virtue

      Юнги с облегчением выдыхает, когда спустя почти двадцать два часа они с Тэхёном щурятся от встающего солнца на самом восточном острове Маврикий — Родригес айленд. До виллы Хосока ещё полчаса ехать на машине, однако это уже больше, чем душный аэропорт Сеула и салон лайнера, даже если в первом классе. Альфа позади него с кем-то говорит по телефону, а Юнги, оглядывая окрестности, вдыхает уже наполненный океанской солью воздух. И всё же предложение хёна не было безумным — в сравнении с холодной и промозглой Кореей остров в океане кажется сладким десертом после нелюбимого блюда. Юнги же — существо теплолюбивое, потому встающее и обещающее тепло на день солнце его донельзя радует.        Они покинули зал торжеств в два часа ночи. Гости почти все разошлись, Намджун исчез с мероприятия после очередного звонка, Ниши и Чимина не было видно, а Чон так же испарился. И это всё не даёт покоя Мину, словно за их с Тэхёном спинами происходит нечто странное. Конечно, с большей вероятностью, Тэ в курсе происходящего. Процентов на восемьдесят Юнги уверен — вся ситуация плотно связана с Нуарами, с которыми в последнее время всё больше и больше столкновений. И становятся они всё опаснее.        Полёт ему не запомнился. Не было восторженного желания смотреть в иллюминатор, не было интереса к однотипным фильмам в салоне крылатой машины — Юнги летает за границу не первый раз и даже не десятый. Однако… это его свадебное путешествие с Тэхёном в качестве супруга. И потому, обернувшись на альфу, который со сведёнными к переносице бровями что-то жёстким тембром произносит в телефон, так, что даже вены на шее вздуваются, Юнги вздыхает. Они договорились: на острове их не касаются дела Сайоны. Монстр сам дал добро на то, чтобы Ви как следует отдохнул с молодым супругом, пока не ввязываясь в борьбу. Но нечто внутри Юнги подсказывает: всё будет не так просто. Ви — тесно сплетённый с организацией второй сын. Защитник, командир, правая рука Намджуна. И, вероятнее всего, либо Тэхёна будут дёргать, либо их медовый месяц закончится раньше предполагаемой даты. Уж слишком ситуация остра.        Он, схватив свой чемодан за ручку, переключается на встающее солнце Маврикия и разницу часовых поясов, от которой дико клонит в сон. Сказывается ещё то, что они почти не спали с самого кануна свадьбы и по дороге сюда, но Юнги держится стойко и уже направляется к пожилому таксисту, дремлющему в салоне своего автомобиля у аэропорта. Но не успевает омега приблизиться к машине, как его перехватывает Заир — правая рука Тэхёна, чаще всего находящаяся в тени самого альфы, чтобы не привлекать слишком много внимания и из тьмы помогать Тэ с делами.        — Господин Мин, — лучезарно улыбается смуглокожий альфа своими белоснежными идеальными зубами. Карие миндалевидные глаза сверкают над солнцезащитными очками — один из них пересечён тонким шрамом. Где Заир его получил? — Что это вы делаете?        — Хотел поймать такси, — бубнит недовольно Юнги, оглядывая альфу. Тэхён не мог поехать куда-то без своего сопровождения. Если пораскинуть мозгами, пусть те сейчас довольно туго соображают после перелёта, то в распоряжении Тэхёна вероятнее всего человчек десять как минимум. Альфа не покидает пределов страны без своих парней, и остров, где они с Юнги должны провести медовый месяц — не исключение.        С одной стороны Мин может понять его тревогу, с другой ощущает неловкость из-за того, что даже сейчас за ними обоими незримо будут следовать по пятам подчинённые Сайоны. С третьей стороны Юнги из-за усталости и сонливости начинает злиться и раздражаться.        — Господин Мин, — с терпением, будто говорит с малым ребёнком, произносит Заир. Он — иранец, которого под крыло в Корее взяла Сайона, — мы арендовали машину. Такси вам не понадобится.        И альфа отходит на шаг, тут же услужливо открывая пассажирскую дверцу спереди, чтобы Юнги забрался в красивый изумрудный порш. Омега смеривает подчинённого Тэ взглядом, но от усталости не чувствует спины. Словно он не в самолёте сидел, а мешки тягал, ей богу… И всё же забирается в салон, оставляя на Заира свой чемодан. Тэхён тем временем заканчивает разговор и быстрыми размашистыми шагами приближается к автомобилю. Заняв место рядом с Юнги, ловит его смурной взгляд тут же.        — Устал? — тихо и хрипло интересуется он, на что Юнги вздыхает. — Каприза.        — Твои люди будут с нами двадцать четыре часа в сутки? — с налётом раздражения спрашивает омега, скрещивая руки на груди. В зеркале заднего вида можно заметить, как Заир грузит их сумки в просторный багажник машины.        — Мы не можем остаться совсем беззащитными, — спокойно отвечает Тэ и заводит тут же начинающий урчать двигатель. Авто трогается с места, а в навигаторе уже выстроен маршрут до виллы. — Ты не заметишь их. Они будут на территории виллы, но у всех приказ не попадаться тебе на глаза.        — Уже поздно об этом говорить, — устало потирает омега переносицу, кажется, из-за перелёта он становится слишком капризным. — Я ведь знаю об их существовании.        Тэхён осматривает его терпеливым, даже в некоторой степени насмешливым взглядом. Он будто потешается над детскими капризами Юнги и не воспринимает их всерьёз.        — Сколько человек? — Юнги понимает: не хочет слышать правдивый ответ, но, не зная, не сможет уснуть.        — Пятнадцать, — негромко отвечает Тэхён, и его голосу вторит голос певца на иностранном языке, льющемся из колонок авто, пока альфа включает радио.        — Зачем столько? — ошарашено спрашивает Мин, округляя глаза.        — Так надо, каприза, — уходит Тэ от ответа, и Юнги отворачивается. Он слишко устал, чтобы быть терпеливым, серьёзным или понимающим.        По дороге к вилле Юнги отрубается. Его голова оказывается прислонена к стеклу, медленно нагревающемуся из-за вставшего солнца и тепла тела омеги. Он с усилием разлепляет веки и часто моргает в попытке проснуться, пока Тэхён просто сидит, опершись локтем на руль, и наблюдает за ним.        — Готов к началу нашего медового месяца? — спрашивает он, а волнистые, лишённые стайлинговых средств после церемонии волосы покачиваются из-за лёгкого бриза, врывающегося в распахнутое окно авто.        — Готов, — шёпотом отвечает Юнги, не в силах оторвать от него взгляда. Тэ только ухмыляется и вытаскивает ключи из замка зажигания.        Юнги не видит убранство виллы, ему абсолютно всё равно на то, насколько изсканный бархат обивает диван, ему плевать на тёмный паркет и большую светлую столовую зону. Первое, что бросается ему в глаза — океан. Они прямо на берегу океана. Издалека ещё он становится заметен, и омега, увидев сверкающую отбликами голубую поверхность воды, бросает свой чемодан прямо посреди комнаты. Он распахивает французские двери в пол, которые тут же ведут на песчаный пляж, и разувается. Ощущать песок между пальцами ступней — волшебно. Вдыхать соль, наполняющую воздух — ещё более восхитительно. За всеми последними событиями Юнги и не понял в полной мере, насколько устал. Он останавливается в нескольких шагах от воды и просто зажмуривается.        Бредёт он на звук океана, медленно перебирает ногами по рыхлому песку, пока кончиков пальцев не касается вода. И омега улыбается. Она прохладная, но от этого так приятно простреливает электрическими импульсами тело, что не радоваться не получается. И Юнги застывает, позволяя ногам утопать в плотном тяжёлом песке, а солёной воде мочить его ступни.        Горячие руки прикасаются со спины, вынуждая вздрогнуть и вынырнуть из мыслей, потому что Юнги слишком глубоко погрузился в себя. Он оборачивается, когда Тэхён, всё ещё стоя сзади, устраивает на его плече подбородок, тоже устремляя взгляд на океанскую гладь. Прекрасно. Умиротворение сперва опрометчиво затапливает душу омеги, а после является взволнованная дрожь; она пересекает всё тело и концентрируется в кончиках вдруг холодеющих пальцев. Они с Тэхёном поженились. Это — их свадебный отдых. И они здесь одни на целой вилле. Если, конечно (при этом хочется усмехнуться), не считать пятнадцати вооружённых сто процентов до зубов альф из Сайоны. Но это можно счесть за мелочи, если они не станут показываться на глазах омеги и рушить идиаллистическое ощущение одиночества на двоих.        После волнения и сопровождающего его холода в пальцах приходит обжигающее взбудораженное чувство. Юнги вполне осознаёт, чем заканчивается свадьба, и это — не медовый месяц. Теперь Тэ прекратит сдерживаться. Теперь их обоих ничто не сможет остановить, и Юнги, вообще-то, давно не хотел, чтобы альфа сдерживал свои желания, однако тот слишком упёрт, чтобы нарушить данное слово.        Альфа подхватывает его ладонь и потирает указательный палец, на котором сверкают помолвочное и обручальное кольца, словно тоже думает о том же самом. Юнги смущённо прикусывает губу и касается щекой чужой. И словно они впервые дотрагиваются друг до друга — нервные окончания на пределе, вся кожа, каждый её миллиметр становится чувствительным донельзя. Сказывается ещё и при этом граничащий на краю сознания эструс — Юнги сейчас чувствительнее, чем обычно, эмоциональнее. Они молча стоят ещё несколько минут, прежде чем Тэ, держа руку омеги, целует его в шею.        — Смена часовых поясов это ад, — хрипло посмеивается он, сощуриваясь. — Думаю, мы имеем право лениться и прямо сейчас отправимся в кровать.        И после этих слов альфа вдруг подхватывает охнувшего Мина и, вынуждая песок взмыть в воздух от резкого движения, разворачивается к вилле.

***

       Чимин смотрит на мужа, стоя на середине лестничного пролёта, ведущего на второй этаж. Алкоголь от вспыхнувшего ощущения опасности просто мгновенно испаряется из орагнизма, омега трезвеет и едва ли может толком расставить мысли в голове. Ниши не должен был вернуться. Его должны были повязать полицейские. Но муж, как назло, стоит в фойе и гневно взирает на Пака.        — Что-то случилось? Ты убежал с мероприятия, — Чимин силится придать своему голосу недоумения, а не страха, которым сейчас пресыщен. Он понимает: приближаться к Нишинойе сейчас то же самое, что бросаться на колючую проволоку под нешуточным напряжением.        Альфа же, игнорируя вопрос мужа, подходит ближе. Каблуки его туфель гулко отстукивают по мрамору прихожей зоны фойе, пиджак в районе плеч намок из-за снова срывающегося снега за пределами дома. Чимину же хочется шагнуть назад — он буквально всеми порами ощущает исходящую от Ниши опасность.        — Мои люди должны были уничтожить последние документы после продажи предприятий Чону, — голос Ниши кажется низким, севшим, словно тот долго безысходно орал. Это может быть правдой, Чимину ли не знать, каким вспыльчивым бывает этот человек. — Они только начали избавляться от документов, как вдруг заявилась полиция. Представляешь? Словно детектива, который приехал, чтобы заполучить доказательства моей причастности к нарторговле, навели с невероятной точностью на мои бывшие предприятия. И… Чон не пострадает, а я сяду в тюрьму. Если доживу до неё стараниями твоих братьев.        Чимин всё же пятится. В глазах Нишинойи читается гнев, и ярость эта так велика, что кажется — ещё немного и особняк вспыхнет, рванет красно-оранжевой вспышкой пламени, уничтожая всех и всё внутри находящееся.        — Но как мог детектив Хван поймать твоих ребят? — голос подводит Чимина. Все его инстинкты внутри вопят с такой громкостью, что в ушах это отражается невыносимым писком сломанной аппаратуры. — Ты думаешь, среди твоих людей есть предатели?        Нишинойя тяжёлой поступью оказывается уже на второй ступеньке. Их с Чимином разделяет лишь семь, а омеге попросту некуда бежать. Попробует побежать сломя голову прямо сейчас — считай признался сам в сотворённом. Не побежит — Нишинойя, если не догадался, выместит на нём гнев. В любом из вариантов — Чимин проиграл. И по взгляду супруга он может понять: Нишинойя о чём-то подозревает. Возможно, поймал кого-то, возможно, отследил звонки, возможно что угодно, чёрт возьми. Пак осторожно разворачивается, спина его прямая, словно палка, и оказывается боком к мужу. Он деланно пошатывается, словно перепил, и хватается пальцами за перила из тёмного изящного дерева, чтобы оттолкнуться и побежать, если Ниши к нему кинется. Сейчас, именно в эту минуту, Чимин всем нутром чует, что простыми ударами дело не закончится — Ниши убьёт его. Ниши вернулся в особняк, желая сомкнуть на шее супруга ладони и сломать ему шейные позвонки, обрывая никчёмную жизнь.        