Девочка Санзу

      Санзу не отличается хорошей выдержкой, не зря же считается настоящим безумцем и психопатом, но конкретно сейчас его сумасшествие выходит на совершенно новый уровень. Ощущение складывается такое, что Харучиё может взорваться в любой момент. Он чувствует, что всё меньше становится похожим на человека, потому что всё рациональное исчезает, оставляя после себя голые инстинкты; Санзу — зверь, и в его кипящей дикости можно запросто утонуть, расщепиться на атомы.       Тяжесть женского тела на плече доводит по помутнения, и Харучиё, не испытывая ни малейшего желания сдерживать себя, впивается зубами в бедро Амады, слегка прикрытое платьем.       Это моё.       — Ты спятил? — шипит Симидзу, пытаясь оттолкнуть Санзу от себя, рискуя при этом грохнуться на пол. Однако номер два Бонтен держит крепко, без шанса на побег.       Мужчина расплывается в улыбке, жадно вдыхает сводящий с ума запах мёда и кокоса, что обволакивает его со всех сторон; забивается в лёгкие и сердце — прочнее и сильнее всего остального. Харучиё свободной рукой проводит по голой ноге вверх, наслаждаясь мягкостью кожи и — это бьёт в голову похлеще любой наркоты — реакцией Амады. Хотя их связь до сих не скреплена, почему-то сейчас Санзу может отчётливо чувствовать всё, что происходит с его родственной душой.       Она сходит с ума точно так же. Такая же дикая и бешеная, как он.       — Разве не этого ты хотела? — они оказываются в длинном коридоре со множеством дверей без номеров. Сначала Харучиё думает взять Симидзу в своей машине, но затем меняет решение — если уж брать от этого всё, что он может, то надо делать это долго и с полной отдачей процессу, а не второпях. — Чтобы я трахнул тебя?       — Не делай только вид, что это нужно мне одной, — даже находясь в таком уязвимом положении, Амада продолжает дерзить, и — удивительно — Санзу это нравится. Он вообще не любитель ванильной ерунды и лишней нежности, если в сексе можно выплеснуть наружу всю страсть и голод, буквально сжигающих изнутри.       — Ты получишь мой член, маленькая сучка, не переживай — Харучиё не собирается отвечать прямо на поставленный вопрос. Да, ему это нужно, иначе никак не унять жуткую жажду внутри себя, что раздирает тело на части. Санзу потряхивает от нетерпения, пока он проходит до конца коридора к последней двери — эта комната всегда свободна.       «Я возьму тебя всю, до последней капли», — низ живота скручивает огненной спиралью, а член наливается кровью и неприятно соприкасается с тканью белья. Харучиё закусывает изнутри щёку, терпя из последних сил, иначе всё полетит к чертям, и он нагнёт Амаду прямо в коридоре, беря снова и снова. — «Сука, ты меня с ума сводишь!»       В помещении нет ничего, кроме большой постели, застеленной вульгарным красным бельём, но такие детали в последнюю очередь интересуют Санзу. Он, в конце концов, не любовью сюда пришёл заниматься, а жёстко трахаться. Дверь закрывается с оглушительным грохотом, и Харучиё поворачивает ключ в замке, отрезая их двоих от остального мира.       Мужчина подходит ближе к кровати, а затем резко сбрасывает Симидзу со своего плеча, но не позволяет упасть. Вместо этого с силой обхватывает ладонью её ягодицу и сжимает, уже думая о том, что на нежной упругой плоти останутся его следы — это знание наполняет тело безумием и голодом ещё больше. Другой рукой хватает густые волосы и тянет, от чего голова Амады запрокидывается назад, и Харучиё встречается с ней взглядом.       Внутри серебристой радужки — буря, и Санзу готов сдаться этой стихии, что всё равно поглотит его в ближайшее время. В глазах Симидзу такой же откровенный голод, приправленный злостью и каплей ненависти — невероятный коктейль. Номер два Бонтен улыбается, ни чуть не боясь, а наоборот — наслаждаясь каждой секундой. Мужчине кажется, что вся Амада — наркотик, и он проник в вены, опутал сетями мозг и сердце, не давая права на выбор.       — Со мной нельзя играть, — вкрадчиво говорит Харучиё. Помещение полностью шумо изолировано, так что сюда не проникают посторонние звуки.       — Ой ли? — градус алкоголя в крови заставляет отбросить страх назад. Симидзу и без лишней мишуры ясно, что сейчас Санзу хочет её. Он и не пытается скрыть это, буквально пожирая глазами женское тело, затянутое в ультракороткое платье. — Ты мог бы просто проигнорировать меня.       — Видишь ли какая штука, мышка, — он натягивает волосы сильнее, и Амада слабо стонет, выгибаясь навстречу Харучиё. Она касается его животом, и зрачки расширяются — это видно даже в тусклом свете комнаты, — когда чувствует горячую твёрдую плоть. — Вселенная решила, что ты — моя, а я не люблю, когда трогают мои вещи.       — Вот как? — девушка фыркает, а затем проводит языком по губам, и у Санзу сознание улетает в космос, потому что хочется самому так сделать; прикусить нежную плоть и оттянуть; проникнуть во влажный рот и целовать до нехватки кислорода; трахать Амаду своим языком. — Ты забываешь, что у этой связи есть обратная сторона: ты тоже моя вещь.       — Это вряд ли, — Харучиё чувствует её руки — тонкие и изящные — лежащие на его груди. Кажется, что от узких ладоней расходится мощнейшее тепло, достающее аж до позвоночника. Слишком правильно и идеально — до обжигающих вспышек под веками. — Ты не в том положении, чтобы распоряжаться мной.       — Тогда отпусти меня, — усмехается Амада. — Легко найду того, кто этого захочет.       Санзу звереет от этих слов, потому что от одной только мысли о том, как кто-то касается Симидзу, Харучиё хочется разорвать его на мелкие кусочки.       Мужчина обрушивается поцелуем на раскрытые — слишком призывно — губы, и от их сладкого вкуса внутри всё сводит от восторга и желания; Симидзу в момент обвивает руки вокруг шеи Харучиё и привстаёт на мыски, а он крепче обнимает тонкую талию, отпустив густую копну волос. Их языки тесно сплетаются внутри ртов, не лаская, а больше атакуя друг друга, но обоим это нравится безумно.       Страстная битва с бесконечными укусами, перемежающимися стонами. Тепло и влажность чужого рта манит, точно свет мотылька, а мягкость губ сводит с ума, и хочется оставить свой след. Поцеловать так, чтобы больше никогда не возникло желание касаться кого-то другого.       Симидзу ощущает лёгкие отголоски алкоголя и вишнёвых сигарет, пока касается языком обветренных губ Харучиё. Ей позорно кажется, что до этого момента она и не знала, как на самом деле надо целоваться: вот так дико и голодно. Желание слиться с Санзу настолько сильное, будто от этого зависит жизнь Амады.       Всё, что было между ними до этого — пыль, развеянная по ветру. Только сейчас Симидзу наконец-то видит настоящего Харучиё, с головы до ног объятого жаждой и голодом. Его страсть, с которой он буквально пожирает губы родственной души, оглушительна, как раскат грома. Эта животная дикость сводит с ума, и Амада отчаянно жаждет, чтобы Санзу всегда был таким рядом с ней.       Его язык не просто захватывает своё, он трахает Амаду, и у девушки пляшут яркие звёздочки под закрытыми веками.       — Я владею тобой, — горячий шёпот обжигает, и Симидзу откидывает назад голову, когда Харучиё больно кусает её, оставляя на плече яркий отпечаток зубов. — Только я один, поняла?       Вкус её губ и языка доводит до помутнения. От одной мысли, что кто-то ещё захочется коснуться Амады, сделать своей, заставляет Санзу сгорать в безудержной ревности и чувстве дикого собственничества. Он не позволит. Она — его. Харучиё срывает рассудок, и вот на тонкой шее и узких плечах распускаются кровавые засосы и болезненные укусы — яркие следы безумной страсти зверя, что никак не может насытиться.       