Deals With Devils

Аддиктивное расстройство личности: совокупность черт, привычек и состояний, которые указывают на склонность к различным зависимостям и/или аддиктивному поведению. Рискованное поведение и/или настойчивое стремление к острым ощущениям, травмы раннего детства, склонность ко лжи и/или хранению секретов, злоупотребление наркотиками и/или алкоголем в семье в прошлом, трудности с саморегуляцией и потребность в мгновенном удовлетворении и/или внешнем одобрении — все это перечислено в качестве общих признаков расстройства, которое «не может быть официально диагностировано» у других, но все равно было записано в карточке Эндрю. И после небольшого беглого изучения в Интернете (и краткого путешествия по закоулкам памяти) он смог признать, что «диагноз», похоже, соответствует действительности; тем более, если учесть тот факт, что считается, что это генетическое заболевание, передающееся из поколения в поколение. Он никогда не встречался со своим предполагаемым донором спермы, и ему все равно, но любой, кто когда-то был помолвлен с Тильдой Миньярд, скорее всего, был таким же пьяницей-наркоманом, как и она, а его (когда-то отчужденная) сожительница, безусловно, пристрастилась к таблеткам в достаточно раннем возрасте, чтобы также соответствовать этим критериям. Было не так уж сложно предположить, что у него действительно было «аддиктивное расстройство личности», о чем они и предположили. И если у кого-то из них оно было, это увеличивало риск его развития у всех. Значит, во всем виновата его генетика. Его генетика заставила человека, страдающего боязнью высоты, искать края самых высоких зданий в кампусе, просто чтобы иметь возможность «почувствовать», когда он снова начнет неметь. Его генетика придавала ему почти бредовую уверенность в своей способности выиграть любой бой и достаточно вспыльчивый характер, чтобы попытаться начать его. Его генетика заставляла его желать вскрывать умы и сердца всех окружающих и хранить их самые сокровенные секреты, как дракон, что накапливает золото. Его генетика заставляла его постоянно искать выход, любой выход, который мог бы отвлечь его от вещей, что он не мог контролировать. Его генетика заставляла его накапливать шрамы на руках, или добавлять ликер в свой утренний кофе, или есть мороженое всякий раз, когда он сталкивался даже с самыми незначительными неудобствами. Его генетика, которая заставляла его выкуривать по полпачки сигарет в день, что навсегда меняло химический состав его организма и повышало вероятность развития рака легких в дальнейшей жизни, и это казалась ему отличным способом развеять скуку. …Или, может быть, это вообще не имеет никакого отношения к его генеалогическому древу. Возможно, это еще один симптом его расстройства, «неспособность принять ответственность за свои поступки», из-за чего ему легче винить Тильду, чем самого себя. Кто он такой, чтобы говорить об этом? Он здесь не врач. …Но не нужно быть в лабораторном халате или с ученой степенью, чтобы понять, что Эндрю, несомненно, «предавался различным зависимостям и аддиктивному поведению». «Настоящий коктейль из нездоровых механизмов преодоления трудностей» — как назвала бы их Би. И один за другим, по той или иной причине, большинство из этих «нецелесообразных с медицинской точки зрения» и «неодобряемых обществом» источники информации были насильственно удалены из его повседневной жизни. Он больше не причиняет себе вреда из-за Ники и Аарона. Бросил пить в знак солидарности с Кевином. Скорее всего, из-за Нила в ближайшее время он больше не будет употреблять. Перестал встречаться с Роландом по всем вышеперечисленным причинам. И теперь он выкурил свою последнюю сигарету как раз вовремя, чтобы столкнуться со своей последней (и, возможно, самой пагубной на сегодняшний день) зависимостью: Ебанный Нил Джостен. Поцелуи с Нилом опьяняют во всех смыслах этого слова. Он чувствует, как тот дрожит от малейшего прикосновения или расслабляется под его весом, и чувствует себя пьяным от власти, которую он имеет над ним. Слышит каждый тихий стон или прерывистое дыхание Джостена и не ощущает большего наслаждения, чем звук его собственного имени, срывающийся с губ Джостена. Он пощипывает свои веснушки и удивляется, почему его вообще волнует сладость мороженого, когда кожа его намного вкуснее. Его одежда пропитывается запахом пота и шампуня Нила, и он испытывает совершенно новый вид экстаза позже той ночью, когда вдыхает его — позволяет ему разжечь дымку вожделения, которая приводит к тому, что он запирает дверь, закрывает глаза и заканчивает то, что было начато на той крыше. Это опасно. И нездорово. И неизбежно приведет к токсичной ломке, когда он будет вынужден отказаться от этого. Но на данный момент поцелуй с Нилом Джостеном — гораздо более приятный способ медленно покончить с собой, чем курение, выпивка или порезы, которые когда-либо были. И пока его новая зависимость продолжает подпитывать его согласием каждый раз, когда ему хочется чем-то занять руки или мысли, он не видит реальной причины бросать. Прошло девять дней. Девять дней они тайком выбирались на крышу или прятались в своей комнате в общежитии при каждой возможности. Девять дней они заставляли Кевина ждать их на корте каждый вечер, пока они задерживались в раздевалках. Девять дней он фиксировал каждую малейшую реакцию своего очень реактивного и восприимчивого испытуемого, экспериментируя с новыми способами разобрать его на части. Девять дней он пробовал на вкус каждый кусочек кожи на его лице или шее, проводил кончиками пальцев по всему, до чего мог дотянуться, в то время как Нил, задыхаясь, говорил «да» или стонал «Эндрю» каждый раз, когда отстранялся. Девять дней, когда он позволял себе становиться все более зависимым от своей «ежедневной дозы», проверяя границы того, как далеко Нил Джостен