Deals With Devils

Прошло два года с тех пор, как Жан в последний раз видел солнце. Два года с тех пор, как его бросили в этот склеп и оставили медленно копать себе могилу. Два года прошло с тех пор, как он в последний раз держал за руку свою сестру, или вдыхал соленый воздух с побережья, или пробовал мамину стряпню. Два года побоев, издевательств, синяков и крови. Два года, которые показались ему вечностью, с 16-часовым рабочим днем и полным отсутствием солнца и луны, которые могли бы направлять его. И все это время единственным способом оставаться в здравом уме было пытаться найти простые признаки красоты, которые все еще существовали в его маленьком темном мирке. Простые, обыденные, не замечаемые вещи. Моменты надежды среди безнадежности. Он находил их в свисте воздуха, проходящего через клюшки, или в ударах резины по дереву и оргстеклу — симфонии, которую мог слышать только он. Он находил их в отблесках света, отражавшихся от изогнутой поверхности серебряных ложек и трости хозяина. Он находил их в оттенках зеленого, синего и фиолетового, которые так эфемерно выделялись на его коже, меняя оттенок и форму каждый день по мере того, как его новые владельцы лепили его по своему образу и подобию, как из глины. Он находил их в том, как вены на его руках были похожи на ветви деревьев и реки. Он нашел их в добрых словах прекрасного мальчика, который осмелился выучить его родной язык в то время, когда ему больше не с кем было поговорить. Он нашел их в открытках, магнитиках и других безделушках, которые тот же мальчик приносил ему, когда он покидал гнездо. В доказательствах того, что кто-то заботился о нем настолько, что думал о нем; в доказательствах того, что внешний мир все еще существовал и когда-нибудь будет исследован… Прошло два года с тех пор, как он в последний раз видел солнце, но каждый день он видел его фотографии, висящие у него на стене. Каждый день он видел пляжи Майами, или небоскребы Нью-Йорка, или ряды виноградных лоз в Калифорнии. Каждый день он видел новые безделушки, которые покупали в аэропортах по всему миру: лепрекона из Ирландии, улыбающуюся суши из Японии, плюшевого мишку в красном берете из Франции. Каждый день он видел крошечный кусочек жизни за пределами этих стен, чувствовал тепло солнца в ладонях другого человека и знал, что существование Кевина Дэя обещает ему более сносное будущее. Прошло два года с тех пор, как он в последний раз видел солнце, но всего два дня с тех пор, как он в последний раз видел свой личный лучик света; и осознание того, что он может вернуться домой с минуты на минуту, с новой маленькой красивой вещицей в руках, выбранной специально для него… что ж, это навевало огромное чувство, как будто сидишь на песчаном берегу Марселя и ждешь восхода солнца. Любая надежда или радость, которые мог бы принести ему взгляд этих великолепных зеленых глаз, были недолговечны, когда он заметил страх и напряжение, скрывающиеся за ними, когда он увидел, как напряглись его плечи или задрожали руки. То, что должно было стать моментом освежающего дневного света при возвращении Кевина, вместо этого показалось ему скорее затмением, когда его единственный друг в этом жалком месте бросился к нему, чтобы прошептать слова, о которых он не слышал очень давно. — Они нашли его, — убеждал Кевин достаточно громко, чтобы быть услышанным. — Твой партнер Натаниэль, они нашли его. Ему потребовалось гораздо больше времени, чем следовало, чтобы подобрать нужные слова. Натаниэль всегда был неосязаемым нарушенным обещанием, таким же реальным для него, как человек в стиле буги-вуги или Санта Клаус. Он был воплощением мальчика, который спасет его от одиночества и придаст смысл его жизни. Партнера, который разделял бы его победы и стоял плечом к плечу с ним, когда они вместе переживали тяжесть своих совместных поражений. У каждого Ворона был кто-то, второе крыло, которое позволяло ему летать высоко, независимо от погоды, рука, за которую можно было держаться, когда одного сжатого кулака было недостаточно, чтобы выжить, голос ободрения, руководства и разума; причина терпеть. Натаниэль должен был появиться здесь раньше Жана. Он должен был получить тройку, которая была бы навсегда заклеймена на его коже всего за несколько недель до этого. Второй куклой, с которой Рико мог бы поиграть, чтобы скрасить холодную пустоту коробки с игрушками. Мориямы с самого первого дня размахивали перед ним пустыми угрозами и обещаниями. Миф о Натаниэле Веснински и обо всем, что он должен был олицетворять для Жана Моро. Предполагалось, что он встанет в очередь одновременно с Жаном, будет ходить на все занятия вместе с ним, будет единственным человеком во всем мире, который по-настоящему поймет, каково это — быть им; быть скотом, проданным семьей, которой на него плевать, — семьей, укоренившей собственные формы насилия и жадности — для семьи, гораздо более могущественной, чем они оба, вместе взятые. Но часть его никогда не хотела в это верить, часть его всегда считала, что он был плодом извращенного воображения его хозяина, что они рассказали ему об этом несуществующем чуде только для того, чтобы еще больше посыпать ему соль на раны, что его вечный партнер никогда не придет. Но теперь…

