уточнил он. — Нет, но с Септимусом же ты не даёшь мне увидеться, — огрызнулась она. Том понимал, что она это говорит нарочно, желая задеть его в порыве гнева, но от этого слова не переставали разъедать его мозг, как капельки кислоты. Быстро сжав челюсти, он злобно прошипел: — И не дам. — Да кто тебя спрашивает! — замахнулась она на него, но Том с лёгкостью перехватил её тонкое запястье. Другой рукой он крепко сжал второе и свёл их вместе. Зажав их одной ладонью, свободной он начал медленно распускать узел галстука, оттягивая его в сторону: — Сколько раз тебе повторять, что я дам сдачи? — низким голосом спросил он. Гермиона не ответила, лишь бросила взгляд в сторону, где на тумбочке лежала её волшебная палочка. Том проследил за ним и ухмыльнулся. Она попыталась дёрнуться, но её движения казались ему не более чем лёгким весенним ветром. Если бы он захотел, если бы усилил хватку, он мог бы сломать её запястья без магии, и они оба это понимали. — Забудь, — со смешком проследил Том за её взглядом и, зажав галстук в зубах, встал позади неё, а затем завёл её руки назад. Гермиона ахнула, когда он принялся туго завязывать тонкую полосу ткани на её запястьях, и от этого звука у него встали дыбом волоски на шее. Было что-то неумолимо притягательное в том, чтобы делать это без помощи магии, ловкие пальцы машинально затягивали крепкий узел, которому их учили на военной подготовке в отряде. Том собирался предаться самым физическим из ощущений, а с ними так хорошо сочеталась примитивная работа руками. Обойдя её из-за спины, он широко улыбнулся в ответ на её возмущённый вид и бесполезные дёрганые попытки освободить руки от узла. — Том! — гневно воскликнула Гермиона. — Что ты задумал?! — Ничего особенного, — прикусил он губу, чтобы не рассмеяться. — Просто не хочу быть избитым. — Хуже ребёнка! — возмущалась она. — Развяжи меня! — А то что? — слегка наклонил он голову набок. Пару раз бесплодно дёрнувшись, Гермиона слегка успокоилась и гневно сдула упавшую на глаза прядь. В её глазах пылал огонь, в котором помимо ярости начало разгораться что-то ещё. В нём Том был готов гореть целую вечность. Это был его персональный Ад. — Сколько можно меня подозревать и проверять? Я тебе уже даже сказала, что твоя… И не раз, — горько выплюнула Гермиона. Том сделал шаг ближе, чувствуя, что в нём пробуждается что-то тёмное, но такое манящее, в мыслях проносились обрывки снов, которые он видел многие сотни ночей, но не решался претворить в жизнь, чтобы не разрушить их хрупкую связь. Возможно, подвернулся шанс это исправить. Тяжело сглотнув, он встал вплотную и немного наклонился, чтобы их лица оказались лишь в нескольких дюймах друг от друга: — Покажешь? — напряжение между ними можно было ножом резать. Воздух будто трещал от электричества. Гермиона приподнялась на цыпочках, чтобы поцеловать его, но он лишь усмехнулся и выпрямился, отступив на полшага назад — ей теперь не дотянуться до его губ. В её глазах мелькнуло разочарование, но поцелуи он решил оставить на потом. Она приподняла бровь: — Что ты задумал? — Я хочу кое-что попробовать, — ответил он ровным, низким голосом, за которым тщательно скрывалось его волнение. — Если для тебя это в какой-то момент станет слишком, скажи мне сразу, а не дуйся потом, поняла? Гермиона медленно кивнула, не отводя медленно расширяющихся глаз от его правой руки. Он действовал быстро, чётко: раз — вытащил язычок ремня, два — расстегнул пряжку, три — одним резким взмахом выдернул его весь из петель брюк. Том снова подошёл ближе и, тяжело сглотнув, стараясь не выдавать беспокойства и нетерпения, затянул его на её тонкой шее. Достаточно туго, чтобы это было ощутимо, возможно, опасно, если делать резкие движения, но всё равно достаточно слабо, чтобы Гермиона могла беспрепятственно дышать. Она стояла как вкопанная, но молчала, будто ожидая, что последует