И не будет ничего после, месть не удастся. Возможно, Ниши прикончат братья, хотя бы Тэ будет мстить за его гибель, но Чимин этого не увидит. Ощущение дыхания смерти на шее вынуждает кожу на спине покрыться неприятными склизкими мурашками, Чимин весь напряжён, словно тетива, готовая к выпуску стрелы в пространство. Ещё два шага мужа — и омега бросится бежать. И если понадобится, он не отдастся в руки изуверу, а выбросится из окна, надеясь и молясь, чтобы просто мгновенно умереть. Лишь бы не от его рук.        — Знаешь, — угрожающе тянет Нишинойя. — Почти никто не знает, где собираются мои люди. Никто не знал, что я собираюсь уничтожать документы, Чимин. Никто, кроме Чона, — тон альфы становится ещё ниже и ещё более похожим на чудовищный, а Чимина пронзает ударами тока по всей линии позвоночника. Он проебался. Он очень крупно проебался. — Только Чон Чонгук знал, что после заключения сделок я буду уничтожать все побочные предприятия, связанные с наркотиками. Что они будут поглощены большими компаниями и благотворительными фондами, чтобы замести следы. И, — Ниши выдерживает драматичную паузу, становясь на ступеньку выше и тем самым оказываясь ближе к Чимину, который окаменел от ужаса, понимая, что натворил. Он буквально подставил себя и Чонгука собственными действиями. Если узнает Намджун, всё будет кончено. — Чимин, — зовёт Ниши почти ласково, в ласке этой ядовитая опасность и издёвка. Ниши почти ухмыляется от тщетного чувства превосходства, — только ты знаешь расположение моих ангаров. Только ты мог понять, в каком именно будут уничтожаться документы.        Нишинойя поднимается ещё на ступеньку, и тело Чимина испещряет дрожь. Он, остекленевшими глазами обведя супруга, пытается сдвинуться с места. Альфа же хищно, всё поняв, смотрит в ответ. И Пак срывается с места, едва ли не скатываясь обратно кубарем по лестнице. Он, задыхаясь и пошатываясь от шока, бежит прочь, надеясь спрятаться. Его гардеробная не подойдёт — это буквально ловушка без окон и дверей, потому омега бросается в спальню. Там он может спрыгнуть с балкона. Нишинойя даже не торопится за ним бежать, тяжёлая поступь мучителя слышится извращённым эхом по всем комнатам, смешивается с бешеным биением сердца Чимина.        Пак влетает в спальню и пытается закрыть за собой дверь дрожащими пальцами. Ему конец. Ниши убьёт его и предоставит братьям доказательства его предательства. Или же будет издеваться, а после отдаст на суд Сайоны. И в любом случае за предательство группировки третьего сына Сайоны ждёт смерть. Защёлкнув замок, Чимин едва успевает отойти на два шага, прежде чем на дверь обрушивается первый удар. Он должен сообщить Чонгуку. Ему уже крышка, никто ничего не успеет сделать и помочь омеге, да и подавно — ему не отбиться. Ниши чудовищно силён, а Чимин всегда впадает в ступор от его агрессии. Но Чонгука предупредить нужно. Пусть берёт Нуаров и бежит к чёртовой матери из Кореи, оставаясь под мощной защитой Калантай.        Омега едва достаёт телефон, как вдруг дверь ломается под напором альфы. Он не успевает ни позвонить, ни отправить сигнал SOS Жану, как Ниши фурией приближается к нему.        — Влюбился, как малолетка, да? — Рука — жилистая, испещрённая венами — смыкается на глотке Пака. Тот, успев спрятать телефон в брюки, хватается за его запястье и царапает короткими ногтями кожу, оставляя красные вздувающиеся полосы на смуглой коже Нишинойи. — Оказался готов предать меня и своих блядских братьев, так сильны твои чувства, правда?        Ниши с размаху швыряет Чимина в сторону шкафа, и омега, врезавшись в жалобно скрипнувшую дверцу, теряет на секунды способность дышать. Этого хватает ублюдку, чтобы снова нависнуть над пытающимся встать на ноги Паком.        — Я даже подумать не мог, что у тебя хватит смелости так поступить, — с язвой усмехается Ниши. — Я думал, что за десять лет искоренил твою личность. Но ты хваткий, ты столько выжидал, чтобы мне отомстить, да? А тут такой удобный вариант. И что, думал, будто он за тебя горы свернёт только потому, что у тебя есть дырка в заднице? — слова больно бьют поддых, Чимин старается не сдвинуться с места и выжидает.        Цепкий взгляд карих глаз ловит тяжёлую металлическую статуэтку лошади неподалёку от шкафа, стоящую на комоде. Это может быть шанс уловить хотя бы секунды, чтобы оторваться от мужа и предупредить Чонгука. Думал ли прежде Чимин о том, что закончит так — погибнув от рук своего давнего истязателя? Он, задержав дыхание, бросается к комоду, чтобы схватить единственное, что подходит под описания средства обороны, но тяжёлая ступня Нишинойи врезается ему в поясницу, едва ли не срывая с губ болезненный стон. Чимин валится на пол, ударяясь грудью и плечом о злосчастный комод, сжимается в комок, чувствуя, как саднит ушибленные, избитые места. Закрывает голову рукой, пока Ниши стоит над ним, злорадно ухмыляясь.        — Но ты не так умён, как считаешь, Чимин, — грохочет в пульсирующем болью черепе. Омега едва дышит сквозь стиснутые зубы. В мыслях из раза в раз звучит только «ненавижу».        Он ненавидит Нишинойю. Он ненавидит себя, потому что ошибся и всё затянул. Он ненавидит Намджуна, продавшего его в счёт выигрыша Сайоны. Чимин сейчас ненавидит всё, что только можно и нельзя. Он ненавидит и саму ненависть, сплошь поглотившую его внутренности и разум, она позволила душе и мозгу разлагаться. Если бы не это жгучее чувство, Чимин бы так сильно не ошибся, он сам виновен в своём проигрыше. Глаза едва ли не краснеют от напряжения и злости, и когда Ниши склоняется над ним, чтобы схватить за волосы, омега с криком поднимается и выставляет руку вперёд. Тяжеленная латунная статуэтка заезжает Нишинойе прямо в лицо, и это оглушает альфу, что даёт Чимину десятые доли секунды форы. Он не выжидает: из последних сил бросается прочь, стремительно летит по лестнице, но на последних ступеньках спотыкается и летит кубарем вниз.        