Пропаганда

В своих долгоиграющих планах в отношении Гермионы Том не учёл одну деталь: каким бы он ни был Особенным, он, к большому сожалению, всё ещё оставался человеком. Одно дело — видеть сны, приводящие к утреннему конфузу, фантазировать, позволяя себе растворяться в мечтах, но, как выяснилось, совершенно другое — испытывать всё это в реальности. Стоило Гермионе один раз коснуться его члена, у Тома, перекрыв любые внешние звуки, зашумела кровь в ушах, а затем продолжила двигаться ниже. Он мог физически чувствовать, как весь доступный ему контроль к чему бы то ни было ускользает сквозь его пальцы. Возможно, в том же направлении, что и кровь. Этого он допустить никак не мог. Том будто метался меж двух полюсов: ему хотелось сохранить холодную голову и удерживать всё в своих руках, но одновременно ему было крайне любопытно, и он страстно желал испытать всё возможное — ведь он по своей сути был жаден до всего одновременно. Ко всему прочему Гермиона завораживала его: каждый раз, когда она находила решение быстрее него или указывала на его ошибку, он жаждал чуть ли не расколоть её череп, чтобы прикоснуться к её уму. Конечно, так это не работает, но позволить ей обхватить свой член губами и толкнуться как можно глубже — достаточно хорошая альтернатива. Все эти годы Том считал, что наслаждения плоти его никак не касаются. Они для слабых людей, оставшихся на одной ступени развития с животными. Разве это может сравниться с силой магии, струящейся по венам, с красотой проклятья, заявляющего всему миру о его могуществе? Любое отребье в состоянии познать физическое удовольствие, но только величайшие волшебники — истинное могущество колдовства. Лишь отбросы вроде его никчёмной матери, позорящей великий род Салазара Слизерина, готовы променять его на похоть. И всё же он ошибался. Доводить Гермиону до экстаза оказалось не меньшей магией. Магией было то, как его тело отзывалось на её выкрики его некогда презренного имени, и это было самой прекрасной музыкой, которую ему доводилось слышать. Магией было то, как она горела в его руках, оставляя на его языке слабый солёный привкус, сквозь который пробивалась едва уловимая, но такая упоительная сладость. Магией было то, как сияли её глаза, как пылало её тело, как она отчаянно отдавалась ему и как сильно жаждала его. Её тонкие пальцы путались в его волосах, оставляли царапины на его спине, били током его кожу, и он никогда прежде не чувствовал себя более могущественным. Том был в одном (полу-) шаге от того, чтобы поддаться и позволить ей ответить ему тем же: в конце концов, какой смысл становиться Богом, если не получать — не брать — всё, что захочешь, но назойливый зуд чувства потери контроля удерживал его от того, чтобы сорваться в эту бездну, и пока что он мягко отводил от себя нетерпеливую ладонь Гермионы. Возможно, причина, по которой он в последнее время стал особенно долго задерживаться в душе, заключалась не только в тренировках под жарким солнцем Рио. Как выяснилось, неучтённых Томом деталей было две: не он один стремился всегда добиться своего. Однажды вечером, когда они жарко целовались в кровати перед сном, Гермиона резко отстранилась от него. Не успел Том в недоумении спросить, в чём дело, она оставила поцелуй на основании его члена сквозь ткань пижамных штанов и принялась подниматься выше по всей длине. Затем Гермиона подняла голову и, глядя ему прямо в глаза, осторожно приподняв резинку, опустила штаны ниже. Тома будто парализовало. Назойливый голос, жаждущий полного контроля, кричал во всю глотку, но его заглушал шум в ушах. Как будто рядом — прямо в его голове — прозвучал взрыв, оставивший после себя тревожный