
Пэйринг и персонажи
Метки
Описание
Она знала, что должна быть сильной, чтобы попытаться все исправить, собрать новый мир из осколков старой жизни. Она должна что-то предпринять, чтобы искупить вину перед всеми, кто по ее глупости лишился и еще лишится жизни. И она сделает все, чтобы простить себя за то, что она совершила, за то, что своими руками задушила ростки надежды, которые сейчас хотела взрастить снова.
Примечания
10 сентября 2020 - 100 "мне нравится"
10 июня 2021 - 200 "мне нравится"
4 июня 2022 - 300!
Глава 10 Дома из сажи, картона, кошмаров и белого камня
30 ноября 2024, 11:20
Восточная сторона дома была чернее ночи вокруг, обглоданное огнем дерево постанывало от тяжести. Но все же пожар остановили вовремя, внутри лишь обуглилась стена и пострадали несущие конструкции у потолка, их наспех укрепили заклинанием. Гермионе предоставили почетное место в мягком кресле, и, чем больше миссис Уизли хлопотала, тем более неловко она себя чувствовала.
Молли позаботилась о ее разболевшейся ноге, дала выпить немного костероста, положила бинт, пропитанный мазью, потом занялась рассечением на голове. Сотрясения не было, сильный ушиб, Гермиона уже нащупывала слева набухшую, болезненно пульсирующую шишку. Во время того, как ей оказывали первую помощь, Грейнджер разглядывала ползавшего по ковру Перси, он таскал за собой штопанную тряпичную зайчиху.
В детской кроватке спали вымотавшиеся Фред и Джордж, пятимесячные крохи с рыжим пухом волос. Фред очень любил решающим аргументом в спорах с ней ставить свой возраст. Что ж, теперь она была почти на девятнадцать лет старше него. Билл и Чарли слонялись по гостиной, рассказывали заходившим в дом знакомым о своем подвиге, а Молли просила их не мешаться под ногами.
Сириус был с сослуживцами. Гермиона ждала, что вот-вот ее опять попросят предъявить палочку, отведут на допрос, накажут за вмешательство. Когда Молли заботливо наложила повязку на голову и подала горячую кружку ромашкового чая, в дом зашли Артур, Фабиан и Гидеон. Фабиан в два шага добрался до Гермионы и протянул ей руку. Она оставила чашку, вложила свою ладонь. Он улыбнулся, обхватил ее второй и сжал покрепче, потряхивая.
— Спасибо тебе, Гермиона, что подоспела вовремя! Сцепилась с Беллатрисой и почти не пострадала. Тебе бы в Аврорат, — с сожалением добавил он.
Гидеон неловко замер в дверном проеме, выглядел уставшим и смущенным, встретил ее взгляд и выпрямился.
— Спасибо, что не послушала и осталась.
Она кивнула.
— Иногда от моего упрямства есть толк.
Артур, прежде говоривший о чем-то с Молли, тоже радушно улыбнулся и подошел к Гермионе.
— Я тоже не могу вас не благодарить за моих детей, я оказался дома слишком поздно. Надеюсь, вы не сильно пострадали? Мне кажется, мы уже были представлены?
— Мы виделись после Рождества в Министерстве, когда мы с мистером Поттером шли на слушание по делу Петтигрю, — напомнила она.
— Да, верно, — согласился Артур. — Мы всегда будем рады видеть вас в нашем доме. Если вам что-то потребуется, мы сделаем все, что можем, чтобы помочь.
— Может быть пирожных, милая? — спросила Молли, закинув полотенце на плечо.
— Спасибо, не стоит, — улыбнулась Гермиона, поднимаясь на ноги. — Я чувствую себя намного лучше, не хочу злоупотреблять вашим гостеприимством. У вас был тяжелый и нервный день, уже поздно, мне пора.
— Пока, Гермиона! — замахал на прощание Билл, Чарли выбежал из кухни и протянул ей синий шарик из цветного стекла.
— Красивый, правда? — спросил он, разглядывая его на чужой ладони. — В нем море.
— И правда, он невероятный.
— Это тебе. Подарок, — добавил он, весело шмыгнул носом и отошел к матери, одобрительно положившей руку ему на плечо.
