Не достоин

      Путешествие Катакури затягивалось… Вместо, как он изначально предполагал, года, сия экспедиция грозила продлиться до двух лет, а может быть и больше. Команда находилась на пределе возможностей, и даже не возмущалась, когда они плыли целыми неделями, не делая при этом ни единой высадки. На памяти Катакури это была одна из самых долгих его экспедиций. Шарлотта успел и сам невероятно устать от этого путешествия и всей душой желал попасть домой. На Комуги. Упасть на твёрдо стоящую кровать, объесться вкусными сладостями, приготовленными заботливыми руками Мэйбелинг, а после закрыть глаза и впасть в небытие. И с каждым разом это желание становилось всё сильнее.              Вдобавок, теперь у него были причины желать возвращения. Привыкший всё время «подправлять» мелкие недочеты в работе его Мамы (хотя никто из её детей не признается ей, что эти недочеты вообще существуют), Катакури хотел «подправить» и их с Мэйбелинг церемонию венчания. Эта привычка руководила им и в тот день, когда он купил те кольца, так нежно греющие его со стороны сердца. Он отчетливо помнил, что их церемония не содержала части с обменом обручальных колец, и «брачные узы» были скреплены фальшивым поцелуем куда-то в область виска. От воспоминаний, как сильно Шарлотте пришлось тогда пригнуться, слабо стрельнуло в поясницу. Все-таки в организации таких сакральных и важных праздников Маме лучше не доверять.              Мужчина часто вспоминал о Мэйбелинг. Она сопровождала его все эти долгие два года в виде мягкой, безмолвной игрушки, она наполнила его каюту ароматом своих духов, который, как ему казалось, не выветрится уже никогда. Она, в конце концов, частично находилась в одном из колец, которые были надежно спрятаны в самом защищенном месте — около его сердца. Шарлотта Катакури, Великий Конфетный Генерал, один из приближенных Йонко и грозный пират с наградой больше миллиарда, сам того не заметив, стал неразрывно связан с Санти Мэйбелинг, Вторым ребёнком Короля и единственной Принцессой острова Паншка. Жизнь под одной крышей заставила их привыкнуть друг к другу, стать отчасти неразлучными. И потому, находясь так долго и далеко от Комуги, Шарлотта, скрипя сердцем, признавал, что скучает по Мэйбелинг, её вечно шуршащим платьям, её глазам, её запаху, её ауре (назвать это волей ни у кого из детей Шарлотта не повернется язык). Он скучал по своей супруге. А может ли он называть её просто «супругой»?              Сегодняшний день не обещал ничего нового. Мужчина покинул каюту рано утром, размял запястья и осмотрелся. Катакури давно потерял примерное понимание их местонахождения, доверив всё опытным навигаторам и рулевым, не особо следя за их курсом. Даже такой принципиальный и терпеливый человек, как он, успел порядком подзаебаться. Так что, не предвещая ничего необычного, он молча подошел к носу корабля, где располагалась стойка рулевых. Катакури собирался задать им вопросы касаемо их курса, но те его опередили: один из них вытянул голову вперед, всматриваясь в бескрайний горизонт. После воскликнул с довольной улыбкой.              — Десять часов до прибытия в Комуги! Капитан, мы выполнили все цели экспедиции?              Вообще-то, подобные вопросы задавать, да еще и капитану, было немного… Невежливо со стороны подчиненного. Но Катакури, которого однообразный вид успел доканать аж до тошноты, лишь едва кивнул, сохраняя молчание. Десять часов. Почти половина суток, и он вновь будет дома. Вновь сможет ступить на родные земли и увидеть… Мэйбелинг. Теперь произносить её имя, даже в собственных мыслях, не казалось для него чем-то необычным. За эти два года он успел многое осознать и обдумать. И надеялся, что он пришел к правильным выводам.              Он наконец плывет домой. Туда, где его ждут. Туда, где его, возможно, любят.       