может «склониться». А затем, как это часто бывает с подобными зависимостями, только на десятый день он полностью осознал, насколько глубоко ее когти впились в его кожу. На десятый день ему напомнили об одном из многих факторов, объясняющих, почему химия его тела и раздробленный разум так отчаянно цеплялись за подобные выходы: «травма раннего детства». Эндрю прилагал среднее количество усилий для защиты ворот на тренировке (другими словами, почти никаких), глядя на Нила с другого конца корта и задаваясь вопросом, станет ли сегодня, наконец, тем днем, когда он скажет «да» на что-то большее, чем просто жаркие поцелуи на крыше, но его отвлек крик. — МИНЬЯРД! — прогремел тренер Ваймак с боковой линии. — ЧТО?! — они с Аароном оба закричали в ответ с разной степенью раздражения или замешательства в голосе. — Эндрю Миньярд! — Ваймак попробовал еще раз: — Почему коп на моей линии спрашивает меня о тебе? — Ну и дела, я не знаю, может, у него есть план, который он должен выполнить, и он обращается к многообещающим молодым преступникам с просьбой совершить поджог ради него, чтобы он мог позволить себе новый гидроцикл! — Не ерничай, просто подойди сюда! Он дошел и увидел на экране код города, а потом что-то глубоко внутри него закричало «нет» достаточно громко, чтобы он просто повесил трубку, даже не поздоровавшись; но у Ваймака даже не было времени отчитать его за это, когда ему перезвонили. Эндрю еще дважды вешал трубку, прежде чем настойчивые звонки и требовательный тон тренера заставили его принять четвертый звонок. — Свинья Хиггинс, чем я обязан вашему неудовольствию? Он услышал имя. Не то. И на этот раз он действительно сказал «нет» вслух, и снова повесил трубку. Но, к большому разочарованию для его постоянно учащающегося сердцебиения и стремительно ухудшающегося психического состояния, телефон в его трясущейся руке зазвонил снова, до того как он успел швырнуть его через всю комнату. — Прекрати трезвонить, — на этот раз он сказал лишь это, прежде чем прервать звонок, который снова зазвучал почти через секунду после того, как его палец нажал на кнопку. — Ладно. Что? Серьезно, какого хуя тебе от меня нужно? — Мы получили анонимную жалобу, мы просто хотим проверить наши теории. — Не можете. Вы ничего не найдете. — Почему? Потому что там нечего искать, или потому что они слишком хорошо это скрывают? — Ты коп. Делай свою работу и разберись с этим. — Ты хочешь сказать, что ребенок все выдумал? Эндрю почувствовал, как кровь в его жилах застыла и тут же начала закипать, вопрос сорвался с его губ без согласия разума, еще до того как он успел его остановить. — Ребенок? В-в этом доме был еще один ребенок? — Их было несколько… — произнес Хиггинс с оттенком любопытства и беспокойства. — А что? Есть причина, по которой их не должно быть? Ответ был утвердительным. На самом деле причин несколько. Начиная с причины, по которой он оказался в колонии для несовершеннолетних много лет назад, и заканчивая тем фактом, что Лютер Хеммик должен был поговорить с Касс и убедиться, что другие дети не пройдут через то же, что и он… Но как только эта мысль пришла ему в голову, он понял, что был глупцом, если когда-либо думал, что этот человек останется верен своему слову в чем бы то ни было, такие люди, как он, никогда не выполняют своих обещаний. Особенно, когда с самого начала для него все это было «недоразумением»… Дети. Множественное число. Ему хочется содрать с себя кожу и сжечь собственный скелет, но он довольствуется тем, что его чуть не стошнило, и он сглатывает, а затем его привычная депрессия передает бразды правления мании, и он ловит себя на том, что смеется и улыбается против своей воли. Какая-то отчаянная реагирующая часть его сознания знает, что он чувствует себя дерьмово, и хочет заменить это чувство чем-то хорошим, и он понимает, что ищет в толпе свою последнюю зависимость, а дальше осознает, что на самом деле не может даже смотреть на него прямо сейчас. Он не может думать о Ниле, не может думать о их совместном времяпрепровождении с некоторых пор, и не чувствовать себя таким же монстром из-за того, что хочет большего. Он не может думать о дрожащих прикосновениях и «да, да, да», не вспоминая, как его собственное тело дрожало от страха, а его неоднократные «нет» оставались незамеченными. Поэтому он не может посмотреть на того, на кого так сильно полагался, за небольшим количеством дофамина и серотонина в тот момент, когда ему так отчаянно нужно было хоть как-то отвлечься от воспоминаний, пробивающихся на поверхность, и от реальности, в которой есть все эти другие дети… Ему некуда бежать, негде спрятаться, у него нет никаких зависимостей, что могли бы замаскировать его, и механизмов преодоления, которые помогли бы ему избавиться от этого. И он смеется над этим. Он улыбается и смеется так сильно, что у него болят лицо и живот. И, кажется, он не может остановиться… Хм… Интересно… Прошло уже много времени с тех пор, как таблетки заставляли его вести себя подобным образом, он почти забыл, как это страшно — не контролировать свои эмоции. Сейчас он ничего не контролирует, и мысль об этом немного сводит его с ума. Еще безумнее, когда он смеется, как псих, над чем-то, что совсем не смешно. Он слишком поздно осознает, что все по-прежнему смотрят на него, а Хиггинс все еще ждет вразумительного ответа на другом конце провода. Но в этот момент он больше ничего не может сделать или сказать, кроме как: — Попробуй позвонить мне еще раз, и я выслежу тебя и выпотрошу, как свинью, которой ты и являешься, — а затем в последний раз повесил трубку и швырнул телефон тренера прямо ему в грудь с чуть большей силой, чем было необходимо. — Миньярд, психованный ты чихуахуа, ты не можешь угрожать офицеру полиции просто так. Жалобы влетают в одно ухо и вылетают из другого, когда Эндрю подходит к