— Спасибо, я его сохраню.
Гермиона вышла на улицу и поежилась, стало совсем прохладно. Воздух уже пах подступающей осенью. Совсем не верилось, что прошло не больше часа после окончания сражения, как будто бы это был не один день. Она тяжело выдохнула, усталость объяла тело кольцами, хотелось лечь прямо в траву и заснуть, сил совсем не осталось. Сириус ждал, навалившись бедрами на калитку, внимательно поглядел на нее и, взяв за руку, трансгрессировал.
Наконец-то они оказались дома, Гермиона прошла в кухню, приоткрыла окно, чтобы проветрить задохнувшиеся за день комнаты. Так приятно было касаться голыми ступнями пола, наблюдать привычный вид из окна, в их квартире была стабильность, она была чем-то постоянным, статичным. После дня бесконечного движения эти стены с выцветшими обоями казались прочным и надежными.
Но тут же Гермиона вспоминала, как горели дома в Оттери-Сент-Кэчпоул. Дома, впопыхах покинутые людьми, а ведь они тоже считали их неприступными крепостями. Безопасность — иллюзия. Всегда, но вовремя войны она становится более явной, тут и там страдают люди в своих уютных коттеджах, по пути на работу, за офисным столом. Несчастный случай вероятен всегда, но думать об этом все время невозможно. А на войне не думаешь ни о чем другом. Все потребности заглушены, кроме жажды жизни своей и близких, отчаянного желания чьей-то защиты.
Сириус зашел в кухню и сел за стол, Гермиона стояла к нему спиной и глядела на тусклые фонари во дворе.
— Меня не вызовут в Аврорат? — уточнила она.
— Нет, Пруэтты все решили. Но Грюм в бешенстве, вряд ли он промолчит на следующем собрании Ордена.
— Думаешь, будет линчевать прилюдно? Или проявит чувство такта? — усмехнулась Гермиона.
— Тактичность и Грюм? Ты явно его переоцениваешь, — покачал он головой, улыбнувшись, но как-то невесело.
Она развернулась к нему и села на подоконник. Сизый полумрак покрывал силуэт Сириуса, сглаживал тени на изможденном лице. Гермиона вдруг осознала, что могла бы сейчас быть одна. Она закрыла глаза и представила ту же темную кухню, не обезображенную искусственным светом, только стул был пуст. И внутри все похолодело, как будто пустота это пробралась и туда и впустила сквозняки. Гермиона снова посмотрела на Сириуса, и тревога улеглась. Он был задумчив.
— То, что ты не смогла сегодня остаться в стороне, это ведь не случайно? Не просто накипело? Это как-то связано с Уизли?
Он задавал эти вопросы с паузами, тщательно взвешивая, но она ощутила на себе непрерывную дробь пуль. Она не могла солгать, чувствовала, что должна быть честной, иначе что-то надорвется. Сириус не смотрел на нее, не желая давить взглядом, но давили ожидания, нависали над ней и прежде, а теперь резко опустились на сгорбленную спину.
— Да.
— Ты ведь не была с ними раньше знакома? — неуверенно спросил Сириус.
Все приходилось делить надвое, все было под сомнением, шаткое и готовое рухнуть за недостатком фактов. Они жили в карточном домике, тщательно оберегали его, ходили на цыпочках, почти не дышали. Но вечно он не простоит. Так Сириус успокаивал совесть, намеренно расшатывая хрупкую конструкцию.
— Нет, не была, — тихо ответила Гермиона.
— Тогда почему?
Она снова на пару секунд закрыла глаза.
— Они — все равно что реинкарнация дорогих мне людей. Семьи моего друга.
— Гарри?
Сначала Гермиона чувствовала себя оглушенной, потом внутри медленно волной нарастал протест. Она не могла говорить о нем, ничего из того, что она могла сказать, не удовлетворило бы интерес Сириуса. Он заслуживал знать. Она скажет. Да, когда-нибудь. Не сейчас. Это было ее любимой отговоркой. Он все-таки посмотрел на нее, и так стало еще сложнее, прятаться было негде.
