love me, mister shroud

— И именно поэтому ретеллинг «Семи самураев» Тосифуме получился таким отпадным, понимаешь? Это же просто зашибись, когда.... Идия становился ярче, когда говорил. И его пламя, и его слова. Он горел и не сгорал. Его голос становился волнительно громче. Коре нравилось — даже слишком — слушать чужую речь такой: восторженной, пылкой, не в меру страстной, горячей, нескончаемой, и самое главное — не понятной. Совершенно не ясной для такой, как она. Но пока Мистер Шрауд улыбался столь широко и по-юношески наивно, не размышляя ни о чём ином, кроме собственных же слов, разве было важно, понимает ли Кора хоть что-то? Разбирает ли слова, заумные термины, изящные сравнения, витиеватые обороты? Столь ли значимыми были её недопонимания и заблуждения, если Идия говорил так... открыто, честно, завороженно? И не просто говорил — говорил с ней. О том, что любил и без чего не мог быть. Делился чем-то, что было в его лазурной душе (вновь пафосное сравнение, но в последнее время без него — вовсе никак). Кора нравилось... Нет, уж лучше сказать, что Кора любила слушать чужую речь именно такой — упоённой и полной жажды. Жажды выговориться. И жажды дать ей мелочный шанс на то, чтобы хоть что-то понять. Хотя, Кора и не пыталась утаить, что для неё многое так и оставалась лишь отзвучавшим непонятным словом, которое тлело тёплыми искрами в линии чужих изящных губ; глубокие смыслы были ей не всегда доступны. — Конечно же, мой фавочка — это Камбэй! А как его ещё в ориге сыграл Симура Такаси, ты просто подумай... Идия начинал говорить торопливо. Его голос становился чуть тоньше и выше; звучал так же горьковато-сладко, как трепещущая струна; его чуть сиплый голос напоминал своей изменчивой теплотой его же пылкие искры. Те редкие горячие алые искры, которые всё время норовили укусить Кору за её вздёрнутый нос. Пламя Идии растекалось по обивке софы липким рыжим отблеском. Но не той потрёпанной рыжей медью, какой были окрашены пряди самой Коры, а, скорее, переливами топкой и густой красной позолоты. Замечал ли то́ сам Мистер Шрауд или нет, но рядом с Корой он не редко становился изменчивой химерой: чей текучий огонь пылал неосторожно пышнее, пряно окрашиваясь то в ласковый пунцовый, то в раскованный рыжий. Кора всматривалась во всполохи чужих волос с тихой, неизменной улыбкой. Они сидели немногим ближе обычного на старой софе в старой гостиной. И болтали — точнее, болтал в основном Мистер Шрауд — обо всём и ни о чём. Столь обыденный (теперь) для них двоих вечер. Сегодня не в первый и не в последний раз Кора не особо понимала о чём идёт речь. Ей даже не приходилось «признаваться честно» в том, что она была крайне далека от тонкостей, кажется, японского кинематографа — Идию попросту не волновали такие мелочи. Он говорил, и говорил, и говорил. На одном протяжном дыхании, на одних спёртых рёбрах. Не думая дать ни себе, ни Коре и краткого мига для промедления. Он был восторжен. Ведь, как ни как, не так часто Мистер Идия Шрауд, судя по его же неосторожным словам, мог позволить себе роскошь говорить с кем-то столь открыто, без судорожной утайки. И Коре время от времени нравилось хвастливо и заносчиво думать, что без привкуса кислого страха и тревожащих вязких мыслей говорить о тонкостях кино или старых книгах Идия мог только с ней. Даже забавно, насколько самомнение Коры могло быть одновременно весьма посредственным, не особо-то выразительным, но при том, стоило лишь допустить пару мыслей об их отношениях с Мистером, как самомнение становилось заносчивее и тщеславнее, чем само небо. Забавно, однако. — Мне больше всех зашла арка из середины, когда Камбэй и Горобэй... Идия продолжает свой спешный разговор: он ласково вытягивает незнакомые имена в подобие мелодии, и, кажется, порой переходит на совершенно не ясный для Коры язык; говорит о чём-то столь сложном, путанном и иногда слишком важном. Чужой голос разгорается жарко вместе с пунцовым пламенем путанных волос. И Кора греет свои усталые руки об это вовсе не эфемерное тепло — она чуть склоняется телом к пламени Мистера Шрауда, позволяя себе наглость согреться. Сегодня, Идия — не прочь подобного. Слишком увлечён беседой, чтобы тратить своё внимание на такие бесстыдства. Ему сейчас важнее высказаться и добавить