Пропаганда

      «В сверкающем мире высшего общества, где званые вечера и эксклюзивные встречи определяли каждый её шаг, леди Хепзиба Смит была именем, о котором говорили вполголоса и шептались. Известная своим безупречным стилем и властным присутствием на светской сцене, Хепзиба была воплощением изящества и утончённости. Но за блестящим фасадом вечеринок тихо разворачивалась новая глава.       Сегодня Хепзиба Смит сменила светскую жизнь на более интроспективное занятие — страсть к живописи и редким реликвиям. Вдали от шумных светских кругов она посвящает своё время созданию необыкновенной коллекции произведений искусства и исторических сокровищ, которые свидетельствуют о глубоком понимании красоты и истории ушедших эпох…» В утро первого вторника октября Том читал новый выпуск «Спеллы». Ему не давало покоя, как девушка, которая читает философские трактаты французов и исследования в области теоретической физики, может опустить себя до освещения светской хроники и заклинаний по укладке локонов. И вообще у неё самой на голове гнездо! Со стороны, конечно, можно было бы сказать, что сам Том — лицемер, который отклонил все предложенные ему престижные вакансии и ушёл работать мальчиком на посылках в такой магазин, в посещении которого не сознаются ни в одном приличном обществе. Но у него были свои на то причины, он искал наводки на реликвии Основателей и изучал более скрытые области магии, порицаемые истеблишментом. В бульварном периодическом издании же научиться решительно нечему. В Гермионе сбивало с толку примерно всё. Она не училась в Хогвартсе, и её родители не преклонялись перед гением Альбуса Дамблдора, от которого всё британское волшебное сообщество ожидало, что лишь он в состоянии противостоять Тёмному Лорду, затаив дыхание молясь, чтобы он положил конец европейскому террору, вместо того, чтобы собраться и придумать что-то самим. Если уж на то пошло, её родители с такими настроениями вполне могли бы быть симпатизирующими Гриндевальду, или шпионами, или даже партизанами континента. Но она о них почти ничего не рассказывала в те редкие беседы, в которые удавалось её завлечь, не вызывая слишком больших подозрений. Судя по тому, как грустнело её лицо, немаловероятно, что их уже нет в живых. Её происхождение тоже оставалось загадкой. Возможно, она каким-то образом связана с Дагворт-Грейнджерами, но отбросила первую половину фамилии, или не связана даже с ними, а потому сложно даже сказать, чистокровная ли она, и, если нет, то как так получилось, что она настолько искусная ведьма. Не в смысле вообще, как сочли бы узколобые поборники чистоты крови из Слизерина, но без формального образования. Том это знает наверняка, не раз и не два он пытался попасть в её квартиру, когда её нет дома, но на ней были установлены достаточно серьёзные защитные обереги собственного изобретения. Стандартные обереги Министерства ему давались с лёгкостью Алохомора первого курса. Он, конечно, мог бы их взломать и эти, но хитрость заключалась в том, их взлом в некотором роде был одноразовым. Пробей он защиту, она сразу узнает о вторжении, и это бы привлекло лишнее внимание, которое ему пока не нужно. Пусть это останется на крайний случай. Наконец, и, пожалуй, самое необъяснимое, он был ей совершенно, категорически, никак неинтересен. Гермиона держалась с ним вежливо, но Том был самопровозглашённым Мастером поведенческих масок, а потому не только умел очаровать любого (кроме Дамблдора, но в этом виноваты лишь он сам и его детский болтливый язык, когда он пытался впечатлить взрослого волшебника), но и насквозь видел притворство других. За фасадом приветливой соседки чувствовалась холодная расчётливость, пламя возмездия, немного ядовитого страха и горький привкус грусти. Он мало что успел узнать о девушке, но что бы то ни было, её настрой не смягчали ни улыбки, ни комплименты, ни разговоры. Это чрезвычайно выводило из равновесия: там, где для него всегда распахивали двери даже по уши влюблённые в своих суженых новоиспечённые невесты, Гермиона захлопывала её прямо ему по носу. Совершенно невыносимая