дальше. Обмотав свободный конец ремня вокруг правой ладони, левой он расстёгивал пуговицы на своей ширинке. Гермиона оставалась с покорным, слегка недоумевающим видом, но её карамельно-карие глаза будто потемнели, став оттенка горького шоколада. В них словно затаилось нечто столь же бесовское, инфернальное, что сжирало Тома изнутри, грозясь выжечь его дотла, если он продолжит бесполезные попытки затоптать это пламя. От этого контраста между внешней невинной покорностью и дьявольской опасностью внутри член Тома быстро наливался кровью — шесть пуговиц и два крючка, что за садист придумал эти выкройки! И ещё три на шортах! Наконец все пуговицы ему поддались, и он стянул брюки вместе с трусами до щиколоток. При виде его эрекции у Гермионы слегка разомкнулись губы, а в глазах появился как будто бы восхищённый блеск, как и всякий раз, когда она смотрела на него обнажённым. Казалось, она любуется его членом, а Том в эти минуты особенно любовался ею. Такой светлый ум — и с таким тёмным омутом внутри, почти как его собственный. Том наслаждался её порочностью почти так же сильно, как и ей самой. — Думаю, — усмехнулся он, — тебе придётся открыть рот пошире. На этих словах он слегка потянул ремень вниз, и Гермиона покорно встала на колени, слегка прищурившись, взглянув на него снизу вверх. Она приблизилась, слегка высунув язык, чтобы провести вдоль одной из вен на его члене, как она обычно делала. — Нет, — слегка оттянул ремень Том, — в этот раз ты будешь делать только то, что я скажу. Понятно? Гермиона приподняла бровь, немного недоумевающе ухмыльнувшись, но медленно кивнула. Её молчание лишь распаляло его сильнее. Не считая одной осечки, она будто интуитивно понимала, чего именно он от неё хочет, что в системе координат Тома служило очередным доказательством, что Гермиона его и для него. — Открой рот, — приказал он, довольно улыбаясь её беспрекословному подчинению. Том резко вошёл в него насколько мог глубоко, уперевшись головкой в её глотку. Сделав ещё один оборот ремнём вокруг ладони, он крепко удерживал голову Гермионы на месте, начав трахать её рот. Гермиона не разрывала с ним зрительного контакта, несмотря на то, что из внешнего уголка одного глаза выкатилась непроизвольная слеза. Когда это случилось впервые, Том резко всё прекратил, но тогда она его заверила, что это всего лишь рефлекс. Гермиона покорно принимала его, силясь сохранять дыхание размеренным, её щёки всё гуще покрывались румянцем, а взгляд слегка затуманился. От подобного полного подчинения Том возбуждался всё сильнее, и уже вскоре, гораздо быстрее обычного, почувствовал, что его яйца приподнялись. Он резко вышел из её рта и, ослабив ремень, встал у неё за спиной. Теперь пряжка была на задней стороне шеи, скрываясь под тяжёлыми локонами волос. Том поспешил стянуть ногами брюки с щиколоток и потянул ремень наверх. — Иди к кровати, — приказал он хрипловатым голосом. Гермиона проследовала к краю, ведомая его импровизированным поводком. Свободной рукой Том провёл по её бёдрам, сжав ягодицу, а затем задрал юбку, просунув ладонь между ног. Её бельё промокло насквозь, отчего он не смог удержаться от широкой улыбки. — Порочная девчонка, — довольно протянул он, отодвигая ластовицу в сторону. — Будто специально для меня, — проскользнул он внутрь сразу двумя пальцами и принялся двигать ими, слегка сгибая, чтобы задеть ту самую точку, от которой Гермиона всегда стонала особенно громко, как и сейчас. — Идеальная. Почувствовав, что её влагалище стало горячее, а дыхание — чаще, Том вытащил руку и слегка потянул ремень к себе: — Кончать ещё рано, — тихо сказал он ей на ухо и крепко обхватил за талию. Том приподнял её, чтобы поставить на кровать на колени. — У меня на тебя планы. Одно быстрое размышление, и взмахом руки он испарил всю её одежду, кроме чулок и пояса. Она напоминала ему самый прекрасный