к каждому слову верный, красивый, утончённый жест. Идия ловко жестикулирует белыми кистями, переминая тонкие пальцы. И его речь не просто пылает — она оживает вместе с каждым коротким движением; его речь — напоминает звучание лиры, а его перламутровые руки — перебой разгорячённых струн. — И заключительная серия аниме — что-то вообще за гранью! Знаешь, я бы сказал, что.... И Мистер Шрауд возводит к черноте старых сводов гостиной свои мраморные руки, и его голос взвивается к тонкотканной паутине потолков. Столь восторженный слог, столь неуловимая мелодия. Чужой голос — будто бы пёстрая бабочка, которая порхает вокруг тебя; но протяни ладонь — и не коснёшься. Можешь лишь любоваться, не в силах поймать. Пусть Кора не понимает половины слов. Такое бывает. Не каждый смертный в этом мире может похвастать завидной гениальной эрудицией, какой обладает Мистер Шрауд. Кора вот точно не может. Её познания в культуре и увлечениях — не столь широки, никогда и не были широки. Всю свою жизнь она провела за книгами о временах совершенно иных, нежели «период Адзути-Момояма». И всю свою жизнь у неё не было собеседников, которым было бы что сказать об Аристофане или Менандре. Поэтому... Поэтому она молчит. И слушает, как распускается трепетным бутоном чужой хриповатый голос. Пусть Кора не понимает; это всегда можно исправить, взяв пару книг из местной библиотеки. Не сегодня, так завтра что-нибудь и найдётся на пыльных страницах. Если Идия может выговориться — то всё в порядке. Даже, если для Коры чужой жгучий монолог со стороны и выглядит, как бесконечное и неустанное «бла бла бла». Просто упоённо смотреть на Идию, который по-своему счастлив — стоит всего. Пусть он жарко изливает на неё свои мысли, такие вязкие и тёплые. Кора всегда готова выслушать. И даже готова попытаться понять, отрываясь изредка от любования переливами чужих золотых глаз; понять хотя бы что-то, чтобы её милый и самозабвенный Мистер не так быстро устал от её немой компании. Хотя вряд ли, конечно, он «устанет». Уже часа полтора где-то он говорит, не ожидая ответа. — Ну, так, что скажешь? Кто тебе больше всех нравится? Вопрос Идии — горячий. Он палит его торопливо и несдержанно Коре в веснушчатое лицо, склоняясь округло позвонками в её безмолвную сторону. Слышно тихий стрекот костей и рёбер. Ещё один милый нюанс их бесед, о котором Кора особенно часто любила думать. Не дозволяющей себе и короткого касания ладонь к ладони Идия, такой подчёркнуто осторожный в начале своих слов, всегда сидящий учтиво поодаль, становился вполне себе наглым к концу каждой беседы. Он неизменно подвигался ближе по старой обшивке, и клонил свои сизые губы к губам Коры, выдыхая вопросы, которые не позволял оставлять без ответов. Распустившийся бутон, блёклый и белый, по форме напоминающей чьё-то сердце — таким был Мистер Шрауд. Начинавший их вечер с кротких и смущённых вопросов о том, как прошёл день Коры; и заканчивающий вечер (если не ночь) спорами и громким несдержанным смехом.             Кора очерчивает без ненужного стыда линию чужой улыбки — широкая, голодная улыбка, которая напоминает изгиб перламутрового крыла стрекозы. Жадная ухмылка, горделивая и жаждущая говорить. Как можно отказать столь прелестным смешкам и прищуренным лукаво глазам? Даже, если особо не слушала... — Мне понравился эпизод с родословной Кикутиё, со свитком, — Кора отвечает неторопливо, растягивая слова в улыбку; собственный голос звучит тише, по-кошачьи вкрадчиво, но уверенно. Кора знает, о чём говорит. Ведь даже не понимая — она всё-таки слушала. Даже, если её слух был время от времени переменчив, туманен, и она забывалась в чужом голосе, любуясь жарким алым пламенем волос. — Ой, я так и знал, что тебе понравится именно он. Тебе всегда нравится какая-то фигня, — Идия глумливо смеётся, и его голос, чуть хриплый, походит на новый аккорд сладкозвучной лиры. — Хотя, я, конечно, могу понять твою позицию: у Кикутиё есть свои очевидные драматургические плюсы, как у персонажа. Вот хотя бы.... Кора улыбается тоже, правда, не столь воодушевлённо. Как ни как, ещё час бесед о самураях и «аниме» — не совсем то, на что она рассчитывала в этот вечер. С иной стороны, лучше уж так, чем очередной «экзамен» древнегреческого в исполнении Мистера Шрауда.