Пропаганда

Том в очередной раз проснулся, ощущая влажную, липкую ткань пижамы. Неделю назад они начали принимать с Гермионой улучшенную им вариацию зелья Сна без сновидений, точнее, как называла его Гермиона, — зелье Сна улучшенных сновидений. Она с сомнением отнеслась к предложенным им изменениям, потому что не нашла точной рецептуры в книге, с ужасом наблюдала, как он варит зелье «на глаз», а потому уговорила его принять его вместе с ней. Она была такой забавной в своём испуге, неужели она правда сомневалась в его талантах? Том был рад пойти ей навстречу, чтобы ей стало легче, и сделал вид, что это вовсе не было его планом с самого начала. Он даже купил недостающие ингредиенты, чтобы быть полностью уверенным в его качестве. За свои старания он получил благодарную сияющую улыбку — победа со всех сторон. Конечно, он хотел помочь Гермионе с её кошмарами, но не в последнюю очередь ему нужно было разобраться со своими. Много недель подряд Гермиона приходила к нему по ночам в сладострастных фантазиях, с каждой неделей всё чаще. В этих снах она принадлежала ему так, как в жизни он не мог и помыслить. Там она была вся его, и он наслаждался ею до последней капли. Давно была забыта мисс Уотсон, как его самое надёжное средство избавления от напряжения, да и сам онанизм перестал быть простой разрядкой. Том стал напоминать себе своих соседей по спальне, которые не могли держать свои руки при себе, но отмахивался от этого, ведь в отличие от них он не предавался низменным порокам плоти, потакая своей слабой силе воли, а лишь претворял в жизнь мечты, которые наяву не решался озвучить даже самому себе. Он представлял, как во время их очередного жаркого спора накрывает её губы поцелуем и вбирает в себя весь её запал, огонь, чтобы тот растекался теплом по всему его телу до кончиков пальцев. Он представлял, что это не она в задумчивости накручивает один из своих диких локонов на палец, а его руки путаются в её волосах, притягивая её ещё ближе, крепко удерживая её возле себя. Он представлял, как она кричит его имя — то поганое магловское имя, которое он всегда ненавидел, как произносят другие, — а её карие глаза загораются таким же восторгом, переливающемся в золотых крапинках, как когда ей удаётся доказать ему его неправоту. В своих мечтах он чувствовал осязаемое тепло её тела, шелковистую нежную кожу, к которой однажды ему довелось прикоснуться, тонкий цветочный аромат её волос, который ему удавалось уловить, когда он придерживал для неё двери. Но, просыпаясь в мокрой постели, он чувствовал только всепоглощающую, ослепляющую ярость, поскольку одновременно всё, что он пережил, и не было реальностью, и слишком сильно напоминало ему самых обычных мальчишек, заполонявших улицы, а он стоял на несколько ступеней выше их всех. Том не наслаждался сладкой истомой утром, но лишь злился, что не может, не понимает, как получить большее. А вдруг он ошибся, когда в итоге для себя решил, что Отец Джон лжёт, и Бога нет? Возможно, это и есть Геенна Огненная. Исключено, Том никогда не ошибался. Но это так сильно выбивало его из равновесия, что, когда Гермиона пожаловалась на свои кошмары, он решил, что его сны, пожалуй, ничем не лучше. А потому с ними стоит расправиться. По его расчётам, изменённое зелье должно было снижать яркость снов, одновременно с этим притупляя их негативное влияние на подсознание. В его представлении, в его случае это привело бы к тому, что даже если Гермиона снова явится к нему с искусительными фантазиями, ему будет просто всё равно. Он посмотрит на разворачивающееся действие, может, лениво примет участие, но на этом всё, как сходить в кинотеатр. Никаких липких штанов и разбитых реальностью надежд, спасибо. Он считал минуты, когда пройдёт месяц и зелье достаточно настоится для употребления. На самом деле случилось так, что сны остались такими же сладкими, только теперь он не чувствовал гнева, а лишь втайне, не желая признавать этого самому себе, потягиваясь от неги после очередной фантазии, раздумывал над тем, как претворить её в жизнь. Том всегда получал то, что хотел.

