Ты в моих артериях, течёшь, будто морфин

      На работе взят отгул по семейным обстоятельствам. Не зря плакала навзрыд начальнице по телефону, рассказывая слезливую историю про мою любимую тётю, так внезапно скончавшуюся на днях, и на чьи похороны я обязана приехать, чтобы в последний раз увидеться с ней и попрощаться. Вроде как мне поверили, раз не стали особо расспрашивать.       — Отработаешь потом, — предупреждает меня, прежде чем закончить неловкий разговор.       — Обязательно, — всхлипываю в трубку и сбрасываю звонок, прежде чем получу очередное «ещё раз, прими мои соболезнования».       — Тоже мне, актриса погорелого театра, — недовольно комментирует Лера и я закатываю глаза.       — Это вынужденная мера, — развожу руками. — Сомневаюсь, что мне дали бы отгул из-за свидания.       — Правильно делаешь, что сомневаешься. Ради подобного даже занятия прогуливать такое себе, знаешь ли, — никак не унимается Лера. Взгляд осуждающий, недовольный. Руки скрещены на груди. Уж не дальняя ли она родственница моей мамы? Или внебрачная доченька моего отца? Любительница поучить всех жизни.       — Открой окно, душно, — а у самой на языке так и мечется: «Вот тебя спросить забыла!»       За последние пару недель, прожитые с ней под одной крышей, я ненавижу подругу сильней прежнего. Не без причин. К сожалению.       Во-первых, она — та ещё затычка в любой жопе с прямо-таки нездоровой манией влезть везде и всюду со своим «бесценным» мнением. Фразу «свой совет, сука, себе посоветуй» придумали, глядя на неё. Определённо.       Во-вторых, она — распоследнее трепло, серьёзно. Что бы я ни сделала или ни сказала, Лерочка в тот же вечер донесёт об этом по телефону своей мамочке со словами «Прикинь, а Алёна…» и будет с ней часа пол, если не дольше, обсасывать меня. Будто других тем для разговоров нет.       В-третьих, меня бесит её идеальная жизнь; бесит до скрипящих от бессильной злобы зубов, вот настолько сильно мне… завидно. Стыдно признаться в этом самой себе. Каждый день я вынуждена лицезреть, как всё у этой дряни складывается просто прекрасно, пока я беру за обе щёки от жизни. Надежды оправдываются, мечты сбываются, а цели — с минимальными стараниями! — достигаются. И никакой кармы за её лицемерную, сучью, лживую, сплетническую натуру вообще не наблюдается на подходе! С чего я бешусь только сильней. Это просто-напросто несправедливо!       И в-четвёртых, Лера не знает, что такое сепарация от родителей и отчитывается перед ними буквально за всё! За каждый шаг, где и с кем была, о чём говорили, что она ела за весь день, что будет готовить на ужин, какие планы на вечер и далее, далее, далее… Обязательными пунктиками их часовых разговоров идут три вещи — похвастаться оценкой за каждый мало-мальски значимый тест; пообсуждать её подружек, знакомых, одногруппников и то, какие они плохие [причины постоянно меняются], зато она — умничка и порядочная, прилежная девочка в отличие от них… и вообще, она не такая как они, она просто лучше них всех; и перемыть косточки каждому родственнику, разумеется. Куда ж без них?       Тошно и смотреть, и слушать. Смотреть на довольную Лерку, захваленную родителями, и слушать, как они сплетничают, попутно расцеловывая ту в жопу. Дурдом.       «Вот бы поскорей встать на ноги и съебаться куда подальше от тебя,» — мечтаю, поглядывая на подругу. Один вид той вызывает у меня неуёмное желание сломать ей жизнь, чтоб не видеть больше этого чуть ли не маниакального счастья, радости, позитива на её лице. Мне реально лучше поскорей съехать от Леры, пока дело не дошло до убийства с особой жестокостью.