***

Натаниэль был сброшен с последних нескольких ступенек грубым толчком сзади, рычащий и извивающийся, как бешеный пес, стремящийся утащить за собой как можно больше людей. Его лицо уже распухло и покрылось синяками от борьбы со своими похитителями, но Натаниэль все еще плевался, ругался и кричал, как будто его угрозы могли означать что угодно, только не дополнительную боль для них обоих. Все вороны, задержавшиеся в стороне от общей зоны, старались не попадаться на глаза, они знали, что лучше не привлекать к себе внимания, когда Тэцудзи вошел в комнату и взглянул на разгневанного мальчика, которого сдерживали двое гораздо более крупных мужчин. — Ну и ну, наконец-то явился Натаниэль Веснински. — Сказал Хозяин, оценивающе наклонив голову. — Ты меньше, чем я ожидал. — Как и ты. — Усмехнулся в ответ безрассудный ребенок. — Хм. Несомненно, во всем виноваты плохое питание и генетика… Но мы еще сделаем из тебя достойного защитника. Запомни мои слова. Натаниэль только усмехнулся и покачал головой с явным отвращением, но хозяин проигнорировал его дерзость и отдал первую команду. — На колени. — Ты прикалываешься? — На колени. — Повторил Тэцудзи с еще большей властностью в голосе. — Ха. Нихуя. — прошипел Натаниэль, но тут же был сбит с ног; мужчины по обе стороны от него колотили его по спине и пинали по ногам, пока он не был вынужден свернуться в клубок, чтобы защитить себя. После этого Тэцудзи схватил его за волосы и потянул, заставляя Натаниэля снова посмотреть ему в глаза, пока он еще сильнее прижимал его наподобие чего-то, напоминающему стояние на коленях. — Ты поймешь, что всем нам будет легче, если ты быстро осознаешь свое место и будешь делать то, что тебе говорят. — Предупредил хозяин. — Сходи на хуй. — Выплюнул Натаниэль в ответ, прежде чем уже буквально плюнуть в лицо хозяину. Жан почувствовал, как у него остановилось сердце, и по внезапной скованности и отсутствию краски на лице понял, что у Кевин тоже, но ни один из них не осмелился потянуться друг к другу или даже встретиться взглядом. Они оба знали, что будет. Он знал, что его новый партнер только что предрешил судьбу их обоих своим непростительным бунтом и проявлением неуважения. Хозяин с усмешкой вытер слюну со своего лица, его глаза наполнились ненавистью, а тон был пропитан ядом, когда он выпрямился, чтобы отдать свои приказы. — Уведите его, — сказал он своим охранникам, махнув рукой. — Я лично позабочусь о нем… Рико. — Да, господин. — Нетерпеливая змея зашипела у них за плечами, когда мужчины оттащили брыкающегося и кричащего Натаниэля. — Возьми Моро и проследи, чтобы его новый партнер знал, во что ему обойдется усмирение скота. — С удовольствием, господин. Жан закрыл глаза и мог поклясться, что услышал звук опускающейся на него гильотины. Он не сопротивлялся, когда его уводили. Не протестовал, когда Рико привязал его руки к столбику кровати колючими веревками, которые врезались в запястья, и разорвал рубашку. Не позволял себе кричать, когда тот хлестал его по спине кожаным ремнем. Просто впился зубами в мякоть своей руки, ожидая, пока утихнет буря, и терпел.

***

Прошло еще три дня, прежде чем он снова увидел Натаниэля. Он не мог с уверенностью сказать, что именно произошло с ним за это время, но знал, что болван все еще сопротивлялся, потому что наказание за это было очевидно по тупой боли в мышцах Жана и запаху крови, который преследовал его повсюду, куда бы он ни пошел. Но они, должно быть, решили, что он уже достаточно «освоился», чтобы оправдать переезд в его новую комнату, потому что, когда Жан после тренировки тем вечером на усталых ногах прошел на свое место, Натаниэль сидел на кровати напротив него с ненавистью в позе и злобным взглядом. — Кто ты, черт возьми, такой? — Прошипел ему маленький демон. — Я Жан Моро. — ровным голосом произнес он в ответ. — Я твой новый партнер. — Ха. Точно. — Натаниэль фыркнул, пренебрежительно закатив глаза. Жан привык к тому, что его никто не хотел видеть, но в глубине души надеялся на более теплое приветствие, чем от этого мальчика, с которым ему суждено было провести каждое мгновение своей жизни. Если этому человеку суждено было стать его тенью — постоянно присутствующей и являющейся продолжением его самого, — если Жану, в свою очередь, суждено было стать тенью его партнера, то он надеялся, что это будет больше похоже на то, что они нашли вторую половинку своей души, как будто они нашли что-то, что дополняет их, и меньшее, что он ожидал, что он будет не более жвачкой на подошве ботинка Натаниэля. Надежда порождает вечное страдание. Ему бы уже следовало догадаться об этом. Жан опустился на свою кровать, стараясь не морщиться от того, как его кожа туго натягивалась при каждом движении, и уставился на раненое животное напротив себя. Хозяин был прав, Натаниэль оказался намного меньше, чем он думал. Невысокий, костлявый и дрожащий, как мокрый чихуахуа, несмотря на то, что он упорно продолжал рычать и огрызаться на других, как гораздо более крупный зверь. Когда-то он был таким же, ожесточенным и злым на весь мир, вступая в борьбу, которую ему всегда суждено было проиграть… Видеть Натаниэля в таком состоянии было все равно что смотреть в зеркало на свою прошлую версию, как будто перечитываешь первые страницы книги, окончание которой уже знаешь, и совершенно бессилен изменить исход. Но, возможно, он смог бы сделать этот путь для него немного легче, чем для самого Жана, просто став партнером, которого у него никогда не было, когда он сам проходил через это. Старый пес учит нового трюкам, чтобы избавить его от формального обучения у более жестоких хозяев… Жан заметил порез на руке Натаниэля, синяки, выглядывающие из-под воротника, и разбитые костяшки пальцев на его руках, и понял, что это только начало. Золотым правилом мучений Мориямы было следить за тем, чтобы все, что оставляло следы, было спрятано в таких местах, которые можно было легко скрыть одеждой. Это означало, что то, что он видел сейчас, скорее всего, было тем, что Натаниэль сделал с собой, пытаясь избежать гораздо более серьезных травм, спрятанных под хлопком или запертых в его сознании. — Ты должен позволить мне осмотреть тебя, — произнес Жан, неопределенно указав на руки Натаниэля. — Тебе нужно промыть их, если ты хочешь избежать заражения, и я… — Если ты думаешь, что я позволю тебе находиться рядом со мной, то ты слетел с катушек. Жан внимательно осмотрела видимые повреждения, прежде чем ответить. — Очень хорошо… В ванной под раковиной есть аптечка первой помощи. Можешь взять оттуда