Девочка Санзу

      Харучиё ощущает себя в вакууме; как будто наблюдает за происходящим со стороны, просматривая жуткую плёнку с записью своей жизни, а на ней — вечным повтором — сцена, где Санзу приставляет пистолет ко лбу Симидзу и собирается стрелять. Он действительно намерен это сделать! Убить девушку, из-за которой собственноручно ломает границы дозволенного.       Мужчина безумно улыбается, прекрасно осознавая — он не в себе; буйный психопат, которого по ошибке выпускают из лечебного заведения, посчитав его наигранную покорность за выздоровление. Иначе как объяснить тот факт, что Харучиё без раздумий намеревался разорвать своё сердце на куски? В груди сейчас необычайно тяжело, будто там не бьющийся с кулак орган, а невероятно тяжёлый горячий камень.       «Она меня предала», — часть сознания — самая мрачная и жестокая — продолжает цепляться за эту мысль, не желая верить очевидным фактам, потому что, если окажется, что Санзу не прав… Номер два Бонтен даже думать об этом боится, да и не желает. Он прячет свою человечность на самое дно, глубже, чем текут подземные реки, медленно размывающие тектонические плиты.       Иначе сойдёт с ума окончательно.       Вот только взгляд сам собой цепляется за серебристые глаза, и они могут заглянуть без страха в абсолютную черноту. В самый Тартар, где кроме холода и пустоты, нет ничего. Амада запросто превращает мрак в тёплый свет, оборачивает израненную душу Харучиё своими объятиями; даёт ему понять — он не одинок. А потом в одно мгновение перечеркивает всё это своим предательством.       Никто и никогда не мог сломить Санзу; он — ученик Смерти, палач Манджиро Сано, и мужчине чужды жалость, прощение и раскаяние. А теперь он пытается голыми руками стянуть острые края раны, расползающиеся на груди, потому что Симидзу с треском ломает грудную клетку и вырывает из неё сердце.       Этот еле бьющийся кровавый ошмёток, больше напоминающий изрезанный вдоль и поперёк ломоть мяса. Его пережевали и выплюнули, но оно продолжает импульсивно дёргаться, заставляя Харучиё существовать. Существовать в бесконечном океане боли, что наваливается сверху гигантской лавиной и затапливает собой разум и душу.       —… я люблю тебя, — в позвоночник будто вгоняют острые ножи, что безжалостно ранят нервные окончания, а скелет становится похожим на желе. Санзу не понимает, где берёт силы на то, чтобы банально устоять сейчас на ногах. Признание Амады, как гром среди ясного неба, но так ли это неожиданно?       «Всё ложь, она врёт тебе», — безумие набирает обороты, заглушая разум. — «Всего лишь жалкая попытка спасти себе жизнь. Тебя невозможно любить!»       Вот только её глаза — глубокие серебристые омуты, и на дне чёрных блестящих зрачков его силуэт — буквально кричат о том, что Амада говорит правду. Это не попытка спасти себя — лишь горькое сожаление, что признание звучит в такой момент. Мужчина кусает себя за щёку изнутри, а во рту мгновенно ощущается металический солёный привкус, но даже примесь физической боли не заглушает воплей души, рвущейся на части.       Всё это ложь. Его нельзя любить.       — Ненавижу тебя, — отвечает Харучиё и кладёт палец на курок. Он должен вырвать из себя эту слабость, ведь с самого начала знал — соулмейт помеха в той жизни, которую он проживает. Эти недели фальшивого счастья так и останутся навсегда в памяти мужчины, но Санзу знает — большего не будет уже никогда.       Потому что без Амады он не сможет чувствовать вообще ничего.       «Остановись, что ты делаешь?» — едва слышно звучит в рациональной части сознания, но злоба и безумие душат тонкий голосок, потому что у палача не должно быть сомнений. Харучиё — бездушная машина, а родственная душа — ошибка Вселенной.       Подушечка указательного пальца начинает давить на металл, и в это мгновение дверь распахивается, ударяясь о противоположную стену, а перед Амадой встаёт Хитто, и Санзу звереет ещё больше, потому что кто-то третий посмел влезть туда, куда никто не может.       — ДА ТЫ СОВСЕМ ЁБНУЛСЯ, ПСИНА? — Харучиё и бровью не ведёт, делая вид, что не понимает, почему Хитто так злится. Однако приходится на себя же накинуть поводок, когда Коконой заботливо касается плеч Симидзу, обнимая её и уводя прочь.       Прочь от него, а большая часть Харучиё продолжает рваться за девушкой, сходя с ума от ревности — его мышку трогает другой мужчина. Но внешне Санзу остаётся абсолютно безучастным, будто не он пытался пару секунд назад убить свою родственную душу.       — Ты совсем конченный, скажи мне? — Хитто выглядит изрядно раздражённым, наполненным перцовой яростью — только дыма из ноздрей не хватает. — Её подставили, бестолочь.       — И ты туда же, — Харучиё щёлкает языком и, поставив пистолет на предохранитель, убирает в кобуру. — Вот прямо-таки подставили, да? И в постель мою специально подложили, чтобы побольше информации выискать.       — Не больно-то ты сопротивлялся, — эта шпилька мгновенно достигает своей цели, и лицо Санзу темнеет, а голубые глаза загораются опасным огнём — точно световые прожекторы. — Что, так страшно было от мысли о предательстве, что даже разбираться не стал?       — Я тебе это один раз скажу, Хитто: заткнись нахуй и не лезь туда, куда не просят.       Какучё хмыкает, а затем кидает ему на стол флешноситель.       — Манджиро и остальные скоро будут здесь, для тебя осталась работа — надо оформить сынка Вакидзаси, а пока они едут, глянь то, что находится на карте, — Хитто и не собирается лезть в отношения этих двоих, но дать погибнуть Амаде просто потому, что ей в соулмейты достался кретин, готовый загубить такой талант? Ну уж нет. — Хатори действительно непревзойдённый хакер, смогла извлечь удалённые записи с камер.       Он уходит, оставляя Харучиё одного. Настаёт оглушительная тишина, даже биения сердца в груди не слышно; да и как, если его вывели из кабинета? Санзу переводит взгляд на свой стол, смотря на флешку, как на главного врага; на ядовитую кобру, ждущую в засаде — в ней скопилось столько яда, что это убьёт жертву мгновенно. Мужчина медленно подходит ближе и усаживается за стол, вставляя носитель в системный блок, а затем долго и мучительно умирает раз за разом.       Рео! Блядский Рео Караги проникает в кабинет Амады и передаёт собранную информацию через её компьютер. Парень так лихо подставляет свою коллегу, потому что знает, кто её соулмейт и какой у него характер. Санзу чувствует, что у него пальцы дрожат. Он тянется к пачке сигарет и достаёт одну, но прикурить получается не сразу.       По кабинету плывёт сизый дымок с ароматом вишни, а Харучиё хочется раствориться в этом полупрозрачном тумане, чтобы не думать, какую ошибку он мог совершить — собственноручно убить родственную душу. Убить и умереть вместе с ней, становясь живым мертвецом; да он уже им стал, потому что в конечном итоге совершает то, чего так отчаянно боялся сам.       Санзу предаёт свою мышку.       Это осознание, как гильотина: одним ударом обрубает возможность свободно жить и дышать. Жизнь утекает сквозь пальцы, растворяется в сизом дыму над головой, удаляется вдаль вместе с тем, что Харучиё не смог оценить сразу по достоинству: Амада с самого начала выбрала его, вопреки всем злым и обидным вещам, которые делал Санзу. Он отбивался, а она вновь и вновь раскрывала свои объятия.       Его мышке не нужно было ничего: никаких знаний о том, чем занимается организация, ни информации обо всех сделках или партнёрских программах. Ничего из этого. Симидзу был нужен только её соулмейт. Родственная душа, не умеющая верить в чудеса и то, что можно просто любить без всяких условностей.       «Ты так боялся предательства, что сработал на опережение. Так держать», — яда во внутреннем голосе столько же, сколько и ехидства, и Харучиё чувствует его вкус на языке, будто горечь кайенского перца разливается на нежной слизистой.       — Заткнись, — раздражение вспыхивает внутри, будто спичка, брошенная в канистру с бензином. Санзу вытаскивает флешку из разъема в системном блоке и кидает куда-то в угол кабинета. Какой теперь смысл жалеть о содеянном? Соулмейт — помеха в опасном кровавом мире, где правит Смерть. И Харучиё пришлось заплатить за это знание — хотя мужчина и без того знал об этом изначально — слишком высокую цену. — Похуй, значит так надо.        Рациональная часть сознания, уже предвкушающая долгие часы боли и самобичевания, разумно замолкает. Харучиё сам себя сожрёт, когда останется наедине с собой, а пока можно молчаливо наблюдать за тем, как этот дикий зверь, лишившийся опоры, будет исходить злобой и медленно утопать в безумии. Мужчина встаёт из кресла, и в этот момент в кабинет заходит Акио.       — Господин, — Химура вежливо кланяется, чувствуя кожей — здесь атмосфера, как в склепе. — Вам просили передать, что Нобу Вакидзаси ожидает Вас внизу.       Санзу поднимается на ноги и идёт к двери, но прежде, чем доходит до неё, бьёт кулаком наотмашь своего помощника по лицу, чувствуя, как на костяшках расползается липкое тепло. Акио стонет и сгибается, прикладывая ладонь к рассечённой брови, из которой хлещет кровь на дорогой ковёр.       — Тебя спасает только то, что мы и без твоих альтруистских наклонностей потеряли много людей, — холодно произносит Харучиё. — Впредь молча исполняй мои указания и не смей проявлять самодеятельность, это понятно?       — Да, господин, я понял, — Химура поднимается на ноги и кивает, держа на лице абсолютно нейтральное выражение. Знает, что спорить с боссом бесполезно, да и для здоровья небезопасно.       Номер два Бонтен спускается вниз, в своё логово боли и ужаса, но здесь вся разница в том, что не мужчина их ощущает; он их даёт. Огромный подвал располагается под подземной парковкой рядом с оружейным складом. Харучиё эти помещения конструировал с особой любовью, чтобы максимально навести на будущих жертв атмосферу страха и неизбежной смерти.       На многих стенах остаются брызги крови — выставка одного художника, создающего свои шедевры с помощью утекающей жизни других людей. Санзу порой нравилось искать особый смысл в этих хаотичных рисунках алой жидкости, что с течением времени потемнела, местами становясь абсолютно чёрной. Невыразимо прекрасно для того, кто убивает так же легко, как дышит.       Нобу, пришедший в сознание, ожидает связанный на холодном операционном столе, и, при виде вошедшего Харучиё — а его шаги были слышны задолго до того, как мужчина оказывается в нужном помещении, что уже вселяет ужас в молодого человека, — его глаза округляются, а рот распахивается в немом крике. Пока в немом.       Вакидзаси чувствует себя мелким грызуном перед огромной опасной коброй, что уже раскрыла пасть, демонстрируя длинные ядовитые клыки. Токсин тяжёлыми каплями стекает вниз и насквозь прожигает толстый бетонный пол, а комнату оглашает неприятный шипящий звук. Нобу не хочет смотреть на Санзу, потому что у живого человека не может быть такого лица: там маска смерти с пустыми глазами, вместо которых клубится тьма.       — Успел по мне соскучиться? — глумливо интересуется Харучиё и обходит стол, становясь в ногах у парня. Санзу чувствует его страх: Вакидзаси буквально смердит им, как мешок с отходами, оставленный на солнце. — Мерзко воняешь, падаль. Очевидно, никак не ожидал, что окажешься на месте жертвы?       — Зачем я т-тебе? — у Нобу от страха даже голос становится тонким и высоким, словно ему кто-то хорошенько врезал по яйцам. Харучиё такой возможности не исключает, но думается ему, что у Вакидзаси этой части мужских половых органов не было изначально. — Вы же п-п-пол-лучили, что хот-тели!       — Думаешь, смерть твоих родителей — достойная плата за всё, что вы сделали? — Санзу отходит от стола к стене, вдоль которой аккуратными рядами выстроены шкафчики с полками. Мужчина открывает створки и рассматривает содержимое, чтобы выбрать, чем истязать жертву.       — А р-разве нет? Девчонка же у Хайтани! — Нобу дёргается, как червяк, чувствующий — он уже на крючке и скоро его съедят живьём. — Ваша организация заберёт и всё наше имущество, бизнес…       — Было б там, что брать, — фыркает Санзу. Его бесит этот пустой трёп, но если мужчина замолчит, то прорежется внутренний голос, что будет бесконечно сводить с ума, напоминая — Харучиё жёстко проебался. — Помнишь, ты как-то тронул то, что тебе не принадлежало?       Вакидзаси замолкает, чувствуя, как волосы встают дыбом от жуткого первобытного страха. От воспоминаний о благотворительном вечере до сих пор мурашки идут по телу — Санзу избил его до полу-смерти, и если бы не своевременная помощь врачей, Нобу мог бы так и остаться инвалидом, до конца жизни потребляющий пищу через трубочку.       — Послушай, — Вакидзаси проводит языком по губам, ощущая ускорившееся сердцебиение; чувство такое, будто у него в груди отбойный молоток. — Я же не знал, что это твоя тёлка! На лбу не было написано, что ты её трахаешь!       — А было бы удобно, правда? — Нобу не замечает того, как меняется голос Харучиё: из него исчезают все оттенки эмоций, будто говорит бездушный робот, запрограммированный на уничтожение неугодных людей. Санзу сжимает руки в кулаки, пытаясь подавить шквал безумной ярости, прокатившейся по телу. Аж испарина выступает на бледном лбу — настолько силён гнев номер два Бонтен. Да, он и сам хорош, так паршиво разорвав связь с родственной душой, но слышать подобные слова в сторону Амады от такого урода — ножом по живому. Как личное оскорбление. — Хотел бы клеймо на них ставить?       Сын Аокидзи и Нэмид, видимо начисто лишённый мозгов и чувства самосохранения, решает, что Санзу вступает с ним в приятельский диалог, а значит можно будет договориться! В конце концов, они мужчины, разве это не очевидно, что оба использует баб для удовлетворения своих потребностей? Просто у Нобу для этого дела требуется больше салфеток. Он на секунду прикрывает глаза, потому что в сознании проносится не сбывшаяся мечта о Кейте — красивой и хрупкой. Вакидзаси хотел не просто её использовать в качестве бесплатной давалки, он собирался сделать из неё полноценную секс-игрушку. Наверное, эта удача, что парень попадает в итоге к номер два Бонтен — узнай о планах Нобу Хайтани-младший, то убил бы на месте.       — Да! Это же так удобно! А нахуя они ещё нужны? — Вакидзаси поворачивает голову набок, смотря на широкую спину Санзу, продолжающего что-то искать в шкафчике. — Красивые и безмозглые.       — Да у тебя тоже ума нет, но почему-то по кругу ещё никто не пустил. Может, брезгуют? — Харучиё набирает в шприц адреналин. Этот недоумок, решивший поделиться своей гнилой философией, не умрёт от потери крови. Нет, препарат не даст нервной системе так быстро отключиться. Вакидзаси умрёт от болевого шока.       — Ты о чём? — Нобу шумно сглатывает вязкую слюну, а когда Санзу разворачивается к нему, парень внезапно чувствую тёплую влагу между ног: он обоссался от страха, потому что у Харучиё не лицо — жуткая морда зверя.       Мужчина растягивает губы в неестественной ухмылке, а затем громко смеётся, так что звук отражается от холодных кафельных стен жутким эхо; от него все нервы натягиваются, как тонкие струны — того гляди порвутся. Санзу делает шаг вперёд, и Вакидзаси дёргается, безуспешно пытаясь сбросить с себя путы, а в его шею вонзается игла.       — Где же твой гонор, падаль? Почуял страх и сразу обмочился? — Харучиё выбрасывает шприц и натягивает на руки тонкие латексные перчатки. — Знаешь, я считаю, что тебе самому будет неплохо побывать на месте тех, кого ты истязал. Между прочим, найдётся много извращенцев, готовых трахнуть то, что от тебя останется после моих игр.       