Удар спиной о мрамор лишает его заветных, жизненно необходимых секунд, но Чимин в них вцепляется зубами и буквально ползёт по фойе в сторону выхода. Он уже слышит зверски яростные шаги мужа, который преследует свою давнюю желанную добычу. Пак не удивится, если кто ему скажет, что Ниши мечтал убить его с первых же секунд, как только их объявили супругами. Кровь струится из разбитой в падении губы, всё тело адски болит от того, как омега то и дело ударялся, но дрожащими пальцами ему всё же удаётся нажать чёртову зелёную кнопку вызова, прежде чем торопливо засунуть смартфон в нагрудный карман.        Его рывком хватают за ногу и грубо дёргают. Уже изрядно истрепавшийся, он скользит по гладкому мрамору на полу, брыкается из последних сил, но Ниши непреклонен — он тащит Чимина в сторону вычурной ненавистной гостиной.        — Уёбок! — выкрикивает Пак, стараясь лягнуть мужа или ухватиться хоть за что-то, но всё выскальзывает из рук — и ножки столика, и порог. — Господи, как же я мечтаю, чтобы ты сдох следом за мной, сука.        Нишинойя сумасшедше смеётся, оборачиваясь, он прочёсывает лицом Чимина ковёр и швыряет его в сторону кресёл, в одно из которых Пак и врезается рёбрами. Его оглушает болью явно треснувших от такого удара костей, ему нечем дышать, глаза наливаются темнотой и кровью.        — Мне нужно было придушить тебя ещё тогда, когда ты пошёл жаловаться своему ебанутому братцу. Но его ебанутость сыграла мне на руку, — скалится альфа, присаживаясь рядом с едва дышащим от боли омегой. — Он просто ничего не сделал, представляешь? Потому что ты не имеешь никакой ценности, блять. Ничто, пустая дыра в пространстве, Чимин, ты был дырой, ты ею и остался, непригодный ни для чего, кроме как быть красивой блядью рядом, которую приятно трахать. Да и трахаешься ты так себе, давай будем честны. Но твоё предательство не будет прощено. Ты будешь мучиться, пока я не решу, когда ты сдохнешь.        Чимин, собирая последние капли воли в теле, плюёт в лицо мужу кровавой слюной. Он дико начинает хохотать, словно умалишённый, из красивых даже с лопнувшими капиллярами глаз струятся горькие, безумные слёзы.        — Да пошёл ты, — хрипло шепчет он, плача и смеясь, — ты сдохнешь следом за мной. Ты сдохнешь в муках, ублюдок, за то, что сделал со мной за эти годы. Тебя не оставят в покое, тебе не дадут умереть легко.        Нишинойя оскаливается снова, поглаживая припухающую от ударов щёку омеги, а от этого движения становится тошнотворно.        — И кто, по-твоему, будет за тебя мстить, Чимин? Для кого ты можешь представлять ценность? Для Чонгука? — голос его так и пресыщен издёвкой, а слёзы уже стынут в жилах омеги вместе с кровью. — Для Нуаров, с которыми вы связаны? А ведь вы связаны, иначе и быть не может. Ты пошёл на такое-е, — тянет гласные он, пока Чимин силится подняться с пола, его рёбра иссекает чудовищной болью сломанных костей. — Ты лёг и под главаря Нуаров, так ведь? Тебе больше нечего дать, кроме собственной задницы.        Пак въезжает головой в подбородок Ниши, и того откидывает назад, однако омеге не удаётся долго устоять на ногах из-за головокружения — его швыряли так сильно, что он не единожды бился головой и, кажется, получил сотрясение.        — Я бы продал её ещё тысячу раз, только бы увидеть, как ты умираешь, — срывается на крик Пак, дико смотря на Нишинойю широко распахнутыми глазами. — Я бы лёг под тысячу мужчин, только бы они воткнули в тебя столько ножей, сколько есть у каждого. Я бы под поезд лёг, если бы только это гарантировало твои муки, сукин сын.        Нишинойя, утирая кровь, стекающую из уголка рта, гневно поднимается на ноги, а Чимин на своих едва ли может стоять ровно, и то лишь за счёт адреналина, сейчас шпарящего в крови. Он, видимо, больше не желая играть, в секунды подлетает к омеге, сразу же хватает его за шкирку и впечатывает в живот кулак. Чимин, словно выброшенная на берег рыба, хватает ртом воздух из-за удара, а после не успевает среагировать, когда жёсткие костяшки врезаются в его скулу, проскальзывая по переносице.        — Мы с тобой умрём, — хрипит между ударами альфа, пока Чимин оседает и заваливается на испещрённый каплями крови дорогой ковёр, из его носа, из уголков губ струится кровь, капает и капает на пол, — только вместе, Чимин. Я заберу тебя с собой в ад. И там будем лишь мы с тобой, потому что ты — моё отражение.        Альфа швыряет омегу, пнув как следует ногой, и из глотки вырывается жалобный скулёж боли. Он избит слишком сильно, кажется, Ниши сломал ему ещё несколько рёбер и руку, так сильно те болят. Глаза начинают заплывать, и Чимин ничего не видит, дышать почти не получается из-за саднящих спазмов в груди и животе. Судорожно и поверхностно вздыхая через нос и рот поочерёдно, Пак скулит, потому что чувствует — он вот-вот умрёт. Ещё пару ударов, попадание в голову и Пак Чимина не станет. Ниши, вытерев уже подсыхающую корочку крови на губе, приближается, намереваясь добить мужа, а Чимин уже даже не в силах сопротивляться. У него не было пистолета в момент возвращения Нишинойи, не было оружия и в спальне. Смерть не просто на пороге, она костлявыми пальцами обнмает Чимина сзади, у неё красивое и холодное лицо, а ещё чёртовы чёрные, дёгтевые глаза, которые Пак ненавидит всей душой. И даже на ненависть почти не осталось сил. Он готов умереть? Вот так просто сдаться?        Но откуда ослабшему избитому омеге взять сил для борьбы? В его теле изломаны кости и порваны сосуды, его глаза почти слепы из-за отёка, его кожа треснула и лопнула, выпуская кровь. Чимин устал. Он настолько устал, что думает, будто станет проще, если Ниши всё же его прикончит. И тогда всё закончится.        И тогда виновные останутся безнаказанными.        Мысль прошибает отвратительным током, придавая крохотную толику сил. Их слишком мало, чтобы победить истязателя, но хватает, чтобы слабо впиться ногтями с запёкшейся под лунками кровью в чужое лицо. Он слышит крик мужа, когда впивается и разрывает ногтями кожу на его щеках, и это придаёт ещё больше сил. Но один хлёсткий удар ногой отшибает всякую возможность. Чимин снова на полу, едва дышит, нет сил даже скрутиться в комочек и сгруппироваться от ударов. Он просто слепо через щёлки опухших избитых глаз смотрит на свою погибель. Нишинойя сейчас его убьёт.        — Готов встретиться с отцом? — ухмыляется Ниши, припоминая Союна — бывшего главу Сайоны.        — Как бы ты не встретился со своим раньше, — раздаётся яростное сзади, и Ниши отлетает вперёд, врезаясь в потушенный камин.