все, что понадобится. Натаниэль покосился на него с явным подозрением, не веря в предложение бесплатных принадлежностей или по какой-то другой причине не доверяя тому, что Жан будет держаться на расстоянии, но, посмотрев на него сверху вниз еще почти минуту, он нерешительно поднялся с матраса и затем исчез в ванной, чтобы сделать то, что ему было нужно. Пять минут спустя дверь со скрипом отворилась, и Натаниэль высунул голову ровно настолько, чтобы посмотреть на Жана, но не более того. — …Да? — Спросил Жан. Ребенок немного сжал челюсти, прежде чем сквозь стиснутые зубы признаться: — Я не могу дотянуться до спины. — Большинство людей не могут, если, конечно, они не акробаты, но ты мне кажешься не настольким клоуном. — Ха-ха, очень смешно. — Натаниэль снова нахмурился. — Ты поможешь мне или нет? — Зависит от того, просишь ли ты меня быть «рядом с тобой» или это говорит о моей невменяемости? — Забудь об этом. — Насмешливо протянул Натаниэль, отворачиваясь. — Иди сюда. — Отозвался Жан гораздо менее дразнящим тоном. Натаниэль игнорировал его еще три секунды, прежде чем снова высунуть голову и спросить: — Что? — Иди сюда. — Повторил Жан. — Ты сказал мне не приближаться к тебе, но я не ставил тебе таких ограничений. Если тебе нужна моя помощь, тебе просто придется подойти ко мне. Мальчишка усмехнулся и закатил глаза, исчезая в ванной ровно настолько, чтобы взять необходимые принадлежности, и после направиться к нему с еще одним сердитым взглядом, но он скорее говорил о том, что Нил надулся. — Ты не должен вести себя как засранец из-за этого. Ты же знаешь, я не то имел в виду. — Знаю. — Согласился Жан, забирая у Натаниэля баночку мази с антибиотиками и жестом предлагая ему повернуться и поднять рубашку. — Но я подумал, что ты мог бы привести пример того, как выглядит послушание. Чем скорее ты научишься выполнять приказы, тем лучше будет для нас обоих. — Это не «послушание», это злонамеренная уступчивость. — Натаниэль что-то пробормотал себе под нос, прежде чем все равно последовать за Жаном и показать раздраженные красные полосы на своей спине. — …я не ебанная собачка, они не могут заставить меня делать все, что им заблагорассудится. — Ты тот, кем они хотят тебя видеть, и если розги не помогут, они перейдут к более жестким методам, пока что-нибудь не преподнесет урок. — Я их не боюсь. Меня воспитывали люди и пострашнее. — Я тоже так думал. Но оказалось, что я ошибался… Не стоит недооценивать их, иначе следующие несколько лет здесь будут еще большим адом, чем ты можешь себе представить. — В любом случае, это ад, я могу сжечь все это место вместе с собой. — Я бы предпочел, чтобы ты этого не делал. Я упорно трудился последние два года, чтобы заслужить место в стартовом составе этой осенью. Я считаю себя снисходительным человеком, но не думаю, что смогу пережить, если ты сожжешь меня заживо еще до того, как я получу шанс дебютировать. Натаниэль был спокоен, когда Жан закончил втирать нужные мази и начал разглаживать бинты там, где это было необходимо, но он чувствовал тяжесть его взгляда и то, как напряглась его спина, когда младший мальчик попытался разглядеть его получше, прежде чем спросить: — Ты здесь уже два года? — Да. — Подтвердил Жан, прежде чем в последний раз осмотреть раны и вернуть рубашку Натаниэля на место. — И теперь ты первокурсник… — Именно это я только что и сказал, да. — …но у тебя на лице тройка, и ты дебютируешь в стартовом составе. — Поздравляю с тем, что у тебя есть глаза и уникальная мозговая клетка. — Жан отчитал, прежде чем указать на то, что: — Когда Хозяин решит, что ты готов, он поставит тебе четверку на лицо до того как ты дебютируешь в стартовом составе. Мы были отобраны для идеального двора, и так оно и будет. Меньшее недопустимо. Ты не увидишь солнца вновь, пока не заслужишь свой номер, поэтому я рекомендую успокоиться и смириться со своей судьбой как можно скорее. В противном случае нам придется заменять наш запас бинтов несколько чаще, чем хотелось бы продавцу. — …ты выглядишь недостаточно взрослым, чтобы быть студентом универа. — Обвинил Натаниэль. Сначала он не был уверен, как на это ответить. Технически, Натаниэль прав, он был недостаточно взрослым, чтобы стать студентом университета традиционным способом. Но его образование было несущественным побочным эффектом того, что его включили в команду университета, необходимым злом, чтобы оправдать его положение на корте, которому он принадлежал. Хозяина не волновало, был ли он «достаточно взрослым» для поступления в университет, его интересовало только то, что он был достаточно хорош, чтобы играть в стартовом составе лучшей команды первого дивизиона. Все могло бы сложиться по-другому, если бы они нашли Натаниэля раньше, они бы хотели, чтобы партнеры дебютировали вместе, как единое целое, но все почти отчаялись найти Натаниэля несколько месяцев назад, когда они объявили, что Жан подписал контракт с командой. Вместо подходящего партнера они просто решили, что Жан дебютирует одновременно с Кевином и Рико, чтобы весь «идеальный двор» мог сразу взять бразды правления в свои руки. Теперь было слишком поздно отказываться от этого решения. И, помимо прочего, ожидание еще двух лет тренировок Натаниэля и «правильного» графика выпуска означало бы, что еще два года дневной свет никогда не коснется его кожи, когда он будет покидать «гнездо» ради занятий или выездных игр. Он не возражал против того, чтобы быть самым молодым в команде, или против того, чтобы иметь дело с хрупким эго старших игроков, которые не могли смириться с тем, что их обыгрывает на корте «простой ребенок». Его возраст не имел значения, пока у него было умение соответствовать номеру на его лице и джерси. — Это свидетельствует о правильном уходе за кожей и превосходной генетике. — Жан после недолгого раздумья сменил тему. — …сколько тебе лет? — Натаниэль спросил чуть более