скамейке запасных и хватает свое барахло, грубо запихивая вещи в сумку, почти не заботясь о «надлежащем обслуживании оборудования», за что, как он знал, Кевин Дэй, без сомнения, отчитает его позже. — Куда, черт возьми, ты собрался? — На выход, — ответил Эндрю с той прилепленной улыбкой, которая все еще была на его лице, где ей не место. — Тренировка только началась. — Насрать, — пропел он, безуспешно пытаясь протиснуться мимо него плечом. — Ага, — возразил Ваймак. — У тебя стипендия и испытательный срок, тренировка не является необязательной, ты обязан… Эндрю набросился на него и ударил кулаком по оргстеклу с такой силой, что все ограждение задребезжало и грозило треснуть под давлением. Где-то в глубине души он понимал, что Ваймак прав, кроме того, у него были свои договоренности с Кевином и Нилом, которые, если уж на то пошло, должны были удержать его на корте… Но он не был заинтересован в том, чтобы запираться в стеклянной клетке и притворяться, что все в порядке. Не сегодня. Не сейчас. Не тогда, когда это были дети, во множественном числе, которые входили в тот дом, выходили из него и, вероятно, сталкивались с теми же ужасами от того же монстра, который чуть не убил его, когда он был младше. Не тогда, когда все взгляды были устремлены на него, и он чувствовал призрачные руки на своей коже. Он должен был выбраться отсюда, и ему было все равно, что ему придется сделать, чтобы обеспечить себе путь на выход. — Я ничего не «обязан» делать, — Эндрю зарычал в свое оправдание, и его улыбка превратилась в усмешку. — И если ты попытаешься прямо сейчас принудить меня, то я сломаю себе руку и навсегда уйду с этого корта. Понял? Когда он развернулся на пятках и зашагал прочь, то услышал в свою спину жалобы и опасения; его окликнули по имени, Ники сказал всем «отпустите его», Нил попросил его подождать, Аарон сказал «отвалить»… Но все это просто стекло с него, как дождевая вода, пока он мчался прочь. Он уже сидел на переднем сиденье своей машины, не помня, как до нее добрался, когда услышал, как рядом с ним открылась пассажирская дверь. — Уходи, Джостен. Я сейчас не в настроении. — Тогда хорошо, что моя фамилия не Джостен. — Раздраженно сказал Аарон, усаживаясь на свое место. Эндрю закатил глаза, но огрызнулся в ответ. — Я также не в настроении для «братских уз». — Хреново. Я здесь и никуда не уйду, если только ты не пойдешь со мной, так что, думаю, тебе придется смириться. — Не надо, — прошипел Эндрю сквозь зубы. — Не испытывай сейчас мое терпение. — Я не испытываю. Это наш уговор, помнишь? Ты и я против всего мира. — Нет никаких «ты и я», — Эндрю попытался оправдаться. — Мне не нужна твоя помощь. Мне никто не нужен. И я хочу, чтобы меня оставили в покое. — То, что ты хочешь, и то, что тебе нужно, — это две разные вещи. Маленькие дети тоже не хотят спать или принимать лекарства, но им все равно приходится их принимать. — А некоторые маленькие дети принимают слишком много лекарств и в итоге очень долго посапывают в больнице из-за передоза; так что, может быть, не так уж и плохо иногда просто сказать «нет». Это был удар ниже пояса, и он это понимал. Но раненый зверь, загнанный в угол, не испытывает ни колебаний, ни угрызений совести, кусая руку, что его кормит; и прямо сейчас у него не было возможности излить свое разочарование, поэтому обращаться со своим братом как с грушей для словесного битья было лучшим, что он мог сделать, чтобы выпустить пар до того как взорваться. Аарон на мгновение затих, приняв удар на себя, и вместо того, чтобы продолжить перепалку или убежать, он просто пристегнулся ремнем безопасности и захлопнул за собой дверцу машины, заперев их обоих внутри. — Я не уйду, — повторил Аарон. — Куда ты, туда и я, разговор окончен. Это показалось ему достаточным оправданием, чтобы не отвечать, поэтому он не ответил, просто ударил кулаком по рулю, а затем завел двигатель и выехал на дорогу. Они бесцельно колесили около часа, виляя и разгоняясь, и отчаянно надеясь, что какой-нибудь коп совершит ошибку и остановит его, чтобы у него был повод затеять драку с местным полицейским, поскольку свинья Хиггинс в данный момент был вне его досягаемости. Но ни мигающие огни, ни звуки сирен так и не вывели его из состояния транса, так что голод, должно быть, сделал свое дело. Он заехал в какое-то случайное заведение быстрого питания и заказал два молочных коктейля и немного картошки фри для себя и бургер с коктейлем для Аарона. Только после того, как он заехал на парковку у детской площадки в каком-то местном парке, он вспомнил, что больше не должен заказывать что-то для других людей без спроса, но старые привычки уходят с трудом, и в данный момент он не думал о «самосовершенствовании». Аарон, однако, не жаловался. Он редко это делал. Всегда позволял другим людям обращаться с ним как с дерьмом, даже если он ничем этого не заслужил. Он терпел весь гнев Эндрю и попытки оттолкнуть его так же легко, как принимал синяки и таблетки от Тильды. И ради чего? Какое-то извращенное представление о «верности» своей «семье»? Это слишком сильно напомнило Эндрю обо всех издевательствах, которым он подвергался, только чтобы остаться с Касс, о том, как он позволял использовать себя и украшал свою кожу шрамами, только чтобы сидеть с ней и есть мороженое в парке. Это слишком сильно напоминало ему о том, что он так упорно хотел забыть. «Обижай людей, причиняй им боль», — как-то сказала ему Би, что-то о порочном круговороте насилия и о причине, по которой одни люди реагируют быстрее, чем другие. Но также есть кое-что о причине, по которой дети, что наблюдали, как зависимость разрушает жизни их родителей, с большей вероятностью сами приобретали эту привычку, просто чтобы преодолеть ее. «Обижай людей, причиняй им боль, — сказала она. — Иногда они причиняют боль другим, иногда они причиняют