звон. Не отводя своих бездонных сияющих глаз, Гермиона обхватила основание ладонью, и если до этой секунды у Тома ещё был шанс вырваться, то теперь он стал безвозвратно упущен. Он боялся даже пошевелиться, а раздражающий голос на задворках сознания принялся на все лады ругать его за слабость и человечность. Том внимательно следил за тем, как её острый язык тщательно проходится по его члену от основания к головке, повторяя узор его вен, постепенно обходя его весь по кругу. Её блестящие каштановые волосы рассыпались по его бёдрам, и он едва дышал, не в силах отвести взгляд. Мысленно он поблагодарил себя за то, что полчаса назад снял напряжение в ванной, иначе, возможно, на этом бы всё уже закончилось. Гермиона глубоко вздохнула и обхватила его губами, медленно опускаясь ниже. — Зубы! — прошипел Том, почувствовав резкую боль на своей плоти, смешивающейся с упоительным теплом её рта. Она открыла рот ещё немного шире — максимально широко — и поджала губы. Вскоре он почувствовал, как его член упёрся в её горло, а Гермиона издала нечленораздельный сдавленный звук. Том, не отрываясь, следил за ней, хоть его зрению немного мешали искры и редкие тёмные пятна. Она принялась медленно двигаться вдоль его ствола и каким-то образом догадалась подставить ладонь на оставшуюся длину. Том старался не думать, где она этому научилась. Сейчас он полностью сосредоточился на своих ощущениях. Он потянулся к её голове и намотал её мягкие кудри на свой кулак, мягко направляя её в нужном ритме. Свободной рукой Гермиона слегка сжала его мошонку, и Том не смог бы удержаться от сорвавшегося стона, даже если бы от этого зависела его жизнь. Все его силы, кровь, магия — всё устремилось к одной точке, и чувство казалось поистине неземным. Это было ощущение вне этого мира: он одновременно и потерял контроль, полностью отдавшись во власть Гермионы и её рта, и удерживал её, крепче сжимая её волосы. Он был и богом, на которого молились её губы, и растекающимся под палящим солнцем удовольствия слизняком. Испытывал и агонию, и блаженство. Когда Том почувствовал, что уже на грани, он попытался отодвинуть Гермиону, но она лишь сильнее втянула остатки воздуха, и он, не в силах сдерживаться, излился прямо в её горло. Из её глаз брызнули слёзы, она явно старалась не раскашляться, но всё равно сначала осторожно выпустила его изо рта, а затем проглотила его семя и вытерла тыльной стороной ладони вязкую слюну с подбородка. Если бы у Тома оставались хоть какие-то силы, чтобы удивляться, у него бы отвисла челюсть. В Хогвартсе в старших классах, когда поблизости не было девушек, его сокурсники не раз обсуждали фелляции. Разумеется, для подавляющего большинства это было всего лишь мечтой и фантазией. Но те редкие счастливчики, кому довелось это испытать (а чаще всего это были слухи от уже женатых старших братьев), как один утверждали, что ни одна женщина не станет это пробовать. Они все старались успеть заблаговременно вытащить член изо рта, а если не удалось — выплёвывали сбоку. Собрав последние остатки энергии, Том притянул Гермиону к себе и жадно поцеловал, чувствуя на своём языке еле уловимую, прежде незнакомую горечь. Гермиона широко улыбалась, несмотря на покрасневшие глаза и распухшие губы: — Почему же ты раньше не давал мне попробовать сделать тебе минет? Том вопросительно приподнял бровь: — Это ты про фелляцию? — выразительно перевёл он взгляд вниз и обратно на неё. Гермиона посмотрела на него в замешательстве: — Э-э, пожалуй. — Какой вульгарный неологизм, — хмыкнул Том. — Так почему? — настаивала на своём Гермиона. — Если честно, я уже не помню, — совершенно искренне ответил он, накручивая её локон на палец.