прямо, подозрительно прищурившись. — Больше, чем тебе. — Он сказал. По его расчетам, он старше всего на несколько месяцев, но все равно это было правдой. — Откуда ты знаешь? Я еще не говорил тебе, сколько мне лет. — Тебе и не нужно. Я знаю о тебе все. — Ха, сомневаюсь. — Натаниэль Веснински, родился 19 января в Балтиморе в семье Натана Веснински, также известного как мясник из Балтимора, и Мэри Хэтфорд, третьей в очереди в семейный синдикат Хэтфордов в Великобритании. Что делает тебя настоящим британцем и, следовательно, объясняет, почему ты такая заноза в заднице, и с тобой невозможно договориться. Последние три года ты был в бегах со своей матерью, и, несмотря на то, что сейчас у тебя каштановые волосы, их естественный цвет отдает больше рыжиной. На данный момент ты ростом 155 сантиметров, но, надеюсь, скоро у тебя будет скачок в росте и ты прибавишь еще хотя бы пять, потому что в противном случае твой размах плеч и естественная походка будут мешать тебе как защитнику на протяжении всей нашей карьеры. Я ничего не упустил? Натаниэль повернулся, чтобы получше рассмотреть его; Жан ожидал, что он спросит, откуда он все это знает, или даже даст какой-нибудь язвительный и саркастический ответ, но, после того, как он еще секунд тридцать задумчиво смотрел на него сверху вниз, вместо этого он снова указал на очевидное. — Тебя не завербовали в команду, а просто продали, как и меня. — Очень хорошо, ты заслужил золотую медальку за свои детективные навыки. — Кто ты? — Я же говорил. Жан Моро. Твой партнер. — Поэтому ты мне помогаешь? — Спросил Натаниэль, наклонив голову. — Почему они вот так связали нас? Потому что нас обоих продали, чтобы расплатиться с какими-то долгами? — Нет, у тебя все наоборот. — Жан поправил его, покачав головой. — Мы партнеры не потому, что обстоятельства свели нас вместе, мы вместе потому, что мы партнеры, кем мы были раньше, не имеет значения. С этого момента, куда бы ты ни пошел, я пойду за тобой. Все, что мы делаем, мы делаем вместе. Твои успехи будут моими успехами, а мои — твоими. То же самое относится и к нашим провалам. — На самом деле это не ответ на мой вопрос. — Да, не ответ. Мы должны постоянно быть в поле зрения друг друга. Мы будем есть вместе, спать вместе, тренироваться вместе и вместе заслужим свое место здесь, на линии Воронов. — Хорошо, но… — Я помогаю тебе, потому что теперь это моя работа. Мое предназначение. Я должен убедиться, что ты продолжаешь тренироваться, заботишься о своем теле, посещаешь занятия и превыше всего слушаешься хозяина и тех, кто лучше нас. — Так ты что, закоренелый стукач? Будешь шпионишь за мной от их имени и удерживать меня, пока они делают свои дела? — Я не шпион, я собственность, как и ты. — Я им не принадлежу. — Да. Принадлежишь. Тебе нужно смириться с этим, потому что иначе ты никак не выживешь. Теперь я несу ответственность за тебя, а ты — за меня. Вот что значит быть партнерами в этом деле… Поэтому я еще раз повторяю, что для нас обоих было бы лучше, если бы ты перестал доставлять нам проблемы своим характером и подчинился. Натаниэль фыркнул на это, прежде чем протопать обратно к своей кровати и плюхнуться на нее так, что Жану наверняка стало бы больно. — Да, ну, только потому, что ты уже повелся на обертку, это не значит, что я собираюсь сделать то же самое. Это место — гребаный культ, и я не позволю им добраться до меня. — Я не страдаю манией величия. Этим страдаешь ты, если думаешь, что у нас есть другой выбор. Мы должны доказать, что являемся достойной инвестицией для Мориям. Мы должны быть частью идеального двора. Следовать приказам и стремиться к совершенству — единственный способ добиться этого. — Да, что ж, извини, если они выпихнут тебя из стартового состава или что-то в этом роде, но мне на самом деле уже поебать на все это. Моя мать отдала все, чтобы уберечь меня от этого места, и будь я проклят, если сдамся и сделаю все ее жертвы бесполезными. — Капризный ребенок перевернулся на другой бок и произнес свои следующие слова, обращаясь в основном к стене, но все равно он услышал их громко и отчетливо. — Мне насрать, что они со мной сделают. Я встану на колени перед этими ублюдками только через свой гребаный труп. У Жана не хватило духу сказать ему, что это произойдет только через их трупы. Скорее всего, это не имело бы значения, когда он уже принял решение. Если бы спасение собственной шкуры не было достаточно сильным мотиватором, он бы не заботился о партнере, который ему даже не нужен. Ему просто придется терпеть и делать все возможное, чтобы донести эту мысль до Натаниэля, пока у упрямого маленького мула, наконец, не проснется инстинкт самосохранения… Прошло еще четыре дня, прежде чем новости о новом Вороне, наконец, достигли остальной части гнезда. И прошло всего лишь 12 часов после этого, когда некоторые из наиболее отталкивающих элементов линии защитников пришли к нему с вопросами. — Слышал, у тебя новый напарник, — спросил его Джексон с той же полуулыбкой, что и в тот раз, когда Рико впервые попросил «волонтеров» для его вступления в команду. То, что ему было шестнадцать и он уже был приглашен на корт, было болезненным ощущением для старших Воронов, которые считали, что Жан не выполнял свои обязательства. Поэтому Рико передал Жана остальным защитникам, как одолжение на вечеринке. Он создал Жану репутацию шлюхи, с которой можно переспать, и в то же время дал остальным членам команды средство для успокоения их собственного эго. У некоторых из них хотя бы хватило порядочности быть с ним поосторожнее, но у Джексона не было проблем с тем, чтобы выплеснуть свою агрессию в полную силу. Сейчас он снова увидел это выражение в его глазах и точно знал, какую форму приняло его любопытство по поводу нового Ворона. Будто они Траляля и Труляля, и по отношению к ним, похоже, мыслил не более милосердно, чем к его партнерам. — От него есть