Девочка Санзу

      Сквозь сон прорывается какой-то настойчивый звук. Он скользит в пространстве словно быстрый ручей с прохладной водой, начиная крепко действовать на нервы, и Амада нехотя открывает глаза, пытаясь в темноте найти свой мобильный телефон, чтобы сбросить вызов. Судя по тому, что в комнате царит кромешный сумрак, звонивший либо очень наглый, либо умирает, именно поэтому названивает в столь ранний час.       Девушка пытается привстать, но отчего-то одеяло ощущается каменной плитой, а затем до Симидзу доходит в чём причина: сзади неё спит Харучиё, а его рука покоится на талии Амады, и, когда она предпринимает попытку дотянуться до телефона, мужчина инстинктивно притягивает её обратно к себе, препятствую возможному уходу. Симидзу не может сдержать в себе улыбку, а потом быстро переворачивает телефон экраном вниз, и звонок сбрасывается, вновь погружая комнату в блаженную тишину.       Амада укладывается обратно, и Санзу сразу же оказывается вплотную к ней, обвивая руки вокруг стройного тела и притягивая к себе. Девушка ощущает спиной крепкую грудь, а на затылке — спокойное и размеренное дыхание мужчины. Значит, звонок его не потревожил. Или же Харучиё делает вид, что всё ещё спит. Симидзу прислушивается к себе, понимая, что всё тело приятно ноет, а на шее и плечах горят укусы, которыми Санзу щедро одаривает свою родственную душу.       — Ну и какой уёбок названивает в такое время? — Амада усмехается, ещё раз получая подтверждение словам Харучиё о том, что он должен контролировать всё и всех. Не преувеличивает нисколько: когда Акио привозит девушку обратно домой, то первым делом докладывает об этом своему начальнику, и только после этого уезжает, а около подъезда остаётся машина с людьми Санзу, что несут ответственность за сохранность Цветка номер два Бонтен.       — Понятия не имею, я сбросила и всё, — она чувствует, как его пальцы приходят в движение, оглаживая атласную кожу плоского живота, а затем поднимаются выше и ложатся на грудь, слегка сжимая. — Тебе чувство насыщения вообще знакомо?       Харучиё издаёт смешок, а Амада чувствует, как весь воздух выходит из лёгких, когда её своевольный соулмейт вжимается в её ягодицы бёдрами, давая очевидный ответ — он не знает, что такое насыщение.       — Какая нехорошая мышка, — его шёпот касается ушной раковины, а язык очерчивает её, из-за чего по телу проходит дрожь. — Хочет казаться менее жадной, чем есть на самом деле.       На это Амаде сказать нечего, учитывая, что пришлось пережить постели под ними, и всем ближайшим соседям, вынужденным слушать громкие стоны почти всю ночь напролёт.       Харучиё возвращается от испанца Конти примерно через два часа, когда Симидзу уже успевает принять душ и забраться в кровать, решив скоротать время за просмотром фильмов. Она не успевает включить телевизор, когда слышит хлопок входной двери, а уже через пару секунд оказывается в руках Санзу, срывающего с неё тонкий халат, что превращается в шёлковые лоскутки ткани.       Их обоюдный голод — коктейль Молотова помноженный на мощь ядерного взрыва; у Амады ощущение такое, что Харучиё в своей жадности готов достать до самой сердцевины, прокусывая даже кости — заклеймить на всех уровнях. Девушка рядом с ним вообще забывает о том, что где-то рядом существует реальный мир.       — Хочу остаться здесь навсегда, — Амада стонет и выгибается, ощущая смазанные жаркие поцелуи на своей груди, а их пальцы переплетаются в крепкий замок. Симидзу задыхается, когда отчётливо слышит ответ Харучиё внутри самой себя — я тоже, только с тобой.       — Мышка решила дать тебе немного отдохнуть, — ехидно отвечает Симидзу и почти сразу же вскрикивает, потому что Санзу впивается губами ей в шею, оставляя очередной тёмно-багровый засос. Мужчина переворачивает девушку на спину и оказывается сверху, вклиниваясь торсом между стройных ног. Харучиё целует Амаду, сплетаясь языками и мечтая о том, чтобы рассвет не наступал.       — Думаешь, можешь подчинить меня? — мягко шепчет Санзу, а сам с ума сходит от красоты Симидзу, что открывается ему одному: когда девушка абсолютно нагая и под ним.       — Ты…       Их идиллию — только зародившуюся и такую желанную — снова прерывает звонок телефона, и Харучиё стискивает зубы, а затем сам дотягивается до смартфона. На его лице, освещённым тусклым светом экрана, появляется какое-то странное выражение, будто ярость смешивается с раздражением.       — Кто сегодня дежурит из хирургов? — Санзу блокирует смартфон, гася звук вызова, но сам звонок всё ещё идёт.       — Шеокан, — говорит Амада, а мужчина поворачивает к ней экран телефона, и Симидзу про себя чертыхается, видя имя звонившего — Рео.       — На громкую, — велит Харучиё и отдаёт гаджет своему соулмейту. Мужчина, совсем не стесняясь своей наготы, садится напротив Амады, касаясь женских ног ладонями. Он следит за ней, внутренне радуясь тому, что видит горькую досаду на лице Симидзу, потому что знает природу этого чувства: их прерывают, заставляя оторваться друг от друга.       Амада нажимает на зелёный значок на дисплее, а затем включает громкую связь, чтобы Санзу мог слышать разговор.       — Да?       — Принцесса, наконец-то! — Харучиё приподнимает бровь, слыша это фамильярное обращение к своему соулмейту, а внутри ширится ревность, как горькая жгучая настойка, обволакивающая собой грудную клетку. Амада встречается взглядом с Санзу, и тот, долго не думая, хватает её и заставляет оседлать свои бёдра. Он больно прикусывает девушку за плечо, не в силах сдержать своего внутреннего собственника, а затем ощущает нежные пальцы Симидзу, ласкающие затылок. — Ты мне ничего не хочешь рассказать?       — Рео, — девушка злится. На себя в первую очередь, потому что теперь знает — ревность Харучиё слишком опасна, а Амада сейчас непроизвольно заставляет его испытывать это чувство. — Сейчас начало шестого утра, ты как-то не во время.       — Вот именно! — Караги ведёт себя, как встревоженный отец, не обнаруживший дочь в её комнате. — Тебе же на смену сегодня, а дома тебя нет!       Симидзу вдруг замирает, а по коже ползёт ледяная дрожь. Девушка опускает взгляд и натыкается на холодные голубые глаза, и мороз в них стоит такой, что весь девятый круг Ада может захлебнуться слюной от зависти. Амада чувствует ревность мужчины, его злость и гнев; они нарастают, а их тела обволакивает плотный покров из эмоций мужчины.       Девушка крепче обнимает его за шею, прекрасно зная — Харучиё настроен на её волну и может ощущать, что чувствует сама Амада в данный момент, но это не может до конца успокоить дикую сущность внутри Санзу. Она смогла уловить опасность; соперника, покушающегося на его соулмейта.       — Я дома, Рео, — говорит Симидзу, продолжая смотреть на Харучиё. Девушка понимает, что скандала не избежать.       — У кого? — вопрос парня звучит так, будто он ревнивый супруг, отчитывающийся жену за побег из общего гнёздышка.       Хватка на талии усиливается, и Амаде думается, что там останутся ожоги от рук Санзу, а к полудню Рео Караги закончит своё существование, потому что номер два Бонтен размажет его тонким слоем по белоснежному полу больницы. Харучиё одними губами произносит: «Отключайся».       — У себя. Увидимся на работе, — телефон вырывается из рук, а густая копна волос оказывается в жёсткой хватке. Теперь Харучиё возвышается над Симидзу, стоя на коленях на матрасе, а девушка послушно замирает, не пытаясь сопротивляться ему — сейчас это опасно.       — Ты спала с ним? — мужчина сам не святой. Он не является приверженцем тупых стереотипов о том, что девушку должен ласкать только ветер — да и брак в его планы не входит, сейчас уж точно, — но одна только мысль о том, что этот Караги мог видеть Амаду такой, какой видел Харучиё, приводит в состояния бешенства и лютого помешательства.       — Нет! — возмущение, расцветающее в серебристых глазах, как целебный бальзам, что приятным холодом окутывает открытые раны. Санзу кладёт вторую руку на тонкую изящную шею и слегка сжимает пальцы. Симидзу не двигается, продолжая смотреть прямо, с вызовом. — Я использовала его, чтобы ты ревновал, но никогда и мысли не допускала о том, чтобы оказаться с Рео в одной постели.       — Какая ты, оказывается, коварная и жестокая, — мужчина наклоняется, а затем прикусывает нижнюю губу Амады и тянет на себя, зажигая внутри желание. — Тебе, мышка, лучше не заставлять меня ревновать, иначе это плохо кончится.       — Под замок меня посадишь? — узкие ласковые ладони ложатся Харучиё на бёдра и поглаживают, а затем касаются твёрдого члена — скрыть своего безумного желания Санзу не пытается совсем.       — Посажу, — и почему-то Симидзу кажется, что в здесь больше правды, чем шутки. — Ты же помнишь, мышка: или моя, или не дышишь.       — Напомни-ка мне, Хару, кто из нас двоих так долго сопротивлялся связи? — Амада расплывается в ехидной улыбке, вообще не испытывая страха, а Санзу рычит и заваливает её на постель. Он закидывает руки Симидзу ей за голову, а затем резко входит в девушку, и Амада со стоном выгибается под ним, прижимаясь грудью к его груди.       — Хватит сводить меня с ума, — мужчина целует Симидзу, а сам ощущает, как безумие ширится в его сознании, мешаясь с желанием и чувством собственничества; где-то на краю рациональности Харучиё знает, что отношения с ним не будут здоровыми, потому что он не способен до конца контролировать себя, а Амада только подстёгивает к большему. Теперь, вкусив сладкой связи двух душ, Санзу не сможет отказаться от этого.       Не сможет отказаться от своей мышки, что сама не понимает, как крепко успела привязать Харучиё к себе. Она играючи делает мужчину зависимым от себя, и Санзу уже всерьёз думает о том, чтобы позволить Амаде оказаться там, куда доступ был закрыт всем — в его квартиру.       — Я вся твоя, мой единственный, — Симидзу смотрит прямо, а Харучиё ощущает, как их души покрываются мелкими трещинками, раскалываются на части, а затем соединяются в одно целое.       Амада — его.       — И только рискни меня предать, — озвучивает мужчина свой главный страх, умело пряча его за маской угрозы. — Я убью тебя.       Но Симидзу отчётливо слышит другие слова, а затем весь прочий мир исчезает, потому что девушка с головой ныряет в наслаждение.