***

       Хосок упирается ладонями в руль своей машины и опускает глаза. Он никогда бы не хотел оказываться в этом месте и встречаться с этим человеком, но он обещал, и если бы омега не явился, Ассоль бы нашёл, как с него спросить. Он бы заявился к Намджуну просить то, что ему должно принадлежать, ведь младший брат Хоби всегда был непомерно жаден.        Ему удалось ускользнуть из-под носа супруга, на которого Чон по-прежнему в ярости. Он был с Сокджином. Он спал с Сокджином. Возможно, Сокджин носил под сердцем ребёнка Намджуна, о котором так грезил сам Хосок, и от этого становится больнее. Быть может, Сокджин уже мёртв стараниями парней Ассоль, кто знает? Хоби искренне надеется, что его тело уже начинает разлагаться вместе с чёртовым ребёнком внутри, настолько силён его гнев.        Выйти из салона придётся: у входа в старый клуб на окраине уже стоят несколько альф брата в форменных куртках мелкой группировки «Вознесение». Они ждут, они знают, кто таков Чон Хосок и к кому он приехал. Потому, подняв воспалённые после бессонных ночей глаза, омега вздыхает и поправляет идеально уложенную чёлку, прежде чем вынуть ключ из замка зажигания и коснуться ручки на дверце. Он должен покинуть автомобиль. В кармане лежит припрятанный кольт, потому что Хосок один раз уже остался безоружным рядом с этим чудовищем, и собственный младший брат в следствии грязно трахал его на полу родительской кухни, не обращая внимания ни на скулёж, ни на рыдания омеги. Больше Хосок не хочет, чтобы это повторялось, больше подобного не допустит.        Он дёргает проклятую ручку и с выдохом покидает автомобиль. Горделиво выпрямляет спину, распрямляет плечи, спрятанные под кремовой кожаной дублёнкой, а после, словно модель на подиуме, вышагивает к грязному обшарпанному зданию старого блядушника. Прошествовав мимо парней «Вознесения» с гордо вскинутым подбородком, омега позволяет провести его внутрь — в темноту затхлого воздуха, пресыщенного запахом дешёвого алкоголя и кумара табака и не только. Его ведут и ведут, вынуждают подняться на второй этаж и проводят в комнатку без окон. Лишь желтоватый свет тусклой люстры-плафона над головой.        Ассоль сидит на краю стола, второй ногой, обутой в тяжёлый ботинок, упершись в явно видаший виды пол. Он тут же оборачивается к Хосоку, и омега замечает шрам, оставшийся на брови младшего после того, как Намджун его избил. Он изменился, постарел буквально за прошедшее время, тёмные волосы отпущены и уже достигают плеч. Ассоль растягивает полные губы в улыбке, словно хищник радуется забредшей в его сети добыче, и по телу Хоби непроизвольно бегут опасливые мурашки.        — Хён, — баритоном произносит альфа, тут же зажимая тлеющую на середине сигарету в зубах, чтобы затянуться, — я так рад тебя видеть. Сколько мы не виделись? Почти три года, да? Ты так изменился, но по-прежнему великолепен.        Хосоку его комлименты до лампочки. Всё тело омеги напряжено до предела, мышцы кажутся стальными, но в организме скопилось столько усталости и боли, что конечности движутся малость заторможенно.        — Джукён, — назло омега произносит давно запрещённое между ними имя младшего брата и уже готовится столкнуться с его злостью, но вопреки предположениям Ассоль не реагирует с прежней агрессией.        Альфа лишь тушит недокуренную сигарету в пепельнице на столе и с долей ностальгии улыбается.        — Меня так давно никто не зовёт. Лишь только ты остался их тех людей, кто позволял себе произнести это имя.        — Я не собираюсь вести с тобой светских бесед и вспоминать детство, — отрезает Хосок. Из-за усталости он становится раздражительным, ему не нравится клоповник, куда его притащил брат, ему не нравится находиться с собственным насильником в одной комнате.        — Ладно тебе, мы так редко встречаемся, — словно не слыша слова омеги, произносит Ассоль, а бровь его, какую пересекает розовый маленький шрам, нервно дёргается. — Можно ведь уделить мне эти проклятые полчаса, правда?        Хосок поджимает потрескавшиеся, но всё ещё мягкие губы. Он осторожничает, к альфе не приближается, но и не отшатывается, чтобы не показать собственный страх перед Джукёном, когда тот подходит к тумбочке и хватает бутылку коньяка. Наливает в явно грязные стаканы алкоголь и, подхватив оба, приближается к Хосоку. Тот держит одну из ладоней поблизости к внутреннему карману, где покоится пистолет. Едва ли прошло пару дней с тех пор, как ему сняли гипс, и прежде сломанная рука ещё побаливает и плохо его слушается.        — Выпей со мной, хён. Ты ведь обещал исполнить мои просьбы. Это просто время, проведённое с семьёй, — с издёвкой произносит Джукён, и Хоби поднимает на него уставший взгляд.        Он принимает стакан с коньяком, смотрит за тем, как Ассоль отпивает, но сам не решается сделать глоток. В стакане может быть что угодно, и Хо не смеет рисковать, если не хочет потом очнуться в подвале снова изнасилованным. Джукён же кивает на стулья неподалёку от стола, на котором прежде восседал.        — Лишь полчаса, Хоби-хён, — вкрадчиво говорит брат, и бровь его снова нервно дёргается.        Его поза так и кричит о деланном, явно надуманным превосходстве. Словно гиена, нависающая над раненым львом, Джукён прекрасно себя чувствует от того, что старшему брату понадобилась помощь и с него есть, что поиметь. Хосок же себя чувствует бессильно униженным, но ничего поделать не может. Ему было до зубовного скрежета необходимо избавиться от Сокджина, он хотел видеть боль и унижения этого человека, он хотел ему показать, что для Чон Хосока не существует ни ограничений, ни моральных принципов. Он всей своей душой желал видеть чужой страх и отчаянье. И добился этого. Однако любое такое действие требует платы: физической или же моральной. И Хосок осознаёт, что пришло время расплачиваться по счетам с заёмщиком.        