какой-нибудь прок? — Произнес Форд со смехом и издевкой, задев локтем Джексона, и Жан инстинктивно понял, что он не напрашивается на то, чтобы продемонстрировать его навыки на корте. Он подумал о том, как Натаниэлю пришлось забраться к нему в постель прошлой ночью после того, что Рико сделал с ним утром. Подумал о мальчике, который пытался заглушить свои крики в душе, кусая полотенце, чтобы Жан не увидел, что он выглядит таким уязвимым. Думал о том, что, несмотря на все это, он до сих пор не утратил ни самообладания, ни злобы. И он знал, что если подпустит этих людей к нему поближе, то они попытаются сломить его так, как Рико не стал бы пятнать себя прямыми действиями. Он думал, что последний раз — это в последний раз. Мысль о том, что он поддался и просто позволил этому случиться, заставила Рико потерять интерес к этому конкретному методу доминирования над ним. Но он знает, даже не задумываясь об этом, что если он позволит «первому разу» случиться с Натаниэлем, этот цикл никогда не прекратится. Маленький Ворон уже доказал, что он слишком упрям, чтобы когда-нибудь поумнеть и перестать бороться с этим, чтобы наказание не было таким жестоким. Если он позволит Джексону и Форду пойти к нему сейчас, это только возродит интерес Рико к этому конкретному виду жестокости. Скорее всего, он не смог бы предотвратить это навсегда, но Жан, по крайней мере, пообещал, что все это станет частью его «посвящения в команду», чтобы сделать ситуацию более терпимой. Натаниэль не станет официальным Вороном еще несколько лет, и ему следует позволить отложить этот ужасный поступок, по крайней мере, до тех пор. Если бы они могли что-то с этим поделать. Если бы Жан мог просто соблюдать их интересы. — Он скучный, неопытный и не стоит таких усилий. — Сказал он, положив руку им обоим на грудь и начав заталкивать их обратно в комнату. — Зачем возиться с ним, когда я рядом? — О, ты скучал по нам, французик? — Проворковал Джексон, заглатывая наживку. — Comme la peste. — Жан кокетничал, хлопая глазами и покачивая бедрами. Эти невежественные тупицы были слишком некультурны и самоуверенны, чтобы понимать, что оскорбления можно произносить и обольстительным тоном, — они и не подозревали, что он только что сравнил их обоих с чумой. От одной мысли о них ему становилось тошно. Тем не менее, их было так же легко отвлечь от новой блестящей игрушки, как и ожидал Жан (большинство мужчин были забывчивы, когда знали, как лучше всего отключить их мозговые клетки во время чрезмерного отлива крови к другим местам), поэтому ему удалось достаточно легко перенаправить у своих товарищей по команде эти импульсы на время. Но следующие три ночи подряд он расплачивался за это кошмарами. В первую ночь Натаниэль просто смотрел на него с другого конца комнаты за то, что тот нарушил его с таким трудом заработанный отдых. На вторую ночь он показался более участливым, когда шепотом спросил: — Все хорошо? — …я в порядке. — Прошептал Жан в ответ, схватившись за сердце и пытаясь успокоить дыхание. — …ты хочешь поговорить об этом? — …не совсем. — …ты хочешь поговорить о чем-то другом? — …о чем, например? — О чем угодно. — Ответил Натаниэль, поворачиваясь к нему лицом. — О всем… Может быть, даже ни о чем?.. Мы можем просто… поговорить. — …тогда ладно, — сказал Жан, прежде чем начать рассказывать о наборе красок, который был у него в детстве, и о том, как он их терял, упуская возможность творить. Как он пытался запечатлеть каждый закат или в точности воспроизвести расположение звезд. И его партнер слушал его еще час или два, пока не вымотался настолько, что дал себе второй шанс уснуть. На третью ночь Натаниэль ничего не сказал, а просто встал со своей кровати и забрался к Жану, как будто это было совершенно нормальным и разумным поступком. — Что ты?.. — Я буду присматривать для тебя, — пообещал Натаниэль усталым, но искренним тоном. — Присматривать за чем? — Чего бы ты ни боялся. — Сказал он, пожав плечами, — Чего бы тебе ни снилось в кошмарах. И за всем остальным, что попытается напасть на нас ночью… Я прикрою твою спину, если ты прикроешь мою. Жан обдумывал это целых пять секунд, прежде чем решил, что слишком устал, чтобы спорить. — Хорошо… Но тебе лучше не пускать на меня слюни. — Хорошо. — Тихо ответил его партнер, когда Жан откинулся на подушки и заставил себя закрыть глаза. — Постарайся не пинать меня в голени и не храпеть. — Заткнись. — Это ты все еще шумишь. — Веснински съязвил в ответ, прежде чем сделать то, что ему сказали. После это вошло у него в привычку. Каждый раз, когда одному из них снились кошмары, другой забирался к нему в постель, чтобы посторожить. Когда у одного из них был плохой день, другой не спал, разговаривая с ним ни о чем, чтобы отвлечь… И в какой-то момент они перестали притворяться и засыпать в разных постелях вместе, вместо этого просто стали спать на кровати Жана. Он не уверен, когда они перестали засыпать при расстояние в несколько дюймов, и начали прижиматься друг к другу как можно плотнее, словно пытались зарыться друг другу в кожу. Не уверен, когда кокон, который он соорудил для себя между стеной и спиной Натаниэля, стал для него самым безопасным и уютным местом в мире. Но однажды ночью это просто случилось, и он обнаружил, что едва может вспомнить время, когда этого не было. Это не должно было сработать, не должно было заставить его чувствовать себя и вполовину в такой безопасности, как сейчас; в конце концов, половина его кошмаров была о других мужчинах, забирающихся к нему в постель (а в эти дни другая половина была о наказаниях, которые он получал из-за постоянного плохого поведения Натаниэля), но каким-то образом… плохие ночи стали привычными, а монстры в его голове — побеждаемыми, когда рядом с ним была его тень — его маленький ворон… Спустя целый месяц после начала его пребывания там Натаниэлю наконец разрешили встретиться с остальной