боль себе». А иногда они одновременно делали и то, и другое. — Значит, ты правда позволишь мне уйти безнаказанным? — Эндрю не то спросил, не то презрительно усмехнулся. Аарон в замешательстве скосил край глаза на него, откусывая большой кусок бургера, который он никогда не просил. — Уйти безнаказанным с чем? — Со всем этим, — сказал Эндрю, не отрывая взгляда от счастливых детей, которые беззаботно проводили свое детство на маленькой игровой площадке. — Я о высказывании про твой передоз. Про мое вождение, словно я хотел попасть в аварию. Про удар кулаком в стекло на стадионе или удар о руль, когда ты, блять, не оставлял меня в покое… Со всем этим. Аарон посмотрел на него почти испытующим взглядом, который Эндрю совершенно не мог выдержать, непроизвольная дрожь пробежала по его спине, и он попытался скрыть это, грубо схватив один из своих коктейлей из подстаканника и сорвав крышку, выпивая половину так, что холод вдарил в мозг. Он со стуком поставил стакан обратно и застонал как от мгновенной головной боли, так и от того факта, что теперь на обивке его машины осталось немного подтаявшего мороженого. — Я не тот, перед кем тебе следует извиняться, — ответил Аарон с такой грубостью в голосе, что Эндрю не до конца поверил в это. — Возможно, ты в долгу перед Кевином за это, думаю, для него это немного больная тема. Аарон для пущей убедительности поднял левую руку, как будто Эндрю нуждался в этом примере, чтобы вспомнить, что одним из самых серьезных последствий для его товарища по команде был его собственный перелом руки, который едва не положил конец его карьере. Да, оглядываясь назад, он понимает, что, возможно, было немного подло высказывать эту конкретную угрозу прямо перед ним… Но обижать людей, причинять им боль и все такое. — Переживет, — единственное, что ответил Эндрю в свою защиту. — Хм, — Аарон то ли согласился, то ли усомнился, прежде чем задать свой вопрос: — А ты переживешь? — У меня ведь нет другого выбора, не так ли? — возразил Эндрю с усмешкой. — Напоминая тебе об этом, я позволяю тебе выйти сухим из воды, — сказал Аарон без упрека. — Кажется, ты забываешь о мелких деталях нашей сделки, когда меня нет рядом, чтобы держать тебя в узде. Если мне придется мириться с несколькими оскорблениями или с тем, что ты ведешь машину как маньячила, чтобы убедиться, что ты на самом деле не разбился, то это просто то, что я должен сделать. — Кто сказал, что я не утащу тебя за собой? — Эндрю огрызнулся в ответ, хотя за этим не было гнева. Аарон пожал плечами и откусил еще кусочек от своего бургера, повторяя с набитым ртом: — Куда ты, туда и я. Эндрю покачал головой и допил остатки своего первого коктейля, наблюдая за игрой детей. Еще минут пять стояла тишина, прежде чем Аарон, наконец, заговорил снова. — Мне было девять, когда это случилось в первый раз. На краткий миг Эндрю почти подумал, что это он признается в этом. Какая-то комбинация воспоминаний, на которых он был сосредоточен, и полная невозмутимость слов его близнеца, почти показались ему тем, на что ему не хватило ни сил ни смелости произнести самому… Но после полсекунды шока и замешательства он понял, что на самом деле не он рассказывал о прошлых травмах, а на этот раз свою историю рассказывал Аарон. — Я уже раз или два залезал в тайник Тильды, знал достаточно, чтобы понять, что эти вещи делают ее счастливой, и был достаточно наивен, чтобы думать, что они могут сделать счастливым и меня. Но я боялся, что меня поймают за кражей ее вещей, поэтому я взял только одну или две штучки, которые, как я думал, она не заметит… Но потом… Аарон замолчал и сделал несколько глотков своего коктейля для храбрости, глядя прямо перед собой, совсем как Эндрю, когда он продолжил. — Не всегда было плохо. Иногда она неделями или даже месяцами не била и не кричала на меня, или… Иногда она могла быть милой, даже любящей, обычно, когда у нее завязывались новые отношения с каким-нибудь неудачником, и она вбивала себе в голову, что у нее есть реальный шанс построить «маленькую счастливую семью» с нами тремя, прежде чем все снова рухнет. Потом она обвиняла меня в том, что я «отпугиваю их», и… все повторялось сначала, пока она не приводила какого-нибудь нового парня, с которым можно было поиграть в семейку. — Я уже все это знаю, — сказал Эндрю чуть более пренебрежительно, чем хотел. — Мне не нужен еще один урок истории о том, почему ты подсел. Аарон слегка покачал головой, прежде чем в свою очередь отмахнуться от него. — Может и не нужен. Но дальнейшую часть истории ты не знаешь. Никто не знает. Эндрю внезапно осознал, что не уверен, хочет ли он знать… Но Аарону, похоже, нужно было выговориться, поэтому у Эндрю не хватило жестокости в его и без того истощенном организме, чтобы остановить его. — Был один мужик, врач, он был старше мамы настолько, что официантка однажды приняла его за моего дедушку, когда мы пошли куда-то поужинать… Она была с ним из-за его денег и аптечных рецептов, он был с ней, потому что у нее не было проблем с тем, что он трогал ее постоянно, даже если я был в комнате… Они встречались какое-то время, по крайней мере, несколько месяцев, но переехал он к ней всего на день или два, перед тем как она снова исчезла. Аарон сделал небольшую паузу, чтобы откашляться и запихнуть в себя немного картошки фри, а затем заговорил об этом так буднично, словно заговорил о погоде. — Иногда она так делала. Просто исчезала на несколько дней, а потом, спотыкаясь, возвращалась и отрубалась на диване, как будто и не уходила. Раньше я так беспокоился о ней, но в конце концов научился не нервничать примерно до третьего дня, потому что обычно с ней все было в порядке, если только она не отсутствовала дольше этого срока. Поэтому, когда она не возвращалась домой день или два, я даже не придавал этому значения, пока не понял, что