***

      — Ты же понимаешь, что нам в любом случае придётся пересекаться на работе, — мягко усмехается Амада, смотря на профиль Харучиё, ведущего машину. От того, как он фыркает, хочется немедленно запустить пальцы ему в волосы и начать ласкать, пытаясь всеми силами не дать этому урагану разразиться до убийственных масштабов.       — Он знает, что мы соулмейты?       — Рео знает, что у меня есть родственная душа, но что это ты — нет, — отвечает Симидзу.       — И какого хуя?       — Такого, что ты сам велел мне не говорить об этом, — девушка закусывает губу, чтобы не расхохотаться от выражения бешенства на лице Харучиё. — Указание отменяется?       — Не прекратишь язвить, я тебе кляп в рот вставлю, — хмыкает номер два Бонтен и сразу же жалеет о своих словах, потому что со всех сторон его окутывает нежный аромат мёда и кокоса, а узкая ладонь ложится на пах, поглаживая.       — Какая-то неправильная угроза.       Харучиё тормозит на светофоре и поворачивает к Амаде голову, с жадной фанатичностью смотря на своего соулмейта. Так и хочется схватить её и разложить прямо здесь, а потом всему миру объявить — это его женщина.       — Теперь ты — Цветок «Бонтен». Мой Цветок, мышка, так что для блага всех упырей этого мира, необходимо озвучить данную новость.       В Симидзу просыпаются жадность и эгоизм; ей горстями хочется черпать горячие искры собственничества, исходящие от Санзу. Всё-таки они оба больные, потому что под масками человечности — у Харучиё очень тонкой — скрываются настоящие звери, и движет ими одно — инстинкты.       — Я ещё не официально в этом статусе, — Амада поднимает ладони вверх, чтобы Санзу не успел разразиться ещё одной вспышкой гнева. — Рео я скажу сразу же, как увижу.       — У тебя час, мышка, иначе я приду сам и вырежу у тебя на лбу своё имя, — он усмехается и трогается с места, а Симидзу продолжает смотреть на мужчину, ощущая странный щекочущий трепет внизу живота: она знает, что Харучиё не сможет причинить ей вреда — физического точно, но эти жаркие чувства ревности и собственничества будоражат её душу. Так и хочется коснуться открытого пламени, которым является Харучиё, чтобы понять насколько её хватит? — Налюбоваться не можешь?       — Не могу, — улыбается девушка, не пытаясь скрыть очевидного. Амада так сильно повязла в их связи, что совсем перестаёт различать лица других мужчин — есть только Санзу.       Они заезжают на территорию офиса, и Харучиё, припарковав машину, резко выкидывает руку в сторону Симидзу и притягивает к себе, жадно впиваясь в приоткрытые губы своего соулмейта. Вокруг них сгущается возбуждение, его буквально можно потрогать руками, вот только они заняты: судорожно оглаживают обожаемые тела.       — Час, мышка, — напоминает Санзу и снова целует Амаду. Они расстаются в дверях лифта, когда девушка выходит на своём этаже, а Харучиё уезжает наверх, чтобы вновь вершить судьбы всех, кто связан с криминалом, а также доложить об удачной заключённой сделке с Конти.       Симидзу как раз заканчивает переодеваться в свой хирургический костюм, когда в кабинет — без стука — заходит Рео. Девушка инстинктивно прижимает к себе футболку, а затем, выдохнув, убирает вещи в шкаф. Все эти действия совершаются под пристальным взглядом Караги.       Это напрягает. Ощущение такое, будто на тебя смотрит опасная ядовитая гадюка, готовая вот-вот напасть.       — Может, кофе хочешь или чая? — предлагает Амада и идёт к своему столу, по пути собирая волосы в пышный хвост, словно густая река, в которой встречается солнечный и лунный свет, создавая непередаваемую композицию цвета.       — А к кофе, пожалуйста, объяснения твоему поведению, — парень вальяжно рассаживается на небольшом сером диванчике, стоящем около стены. Он, явно, ощущает себя хозяином положения, и это одновременно и бесит, и выбивает из колеи.       Симидзу чувствует, как начинает злиться. Да, она поступила не слишком красиво, используя Рео в своих целях и переехав к нему, но с другой стороны действительно никогда не давала парню повода думать, что между ними может быть что-то большее, чем просто дружба.       По кабинету разносится чудесный запах кофейных зёрен, что перемалываются в мелкую пыль, а затем из них получается наивкуснейший кофе с ароматом ирландских сливок. Амада ставит перед Караги чашку, а себе делает зелёный чай и садится в кресло, смотря в тёмные глаза Рео, не сводящего с девушки взгляда.       — Ну?       — Я никак не могу понять причину твоего недовольства, Рео, — мягко говорит Симидзу. — Мы вроде просто соседи по квартире. Да даже близкие друзья так не отслеживают моё местоположение, как ты!       — Мне не нравится чувствовать себя использованным, — Караги склоняет голову вперёд, ему на глаза падает чёлка. Амаде на секунду кажется, что на неё смотрит не человек, а ещё один зверь — только этот совершенно сумасшедший, не умеющий себя контролировать.       Симидзу крепче сжимает в руках чашку, обнимая керамические бока тонкими пальцами. Она понимает, что в чём-то Рео прав, но пока они жили под одной крышей, девушка исправно совершала свою часть договорённостей, поэтому эти претензии выглядят так нелепо. Амаде всё больше кажется, что истинная причина в другом.       — Я решила свои проблемы, поэтому и переехала обратно, — девушка откидывается назад, чтобы хоть так увеличить расстояние между собой и Караги. А он, всегда такой милый и позитивный, вдруг предстаёт совершенно в ином свете, и Симидзу это не нравится. — Прости, если причинила неудобства.       — Так значит ты… — взгляд чёрных, как маслины, глаз скользит по шее, на которой засосов становится ещё больше, чем было в прошлый раз. — Вы теперь вместе?       — Да, — спокойно отвечает Амада. — И теперь моё пребывание в твоей квартире выглядит странно.       — Что, твой соулмейт настолько не уверен в себе? — Рео вдруг преображается, снова становясь сгустком позитива и тепла, но Симидзу чувствует — знает — что с ним что-то не так. Это фальшивое радушие режет глаз, как тонкое стекло.       Девушка издаёт смешок: никто в здравом уме не назвал бы Харучиё неуверенным в себе. Его влияние так велико, что выходит далеко за пределы Токио. А ещё она думает, что какой нормальный человек — даже без связи родственных душ — воспримет в положительном ключе тот факт, что его вторая половинка живёт с каким-то левым парнем на одной территории?       А уж зная о ревности Харучиё — вообще нелепо.       — Мы живём вместе теперь, — девушка ставит чашку на стол, смотря на серебристые завихрения пара, танцующие над поверхностью. Они напоминают ей дым от сигарет Харучиё, что вкусно пахнут вишней.       — Ах вот оно что, — от его улыбки, какой-то гадкой и скользкой, возникает желание поскребсти кожу до красноты, лишь бы смыть это мерзкое ощущение. — Смогла его всё-таки убедить, что ваша связь — благо?       — Ты говоришь так, будто это плохо.       — Амада, — Рео впивается в неё взглядом, а чёрные глаза сияют каким-то больным блеском. — Кто твой соулмейт?       — Харучиё Санзу, — она приподнимает одну бровь, ожидая реакции на это имя, и она не заставляет себя ждать. Караги выглядит действительно поражённым, совсем не ожидавшим, что родственная душа Симидзу — номер два Бонтен.       — Палач Майки? — в голосе сквозит удивление, смешанное с явным недоверием. — У такого ублюдка есть душа, серьёзно?       — Мне не нравится твой тон, Рео, — Амада сужает глаза. — Или ты действительно рассчитывал на то, что я откажусь от связи и выберу тебя?       — По крайней мере, я бы не причинял тебе столько боли, — парень взглядом указывает на многочисленные засосы, цветущие на шее девушки. — Ты достойна намного большего, чем этот мудак.       — Этот мудак — мой, — кажется, что атмосфера в кабинете становится на сотню градусов холоднее. Амада сжимает пальцы в кулаки, оставляя неглубокие лунки от ногтей на мягкой коже ладоней. — Я считаю дальнейший диалог бессмысленным, Рео: я ничего тебе не обещала, это ты решил, что в конечном итоге я выберу тебя и…       — Я понял, не напрягайся, — он ставит чашку на стол и поднимается на ноги, спеша покинуть помещение. — Главное, принцесса, не разочаруйся в своём мудаке.       Его взгляд, брошенный напоследок, оставляет в душе гадкое прилипчивое чувство беспокойства, но Симидзу никак не может понять, почему оно возникает. Что может Рео сделать такому, как Харучиё? Их нельзя сравнить ни в плане силы, ни в плане опыта или влияния. Возможно, рассуждает девушка, ей так неспокойно, потому что она впервые попадает в подобную ситуацию, и это — напрягает.       А как только истекает время, данное Санзу, за ней приходит Акио и вежливо просит проследовать за ним.       — Что-то случилось? — червячок сомнения всё равно точит, учитывая характер Харучиё, однако его помощник сразу же развеивает её беспокойство.       — Вас представят Манджиро лично, как Цветок господина Санзу.