командой. Большая часть его тренировок будет проходить наедине (только с Жаном, Кевином, Рико и Хозяином), пока не появится уверенность, что он не опорочит других Воронов и не скажет кому-нибудь лишнего о том, что происходит за кулисами. Но было бы неудобно полностью изолировать его, когда гнездо и так было таким маленьким и переполненным мирком, в котором можно было жить постоянно, поэтому в какой-то момент потребовалось бы взаимодействовать с остальной частью команды, по крайней мере, на периферии. И, конечно же, вечный нарушитель спокойствия не смог удержаться от того, чтобы не нарисовать еще большую мишень на спине у обоих в течение первых десяти секунд после знакомства с кем-то новым. — О, смотрите, у нас новый талисман. — Один из старшекурсников поддразнил его, как только Натаниэль появился в общей зоне, подойдя к нему с ухмылкой и попытавшись закинуть руку ему на макушку, чтобы опереться на него, как о столб. Натаниэль не стал утруждать себя дипломатией или предупреждениями, просто отклонил летящую в его сторону руку и выкручивал ее до тех пор, пока гораздо более высокий мужчина не согнулся пополам, воя от боли, вызванной тем, что ему чуть не вывихнули плечо. Излишне говорить, что с этого момента остальные Вороны не были большими поклонниками Натаниэля, и излишне говорить, что Рико и Хозяин позаботились о том, чтобы они оба знали цену травмам товарищей по команде вне площадки, которые могли бы помешать их игре. Рико пытал их водой. Одного за другим. Но в середине сессии Натаниэль, казалось, просто покинул свое тело и мысленно переместился куда-то еще. Королю стало не по себе, когда его игрушки перестали издавать звуки или подыгрывать ему, поэтому он заскучал и рано переключился на Жана… Часть его понимала, что самое безопасное и разумное — это попытаться повторить то, что сделал Натаниэль. Перестать бороться с этим, просто лежать и терпеть, чтобы он потерял к этому интерес, точно так же, как Жан научился поступать с людьми, к которым его посылал Рико, когда впервые объявили, что он присоединяется к команде. Но знать, что он должен делать, и убедить свой мозг и свое тело сотрудничать с этим планом — это были совершенно разные вещи. Он ничего не мог с собой поделать. Он бился, кричал, его чуть не вырвало, и он несколько раз терял сознание. Это было жестоко и недостойно. Он тонул и не мог спастись. Он до крови натер запястья, борясь с наручниками, и содрал кожу на ладонях ногтями. Ему так и не удалось обрести тот самый пассивный покой, который так легко приходил к Натаниэлю, когда тот в нем нуждался. И в случае неудачи он почти гарантировал, что Рико снова применит это против него в качестве наказания. Однако он не мог винить Натаниэля. Ни в чем из этого. Он помнил, каково это было, когда его впервые привезли сюда. Он помнил, как не мог сопротивляться желанию наброситься на него, когда каждую секунду казалось, что он тонет… В конце концов, его партнер научится избегать худшего. А до тех пор Жан вытирал их обоих, относил его в постель и прижимал к себе, чтобы они могли согреться теплом тел друг друга. До тех пор он будет притворяться, что холод в воздухе был причиной того, что кто-то из них дрожал всю ночь. До тех пор он будет продолжать делать все, что в его силах, чтобы не доставлять неприятностей ни одному из них, терпеливо ожидая, когда Натаниэль начнет делать то же самое. Это тоже пройдет. Прошел целый месяц, когда он зашивал наихудшие раны Натаниэля, полученные после их последнего занятия с помощью фирменной дисциплины Рико, когда его партнер нарушил тяжелое молчание и спросил его: — Почему ты никогда не спрашивал меня о них? — О чем? О твоих ежедневных приступах глупости? — Нет, — поправил он с легким смешком. — О моих шрамах… Я знаю, ты знаешь, что большинство из них родом не отсюда, и я знаю, что ты знаешь о моих родителях, но… Разве тебе не любопытно? — …ты хочешь поговорить о них? — Не совсем. — Тогда нет. Молчание длилось еще минуту или около того, прежде чем Натаниэль сказал: — Ты же знаешь, что из-за всего этого «невмешательства» французская экономика всегда находится в плачевном состоянии, верно? Жан рассмеялся чуть громче, чем следовало, и тут же пожалел об этом, поскольку его собственные раны начали пульсировать от давления. Он издал шипение, которое хотел скрыть, и слегка вздрогнул невольно, и этого было достаточно, чтобы его партнер заметил его раны. Натаниэль двигался слишком быстро, чтобы Жан успел его остановить, задирая его рубашку, чтобы посмотреть, и его глаза расширились при виде бинтов, которые уже начали покрываться красным, и множества слоев синяков, царапин и шрамов, которые окружали их. — Они причинили тебе боль. — Он констатировал очевидное, как будто это было совсем не так. — Из-за того, что я сказал ранее… они тоже причинили тебе боль. — Конечно, причинили, — ответил Жан, выхватывая свою рубашку из рук Натаниэля и натягивая на себя. — Твои ошибки — это мои ошибки, я уже говорил об этом. — Да, но ты не сказал, что мои наказания — это и твои тоже. — Он защищался. — А это имело бы значение? — Спросил Жан. — Это помешало бы тебе действовать? Или это только разозлило бы тебя пуще прежнего, дало бы больше поводов для бунта? Натаниэль задумался на секунду или две с явным противоречием на лице, прежде чем спросить: — Тебе все это время было так больно? — Да? Очевидно? — Почему ты ничего не сказал? Жан моргнул, прежде чем высказать: — Я думал, ты знаешь. Я с самого начала говорил тебе, что значит быть партнером. Ты сказал, что тебе все равно… Я не думал, что для тебя это важно. — Не ва… — Натаниэль закрыл рот и на мгновение отвернулся, прежде чем вернуться к нему с обвиняющим взглядом. — Ты совсем ничего обо мне не знаешь, Жан. Ты знаешь, кем были мои родители, знаешь мою статистику, но ты не знаешь меня, если думаешь, что мне было бы все равно, что тебе причиняют