старик все еще рядом. Это было необычно, потому что обычно ее последний партнер исчезал вместе с ней, а она возвращалась без него, и это был как бы последний раз, когда я видел тех парней, которых она хотела, чтобы я называл «папой» за несколько дней до ухода… Но вот этот рандомный старик все еще сидел на моем диване, а Тильды нигде не было видно… Я не думаю, что он даже понял, что она пропала. — Дай-ка я угадаю. Ты дождался, пока старикашка заснет, и украл все лекарства из их запасов, надеясь, что когда она вернется, то ты сможешь обвинить его в этом. — Нет. Он дал мне их, — ответил Аарон, равнодушно пожав плечами. — Но не бесплатно. Эндрю все больше убеждался, что не хочет этого знать, и уже собирался сказать об этом, но Аарон все равно прервал его на полуслове. — Он сказал мне, что у него есть «конфетки». Потряс передо мной бутылочкой, как погремушкой… А я знал, что это такое на самом деле, но не видел необходимости поправлять его, поскольку для меня это было запретное лакомство. Поэтому, когда он сказал, что все, что мне нужно сделать, чтобы заработать конфетку, это «быть хорошим мальчиком» и «посидеть у него на коленях», пока мы вместе смотрим телевизор, мне показалось, что согласиться с этим было проще простого. Я имею в виду, что у меня появятся таблетки, время на просмотр телевизора и возможность перестать быть изголодавшимся по прикосновениям маленьким ребенком, отчаянно нуждающимся в родительском одобрении, и все это одновременно… Для меня это была настоящая победа. — Аарон… — Ничего не произошло, — брат прервал его заверениями, которые на самом деле нисколько не успокоили. — В любом случае, ничего очень страшного. Но к тому времени, когда Тильда, наконец, вернулась, я уже сидел на коленях у того мужика, и он каким-то образом убедил меня, что было бы неплохо снять с меня рубашку, чтобы я не «испачкался»… В то время я действительно не понимал, почему она так разозлилась из-за этого. Она кричала и рыдала около часа о том, что он «пытался ей изменить», и выгнала мужика, и все это время я был просто сбит с толку, потому что он был одним из самых милых мужчин, которых она когда-либо приводила домой. Я имею в виду, что, по крайней мере, этот парень никогда не бил меня и не кричал, и он не исчез, когда это сделала она… Я хотел, чтобы он остался… Но потом, когда он наконец ушел, она пришла к тому же выводу, что и всегда, что я каким-то образом виноват в этом… А потом, вместо того, чтобы разозлиться на него за «измену», она начала бить меня за то, что я «соблазнял его». — Это не… — Моя вина? — Аарон снова прервал его, наконец-то посмотрев ему в глаза, вместо того чтобы смотреть прямо перед собой. — Да. Я знаю… По крайней мере, теперь я это знаю. Мне потребовалось несколько лет, чтобы по-настоящему понять, что же на самом деле произошло в тот день или почти произошло. И еще несколько, чтобы понять, что Тильда злилась по совершенно неправильным причинам, и что на самом деле я никогда не был проблемой… Но в то время… В то время я снова был заперт в своей комнате. Я был наказан и плакал, потому что плакала она, и я страдал, потому что она причинила мне боль, и потому что я только что прогнал очередного «нового папу»… и у меня все еще была бутылочка с «конфетами», которую он дал мне за то, что я был хорошим… Я хотел быть хорошим. Я хотел чувствовать себя хорошо… Поэтому я проглотил их и очнулся через два дня в отделении неотложной помощи. — Прокуратура не сочла, что это стоит расследовать? — с усмешкой спросил Эндрю, уже зная ответ. — Не сочла. Но на бутыльке было написано его имя, и Тильда убедила их, что это все из-за него, и что он больше не будет проблемой, потому что она уже выгнала его из-за этого… Я поддержал ее, потому что она попросила меня об этом… и поскольку в тот раз это не было полной ложью, он был тем, кто дал их мне… Уверен, что мужик лишился лицензии из-за этого, но прежде чем ты начнешь доказывать, что я «не должен чувствовать себя виноватым», я скажу, что я и не чувствую. Этот мудила был педиатром, и ему с самого начала не следовало позволять находиться рядом с детьми. Я рад, что он лишился лицензии. Я просто зол, что он вообще ее получил. — Хорошо… — Эндрю сглотнул, не зная, что еще можно сказать. — Из-за чего я действительно чувствую себя хуево, и в чем есть моя вина, так это моя вторая передозировка. — Аарон, — сказал Эндрю с раздраженным вздохом. — Просто забудь об этом. Мне не следовало поднимать эту тему. Я просто вел себя как мудак. — Ты всегда был мудаком, но на самом деле я не поэтому рассказываю тебе об этом. — Тогда почему? — Я еще доберусь до этого. Хоть раз в жизни наберись терпения. — Не самая моя сильная сторона, — Эндрю говорил в основном сам с собой, потягивая второй коктейль, пока Аарон начинал «время историй: часть 2». — Была одна женщина, которая жила через коридор от нас. Мне кажется, ей было около 30 лет, но я точно не знаю, потому что она болела все то время, что я ее знал, а я тогда был всего лишь подростком. Это было сразу после того, как Ники уехал в Германию, и… В то время я был в самом плачевном состоянии, так что… В любом случае, у нее был рак, рак мозга, я думаю, но я никогда не спрашивал, и подробности для меня немного туманны, потому что… Что ж, я к этому еще вернусь. Дело в том, что я на самом деле не знаю, что с ней было не так, и сколько ей было лет, но она носила много париков и шарфов, потому что стеснялась того, что из-за химиотерапии у нее выпадают волосы. Она была просто очень подавленной женщиной, которая своим существованием заставляла всех переживать за нее? А мама, Тильда, велела мне время от времени навещать ее, потому что это было «по-соседски»… Я думаю, на самом деле она просто надеялась, что если подружится с ней, то сможет забраться к ней и украсть ее таблетки или что-то в этом роде… Но