♢♢♢

      До встречи ещё достаточно времени, можно никуда не торопиться.       Мои волосы после душа уже успели высохнуть, и я с Лерой в четыре руки вычёсываем их до идеала, заставив не просто висеть как положено волосам, а ниспадать ровным гладким водопадом мне на плечи и спину. Выглядит это также красиво, как и звучит. Теперь любуюсь на себя в зеркало и взгляда отвести не могу. Снова моя самооценка скачет от «я ничего так, если выключить свет» до «спасибо, господь, за то, что я такой ахуенный».       Платье мне на вечер одолжила одна из знакомых Леры. Коктейльное из гладкой мерцающей ткань персикового цвета, отливающей лёгким бледно-золотистым оттенком.       Туфли к нему подогнала мне уже сама Лера. Чёрные, на большом каблуке с высокой платформой и квадратным носом. Вроде и грубые, а вроде — если присмотреться — в них даже что-то есть. Единственное — я не умею ходить на каблуках. От слова «совсем». И это… проблема. Притом довольно большая.       — Ну как, лучше? — от бедра прохожу перед Лерой после, наверное, часа мучений на этих чёртовых туфлях. Мало того, что я из-за них чувствую себя ожившей башней, так ещё и боюсь, как бы крайне ненадёжная устойчивость не покинула меня в самый неподходящий момент. Мои ноги, привыкшие только к ботинкам с кроссовками, сейчас в некультурном шоке от столь резких перемен и чувствуют себя не сказать, что шибко комфортно или уверенно.       — Значительно. Теперь ты выглядишь даже симпатично, а не вызываешь желание добить тебя из жалости, — смеётся с собственной шутки эта остроумная дрянь. Не хочу огорчать её, однако о её «остроумие» даже вода не разрежется.       — Да иди ты!       Лицо мне рисует тоже Лера. Сама я прежде только брови для их видимости подводила и иногда ресницы тушью совсем чуть-чуть подкрашивала, чтобы не выглядеть совсем уж убого. А тут… подруга не на шутку разошлась, войдя во вкус.       — Он меня вообще узнает? — щурясь, я вглядываюсь в собственное отражение, не сразу признавая в нём саму себя.       Разглядываю обведённые вишнёвой помадой губы. Надо же, их форма немного изменилась и теперь они выглядят совсем иначе, нежели прежде. Лера сделала их настолько неописуемо манящими, что — честное слово! — мне хочется прямо сейчас, не раздумывая, засосать эту сногсшибательную красотку из зеркала. Можно ли после этого будет наречь меня иконой селфцеста?       Шутки шутками, а за вечер, главное, случайно не размазать помаду по лицу и не наесться ею во время ужина…       — Должен, — Лерка бесконечно поправляет мои и без того аккуратно лежащие волосы.       — А я вот сомневаюсь, — разглядываю и свой изменившийся из-за оранжевого смоки с чёрными стрелками взгляд. Из-за него я теперь похожу на хищную обольстительницу, которая ест сердца мужчин на завтрак, обед и ужин под Мартини. И… Матерь Божья, о мои скулы теперь можно порезаться!       — Тебе не нравится?       В непонимании оборачиваюсь к Лере.       — С чего ты решила?       — С твоей реакции, — пожимает та плечами. Ну да. Она, вероятно, рассчитывала на мои восхищённые крики и уже приготовилась принимать неустанный поток благодарностей, а я — как и всегда, в прочем — обломала её.       — Ну, — не знаю, какие слова подобрать для своей мысли. — Мне казалось, я и без нарисованного лица вполне симпатичная. А сейчас смотрю на эту красотку в зеркале и понимаю, что… нет. Нихрена. Нихера я не красивая! И это осознание сейчас просто… — я развожу руками не зная, как бы выразиться и смешно, и в тему — ужасно, в общем. Почему мне никто прежде не сказал, что моё лицо — это просто бледный пиздец, на котором смотреть не на что, и мне стоит что-нибудь поделать с этим, а не ходить и дальше в счастливом заблуждении и продолжать позориться? Почему, блять?       Отдельно меня не может не огорчать мысль о том, что такое моё очаровательное и изумительное личико — лишь временная акция. Влажная салфетка или умывалка — и вот я вновь буду любоваться своим естественным… невзрачным убожеством. С этого настроение не может не портиться.       — Ну, знаешь, — пытается в утешения Лера — я сомневаюсь, что Барков успел рассмотреть в тебе душу и богатый внутренний мир.       Утешение вышло жиденьким. Насчёт души — и слава Богу, что не успел. Смотреть там определённо не на что. Даже если вдруг и есть на что, то всё равно лучше не стоит. А богатый внутренний мир он не увидел лишь от того, что его нет. Или же есть, только невероятно нищий тогда уж.       Признаться честно, всё же Лера в чём-то и права. Не приглянись я моему спасителю внешне, стал бы он в таком случае приглашать меня в ресторан с очевидным расчётом на продолжение? Вряд ли. Значит, я не так уж и некрасива, как считаю. Верно? По логике — да.       — Наверное… Ладно. Проехали.       — Как скажешь.       Какое-то время мы только переглядываемся в полной тишине и обе молчим. Я пытаюсь не съесть помаду с губ из-за дурной привычки кусать их, когда нервничаю, а Лера наводит красоту теперь уже на своём — и без того хорошеньком — лице.       — Алён, — походу, не мне одной неуютно от нашего молчания.       — М?       — Ты уверена? Ну… — ей даже не нужно договаривать, чтобы я поняла, о чём она.       — Да. Уверена, — мой голос выходит не столько твёрдым, сколько просто раздражённым и злобным.       С одной стороны, мне стыдно за это и я едва не произношу виноватое «прости», а с другой… так ей и надо. Лера выела мне все мозги чайной ложечкой за последние несколько дней! Даже не столько словами и морализаторским нудением а-ля мой отец — одна мысль о котором отзывается во всём теле неприятным… чем-то — сколько упрёками.       Взгляд с упрёком.       Вздох с упрёком.       Голос с упрёком.       И дышит она в такие моменты тоже с упрёком! Нет, Лера превращается в один огромный упрёк и осуждение, от чего находить ни рядом с ней, ни в одной квартире с ней становится ровным счётом невозможно!       — Блин, ты пойми, — заводит «ходячий упрёк» и я демонстративно закатываю глаза, не забыв недовольно цокнуть языком — речь не о каком-то обычном смертном, Алён. Это Роман Барков.       — И что? Я, вообще-то, знаю как его зовут.       — Милая моя, он ебучий генерал! — напирает Лера. — Под его командованием Урзыкстан захватили меньше, чем за неделю! Неделю! Целую страну!       — А минусы будут? — язвлю я. Надоело выслушивать одно и то же уже в который раз подряд. Хоть позлю подругу для разнообразия [и собственного веселья].       — Сейчас начнутся. Первое, он — ровесник твоего отца, — она загибает палец. — Второе, СМИ о нём отзываются очень уж нелестно, особенно зарубежные, — загибает ещё один.       — Сейчас бы верить всему, что говорят в СМИ. Особенно зарубежных, когда сама понимаешь, какие у нас с ними отношения из-за войны в Урзыкстане.       Замечание о возрасте я удобно пропускаю мимо ушей.       — Ну хорошо. Тогда, Барков — не последний человек по влиянию в стране. У него определённо есть связи в Кремле и…       — Твои фантазии не в счёт! — перебиваю её на полуслове. Ей это не нравится и она недовольно хмурится, однако не продолжает мысль и переходит к другой:       — Считай все его родственники занимают важные должности в госструктурах и не только, и прочно связаны с ним.       Я вопросительно изгибаю бровь.       — А тут в чём проблема? — мне наоборот этот «нюанс» нравится. Он кормит моё тщеславное нутро.       — Да в том, что в таких семьях нет места проходимцам с улицы вроде тебя, без роду, без племени, без всего. Прости, Алёна, но это правда так! — быстро извиняется Лера, видя, как мой недовольный скептический взгляд, словно по щелчку пальцев, сменился на уничтожающий.       Внутри у меня всё сжимается и перекручивается от злости и обиды. Проходимка с улицы без роду, без племени, без всего. Вот какого ты обо мне мнения, да? Значит, я ничего не достойна просто от того, что в моей семье нет людей с погонами, высокими должностями и званиями, чьи имена мелькают в госструктурах или регулярно светятся по федеральным каналам? Миленько. И довольно гниленько.       — Ты до сих пор в средневековье живёшь?       — Нет, я живу в реальном мире. И знаю эту жизнь.       Меня пробивает на истеричный смешок с её заявления, за что я удостаиваюсь непонимающего взгляда со стороны Лерки.       — Я тебя умоляю! Ты? Знаешь эту жизнь? Ты? Человек, родившийся с золотой ложечкой в заднице, у которой всегда всё идёт по маслу благодаря родителям? Смешно, смешно. Не думала пойти в стендап?       — Не надо обесценивать мои достижения, пожалуйста, — на последнем слове она делает особый акцент.       «Да в задницу себе затолкай своё "пожалуйста", сучка ты лицемерная!»       — Твои достижения? Это какие? — я и не думаю останавливаться. Она ведь не посчитала нужным щадить мои чувства [ни когда называла «проходимкой с улицы», ни когда засирала меня по телефону со своей придурошной мамашей], так с какого перепугу я должна? Нет, родная. Так не работает.       — В университет я поступила не благо…       — Ага, конечно! А те тысячи репетиторов тебя за бесплатно тянули? Они окружили тебя тепличными условиями из поддержки и заботы во время подготовки к экзаменам, а никакие не родители? А кто занятия по подготовке к сдаче ГТО на золотой значок тебе оплачивал? Не поделишься тайной, за сколько учителя, которые несправедливо и предвзято относились к бедной Лерочке и незаслуженно «портили ей будущее», быстренько вытянули её из троек-четвёрок по нужным предметам на заслуженную и правильную оценку, чтобы она закончила школу с золотой медалью и сплошными «отлично» в аттестате? М? Хорошо, наверное, когда дядя — не последний человек в полиции. Сразу жить становится проще, да? Особенно, если он — с твоих же слов, между прочим — готов уладить любую проблему для своих. Ещё чуть-чуть, и у Леры лицо по шву треснет от возмущения с бессильной злостью. Что такое, подруженька? Правда неприятно глазки колет? Так бывает!       — Вот дядя здесь ни при чём! — не задохнись только.       — Не говори то, о чём не знаешь, — мои вишнёвые губы изгибаются в издевательской и немного самодовольной улыбке. У меня получилось задеть Леру и мне это искренне нравится.       — Себе это скажи!       — Тогда будь добра, закрой рот и порадуйся за меня хотя бы раз в жизни! Что я в коем-то веке отхватываю от неё не только пиздюли, но и шанс…       — Шанс на что?       — На нормальную, достойную жизнь, наверное. Ту жизнь, которую я заслуживаю и ради которой мне приходится изворачиваться, потому что дядь-обкашливающих-твои-вопросы хватает не на всех, — развожу руками и склоняю голову на бок. Теперь я самый настоящий концентрат активно-пассивной агрессии.       По взгляду Леры вижу, как сильно ей хочется вцепиться мне в шею и задушить к чёртовой матери. Отдаю должное её самообладанию, я бы не сдержалась и условной «Алëне» понадобилась бы помощь неравнодушных соседей…       Звонок от подъехавшего за мной такси обрывает нашу ссору прежде, чем у одной из нас терпение треснет по шву и мы обе пройдём по статье за тяжкие телесные.       Если бы не остатки инстинкта самосохранения [наличие которого у меня Лера в принципе отрицает], я бы согласилась на предложение Романа прислать за мной машину. Свой отказ я обосновала ему вполне адекватной предосторожностью и опасениями, ведь в наше больное время даже такси не особо доверяешь, а тут незнакомец, присланный другим незнакомцем и никакой гарантии, что конечной остановкой для меня будет Турандот, а не лесополоса. Лера только демонстративно закатила глаза и цокнула языком, с чего мне стало любопытно, какой она видит меня в своей лицемерной головушке [насколько я безрассудная, глупая и в принципе потерянная, меркантильная блядь].       К моему ответу Барков отнёсся с пониманием, только настоял, чтобы оплачивал «мою доставку» всё равно он. А я и не против, моя карточка, к сожалению, не трескается на части от переполняющих её миллионов для подобных трат.       К обычному тарифу прибавился счётчик, поскольку я немного задержалась из-за парня Леры. Ещё в самом начале сборов — когда меня только нарядили в платье и каблуки — она зачем-то отправила ему моё фото и спросила, что он думает. Порой у меня много вопросов к этой бестолочи и парочка из них — «нахуя? а главное, зачем?» и «а не насрать ли, что думает он?»…       Серьёзно, Лера, в чём твоя проблема? Я ведь не к твоему уродцу [к этому моменту я ещё вернусь] на свидание собираюсь!       «ну хз, выглядит будто малолетняя потаскуха, собравшаяся в клубешник, а не Турандот ахахахаха. платье просто… без комментариев. колхоз покоряет Москву, лол. ты у меня в миллиард раз лучше» и смайлик сердечка в конце.       Меня тянет крикнуть: «Браво!» и снисходительно похлопать, а затем стошнить от отвращения. Желательно прямо на Леру.       Подлизал, так подлизал, хороший мальчик! Можешь уже вынуть голову из влагалища [или задницы] и, сделай одолжение, потеряйся где-нибудь под ногами у «ты у меня в миллиард раз лучше».       — Не знала, что он у тебя эксперт по малолеткам, — держу на лице надменную ухмылку, хотя у самой руки так и чешутся вытворить что-нибудь… не особо приветствуемое законом, зато очень даже приветствуемое моей обиженной и задетой за живое душонкой.       Лера ничего не отвечает, только давит на своём глупом лице виноватую и не менее глупую улыбку. Выглядит это настолько противно, что хочется каблуком ей по лицу заехать да так, чтобы нос поправить, разбивая его в бесформенное кровавое уродство.       Собственно, вот по этой причине я и задержалась — меняла платье на чёрный костюм двойку, который бессовестно отняла у Леры [тем более, что она надевала его от силы пару раз]. Под пиджак надеваю чёрную водолазку без рукавов с закрытым горлом и хватаю первую симпатичную цепочку, попавшую под руку. Её я надеваю уже в машине такси, молча осыпая проклятиями и Леру, и безмозглый экземпляр кунсткамеры [который она по какому-то странному недоразумению называет своим парнем]. Мне довелось увидеть его только на фотографиях — к счастью! — и выглядит он… мягко говоря, убого. Страшненький, будто ЕГЭ по физике или плод запретной любви атомной войны и последних истинных Габсбургов. Оба раза оказались испытаниями на прочность для моего несчастного желудка и проверкой моей ориентации [поскольку потерять гетеросексуальность после такого — чуть проще, чем моргнуть].       «Серьëзно? Родная, мать твою, очнись! Что ты, прости Господи, нашла в нём? Где ты вообще подобрала эту говнюню?! Верни обратно и помойся!» — так и просится на язык каждый раз, как я вижу избранников своих подруг. И страх, как хочется спросить прямо в лоб, неужели не могли найти кого получше? Сами ведь будут краше любой из Кардашьян! Так почему они выбирают [от безысходности, что ли? или их семьи взяли в заложники?] этих стрёмных обрыганов? Не понимаю. И вряд ли пойму, тем более, что не особо и хочется.       В дороге я слушаю мешанину из Ебанько с Турбиной Туриста для поднятия настроения, подпорченного Лерой, и смотрю в окно. В наушниках «Ландыши» сменяются на «Оргия на похоронах» [лучше бы следом шёл «Я хочу, чтобы ты сдох», как раз под моё настроение сейчас].       Из головы никак не выходит мой разговор с Лерой. Происходящее в моей жизни — если говорить о последних днях — и без неё кажется мне чем-то нереальным. Будто я живу одним затянувшимся и до жути неправдоподобным сном. Или попала в глупую романтическую комедию [а может и мелодраму или нечто подобное им, только не триллер, пожалуйста].       Я привыкла быть той страшненькой подругой, на которую никто никогда не смотрит в серьёз и ни-ког-да не выбирает. Все мои более-менее сознательные годы именно так и было. У всех любовь, драмы и ворох валентинок на четырнадцатое февраля, а я глотаю слёзы от обиды и зависти, и в очередной раз склеиваю разбитое сердце. А теперь… теперь я еду на свидание ни в какое-нибудь антикафе к своему сверстнику, на которого без слез не взглянешь, а к мужчине [ровеснику моего отца, к слову!] в дорогой московский ресторан. К человеку, стоящему в пищевой цепи звеньев так на порядочно выше меня и моей семьи! И это не укладывается в голове. Никак. От слова «совсем».       И, тем не менее, есть в этом всём нечто волнительное и даже, не знаю, приятное? Но гораздо больше я просто-напросто сбита с толку, ведь никак не могу найти для себя ответ на один единственный вопрос — что Роман Барков нашёл во мне? Что во мне, считай в подростке [которую чуть не упаковали за поиски «закладок»] могло настолько зацепить его, привлечь?