Ткань платья трещит по швам и улетает прочь, а Санзу валит Симидзу на кровать и продолжает терзать обожаемое тело. Ему хочется пометить каждый миллиметр, втереть в нежную кожу свой запах, чтобы всякий раз Амада могла ощущать этот аромат на себе и помнить, чья она.       Сдавленные стоны кажутся музыкой, ласкающей слух, и Харучиё жадно вслушивается в них, а у самого мурашки проходят по спине — тонкие пальцы вплетаются ему в волосы на затылке, а ногти оставляют красные полосы на шее — эта дикая кошка пытается командовать.       Санзу легко поднимается и становится на колени меж широко разведённых ног. На мгновение кажется, что в груди сердце биться перестаёт — настолько фантастический вид открывается Харучиё, и он на краткий миг думает, что душу готов продать ради того, чтобы застыть в этом моменте. На Амаде нет ничего, кроме алого кружева на бёдрах. Она дерзко смотрит мужчине в глаза, вообще не стесняясь своей наготы, а Санзу хочется поглотить Симидзу.       — Вау, — она усмехается. — Да ты дар речи потерял, господин Харучиё.       «Язык бы тебе вырвать, маленькая сучка», — нежно думает Санзу, не успевая за своими чувствами.       — Не слишком ли ты смелая, мышка? — мужчина возвращает ей улыбку, и у Амады сладко ёкает за грудной клеткой, а низ живота наливается огнём. Харучиё расстёгивает ремень на брюках и вытаскивает из шлёвок, складывая. — Давно ведь на порку нарываешься.       Вот только меньше всего ему хочется использовать что-то постороннее; если Санзу и отшлёпает Симидзу, то исключительно своими ладонями, чтобы иметь возможность ощущать упругую шелковистость женских ягодиц. Однако сейчас Харучиё терпения не хватит на столь соблазнительную экзекуцию; да и потом — не для игр они здесь.       Амада вскрикивает от неожиданности, когда мужчина ловко накидывает ремень ей на руки и поднимает их над головой, закрепляя на железных прутьях изголовья. Санзу нависает над Симидзу, откровенно наслаждаясь беспомощностью своей родственной души: вот так, полностью взятая под его контроль, Амада нравится Харучиё намного больше.       «Надеть бы на тебя ошейник и запереть в своей спальне», — шальная мысль проносится в голове, но Санзу сразу же осаживает себя, потому что не намерен пересекаться с Симидзу больше положенного.       — Теперь доволен? — девушка откидывает голову на подушку и хмуро смотрит на Харучиё. Амаду бесит собственная беспомощность и невозможность дотронуться до Санзу. Всё тело изламывает от этой жуткой потребности, что течёт по венам горьким ядом — мужчина нужен ей, как кислород.       — Не замолкнешь, — Харучиё наклоняется и проводит языком по нежной щеке, приближаясь к уху. Его дыхание обжигает раковину, а зубы вцепляются в мочку и оттягивают. — Я тебе и кляп вставлю.       — Постараюсь его не откусить, — язвит Амада, но эта картина — грязная и возбуждающая — упрямо возникает в сознании обоих: как Симидзу отсасывает Санзу, а тот громко стонет, шире расставляя ноги и зарываясь пальцами в волосы девушки.       В сознание слепящий свет, от которого всё плавится и теряет значимость. Харучиё с каждой секундой слетает с катушек всё больше, потому что дерзкие слова Амады — катализатор, что разгоняет возбуждение Санзу до состояния атомной бомбы. Мужчина находит опухшие губы и целует, не в силах отказать себе в этом удовольствие, а сам чувствует, как его бёдра обнимают длинные стройные ноги.       От этой покорности и не скрываемого ответного желания хочется растечься горячим воском по телу Симидзу, чтобы она смогла каждым миллиметром прочувствовать, что на самом деле творит с Харучиё. К чему вообще сейчас анализировать собственные ощущения и мысли, если можно просто наслаждаться? Санзу клятвенно обещает себе — это не станет очередной зависимостью, а ехидный внутренний голос он успешно игнорирует.       