Прежде, чем Нобу успевает издать вопль ужаса, Санзу затыкает ему рот кляпом, а затем заклеивает скотчем, убеждаясь, что этот идиот может свободно дышать: будет грустно, если задохнётся. Мужчина срезает ножницами одежду с Вакидзаси, выбрасывая в пластиковый мешок; надевает на каждое запястье металлический браслет от наручников и пристёгивает к пруту, впаянному под столешницей, тоже самое проделывает с ногами.       — Попади ты сразу к малышу Риндо, сдох бы легче, — Харучиё снимает с себя пиджак, закатывает рукава рубашки и надевает сверху широкий кожаный фартук, чтобы минимизировать попадание крови. Натягивает пластиковую прозрачную маску на голову. — Он бы тебя тупо забил, а у него рука очень тяжелая. Зато со мной ты проведёшь много весёлых часов!       Безумие Санзу вырывается на волю, позволяя хотя бы на какое-то время забыть о расползающейся в груди дыре. Сейчас номер два Бонтен в своей стихии, и его сознание огромными горстями черпает азарт и предвкушение от пыток, чтобы заглушить завихряющуюся воронку боли, а она затянет Харучиё на самое дно. Но не сейчас.       Нобу дёргается, у него от ужаса сознание мутится, а вид Харучиё ещё больше вселяет страх, потому что Вакидзаси знаком этот взгляд: зверь учуял свою жертву и не отступит до тех пор, пока не разорвёт её. Парень сам такой же, но когда оказываешься не в роли охотника, всё резко меняется, а желание жить возрастает стократно. Нобу готов пойти на любые условия, лишь бы ему дали сейчас уйти, но говорить мешает тугой кляп, да и какая-то часть сознание понимает — Харучиё плевать на всё, что скажет Вакидзаси.       — С чего начнём, любитель трогать чужое? — Санзу проводит ладонью вдоль подноса, на котором аккуратно разложены инструменты. — Отросток твой оставим на потом, а то боюсь для тебя это будет слишком существенной потерей — умрёшь от тоски по любимой части тела! Значит, отдашь мне свою ручку! Вот ту, которой трогал моё.       Харучиё не спешит, вначале касаясь тонкой кожи запястья скальпелем. Из ровного надреза вырывается алая струя крови, красиво растекаясь по хромированной поверхности стола, а по помещению разносится крик боли, и Санзу морщится: связки у этого уёбка что надо, даже кляп не смог заглушить. Мужчина разрезает мышцы и сухожилия, кромсает мягкую плоть, будто это стейк, а потом берёт ножовку и пилит кость. В нос ударяет мерзкий сладковатый запашок — так пахнет человеческое мясо, когда сгорает, но в данном случае аромат возникает из-за сильного трения металла о кость.       — Вот! Смотри как ровно получилось! — Харучиё аккуратно подхватывает отсечённую конечность и показывает Вакидзаси, будто они на какой-нибудь выставке разглядывают скульптуры. — А ты чего ревёшь? Больно что ли? Не надо, я только начал.       Санзу все скопленные ярость, гнев, злобу и боль вымещает на Нобу, представляя, что перед ним на столе лежит Рео. Харучиё позволяет своей тёмной стороне взять над ним контроль, чтобы полностью заглушить чувство вины и отчаяния — свет из своей жизни мужчина изгоняет сам. Он кромсает тело Вакидзаси, будто после из этих мелких кусков можно будет собрать человека. Такой реалистичный конструктор живого тела.       Крови так много, что она остаётся лужами на полу, хотя там сделан слив для лишней жидкости. Пациент же позволяет себе полностью расслабиться, поэтому кишечник свой тоже опорожняет, и Санзу возводит глаза к потолку — вот ведь нежный какой. К тому моменту, когда Харучиё понимает, что у Вакидзаси сердце не просто остановилось, а разорвалось от боли, от самого Нобу остаётся не так уж много: номер два Бонтен отрубил ему руки, с ног срезал все мышцы, оставляя голые кости, разрезал живот, чтобы достать внутренности и остановился на печени, когда наследник клана Вакидзаси отбыл в мир иной.       — Знаешь, мы твою дурную бошку выкидывать не будем, — Санзу достаёт из шкафа огромную банку с формалином и ставит на стол. — Оставим для потомков. Авось Риндо заделает своей девчонке маленьких хайтанчиков, а потом будет водить их сюда, чтобы показать за кого их мать могла выйти замуж. Романтика!       