подарок на Рождество, вся перевязанная лентами: с галстуком на запястьях, подвязками на бёдрах, ремнём на шее. Тяжело сглотнув, Том запустил свободную руку в её волосы и опустил голову, чтобы Гермиона легла грудью на кровать. От открывшегося вида и без того излишне возбуждённый член болезненно дёрнулся, и Тому пришлось сделать пару долгих, размеренных вдохов и выдохов. Гермиона покорно оставалась на месте, молча, не шевелясь — понимая его без слов. Наконец, он сделал шаг вперёд и прижался членом между её ягодиц. — Раздвинь ноги шире, — приказал Том, чтобы она оказалась на нужной высоте. Он медленно, беспрепятственно входил в неё, любуясь тем, как его член исчезает в её налившихся кровью и блестящих от смазки половых губах. — Ох, Том, — протяжно выдохнула она. — Да, Гермиона? — насмешливо обратился он, начав толкаться в неё на всю длину, постепенно набирая скорость. — Ах, Том! — лишь кричала она в ответ, вызывая у него вдоль позвоночника крупные, колючие мурашки. Он крепко сжимал её ягодицу свободной рукой, ненадолго запрокинув голову к потолку, чтобы не кончить слишком быстро. Это было восхитительно, Гермиона была великолепна. Том продолжал толкаться в неё, забыв, о чём вообще была их ссора. Через считанные минуты, задыхаясь, она выдавила: — Том, я кончаю, — сопроводив это высоким стоном. — Я больше не… Гермиона не смогла договорить, закричав, пока рассыпалась в его руках прямо на его члене, а Том призвал всю свою силу воли, даже на секунду подумал о скипидарном дыхании миссис Коул, чтобы не финишировать самому. Ещё слишком рано. Он замедлился, позволяя ей пережить оргазм, но не остановился полностью. Комната наполнилась звуками её тихих всхлипов, его тяжелого дыхания и шлепков двух тел. — Ты прекрасна, когда кончаешь, — прохрипел Том ей на ухо. — А теперь я хочу, чтобы ты сделала это снова. Он снова толкался в неё с прежней скоростью, наслаждаясь, как его яйца бьются о её горячий, влажный клитор. Гермиона стонала и выкрикивала его имя — единственное, на что она была способна, вся стянутая его путами, а Том… Том так сильно прикусил нижнюю губу, чтобы удержаться от своей разрядки, что чувствовал во рту металлический привкус крови. Не удержавшись, он крепко шлёпнул её ягодицу свободной рукой, отчего Гермиона так сладко всхлипнула, что у Тома приподнялись яйца, но он по-прежнему держался. Любуясь расцветающей краснотой на шелковистой бледной коже, он слегка наклонился вперёд и принялся медленно обводить пальцами её набухший клитор, а другой рукой чуть сильнее потянул ремень так, что крики Гермионы стали чуть более сдавленными. Ещё пару толчков, и её снова накрыл оргазм, а от жара её влагалища и силы сокращений Том наконец-то позволил себе кончить следом с глухим рыком, вогнав член как можно глубже. Он выпустил ремень и обхватил её талию обеими руками, слегка наклонившись вперёд, и хрипло дышал, пока неудержимо изливался в неё. Её связанные руки касались его живота, а сама Гермиона подрагивала в его объятиях. — Моя, — прохрипел он возле её уха. — Твоя, — прошептала она в ответ. — Но только попробуй себя так вести вне спальни, — добавила она, переведя дух. Том осторожно вышел из неё и, призвав палочку из кармана брошенных на пол брюк в руку, наложил выученное в библиотеке Кастелобрушу Противозачаточное заклинание. — А то что? — насмешливо спросил он, взмахом палочки развязывая галстук на её запястьях. Гермиона перевернулась на спину и встретилась с ним с лукавым взглядом своих — снова — золотисто-карих глаз: — Яйца отрежу, — серьёзно сказала она, потирая затёкшие места на руках. — Одно Режущее заклинание… Том лишь громко рассмеялся и плюхнулся на кровать, притянув её к себе. — Я не шучу! — возмущённо воскликнула она. — Я знаю, — улыбнулся он. — Поэтому я и… — подходящее слово подбиралось с трудом, — здесь, — накрыл он её губы своими в запоздалом поцелуе.