Он, не показывая ни единой эмоции, бушующей внутри, присаживается на скрипнувший старый стул, Джукён хищно наблюдает за каждым малейшим движением омеги, прослеживает даже то, как опускается и поднимается его грудная клетка от дыхания. Алчный, сумасшедший, омерзительный. Тот, в ком Хосок старался до последнего отыскать хотя бы проблеск света, но лишь беспомощно опускал голову в бочку с беспроглядно чёрной смолой — ни лучика солнца, ни глотка кислорода. Даже такое соседство в одном помещении, Хосок ощущает, отравляет его изнутри и делает больно накатывающими, не желающими останавливаться воспоминаниями.        — Для чего тебе было избивать того парня? — Конечно, Хоби осознаёт, что парни Джукёна уже вовсю доложили главарю захудалой группировки о том, что происходило на пустыре. И ещё он без сомнения понимает, что младшему просто необходимо поиграть на слабостях омеги.        Надавливать на свежие, едва ли рубцующиеся раны пальцем и давить до такой степени, пока кожа не лопнет снова и не польётся алая кровь. Джукёну нравится делать людям больно, он больной на всю голову, и этому нет никаких оправданий. Жестокость у этого альфы в крови и в каждой поре.        — Личные причины, — безразлично отвечает Хосок, хотя в груди свербит от боли. Нет ни капли сил, чтобы удерживать на лице жизнерадостную маску. Быть может, за пределами этого гадюшника Хосок бы ещё смог нацепить маску благосостояния, но не в закуренной, грязной комнате с младшим братом наедине.        — Да, да, парни что-то говорили, — отпивает ещё глоток коньяка он, с голодом скользя взглядом по стройным ногам омеги. — Твой муж изменяет тебе и трахал того паренька. И ты решил проблему радикально. Они хорошо его приложили, видимо, после будут искать останки.        — Молись, чтобы было так, иначе и ты, и твои ребята окажутся конченными ничтожествами, — ровным голосом выдавливает из себя Хосок, исподлобья глядя на сидящего напротив брата.        Джукён только усмехается чему-то в словах Хосока и отставляет стакан. Тот же прослеживает движения альфы, напрягаясь всем телом, если понадобится защищаться.        — И что ты хотел получить от этой встречи? — устало трёт Чон переносицу. — Ты думал, я тебе в ноги упаду в благодарности? После того, что ты со мной сделал?        Джукён поджимает губы и яростно уставляется на старшего брата, словно не желал, чтобы хоть мельком было упомянуто произошедшее с ними так давно, но болящее в сердце омеги по сей день, будто наголо воткнутые иглы. А Хоби не собирался молчать. Он будет нападать первым, чтобы качественно обороняться.        — Я лишь хотел встретиться, не устраивай тут драму, — а вот и привычное раздражение, плавно и быстро перетекающее в искреннюю злость.        — Я не устраиваю, — посмеивается Хоби, подпирая скулу рукой, — а лишь хочу знать, зачем ты хотел со мной встретиться. Снова думал схватить своими грязными руками? Или прошлого опыта для тебя оказалось мало?        Джукён моментально вспыхивает яростью и швыряет стакан в стену, но Хосок даже не вздрагивает. За три года в Сайоне он почти перестал бояться и отвлекаться в подобных ситуациях. Наблюдая за Намджуном, он понял, что роковой ошибкой может стать даже моргание в неподходящий момент. Такие люди как Намджун и Джукён, не упустят хороший миг, чтобы впиться острыми, словно лезвия, клыками в глотку своей жертвы. Поэтому Хосок даже не моргает.        — Правда глаза колет, не так ли, Джукён? — почти шёпотом выдыхает Хоби и сощуривается. — Выкладывай, что хочешь. Я могу увеличить тебе сумму выплаты и расстанемся поскорее.        Ассоль, явно не ожидавший такого поведения от омеги, когда-то смотрящего на него невинными плачущими глазами, застывает. Он уже делает шаг к Хосоку, который тянется к кобуре с кольтом, лицо альфы приобретает звериный яростный оскал, и Хоби начинает просчитывать шаги к побегу. Однако ничему из задуманного обоими не суждено случиться: дверь с грохотом почти слетает с петель, раскрывшись, омега вздрагивает и вскакивает на ноги, тут же огибая кресло, чтобы обезопасить себя.        Он успевает, будто в замедленной съёмке, заметить, как большая чудовищно сильная рука хватает всю голову брата. Жилистые пальцы сжимаются в волосах, когда альфа почти на голову выше впечатывает его виском в стену. На лице Намджуна Хосок впервые видит такую явную ярость и ненависть, словно прежде они спали внутри, припорошенные многолетним снегом холода натуры. Джун в гневе, он бьёт Джукёна головой о стену снова, вынудив омегу испуганно застыть. Брат даже пошевелиться не успевает, как его обрушивает третьим ударом, пустившим кровь. Но Джун не останавливается, а продолжает бить, пока череп под его пальцами не превращается в кровавую кашу из мозгов, крови и раздробленных ударами костей.        У Хоби не хватает духу пошевелиться, ведь прежде, пусть он и видел убийства руками мужа, те никогда не были ужасающе жестокими. В них всего присутствовал осязаемый холод, будто бы это не гангстер пристреливает жертв, а хирург готовится к операции. Теперь же Монстр размозжил череп его брату почти с удовольствием. Снизу, в районе клуба, слышатся крики и выстрелы, вынуждающие Хосока очнуться и вздрогнуть. Он смотрит на то, как тело Джукёна, потерявшее жизнь, с вязким шлепком падает, как Намджун, часто и сорванно дыша, стряхивает кровь и мозговую жидкость с пальцев и брезгливо кривит губы.        — Я думаю, нам наконец удастся серьёзно поговорить, — убийственным тоном произносит Намджун, с кончиков его пальцев падают на грязный пол алые капли. — В машину.        Хосок вздрагивает и тут же подчиняется, он, вжимая голову в плечи, старается проскользнуть к выходу и покинуть клуб по приказу супруга, потому что Намджун не примет никаких возражений, особенно сейчас. Но альфа хватает его вдруг за руку, оставляя кровавые отпечатки на светлой коже дублёнки. Протягивает ладонь, чтобы костяшками пальцев чистой руки утереть брызги крови со скулы омеги, и Хосока прошибает токовым разрядом. Он каменеет рядом с Джуном, всё ещё встревоженный и перепуганный его резким появлением и поступком.        — Я предупреждал этого выродка, что если ещё раз приблизится к тебе, я раскрою ему голову, — низко проговаривает Джун, а после нетерпеливо подталкивает мужа к двери.