***

Наступил сентябрь — в Бразилию пришла весна. Они с Гермионой по-прежнему проводили свободное время в Волшебном Рио, а владелец кафе уже узнавал их и приносил кофе — наконец-то где-то в этом полушарии нашёлся приличный, — стоило ему завидеть их на пороге. На раскрытую книгу Тома упало письмо в ярко-зелёном конверте с синим сургучом. Подняв голову, он увидел парящего над ним огромного красного попугая ара с бирюзовыми перьями в хвосте. Птица громко гаркнула, а поднявшийся от его размашистых крыльев ветер почти опрокинул полупустую чашку. — Ой, какой красавец! — воскликнула Гермиона. — Нам нужно его угостить. Том лишь хмыкнул, распечатывая конверт. Ему было совершенно плевать на глупого попугая, и кормить он его не собирался. Тем более не эту тварь, кого Гермиона назвала красавцем, — Том такой чести ни разу не удостоился. Это было письмо из Кастелобрушу. Метнув один сердитый взгляд в сторону наглого зверя, довольно хрустящего семенами из половинки маракуйи, протянутой Гермионой, Том принялся читать вслух:       «Уважаемый мистер Риддл,       Благодарю Вас за Ваш интерес к школе магии Кастелобрушу. Мы с радостью приветствуем любые стремления обмена с нашей школой. Мы всегда открыты для сотрудничества с талантливыми магами и рады возможности поделиться нашим опытом.       В ответ на Вашу просьбу, я с радостью приглашаю Вас и Гермиону Грейнджер принять участие в нашей ежегодной летней международной стажировке, которая пройдёт с 13 декабря 1948 г. по 25 февраля 1949 г. Это отличная возможность для вас не только поделиться своими знаниями с другими учёными, но и углубить свои собственные навыки через взаимодействие с нашими преподавателями и другими стажёрами.       Программа включает лекции, практические занятия и обсуждения, которые помогут создать условия для плодотворного обмена опытом.       Пожалуйста, дайте знать о вашем согласии на участие и любых особых требованиях, которые могут у вас возникнуть.       С нетерпением жду вашего ответа.       С уважением,       Директор Бенедита Дораду». — Что думаешь? — спросил Том, складывая письмо. Он с неудовольствием отметил, что Гермиона всё ещё возится с попугаем. Теперь она с умиляющимся выражением лица гладила его перья, а чудовище довольно мотало головой. — Думаю, надо ехать? — перевела она сияющий взгляд на Тома. — Это потрясающая возможность! — Отлично, — достал он из внутреннего кармана пиджака чистый пергамент. — Отправимся до середины декабря в Перу? — Что, в само Дремучее Перу? — насмешливо спросила Гермиона. Том недоумённо посмотрел на неё, занося самозаправляющееся перо над свитком. — «Медвежонок по имени Паддингтон»? — слегка наклонила она голову. — Не понимаю, о чём ты, — бесстрастно ответил Том, выводя ответ для директрисы Дораду. Гермиона вздохнула: — Сколько же ещё книг не издано… — Можешь мне пересказать, — предложил он с лёгкой улыбкой, заканчивая письмо. Мало что могло сравниться для Тома со знаниями о будущем. Что-то потрясающе притягательное было в том, что из всего мира об этом знают лишь они двое. Тягаться с этим могли разве что некоторые особенно таинственные отрасли магии, на изучение которых обычным волшебникам не хватало духу. — Так что насчёт Перу? — Конечно, поехали! — кивнула Гермиона, поворачиваясь обратно к наглому попугаю, будто не обращая внимания на стиснутую челюсть и испепеляющий взгляд Тома. Если бы он не собирался использовать птицу для отправки ответа, то чудовище там уже давно бы не сидело. Нигде бы не сидело.