***

В первую очередь требовалось избавиться от рыжего ублюдка, кружащего вокруг Гермионы, выбросить его за борт раз и навсегда. После первых нескольких месяцев их знакомства Том стал принимать как должное, что она общается исключительно с ним. Это было одной из удивительных черт Гермионы, которые делали её Особенной, — её ничуть не интересовали пустые девчачьи темы, несмотря на то, что она работает в журнале, собравшем в себе всю квинтэссенцию женских глупостей. Так было до появления её нового коллеги. Том решительно не понимал, как ей может нравится его компания. Конечно, они продолжали всё так же видеться на завтраках по вторникам (а теперь ещё и пятницам), и они всё чаще встречались вечерами и субботы, и воскресенья после его работы, чтобы попить чаю или погулять в парке, а больше всего ему нравилось, когда они читали друг другу вслух и обсуждали прочитанное, но теперь в их разговорах всплывал Септимус Уизли. Ему — Септимусу — повезло, что он больше не становился третьим лишним, как тогда в январе, но всё же даже вербальное его присутствие Тому категорически не нравилось. Уизли был типичным гриффиндорцем — неотёсанным дикарём, который сначала делает, потом думает, и предпочитает растрачивать свою жизнь в коридорах с дружками, вместо того, чтобы использовать такую удивительную возможность познать магию от самых лучших, стать более великим волшебником. Но нет, он был из тех, кто картинно стонет при оглашении дополнительного домашнего задания. Удивительно, что он вообще сдавал Ж.А.Б.А., а не понёсся навстречу сомнительным приключениям, в которых днём он бы летал на своей метле, а вечером ею же подметал в каком-нибудь замшелом баре ради крова и плошки похлёбки. Как Гермиона может добровольно уделять хотя бы минуту своего внимания человеку, который слишком глуп, чтобы запомнить простейшее правило комендантского часа или хотя бы за этим не попадаться из недели в неделю? Поскольку она всё ещё проводила своё свободное от работы время с Томом, он решил, что, пожалуй, Уизли не нравится ей как мужчина, что в какой-то мере выигрывало ему — Септимусу — время, но даже то, что она смеялась над его шутками, прямо-таки кричащими о задержке в развитии, выводило Тома из себя. От раздражения и гнева ему хотелось, например, перевернуть стол. Отшвырнуть. Желательно в лицо Уизли. — И ты представляешь, Септимус заставил саму Вильгельмину Тафт лезть по колено в воду! — смеялась Гермиона. — А потом она уронила своё кольцо, и вот она призывает: «Акцио, кольцо!» — а летит оно всё в тине, — у неё на глазах выступили слёзы. И шутки у него такие же кретинские, как и всё, что он делает. Или даже не делает. Такие же кретинские, как его лишённые интеллекта глаза. Том слушал её рассказ с бесстрастным выражением лица: — Не вижу ничего смешного. — Ну ты зануда! Нет, ты только представь! — вытирала Гермиона глаза. — Вот будет смешно, ког… Если она станет следующим Министром магии, и всплывут её фотографии по колено в тине… — С чего ей становиться Министром магии? — приподнял Том бровь. Это прозвучало так же глупо, как если предположить, что маглы могут улететь на Луну. Гермиона ухмыльнулась, вытаскивая шпильки и заколки из волос на столик возле чашки: — Так все об этом говорят, ты, кроме своего «Дейли Миррор», газет совсем не читаешь? Ходят слухи, она протеже Спенсер-Муна, что значит, в глянцевых кругах вроде «Спеллы» уже пошли прозрачные намёки о том, что она его любовница. Но как бы то ни было, она сильная и умная ведьма, почему нет, — пожала она плечами. — Разумеется, в «Спелле» так считают. У них всегда все объяснения — «через постель», — поморщился Том. — Как тебе вообще удаётся работать в таком вульгарном коллективе стервятников, мне никогда не будет понятно. — Ты сам только что удивился моему предположению о Тафт, хочешь сказать, это не потому, что она женщина? — Гермиона свернула волосы в пучок на макушке и долила им обоим какао. У неё дома закончился