***

       Чонгуку реально повезло, что в момент, когда ему позвонил Ноэль, он был в районе выезда к пригороду. Ноэль доложил, что подчинённых Ниши взяли споличным на избавлении от улик, которые могли бы привести к заключению Нишинойи не под подписку о невыезде из города, а в реальную тюрьму. И он едва отъехал от дома, где под стражей заключили Вэна до их якобы свадьбы, которой не суждено было состояться, едва положил трубку, сгорая от гнева, когда увидел звонок от Чимина.        Чимин. Он его обманул. Пообещав не поступать опрометчиво, омега обвёл его вокруг пальца и притупил собой, своими чувствами и словами внимание Жана, отведя фокус от самого главного. Он продолжал плести свою кровавую паутину за спиной Чонгука, нарушая обещания и играя в шахматную партию, где уже не будет хорошего исхода. Чимин почти предал Чонгука, и ярость начала затапливать альфу. Жан понимал отчасти, что Пак не мог так покорно сдаться и отправиться в свободное плавание, отдав бразды правления ему. Он осознавал, что нужно смотреть в оба, и всё равно оказался обманутым. Чимин хитёр, но не всегда, его тоже можно поймать на оплошностях. Им оставалось ждать с неизбежностью, когда настанет миг роковой ошибки. И он настал.        Чонгук даже не успел продумать краткий план, когда принял звонок, и кровь в его жилах мгновенно начала леденеть из-за мучительных звуков на том конце. Чимин кричал. Он кричал в голос от боли, он ревел из-за ярости и поливал матом никого иного, как Ниши. Чонгук в этот момент осознал, что ещё несколько минут — и Пак погибнет. Их игра в кошки-мышки с ублюдком достигла своего апогея.        Всё к этому и шло: рано или поздно кто-то мог их поймать. И частично Жан даже рад, что это сделал именно Ниши, а не Монстр. Он уже смекнул, что с Намджуном тягаться тяжело будет даже ему. На чужой территории, с опытным гангстером, в распоряжении которого тысячи людей по всему городу и частично даже по стране. Он уже убедился во влиянии Намджуна, но ни капли его не боялся, лишь разумно старался просчитывать чужие шаги, чтобы исправить проклятое положение. И, кажется, не успел.        Потому что крики Чимина, глухие звуки ударов и низкий, угрожающий голос Нишинойи наводили на него холод нехорошего предчувствия. Он должен добраться до омеги прямо сейчас, и плевать, чего это будет стоить альфе. Успев предупредить нескольких своих людей, должных находиться поблизости от особняка Пака, Чонгук рванул туда. Он набирал предельную скорость, нарушал всякие правила движения, на которые сейчас клал такой большой и толстый, что трудно представить. Где-то на съезде, втапливая педаль газа в пол, Чонгук даже снёс кусок отбойника и не обратил внимания. Единственной мыслью было: «Лишь бы успеть». Он должен успеть добраться до омеги скорее, только бы не позволить Ниши убить его. А судя по крикам и грохоту на том конце прижатого к уху телефона, всё к тому и шло.        Когда Чонгук подъехал к особняку, у ворот уже стояли две машины Нуаров. В будке проездного контроля посёлка было тихо, значит, его парни успокоили сторожа навсегда, и осталось только проехать дальше. Чонгук снёс шлагбаум у особняка не задумываясь, шины почти лопались от скорости, с которой автомобиль летел по насыпной подъездной дорожке к высящемуся в темноте ночи зданию. Резина взвыла, стоило альфе затормозить у самых ступенек; на ходу засовывая наушник внутренней связи с Нуарами, Чонгук буквально выбил дверь в дом, которая была и незаперта вовсе.        Из гостиной, где впервые Жан увидел омегу, доносились слова Нишинойи, и Чонгук без раздумий бросился туда.        И теперь, стоя за спиной Ниши, он готовился сделать то, о чём так долго мечтал. Подошва дорогих туфель с удовольствием врезается в чужой хребет, и Чонгук с утробным рычанием чувствует неземное удовлетворение. Он сделал это. Он наконец может вдавить червя в пол, прежде чем лишить жизни. Ниши отлетает в нераспаленный камин и с хрустом падает позади Чимина. Смотреть на омегу попросту невозможно — на Чимине нет живого места.        Его глаза заплыли и начинают синеть от ударов, щека вспухла, губы и нос разбиты в кровь. Одна рука неестественно вывернута, и омега едва дышит, беспомощной сломанной куколкой лёжа на полу. Чонгуку хочется растерзать истязателя, показывая, что не он один обладает силой делать людям больно. Отыграться наконец за все десять лет мучений омеги из-за него, за последние пару месяцев, когда градус накала возрос до такой степени, что шкала уже лопнула и разлила повсюду ядовитую ртуть. И Чонгук не останавливается в своём желании причинить ублюдку боль.        Ниши, едва успев со стоном подняться, отшатывается, однако Жан ловит его за грудки и с грохотом впечатывает спиной в стену, выбивая воздух из груди. Как приятно видеть его испуганные глаза, стоит Ниши заметить, чьими руками он вот-вот будет убит. Как прекрасно, что блядь осознаёт собственную смертность.        — Я ведь тебя предупреждал, — яростно шипит, словно кобра, Чонгук, приблизившись к альфе вплотную и сверкая до умопомрачения бешеными глазами с широко распахнутыми веками, — я тебя, сука, предупреждал, что если ты его ещё раз хоть пальцем тронешь, я лишу тебя всех конечностей. Я ведь говорил, что отправлю тебя в тюрьму, где тебя будут трахать вместо шлюхи все от шестёрок до охранников. И ты такой тупой, что не послушал меня.        Чонгук бьёт Нишинойю в живот с такой мощью, что должен бы разорвать ударом внутренние органы, а от этого ощущает эйфорию, подобную оргазму — его почти трясёт от удовольствия, являющегося из-за выражения боли на чужом лице. Чонгук бьёт снова, но пропускает удар, когда альфа пытается сопротивляться. Они сцепляются в яростный клубок, и Чонгук здесь выше на голову, ведь сколько уличных драк в затопленных мусором переулках Парижа он пережил в юности. Родители никогда не щадили его, они растили преемника, а не слабака, и Чонгук может убить человека безо всяких приспособлений вроде кастета или ножа. Лишь пальцами и кулаками.        