***

Улицы Лондона изменились. Том почувствовал это, как только они впервые оказались в Магловском Лондоне, ступив в густой от тумана зимний воздух города, который больше не принадлежал ему. Некогда гордая столица Империи теперь казалась разрозненной, наводнённой незнакомыми лицами, а воздух господства, который когда-то источала Британия, превратился в нечто меньшее, слабое. Разрушенные бомбёжками улицы снова отстраивали, но новые здания были убогими, дешёвыми, оскорбляющими облик города. Нормирование никуда не ушло — три года после войны, а люди всё ещё пересчитывали унизительные талоны на еду. Улицы Лондона заполонили чернокожие мигранты, будто теперь это Гарлем. Том презирал перемены, особенно те, которые не мог контролировать. Падение Британской империи — потеря Индии, а вместе с ней и мирового авторитета Британии — стало ещё одним напоминанием о хрупкости мира. А Лондон, этот город, который должен был стать его площадкой для игр, теперь казался чужим, хаотичным. Мир словно насмехался над ним. — Позор, — злобно пробормотал Том себе под нос. Его взгляд метнулся к группе иммигрантов, беседующих на углу улицы. — Они позволили рухнуть всей Империи. Гермиона шла рядом с ним, молча, но настороженно. Она знала, что лучше не влезать, когда он был таким — когда огонь его ярости горел слишком близко к поверхности. Но она не могла не взглянуть на него, почувствовав перемену в его настроении. — Сейчас всё так, Том, — мягко сказала она, пытаясь разрядить напряжение. — Мир меняется. И будет меняться каждый день. Рука Тома сжалась в кулак, ногти впились в ладонь. — Только не для меня. Это было невыносимо: этот мир, его мир, двигался вперёд без его разрешения. Казалось, будто кто-то украл у него что-то, что принадлежало ему по праву. Он видел себя правителем этого места, и всё же оно было сломано, захвачено, вышло из-под контроля. Каждая улица, по которой он проходил, казалась ему предательством. Но больше всего его грызло чувство, что у него отняли нечто принадлежащее ему — нечто жизненно важное, чему он пока не мог дать названия. Он не мог избавиться от этого ощущения, словно от зуда в голове, который он не мог почесать, — постоянное напоминание о том, что он больше не хозяин всего, что его окружает. Они вернулись в свой номер в «Дырявом котле». Внутри всё было чисто, организованно — всё на своих местах, как он оставил. Навязчивая потребность Тома в порядке позволяла ему хоть как-то контролировать ситуацию. Он ненавидел беспорядок и хаос, созданные не по его воле. Его ум всегда был расчетлив, всегда предвидел. Но в последнее время даже это его подводило. Том бросил взгляд на небольшой письменный стол, где среди бумаг лежала Сфера Пачамамы — на первый взгляд непримечательный артефакт, просто безделушка с самоцветами, но обладающий огромной силой. Он полагал, что она может стать ключом к видению будущего, к формированию событий по своему усмотрению. Тот его путь, что знала Гермиона, лишь один из многих, и он не собирался по нему следовать. Но каждый раз, когда Том пытался использовать Сферу, она отказывалась подчиняться его приказу. Шар был древним, говорят, когда-то он принадлежал могущественным провидцам в Андах и мог указывать будущие пути тем, кому хватало сил им владеть. Но когда Том держал его, сосредоточив свой разум, тот упрямо молчал, не поддаваясь, как замóк без ключа. А то, что всё прекрасно работало для Гермионы, приводило его в ярость. Том бесплодно перекатывал шар в руке, когда она подошла из-за спины и мягко сказала: — Хочешь, я снова попробую? Может, увижу что-то, что может тебе помочь. В прошлый раз, когда она это сделала, то сутки лежала без сил, несмотря на Укрепляющий раствор. — Даже не думай об этом, — отмахнулся Том. — Но… Пожалуй, есть смысл воспользоваться возможностью изучить его силу. Жди здесь. Он аппарировал прямиком в библиотеку Лестрейнджа. Домовой эльф помог ему найти подходящие книги: «Тайны темпоральных прорицаний», «Жертвы видений», «По волнам изменчивого будущего», «Кровные узы Судьбы», «Оракул Нексус: прорицания через темпоральные жертвоприношения». Когда Том снова появился посреди