— Тебе снятся кошмары, его имя ты называешь чаще других, — смягчившись, объяснил он. — Разве я прошу невозможного? Я лишь хочу узнать, ради кого ты сражалась, ради кого рискнула жизнью.
Гермиона отвела взгляд. Из неплотно закрытого окна сквозило, по коже пробежал озноб. Сегодня она утонет в прошлом, этот день утянет ее в самую глубину воспоминаний.
— Это был Рон. Он был одним из семи детей в семье, очень дружной семье, которая подарила мне дом в магическом мире. С каждым из них меня что-то связывало, и каждого я потеряла.
Она перевела дыхание.
— Помнишь рассказывала про лучших шутников на свете? Так вот они были старшими братьями Рона. Еще у него был брат, который изучал драконов, Рон им ужасно гордился. Другой был ликвидатором заклятий в египетском отделении банка, у него была красавица-жена, на четверть-вейла. Незадолго до свадьбы на него напал Сивый. Еще один брат выбрал карьеру вместо семьи. А еще была Джинни, единственная дочка, она была для меня подругой, хотя я всегда думала, что не умею находить общий язык с девушками.
— Рон. Какой он был?
Гермиона уже не понимала, кто задает ей вопросы. Словно спрашивала она сама, воскрешала в памяти образ, сердце опять сжималось от охватывающей паники, когда она не могла воспроизвести в голове его голос, в точности представить его лицо. А фотография в медальоне скоро окончательно превратится в ничто, сам медальон продержится несколько лет, как и немногие вещи, оставшиеся от них. И тогда останется только ее ненадежная предательская память.
— Он был очень хорошим, иногда упрямым и твердолобым, мы часто спорили из-за ерунды и могли не разговаривать целыми днями, но даже в ссоре он продолжал заботиться обо мне и Гарри. Он чувствовал, что всегда находится в чьей-то тени, но это было не так, он был собой, и этого уже было достаточно, чтобы быть важным и ценным для меня. Он был моей первой любовью, — призналась она. — Она длилась годы, но у нее был несчастливый конец.
Слезы подступили к глазам, и это почему-то разозлило ее. Сколько их было уже пролито? И зачем?
— Все они мне снятся. Я скучаю по ним, ищу их в людях, для которых я случайная знакомая. Я жду, словно те должны меня вспомнить, — очень тихо сказала она.
Сириусу было жаль ее, но он не жалел, что спросил. Он понимал, что поступает, как эгоист. Гермиона остро взглянула на него, глаза блестели как-то потусторонне, откуда-то издалека, как будто она посмотрела на него, находясь где-то в другом мире, как будто он был ее воспоминанием, всего лишь мыслью, не реальностью.
— Спроси.
Сириус молчал. Отвел взгляд, но она встала на ноги, подошла и положила ледяные ладони на щеки, вернув его.
— Спроси меня.
Это не была просьба, это не было требованием. Голос бессознательного внутри нее, задушенная потребность. Он обхватил ее запястья, чувствуя под пальцами бешеный пульс. Лицо ее было бледным как полотно.
— Я боюсь за тебя. Поэтому пытаюсь узнать. Мне кажется, что когда-нибудь я проснусь, а тебя не окажется рядом. Я пойду у всех спрашивать, не видел ли кто Гермиону? А они будут смотреть на меня, как на сумасшедшего. Я буду описывать им тебя, а они скажут, что никогда тебя не встречали. Ты моя жизнь, ты все, но тебя так мало, словно я тебя выдумал.
— А если так случится? Если никто не поверит тебе, если назовут безумцем?
Стало ужасно тихо. Она не дышала. Она ждала ответ. Он был так важен.
— Я буду верить себе. Я буду верить, что ты была в моей жизни.
Гермиона закрыла глаза и беззвучно заплакала. Накопленные страхи ослабили хватку, выжав ее до сухого остатка.
— И я буду тебя искать.
Ей хотелось шепнуть, крикнуть, шевельнуть губами. Помни меня. Помни, когда меня не станет, когда я исчезну, когда на мое место придет другая Гермиона. Пусть забудут все остальные. Ей важно, чтобы помнил он. Год назад она не думала об этом, она хотела раствориться во времени, она не хотела искать себе место под солнцем. Но ведь она была! И она человек, который любил, радовался и плакал, прощал чужие ошибки и совершал свои.