***

      На земли Комуги они ступили только поздно ночью — на часах давно перевалило за полночь. Они чуть задержались, попав в ловушку Калм-Белта на пути к Тот-Лэнду, но смогли успешно выбраться. Шарлотта даже не стал показывать своё недовольство этой ситуацией, молча пережив заминку. Никто из команды и подумать не мог, что Катакури — величайший человек пиратского мира — сможет настолько устать в ходе этой поездки. Но, будучи адекватной и понимающей командой, никто не сказал ни слова, не выразил ни единой эмоции: экипаж работал как и обычно, походя на огромные часы с множеством мелких и уникальных шестерней. Благодаря этому возвращение домой наступило так быстро, как только возможно.       Будучи, как уже подчеркивалось множество раз выше, невероятно уставшим, Шарлотта приказал лишь швартоваться и расходиться. Он не хотел задерживать своих людей, плыть к маме ночью, чтобы застать еë спящей, разочароваться и уплыть обратно. Уже завтра, с восходом Солнца, он вновь соберет команду и отправится к Маме, чтобы предоставить отчет и всë то, что он тащил на своëм корабле сюда. Да и ему самому тоже не помешал бы отдых — он не был железным, и тоже уставал, тоже давал слабину, тоже мог испытывать голод и холод. Он был живым человеком, из плоти и крови, в его теле текла тëплая кровь и лимфа. И он, как настоящий живой человек, прямо сейчас умирал от нехватки сладких пончиков и мягкой кровати.       Твердой походкой Катакури шëл по главной улице. В тишине ночи раздавалось лишь тихий цокот каблуков его сапог; шпоры сзади изредка царапали плитку. Здесь почти ничего не изменилось с тех пор, как он уехал. Жители, мирно спящие в своих домах, и подумать не могли, что Господин Комуги наконец вернулся, и прямо сейчас идëт домой. Впрочем, лишнего шума ему сейчас совершенно не нужно. Если бы сейчас, когда он в таком состоянии, к нему стали приставать местные жители с лестью и просьбами, он бы не сдержался. Кто знает, к каким бы последствиям это могло бы привести. Шарлотта глубоко вдохнул — в его ноздри врезался привычный запах острова, который, как ему казалось, он заметил только сейчас — сладковатый, наполненный уличной пылью, остаточными ароматами из магазинов и чем-то... Родным. Внезапно проснувшаяся в нëм сентиментальность удивила и насторожила.       Катакури медленно приближался к резиденции. В его голове медленно, так некстати, стал прогрызаться мелкий червячок сомнений. Вдруг всë не так хорошо и счастливо, как ему хочется думать? Вдруг Мэйбелинг не справилась? Вдруг с ней что-то случилось, и в резиденции его встретит один лишь Крекер? Терять Мэйбелинг было невыгодно со всех сторон, с каких не подойди. Так что, понадеявшись на лучшее, он вошел на территорию резиденции.       В такое время почти все душки давно пережидают ночь в резиденции, периодически сменяя ночной пост — на тот случай, если кому-то из Господ что-то срочно понадобится. Катакури шел к входной двери в дом сквозь сад, отбрасывая длинную, угольно-черную тень под светом луны. Сотни мыслей пролетали в его голове, но ни одна не задерживалась там надолго. Он, кажется, впервые задумывался о том, как и что ему нужно сказать. В ситуациях, где налаживались дипломатические отношения или происходили ожесточённые дискуссии, слова Катакури были похожи на смертоносные стрелы — точные и острые, они пронзали врага в мгновение ока, сражая на поражение; в таких ситуациях мозг мужчины думал на опережение, позволяя быстро и трезво реагировать на все выпады оппонента.       