их гостиничного номера со стопкой фолиантов, Гермионы уже не было на месте. Крепче обхватив стопку, чтобы случайно не уронить книги на скользкую брусчатку, он отправился в кафе, где они когда-то завтракали почти каждое утро, лишь начиная общаться. Гермиона уже сидела там за их обычным столиком, а перед ней стояли две тарелки с традиционным английским завтраком и чайник «Эрл-грея». — Где ты был? — укоризненно спросила она. — Я принёс книги, — широко улыбнулся он, глядя, как в ту же секунду озарилось её лицо. Они просидели в кафе до самого вечера. Завтрак плавно перетёк в обед, а тот — в ужин. После нескольких лет экзотики простая британская еда казалась особенно вкусной: пастуший пирог, тосты с «Мармайтом» или тушёной в томатном соусе фасолью, жареная в пивном тесте рыба с картошкой и пюре из горошка, настоящий бекон, а не куски жира, который американцы жарят до состояния деревянных щепок, сконы, крампеты и даже отварная морковь — всё это они ели будто впрок. А самое главное, нигде больше не было такого вкусного чая. Они даже подумывали закупить с собой, и побольше. Когда на Косой переулок опустилась глубокая ночь, а свет фонарей на улице смешивался со светом в кафе, которое готовилось к закрытию, на стекле окна перед Томом и Гермионой лежал целый ворох скомканных бумаг и листков с заметками. И ничего из прочитанного не приближало их к разгадке. Они узнали про зловещие ритуалы для особенно точных прорицаний и про различные опасности, подстерегающие прорицателей, обращающихся к манипуляции временем, но ничто не могло ответить на вопрос о принципе работы Сферы. У Гермионы были усталые глаза и тяжёлый от разочарования голос: — Мы просмотрели все тексты. Нет ничего, что объяснило бы, почему она работает для меня, но не с тобой. Том жёстко сидел на удобном деревянном стуле, сосредоточенно читая книгу перед собой — «Оракул Нексус». Он перелистывал страницы со спокойным напряжением, не обращая внимания на нарастающую боль в висках. И тут его взгляд зацепился за что-то новое. Главу, которую они просмотрели. Он постучал пальцем по странице: — Возможно, вот оно. Гермиона наклонилась и прочитала название главы вверх ногами: — «Цена видения: жертвы души», — нахмурила она брови. — Жертвоприношения? Голос Тома был спокойным, выверенным, хотя напряжение в его позе выдавало его: — Судя по всему, для которых прорицаний требуется что-то большее, чем просто магия. Возможно, Сфера питается тем же. — Что ты имеешь в виду? — с беспокойством спросила она. Том начал читать вслух, его голос был размеренным, холодным, но не без любопытства: — «Волшебники и ведьмы издревле владели навыками прорицания. Прежде чем наши предки смогли осознать свою магию и упорядочить её, вывести законы, известные нам в настоящее время, и создать привычные нам инструменты, они обращались к духам естества. Древнейшие способы прорицаний были доступны лишь тем, кто готов отдать часть себя. Чтобы заглянуть за Завесу, требовалось не просто кровь или сила, но сама суть души. Чем сильнее душа, тем яснее видение. Чем слабее… Тем больше её будет использовано». Лицо Гермионы побледнело, когда до неё дошёл смысл слов. — Душевные силы… — пробормотала она, глядя на него. — Вот почему мне удавалось увидеть исходы, а тебе — нет, как ты бы ни пытался. Том сжал край страницы пальцами, будто сопротивляясь желанию вырвать её из книги. Он знал, что некоторые заклинания будут ему недоступны, когда сделал выбор о создании крестражей. Но если Патронусом он был согласен пожертвовать, то прорицания — совсем другое дело. Сама мысль об этом была ему отвратительна. Вздохнув, он решил обратить внимание и на другую проблему. — Они требуют не только силы, но и жертв. И ты… Ты дала ему то, что они хотели. Гермиона сглотнула, ясно вспоминая, насколько истощённой себя чувствовала после использования Сферы. По её словам, это была не просто физическая усталость — внутри неё была какая-то пустота, что-то более глубокое, чем натруженные мышцы и перегруженная магия. — Я не знала, — прошептала она. Том захлопнул книгу и резко встал: — Ты больше не будешь её использовать. Я тебе запрещаю. — Да