ведьма. На неё не слетались пчёлами мужчины, чтобы она была настолько избирательной, и даже в какой бы то ни было прошлой жизни, судя по тому, как она держалась, она явно не была избалована мужским интересом. В обычной ситуации девушкам льстило даже малейшее внимание юноши вроде Тома Риддла — он до сих пор содрогался от липкого взгляда младшекурсницы, которая поплатилась за свою похоть взглядом василиска, — но Гермиона и в этом оставалась особенной. Том свернул газету и отправился на работу. Он так погрузился в свои размышления, что впервые за почти шесть рабочих недель приходил к началу смены, а не заранее. Колокольчик оповестил о его приходе, а мистер Боргин уже был на месте. — Привет, Том! Ты сегодня что-то поздно, — мерзко хихикнул мужчина с грязными волосами до плеч и серой кожей в пигментных пятнах. — Шучу, конечно, просто на тебя не похоже. — Доброе утро, сэр, — ответил Том, вешая плащ на крючок. Ночи становились всё более промозглыми, но с Шотландией, конечно, не сравнится. — Я просто наткнулся на любопытную статью о Хепзибе Смит. Там говорится, что она заядлый коллекционер… — Ну конечно, Хепзибочка! Она одна из моих самых давних клиенток. Удивительно, что тебе ещё не довелось с ней увидеться, она постоянно к нам захаживает. Что-то её давно не было видно… Знаешь что? У меня завтра будет поставка украшений гоблинской работы, как раз хороший повод напроситься к ней и познакомиться. Зайдёшь к ней от моего имени, заодно и продай ей что-нибудь. У богатой идиотки денег дуром, мы ей немного облегчим кошелёк, — мистер Боргин снова премерзко хихикнул, обнажив кривые жёлтые зубы с коричневатой окантовкой. Том кивнул и приступил к работе. Вторник выдался тихим, как и почти любой другой день недели, а потому он под предлогом организации и инвентаризации занялся своей самой любимой (точнее, единственной любимой) частью своей работы — изучением магических артефактов разной степени заражённости тёмной магией.

***

Хепзиба Смит оказалась, как Том и предполагал, совершенно гнилой старой каргой. Из тех покупательниц детей, кто выбирали в приюте самого хорошенького, позволяли себе трепать их за щёки, оставляя вокруг себя удушливое облако тошнотворных приторных духов и летающей в воздухе пудры, и требовали к себе особенное внимание лишь потому, что, может быть, они оставят приюту большие взносы (чаще всего нет), чтобы погладить тем самым своё чувство собственной важности и добродетели. Будучи симпатичным мальчиком, Тому пришлось превозмочь изрядное число этих богатых старых перечниц, но его хмурый вид и жёсткий взгляд в итоге спугнул каждую. В случае с Хепзибой всё осложнялось тем, что она видела в нём не только славного мальчика, которому не хватает моряцкого костюмчика и ровного пробора, чтобы показаться совсем как с картинки, а юношу, который позволит ей чувствовать себя больше, чем просто вышедшей в тираж светской львицей — с ним она хотела чувствовать себя женщиной. Вульгарная старуха в ответ на простую учтивость Тома хлопала ресницами отчаяннее, чем самые развязные старшеклассницы, с которыми ему доводилось пересекаться. Конечно, он никак не проявил своей неприязни, даже наоборот, внутренне содрогаясь, использовал своё обаяние на полную катушку. Рыхлая куча владела невероятной коллекцией различных артефактов и реликвий. Глядя на убранство её необъятного особняка, выглядящее как самая пошлая интерпретация понятия «буржуазия», на её необъятное тело, отчаянно кричащее о чревоугодии, прикинув необъятную стоимость той малой части, что выставлена в гостиной, а значит, она никак не может быть простой непресыщаемой нуворишкой, Том счёл это полезным знакомством. У жадной жабы должно быть в закромах гораздо больше, чем она готова показать случайному торговцу, которого она видит в первый раз в жизни. Том ушёл от мисс Смит с тяжёлым мешочком галлеонов, продав ей все двадцать гоблинских украшений из новой поставки мистера Боргина. Но прежде, чем он передаст выручку в магазин, ему нужно зайти домой отмыться от удушающего запаха её тошнотворных приторных духов и разъедающих кожу прикосновений.