боль. Конечно, это важно. Ты действительно такого плохого мнения обо мне, раз думаешь так? Жан не ответил, но Натаниэль сам нашел ответ, сказав взволнованным тоном: — Или… ты просто слишком низкого мнения о себе. — Я Жан Моро. — Он повторил то, что говорил миллион раз до этого. — Я знаю свое место и свою ценность… Ты, должно быть, тоже не очень хорошо знаешь меня, если до сих пор этого не понял. — Так ли это? — Спросил Натаниэль с отчаянием в глазах. — По твоим словам, вся эта история с «партнерством» означает, что мы будем вместе до конца наших дней. Разве мы не должны узнать друг друга немного лучше, чем просто запоминать размах плеч друг друга и то, как мы дышим, когда нам снятся кошмары? Жан тоже на мгновение задумался, прежде чем откинуться назад, чтобы закончить накладывать швы, и сказал: — Возможно, ты прав… Тогда мы должны это исправить… Он не был уверен, о чем спрашивать, не был уверен, что ему позволено спрашивать, поэтому сказал первое, что пришло в голову. — Какой твой любимый цвет? Он не хотел, чтобы этот вопрос поставил его в тупик, но Натаниэль выдержал паузу дольше, чем казалось необходимым, прежде чем спросить: — Обещаешь не смеяться? — Ты собираешься рассказать анекдот? — Жан вопросительно посмотрел на него. Они встретились взглядами, задержали его на пару мгновений, а затем Натаниэль тихо признался: — Серый… Мой любимый цвет — серый. Необычный выбор, но не смешной, Жан на мгновение задумался, а затем слегка пожал плечами и наложил повязку поверх швов своего партнера, чтобы они лучше держались. — Тебе он идет, ты немного похож на дождевую тучку. — Сказал он вслух. «Нет худа без добра», — подумал он, добавив про себя: «сияние луны, каменистая дорожка, ведущая из нашего сада на заднем дворе к берегу, плюшевый слоник, за которого моя сестра тоже цеплялась, когда была маленькой, футляр, в котором я обычно хранил все свои краски и кисти, повсюду таская их с собой…» — Да? — Его партнер раздраженно бросил вызов, пресекая попытки Жана закрыть аптечку первой помощи, достав из нее еще что-то и жестом попросив его также снять рубашку. — А у тебя какой? Жан поколебался, прежде чем выполнить бессловесную просьбу, казалось справедливым, что Натаниэлю тоже следует дать шанс залечить его раны, что на его вопросы будут даны ответы, чтобы он тоже мог узнать его получше… Он наблюдал, как умелые и нежные пальцы снимают с него старые повязки и приступают к удалению засохшей крови, прежде чем нанести на ее место успокаивающие мази с антибиотиками, и понял, что на самом деле у него пока нет ответа на этот вопрос. Он подумал о соленом воздухе с моря, где он вырос. Подумал о любимом платье своей сестренки, разрисованным маленькими утятами, которое Жан неумело сшивал снова и снова. Подумал о небе в ясный день. О чернилах на обратной стороне всех открыток, которые Кевин покупал ему на протяжении многих лет. О цвете вздувшихся вен и застарелых синяков, в которых он находил красоту, когда вокруг него было так мало всего. Он подумал о цвете глаз Натаниэля… И обнаружил, что говорит правду в тот самый момент, когда она пришла ему в голову. — Голубой… Мой любимый цвет — голубой. — Хм, — промычал Натаниэль, слегка проводя пальцами по шраму, который появился на груди Жана еще до переезда в гнездо. — Тебе он тоже идет. Никаких дразнящих оскорблений или вопросов о причинах. Просто принятие. Понимание… И когда его партнер снова посмотрел на него, словно пытаясь поделиться взглядом с ним еще чем-то из его любимых цветов, Жан внезапно осознал, что его сердце сжимается от знакомой и опасной боли, которая, несомненно, принесет им обоим вдвое больше страданий, если он когда-нибудь расколется. Он уже ходил по этому пути раньше; он все еще шел по нему, несмотря на то, что знал о безнадежности и связанных с ним опасностях, точно так же, как Икар знал, что нельзя подлетать слишком близко к солнцу… Но там, где огонь мог сжечь его или оставить позади в долгие и одинокие ночи, его тень никогда по-настоящему не покидала его. Даже в полной темноте тень никогда не могла исчезнуть, она просто окутывала тебя и становилась все более ощутимой.… В этой тьме было утешение. И степень уверенности. Зная, что это всегда будет частью его самого… Ему не нужно было преследовать Натаниэля, когда он висел в небе слишком далеко от него. Он был здесь. Прямо тут. Обещание, наконец-то выполненное… Надежда порождает вечное страдание. А влюбленность в людей, обладающих уникальной способностью полностью раздавить тебя, если они когда-нибудь тебя отвергнут, может привести к еще худшему. Но он не помешан. Он не ожидал, что они когда-нибудь почувствуют то же, что чувствовал он, когда смотрел им в глаза, но ему было достаточно того, что ему позволили. Достаточно того, что в мире красного и черного все еще оставались прекрасные оттенки синего и зеленого, за которые он мог цепляться. Достаточно того, что Кевин напоминал ему о внешнем мире, а Натаниэль помогал пережить даже самые тяжелые моменты в гнезде. Он знал, что не стоит надеяться на невозможное. Он просто видел красоту в них, в их теле и душе, и позволял их присутствию в своей жизни вдохновлять его на упорство. — Научи меня французскому. — Попросил Натаниэль с озорным оттенком и вызовом во взгляде. — Мы должны здесь говорить только на английском и японском. — Заметил Жан, сглатывая остатки слюны. — Я знаю, — подтвердил он с еще более широкой улыбкой. — Все равно научи меня. И как он мог хоть раз сказать ему «нет»? Как он мог отказать ему в чем-либо, когда у него была такая прекрасная улыбка и россыпь веснушек на лице, словно ночное небо? Когда он был просто другой половинкой неба, по которому Жан так сильно скучал? Как он мог сказать ему «нет», когда каждый раз, когда он смотрел ему в глаза, что-то глубоко в его душе говорило «да»? И наконец, Да. — Хорошо. — Жан согласился, как будто вообще были какие-то сомнения.

