Пропаганда

Дьявол любит сделки. С ним можно договориться о чём угодно, если заплатить достаточную цену. Он честно исполнит твоё самое сокровенное желание — всё-таки он джентльмен, — если ты отдашь ему самое дорогое, что у тебя есть: свою кровь, свои мысли или свою душу. Самым сокровенным желанием Гермионы было уничтожить дьявола, а, стало быть, ей предстояло торговаться особенно отчаянно. К разговору с Томом она готовилась целую неделю, подыскивая необходимую информацию в библиотеке (с большим трудом, учитывая, что практически все доступные книги были на испанском) и собирая осколки мыслей в нечто убедительное. Как бы сильно ей ни хотелось, избавившись от пут, догнать его и преподать урок, отомстить за ужас, который она пережила, забрать своё обратно, она понимала, что он гораздо, гораздо сильнее неё, и в прямой конфронтации победа будет за ним. Если она даст ему пощёчину, в следующую секунду он сломает ей эту руку. Ей нужно приложить всю имеющуюся у неё смекалку, чтобы обвести вокруг пальца того, кто наполовину состоит из амбиций, а на вторую — из хитрости. Единственное, в чём теперь она была уверена: между Томом и Волдемортом простиралось целое море, в пучинах которого, по неизвестным ей причинам, ей было выделено укромное место. Волдеморт ни за что не оставил бы её в живых. Может, ей удастся забрать его жезл, чтобы не дать разделить это море? Она не питала иллюзий, что сможет его изменить. Том вырос в безжалостном мире, не зная любви и тепла, лишь лишения и жестокость. В какой-то момент рыбы научились дышать без воды и стали животными, которые в ней тонут. Его желания и стремления делают его им. Сострадание, милосердие, даже простой покой — всё это не про него. Том горел, как самый страшный лесной пожар, и сметал всё на своём пути, как самый мощный ураган. И всё же, вопреки тому, что говорил ей о Волдеморте Гарри, а ему — Дамблдор, в его сердце нашлось место любви. Том был до безумия, до потери рассудка влюблён в жизнь. Ради того, чтобы убежать от смерти, он отдал душу на растерзание дьяволу — своими собственными руками. Гермиона всегда считала, что он разделил свою душу множество раз, потому что он монстр и всегда им был. Когда она впервые прочитала о крестражах в «Тайнах наитемнейшего искусства», её в прямом смысле стошнило. Она не могла представить, что кто-то готов не просто на это пойти, но ещё и проделать это семь раз. Но теперь она смотрела этому монстру в глаза и не видела в нём чудовища. Том не был ни добрым, ни светлым, но смерть дышала ему в спину с самого рождения, и хоть он и боялся её больше всего на свете, она была для него знакомой и понятной. А потому всё чаще Гермиона ловила себя на мыслях, что, быть может, он всё же стал монстром, ведь от его души почти ничего не осталось. Несколько дней Гермиона ворочалась без сна, пытаясь просчитать возможные исходы. В долгосрочных стратегиях она была не сильна, ей не давались даже шахматы, что уж говорить о предсказаниях будущего на десятилетия вперёд. Если она предложит ему достойную альтернативу, останется ли он Томом или всё же станет Волдемортом? Достаточно ли этого? Испортит ли она положение вещей в своём времени ещё больше? Может ли вообще стать ещё хуже? Поддалась ли она очарованию Люцифера или сумела разглядеть Тома за ним? Не совершает ли она ужасной ошибки? Тревожные вопросы роились в её голове, напоминая улей разъярённых ос. В конечном итоге, собрав всю свою храбрость, она отправилась сделать то, что страшнее, чем посмотреть в глаза василиску, чем изменять время под носом Министерства, чем летать на драконе, — Гермиона пошла рассказать Тому правду.