В итоге голова Нобу так и не покинет эту обитель чужой боли, а встанет на одну полку с другими подобными «сувенирами». От тела же — точнее того, что от него осталось — избавляются люди Харучиё. Каждый кусочек плоти запаковывается в пластиковый мешок, чтобы затем быть выброшенным где-нибудь на окраине. Харучиё предусмотрительно срезает с фаланг кожу, чтобы было невозможно идентифицировать труп по отпечаткам, а зубы и без того остаются при мёртвом владельце.       Никакой возможности опознать останки.       Мужчина скидывает с себя окровавленную одежду и принимает душ, а после выходит на улицу, чтобы немного подышать свежим воздухом. Каждый раз, когда Харучиё возвращается из этой удушливой тьмы, чувствует облегчение: он в очередной раз покормил своих демонов, давая им возможность полакомиться свежей кровью.       «А вот с Амадой ты мог держать себя в узде», — внутренний голос прорезывается так внезапно, что Санзу вздрагивает, и ему на плечи ложится тяжёлый покров, сплетённый из горечи, сожаления и боли. Мысли о Симидзу жалят, как тысячи отравленных дротиков, чьи наконечники впиваются глубоко в кожу. Мужчина прислоняется спиной к стене здания и закуривает, злясь, что этот сукин сын умер слишком быстро. И суток протянуть не смог, в итоге не принеся должного успокоения.       — Блядство, — сладковатый вишнёвый дым вьётся ввысь, закручиваясь серебристой спиралью, а Харучиё пытается отключить в себе все чувства и эмоции, потому что ему нельзя позволить себе слабости. Разве не избавления от родственной души он так желал? А теперь прикипел к ней слишком сильно.       Мужчина был готов убить Симидзу, но даже в тот момент знал, что недолго протянул бы после гибели девушки. Скорее всего, самовылился бы через короткий промежуток времени. Потому что как жить без души и сердца? И этот факт остаётся только признать, без лжи самому себе.       Дыхание внезапно спирает, потому что вокруг разливается сногсшибательный аромат мёда и кокоса, а на широких ступенях появляется Амада, быстро спускающаяся вниз. Харучиё будто под дых бьют, и он замирает, смотря на узкую спину Симидзу. Девушка останавливается на несколько секунд, будто бы тоже ощущает близкое присутствие соулмейта, а затем исчезает в сгущающихся сумерках, не зная, что уносит с собой сердце номер два Бонтен. Самого беспощадного и жестокого мужчины в Японии.

***

      Для Харучиё все последующие дни превращаются в смазанное пятно, потому что он не помнит, что делает. Не осознаёт вообще, что даже дышит. Способность жить осталась на ступенях здания организации, когда её покидает Симидзу. Боль накатывает на него приливами, и мужчина не понимает какой больше: физической от отсутствия соулмейта рядом или душевной. Вторая более беспощадна и не оставляет свою жертву ни на секунду, терзая бесконечным чувством вины.       Санзу в какой-то момент решает, что так не может продолжаться вечно; он ведь сам говорил, что ему связь не нужна, правильно? Мужчина начинает пить подавители, стремясь избавиться хотя бы от физического недомогания. Ну, а душевная боль пройдёт со временем. Триггера в виде соулмейта рядом больше нет, так что забыть не проблема.       «Лжец», — внутренний голос упивается ядом из сарказма, а на языке разливается терпкая горечь, будто настойка абсента. — «Ты так старательно избегаешь всего, что связано с ней, что это смешно!»       Хочется зажмурить глаза и закрыть уши руками, как будто Харучиё снова ребёнок, а таким способом можно легко сделать вид, что проблемы нет. Проблема меж тем только усугубляется. Акио лично вывозит вещи начальника из маленькой квартирки, но благоразумно молчит о том, что вещей Амады там уже нет. Химура логично предполагает, что в данной ситуации есть два исхода событий: при первом номер два Бонтен удастся прийти в себя и провести всю оставшуюся жизнь на подавителях, а при втором Харучиё рано или поздно захочет вернуть Симидзу, а когда поймёт, что она сбежала… Даже думать о таком не хочется.       