***

Так продолжалось еще две недели — еще две недели, когда они шепотом обменивались фразами по-французски и заботились о ранах друг друга, прежде чем заснуть, прижавшись друг к другу, как две половинки едва бьющегося сердца, — прежде чем Натаниэль, наконец, преклонил колено по команде Тэцудзи. Они были на частной тренировке, отрабатывая следующий набор упражнений, которые Натаниэлю еще предстояло освоить, когда он слишком часто промахивался и навлек на себя гнев Хозяина. Он велел ему встать на колени, а тот ответил «нет». Он ударил его тростью по спине, но тот все равно отказался. Жан понимал, что не стоит усугублять ситуацию ни для кого из них, поэтому он охотно отдал Рико свою ракетку, когда тот потребовал, чтобы тот тоже раскаялся. Он получил два удара по спине, когда Натаниэль внезапно рухнул на пол. Он опустился перед ними на колени и умолял Рико и Хозяина перестать избивать их — перестать причинять боль Жану… а их владельцы победно ухмылялись, прежде чем отвесить каждому по последнему удару для пущей убедительности. В следующий раз, когда кто-то говорил ему преклонить колени, Натаниэль не сопротивлялся, не пытался спорить или медлить, просто преклонял колено и почтительно опускал взгляд при каждой просьбе… И внезапно он перестал быть Натаниэлем. Ему дали новое имя. То, которое не было связано с печально известным серийным убийцей и вместо этого намеревалось высмеять его за то, что он в конце концов сдался и признал свое поражение. Жан приложил лед к рубцу, образовавшемуся над бровью его партнера, как только они вернулись вечером в свою безопасную комнату, на лице Натаниэля появилось отстраненное и слегка затравленное выражение. — Ты все еще со мной, Натаниэль? — …они сказали, что теперь это Нил… Нил Джостен… Потому что потребовалось «всего десять» недель, чтобы сломить меня… — Он протянул руку, чтобы схватить Жана за запястье, отталкивая лед, и, встретившись с ним взглядом, слегка покачал головой: — Мне казалось, что прошло гораздо больше времени… Жан тихонько вздохнул и снова прижал лед к месту, признавшись: — Мне потребовалось всего пять секунд. На этот раз Натаниэль оттолкнул лед немного жестче, продолжая сжимать запястье Жана и отрицать это. — Нет, это не так.… Ты не сломлен, Жан, не окончательно. В тебе все еще есть бунтарь, который просто затаился в кустах, я знаю это. Жан покачал головой с еще более раздраженным вздохом, как раз в тот момент, когда он подумал, что его партнер наконец усвоил урок… — Не понимаю, о чем ты. — Отрицал Жан. — Да, понимаешь. — Натаниэль сказал по-французски, чтобы подчеркнуть свою точку зрения. Жан сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться, прежде чем повторить ту же мантру, которую повторял миллион раз до этого. — Я Моро. Я знаю свое место. Я здесь для того, чтобы служить Морияме, а не подвергать сомнению их решения. Я здесь, чтобы играть и радовать Рико, не более. — Как ты можешь в это верить? — Это факт. — Нет, — сказал его партнер, разочарованно покачав головой и крепче сжав. — Факты — это то, что соответствует действительности. Они бы не старались так сильно убедить тебя в чем-то, если бы в этом была хоть капля правды, они бы просто указали на доказательства этого в мире. Закаты, гравитация — это факты. Никому не нужно держать тебя в заложниках, пытать или газлайтить, чтобы ты поверил им. Кто ты такой, стоишь ты чего-то или нет, — это мнения. У каждого свои. И мое мнение, если тебе интересно, заключается в том, что ты гораздо больше, чем это. — Я Жан Моро, я… Натаниэль прервал его, схватив за лицо и опустив его так, чтобы пересечься глазами, пытаясь заглушить его мантру дальнейшими опровержениями. — Ты тот, за кого стоит бороться. По крайней мере, ты стоишь этого. — Сказал он, неопределенно указав на свое покрытое синяками лицо и спину. — Натаниэль… — Теперь это Нил. — Он снова прервал его с еще большей непреклонностью и улыбкой, которая не соответствовала обстоятельствам. — Нил Джостен. Я получил это имя, защищая тебя, и оно того стоило. — Но я… — Но ничего. Это того стоило, Жан. Стоило. Теперь я Нил Джостен, потому что ты Жан Моро, и это важно. Ты важен. Ты мой партнер. Ты мой лучший друг. Ты того стоишь. — Ты сам не знаешь, что говоришь. — Жан отмахнулся, покачав головой. — Да. Знаю. Теперь я знаю достаточно языков, чтобы всегда говорить именно то, что я имею в виду. И в этом вся прелесть всего этого, Жан. Что самое прекрасное в языке. Значение слов может меняться в зависимости от намерений людей, которые их произносят… Они могут называть нас как им заблагорассудится, но только мы сами решаем, что эти имена значат для нас. А мое… — Он слегка покачал головой, и его улыбка и решимость стали еще шире. — Мое означает, что мне потребовалось всего десять недель, чтобы найти то, за что стоит бороться, то, что стоит защищать. Это значит, что я научился гнуться так, чтобы никто из нас никогда по-настоящему не сломался. Это значит, что я прикрою тебя, а ты прикроешь меня. Значит, что благодаря тебе я пережил первые десять недель нашей оставшейся жизни. Значит, что я — Нил Джостен, потому что ты — Жан Моро, и мы оба стоим гораздо большего, чем они хотят, чтобы мы верили… Что означает твое имя? — Я… Я не… Нил снова обхватил ладонями его лицо, прижимая к себе, как что-то драгоценное, и снова спросил на языке, который ни одному из них не разрешалось использовать. — Que signifie ton nom, Jean Moreau? — Что означает твое имя? Он не знал. Боже, он не знал. Но вот мальчик с глазами, как чистое небо, говорит ему, что он может стать чем-то большим, что он вообще что-то да значит, и он так отчаянно хочет быть достойным этого. Достойным чернил на своем лице и на обратной стороне открыток, которые дали ему повод зайти так далеко. Достойным солнечного тепла и света Кевина Дэя. Достойным всех разноцветных синяков и шрамов, которые они с партнером, несомненно, заработают на память друг о друге в последующие годы. Достойным ночного неба, которое все заметнее проступало на лице его партнера каждый раз, когда он улыбался. Достойным, чтобы стать причиной того, что человек, стоящий перед ним, теперь навсегда будет известен как Нил Джостен… Он не знал, что значит быть Жаном Моро, но он знал, что, какой бы смысл ни имела его жизнь, он всегда будет определяться его отношениями с солнцем и тенью. Не столько словом на странице, сколько картиной, где каждый мазок был сделан людьми и вещами, которые имели для него значение. Прекрасный коллаж из обыденных и гротескных моментов, которые другие не замечали или от которых отворачивались. Это были Нил Джостен и Жан Моро. Только они могли решить, что их имена значит для них. И это имело значение. Это того стоило. Это было прекрасно.