чай. — Дело не в том, что она женщина, просто она не кажется мне компетентной. Если бы я считал, что женщины неспособны быть выдающимися ведьмами, я бы сейчас тут с тобой не сидел, — произнёс Том, глядя ей прямо в глаза с лёгкой улыбкой на губах. Гермиона выдержала его взгляд, но её щёки слегка покраснели: — Что ж… В любом случае, если бы ты читал «Пророк», то знал бы, что они уже начали готовить почву для её будущей предвыборной кампании. — Читать «Пророк» — пустая трата времени, — отмахнулся Том, делая глоток какао. — Там никогда не говорят ничего стоящего: результаты игр по квиддичу, случаи нарушения Статута да такие новости, которые нельзя пропустить, даже если живёшь под камнем. Они никогда не отступают от линии партии. — Тем лучше, — возразила Гермиона. — Всегда понятно, что именно на уме у Министерства, это ведь просто их придворный рупор. Конечно, жаль, что в волшебном сообществе мало изданий, а потому единственный выбор: правительственная пропаганда или жвачка для мозга ширнармасс. Том взглянул на неё из-под края чашки: — Волшебном сообществе? Так что же ты, много знаешь о магловских газетах? Гермиона беспечно поставила свою чашку на блюдце: — Ты мне сам статьи и зачитывал. — Но с чего ты взяла, что это не единственная магловская газета? Или что в них не говорится одно и то же? — казалось, Том придрался к какому-то неважному слову, но его не покидало чувство, что это была не просто какая-то оговорка. Гермиона улыбнулась под его пристальным взглядом: — Так мой папа — магл, я тебе разве не говорила? И вообще я много читаю, — она заглянула в чайник. — Пойду сварю нам ещё какао. Кстати! А я тебе рассказывала, как Септимус… Том вполуха слушал историю, как Уизли подшутил над вторым фотографом, подмешав что-то в проявитель — ничуть не удивившись его кретинизму, — и стащил одну из оставленных на столе заколок, бросив её в карман. У него остаётся чуть больше месяца, чтобы придумать, как оказаться с ней в Германии и убедиться, что всё пройдёт, как надо.

***

Оказалось, от присутствия коллеги не так-то легко отделаться, не применяя к нему методов сомнительной законности. Том не считал его достаточно заслуживающим таких усилий — подобное он приберегал исключительно для особенных (в своей мере), важных, в каком-то смысле даже значимых людей, — а потому он поставил на то, чтобы отвернуть Гермиону от гриффиндорца добровольно путём искусной социальной игры. И всё же по непонятным причинам она продолжала смеяться над его шутками уровня коррекционного класса, но на шутки самого Тома зачастую просто вопросительно приподнимала бровь. Это раздражало неимоверно. Злило. Заставляло стискивать челюсть и скрипеть зубами. Единственным утешением было то, что их завтраки и чаепития по выходным оставались только их. Том раздумывал о том, что ещё мог бы предпринять. Прошлый поход в джаз-бар обернулся катастрофой, но, может, если там не будет Мальсибера и Розье? Что, если познакомить её с его приятелями поумнее? Нет, лучше, чтобы рядом больше никого не было, и тогда всё её внимание будет его. Как и должно быть. Через несколько недель план был готов вместе со всеми необходимыми приготовлениями для поездки. Полное избавление от Уизли придётся перенести на неопределённый срок, поскольку Тому предстояло разобраться ещё с одним человеком, чьё существование отравляло ему жизнь, и кто каким-то образом умудрился завладеть тем, что принадлежит ему по праву. Следует быть осторожным и решать проблемы постепенно. Так или иначе, одним субботним утром в конце апреля Гермиона отправилась в Германию со своим напарником без каких-либо помех. Том даже вызвался в какой-то мере проводить её — выпить с ней чаю в «Дырявом котле» перед тем, как в восемь утра заработает их с Уизли порт-ключ. Он пожелал ей хорошей поездки и попросил прислать ему открытку из Германии. Уизли же, как обычно, пару раз споткнулся, он всегда был таким неловким при Гермионе в присутствии посторонних.