♢♢♢

      Снаружи Турандот выглядит вполне обычно. Такое ничем непримечательное здание, легко теряющееся среди остальных на Тверской и уж тем более за её пределами. Зато внутри… Нет, я, конечно, нашла в интернете и сайт этого ресторана, и целую галерею фотографий — сделанных в нём именно посетителями, не профессиональными фотографами, которые услужливо вылижут в редакторах каждый снимок до неузнаваемости, — и в меню с винной картой заглянула, утоляя своё лезущее из кожи вон любопытство. С цен я в тот вечер знатно выпала на, собственно, весь оставшийся вечер, но не суть [не мне ведь платить, хах]. Зато сейчас я, забыв, как дышать, натурально задыхаюсь от восхищения, разглядывая открывшуюся мне роскошь. Самую настоящую, чтоб её, рос-кошь! Ту, которая всегда казалась мне недоступной — привилегия людей далеко не моего уровня — и к какой, как я думала, мне не суждено никогда даже просто-напросто прикоснуться, не то что окунуться с головой и утонуть в ней же [в этой роскоши!] к ебаным чертям!       Ни одна фотография из всех, какие я видела, не идёт ни в какое сравнение с живым интерьером Турандота! Вот прям совершенно ни в какое… Может, от того Лера и бесилась?       — Он приглашает тебя в Турандот. В Турандот, Алёна! — ещё бы медленно и по слогам мне прокричала. Истеричка.       — И? — сохраняю невозмутимый вид. Специально, хочу посмотреть, может ли Лера удариться в ещё большую истерику.       — Что «и»? Ты совсем тупая, Алён? Да твоей зарплаты за месяц работы не хватит, чтобы расплатиться за ужин там!       — Не-а. Первое, я не жру так много. Второе, не такая уж и маленькая у меня зарплата.       Хотя сейчас денег у меня на карте не то, чтобы сильно много… Мой ответ злит Лерку ещё больше, ведь она понимает, что не права. А признавать собственную неправоту она не любит, нет.       — Ты понимаешь, чего он будет от тебя ждать после этого ужина? Это не романтическое свидание! Он покупает тебя! Покупает тебя на этот вечер! Неужели ты не понимаешь этого, Алён?       Я равнодушно пожимаю плечами.       — Ладно. А я продаюсь на этот вечер. Продаюсь с двойной наценкой.       Лера теряется то ли от моего ответа, то ли от ударившей её под дых злости. Так забавно наблюдать за тем, как эта праведная душнила захлёбывается от негодования моей… испорченностью? Будто не она дала своему парню по пьяни через неделю знакомства на студенческой вписке.       — Ты говоришь будто шлюха! — и мне что, должно быть стыдно за это? стыдно за то, что она нарекла меня «шлюхой» просто потому что? — Ты правда готова раздвинуть ноги за салатик?       — И вкусный десертик, — язвлю я.       — Не ожидала от тебя такого, конечно.       — Я тоже не ожидала от себя, что буду ебаться с генералом.       На самом деле — несмотря на то, что Лера и считает меня легкомысленной [это не так!], — я что весь вечер того самого дня, когда меня чуть не упаковали за «закладку», что сейчас обмозговывала и обмозговываю всю ситуацию и не могу перестать волноваться. Не идиотка ведь и, разумеется, понимаю, чего будет ждать от меня Барков по исходу нашей встречи… Странно, наверное, только отвращения у меня эта мысль нисколько не вызывает. Если задуматься и разобрать себя вместе с наполняющими меня чувствами сейчас по кусочкам — я, опять же, взволнована и при этом мне… всё равно. И я даже понятия не имею, почему? Может, от того, в какой день сурка превратилась моя жизнь? Дом-работа, дом-работа, несколько выходных [пролетающих так быстро, что и отдохнуть не успеваешь] и опять по новой, по новой, по новой, по новой. График два через два я ненавижу всей душой и уже давно поменяла бы его на тот же пресловутый пять через два или ещё какой, если бы мне не сказали «либо так, либо никак, нам нужен сотрудник только на таких условиях».       В последние дни всё чаще ловлю себя на мысли, как я устала от ранних подъёмов и долгой дороги до работы, от десяти-одиннадцати часов самой работы с людьми обязательно стоя — всего с парой небольших перерывов на полчаса для быстрых перекусов — и в голове у меня надоедливо и навязчиво звучит только: «Нахрена мне всё это? Что я делаю со своей жизнью? Неужели она теперь будет только такой и никак иначе?.. Неужели это всё, чего я заслуживаю и лучшего никогда не будет? Почему у меня всё не так, как у других?» В такие моменты мне хочется просто-напросто разрыдаться от собственного бессилия и потерянности. Особенно остро мне хочется сдаться [повесившись на смесителе в душе и использовав мочалку не по прямому назначению], когда я уставшей возвращаюсь обратно на квартиру к Лере, ведь на фоне моего беспросветного мрака без какого-либо света в конце туннеля, её жизнь протекает так беззаботно и гладко, что хочется выть от обиды и несправедливости! У неё любовь, она счастлива [не то, что я], у неё… у неё просто-напросто всё прекрасно! Белая полоса жизни идёт одна за другой, пока у меня — сплошняком тянется чёрная. Может, из-за этого и душащей меня зависти я в одну бессонную ночь просто-напросто сломалась, раз решила: «Ну и пускай. Кто рискует — побеждает, или как там…»       «Соберись, Алёна! Сейчас не время и не место вспоминать о подобном!» — мысленно отвешиваю самой себе по глупой и бестолковой роже. Ещё не хватало прийти к Баркову с размазанным по всему лицу… другим лицом, более красивым и потёкшим из-за слёз.       Так вот, возвращаясь в Турандот. Меня с дверей встречает метрдотель, невероятно красивая обаятельная женщина. Узнав с кем я — Роман приехал раньше меня и уже занял наш столик — она [если мне не показалось, а мне не показалось!] будто даже немного изменилась в лице и взглянула на меня иначе. Да что там, даже её голос сделался слаще и, не знаю, обходительней? Учтивей? Ещё вежливей и заискивающей? Да, похоже на то. С этого осознания меня тянет довольно ухмыльнуться.       — Следуйте за мной, я провожу Вас к нужному столику, — лицемерка высшей пробы [метрдотель] ведёт меня через залы, больше напоминающие комнаты и коридоры того же Зимнего дворца, чем ресторан.       Стараюсь на ходу особо не увлекаться рассматриванием умопомрачительного интерьера, чтобы не налететь случайно на чей-нибудь столик и не грохнуться вместе с ним — а также блюдами на нём и ужинающими за ним людьми — на пол. Вот красота! Впервые переступаю порог дорогого и приличного заведения и уже на входе громлю всё кругом, и красиво растягиваясь на сверкающем мраморе [или из чего у них там полы]! Думаю, Лера всласть позлорадствовала бы с этого вместе со своим «краденым экспонатом кунсткамеры», а затем растрепала бы всем, кому могла. Ну и второго свидания после такого точно бы не было…       Моё сердце замирает, когда я захожу в частный кабинет. И нет, дело далеко не в его оформлении… дело в нëм. Романе Баркове. Ноги — так невовремя — уже не так уверенно чувствуют себя на каблуках и я, походу, даже забываю как ходить. И тем более, как ходить на каблуках.       — Ваш столик в частном кабинете «Золотая клетка», — на елейный голос метрдотеля я не обращаю внимания. К чёрту её.       