***

Их разговор превратился в пьесу. Трудно было сказать наверняка, мелодрама это, трагикомедия или комедия положений, но первый акт закончился тем, что Гермиона рассказала чуть больше, чем собиралась, а у Тома треснула его маска непоколебимой самоуверенности. Казалось, они вот-вот встретятся на нейтральной территории и зароют топор войны, но мир был таким хрупким, что бóльшую часть дороги до его гостиницы они шли молча. Удивительнее всего было то, что, несмотря на очевидный тупик, они оба как будто отказывались с ним мириться. В любом другом случае Гермиона бы давно ушла. В любом другом случае Гермиона бы никогда с ним не связалась и не шла бы сейчас по ночным пыльным улицам Тихуаны, кутаясь в тонкое пальто, зажатая под мышкой будущего Тёмного Лорда. Звуки музыки из множества баров заглушали назойливый голос в её голове, корящий за безрассудство. Они зашли в крошечный номер, куда едва помещалась одна двуспальная кровать. Она была идеально, по-армейски безупречно, застелена серо-зелёным покрывалом, и Гермиона уже знала, что так постель застилает только сам Том. Она знала о нём слишком много, чтобы уйти, не оглядываясь. — Ты говорила, что хочешь узнать мои секреты, — начал Том, разуваясь и усаживаясь на кровать поверх покрывала. — И что же ты обо мне ещё не знаешь? Гермиона села по-турецки напротив него: — Расскажи про свои крестражи. Можешь не говорить, где они. Мне просто интересно, как от случайной смерти Миртл ты дошёл до… — Смерть Миртл не была случайностью, — нахальным тоном перебил Том. У Гермионы отвисла челюсть: — В смысле? Она сама говорила, что увидела василиска, когда зашла поплакать в туалете. Том вопросительно посмотрел на неё. Гермиона пожала плечами: — Она стала призраком, живёт в туалете на третьем этаже. Он расхохотался: — Ну разумеется! Дрянная потаскуха не выдержала загробной жизни, — злобно ухмыльнулся он. — Небось, ей там не хватило наготы. Она не давала мне проходу! Таких похабных мыслей я не читал ни у одной дешёвой шлюхи из Ист-Энда, ни у одного моряка в порту после долгого рейса. Ей было всего четырнадцать, а у неё уже было бешенство матки! В Магловском Лондоне таких отправляют в психиатрические лечебницы! Гермиона поморщилась: — Это тебя надо отправить в психиатрическую лечебницу! Ты что же, решил устроить Спарту? С тихим смешком Том растянулся на кровати, заложив руки за голову: — Нет, но я долго думал над крестражами, прежде чем решиться хотя бы на один. И тогда я расценил, какое магическое число самое сильное? Семь. А чего ещё семь? Смертных грехов. Глаза Гермионы медленно расширялись от ужаса. — Только представь, — продолжал Том с искрами во взгляде. — Коллекция смертных грехов, каждый из которых уберегает тебя на один шаг от Смерти и приближает на шаг к тому, чтобы стать Богом. Самым могущественным из живших на Земле. Разве в этом нет некоторой поэзии? — Я тебе час назад сказала, что ты магия. Я передумала. Ты безумие. — Одно другому не мешает, — издал Том сдавленный смешок. — Посредственности говорят, что гениальность идёт рука об руку с помешательством. Я же считаю, что сумасшедшие как раз те, кому не хватает ума и воображения. Ведь они с них, прости за каламбур, сошли. Гермиона лишилась дара речи. Она связалась с сущим безумцем и впервые осознала это настолько остро. Это пугало, но не настолько сильно, как то, что её это завораживало. С каждой новой открывавшейся гранью безумия ей хотелось узнать о нём больше, докопаться до самой сути. Гермиона обожала разгадывать загадки, это удавалось ей лучше всего на свете. А Том Риддл со всех сторон был воплощением головоломки. А ещё пугало то, что в какой-то мере она начала привыкать к Тому настолько, что, несмотря на шок, могла спокойно продолжить