***

В последний понедельник октября, хоть и было довольно промозгло, перестали идти непрекращающиеся несколько дней дожди. У Тома был выходной, потому что он работал в субботу и воскресенье — дни, когда в «Боргин и Бёркс» приходило больше всего покупателей (точнее, дни, когда вероятность посетителей была самой высокой). Он сидел на веранде кафе в Косом переулке с чайником чая и «Ежедневным пророком», предвкушающим скорое падение Гриндевальда. За прошедший месяц Тому удалось успешно продвинуться в отношениях с Хепзибой Смит, которая уже почти была готова купить у него с рук даже дохлую мышь ради слащавого комплимента, процеженного сквозь его губы, одарив его щедрыми комиссионными, и не добиться никаких успехов в сближении с Гермионой. За прошедшие несколько недель они обменялись парой соседских бесед, и один раз он одолжил у неё сахар в надежде, что она пригласит его зайти, но она оставила его стоять на пороге, а через минуту вручила сахарницу. Всё, что он смог узнать со своего места, — что она живёт в крошечной студии с заваленным бумагами столом и полками, заставленными книгами так, что, казалось, лишь магия удерживает их на месте. Он был готов провожать её домой каждый день, но он отказывался выставлять себя волочащимся за юбкой щенком, ждущим любые крохи внимания. Поэтому чаще всего он просто наблюдал за ней издалека. Именно тихим наблюдениям он обязан многим успехам в своей жизни. Он знал её рабочее расписание, какие статьи она пишет, и что у неё совершенно нет друзей. Пусть Гермиона и казалась несколько необычной, всё же странно, что за несколько месяцев у неё не появилось даже приятельницы, чтобы выпить в субботу чай в пять вечера с пирожными и обсудить последние сплетни, или чем там обычно занимаются девушки. Она держалась с коллегами ровно так же приветливо, как и с ним, иногда вместе возвращаясь в «Дырявый котёл» после работы, и единственным отличием в скрываемом ей настроении было отсутствие страха, который отравлял её в их беседах. Том решил, что это потому, что её коллеги — женщины. На часах было шесть вечера, солнце уже зашло, чай давно закончился, газета была прочитана. Но скоро она пройдёт мимо, а у него к ней вопрос. Через некоторое время она прошла мимо, погружённая в свои мысли. Её густые каштановые волосы, как и всегда, вились неуправляемыми кудрями, на лице не было ни грамма косметики, но длинные ресницы отбрасывали тени на щёки в свете ночных фонарей. На ней был бордовый плащ, из-под подола которого виднелись свободные бежевые брюки и удобные кожаные ботинки на шнурках с маленьким каблуком. — Добрый вечер, Гермиона, — поздоровался он ей в спину, когда она уже прошла мимо кафе, — какая неожиданная встреча! — «Для тебя», — мысленно добавил Том. Гермиона вздрогнула от неожиданности и обернулась с круглыми от изумления глазами: — Том? — вернула она себе самообладание. — Привет, как поживаешь? — Хорошо, спасибо, как сама? — широко он ей улыбнулся, но уже не удивился, что это её ничуть не смутило и не польстило ей, как другим девушкам. — Не хочешь чаю? — У меня всё хорошо, спасибо. И спасибо за приглашение, но у меня дела, — знал он её дела. Каждый вечер она сидела дома. Он в этом был уверен на все сто, потому что слышал шаги и всегда только одной пары ног. Том оставил несколько монет на столе и встал, складывая свёрнутую газету во внутренний карман плаща: — Тогда давай я тебя провожу, уже темно. — Мы уже это обсуждали, я могу за себя постоять, мне не нужны провожатые, — закатила она глаза. — Да-да, обсуждали. Все женщины ждут галантности и жалуются на вырождающихся джентльменов и рыцарство, и только одна Гермиона развернётся и убежит от придержанной перед ней двери, — хмыкнул Том. — Мне всё равно по пути. Гермиона цокнула, но ничего не сказала. И всё же она подождала, пока он выйдет из-за стола, что, с учётом её настроения, уже дорогого стоило. — Хорошая сегодня погода, холодно, конечно, но всё же приятно, — беспечно начал Том. — Да, наконец-то закончился дождь, — несколько нехотя ответила Гермиона. Кто бы её ни воспитывал, ему удалось привить ей какие-никакие манеры. — Говорят, на выходных опять будет дождь, — продолжал Том, делая вид, что не замечает её скованности. — Какая жалость. — А у тебя планы на выходные? — Том чувствовал себя сапёром на минном поле, подбираясь к сути своего вопроса. Давно у него так не скручивался желудок, когда он с кем-то общался, и единственное, что его выдавало, — как он играл палочкой в кармане, но в темноте октябрьской ночи никто этого не видел. — Ничего особенного, останусь дома, почитаю, может, доделаю кое-что по работе, — пожала