кто тебя будет спрашивать? — фыркнула она. — Ты не знаешь, с чем имеешь дело, — сказал он серьёзным тоном. — Это древний артефакт, и он не предназначен для того, чтобы им владел кто-то один. Неужели ты думаешь, что я позволю тебе рисковать своей душой ради того, чтобы заглянуть в будущее? Подумай ещё раз. Он встретился с ней взглядом. Гермиона смотрела на него с возмущением, ей претило, когда ею командуют. Её глаза пылали от недовольства, упрямства, и она едко процедила: — Ты мне не указ. Мне важно знать, что будущее, по крайней мере, не становится хуже. — А мне на него плевать, если ты из-за этого пострадаешь. Ты больше не будешь ею пользоваться, — мрачно ответил он. — Почему ты так себя ведёшь? — с вызовом спросила она. — С каких пор тебя волнует риск? Том протянул руку и крепко сжал её тонкое запястье, ощущая пальцами её пульс. — Думаешь, я позволю тебе растратить себя на сомнительные, лишь возможные, даже не определённые видения? — сказал он, его голос был низким и опасным, хотя и утратил часть прежней холодности. — Думаешь, я буду стоять в стороне и позволю тебе уничтожить себя? У Гермионы перехватило дыхание, и на мгновение между ними воцарилась тишина. Он крепче сжал её запястье и посмотрел ей прямо в глаза. — Ты моя, Гермиона, — сказал он, его голос был мягким, но властным. — Ты сама признала. Я не позволю тебе жертвовать собой ни ради этого, ни ради чего бы то ни было. Губы Гермионы слегка приоткрылись, пульс участился под его пальцами. Мгновение они сидели неподвижно, его слова будто повисли в воздухе. Она чувствовала — не могла не ощущать — его собственничество, что так отчаянно конфликтовало со всеми её самодостаточными убеждениями. Но всё же было что-то ещё — что-то, что заставляло её оставаться на месте, не отстраняясь. Наконец она медленно выдохнула, её голос смягчился: — Том… — Ты больше не будешь использовать Сферу, — повторил он непреклонным тоном, хотя его пальцы на её запястье слегка ослабли. — Я не позволю. Гермиона сглотнула и ещё мгновение изучала его лицо, прежде чем наконец кивнула: — Ладно, — тихо сказала она. — Не буду. Том притянул её за руку к себе и поцеловал, не обращая внимания, что они в публичном месте. — Мы найдём другой способ, — заверил он её, отстранившись. — Увидим будущее и без неё. В идеале, конечно, лично, а не пространными видениями, — подмигнул он ей, глядя, как на её лице расцветает нежная улыбка.

***

Том Риддл лежал в полумраке раннего утра, положив голову на прохладную подушку, и смотрел на слегка потрескавшийся потолок. Слабое зимнее солнце проникало сквозь шторы, отбрасывая мягкие тени по комнате. Он лежал неподвижно, но в его голове ревела буря — расчётливый вихрь проносящихся мыслей и планов. Наступил день его рождения. Последний день уходящего года, последний день его двадцатиоднолетия и начало того, что, по его мнению, станет ещё одним годом, когда он продолжит опережать всех и вся. Он повернул голову в сторону, чтобы посмотреть на Гермиону, чьё тепло тела он ощущал рядом с собой. Её дыхание было медленным и ровным, длинные ресницы слегка подрагивали во сне, а выражение лица оставалось безмятежным. Ночью она прижалась к нему, забросив на него ногу. Том не возражал. Том, еле касаясь, провёл пальцем по руке Гермионы, прочерчивая линию её зеленоватой вены. Она слегка вздрогнула, глаза открылись. Гермиона сонно улыбнулась ему: — С днём рождения, — прошептала она хрипловатым ото сна голосом. Губы Тома растянулись в улыбке. Может, он не считал этот праздник важным, но в прошлом году осознал его прелесть. Сегодня был его день. Разумеется, каждый день был его днём, но разве он станет жаловаться лишнему вниманию? Гермиона приподнялась на локте, лениво выводя пальцами узоры на его обнажённой груди, отчего на ней проступали еле заметные мурашки. — Ладно, с вечером мы определились. А что насчёт первой половины дня? — спросила она. — Чем бы ты хотел заняться? Он проследил за её пальцем, а затем ответил: — Мы останемся здесь, — сказал он спокойным голосом, но слегка дразнящим голосом. — Пока. Она снова улыбнулась, понимая, что он имеет в виду. В том, как Гермиона