Но то были ситуации, в которых он всегда отбрасывал все личные чувства к человеку, с которым вëл споры или переговоры. Теперь же он вынуждено (причем по своей собственной воле) попал в ситуацию, где отбросить все чувства нельзя. Просто отдать ей коробку, пожелать «спокойной ночи» и скрыться в своей спальне? Устроить незабываемое представление, сказав речь в четыре листа печатного текста, а после, в качестве кульминации, надеть кольцо на еë палец? Нет, всë не то. Ему не хотелось проявлять излишнюю сентиментальность, которой он банально не был наделëн, но хоть какие-то положительные чувства желательно показать. Он не хотел, чтобы из-за его неправильных поступков и слов Мэйбелинг перестала делать то, что делает сейчас. Оу, а вот эта мысль была слишком уж циничной...       Шарлотта остановился в пяти метрах от входной двери в резиденцию. Он и сам не заметил, как с каждым шагом коробочка с кольцом словно нагревалась, всë сильнее обжигая голую кожу груди. Мужчина вытащил коробочку, открыл еë и посмотрел на два кольца, лежащих в ней. Ювелирные изделия слабо блестели в свете луны, а глубокий синий бархат, которым была обита сама коробочка и подушечка, на которой были кольца, словно поглощала лунный свет, делая обручальные кольца словно ещë более яркими и заметными. Он должен... Катакури достал одно из колец — то, что побольше, с зелëным камнем, и надел его на свой безымянный палец, сняв перед этим перчатку; после мужчина, резко выдохнув, захлопнул коробку с оставшимся кольцом, сунул еë во внутренний нагрудный карман и открыл входную дверь.       В коридоре было темно и тихо, а из гостиной горел приглашённый свет. Странно, по общим подсчётам Катакури, сейчас уже как два часа идëт время, в которое Мэйбелинг обычно спит. Отчего же сейчас она (а сомнений в том, что там именно она, никаких быть не может) сидит в гостиной, посреди ночи, да ещë и... Оттуда послышалось странное бормотание. Она молится? Читает вслух?       Шарлотта, тихо разувшись, подошел к гостиной. Ему даже не пришлось напрягать тело, чтобы использовать все свои умения — оно [тело] двигалось «на автомате», без команд хозяина двигаясь так тихо, что уловить его перемещения было практически невозможно. Мужчина подошел к гостиной, оперся рукой о дверной лоток и, немного пригнувшись, заглянул в комнату.       Там, сидя на диванчике, была Мэйбелинг. Зажженная настольная лампа отбрасывала глубокие тени на еë тонком стане. Даже сидя на мягком, удобном диване, она не позволяла себе откидываться на спинку — осанка женщины была идеальной настолько, что даже линейка окажется слишком кривой по сравнению с ней. На плечи был накинут, по всей видимости, мягкий, белый халат, периодически сползающий с покатого плеча. Под халатом Мэйбелинг было лишь тонкое, ночное платье. Видимо, отсутствие в доме Катакури сделало еë более «раскрепощенной» в этом вопросе.       Шарлотта сидела на диване, а возле неë, на низенькой тумбе, стояла небольшая корзинка с пряжей и настольная лампа. Из корзинки, а точнее, из недр одного из клубков, лежащих в той корзине, торчала тонкая нить, которую Мэйбелинг периодически продлевала, подтягивая к себе. Настольная же лампа служила для улучшения освещения комнаты, ибо использовать основной свет было бы слишком затратно и неприятно для глаз. Тишину, возникшую в гостиной, нарушал лишь тихий стук тонких, металлических спиц, бьющихся друг о друга в процессе вязания, и столь же тихий треск поленьев в ярко горящем камине.       Рядом с Мэйбелинг, словно на высоком постаменте, стоял душка, держа в руках книгу. Он выглядел словно паж, несущий волю короля и озвучивающий новые законы и указания — по крайней мере, поза была невероятно похожа. Шарлотта хмыкнул, продолжая наблюдать за этим пафосом. Он держал в руках какой-то томик (кажется, что-то связанное с дьявольскими фруктами) и вслух читал, пока Мэйбелинг сосредоточенно вязала своë новое творение. Он читал с выражением, стараясь соблюдать все знаки препинания и ударения. Если же Мэйбелинг не понимала прочитанного, она спокойно просила душку перечитать, и слуга, не в силах и правах отказать, читал ей вновь, вкладывая ещë больше усилий.       