Она была другом, она была дочерью, соратником, однокурсницей за соседней партой, учителем. Она была любимой. Разве может все это стать ничем? Может. И станет. И не будет иметь значения ее короткий человеческий век на этой земле, лишь миг. Но пусть он помнит, ее глупости и привычки, ее случайные фразы, пусть все же частица ее пройдет осколком в его сердце. Она была жестока, она хотела ранить.
Ведь помнить — это боль. Она это знала, и все же никогда не обменяла бы свою память на обманчивую безмятежность. Она боялась забыть. И малодушно боялась быть забытой. И не важна громкая слава, имя, вписанное в историю. Только бы жить в голове того, кого любишь. Она надеялась, что не требовала многого. Другого она не просила. Для себя ей больше нечего было желать.
Ей не стало легче. Сириус попытался вытащить занозу из сердца. Но, увы, она была загнана слишком глубоко. Разговоры и откровения уже никогда ее не вылечат, не притупят боль, они, наоборот, обостряли чувства. Гермиона вытащила из кармана стеклянный шарик и положила его на раскрытую ладонь.
Самым трагичным было то, что она будет оплакивать их всех даже тогда, когда они будут живы. Потому что мальчик, подаривший ей бусину с морем, этот не тот Чарли, которого она знала. Спящие младенцы не те, кто любой ценой раззадоривали ее шуточками. И когда на свет появятся Гарри и Рон, они тоже будут не теми. Они вырастут в другом мире, они буду счастливы. Но ее друзья по-прежнему будут мертвы. Отправившись в прошлое, она все равно не смогла их вернуть.
Смерть показалась ей еще более неотвратимой, гнетущей, несправедливой. Она вцепилась в Гермиону, наложила отпечаток на жизнь, с которой не имела права так тесно соприкасаться. Гермиона не верила в злой рок и судьбу, но теперь ощущала, что всегда было что-то, гораздо большее и могущественное, чем она и ее попытки обернуть все вспять, вмешаться в ход времени. Она всего лишь человек. И ей не сойдет это с рук.
***
Последние дни лета перед окончанием лунного цикла. Самые время собирать редкие травы для зелий, цены у поставщиков все росли, и для личных нужд Гермиона искала ингредиенты по старинке. Мистер Мелпеппер дал ей выходной, и она поняла, что ей жизненно необходим чистый лесной воздух и тишина. Она осторожно шагала, глядя под ноги, вслушивалась в затаившуюся жизнь вокруг. На расстоянии шел Ремус и собирал травы на своем участке. Лучшего помощника в этом деле и быть не могло. Он был внимателен и щепетилен, никогда не срывал то, в чем был не уверен, бережно относился к образцам, многие теряли свои свойства при небрежном обращении. Этот лес был не так далеко от старого дома Люпинов, он хорошо знал это место, обострившийся нюх был ему в помощь. Но Гермиона видела, что самые простые действия даются ему через силу. Почти черные синяки под глазами на осунувшемся лице, боль в костях и мышцах, температура тела повысилась, он то и дело вытирал пот длинным рукавом футболки. Тело сигнализировало о приближающейся трансформации, но Ремус не хотел поддаваться его прихотям. Гермиона тоже была совсем не в форме, как и всегда перед концом месяца. Еще четыре дня, и она сляжет в постель, мучаясь от боли, наглотается снотворного, и еще сутки пропадут из ее жизни, как будто и не было никогда. Она ощущала слабость, но упрямство и нестихающая злость поддерживали наплаву. Она обещала Ремусу рассказать о разговоре с Грюмом после недавнего собрания, но каждый раз, готовясь начать, чувствовала, как к лицу приливает кровь, ей становились душно, и она шагала быстрее и с каким-то остервенением срезала асфодель, уносилась мыслями далеко, за пределы приютившего ее оазиса. Она присела на корточки, подкапывая кочедыжник, чтобы не повредить корень, отряхнула от земли, осторожно завернула в ткань и убрала в сумку. Гермиона подняла голову, налетевший ветер закачал верхушки деревьев, в