Мой взгляд прикован к мужчине за столиком, он, в свою очередь, смотрит на меня в ответ. Ещё и улыбается. Так спокойно и слишком обаятельно для человека, взявшего целую страну меньше, чем за неделю. Не понимаю, почему я не узнала его сразу, как услышала имя, если моя бабушка не пропускает ни одного выпуска новостей [где обязательно будет и про ситуацию в Урзыкстане, и про генерала Баркова… да он в принципе часто обсуждаемая фигура что в интернете, что на федеральных каналах!]       — Спасибо, — произношу я, а самой стыдно за собственный голос. Вот надо ему прозвучать так… убого именно сейчас!       Стоит метрдотелю покинуть нас, как я теряюсь и не знаю, как мне банально поприветствовать Баркова. Серьёзно, в мой стресующий мозг не может определиться между «привет» и «здравствуйте»! Какой кошмар, Боже… Могу только стоять и лыбиться, будто слабоумная.       — Прекрасно выглядишь, — мне хочется расцеловать его в благодарность уже сейчас! Спасибо, Ромочка! — Как добралась? Таксист не донимал болтавнëй?       — Не знаю, — пожимаю плечами и пропускаю комплимент мимо ушей, иначе даже макияж не скроет моего покрасневшего от смущения лица. — Я всю дорогу слушала музыку в наушниках.       За столиком я сижу напротив Романа и — Господь милосердный! — ещё никогда в жизни я не чувствовала себя настолько неуверенной во всём, как прямо сейчас! Мне даже кажется, будто я дышу как-то не так, недостаточно красиво и правильно! И плечи, походу, опять перекосило… сраный сколиоз, чтоб его. Стараюсь держать спину прямо, только это не так уж и легко. Особенно, если не видишь себя со стороны.       — Какую музыку предпочитаешь? — только сейчас обращаю внимание, что Барков уже пьёт. Этот факт коробит меня против воли и, походу, я не замечаю, как у меня скривилось лицо в отвращении, раз получаю непонимающее и даже обеспокоенное:       — Всё в порядке, Алёна?       — А? Да… да, просто о своём задумалась, извините, — растягиваю губы в неловкой улыбке. Надеюсь, Роман теперь не думает, будто я глубоко обижена тем фактом, что он взял себе вино, не дождавшись меня. Потому что на деле это, во-первых, не так и всё гораздо прозаичнее, а во-вторых, я не готова выворачивать душу [по крайней мере настолько] на первом свидании. — А музыку я люблю разную. Зависит от настроения, — отвечаю уклончиво, ведь говорить о том, как я фанатею по той же «Я хочу, чтобы ты сдох» или, ещё лучше, «Я ебу собак», как-то не особо хочется. — Вообще, у меня нет особых предпочтений.       Роман кивает в ответ. Про свои музыкальные вкусы говорить не спешит. Ну и ладно. Я и без этой информации прекрасно обойдусь [и сегодня вечером, и в принципе по жизни]. Или он ждёт, что я сама догадаюсь спросить?       — Сделаем заказ сейчас или позже? — не дождался. Ладненько. Или ему самому просто-напросто не особо интересно говорить за подобное, хрен его знает. Я со своей стороны настаивать не стану.       — Можно сейчас, — я голодная, будто свора бродячих собак, и с жрущего меня изнутри голода начинаю уже недвусмысленно поглядывать на живые цветочки на нашем столике. Выглядят ничего так. Интересно, а на вкус они как?..       Мои губы дёргаются, когда я собираюсь озвучить действительно волнующий меня вопрос — «что по оплате»? От него [вернее, от ответа на него] напрямую зависит, поем ли я как человек или буду сидеть на одном свежевыжатом соке весь вечер.       Походу, Барков как предчувствовал мой вопрос:       — Заказывай всё, что хочешь, я оплачу.       — Мне неловко вот так… вот сразу, — говорит человек, которому ещё до зарплаты надо как-нибудь дожить с тремя последними тысячами на карте.       — Кто пригласил, тот и платит.       По твёрдому тону — да и, что уж, ничуть не уступающему ему взгляду — понятно, что на этом вопрос оплаты закрыт. Не то, чтобы я собиралась как-то особо спорить…       Мы оба зарываемся в меню и какое-то время сидим так в полной тишине. У меня от волнения сердце, походу, собирается дать дёру прямиком через грудную клетку [раз как умалишённое колотится о неё, не думая успокаиваться…]       Глядя на списки блюд, я — опять — теряюсь. Во-первых, из-за цен, во-вторых, из-за названий… В плане, я даже не особо представляю, как должен выглядеть этот ваш севиче или фуа-гра, или дим-сам. Что. Это. Такое? Жалею, что так и не поискала в интернете эти блюда [спасибо Лере, которая отвлекла меня, а затем я так и не вспомнила об этом]. Так я хоть немного, но представляла бы, что скрывается за этими вычурными и непонятными названиями. И вообще, почему нельзя сделать меню с картинками?       «Телячьи щёчки с пюре из батата… — читаю я — Так, что такое батат? И пюре из него — как это вообще? Стоп, у телёнка просто взяли и отрезали щёчки?.. Какой ужас.»       Походу, высокая кухня не спешит принимать меня…       — Вы готовы сделать заказ? — за изучением меню я упускаю из виду, как к нам подкрался мальчик-официант. Из головы, как по щелчку пальцев, вылетает всё. Вот прям — всё. Даже те несколько мысленно отмеченных мой блюд по принципу «это звучит более менее понятно и знакомо, берём» отправляются туда же.       — Да, — на моё счастье, Роман первым диктует свой заказ и у меня есть немного времени на то, чтобы собраться с мыслями. Поэтому, когда подходит моя очередь, я довольно бодро диктую официанту пару блюд и к ним свежевыжатый грушевый сок. Алкоголь я не пью и презираю его самой лютой и жгучей ненавистью, вода — слишком просто, а чай здесь… простите, но какой к чёрту чай к моему заказу? Тем более, до «вкусного десертика» дело пока ещё не дошло.       «Лосось под чай… Буэ, какой кошмар,» — хотя, честное слово, только ради того, чтобы понаблюдать за реакцией Баркова на подобное [как у него глаза на лоб полезут с такого зрелища], я бы и совместила их. Но тогда второе свидание будет поставлено под вопрос…       — Теперь можно и поговорить по-человечески, — не могу, до чего всё-таки у него обаятельная улыбка. И лицо такое приятное, располагающее. Даже и не скажешь, что лет ему как моему отцу, поскольку выглядит он значительно моложе своих сорока восьми. — Чем занимаешься по жизни? Учишься?       Именно этого разговора и особенно вопросов об учёбе я боялась больше всего.       — Нет, не учусь. Пока не учусь, — быстро поправляю саму себя. — По жизни вынуждена работать продавцом-консультантом, продавать одежду, чтобы было на что жить, собственно, эту самую жизнь. Ближе к лету думаю попытаться поступить в какой-нибудь московский колледж или техникум. Насчёт специальности пока не уверена, не задумывалась… Наверное, пойду туда, куда примут с моим аттестатом, выбор у меня не то, чтобы большой.       Большинство колледжей, которые и внешне выглядят презентабельно, и специальности у них заманчивые — отдающие привкусом трудоустройства и нормальной зарплаты, — все они не имеют бюджетных мест [от слова «совсем»], а обучение у них стоит столько, что работая продавцом-консультантом мне в жизни не накопить нужною сумму. Оставшиеся варианты прямо-таки удручают. Без слёз на них не взглянешь. Даже от их убогих сайтов прямо-таки веет тленом и безысходной нищетой. В такие моменты меня зависть режет без ножа и я одновременно ненавижу Леру, и мечтаю оказаться на её месте…       — А если отбросить аттестат и иже с ним, то чем бы ты хотела заниматься? — походу, Роман неравнодушен к вину, раз уже второй раз подливает его себе в почти опустевший бокал. Видя, что он собирается налить и мне, я быстро [даже слишком] произношу:       — Нет, не нужно! Я… не пью, спасибо.       