***

Приближался день рождения Гермионы, но впервые Том не знал, что ей подарить. Его не волновал ни собственный день рождения, ни чей бы то ни было ещё. Ему было не особенно понятно, почему люди носятся с этим днём и вкладывают в него сакральный смысл. Отмечать жизнь можно — нужно — каждый день, для этого глупо ждать целый год, а если ты планируешь жить вечно, то и вовсе нет нужды отсчитывать, сколько лет уже на исходе. Но людям их день рождения важен, а упускать повода лишний раз привязать Гермиону к себе он не собирался. Этот год отличался от всех предыдущих. Раньше Том дарил ей книги, но теперь они казались недостаточно хорошим подарком: конечно, Гермиона обрадуется любой, но на этот раз ему претило отделаться просто покупкой. На его последний день рождения она отдала ему книгу, принадлежавшую её отцу, книгу из будущего, и теперь любое издание из магазина казалось недостаточным. Тому нужно было во что бы то ни стало превзойти её. И не только её. Если за что-то и браться, считал Том, то нужно делать это лучше всех. Он многого не знал о прошлом Гермионы, но в её жизни были какие-то друзья, даже был какой-то парень, укравший её первый поцелуй. Наверняка они дарили ей подарки на праздники, что значительно усложняло задачу. Тому не было равных в дуэлях, но одно дело одолеть даже самого себя — его самого могущественного соперника, — и совсем другое — скрывающуюся тень прошлого, о которой почти ничего неизвестно. К тому же оставалась проблема денег. Разумеется, он мог бы поискать какое-либо редкое издание, выписать его из Лондона, да хоть с края света, но в текущем положении вещей Гермиона скорее расстроится его расточительности, и хоть у Тома не было никаких моральных возражений против воровства, её это тоже не обрадует. Гермиона уж точно поймёт, если он пойдёт той дорогой, что в какой-то мере раздражало, но, с другой стороны, если бы она была не в состоянии догадаться, то её бы в его жизни и не было. Что же касается рационально обоснованных книг, они их все уже купили вместе. Таким образом, Том пришёл к мысли, что подарок должен быть недорогим, но значимым. А что имело больше всего значения в этом мире? Магия, о чём тут вообще разговор. Бегая каждое утро вдоль побережья, Том много дней подряд перебирал в голове варианты. Он сразу отбросил готовые амулеты и зачарованные безделушки — слишком банально. Пришлось отмести и то, что понравилось бы ему самому: изощрённый яд, прóклятые реликвии, мощные артефакты (условно) тёмной магии — на это Гермиона ответит ему максимум немым недоумением, а сейчас его задача — найти что-то, что её обрадует. У неё будет ещё достаточно лет, чтобы оценить красоту и могущество всех граней волшебства. Продумывая подарок, Том осознал, что, несмотря на всю свою словоохотливость и их недавние откровения с ягуаром, он не так уж много знает о том, что действительно ей нравится. Гермиона мало распространялась о людях из прошлого и своей бывшей жизни в целом. Он знал достаточно, чтобы понимать, как её травмировала война, выяснил, кем стал, мельком слышал про тех, кого она потеряла, но на этом всё. Это придётся исправить. Том обязательно выяснит все её самые сокровенные мысли и тайны, но это должно произойти постепенно, а не допросом с пристрастием. Пока что главная задача — создать для неё значимый подарок, который бы показал ей, что она ему небезразлична, а заодно впечатлил бы её своим мастерством. Лучшим вариантом, пожалуй, будет её отец. Пусть Том не мог осознать их связь эмоционально или как бы то ни было ещё, нетрудно логически понять, что это важный мужчина в её жизни. Один из самых важных.