***

      — Ты испугалась, мышка, — Амада фыркает, а затем дрожит, ощущая медленные тягучие поцелуи на своей шее. Она сидит между ног Санзу, к нему спиной, а перед ними раскинут весь Токио, как на ладони.       Огромный мегаполис, как живой организм, который никогда не спит. Он сияет и переливается огнями, как будто на улицах происходит бесконечный звездопад. Симидзу невероятно нравится вид, открывающийся из панорамных окон кабинета Харучиё. Наверняка всё это сделано неспроста: когда видишь перед собой весь город, раскинутый на многие километры вокруг, невольно возникает ощущение того, что ты хозяин всего этого великолепия.       — А разве это не естественная реакция на великого и ужасного? — у девушки до сих пор внутри чувствуются отголоски неконтролируемого ужаса при воспоминании об абсолютно пустых чёрных глазах Манджиро Сано. Он был худым, невысоким и бледным, как смерть. — Он… всегда был таким?       — Нет.       — А…       — Больше никаких вопросов о Майки, — слишком резко говорит Харучиё, и Амада понимает — это запретная территория, куда ей нет доступа. Она в своей жадности хочет непременно узнать обо всём, что связано с Санзу, но также знает, что расспрашивать своего строптивого соулмейта бесполезно. Он от такого скорее закроется.       Харучиё — ларец со множеством отсеков, и открывать его тайны придётся медленно, ни в коем случае не давя на мужчину, иначе схлопнется, как моллюск, оберегающий сокровища внутри себя.       Симидзу прикрывает глаза, быстро гася в себе обиду. Она знает, что всё это, не потому что Санзу что-то прячет от неё намеренно, просто мужчина не может вот так сразу довериться ей и рассказать абсолютно всё. Ему потребуется гораздо больше времени на то, чтобы наконец-то осознать — его примут любым.       На губах расцветает улыбка, потому что мужские руки крепче обвиваются вокруг талии, а горячее дыхание ложится на затылок. Амаду реакция Харучиё забавляет: он испытывает неудобство от своей резкости, но не может переселить прежние привычки. Она кладёт свои руки поверх мужских и мягко поглаживает, давая понять, что всё в порядке.       — Я…       — Да знаю я, — фыркает девушка, а потом громко смеётся, когда чувствует его зубы, несильно прикусывающие кожу на шее Амады. — На мне скоро живого места не останется.       — И мне это нравится, — Харучиё трётся лицом о мягкую кожу, пахнущую мёдом и кокосом; вся шея усыпана его следами, будто огромное поле багровых и фиолетовых роз, что будут цвести вечность.       У них впереди есть счастливое время, когда все проблемы отойдут на второй план. Их связь, крепнущая с каждым часом, как прочный кокон, заставляющий на время ослепнуть; здесь нет места чужим и лишним, и Санзу эгоистично хочет продлить эти мгновения. Он, привыкший к тьме и одиночеству, желает вцепиться в Симидзу так прочно, что будет невозможно оторвать. Его пугает такая одержимость, но в то же время, мужчина принимает её, как старого друга.       Быть зависимым от другого человека? Возвести его в статус бога и организовать культ? Нет ничего проще, и теперь в мире Харучиё два идола, которым он готов поклоняться.       Падение из Рая будет болезненным, но об этом ни Амада, ни Санзу ещё не знают.