Всë это создавало невероятно приятную и красивую для глаза картину. Если бы Катакури был наделен дарами художника, он бы изобразил этот эпизод на полотне, чтобы навсегда запомнить о нëм. Но... Дарами художника он не обладал, да и вынужден был нарушить эту прекрасную идиллию, чтобы сообщить супруге о своëм возвращении. Так что, мужчина тихо приоткрыл дверь, после чего зашел в гостиную. Ему отчасти повезло, ведь спинка дивана смотрела в сторону двери, через которую проникали в гостиную: в общем, появление Катакури будет для его супруги большим сюрпризом.       Стоя с ней в одной комнате спустя два долгих года разлуки, он чувствовал, как коробка с кольцом жжет его грудь всë сильнее. То [кольцо], что было на пальце, тоже жгло нещадно. Мужчина молчал, а когда душка заметил его присутствие и хотел было уведомить об этом сидящую совсем рядом Мэйбелинг, Шарлотта лишь показал рукой, что говорить сейчас не нужно. Он самостоятельно сообщит о том, что вернулся домой. Правда собраться с силами, чтобы сказать пару заветных слов оказалось в разы сложнее... Чëрт возьми, почему это выглядит как описание из очередного сопливого романа дамочки за сорок, написанного для таких же дамочек за сорок!?       — Мэйбелинг.       Он решил не говорить слишком много, не говорить слишком мало и нечто бессмысленное. Сперва нужно обратить на себя внимание девушки, и только после этого говорить всë остальное. Мэйбелинг крупно вздрагивает, после чего резко поворачивается в его сторону, сжимая в руках почти готовое изделие из пряжи. Убедившись, что перед ней не галлюцинация или мираж, она откладывает спицы с оставленным на них изделием, излишне нервно встаёт с дивана и плотнее запахивает халат, чувствуя, как щëки и уши покрывает лëгкая пелена стыда. Шарлотта вздыхает и чуть обходит диван, чтобы быть возле передней его части, а не спинки.       — Не стоит нервничать, присядь.       Мэйбелинг, словно безвольная кукла, повиновалась, мягко опустившись на мягкие подушки дивана. Румянец с щëк не сходил, с каждым взглядом на Катакури словно разгораясь всë сильнее. Она пыталась это скрыть, но получалось очень плохо; впрочем, сам Шарлотта не особо замечал подобных душевных метаний, тоже изрядно нервничая. Что сказать и как преподнести неожиданный парный подарок... Вот этот момент он не продумал. По крайней мере, не до конца. Но думать у него получалось не особо, ведь душка, стоящий в комнате с книжкой в руках, очень сбивал его решительный настрой. Поэтому, для создания самому себе комфортных условий, Шарлотта парой жестов показал ему, что гостиную слуге лучше покинуть и его ждут незаконченные дела на кухне. Слуга глупым не был (несмотря на отсутствие мозгов) и, смекнув намеки, быстро ретировался.       Решив, что в нечто подобное нужно добавить немного банальности и плешивой романтики, Шарлотта стал на одно колено, оперевшись на него рукой. Мэйбелинг смотрела на него словно потерянная, не совсем понимая и осознавая происходящее, оттого глупо моргая и безмолвно хлопая губками, не в силах вымолвить ни слова.       — Мама часто не доводит до совершенства то, за что берëтся. Так что мне, как Второму сыну Шарлотты Лин-Лин и одному из Конфетных Генералов, не привыкать разгребать и совершенствовать то, что Мама не довела до конца. К нашей с тобой свадьбе, произошедшей чуть больше двух лет назад, она тоже подготовилась не так основательно, как хотела изначально. А потому...       