Гибкий язык скользит по губам, заползает внутрь рта и гладит, ласкает так пошло и развязно, что у Амады слёзы наворачиваются на глаза. Любое касание Харучиё — удар молнии о землю, что расплавляет до самых костей, и Симидзу знает, что больше не сможет без Санзу. В нём заключается вся суть существования. Девушка громко стонет, когда чувствует жадные поцелуи на шее и плечах, перемежающиеся с укусами.       Тот факт, что Харучиё оставляет на её теле свои следы — выстрел в самое сердце. Амаде безумно нравится его собственничество, что льётся через край. Санзу дикий и злой, но Симидзу чувствует, что своё он будет защищать и оберегать до последнего вздоха, и она хочет стать сокровищем номер два Бонтен.       Харучиё касается языком розового соска, а ладонью накрывает вторую грудь, лаская и дразня. От жарких стонов по телу то и дело проходит огненная волна. Он зажмуривается и прикусывает нежную ягодку, продолжая посасывать и слегка оттягивать — чувствует, что Амаде это нравится, и она выгибается под ним. Санзу знает, что эта ночь будет долгой, и он не ограничится одним разом, потому что его голод только нарастает с каждой секундой.       Интимный полумрак помещения наполняется терпким тягучим наслаждением, что обволакивает собой тела, сплетённых на постели. Для этих двоих теперь не существует ничего, будто весь мир испаряется за одно мгновение, оставляя их наедине друг с другом. Все поцелуи Харучиё раскалённым клеймом оседают на женской коже, а Санзу, совсем потерявший контроль, щедро одаривает ими Амаду, не имея ни малейшего желания останавливаться.       Он продолжает ласкать женскую грудь, жадно вслушиваясь в громкие стоны и всхлипы. Симидзу сходит с ума от жадности, с которой Харучиё касается её тела.       — Ммм… Ты… — голос не слушается, и Амада закрывает глаза, ощущая нарастающее томление, что только усиливается. Между ног всё горит и тянет, а Санзу не позволяет сдвинуться даже на миллиметр. Симидзу изнывает, потому что его член упирает аккурат ей в промежность. — Чёртов садист!       Харучиё поднимает голову и смотрит в шальные серебристые глаза, до краёв наполненные возбуждением и жаждой — того гляди утонешь в них. Мужчина усмехается и проводит ладонью по талии Симидзу, поддевая пальцами красное кружево. Тонкая воздушная ткань легко рвётся под напором, а Санзу касается подушечкой большого пальца клитора Амады и надавливает, сразу же выбивая из глотки родственный души новый стон.       — Мышка, — его шёпот рассыпается мелким жемчугом по чувствительной коже, а горячий язык снова обводит сосок. — Я ещё даже не начал дразнить тебя, как следует.       — Но очень хочешь, да? — Симидзу усмехается, но даже и близко представить себе не может, как много Харучиё хочет сделать с ней. В данный момент его останавливает только собственное нетерпение — мужчина слишком долго изводил самого себя, чтобы сейчас играть со своим соулмейтом.       — Ты таким образом пытаешься выяснить трахну ли я тебя ещё разок? — Харучиё оставляет очередной засос на нежной коже и встаёт на колени, избавляясь от жилета и рубашки. Взгляд Симидзу — изучающий и восхищённый — волнует до дрожи в теле. Санзу хочется, чтобы она всегда так на него смотрела, показывая — важен только он один.       — Мне и знать не надо, — Харучиё фантастически сложён, и Амаде до жути хочется коснуться широких плеч и литой груди; провести языком по каждому кубику пресса и шрамам, разбросанным по бледной коже; оставить тысячи нежных поцелуев на теле родственной души, чтобы дать понять — я готова принять тебя любым, перестань отталкивать меня.       «Я умираю от желания взять тебя, даже если это грозит блядским скреплением нашей связи. Ты меня с ума сводишь», — Санзу смотрит на Симидзу — раскрытую и послушную — и не может налюбоваться, забывая обо всём. Здесь не место его сомнениям и страху предательства.       — Ты слишком много болтаешь, — фыркает Харучиё и расстёгивает пуговицу на брюках. Он хочет, чтобы в ближайшие часы здесь звучали одни стоны — у Амады они невероятные, как ангельское пение. И все — только для Санзу.       По телу проходит сильнейшая дрожь, словно сдвиг тектонических плит, что принесёт непоправимые изменения. Наверное, это последний шанс оттолкнуть друг друга и оставить всё, как есть, но Симидзу слишком эгоистична. Она всю жизнь делает что-то для других, но сегодня впервые выбирает себя, и девушке плевать на последствия. Они будут завтра, а сейчас есть только Харучиё.       Самый злобный и грубый мужчина; правая рука Дьявола; родственная душа, одним своим присутствием способная свести с ума. Амада мечтает залезть Харучиё под кожу, проникнуть в сердце, забирая себе. Она готова стать ему опорой, лишь бы Санзу ответил взаимностью, но пока достаточно и того, что они скрепят связь.       После этой ночи будет ещё сложнее сопротивляться взаимному влечению, а оно, как густой мёд, обволакивает и тела, и сердца — делает единым целым.       — Так заткни меня, — соблазнительные губы расплываются в улыбке, и для Харучиё это — спусковой крючок. Весь пленительный вид Амады, как нечто фантастическое; словно девушка — божество, и душа Санзу трескается, желая переплестись с Симидзу так тесно и плотно, чтобы ничто не смогло их разлучить.       — Я научу тебя быть послушной, — мгновение, и Симидзу оказывается на животе, а её ягодицы плотно прижаты к паху Харучиё. Девушка выгибается, как кошка, чувствуя обжигающее тепло его члена, что соприкасается с чувствительной кожей.       Санзу кладёт ладонь на красивые бёдра и сжимает. Он любуется узкими плечами и изящными лопатками, не скрытыми рекой густых светлых волос, перекинутых сейчас на одну сторону. Мужчине хочется видеть лицо Амады, но её колдовские глаза сводят с ума и подчиняют, заставляя отступаться от своих принципов.       «Ты забралась слишком глубоко, мышка», — Харучие облизывается, а изнутри распирает от желания. Вид тонких запястий, стянутых ремнём, за гранью фантастики. Ощущение власти над Симидзу заставляет чувствовать себя всесильным. — «Моя девочка».       Санзу не успевает тормознуть сам себя, потому что все мысли сейчас наполнены только Амадой, так зачем обманывать себя же? Харучиё наклоняется и оставляет больной поцелуй-укус на лопатке. Багровый цветок распускается мгновенно, и мужчине это нравится.       У Симидзу нервные окончания опаляет напалмом, когда она чувствует, как головка его члена скользяще проходится меж влажных губ, дразня и заставляя желать большего. Харучиё усмехается, прекрасно видя дрожь женского тела, а затем одним резким движением входит до самого конца.       В комнате раздается один на двоих стон, что отражается от стен бесконечным эхом; или может это у Санзу лопаются перепонки, а в сознании не остаётся ничего, кроме ослепляющего света, что начинает струиться по всему телу. Мужчина замирает, прекрасно чувствуя, как на его шее прорезается ошейник. Острые шипы больно вдавливаются в кожу, а цепь тянется от запястий Амады.       Харучиё не хочет этому противостоять, сдавая на милость врага. Он хочет девушку, как помешанный.       — Как же… — во рту пересыхает, и Санзу облизывает губы, — в тебе хорошо.       Толчок, и где-то в мире образовывается лавина, а здесь, на этой постели, творится что-то фантастическое и прекрасное, иначе Харучиё не может описать свои чувства, пока продолжает двигаться. Он ощущает, как его плоть тесно сдавливается гладкими влажными стенками, пока он совершает очередную фрикцию.       Это идеально!       