беседу: — И что же за смертный грех могла совершить четырнадцатилетняя девочка? Слишком много плакала? — Нет, она пошла в счёт похоти, — просто ответил Том. Сначала Гермионе хотелось возразить и возмутиться. Но она вспомнила о Седрике в Ванной старост и Малфое в туалете для мальчиков на седьмом этаже. О грязных намёках двенадцатилетнему Гарри. Застрявшая на вечность в лимбе переходного возраста, охваченная подростковыми гормонами. Даже после смерти Миртл не знала покоя. — Понятно, — только и ответила Гермиона. — А остальные? — Мой отец, — произнёс Том так, будто слово было кислотой на его языке, — поплатился за свой гнев. Гермиона приподняла бровь: — Кажется, это у вас семейное. Он бросил на неё испепеляющий взгляд. — Том, но это всё-таки твой отец… — начала она. Он не дал ей договорить: — Я могу понять, почему он злился на мою мать. Безграмотная, некомпетентная ведьма решила, что ей настолько нужен какой-то магл, что она опаивала его Амортенцией, неумело стирала память, подавляла волю — лишь бы он был с ней. Какая мерзость. Это настолько унизительно и погано, что у меня от одной мысли будто сворачивается кожа, — передёрнуло его. — Разумеется, когда она истощила свою магию, он попросту сбежал. Том продолжал рассказывать, но Гермиона слушала лишь вполуха. Она уже знала историю в общих чертах. И всё же она никогда не представляла её в таких красках. В словах Тома было столько яда, столько отвращения, что было очевидно, что он прочитал мысли отца и знал всё наверняка. Конечно, этот человек не заслуживал ни смерти от руки сына, ни изнасилования. Хороший он или нет, Том Риддл-старший, несомненно, был жертвой в этой истории. Но разве можно объяснить это сироте, пережившему все лишения приюта? Каково узнать, что пока ты засыпал в жёсткой кровати с колючим потрёпанным покрывалом и урчащим от голода желудком, твой отец жил в богатом поместье? Каково найти своего отца, чтобы услышать в лицо, что ты ему не нужен? Никогда за последние три года Гермиона не тосковала по своему папе так сильно, как сейчас. Он был самым лучшим человеком в мире, её самым верным другом и самым большим кумиром, и, возможно, она никогда больше его не увидит. А Том даже не узнает подобной отеческой любви. К её глазам подступили слёзы, но она быстро отогнала их, прижав пальцы к внутренним уголкам. — …Он не имел никакого права злиться на моё существование, я не просил, чтобы меня рожали. В этом процессе участвуют двое, и он в том числе, — выплюнул напоследок Том. — Понятно, — просто сказала Гермиона. Она не хотела продолжать разговор об отцах, иначе точно расплачется. Это сейчас ни к чему. — А ещё? — Остаётся только Хепзиба, но я пока ещё не создал крестраж до конца. Жду подходящего момента, — пожал он плечами. — До прошлой недели мне эту часть души и сложить было некуда, — ухмыльнулся он. — А она тебе что сделала? — Она будет олицетворять жадность, — ответил Том, переводя взгляд на потолок. — Ты была у неё дома, сама прекрасно знаешь, что жаба была совершенно ненасытна. Ей было мало просто скупать всё, что она видит. Ей нужно было съесть все пирожные, до которых она сможет дотянуться. Нанести на себя все румяна. Ей хотелось даже завладеть моей… — запнулся Том, подбирая слово. — Кхм, молодостью. Безумный разговор совершенно истощил её. Но по крайней мере теперь она точно знает, что крестражей всего три — и все известные ей. Настало время перейти к торгам. Она начала издалека: — Том, а почему ты вообще ввязался в крестражи? Я понимаю, что ты жаждешь бессмертия. Но ведь есть и другие варианты. Например, философский камень… Он перевёл взгляд на неё, слегка нахмурившись, будто она спросила самую большую глупость: — Я каждое лето возвращался в Лондон, который