***

Солнце медленно опускалось за горизонт, окрашивая небеса Рио-де-Жанейро в насыщенные оранжевые и пурпурные тона. На фоне этого великолепия Том и Гермиона ждали прибытия своего волшебного каноэ на станции пляжа Копакабана, которое отвезёт их в Лиму. В Лиме не было волшебной улицы, как в Рио, поэтому они, памятуя прошлые ошибки, подготовились особенно тщательно. Они стали любимыми покупателями всей Авениды Маглантинки, особенно аптекаря. Том, не слушая замечаний Гермионы, выкупил весь ассортимент аптеки, не разбираясь, насколько вероятно, всё это может пригодиться. В двойном количестве. Раз она категорически отказывается от волшебной птицы для почты, то он купит всё хоть сколько-то необходимое, и это не обсуждается. В благодарность аптекарь дал им адрес волшебника, который продаёт Перуанский порошок мгновенной тьмы — конечно, возможно, у него есть своя аптека с необходимыми ингредиентами, но Том, как истинное дитя дефицита, предпочитал держать при себе запас и не рисковать понапрасну. По крайней мере, Гермиона не возражала против книг. Самое необходимое было скуплено ещё в первые дни, но на всякий случай они добавили к своей походной библиотеке некоторые справочники: целительство, местные травы, магия древних народов Южной Америки. Они долго бродили между полками, выбирая всё, что может понадобиться для их исследований, всё, что хоть сколько-то может оказаться полезным, попади они снова в глухие джунгли, на этот раз Дремучего — как они теперь называли его между собой — Перу. И вот они стояли на остановке в ожидании каноэ. Предвкушение нового места покалывало на кончиках пальцев. Вскоре прибыла долгожданная лодка. Вульгарно одетые — точнее, раздетые — волшебники и ведьмы выбирались из неё, отправляясь праздновать вечер субботы на улицы Рио. В Лиму же желающих поехать было значительно меньше: Том и Гермиона. Пара минут тошнотворного путешествия, и вот они уже всплыли на пляже на окраине района Мирафлорес, возле основания утёса на границе бухты. Тихий океан встретил их низким, но ещё не закатным из-за разницы во времени, солнцем, нежно-голубым океаном и тёмно-серой мелкой галькой. Процедура переезда в новые города и страны была у них доведена до автоматизма: найти отель возле крупнейшей библиотеки, заселиться, переехать в квартиру на более долгий срок, если они собираются задержаться. Первую неделю они точно проведут в разработке маршрута, но Том категорически отказался искать гостиницу поскромнее: город был похож на хлев, весь сделанный из глины и усыпанный песком на всех улицах, кроме главной площади и окрестностей, которые отстроили испанцы. Пока что самым большим — возможно, единственным — преимуществом Лимы было то, что люди здесь разговаривали на приятном языку чётком испанском, а не заторможенном, протяжном шепелявом португальском. На весь город нашёлся лишь один чистый отель младше тридцати лет, и если уж так вышло, что он самый шикарный в городе — это не вина Тома. Даже с учётом всех покупок у них оставалось достаточно денег до конца года, потом они будут в бразильской школе, где предоставляют полный пансион, а следом вернутся за своими деньгами в Мексику. В экономии на собственном чувстве прекрасного не было никакого смысла. В спорах Гермионы — тоже, и она это понимала.

***

На следующее утро наступил день рождения Гермионы. Когда Том вернулся со своей зарядки, она уже проснулась и читала в кровати книгу по истории инков. — Доброе утро, Гермиона, — оперевшись коленом на кровать, он наклонился и поцеловал её. — С днём рождения. Она улыбнулась, не разрывая поцелуя, и, отложив книгу, притянула его к себе, заставляя залезть в кровать. Внутренне Том поморщился от того, что она затащила его в постель в уличной одежде, но решил, что это решаемо простым Очищающим заклинанием и не стоит того, чтобы испортить момент. Гермиона отстранилась от него и внимательно осмотрела, будто что-то просчитывая: — Сегодня же мой день рождения? — Ну да, — не понимая, к чему она клонит, ответил Том. — А в день рождения загадывают желания? — слегка наклонила она голову. — Наверное, если разрезать торт, — в некотором замешательстве протянул он. — Ты у нас эксперт по дням рождения. Гермиона хитро улыбнулась: — А если его исполнение зависит от тебя, мы можем пропустить торт? — Проси меня о чём хочешь, тебе не нужно ждать для этого дней рождения, — с собственной лукавой улыбкой ответил он, заводя её руки за голову. — В худшем случае я просто откажу, — ухмыльнулся он и прикусил кожу на её шее. — Том, — тихо выдохнула она так, что он почувствовал тепло в своём члене. — В общем… — Говори, как есть, — низким голосом сказал он прямо на ухо, слегка оттянув мочку зубами. — Я хочу… — сделала она небольшую паузу, которой он воспользовался, чтобы сорвать ещё один тихий стон с её губ. — Я хочу тебя. Том замер, не