плечами Гермиона. — Даже с друзьями не увидишься? Негоже в дождь слоняться одной по квартире, — насмешливо ухмыльнулся Том. — Я пока не успела завести друзей, — произнесла Гермиона с некоторой горечью в голосе. — В субботу в одном баре в Волшебном Лондоне будет живая музыка, джаз. Я с нетерпением жду этого выступления, пошли со мной? Развеешься? — Том задержал дыхание. Гермиона вновь посмотрела на него круглыми от удивления глазами. В свете ночного фонаря её карие глаза будто отливали золотом: — Ты слушаешь джаз?! — казалось, она пропустила остальную часть предложения мимо ушей. — Вообще-то, я обожаю джаз, — недоверчиво покосился на неё Том. — Что тебя так удивляет? — Э-э, — Гермиона замялась, но он не мог прочитать, что же её так сильно ошарашило. Его же так сильно удивила её реакция, что он забыл, что мог бы просто прочитать её мысли, если бы захотел. — Ты просто не похож на человека, который бы слушал подобную музыку. Не пойми меня неправильно, но… Ты вообще не похож на человека, которого интересует музыка, а уж тем более джаз. Том не очень понимал, как их три с половиной обсуждения погоды навели её на эту мысль, а потому лишь протянул: — Мне кажется, музыка — лишь одна из форм магии. А любая магия достойна почитания. Гермиона остановилась возле витрины торгового центра «Совы». Их уханье, хлопанье крыльев, скрежет прутьев, шелест перьев объединялось в какофонию звуков, что придавало их обсуждению музыки ещё больший сюрреализм. Она прищурилась: — Каким образом? Том облокотился на витрину возле неё так, что их глаза оказались на одном уровне. Он по-прежнему держался на предписанном приличиями расстоянии, но теперь они казались как никогда близко друг к другу. С высоты её роста мир казался совершенно другим: — Ну смотри, любая магия, стихийная или нет, — просто очень сильное намерение, возможно, с визуализацией, так? — Гермиона медленно кивнула. — В музыке есть и то, и другое. Бетховен был глухим, как же он писал свою музыку, если не силой воображения? Более того, музыкант может вызвать у слушающего любые эмоции. Ты когда-нибудь слышала «Полёт валькирий» Вагнера? Гермиона в замешательстве смотрела на него. Том начал напевать ей самую известную часть мелодии, и в её глазах мелькнуло узнавание. Он продолжил: — Хорошо, а вот «Полёт шмеля» Римского-Корсакова, — вновь напел он. — Хочешь сказать, у тебя перед глазами не предстают образы совершенно разных полётов? Гермиона выглядела так, будто впервые увидела призрака, но всё же ей явно стало любопытно, к чему он клонит, поэтому она просто снова медленно кивнула. — И всё это появляется у нас в сознании из ничего. Ты видишь образы и чувствуешь эмоции с, казалось бы, пустого места, а если это не магия, не призыв, не колдовство, то что? Разумеется, не любая музыка — магия, но если бы я никогда не узнал, что волшебник, то в глубине души бы всё равно верил, что волшебство существует, потому что у нас, какими бы люди, маглы, ни были примитивными и приземлёнными, есть музыка. — Мой папа любил повторять: «Необходимое и достаточное доказательство существования бога — музыка», — отрешённо пробормотала Гермиона. Она вновь направилась в сторону «Дырявого котла». — Твой отец — мудрый человек, — внимательно посмотрел на неё Том, пытаясь понять как можно больше из её выражения лица. — В общем, если музыка — магия, то джаз — стихийная магия, та, что случается у детей, когда они её ещё не умеют контролировать. Казалось бы, там не должно быть никакой мелодии: это просто разрозненный хаос звуков, в нём ни размера, ни такта — ничего. Но при этом звучит именно музыка. Джазовые исполнители живут импровизацией, что ничуть не менее стихийно, чем случайный выброс магии. Они не знают, какая нота сыграет у одного из членов группы следующей, они просто растворяются в мелодии, и всё… Кажется, мы пришли, — остановился Том, придерживая для Гермионы дверь «Дырявого котла». — Так что, пойдёшь со мной? В субботу в восемь вечера. Не волнуйся, я тебя провожу, — подмигнул он. Гермиона за всю дорогу, по сути, не произнесла ни слова. Она просто задумчиво смотрела на Тома, будто видела его в первый раз. Что было достаточно удивительно, казалось, этой ведьме всегда есть что сказать. Особенно когда дело касалось того, чтобы вежливо отделаться от Тома. — Хорошо, — тихо произнесла она, подходя к каминам и беря горсть пороха из протянутой Томом чаши. Он заметил, как она старалась случайно не коснуться его руки. — Спасибо за приглашение. — Отлично! Вот увидишь, такого ты никогда не слышала, — широко улыбнулся он, глядя, как она заходит в зелёное пламя. — Увидимся в субботу, жду не дождусь!