смотрела на него, было что-то пьянящее. Иногда ему казалось, что она смотрит на него, словно он центр её вселенной. Возможно, так оно и было. Том добился этого со временем, медленно и целенаправленно. Он был мастером в том, чтобы заставлять людей вращаться вокруг него, независимо от того, осознают они это или нет. Утро прошло в жарком мареве, мир за пределами их комнаты был забыт, сведённый к звукам их дыхания, сладким стонам, скрипу матраса и приглушённому зимнему свету. Том наслаждался властью над Гермионой и что её желание было таким явным и абсолютным, всегда отвечающим на его собственное. Строптивая, самодостаточная, силящаяся всё сделать сама и в одиночку Гермиона даже могла, забывшись, открыть перед Томом дверь, что повергло его в шок, когда она это сделала в первый раз. Но наедине, без посторонних взглядов и разделяющей их одежды она становилась податливой глиной в его руках. Только тогда она беспрекословно с ним во всём соглашалась. Прошли часы, тусклое утреннее солнце сменилось таким же тусклым полуденным, и в конце концов они поднялись с постели. Том был вполне готов провести так весь день, но Гермиона заранее настояла на выходе в свет. Накануне поход в его любимый джаз-бар казался отличной идеей, но сейчас, прижимая её стройное обнажённое тело к своей груди, он задавался вопросом, зачем вообще всё это задумал. — Но сначала подарки! — воскликнула Гермиона, скатываясь с кровати. Том перевернулся на спину и приподнялся на локтях. Может, он не понимал, почему день рождения стоит того, чтобы его отмечать, но не станет же он отказываться от подарков, право. Выдвинув один из ящиков в комоде и покопавшись в ворохе нижнего белья, Гермиона вытащила небольшую коробку, обёрнутую изумрудно-зелёной блестящей бумагой с серебристой атласной лентой. — С днём рождения, Том! — протянула она подарок. Он с любопытством приподнял бровь и развязал бант. Стянув бумагу, перед его глазами предстала простая картонная коробка. Том снял крышку и осмотрел содержимое: толстый чёрный кожаный блокнот с серебристыми уголками, чёрное перо и бутылочка чёрных чернил с серебристым отливом. Прежде чем он успел это как-то прокомментировать, Гермиона заявила: — Я знаю, что ты в детстве вёл дневник, — он хотел её перебить, но она так быстро тараторила, что ему не удалось вставить ни слова. — И я подумала, что, возможно, тебе бы не помешало снова излить куда-то свои мысли, упорядочить их и всё такое. Сначала мне казалось, что нужен какой-то волшебный, но потом вспомнила, как ты зачаровал свой ещё на пятом курсе, и решила, что ты справишься лучше любого доступного в продаже. А вот перо и чернила магические. Точнее, перо из хвоста чёрного феникса, в нём никаких особых свойств, просто, ну, это красиво, тебе же нравится, чтобы во всём был шик. Можешь сам ему приписать какой-то смертоносный символизм, между нами двумя, это по твоей части, — пожала она плечами. — Зато чернила спектральные, с добавлением лунного камня. Написанное ими видно только в лунном свете и после проявляющих заклинаний. С днём рождения! — обвила она его шею руками и оставила звонкий поцелуй на щеке. Том водил пальцем по мягкой коже с крупными пупырышками, по шелковистому перу, по холодному стеклу флакона чернил. Может, Гермиона не всегда его понимала, но если кому-то это и было дано хотя бы отчасти, то только ей. Его улыбка становилась всё шире. Вечером в бар они решили отправиться пешком, а не аппарировать напрямую. Улицы Лондона оживали в предвкушении новогодней ночи. Люди суетились, готовясь к празднику, торопились поскорее проводить уходящий год. Том наблюдал за ними с отстранённым любопытством. Внутри бара их встретил негромкий джаз, приглушённое освещение и запах сигарет. Здесь было не слишком многолюдно, но и не пусто. Они ничуть не рисковали встретить никого знакомого — все чистокровные волшебники будут на новогодней вечеринке Малфоев. Посетители были лишь одинокие души, кто приходит послушать музыку и потягивать напитки в тихом созерцании. Ни громких разговоров, ни буйного смеха. Это его вполне устраивало. Они нашли столик позади, подальше от посторонних глаз, но