до конца понимая, имеет ли она в виду то, о чём он подумал. Отстранившись от её шеи, он навис прямо над ней, продолжая держать её запястья наверху, и посмотрел прямо в глаза. В отличие от многих других людей, Гермиона не поддавалась ему, как раскрытая книга. Он видел в её взгляде смятение и решимость, похоть и испуг, любопытство и смущение — и всё вместе не давало никакого чёткого ответа. — Ты?.. — вопросительно начал он. Гермиона немного нервно облизнула губы: — Я хочу заняться с тобой сексом. Том не хотел признаваться даже самому себе, насколько ему нравилось, что она называла вещи прямо и открыто. Никакого пошлого «заняться любовью» — от этого словосочетания ему становилось физически плохо, никаких унизительных кличек, которые он слышал от своих ровесниц по отношению к своим ухажёрам, ни одного тошнотворного эвфемизма ни для одной части тела. Гермиона поначалу будто стеснялась называть всё своими именами, но даже тогда в худшем случае обходилась указательными наречиями. Лишь чёткие определения, научные термины и холодная логика — как и всё в Гермионе. Возможно, попытайся она поэтически приукрасить свою просьбу или смущённо подобрать изворотливые синонимы, его реакция была бы другой. Но от этих слов он был готов войти в неё сию же секунду. Три года его снов с минуты на минуту станут реальностью, и его эйфорию, казалось, можно было потрогать. На всякий случай он всё же произнёс: — Ты уверена? — немного сдавленным голосом, стараясь скрыть своё нетерпение. В ответ Гермиона лишь кивнула и, проскользнув рукой вниз по его животу, накрыла ладонью его уже твердеющий член. Два раза Том уточнять не собирался. Они быстро избавились от всей одежды, не отрываясь друг от друга ни на секунду. Он исследовал всё её тело, наслаждаясь её вкусом и нежностью её кожи, а заодно и силой, которой обладал над ней в этот момент. Гермиона была вся в его руках, и он собирался воспользоваться этим сполна. Раз уж они собираются дойти до конца, решил Том, то можно попробовать сделать и ещё кое-что, что ему так отчаянно не терпелось попробовать уже не одну неделю. Собрав пальцами побольше смазки, он медленно погрузил в неё средний, продолжая обводить клитор большим. От её стона его опалило жаром где-то в районе солнечного сплетения, опускаясь всё ниже, и в этот момент он чувствовал себя самым могущественным из всех когда-либо ступавших на этой земле — в этой Вселенной — в любой другой возможной Вселенной — волшебников. Медленно двигая пальцем внутри неё, ему оставалось только догадываться, каково будет наконец-то взять её, и как эти узкие стенки будут обхватывать его член… — Подожди, Том… — внезапно схватила его за запястье Гермиона, задыхаясь. — Ты знаешь заклинание против зачатия? — Нет, — нахмурился он. — А ты? — Тоже нет, — вздохнула она, отодвигая его руку. — Серьёзно?! — искренне удивился Том. — Но как же твои разговоры про женскую раскрепощённость в будущем? Гермиона смерила его возмущённым взглядом: — За кого ты меня принимаешь? Как-то не довелось. — Ладно, не волнуйся, — склонился Том над её шеей. — Я просто сдержусь, у меня всё хорошо с самоконтролем, — принялся он целовать её. Она раздражённо оттолкнула его: — Ты вообще ничего, что ли, не знаешь? Недостаточно просто, м-м, а ладно, — махнула она рукой, — вовремя вытащить. В твоём времени вообще никакого полового воспитания нет? Том прищурился: — Если ты такая воспитанная, то почему не знаешь заклинания? — усмехнулся он, наблюдая, как заливаются краской её щеки. — А что, если, — провёл он пальцем от ямки за её ухом вниз по шее, — обойтись известными нам? Думаю, например, «Акцио, семя»… У Гермионы от недоумения расширились глаза: — Ты серьёзно? — Абсолютно, — продолжал он проводить пальцем по её коже, теперь вдоль ключицы к центру груди. — Хорошо, ты права, приманивание не очень элегантно, — обводил он пальцем её грудь. — С другой стороны, испарение… — осёкся Том, заметив, что её недоумение превращается в злость. Он перевёл взгляд на потолок, слегка подкатив глаза, и после секундного размышления вновь посмотрел на неё и предложил: — Думаю, можно было бы слегка модифицировать заклинание Головного пузыря… — Том! — гневно воскликнула Гермиона, убирая его руку со своей