зеленом шелесте уже появились желтые пятна, плотные облака быстро перемещались по небу. А она сидела внизу, у самой земли, такая маленькая и неподвижная. И странно, но это успокоило. Ремус навалился на старый клен и тяжело дышал, капельки пота покрыли посеревшее лицо. Гермиона поспешила к нему и, проигнорировав все возражения, отвела его к поваленному стволу. Она достала контейнер с бутербродами и термос. Вытянутые ноги немного гудели от продолжительной ходьбы, чай согревал изнутри, а ничего вкуснее хлеба с сыром и ветчиной как будто и не существовало. — Бергамот? — уточнил Ремус. — Если ты не знала, я заядлый чаеман. Гермиона рассмеялась. — Я запомню. — Нет, правда, у меня дома почти двадцать видов чая, три заварочных чайника и два сервиза. Когда будет свой дом, хочу на кухне выделить для этого целый шкаф. — На чайную церемонию пригласишь? — спросила она, передавая наполненную крышку термоса. — Будешь помощницей. Он улыбнулся и как-то застыл, устремившись в одну точку. — Знаешь, я хочу вернуться в наш старый дом. Мне казалось, что я никогда не захочу снова там оказаться, но этим летом мы все время поблизости, я смотрю на него и думаю, что он не виноват в том, что произошло. Мне даже кажется, что он чувствует себя брошенным и сожалеет, что не смог защитить. Глупо, правда? Думать о чувствах дома. — Я так не думаю. Я тоже часто думаю о своем доме, когда я его покидала, он как будто не хотел меня отпускать. — Вот и у меня ощущение, что он зовет и тянет. Я восстановлю его, приведу в порядок, самую большую и красивую комнату отдам Кэсси. У нее четыре брата, и никогда не было своей комнаты, хочется подарить ей хотя бы это. Ремус тепло улыбнулся и посмотрел на свои раскрытые ладони. Вдруг он перевел внимательный взгляд на Гермиону, она приподняла брови, смутившись. — Ты ведь давно знаешь, да? Но я все равно хочу сказать сам. Я оборотень. Она никак не среагировала, только кивнула. — Да, знаю. — Сириус рассказал? — уточнил Ремус. — Нет, он не раскрыл бы тайну друга. Просто ты не первый человек с ликантропией в моей жизни. И все же тут она была не слишком честна, именно Ремус Люпин и был первым оборотнем, с которым она столкнулась в четырнадцать. Он и показал, что оборотень — не чудовище, а страдающий человек, страшен не он сам, а проклятье, и совсем болезнь не определяет, кто ты есть. — Мой учитель был оборотнем, — сказала она. — Замечательный человек, добрый и светлый, который многому меня научил. Брат моего друга тоже был заражен. — Спасибо, Гермиона, — тихо сказал Ремус. — За что? — удивилась она. — За то, что была так внимательна, за то, что ты одна из немногих, рядом с кем я не чувствую постоянной вины из-за того, кто я есть. Что, даже зная правду, не видишь во мне лишь монстра. Гермиона положила ладонь на его сцепленные в замок руки. — Скоро станет легче. Я не должна этого говорить, но, если помнишь, этой весной было совершено нападение на одного из известных зельеваров. Он разрабатывал средство, которое помогает сохранять человеческий рассудок во время полнолуния. Аконитовое зелье. Пожирателям не удалось найти его наработок. Надежда в глазах Ремуса мгновенно потухла. — Если им не удалось ничего найти, всего лишь значит, что он хорошо позаботился об их сохранности. Рецепт зелья — мощный рычаг, тот кто завладеет им, сможет привлечь на свою сторону дополнительную силу. — Стаи? — поразился он. — Да. Но, помимо этого, это позволит тебе не бояться больше. Ремус отвернулся, взъерошив волосы. — Хоть бы это и правда случилось, — прошептал он. Гермиона сделала последний глоток чая и убрала пустой термос, ветер к вечеру стал каким-то промозглым, она зажала ладони между ног, чтобы согреть. — Ты обещала рассказать про Грюма, — напомнил Ремус после недолгого молчания, когда радостная мысль наконец-то осела в его голове. — Да, хотела пожаловаться