На его лице отражается удивление, сменяющееся одобрительной полуулыбкой.       — Похвально.       Просто улыбнуться и продолжить разговор — единственное, что приходит мне на ум.       — Мне интересна психология, — честно признаюсь я, немного порывшись у себя в голове с мыслью «действительно, Алёна, а чего ты по-настоящему хочешь?». — Думаю, будь у меня возможность, училась бы на психолога. Есть нечто интересное в том, чтобы лазать в головах других людей, анализировать их поведение, поступки и мысли с точки зрения психологии, находить объяснения страхам и особенностям того же поведения. Ну, знаешь, выявлять первопричины, понимать, откуда идут корни проблемы и вот так решать её… Да и, когда хорошо разбираешься в психологии, всё сразу становится таким понятным и логичным. И собственные действия с мыслями, и окружающих. Ты как будто бы начинаешь видеть чуточку больше, чем остальные. Это занятно.       — Ну да, — соглашается Барков. — И на раз, — он щёлкает пальцами — читаешь собеседника напротив по его поведению и тому, что он говорит. У меня был хороший друг, который разбирался в подобном. Царствие ему небесное.       — Да! Я о том же! Допустим, взять те же банальнейшие манипуляции — они становятся такими очевидными и, не знаю, как сказать… В общем, ты начинаешь буквально видеть их и только с вопросом вроде «ну и что это началось?» посмотришь на того, кто и попытался — допустим — наказать тебя игнором. Затем можно без угрызений совести разорвать с этим человеком все контакты, спасая себя и свои нервы с психикой. Потому что будешь знать, что дело не в тебе и не в «стиле общения» человека. Просто-напросто кто-то бессовестный манипулятор.       «И хуйло,» — добавляю мысленно.       — Был негативный опыт?       — Угу. И не один. Теперь моё доверие хромает на обе ноги не вставая с колен, — отшучиваюсь, пожимая плечами. Хотя смешного здесь не то, что мало… его в принципе нет.       — По секрету, доверять всего себя не стоит даже самым близким нам людям. Даже тем, кого знаешь столько же, сколько помнишь себя. Ты никогда не предугадаешь, как это может обернуться против тебя и какой вред принести.       — Знаю. Поэтому, у меня больше нет близких друзей, — до недавнего времени моей последней близкой подругой, которой я могла доверить весь тот бардак, что творится у меня и на душе, и в голове, была Лерка. Теперь нет. Теперь она тоже в моём личном списке персон нон-грат [список тех, с кем у меня имеются личные счёты]. Так уж вышло, что человек я крайне злопамятный и из тех, кто подолгу не может забыть гниющих внутри меня обид. Я помню по пунктам чужие провинности передо мной и желаю спросить за каждое сполна, только при этом я, чёрт возьми, до странного порядочная, чтобы всерьёз брать и «спрашивать». Выходит такое «ни туда и ни сюда». Руки так и чешутся вместе с языком, только не хочется [да и совесть не позволяет] опускаться на уровень моих обидчиков. Чем я тогда буду лучше их? Вот именно, ничем. А мне больше нравится стоять прямо с гордо поднятой головой, пока у моих ног на четвереньках будут мельтешить, будто жалкие трусливые псинки, эти люди. Почему именно «жалкие трусливые псинки»? Да просто потому, что подобно таким вот псинкам они могут только трусливо нападать стайкой исподтишка, когда ты уже оставил их позади и двигаешься по жизни дальше, и гадить тебе в эту самую жизнь в надежде… даже не знаю, на что. «Своими действиями они только подтверждают собственную ущербность, Алён. Не парься и просто живи дальше. Не делай им одолжения и не оборачивайся, не реагируй, они только того и ждут, — говорила мне одна подруга. — Они занимаются этим просто потому, что их собственная жизнь настолько скучная и жалкая, что они не знают, куда себя деть. И вообще, нормальному человеку будет не в кайф портить жизнь другому, а инвалидов общество советует жалеть, поскольку им и так досталось. Жизнь вообще короткая и мимолётная штука, чтобы разменивать её на всяких пидорасов, которые, к слову, разменивают свои жизни, силы и время на тебя, не себя. Задумайся.»       Чем больше я думаю над словами той подруги, тем больше понимаю, что, в общем-то, она права. Тем более, на каждую бешеную псину обязательно найдётся своя машина с садистом за рулём [ну или «на каждую крутую жопу найдётся хуй штопором», суть от этот на меняется, чистая вкусовщина]. Таков закон, и придуман он не мной.       Мои размышления прерывает Барков:       — Психология твоя единственная страсть?       Точно, мы ведь говорили за то, чем бы я хотела заниматься по жизнь, будь моя семья побогаче, а я поумней. Проще говоря, резали меня без ножа и посыпали солью свеженькие кровящие раны.       — Нет, у неё много конкурентов за моё внимание. Если бы не срослось с психологией, я бы попыталась пойти на историческое направление. Глупо, наверное, поступать на истфак только из-за любви к паре-тройке определённых периодов и исторических событий… Но почему бы, собственно, и нет? — к слову, я до сих пор без понятия, куда можно пойти работать после окончания исторического [преподавание и репетиторство не в счёт, ненавижу детей], чтобы питаться не только духовной и умственной пищей.       — Расскажешь, ради каких периодов ты бы плотно связала себя с историей?       Роман сидит чуть подавшись вперёд и сложив руки на столике. Его пальцы всё никак не оставят в покое ножку винного бокала. Я не обращаю на это внимания, поскольку не могу оторвать взгляда от его лица [в особенности без малого чёрных глаз, таких обворожительных…] Какой он всё-таки симпатичный. Даже самой себе не могу внятно объяснить, с чего у меня такая «любовь с первого взгляд». Возможно, из-за того, как он смотрит на меня почти неотрывно на протяжении всего нашего разговора, внимательно слушая меня и… блин, неужели ему действительно интересна и я, и моё общество, и весь поток моих недалёких мыслей? Да быть такого не может. Он даже не выглядит отстранённым или скучающим, нет, Барков вовлечён в наш разговор. Заинтересован и им, и, походу, мной.       В голове не вяжется. Может, я действительно не заметила, как попала в глупую романтическую комедию?..       — В каждой девушке должна быть загадка. Но не из разряда «кто же знал, что она — сербский военный преступник?», — мне сейчас не особо хочется превращать наше свидание в разговор об истории. Вот будь мы сейчас у него дома, тогда другое дело. А так… — Пусть это пока останется моей маленько тайной.       — Понял, — о мой Бог, как же пьяняще он улыбается. И смеётся. Тихо и сдержанно, и до чего же искренне. Интересно, согласится посмеяться под включенный диктофон? — Период развала Югославии?       — Ничего не скажу.       — Хорошо-хорошо. Холодная война, Куба, Карибский кризис, — Роман подмигивает мне — готов говорить о них часами. И не только о них.       — Я запомню.       Мой телефон — убранный в сумку — начинает натурально разрывать от уведомлений. Молодец, Алёна, как ты умудрилась забыть перевести его в беззвучный режим? Отметь себе где-нибудь карандашиком купить витаминок для памяти [и не забыть пропить их].       — Я отойду ненадолго, вдруг что-то срочное, — достаю телефон, а сама гадаю, кому я понадобилась и насколько всё плохо у этого кого-то.       — Да, конечно.