бомбили. Школьное руководство плевать хотело, что с нами случится за каникулы. Одна маглорождённая из Хаффлпаффа с них не вернулась, — у Гермионы сжалось сердце. Она не понаслышке знала, что Совет попечителей Хогвартса может быть довольно беспечным, а если дело касалось магловской войны, то и вовсе невежественным. Но всё равно легче от этого не становилось. — У меня не было времени выводить философский камень. Я торопился найти хоть какое-то решение до семнадцатилетия. — Что ж… — только и смогла выдавить Гермиона. — Но что теперь? Зачем продолжать? Том приподнял бровь: — Я же тебе сказал. Семь — самое сильное магическое число… Гермиона цокнула языком: — Три не менее магическое. И вообще, не надо мне заливать. Ты и сам прекрасно знаешь, что сила магии зависит от вкладываемых смысла и намерения. Самым магически мощным числом будет то, которое имеет наибольший смысл для тебя. Семь — всего лишь фундаментальное число из нумерологии. — Что я слышу, — довольно протянул он, загадочно улыбнувшись. — Гермиона рассуждает о природе магии, а не следует инструкциям учебника. Ты явно что-то задумала. Я весь внимание, — он подпер голову правой рукой, чтобы лучше её видеть, прикусив губу, чтобы не улыбнуться шире. — Вот моё предложение: я помогу тебе найти альтернативный способ обрести бессмертие, — ответила она, и от неё не укрылся жадный огонь, вспыхнувший в его глазах. — Например, — потянулась она в карман, доставая блокнот, — я тут почитала кое-что про ацтеков и нашла интересный миф о боге Солнца. Согласно легенде, он провернул какой-то ритуал с кровопусканием и последующим самосожжением, тем самым обретя бессмертие и став Солнцем. Мы оба прекрасно знаем, что мифы не берутся на пустом месте. — Заманчиво, — начал с напускным безразличием Том, но глаза выдавали его с потрохами. — Но зачем мне гоняться за призрачным методом, если я уже и так знаю один надёжный? Гермиона усмехнулась: — Ты умнее этого, ни к чему разыгрывать со мной этот спектакль. Во-первых, нельзя складывать все яйца в одну корзину. Почему не диверсифицировать способы, если есть возможность? Крестражи не непогрешимы, как хорошо ты их ни прячь. Том сузил глаза. — А во-вторых, ты сам признал, что твоя будущая политика отвратительна. Может, ты лишился рассудка из-за крестражей? Что, если твой ум связан с твоей душой? — с вызовом посмотрела она на него в ответ. Гермиона знала наверняка, что Том высоко ценил свою силу. Она складывалась из его физического превосходства, мощной магии и, разумеется, блестящего ума. Он, не отрываясь, смотрел на неё, будто принимая самое сложное решение в своей жизни. Она не отводила глаз. Наконец, Том произнёс: — Но зачем мне ты? Если есть подобное решение, я его смогу найти и сам. Гермиона издала снисходительный смешок. Том был забавен в своих детских попытках манипулировать ею. — Что ж ты тогда не нашёл? — весело спросила она. — Тебе, Том, с лихвой хватает воображения, но, уверена, ты за год понял, что мне нет равных в поиске информации. Там, где тебя уносят твои выдумки, я напоминаю тебе о проторенных коротких дорогах. И к тому же в таком серьёзном деле лишняя пара рук никогда не помешает. За полвека ты сам не придумал ничего лучше, как стать выжившим из ума недочеловеком. Не смотри на меня так, ты знаешь, что это правда, — скопировала она его интонацию, потешаясь над его сердитым видом. — Хорошо, а с чего мне делиться с тобой бессмертием? — насмешливо спросил он. Гермиона закатила глаза: — Ой, оно меня не интересует. — Тогда что ты хочешь? Не говори, что не хочешь ничего для себя, — с некоторым вызовом улыбнулся он. — Ты меня очень разочаруешь. — Первое, Чаша остаётся у меня. — Ещё чего! — Нет, правда. Именно она перенесла меня сюда. Я так