Он полез во внутренний карман, чувствуя цепкий, обжигающий взгляд собственной супруги. Мэйбелинг смотрела на него, сжимая в руках полы халата, и не могла поверить, что это происходит именно с ней. Неужели всë то, что она видит прямо сейчас, реальность? Быть может, лишь плод еë безудержной фантазии, и это лишь попытка осчастливить саму себя хотя бы в мечтаниях? Или же Катакури прямо сейчас просто стоит перед ней, а она, пытаясь выдать желаемое за действительное, надумала всяких глупостей, пороча имя своего мужа.       Очнувшись от мысленных терзаний, она хлопает глазами и замечает перед собой протянутую ладонь Катакури — без перчатки она выглядит так... Непривычно. На голой ладони стоит небольшая, бархатная коробочка глубокого, синего цвета. Мэйбелинг не верит собственным глазам. Это... То, о чëм она подумала? Неужели это действительно...       Женщина тянется к коробочке, безуспешно пытаясь спрятать сильную дрожь в руках, и берет коробочку в руки. Мужчина ставит обнаженную руку на собственное колено, внимательно наблюдая за реакцией супруги. Холодная глубь фиолетовых глаз проходится по еë лицу, телу, выцепляет мелкие жесты, которые она делает в данный момент — он хочет узнать, понравился ли ей подарок. Всë-таки это был акт его самодеятельности, и он не знал, к чему конкретно это приведет и какую именно реакцию он получит.       Мэйбелинг медленно, словно отвращая собственную казнь, открыла коробочку. Внутри лежало прекрасное, невероятно красивое кольцо, блестящее в лучах искусственного света от настольной лампы. Глаза Шарлотты наполнились детским восторгом и трепетом, как глаза сороки загораются при виде чего-то блестящего. Она не считала себя настоящей фанаткой драгоценных пород, дорогих украшений и прочего, но каждый раз видя прекрасную работу ювелира и огранщика камней, она восхищалась их умениями и получившимся в итоге изделием. Так было и сейчас.       Ей хотелось, словно раскаленный металл, отбросить от себя коробку с кольцом, схватится за сердце и безжизненно упасть — так, словно вампир притронулся к серебру. Подарок Катакури был просто потрясающим — его внешний вид, подача, сам даритель... Но еë пугало не то, что прямо сейчас она держит в руках настоящее, выполненное с невероятной любовью обручальное кольцо; еë пугали чувства, просыпающиеся в еë груди от одной лишь мысли о том, что этот подарок предназначен ей. Что Катакури дарит это кольцо для неë, он думал о ней, когда выбирал кольцо, он, скорее всего, предвкушал то, как подарит и что скажет. Мысли об этом заставляли еë щеки предательски гореть, отливая насыщенным, ярко-красным цветом. Ей действительно проще умереть. Иначе она не сможет вынести этого.       — Катакури, право, Я не могу принять такой дорогой подарок... Это...       Это были первые слова, что она успела сказать за долгий период молчания. Тихо прокашлявшись, она собралась отнять свой взгляд от коробочки и, наконец, посмотреть в лицо своему мужу, но тут... Взгляд Мэйбелинг выцепил нехарактерный перчаткам Катакури блеск и сверкание. Она смотрит на его правую руку и... О Господи... На ней уже надето его обручальное кольцо. Блестя красивым, зелëным камнем, ограненным камнями и белым золотом, оно тут же приковало еë взгляд. Мужчина даже снял излюбленные им чëрные перчатки, которые он носил, как ей казалось, круглые сутки. Не стоит даже упоминать, какой сильный в еë душе был «раздрай», особенно в связи с недавними событиями и изменениями в ней самой...       — Отказ не принимается. Если тебе некомфортно думать о том, что это обручальное кольцо, сделай вид, что это подарок на одно из твоих дней рождений, которые я пропустил. К тому же, чтобы окончить обряд венчания, нужно обменяться кольцами.       