я как бы опередил ее. Эндрю удивленно приподнял бровь, но ему даже не пришлось самому задавать вопросы, когда Аарон признался в этом. — Да, я знаю, воровать обезболивающие у смертельно больной соседки, это, конечно, хреново, но все подростки — психопаты, а я вдобавок был наркоманом, так что оставь свои оскорбления при себе. Я уже знаю, что облажался и заслужил свое место в аду, мне не нужно, чтобы ты мне это говорил. Эндрю поднял руки в знак капитуляции, подчеркивая: — Я нихрена не говорил об этом. — Нет, но ты так подумал, — ответил Аарон со слепой уверенностью, а после вздохнул и признался. — На самом деле все еще хуже, чем ты думаешь, потому что я не просто украл ее таблетки, я обманул ее, лишив их… Она была… Не в себе ближе к смерти. На самом деле она не знала, где находится и с кем разговаривает. И у нее были такие сильные мигрени и тошнота, что она почти каждый день с трудом открывала глаза, и даже тогда она держала свою квартиру в таком затемнении, чтобы защититься от резкого света, что с таким же успехом могла быть слепой, вдобавок к тому, что была не в себе. Аарон колебался достаточно долго, чтобы Эндрю рискнул высказать предположение. — Ты выдал себя за ее медперсонал или что-то в этом роде? Аарон слегка поморщился с выражением вины и стыда на лице, но ответил: — Еще хуже… Я выдавал себя за ее бывшего парня. — Что?.. — Она и так половину времени думала, что я это он. Я заходил к ней проведать, а она называла меня его именем и спрашивала, останусь ли я на ночь на этот раз… Иногда я поправлял ее, а иногда мне казалось, что было бы жестоко просто немного не подыграть ей, она итак умирала, зачем напоминать ей о том факте, что ее бывший муж бросил ее в довершение всего. К тому же я мог бы сказать, что она была одинока, и не то чтобы у меня были дела поважнее, чем побыть с ней немного и попытаться сделать ее жизнь не такой дерьмовой. — Что значит, ты «подыграл», что ты сделал, Аарон? — Это не то, что ты думаешь, — Аарон защищался, а после добавил с большей неуверенностью. — Или, может быть, так оно и есть. Не знаю. Я просто… посидел с ней? Подержался за руки. Приносил ей ведро и придерживал за парик, когда ее снова начинало тошнить. На самом деле, это были невинные вещи… по большей части. — По большей части? — Я… — какое-то мгновение Аарон выглядел так, будто действительно не хотел больше ничего говорить, но потом снова собрался с духом и немного понизил голос, чтобы объяснить. — Ей становилось хуже. Намного хуже. И однажды я зашел туда, чтобы проверить, как она, и обнаружил ее на полу… Я чертовски ужасный человек, я знаю это, но в тот момент мне пришло в голову, что если бы она все равно умирала, то не стала бы скучать по оставшимся таблеткам… поэтому, перевернув ее на бок, чтобы она не подавилась собственной рвотой, я направился к ее туалетному столику и сунул их в карман, и вот тогда она… На его лице появилось отсутствующее выражение, как будто он был больше там, чем здесь, пока Эндрю не попытался вернуть его, окликнув по имени. — Аарон? Его брат слегка вздрогнул, как будто получил пощечину, но достаточно быстро пришел в себя, прежде чем прочистить горло и продолжить с того места, на котором остановился, с еще более явным стыдом в голосе. — Как я уже говорил, она была не в себе почти все это время. Так что сначала я даже не усомнился, когда она впервые начала спрашивать меня об этом. Она… Ей было страшно, и ей было больно, и она сказала… Она сказала, что прошло так много времени с тех пор, как к ней прикасались в последний раз… Она сказала, что сейчас чувствует себя такой отвратительной и нелюбимой, потому что она была лысой, худой и бледной и просто… Просто умирала. Она сказала, что хотела бы, чтобы я заставил ее снова почувствовать себя красивой, чтобы в последний раз перед уходом она почувствовала себя бодрой и живой… А я… Я не собирался этого делать. Может, я и был эгоистичным наркоманом, готовым украсть обезболивающее у умирающей женщины, но я не собирался спать с кем-то, кто думал, что разговаривает со своим бывшим. Я имею в виду, что на самом деле это не было бы согласием, и, возможно, я был сексуально озабоченным подростком, но, например… 30-летняя больная раком точно не была первой в списке людей, которым я бы хотел отдать свою невинность, понимаешь. — Аарон, клянусь Богом, если ты скажешь мне, что ты… — Но потом она произнесла мое имя, — поспешил сказать Аарон, прежде чем снова замолчать. — Что?.. — спросил Эндрю, просто чтобы убедиться, что он правильно понял ситуацию. — Она позвала по моему имени, — повторил Аарон. — Не по имени ее бывшего, не по имени какого-то случайного медработника или кого-то еще, она назвала меня моим именем, взяла меня за руку и держала ее, рассказывая, как много для нее значит, что я всегда прихожу проведать ее… Она сказала, что я — единственное оставшееся у нее доказательство того, что кому-то на этой земле все еще есть до нее дело. И она сказала, что я могу взять не только таблетки, но и буквально все, что захочу, из ее квартиры, если сделаю это для нее. Она сказала, что включит меня в свое завещание и просто… отдаст мне все, если я подарю ей эту единственную вещь. И я просто… Не знаю. Наверное, я чувствовал себя неловко? Она всегда была добра ко мне, а я пытался ограбить ее еще до того, как она умерла, и я… Она знала, кто я такой. Я не знаю, всегда ли она это знала, и все это «принятие меня за своего бывшего» было притворством с самого начала, или она действительно была сбита с толку раньше, но только потом на нее снизошло озарение, или… Я не знаю. Но она знала, кто я такой, и все равно хотела, чтобы я прикоснулся к ней, а я был дерьмовым, ужасным, похотливым, зависимым подростком, которому предложили мой первый сексуальный опыт, бесплатные наркотики и все такое прочее, так что… — Ладно, я правда, правда, не