и не раскрыла загадку, как это произошло. Ты должен позволить мне её разгадать, — подумав, она добавила: — Том, она не стала крестражем. Том провёл языком по зубам, не открывая рта. Через несколько секунд размышлений он всё же сказал: — Мне не нравится знать, что случилось или нет в будущем. Я не хочу, чтобы эти знания влияли на мои решения, — нахмурился он. — Я сойду с ума, если буду думать об этом на каждом шагу. — Сказал фанат прорицаний, — усмехнулась Гермиона. — Тем лучше для меня. Оставлю это преимущество за собой, — улыбнулась она в ответ на его возмущённый взгляд. — А ты что, собираешься возвращаться в своё время? — сменил он тему. — Я бы очень этого хотела, — честно призналась она. — Все мои близкие остались там. Том пристально посмотрел на неё, но ничего не сказал. После кажущейся бесконечной секундной неловкой заминки он всё же сказал: — Пожалуй, мне этого не понять. — К тому же, — решила вернуть разговор на более нейтральную территорию, — это очень большой прыжок. Неизвестно, как он влияет на человека и на временну́ю линию. Единственное длительное путешествие было совершено Элоиз Минтабл, которая провела пять дней, вернувшись почти на пятьсот лет назад. Последствия, прямо скажем, оставляют желать лучшего. Чашу нужно тщательно изучить. — Хорошо, это справедливо, — кивнул Том, который не мог устоять перед лицом необычного исследования. — Но я получу Чашу, когда ты вернёшься обратно. — Ладно, — согласилась Гермиона. Временная линия уже непоправимо изменена, но всё же Чаша сейчас должна была быть у него. В конце концов, это может даже помочь слегка сгладить последствия. — А второе, ты мне поможешь с этими исследованиями. Это в твоих же интересах, если ты хочешь её получить поскорее, — Гермиона запнулась, чтобы решить, стоит ли добавлять последовавшее: — А я вряд ли справлюсь без твоей помощи. Том, улыбнувшись одним уголком губ, слегка прищурился и после секундной паузы ответил: — Хорошо. — Что-то ещё? — Думаю, нет, — покачал он головой, прикусив внутреннюю сторону левой щеки. — Подытожим. Ты не создаёшь новые крестражи, а я помогаю тебе с альтернативным исследованием бессмертия. Ты помогаешь мне с исследованием времени, и Чаша твоя, когда я найду способ вернуться обратно в 90-е. На этом наша сделка истекает, и делай, что хочешь. Гермиона судорожно пыталась прикинуть, достаточно ли этого. Что, если она найдёт дорогу домой в следующем году? У него будет пятьдесят лет, чтобы переиграть всё, что она узнает. Остаётся лишь надеяться, что её знаний из настоящего — прошлого — и прошлого — будущего — хватит, чтобы всё равно одержать победу. Когда они только познакомились, она решила, что, возможно, ей удастся научиться мыслить как преступник. Не может быть лучшей возможности, чем эта. Том приподнялся на локтях: — Думаю, мы договорились, мисс Грейнджер, — сказал он, протягивая руку. — Пожмёшь или хочешь Непреложный обет? Несколько мгновений она изучала его, пытаясь рассмотреть в нём монстра из своих кошмаров, но лишь утонула в его глазах. Там, где неделю назад её поджидали черти, теперь лишь играли смешливые бесенята. Если она хочет, чтобы её ставка сыграла, придётся шагнуть в пропасть на свой страх и риск. Он будет ей доверять ровно до тех пор, пока будет видеть, что она доверяет ему. — Нет нужды, — ответила она. — Ты человек своего слова, — добавила она, вспомнив его последние слова перед уходом на прошлой неделе. Том широко улыбнулся, обнажив свои ровные белые зубы, когда Гермиона пожала его руку. Остаётся надеяться, что она не совершила ужасную ошибку. В конце концов, пока что им обоим было выгодно следовать сделке, нарушая её, каждый терял гораздо больше. А избавившись от гнёта тайн, дышать стало, несомненно, легче.