Немного гнилой трюк, особенно если учесть, что Катакури прекрасно знает, насколько его супруга бывает набожна в большинстве различных ситуаций. Трюк пусть и гнилой, но спустя пару минут мучительных раздумий, Мэйбелинг тихо выдыхает и соглашается на то, чтобы взять кольцо себе. Незаметно ликуя от того, что всë прошло очень даже хорошо, Шарлотта медленно забирает у неë коробку. Женщина смотрит на него в недоумении, после чего, предугадывая его дальнейшие действия, заливается краской. Скрыть горящие ярким пламенем щëки было для неë слишком затруднительно, поэтому она совершенно не предпринимала попыток, молча наблюдая.       Шарлотта осторожно берëт еë за запястье, проводя грубыми, мозолистыми пальцами по нежной, светлой коже. Он чуть меняет положение пальцев, и теперь держит еë за ладонь, чтобы пальцы не смотрели вниз. Рука Мэйбелинг полностью расслаблена — Катакури сам знает, что и как лучше всего сделать. Он достает кольцо из коробочки, удобнее перехватывает его пальцами (всë-таки хорошо, что перчатки снял — вдруг бы уронил ненароком....). Словно в романтических фильмах, он медленно, до карикатурного серьезно, одевает кольцо на еë палец.       Глазомер у мужчины невероятный — то ли сказываются годы работы на судне, то ли память его сильна, как его Мама — кольцо подошло идеально; оно не спадало с пальца и не сжимало его, легко снималось и одевалось, а также прекрасно подчёркивало красоту и грацию еë рук. Мэйбелинг мягко вытащила ладонь из его хватки, всë еще ощущая на коже фантомные следы его горячих прикосновений. Женщина подавила в себе порыв прижать руку к сердцу; вместо этого она выставила руку вперед, под яркий свет от лампы. Оно действительно сидело прекрасно, было очень красивым, нежным и утонченным, камни мягко сверкали в лучах света, меняя цвет аметиста в нужную им сторону. Он играл и переливался, словно гипнотизируя носителя кольца.       С трудом оторвавшись от созерцания и подмечания красот обручального кольца, Мэйбелинг подняла голову; она хотела, наконец, взглянуть в лицо своему мужу, а когда наконец сделала это, то заметила, что он... Всë это время смотрел на неë. Смотрел, не отрывая взгляда, подмечал каждый еë жест, каждую смену в мимике. Он следил за еë реакцией, пытаясь понять, нравится ли ей или нет. Глубокие, фиолетовые глаза были поразительно схожи с цветом аметиста в еë кольце... Пазл вдруг сложился. Шарлотта вспомнила, что его кольцо тоже имеет глубокий, зелёный цвет... Прямо как еë глаза.       Мэйбелинг и подумать не могла, что Катакури выберет настолько символичные кольца в качестве подарка... И была счастлива. Ей очень повезло с мужем. И ей хотелось быть достойной ему супругой. Что бы она не говорила, подарок действительно запал ей в душу, и она планировала подарить что-нибудь ему в ответ. Так, чтобы не только он дарил значимые, своего рода парные вещи. О, идей на подарки для Катакури у неë найдется сотня!       Они смотрели друг другу в глаза, словно под наваждением. Женщина рассматривала его лицо, отвыкнув от него за период долгой разлуки. Еë шарф, связанный с таким трудом и любовью, надëжно скрывал нижнюю половину лица Катакури, делая красивые, глубокие глаза ещë более выразительными. Он же скрытно любовался ей, радуясь тому, что роль временного Хозяина острова не оставила на ней видимых следов усталости или каких-либо недугов. Однако, всему приходит конец. Шарлотта, помня о том, что уже поздно, встал с пола. Мэйбелинг встала следом за ним.       — Я очень устал, поэтому буду у себя в спальне. Время позднее, так что советую и тебе идти спать. За Миренду не волнуйся, я переживу один прием пищи без твоих сладостей. Спокойной ночи, Мэйбелинг.       Не дожидаясь еë ответа, Катакури спешно поднялся на второй этаж, к себе в спальню. Мэйбелинг же, прижав правую руку к сердцу, накрыла еë другой рукой, баюкая обручальное кольцо и остаточные ощущения прикосновений. Эта ночь никогда не сотрется и не затеряется среди других воспоминаний.       А ещë ей нестерпимо захотелось поцеловать Шарлотту Катакури...