с хорошим видом на сцену. Том откинулся на спинку стула, чувствуя, как его окутывает мягкий гул музыки. Контролируемый хаос джаза в какой-то мере успокаивал. Это был единственный вид хаоса, который он мог терпеть — структурированный, целенаправленный, как он сам. Гермиона сидела напротив него, внимательно его разглядывая. Сегодня она выглядела попросту прекрасно: тёмные локоны обрамляли ее лицо, карие глаза с золотистыми прожилками были яркими, но полностью сосредоточенными на нём. Том заказал для них шампанского — всё же сегодня праздник. Пальцы Тома лениво барабанили по ножке бокала, а глаза с чувством тихого удовлетворения осматривали бар. Всё было так прекрасно устроено, так цивилизованно, так подходяще для такого человека, как он. Всё сегодня казалось правильным. Весь мир в этот момент, казалось, признавал его присутствие, словно знал, кто он такой и кем станет. — У тебя хорошее настроение, — заметила Гермиона, и её губы подёрнулись лёгкой улыбкой. — А почему бы и нет? — ухмыльнулся Том, проведя языком по кончику клыка. Гермиона насмешливо приподняла бровь: — В последнее время ты был… Ну, скажем, не очень доволен тем, как идут дела. — Дела? — повторил Том, слегка наклонив голову, как будто само это слово было оскорблением. — Гермиона, это всего лишь лёгкие препятствия, простые недоразумения. Временное отвлечение. Ничего не изменилось — я по-прежнему нахожусь именно там, где мне нужно быть. Он откинулся на спинку стула, позволяя пузырькам шампанского делать его легче: — А вот остальным — идиотам, мечущимся по своим маленьким жизням, — может показаться, что весь мир уходит у них из-под ног. Но не для меня. Никогда. Улыбка Гермионы стала ещё шире, её пальцы обводили ободок бокала, и тогда она наклонилась вперёд: — Ты действительно веришь в свою непобедимость, не так ли? — Конечно, верю, — весело ответил он. — Только посмотри на них, — жестом указал он на других посетителей, некоторые из которых погрузились в музыку, а другие вели тихую беседу, совершенно не замечая тихой бури в его голове. — Они играют в игру, которую даже не понимают. Но я вижу всю доску. Гермиона внимательно наблюдала за ним, в её взгляде мелькало любопытство и что-то ещё, что он не совсем распознавал: — А что, если они догонят тебя? Что, если игра изменится? Том сдавленно рассмеялся, звук был тёмным и низким: — Не догонят. Да и как они могут? Посмотри же, Гермиона. Они спотыкаются в жизни, думая, что делают выбор, а на самом деле они лишь реагируют на неё, а вовсе не подчиняют себе. Гермиона слегка наклонила голову, обдумывая его слова: — Ты всегда был уверен в себе, но сегодня… как никогда. — Вот такой вот я, — весело ответил Том, но в его голосе таилась некая железная нотка. — Это не просто уверенность. Это знание, — слегка наклонился он к ней, и их взгляды встретились. — Я рождён, чтобы изменить этот мир, сделать его таким, каким я считаю нужным. Люди, власть — всё это в моих руках. И я возьму всё мне причитающееся. Гермиона откинулась на спинку стула, отпивая из бокала: — Значит, ты ни о чём не переживаешь. А как же те изменения, на которые ты жаловался? — Переживаю? — повторил Том с презрением в голосе. — Нет, Гермиона. Может быть, это было раздражение. Но переживание? Никогда, — его глаза слегка сузились. — Пусть кто-то попробует что-то изменить. Пусть мир перевернётся под их ногами. Они просто о них споткнутся. Том сделал паузу, окинув взглядом комнату и не обращая внимания на окружающие их лица. — Но я буду стоять, не дрогнув. Потому что, что бы там ни происходило, сколько бы глупцов ни думали, что могут изменить ход событий, в действительности едва ли кто-то может это совершить. Ночь продолжалась. Они болтали о прошедшем годе, строили планы на будущее. Том даже вытащил Гермиону потанцевать, несмотря на её сопротивления. Сегодня он чувствовал себя могущественным, непобедимым. И не только потому, что это был его день рождения. А потому, что в этот момент всё было именно так, как должно быть. Всё было на своем месте — так, как он и рассчитывал. И никто и ничто не могло отнять у него этого. Ни сейчас. Ни когда бы то ни было.