***

Том нажал на кнопку излишне вычурного золочёного дверного звонка. Он отряхнул несуществующую пылинку с плеча своего строгого чёрного костюма и пригладил идеально уложенные волосы. С рассказа мистера Бёрка прошло почти четыре месяца, за время которых он беспрестанно наведывался к Хепзибе, пытаясь подобраться к её медальону Слизерина, но старуха не поддавалась. Сегодня он перейдёт в активное наступление. За дверью раздался тихий топот, и дверь открыл плод любви гоблина и летучей мыши, задрапированный холстиной: — Здравствуйте, мистер Риддл, проходите, хозяйка уже ждёт Вас, — почтительно отошла в сторону эльфийка Хоки. Том скользил по богато обставленным коридорам, как у себя дома, ведь последние несколько месяцев он приходил сюда постоянно. Наконец, он добрался до обычной гостиной, где среди бронзовых ящиков, заставленных хламом стеллажей и изысканных цветков в кадках, на розовом шёлковом диване восседала необъятная рыхлая туша. Розовый блестящий наряд делал её похожей на натёртого жиром поросёнка перед запеканием к рождественскому ужину — точнее, не поросёнка, а откормленную свинью. Подавив вздох отвращения, Том грациозно прошёл к хозяйке дома и, задержав дыхание, склонился и поцеловал её липкую, растекающуюся жиром в его руке ладонь, отчего Хепзиба жеманно хихикнула. — Я принёс Вам цветы, — смиренно произнёс он, призывая букет ярко-розовых пошлых роз на длинных стеблях, распространяющих удушливый сладкий аромат. Такие же розовые и удушливые, как и существо, сидящее перед ним. Как Том и рассчитывал, она пришла в неописуемый восторг: — Гадкий мальчик, к чему это! — взвизгнула старуха так, что стала ещё больше напоминать свинью, на этот раз, которую уже принялись резать. Скоро её визги, наконец-то, смолкнут. — Балуете вы старуху, Том… — жеманно отмахивалась она, но поставила цветы в заранее подготовленную вазу, стоявшую прямо возле неё. — Садитесь, садитесь… Но где же Хоки? Ага… Дряхлый домовой эльф принёс поднос, нагруженный всевозможными пирожными. В свои первые визиты Том злился расточительности Хепзибы, полагая, что она выбрасывает излишки. Но вскоре он убедился, что она в состоянии съесть всё и ещё попросить добавки, и подобная неуёмность гневила его ещё больше. Хоки опустила поднос под локоть хозяйки, чтобы обеспечить ей наилучшую досягаемость. — Угощайтесь, Том, — сказала Хепзиба. — Я знаю, что Вам нравятся мои пирожные, — Том не привык к сладостям, а потому был к ним равнодушен, но всё же вежливо принимал отвратительное маслянистое угощение. — Ну как Вы? Побледнели. Вас в вашем магазине заставляют слишком много работать, я это сто раз говорила… Том принялся разыгрывать их обычную сценку по ролям. Он вежливо смеялся её идиотским шуткам, потакал её жеманным выходкам, смиренно опускал голову — начни он раболепствовать чуть больше, и окажется на одном уровне с домовыми эльфами. Сегодня он отыгрывал эту постановку по полной. Цветы помогли не так сильно, как рассчитывал Том, а потому он был уже готов перейти к следующему шагу атаки, как вдруг Хепзиба произнесла: — …Но вы, Том, вы способны увидеть в этих вещах их историю, а не одни галеоны, которые за них можно выручить… Неужели это оно? Подавив волнение (и отвращение), Том тихо произнёс: — Я буду рад увидеть всё, что пожелает показать мне мисс Хепзиба. Пережив ещё несколько мучительных минут глупого смеха и пошлых ужимок старухи, наконец, перед ним предстали две кожаных шкатулки. Открыв крышку первой, Хепзиба явила ему маленькую золотую чашу. Изысканный сосуд тонкой работы маняще сиял, но Том не мог отделаться от чувства, что что-то не так. — Вот интересно, знаете ли вы, что это такое, Том? Возьмите её, рассмотрите получше! — прошептала Хепзиба. Скользнув длинными пальцами по шёлковой обивке шкатулки, он вытащил сокровище. Он сразу же заметил символ Хаффлпаффа, но всё же чаше как будто чего-то не хватало. — Барсук, — пробормотал Том, пристально изучая гравировку. Она была точь-в-точь как на гербе факультета. Но