♢♢♢

      Переступая порог «дамской комнаты», я тут же лезу в телефон и… Лера, твою мать! Ну кто бы сомневался, что это именно ты! С мыслями вроде: «тебе же будет лучше, если это что-то реально срочное и напрямую касается меня», я открываю наш диалог. ебать она кадр 22:34 АЛЁНА АЛЁНА АЛЁЁНА АЛЁГА АЛЕНА АОНА ДА БЛЯТЬ В ОБЩЕМ КАРОЧЕ у нас сегодня на ночь Славик останется надеюсь, ты не против он будет у меня спать, не ссы       «М-да, пиз-дец…»       Меня прямо-таки распирает изнутри от «радости» при мысли о возвращении практически из центра Москвы обратно в заМКАДье, к Лере, где теперь меня ждёт не только сама Лера [её ещё можно, скрипя зубами, потерпеть, ладно], но и Славик. Тот самый эксперт по малолеткам и почётный экспонат кунсткамеры, и это — совсем другой разговор! Особенно — судя по отправленным голосовым, — если эта сладкая и тошнотворная парочка ещё и накидаться успела. Видимо, чтобы собрать бинго «полнейшее счастье Алёны». Блеск.       В общем, возвращаться обратно к подруженьке мне не особо хочется… Потому что в таком случае все приятные эмоции, которые останутся после свидания с Барковым, быстренько передохнут и подгнивать начнут.

Вы 22:36

м, круто

а мне слушать, как вы за

стенкой ебётесь?))

вкусно, всегда мечтала.