на несправедливость и сказать, как я обижена на мир, — усмехнулась она. — Но сейчас мне не кажется это важным. Я оказалась полезна, но я была новым человеком и вызвала подозрения, мракоборцы мне не доверяли и имели на это право. Для них я девчонка Блэка. Никто не примет меня с распростертыми объятьями. А насильно, как говорится, мил не будешь. Нам придется все время доказывать собственную состоятельность. И в конце концов они нас признают, Ремус. — Но разве Пруэтты в итоге не выступили на твоей стороне? — недоуменно спросил он. — Да, но для Грюма этого мало. Он сказал, что я должна заниматься своими пробирками, а не лезть на поле боя, и, если мне нечем заняться, то он даст мне задание на тысячу порций болеутоляющего для арсенала Ордена. Собственно, обещание он сдержал. У меня пять дней на приготовление зелья. — И ты готова смириться? — А что остается? Я пока никто, если буду продолжать идти наперекор, то лишь отверну от себя. Я взялась неизвестно откуда, сама себе на уме, уже попала в парочку скандалов, неудивительно, что Грозный Глаз держит меня в стороне. Хотя ему придется признать меня, когда привычный мир рухнет. Пока остается ждать и приносить пользу дозволенным мне способом. — Думаешь, для меня когда-то найдется дело? — горько усмехнулся Ремус. — Да, — уверенно ответила она. — Такое, с которым не сможет справиться никто, кроме тебя.***
Свинцовые тучи нависали над землей. Птицы выделывали виражи так низко, что, однажды не расправив крылья, могли бы разбиться. Казалось, еще немного, и одна из них пронзит своим телом темно-синее небо, и оно разрыдается косым дождем, не сумев больше удерживать накопленную тяжесть. Регулус осмотрелся и двинулся к дому. Он стоял здесь совершенно один и выглядел изгоем, изгнанным из странны аккуратных, правильных, сделанных под копирку, коттеджей. Когда-то белоснежная известка потемнела со временем, у угла, где сходилась боковая и передняя стены, высилась небольшая круглая башня с флагштоком, весь дом был опоясан остроконечными выступами. Окна была широкими, с деревянными рамами, но из зеленоватого мутного стекла. Створки двери сходились вверху наподобие арки. Дом был чудаковатым, нескладным и совсем не подходил Эванне, он был слишком тусклым и печальным, словно стыдился своего облика, и оттого поблек, замутился. В нем не хватало жизни. Регулус открыл низкую калитку и прошел к низкому крыльцу с пологими ступенями. Он волновался, но не собирался отступать, даже если перед ним захлопнут дверь. В последнем письме Эванна сообщила, что на день уедет к родственникам, он воспользовался шансом, чтобы увидеться с ее отцом. Занесенный кулак трижды ударился о дерево. Послышались шаги на лестнице. — Одну секунду! Дверь открылась, на пороге показался высокий, бледный мужчина с отросшей щетиной, белые волосы с проседью убраны за уши. Он отряхнул рубашку и неловко улыбнулся гостю, как бы извиняясь за свой неподготовленный к приему вид. — Чем могу помочь? Регулус набрал в легкие воздух. — Меня зовут Регулус Блэк. Приветливое выражение сменилось подозрительностью, настороженностью. Нынче вежливо стучащиеся Пожиратели — редкость, наверное, только светскость визита и останавливала его от того, чтобы тут же настоять на его уходе. — Вы пришли к Эванне? Ее сегодня нет, — сказал он, вглядываясь в посетителя. — Я пришел к вам. Еще пару секунд он колебался, но все-таки отошел и махнул рукой, приглашая войти. — Чаю? — Нет, благодарю. Регулус опустился на табурет, отец Эванны расположился через стол, напротив, сложив длинные пальцы в замок. Блэк чувствовал себя неуютно, ему хотелось повести плечами, сбросив с себя чужой взгляд, и отвести свой. — Я пришел предупредить об опасности, которая угрожает вашей дочери и вам. Эван Розье представляет для нее угрозу. — Этот мальчик? — улыбнулся он. — Его забавы с Эванной и раньше