всё же в ней было что-то отчётливо неправильное. Как будто ей не хватало магии. — Так она принадлежала?.. — Хельге Хаффлпафф, как Вам, умный Вы мальчик, очень хорошо известно! — Хепзиба, громко скрипнув корсетом, наклонилась и ущипнула его щёку, поднеся свою морщинистую грудь слишком близко к его лицу. Он представил, как её рука покрывается волдырями, превращается в пепел и рассыпается от её прикосновения. — Я не говорила Вам, что мы с ней состоим в дальнем родстве?.. Том слушал вполуха, пытаясь понять, что же здесь не так. Казалось, что в его кольце магия бурлила и жгла, как распалившийся горячий очаг. В чаше же магия горела не ярче слабо трепещущего пламени свечи. Вскоре Хепзиба показала ему и медальон Слизерина, за которым он так долго охотился. Золотой медальон тоже оказался не волшебнее простой безделушки, что встревожило его до глубины души. И это всё? Или здесь что-то не так? Необходимо это выяснить и немедленно. — Остолбеней! — взмахом палочки отправил он заклинание в Хоки. — Петрификус Тоталус! — бросил он в Хепзибу. На её лице застыло изумление. Он положил перед собой чашу и медальон. — Фините! От резкого движения палочки медальон начал ржаветь и трескаться. В итоге осталась лишь змея — символ Слизерина. Прошептав несколько слов на парселтанге, которые не дали ровным счётом ничего, Том опустился, чтобы рассмотреть остатки медальона. Прищурившись, он заметил, что на спинке змеи тонко вырезано несколько рун. Он никогда раньше не встречал такой комбинации, но всё же было понятно, что они должны были зачаровывать предмет на стазис. Что бы ни было наложено на поддельный медальон, скорее всего, заклинание было недостаточно стабильным. То же самое произошло и после использования Фините на чаше, но вместо барсука у него остался обод с тонкой рунической фразой, перемежавшейся с якобы гоблинской вязью. Тома накрыло волной ярости. Почти год работы в унылой лавке, и его единственная зацепка себя не оправдала. Сколько часов он потратил на умасливание вульгарной старухи! Как много разъедающих кислотой прикосновений ему пришлось вынести! Как много лицемерных комплиментов, за которым следовал жеманный смех, разрывающий уши хуже любых криков баньши, ему пришлось произнести! Не может быть простым совпадением история Бёрка, это обязан быть медальон Слизерина! — Легилименс! — ворвался Том в разум Хепзибы. Её голову можно было читать как раскрытую книгу, мыслей в ней было совсем немного. За ядовитыми похотливыми фантазиями он почувствовал нечто странное и отправился в том направлении. Вот оно! Одновременно он мог наблюдать за собой, стоявшим прямо перед ним — ней, — презрительно глядя на неё — него — сверху вниз. Том лениво изучал её — его, — дав необходимое время, чтобы проверить наводку. Наконец, глаза Тома вспыхнули красным, и он медленно занёс палочку. Её судьба была предрешена вне зависимости от наличия реликвий. Они лишь выиграли ей несколько месяцев жизни. — Авада Кедавра. В третий раз в своей жизни он почувствовал, как умирает тело вокруг него. Том перед ним осмотрелся по комнате и заметил изысканный хрустальный флакон с золотой пробкой, должно быть, каких-то духов. Вылив содержимое в вазу подаренных роз, Том начал наклоняться ближе к нему — к ней, — и он почувствовал его дыхание на её — своей — коже. Том поднёс палочку к его — её — виску и принялся вытаскивать длинную жемчужно-белую нить, а когда она оборвалась, то стряхнул её в пустой пузырёк. Затем Том запечатлел на их губах лёгкий поцелуй остывающей плоти, и он вернулся обратно к себе, выдохнув от облегчения. Теперь он видел перед собой застывшее лицо с заплывшими жиром маленькими глазками, которые навсегда останутся остекленевшими. А к его коллекции смертных грехов добавилась жадность. Никогда прежде он не задерживался в чужом теле настолько долго после смерти, но, судя по всему, всё обошлось. На сегодня хватит. Подходящее хранилище для нового осколка души можно найти позже, а пока что самое главное — замести следы.