груди. — Я не собираюсь так рисковать с кустарными заклинаниями. Возмущённо фыркнув, он перекатился на бок возле неё и подпёр голову согнутой рукой: — Аргх, — разочарованно простонал он, — ладно. Кажется, я видел зелье в книге, — приманил он невербально свою палочку откуда-то с пола. — Акцио, «Домашний справочник целителя». В ожидании, пока к нему прилетит вызванная книга, Том размеренно дышал, пытаясь думать на отвлечённые темы. В нём клокотала ярость от того, что ему не пришло в голову найти заклинание раньше или хотя бы купить больше книг по целительству, где можно было бы его встретить. Гермиона поймала справочник на лету и принялась изучать предметный указатель. — Посмотрим… — перелистывала она страницы. — Хорошо, что ты настоял на том, чтобы скупить всю аптеку, тут требуется сильфий — впервые встречаю его в списке ингредиентов. Том, внимательно изучая мельчайшие трещинки в краске потолка, подключился к разговору: — И долго его варить? — Нет, — раздался голос Гермионы возле него. — Но оно должно настаиваться один лунный цикл, от новолуния до новолуния. — Что! — возмутился Том, поворачиваясь, чтобы прочитать через её плечо. — Гадство. Ну, по крайней мере, нам хватит сильфия на три порции. Хоть какие-то хорошие новости, — вновь раздражённо откинулся он обратно на подушку. Гермиона искоса посмотрела на него: — Но одной порции достаточно на целый месяц… — Именно, — ухмыльнулся он. — Три — это буквально минимум, чтобы дотянуть до стажировки в Кастелобрушу, — улыбнулся он шире, глядя, как румянец опускается с её щёк и лица ниже. Том накрыл покрасневшую кожу её тонкой шеи своей ладонью и крепко, но небольно сжал, чувствуя, как от вздоха Гермионы по его позвоночнику пробегают мурашки. Она казалась особенно хрупкой в его сильной хватке, но он лишь упивался своей властью над ней в этот момент. Совсем скоро мечты и фантазии, терзавшие его три года, воплотятся в жизнь. Чего стоит один лишний месяц после тридцати шести ожидания. Оставляя дорожку поцелуев от шеи к ключице, к груди, ниже, он размышлял о парадоксе — как так получается, что она полностью в его руках, но при этом он сам обёрнут вокруг её изящного пальца. Крепко обхватив её бёдра, Том забросил её ноги себе на плечи и проскользнул языком вдоль её влагалища, впитывая всю сладость её возбуждения. Казалось, ему никогда не будет достаточно. Его сводила с ума одна мысль, что больше ни один человек, кроме него одного, никогда не видел — и не увидит, — как она волшебна, когда достигает оргазма. Его однокурсники часто обсуждали соитие, пролистывая украдкой вытащенные из семейных библиотек книги о развратных гетерах, похотливых султанах, римских оргиях и индийских традициях. Все как один сходились на том, что нет ничего более отвратительного, чем просовывать свой язык «туда», нет ничего более унизительного для мужчины, чем подобным образом опускаться на колени перед женщиной. Если кто и должен вставать перед кем-то на колени, так это она. Том не принимал участия в подобных разговорах, ведь тогда он считал всех людей в равной мере отвратительными и недостойными его внимания. Однако теперь он переосмыслил те разговоры. Если его ровесники действительно добровольно лишали себя этого, то это лишь их упущение. Нет ничего унизительного в том, чтобы чувствовать себя богом, а именно им он и становился, когда Гермиона благоговейно выкрикивала его имя от одного касания его языка. Она была в его руках, и лишь от него зависело, чем для неё всё закончится. Когда она распадалась под ним с блестящими от непролитых слёз глазами, раскрасневшимися щеками и разметавшимися волосами — это могло сравниться с могуществом над человеческой жизнью, когда её забирает Убивающее проклятие. Гермиона притянула его к себе, увлекая в глубокий поцелуй. Не прерывая его, Том перевернулся с ней на спину, позволив своим ладоням накрыть и сжать её ягодицы. К этому времени его член уже стал болезненно твёрдым, но не успел он что-то с этим сделать, Гермиона, проскользнув вдоль него, сама всё поняла и тут же отстранилась, слезая с него и поворачиваясь в обратную сторону. Тому оставалось лишь гадать, каково будет наконец-то заняться с ней сексом по-настоящему, если она была настолько открыта