Ощущение такое, будто до этой ночи они оба не могли понять, как на самом деле должен ощущаться секс. Когда от любого движения кости плавятся, а всё тело наполняется сладкими пузырьками наслаждения, что взрываются мощными протуберанцами внутри организма, наполняя его новыми витками удовольствием. Амада громко стонет, чувствуя, что Харучиё становится резче и злее, вбиваясь в её тело, но ей это нравится.       Его дикость и злость проникают внутрь организма Симидзу, и она прикрывает глаза, наслаждаясь. Вот настоящий Харучиё — жадный зверь, объятый страстью, как огнём. На плечах ноют следы его поцелуев, а к ним добавляются новые, и в конце концов Санзу разворачивает голову Амады к себе и голодно целует, тесно сплетаясь языками.       У Симидзы голова кружится, когда она чувствует насколько сильна потребность Харучиё в ней, и девушка пытается показать ему, что готова отдать всю себя, лишь бы он перестал сопротивляться. Зачем, если им так хорошо вместе?       Харучиё зажмуривает глаза до ярких бликов под веками, потому что его кроет от чувств Амады, и хочется вцепиться в неё, чтобы не смогла с места сдвинуться. Мужчина целует её глубже и сильнее, будто хочет выпить досуха.       В какой-то момент ремень исчезает с тонких запястий, и Санзу разворачивает девушку к себе лицом, а она обнимает его за шею и седлает бёдра, снова становясь одним целым. Они целуются и ласкаются, продолжая двигаться, но понимая — голод только усиливается.       — Не могу оторваться от тебя, — шепчет Амада, и Харучиё со стоном валит её на кровать, продолжая яростно вбиваться в стройное тело под собой. Он тоже не может заставить себя прекратить это безумие. Это слишком сладко и правильно.       Их ощущения и чувства смешиваются в какой-то невероятный коктейль, что заставляет обоих опьянеть, а затем уйти с головой под воду, когда оглушительный оргазм накатывает сверху подобно цунами. Вот только обоим всё равно мало, и ночь продолжается, сопровождаемая стонами и бесконечными поцелуями, которым нет конца и края.       Но любая ночь заканчивается безжалостным утром.

***

      Уйти из этой комнаты, пропахшей сексом и невозможно прекрасным запахом мёда и кокоса, было одним из самых сложных решений, которые приходилось принимать Харучиё. Он долго глядит на лицо Амады — спокойное и счастливое, — но всё-таки поднимается с постели, чтобы оставить эту ночь позади.       Все мышцы сковывает, потому что хочется вернуться обратно к Симидзу, прижать к себе и зарыться лицом в густые волосы, чтобы не чувствовать ничего, кроме своей души.       — У тебя её нет, — безжалостно и тихо говорит Санзу, начиная одеваться. И чем быстрее исчезает под тканью его тело, тем прочнее становится броня на сердце. Харучиё поднимает с пола разорванное платье Симидзу и хмыкает. — Так будет лучше, мышка, я знаю.       Мужчина делает пару звонков, а затем уходит, оставляя позади лучшую ночь в своей жизни и девушку, что смогла пробраться в его сердце дальше, чем кто-либо в жизни Харучиё.       Когда Симидзу просыпается — ожидаемо в одиночестве, то какое-то время лежит не шевелясь, потому что не хочет терять это ощущение единения с Харучиё. Его запах плотным колпаком лежит на всём вокруг, и Амада жадно вдыхает этот аромат, вызывающий ёканье за грудной клеткой. Им было слишком хорошо вдвоём.       Она поворачивает голову и видит на краю кровати стопку одежды — новую, даже бирки не отрезаны, а сверху сложенный лист бумаги. Симидзу садится, прижимая одеяло к груди, и тянется к записке, а когда разворачивает, сердце покрывается ледяным панцирем, что сразу же разбивается, кроша орган на тысячу кровавых ошмётков.       «Моя личная шлюха должна выглядеть опрятно. Будь готова, скоро повторим».       — Ублюдок!       Их война продолжается, и только сердца тянущиеся друг к другу, хотят прекращения всех сражений.