Санзу с каждым днём становится всё подавленнее, а раздражение зреет внутри мужчины, как наливающийся соком фрукт — если лопнет, то мало никому не покажется. Харучиё старается загрузить свой разум работой, но все мысли наполнены только Амадой, а по ночам… Санзу боится закрывать глаза, потому стоит векам опуститься, становясь неподъёмными под тяжестью густых ресниц, сразу же загорается воспоминание о том, как холодное дуло пистолета вплотную прижимается ко лбу Симидзу.       Только во сне Харучиё никто не останавливает, и он совершает выстрел.       Ночь за ночью, один и тот же кошмар. Мужчина убивает свою родственную душу, и в тот же миг просыпается, чувствуя такую нестерпимую боль, что каждый раз воет зверем. Огромные апартаменты откликаются гулким эхом, а Санзу перестаёт ощущать себя спокойно в темноте.       Теперь он ночует в офисе, без особого успеха, но всё же.       Если застынет, даст слабину чувству вины — сдохнет.       — Следов этого говнюка не нашли? — на столешнице ворох документов, чашка с остывшим кофе и пепельница с пеньками окурков — типичный завтрак номер два Бонтен в последние дни.       Акио машет головой.       — Мы продолжаем поиски, но в квартире Караги не появлялся, а как позже выяснилось, все документы, предоставленные для «Бонтен» были хорошо сфабрикованной фальшивкой.       — А проверял их тот самый подставной хакер? — Харучиё злится. Он отбрасывает в сторону ручку и откидывается назад в кресле, сверля Химуру взглядом. — Блять, так проебаться! Можно как-то вычислить тогда этого червя компьютерного?       Акио хмурится, а на ум ему сразу же приходит Хатори Ивата.       — Подопечная господина Коконоя могла бы помочь.       Санзу мгновенно поджимает губы. Эту угловатую девчонку он пару раз встречает в здании, и каждый раз Ивата смотрит на него злобным зверьком, а зелень её глаз будто становится флюоресцентной и ядовитой — если попадёт на кожу, то мгновенно разъест. Мужчина этой неприязни не понимает, потому что то, что произошло между ним и его родственной душой, только их дело. В конце концов, Харучиё стремился защитить интересы «Бонтен» и Майки, даже если для этого пришлось бы самому погибнуть в мучениях. И всё же, если бы не Хатори…       «Это уже не имеет значения, связь разрушена!»       — Ладно, оставим пока этого мудака в покое. Что там с Мегурой?       Акио пролистывает кипу документов, лежащих на планшетке, чтобы ещё раз удостовериться в полученной информации.       — Пока нет возможности получить доступ к их… — речь Химуры прерывает звонок телефона внутренней связи, и Харучиё снимает трубку.       — Чего тебе, Хайтани? — Санзу видит цифры, выскочившие на определителе, поэтому не утруждается с приветствием. Он вообще обоих братьев в последнее время плохо переваривает — эта идиллия между ними и их женщинами, как кость в горле; сразу же заставляет вскипать чувство вины в груди.       — Намордник бы на тебя надеть, да хозяйка сбежала от тебя, — доносится саркастичный смешок. — Ой, прости, совсем забыл, что ты её убить пытался.       Харучиё закрывает глаза, а в груди вновь расползается дыра, и боль просачивается наружу, как огненная река, что выжигает всё вокруг; слова Рана злы и правдивы, он, даже с учётом того, кем является, свою жену лелеет и обожает, и для Хайтани абсолютная дикость так поступать с родственной душой. Поэтому в выражениях он не стесняется и не считает нужным держать своё мнение насчёт произошедшего при себе.       — Всё? Мне работать надо.       — Какой важный, — снова глумливый смешок. — Хочешь, я подкину тебе всяких интересностей, псина? Славная девчушка Хаджиме каким-то волшебным образом получила доступ к жёсткому диску Мегуры, а вместе с ним к данным его главного бухгалтера и всех юристов. Глянешь?       