даже для такого почти-секса. Его ровесникам приходилось уговаривать, даже шантажировать своих девушек, чтобы они просто их коснулись. Насколько он знал, только одна их сокурсница в Хогвартсе соглашалась на подобное, но слизеринцы брезговали и тем, что она такая доступная, и тем, что она была маглорождённой. Даже женатый Лестрейндж так и не познал радостей фелляции, о чём зачем-то жаловался в письмах. Но Том был Особенным, а потому само собой разумеется, что и ведьма возле него была под стать ему. Никакую другую он и близко бы к себе не подпустил. Гермиона повернулась к нему спиной и, обхватив основание плотным кольцом пальцев, медленно провела языком вдоль всей длины его члена, вызывая приятную дрожь вдоль его позвоночника. Затем так же медленно, обхватив головку губами, она приняла его в рот, насколько смогла глубоко. Поскольку с этой стороны она могла держать голову немного задранной, получилось глубже, чем обычно, отчего Тому лишь оставалось втягивать воздух сквозь зубы, силясь не кончить слишком быстро. Слегка приподнявшись, Том хрипло произнёс: — Я кое-что придумал, доверься мне, — и забросил её на свой торс. Гермиона замерла, но не выпустила его изо рта. Он притянул её к себе и раздвинул её бёдра, проскальзывая языком вдоль складок и собирая всю сладость. В ответ на это она издала протяжный стон, вибрирующий вдоль его члена, и Том рычаще простонал в ответ, изо всех сил удерживая остатки своего самообладания. Возможно, это не такая отличная идея, как ему показалось изначально. Его и без того слишком возбуждало, как Гермиона отвечает на его ласки, а она в свою очередь всё лучше доставляла удовольствие ему. Если это объединить, как выяснилось, он попадал в Чистилище между реальностью и сущим блаженством, стараясь поддерживать себя в сознании. Изо всех сил удерживая контроль над собой, Том продолжал давить на её любимые точки, пока, наконец, не ощутил, как Гермиона распалась под его языком, а её тело дрогнуло и обмякло, вызывая особенно отчаянную вибрацию вдоль его члена своим не раздавшимся вслух криком. Качнув бёдрами вперёд, он упёрся головкой в её горло и с гортанным стоном, наконец, позволил себе кончить. Гермиона немного отодвинула голову, но дала ему излиться в свой рот, а затем аккуратно, даже нежно проскользнула вдоль него губами, собирая последние капли. Когда она перевернулась головой к нему, Том крепко поцеловал её, поддаваясь сладкому опустошению. Ему оставалось лишь догадываться, каково будет действительно получить её, но назойливый глумливый голос на задворках сознания напомнил ему, что он это узнает не раньше, чем через месяц. Отмахнувшись от него, Том положил голову Гермионы себе на грудь и вдохнул аромат её волос, щекочущих его подбородок. Некоторое время спустя, почувствовав себя достаточно окрепшим, чтобы поднять руку, Том снова потянулся к прикроватной тумбочке и достал из ящика небольшой свёрток с алым атласным бантом: — А теперь перейдём к празднованию. С днём рождения, Гермиона, — протянул он ей небольшую продолговатую коробку. Гермиона с любопытством осмотрела подарок размером не больше чехла для авторучки: — Не книга? Он слегка улыбнулся: — Ну не могу же я стать настолько предсказуемым. Гермиона фыркнула от смеха: — Да ты ни насколько не предсказуемый, — добавила она, развязывая бант. Она раскрыла длинный футляр, и перед ней предстала: — Зубная щётка? — приподняла Гермиона бровь, переведя взгляд на Тома. — Переверни и прочитай руны на рукояти, — не обращая внимания на её замешательство, ответил он. Она осторожно достала деревянную, покрытую глянцевым лаком щётку и, прищурившись, просматривала вязь вырезанных рун. Том тем временем комментировал: — Чары стазиса для износостойкости, отталкивание микробов, и она будет сама тебя вести к местам, которым требуется больше, кхм, внимания. Ты говорила, твои родители — дантисты, ну, я подумал, это может тебе напомнить… Почему ты плачешь? — Тому сдавило горло. — Тебе не нравится? Гермиона шмыгнула и смахнула крупную слезу, выкатившуюся из уголка глаза: — Нет, это чудесный подарок, большое спасибо, Том, — улыбнулась она. — Даже слишком трогательный. Она отложила щётку в сторону, обвила его шею руками и притянула к себе для поцелуя.