хочу вдаваться в подробности, — Эндрю усмехнулся и подавил рвотный позыв при этой мысли. — А ты их и не получишь, — парировал Аарон. — В любом случае, далеко мы не продвинулись, она все еще давала мне импровизированный урок анатомии о том, как что найти, когда у нее внезапно начались судороги. Я укрыл ее одеялом, позвонил в 911 и оставался с ней, пока не приехали парамедики, чтобы забрать ее… После этого я ее больше не видел… В итоге она осталась в больнице на все время и… И умерла примерно через полторы недели… Но она все равно оставила мне всю свою грязную империю в завещании, как и обещала. Не то чтобы что-то из этого стоило много. Медицинские счета стоят достаточно дорого, и, когда все было сказано и сделано, все, что у нее осталось, это старый дерьмовый диван, который я продал по Крейгслисту, и комод, полный пушистых носков, большую часть которых я в итоге оставил себе, потому что я… Ну, у меня хреново с кровообращением, так что, если я не надену их на ночь, мне будет казаться, что я рискую потерять палец на ноге из-за обморожения или чего-то в этом роде. — Ладно?.. Все еще не понимаю, почему ты решил, что мне нужно это знать. — Потому что никто, кроме меня, не был виноват в том, что я пропустил ее похороны, чтобы снова передознуться в ее пустой квартире. Моя собственная слабость привела к тому, что я попытался ограбить ее, просто чтобы обдолбаться. И долгое время я думал, что это моя вина, что она умерла, все еще не «удовлетворенная» и не чувствующая себя «красивой и живой»… Но потом я кое-что понял, когда в третий раз чуть не схватил передоз. — В третий раз? — спросил Эндрю, широко раскрыв глаза от такого намека. — Ты был в больнице всего дважды, о чем ты говоришь? — Как я и сказал. Никто не знает этой части, — начал Аарон, прежде чем сделать глубокий вдох. — И если я собираюсь рассказать тебе следующую часть, то сначала ты должен мне кое-что пообещать. — Что?.. — спросил Эндрю, задумчиво нахмурив брови. — Что ты не будешь винить себя. Эндрю почувствовал, как кровь стынет в жилах во второй раз за этот день. — С чего бы мне это делать? — сначала он спросил, но потом в его голосе появились неуверенность и страх. — Это было после того, как я вышел из колонии? Это произошло в мою смену, а я даже не знал об этом? Аарон говорил достаточно тихо, чтобы Эндрю услышал «да», которого так и не последовало. Вместо этого его брат просто повторил. — Обещай мне, что ты не будешь винить себя, иначе никогда не узнаешь. Незнание почему-то казалось Эндрю хуже всего, что Аарон мог сказать в следующий момент, поэтому он солгал. — Не буду… Аарон снова на мгновение заколебался, прежде чем отвести взгляд. — Помнишь, когда мы взяли Бойда с нами в Колумбию, ты сказал, что хочешь, э-э, «подтолкнуть его к тому, чтобы он скатился на самое дно», чтобы он действительно завязал навсегда, а не был просто «ходячей угрозой рецидива» или что-то в этом роде? — Да? — Ну… когда ты размахивал перед его носом перспективой получения спидболов, ты не совсем правильно подсчитал весь свой инвентарь… Наркотики просто лежали на столе, а ты был занят тем, что следил, чтобы Бойд не принял слишком много, и, похоже, не замечал, что мне было трудно сказать «нет» чему-то, что было так чертовски легко украсть. — Нет, — Эндрю покачал головой. — Ни за что. Если бы ты обдолбался ебанным спидболом, я бы заметил. Мне все равно, насколько я был занят, я бы… — Я не обдолбался. Я почти. Я взял наркотики со стола, спрятал их на потом, а затем, когда Мэтт начал срываться и появилась Рэнди Бойд, я… — Что, тебе стало совестно и ты выбросил их? — Эндрю догадался. Аарон покачал головой и издал короткий смешок, прежде чем выдать и этот секрет. — Нет. На самом деле это было не чувство вины, а… Она плакала из-за него. Она убирала волосы с его вспотевшего лица, держала его за руку и называла его «своим малышом», и я просто… Это действительно разбило меня, понимаешь?.. Это звучит жалко, потому что так оно и есть, но я правда не привык видеть мать, которой на самом деле не наплевать на своего сына. Я впервые увидел что-то подобное в реальной жизни, а не только по телевизору или где-то еще. Я думал, что «материнский инстинкт» — это что-то вроде мифа. По крайней мере, мне казалось, что это условно. Я думал, что «материнская любовь» — это то, что теряется с возрастом или после совершения достаточного количества ошибок… Но вот она называет взрослого мужчину «своим малышом», даже после того, как он совершил серьезную ошибку, и я просто… Я понял, что она все еще видела в нем своего ребенка, человека, которого она должна была защищать и о котором заботилась, а у меня никогда такого не было… Но у меня было припрятано достаточное количество этих наркотиков, и я был уверен, что если приму их все сразу, то вероятность того, что я когда-нибудь проснусь и мне придется смириться с этой потерей, будет только один к трем. В то время это было чертовски заманчивым предложением. — Тильда реально проебалась с тобой, да? Аарон даже немного посмеялся над этим, прежде чем сказать без тени юмора: — Да. Она проебалась. Она потрепала нас обоих… Она подвела меня своим присутствием, и подвела тебя, отдав, и мы оба выросли без такой матери, как Рэнди Бойд, и это действительно чертовски паршиво. И мне было бы очень легко завидовать этому или использовать горечь моего дерьмового детства, чтобы оправдать свой собственный дерьмовый выбор и поведение, но дело не в этом. Суть в том, что… Я не принимал наркотики, не был под кайфом и не рисковал передознуться в третий раз, потому что я понял кое-что чертовски важное, наблюдая, как Рэнди разбирается с Мэттом и его ломкой. — Да? Что? — Мы были просто детьми, Эндрю, — в голосе Аарона было столько умоляющего отчаяния, что слова казались еще более настойчивыми и важными. — Мне было девять, когда тот