Харучиё выпрямляется и крепче сжимает в руках телефонную трубку, ушам своим не веря. Каким образом эта невзрачная девчонка смогла так ловко провернуть дело, которое целая команда хакеров не может выполнить? Однако всё это отходит на второй план. Кейташи и Караги связаны, а значит можно будет вытащить всю информацию на обоих мудаков разом. А заодно полностью уничтожить империю Мегуры.       — Скидывай.       — Не смей веселиться без нас, пёс.       Санзу впервые за эти дни испытывает внутренний подъём, а потому поручает Акио немедленно собрать команду из верных людей, что будут штудировать гигабайты данных с жёсткого диска Кейташи. Имея такую информационную бомбу, «Бонтен» не просто отомстит — они разрушат компанию врага до основания, а его самого низведёт до атомов.       Самое непосредственное участие во всём этом принимает и Харучиё, просматривая внутренние документы компании, все их активы, личную переписку Мегуры. Не приходится долго копаться — Хатори использует «зеркалку», внедряя вирус в личный компьютер Кейташи, так что всё, что поступает ему, сначала отображается у «Бонтен». Верхушка имеет полный доступ ко всей компании этого упыря, а потому без труда разрабатывает план ответного визита, но с куда более необратимыми последствиями.       Мегура лично встретится с Харучиё, чтобы умереть.       Единственное, что не удаётся найти во всей этой мешанине — информацию о Рео. Он будто призрак, затерянный в пространстве. Акио вместе с Санзу трижды просматривает всю картотеку сотрудников и тайных агентов, закреплённых за компанией Кейташи, но Караги — личность липовая, разумеется, — нет нигде. Харучиё это крепко злит, но кажется, что теперь Мегура единственный, кто может раскрыть эту тайну.       — А этот чёрт хорошо устроился, — Ран листает распечатку документа с личными доходами Кейташи. Хайтани сидит в удобном кресле, стоящем в кабинете Харучиё, пока его владелец детально изучает план здания и просматривает записи с камер наблюдения — умница Ивата и туда смогла пролезть через сеть, так что «Бонтен» глядит онлайн-трасляцию здесь и сейчас. — У него только в офшорах больше трёх миллиардов долларов.       — Попроси потом Коко выписать тебе премию, — мимоходом кидает Санзу, а затем тянется к блистеру с таблетками, глотает одну и снова утыкается в монитор, старательно делая вид, что не замечает взгляда Рана.       — Это всё надо Ивате отписать, — хмыкает Хайтани. — Мы, конечно, не в самых дружеских отношениях, но ты точно сможешь лично возглавить операцию?       — Польщён твоей заботой о моём здоровье, но оно того не стоит — я в норме.       Ран прокашливает что-то очень похожее на «пиздабол», а затем снова утыкается в документы. План-капкан они готовят уже неделю, и сегодня ночью должна состояться его реализация. Мегура, судя по расписанию, как раз должен задержаться на работе, так как завтра планируется встреча с потенциальными покупателями очередной партии детей для продажи в сексуальное рабство или на разбор органов. Санзу и сам не святой, но предпочитает иметь дело с теми, кто может дать сдачи, хоть и безуспешно, а не делать деньги за счёт беззащитных детей.       Его тошнит от Кейташи, но это лучше, чем бесконечное самобичевание, потому что где-то на задворках сознания Харучиё прекрасно понимает: даже победа над Мегурой не принесёт долгожданного облегчения. И всю оставшуюся жизнь Санзу будет вынужден просто существовать без возможности испытать вновь те сильные яркие чувства, даруемые ему родственной душой.       Дверь в кабинет внезапно открывается, и Харучиё с Хайтани поворачивают головы на звук, глядя на входящего. Оба поднимаются на ноги, сохраняя на лицах нейтральное выражение, хотя появление Майки уже само по себе что-то из разряда фантастики.       — Ран, — флегматично говорит Сано, — оставь нас.       Хайтани бросает удивлённый взгляд на Санзу и выходит из кабинет, тихо закрывая за собой дверь. Манджиро бесшумно идёт к столу, глядя пустыми бездонными глазами на своего заместителя.       — Майки?       — Да, пришёл лично спросить, когда ты соберёшься наконец-то вернуть домой мой цветок?