***

Как бы Тому ни хотелось сразу же отправиться за Гермионой, нельзя было вызывать подозрений и брать отгулы в те дни, когда он должен был встретиться с Хепзибой. К тому же он сомневался, что ему хватит сил на всё путешествие после проделанного. Вернувшись в тот же день в лавку, Том сказал мистеру Боргину, что Хепзибы не оказалось на месте, а потому он попробует назначить ей встречу на другой день, чтобы продать ей доспехи гоблинской работы. Новости о её смерти ещё не распространились. Мистер Боргин, казалось, не особенно расстроился, что неудивительно — за этот год Том уже перевыполнил свой годовой план, наведываясь к Хепзибе почти чаще, чем в саму лавку. В понедельник утром, ещё только начинал брезжить рассвет, Том сложил небольшую аптечку во внутренний карман и приготовился аппарировать. По его расчётам, между домом и Гейдельбергом было около четырёхсот миль, что укладывалось в его отработанный предел в шестьсот. Проблема заключалась лишь в том, что Германию было представить куда сложнее, чем Британию. Последний месяц Том провёл за изучением Гейдельберга — в чём, он никогда не думал, что это скажет, ему помогли журналы и книги о квиддиче, а Германию в целом, он решил, что представить сможет, — спасибо бесчисленным газетам и передачам по радиоприёмнику в приюте Вула о войне во время летних каникул. Тем не менее, он подготовил бинты, экстракт бадьяна, рябиновый отвар, укрепляющий раствор и «Костерост» на случай расщепления. Зажав заколку в одной руке, а палочку в другой, он обернулся на пятке, подумав о Гейдельберге, о маленьких германских домиках вдоль берега реки и вокруг главной площади, о старом каменном мосту, перекинувшемся через реку Неккар, но больше всего — о руинах его замка на вершине холма, сосредоточившись на изображении почтовой открытки, которую прислала ему совой Гермиона в тот же вечер по прибытию в город. В следующий миг у него потемнело в глазах, а тело как будто пытались протолкнуть через игольное ушко. Его рёбра тяжело сдавило железными обручами — ещё чуть-чуть, и они сломаются, как сухие веточки. Сердце гулко било в ушах внутри, и в них же ревел воздух снаружи. Казалось, ещё секунда, и его глаза выпадут из орбит. Том оказался прямо у подножия холма, где расположился Гейдельбергский замок, на продуваемой холодным весеннем ветре площадке. На часах не было и половины седьмого утра, а потому можно было не тратить остатки сил на Дезиллюминационное заклинание. Кажется, цел. Его сильно тошнило, и болела каждая клеточка тела, но несколько глотков укрепляющего раствора помогли справиться с рвотными позывами и головокружением. Осталось только найти Гермиону. — Авенсегуим, — прошептал он, направив палочку на заколку, и последовал за парящим в воздухе украшением, отбрасывающим солнечные зайчики в мягком апрельском солнце.