ебать она кадр 22:36 можешь не слушать, можешь присоединиться ХАХАХАХАХАХАХАХААХХАХАХАХА БЛЯ ХАХАХАХ прости пожалуйста, это Славик мой телефон взял :)       Стошнило бы и прямо на пол, да пустой желудок спас. Ну и мерзость. Ты уж меня прости, Славик, только один твой вид способен вызвать необратимую фригидность у любой мало-мальски адекватной женщины хотя бы с зачатками чувства вкуса [и хорошим зрением].

Вы 22:37

…пон.

ты не предупреждала меня,

что позовёшь его.

ебать она кадр 22:37 забыла значт, сорян. ну теперь знаешь. рада?)       Не удивлюсь, если феномен внезапного Славика — своего рода противовес моему сегодняшнему свиданию с Барковым. Вполне в духе Леры. Что такое, зависть живьём жрёт?

Вы 22:37

ага. безумно. в общем, я

пошла.

      Когда я уже собираюсь отключить телефон, в мою головушку внезапно закрадывается насколько гениальная, настолько же и безрассудная в своей рискованности и легкомысленности идея…       «Москва плохо на тебя влияет, Алён,» — ухмылка сама ползёт по вишнёвым губам.

может быть я не приду

сегодня ночевать. хз пока.

не теряй.

      Сообщение в ту же секунду помечается как прочитанное и Лера начинает набирать ответ. Не знаю, что она там собиралась написать мне [и, в лучшем случае, узнаю ещё не скоро], поскольку отключаю телефон прежде, чем она успеет отправить сообщение. Вот теперь можно вернуться к Роману, а то он, наверное, уже потерял меня…

♢♢♢

      И всё же, я жалею о своём решении сменить платье на костюм. Нет, сам костюм мне нравится и по качеству, и по тому, как утончённо сидит на мне [будто на меня и шили, честное слово]. Только вот… в нём я похожа на живое воплощение мрака и скорби. Своеобразно красивое воплощение, только не в интерьере и декорациях приватного кабинета, выбранного Барковым. «Золотая клетка» — как не странно — золотая. Стены, потолок, мебель, бесчисленный декор в виде вычурных и причудливых узоров, да всё помещение — залитое приятным тёплым светом — переливается в палитре одного единственного цвета. И сюда идеально бы вписалось то нежное золотисто-персиковое платье [маленькая золотая птичка в «Золотой клетке», чем не символизм?], а так, в чёрном костюме-двойке я скорее уж мрачный ворон.       Славик и Лера, ненавижу вас, твари!       Невольно ловлю себя на мысли, что в том платье мои плечи и ключицы были открыты [да и декольте у него довольно глубокое, раз уж на то пошло], а значит, скорее всего, не протяжении всего ужина я могла бы кожей ощущать на себе взгляд Баркова. На шее, на руках и плечах, ключицах и — почему нет? — груди… И от того мне хочется кусать локти ещё сильней! Ведь сейчас я понимаю, что очень даже не против получить от Романа внимание подобного рода! Алёна, блять, ну какая ты идиотка! Ну зачем, зачем ты послушала, прости Господи, Славика?!       — Соскучился? — мои губы сами так и тянутся в улыбке.       — Очень, — всего-навсего одно лишь слово, а у меня уже сердце трепетно замирает в груди и там же разливается приятное тепло… — Стоило тебе уйти, как принесли наш заказ.       — Как специально.       — Угу, официант прятался за углом и ждал удобного момента.       Прежде, чем приняться за свои креветки с васаби, я отмечаю довольно приятную мелочь — Роман не стал есть без меня, предпочёл дождаться. Самое время закинуть ему ещё один плюсик в карму.

♢♢♢

      — В какой-то момент я вообще всерьёз задумывалась бросить учëбу и хотела посвятить себя искусству. Смотрела сайты консерваториев, всяких театральных колледжей и понятия не имела, чему именно хочу себя посвятить. Мне одинаково сильно хотелось и петь, и играть на сцене, и играть под сценой в оркестровой яме. Ну или выступать симфоническим оркестром, играть на всяких концертах вроде «Музыка из Ведьмака», — тарелки из-под последних блюд нашего заказа унесли, наверное, ещё часа пол назад [а может и больше, понятия не имею]. Лично у меня ощущение времени потерялось ещё в самом начале нашего возобновившегося разговора с Барковым и я вряд ли даже приблизительно смогу угадать, сколько сейчас времени. Давно у меня не было ничего подобного.        — Но так и не бросила учёбу ради искусства? — под рукой у Романа по-прежнему винный бокал, к которому он притрагивается всё реже и реже.       Я киваю со слабой полуулыбкой.       — Мама не дала. Доходчиво и обидно объяснила, что по всем трём направлениям я в полнейшем пролёте. Нет, я и так знала, что мне медведь не просто на ухо наступил, а как следует станцевал на нём. И, походу, не раз. Только всё равно слышать это было… неприятно, — да что там, я тогда прорыдала весь вечер и после раз и навсегда забросила вокал вместе с игрой на фортепиано. Не помню даже, когда в последний раз садилась играть или подпевала любимым песням… Обида до сих пор неприятно жжёт изнутри. Вот и сейчас опять.       Взгляд Баркова кажется мне отстранённым, когда он отпивает немного вина. Походу, усталость загребла в свои объятия не меня одну.       Рукой Роман подпирает подбородок; мизинец с указательным пальцем прикрывают его губы. Если бы я не бросила издевательства над бумагой ещё года три назад и не разучилась даже карандаш нормально держать в руке, я бы обязательно нарисовала его в такой позе. Хотя, если не льстить самой себе, и тогда я вряд ли смогла бы нарисовать его [вернее, нарисовать так, чтобы мне самой понравилось и было показать не стыдно]. Ведь художник из меня был довольно посредственный…       К слову, мой взгляд задерживается на мужских пальцах, выискивая обручальное кольцо. Его нет. Неужели не женат? Как-то слабо верится. Может просто снял перед встречей?.. Уже больше похоже на правду [мне же хочется надеяться, что это не так].       — Алёна, — внезапно обращается ко мне Барков после недолгого молчания между нами — не хочешь продолжить разговор в другом месте? Поехали ко мне.       Я не сразу верю своим ушам. Задремавшее сердце — как по щелчку пальцев — встрепенулось в груди и теперь сходит с ума, истеря там.       «Если танцуешь с Дьяволом, танцуй до конца песни,» — не знаю, почему именно эта фраза вспомнилась мне сейчас, да и наплевать, если честно.       — Хочу, — отвечаю, не задумываясь. Даже если я потом пожалею об этом решении — это будет именно что «потом».