были жестоки, она много натерпелась за школьные годы, а теперь у него развязаны руки. — Он издевался над ней? — став еще бледнее, переспросил мужчина. — Вы не знали? — удивился Регулус. — Она никогда не рассказывала. Он вдруг разволновался, поднялся на ноги и прошелся вдоль небольшой гостиной, к окну, до двери и обратно. — Это из-за моего статуса предателя крови? — горько усмехнулся он. Регулус лишь кивнул. — Откуда у вас сведения о том, что он планирует ей навредить? Вы с ним близки? Если так, то в чем причина вашего беспокойства? И почему я не должен подозревать вас в причастности к этому делу? — Доверия я не внушаю, это так, — согласился Блэк. — Мы не близки, но так уж случилось, что проводим слишком много времени рядом. Эванна была ко мне очень добра, незаслуженно. Я хочу отплатить ей тем же, я не хочу, чтобы она пострадала. Мистер Розье остановился и еще пристальнее, чем прежде, всмотрелся в молодого человека перед ним. — Вам нужно уехать. — Здесь наш дом, мы не станем иммигрировать. Я поставлю защитные чары на особняк, Эванне нужно закончить школу, в Хогвартсе она будет в безопасности. — Вы же читаете газеты. Знаете, что сейчас происходит. Никто в этой стране отныне не в безопасности. Нападение на Оттери-Сен-Кэчпоул должно было вас в этом убедить. — Вам ведь лучше знать, верно? — резко спросил он. Регулус выпрямился, взгляд его стал остер. Пусть так. Да, с ним говорит Пожиратель Смерти. Если так он будет воспринят всерьез, то он готов рассказать обо всем, чтобы у мужчины не осталось сомнений в том, чтобы сегодня же собрать чемоданы и уехать. — Верно, — согласился Регулус. — Не стоит полагаться на государство, сейчас все слишком нестабильно. Мракоборцы, как правило, узнают обо всем слишком поздно, — с усмешкой добавил он. — Эван жесток, особенно в отношении вашей дочери. И он о ней не забудет. — Мне нужно подумать, — он устало опустился на стул, как-то осунувшись за последнюю минуту. — Лучше не медлить, чем раньше вы уедете, тем меньше вероятность, что он до нее доберется. — Вы сказали, она помогала вам? — спросил мистер Розье, потирая ладонями лицо. — Эванна — славная девочка, но я все равно не понимаю, чем вы заслужили ее благосклонность. Регулус нахмурился и посмотрел в окно, по стеклу шлепками ударили крупные дождевые капли, забарабанили по крыше. — Может быть, она увидела во мне то, чего нет, во всяком случае она считает, что я лучше, чем я есть. Рядом с ней я начинал в это верить. Повисло молчание. Мужчина прошел к окну, упер руки в подоконник и сгорбился. — Хорошо, мы уедем. Я не стану рисковать жизнью дочери. Облегчение окатило Регулуса с головы до ног. Он боялся, что ему не удастся убедить, что придется выдумывать способы, опускаться до шантажа. Он поднялся на ноги, больше ему здесь делать нечего. Он ощущал себя отравляющим и инородным предметом в обстановке ее дома. Его здесь быть не должно. — Я попрошу вас кое о чем, — заговорил Розье. — И если вы правда заботитесь о ней, то исполните мою просьбу. Блэк с вниманием посмотрел на него. — Держитесь от нее подальше. Иначе вы в конце концов и станете причиной ее несчастья. Я не хочу, чтобы моя дочь находилась в опасности из-за ее близкого знакомства с Пожирателем Смерти. Регулус думал об этом и сам. Их странные отношения возникли из ниоткуда, и теперь самое время им стать ничем. Он кивнул и вышел за дверь, ливень обрушился на него сплошным потоком. Остались позади странный дом, скрипящая калитка. Осталась позади и Эванна. Больше он ее не увидит. Она аппарировала недалеко от дома, тут же промокла до нитки и уже не спешила, шагала по липкой грязи. Дождь размывал краски, смешивал небо, землю, силуэты деревьев и туч становились одним. Она приложила ладонь козырьком ко лбу. От дома шагала темная фигура. Эванна остановилась, вглядываясь. Но неизвестный уже трансгрессировал.