мужчина попросил меня сесть к нему на колени, и я был взвинченным подростком, когда взрослая женщина пыталась внушить мне чувство вины и подкупить, чтобы я переспал с ней. Я был ребенком. А ты… Я даже не знаю, сколько тебе было лет, когда с тобой случилось то, что случилось, но я знаю, что ты тоже был всего лишь ребенком… И не важно, какие были обстоятельства. Неважно, был ли ты слишком мал, чтобы вообще понимать, что происходит, или достаточно взрослый, чтобы думать, что соглашаешься на что-то, чего, как ты позже понял, ты никогда даже не хотел. Ты был ребенком… И кто-то должен был быть рядом, чтобы защитить тебя от этого. Кто-то должен был быть рядом, чтобы оплакивать тебя и любить, как бы сильно ты ни облажался. У Эндрю было около сотни едких замечаний, которые он хотел бы высказать в ответ на то, что просто кипело у него внутри. Желание ответить гневом и защититься, и обвинить Аарона в том, что он проецирует на него свои проблемы с матерью, когда они были нежеланными или правдивыми, было непреодолимым. И несмотря на то, что он, вероятно, должен был это предвидеть, это все равно почему-то казалось засадой, и Эндрю не оценил прямую атаку на слабые места в его броне в то время, когда он уже был сбит с толку этим звонком от Хиггинса ранее… Но несмотря на то, что инстинктивно ему хотелось вырываться, кричать и сопротивляться, пока угроза не исчезнет, он ничего не сказал. Он не набросился на Аарона и не велел ему выйти из машины. Он просто сидел и свирепо смотрел на него, пока его брат продолжал свою маленькую (засадную) ободряющую речь. — Это не одно и то же. Я знаю, что это не так. И я не собираюсь сидеть здесь и говорить тебе, что понимаю, что ты чувствуешь, когда я этого не понимаю. Потому что то, что случилось с каждым из нас, отличается по многим причинам, и я это знаю. И я знаю, что это не одно и то же, и это не изменит прошлого, и это действительно равносильно попытке наложить пластырь на оторванную руку, но это лучшее, что я могу для тебя сейчас сделать, так что это то, что я собираюсь сделать… Он уже собирался отпустить саркастичное замечание по поводу того, что Аарон пропустил ту часть, где он говорил о том, о чем на самом деле говорил, но тут суть действительно прояснилась. — Я здесь, Эндрю… Я не твоя мама, но я твоя семья, я твой брат… И я не собираюсь просто исчезнуть от тебя на несколько дней, или обвинить тебя в том, что другие люди пытаются воспользоваться тобой, или бросить тебя разбираться со всем самостоятельно, когда тебе действительно нужна чья-то поддержка… Я не смог защитить тебя, когда ты был ребенком, а ты не смог защитить меня, и теперь этот факт уже не изменить. Но сейчас мы здесь друг для друга. Верно? И это не зависит от условий, это не то, что исчезнет, когда ты облажаешься. Ты это понимаешь, верно? Он попытался разжать стиснутые почти до хруста зубы, чтобы ответить на, как оказалось, риторический вопрос, но Аарон просто рванул вперед до того, как он успел хотя бы вдохнуть полной грудью. — Так что, да, чувак, я собираюсь «позволить тебе выйти сухим из воды», когда ты начнешь вести себя как еще больший придурок, чем обычно из-за дерьмового дня. Потому что я не знаю подробностей, да мне и не нужно их знать, но что бы там ни значил тот звонок от Хиггинса… Ты был всего лишь ребенком, Эндрю. Ты был ребенком, и тебя не защищали так, как следовало бы… И я не собираюсь осуждать тебя за то, как ты себя ведешь и как сейчас справляешься с этим фактом… Я здесь, хорошо? Я здесь, чтобы дать тебе повод не принимать наркотики, повод не искать легких путей, даже тогда, когда это было бы о-очень просто, и даже когда кажется, что это единственный способ взять ситуацию под контроль, над которой ты на самом деле не властен… Понимаешь? Он колебался, не желая приложить усилия для ответа, видимо, на риторический вопрос, просто чтобы еще раз быть перебитым… Но после того, как он досчитал до десяти, то понял, что Аарон в самом деле ждал ответа. — Да… Я понимаю, — сказал Эндрю, а после обдумал все и вытащил из кармана телефон. Он смотрел на циферблат, как ему показалось, несколько часов, но на самом деле, судя по времени, показанному в верхней части экрана, прошло всего около минуты. Он принял решение о двух вещах почти одновременно. Он не мог изменить прошлое, не мог исправить того, что сделали с ним, или с Аароном, или с кем-либо из детей, которые никогда не должны были оказаться в домах, подобных тому, который расследовал Хиггинс… Но сейчас он мог бы быть там, в метафорическом смысле, чтобы попытаться предотвратить повторение подобных вещей с кем-либо из них. Он набрал номер мобильного телефона свиньи, который, к сожалению, его фотографическая память не позволила ему забыть, а затем посмотрел на Аарона до того, как нажать на кнопку набора. — Если ты скажешь хоть слово, я тебя зарежу, — предупредил Эндрю, сверкнув глазами. Когда Аарон вопросительно приподнял бровь, он нерешительно добавил: — Не уходи. Просто посиди здесь и послушай. Договорились? Аарон открыл рот, чтобы что-то сказать, но, похоже, решил отнестись к предложению «ни слова» серьезно и вместо этого просто кивнул. Но, тем не менее, это было согласием, поэтому Эндрю нажал кнопку набора номера и дважды прослушал гудки, прежде чем Хиггинс ответил. — Здравствуйте? — Расскажи мне о детях. Было слышно, как мужчина отвел телефон от лица, словно проверяя, кто ему звонит, а затем снова поднес его к уху и спросил: — Эндрю? — Расскажи мне о других детях, и я назову тебе имя человека, с которым тебе действительно нужно разобраться. Я назову все их имена. И тебе же, блять, лучше сделать что-нибудь с ними, или я разберусь с этим самостоятельно. И тебе не понравятся мои методы борьбы. — Все их… О скольких именах мы здесь говорим? — Мы договорились или нет, Хиггинс? — Хорошо… Что ты хочешь знать?