Он швыряет Нишинойю, словно мешок с дерьмом, в стену, и улыбается — дико, неистово — от хруста ломающихся костей. Садится сверху, придавливая альфу к полу и не позволяя ему даже дёрнуться, а после начинает осыпать его ударами — по лицу, по вискам, лишь бы попасть в уязвимое место, по рёбрам, шее, груди. Куда угодно, лишь бы растерзать ублюдка. Чонгук настолько в ярости, настолько заебался ждать мига, когда сможет расправиться с этой мразью, что смеётся грудным голосом, стоит вдавить большие пальцы в чужие глазные яблоки, отчего Ниши начинает неистово кричать и сучить конечностями в попытке выбраться и выжить. Но Чонгука, словно стальную статую, не сдвинуть.        — Босс, — слышит резко в наушнике Чонгук, отчего вздрагивает и касается реальности, возвращая себе долю рассудка. — Полиция. Будут здесь через четыре минуты.        Чон, сдавив шею Нишинойи трясущейся от желания прикончить тварь рукой, отвечает, прикладывая пальцы к гарнитуре.        — Что им?        — Едут на задержание Хатаке. Лучше вам уйти.        Но Чонгук не хочет уходить. Он хочет убить кряхтящего избитого почти до полусмерти сукиного сына, закончить наконец-то всю эту котовасию. Сзади внезапно надрывно начинает кашлять Чимин. Он едва ли в сознании, едва ли живой, чёрт бы драл всю эту кодлу. Чонгук, стиснув челюсти, судорожно оборачивается на избитого, испачканного кровью омегу. Безвольная фигурка лежит, почти не дыша, в нескольких шагах от него. И тогда встаёт выбор: либо убить Нишинойю, теряя драгоценные мгновения для них с Чимином, либо схватить омегу подмышку и скрыться до приезда копов, чтобы спасти и спрятать омегу, обманувшего и предавшего его. Жан стискивает губы покрепче, почти скрипит зубами от негодования и подкинутого судьбой нежеланного «подарка». Он бы мог убить Нишинойю и сбежать, но для Пака счёт идёт на мгновения. Омеге нужно медицинская помощь и немедленно.        Сложно. Сложно оказывается бросить Ниши на пол и поспешно рвануть к Паку. Сложно, потому что из-за этого проклятая кровавая игра продолжится. Но без Чимина всё это не будет иметь смысла. Чонгук в нём увяз и потонул, так сильно, что даже сейчас готов закрыть глаза на проклятый обман и подлое предательство, которое подставило их обоих под удар. Однако жизнь любимого омеги ценнее гордости и справедливости. И пусть Жан знает, что их ждут неимоверные сложности, знает, что ждёт очередной разлад в отношениях, он всё равно ревёт зверем в гарнитуру Нуару:        — Вызывай дока ко мне, срочно. Сворачивайтесь и сматывайтесь.        Подчинённый не отвечает, торопится исполнить приказ, а счёт уже идёт на секунды. Чонгук рывком поднимает Чимина на руки. Хоть и пытается делать это с изломанным созданием осторожно, но сейчас из-за спешки и гнева малость не выходит быть нежным и бережливым. Он вылетает из особняка так, словно его гонит сам Дьявол, и отсчитывает роковые мгновения, думая, сумеет ли скрыться до приезда полиции.        — Они уже на повороте съезда к посёлку, — услужливо подсказывает Нуар, а Чонгук укладывает омегу на заднем сиденье, тут же торопясь за руль. — Выезжайте с востока, там есть просёлочная дорога. Чуть дольше, но так избежим полиции.        Чонгук ничего подчинённому не отвечает, лишь выворачивает руками с окровавленными костяшками руль, чтобы, пока резина почти дымится и шипит от резкости его движений, вылететь прочь с территории особняка.        — Камеры, — хриплым от эмоций и злости голосом выдыхает в гарнитуру Чонгук. Не хватало, чтобы их распознали по камерам наружнего и внутреннего наблюдения на территории.        — Разобрались уже, — усмехается Нуар в ухо Чонгуку, и тот в очередной раз убеждается, что его люди — профессионалы.        А теперь задача одна. Пока Чонгук, почти не сбавляя скорости, несётся по ямам просёлочной дороги, глядит в зеркало заднего вида, где видно лишь бок и вывернутую руку омеги, потерявшего сознание. Он должен вытащить Чимина из лап смерти, а с ублюдками начнёт разбираться попутно. Больше он сам ошибок не допустит и Паку их делать не позволит.

***

       Они и правда просто легли спать, и первые минуты Юнги, хоть и негодовал, но стоило ему только коснуться ухом подушки, как тут же отключился. А когда открыл глаза, за огромными панорамными окнами в пол уже светился розово-оранжевым закат. Омега, слыша тихое посапывание за своей спиной, там спит Тэхён, уставляется за пределы виллы, где за горизонт опускается солнце. Всполохи его краснеющего света успокаивают, настроение понемногу повышается и улучшается.        Юнги тянется за смартфоном и, нащупав его, проверяет звонки и смс. Хосок желает им приятного отдыха и обещает, что новоиспечённую семейную пару никто не побеспокоит в ближайшее время, от Чимина нет весточки с тех пор, как они попрощались на свадьбе, и омега нахмуривается. Такого не бывало раньше, чтобы Пак не отправил даже короткого односложного послания, а тем более тут такой повод. Быть может, просто тоже не хочет их с Тэ беспокоить?.. Омега садится, откидывая белое одеяло, и опускает босые ноги на пол. Он так и уснул в одной футболке. Откладывает гаджет обратно на тумбочку и приглаживает растрепавшиеся во сне волосы, когда оборачивается на Тэхёна. Тот спит спиной к Мину, обхватив рукой подушку, кожа на спине поблёскивает чистой бронзой в свете заходящего солнца и кажется ещё более смуглой.        Юнги сглатывает слюну и прикусывает нижнюю губу, оглядывая его. Плечи альфы размеренно приподнимаются и опускаются. Первая официальная брачная ночь в том смысле, что они уже поженились. Этот мужчина — его супруг. И пусть это всего лишь слова, всего лишь галочка в документах, Юнги ощущает, как его внутренности взволнованно скручивает. Он, наверное, будет ощущаться снова по-другому после свадьбы. Каждый этап отношений для них, словно новая жизнь, и Юнги знакомится с частью личности Тэ заново. Он, забравшись на постель с ногами снова, тихо подползает к Ви.        Альфа спит, грудь его размеренно вздрагивает от каждого вдоха, тёмные густые ресницы подрагивают от движения глазных яблок под сомкнутыми веками. Юнги оглядывает умиротворённое выражение лица и судорожно вздыхает. Они на вилле одни. Никого рядом, никаких обещаний или сдержанностей. Заводит ли эта мысль Юнги? Несомненно. Он уже понимает, что хочет Тэхёна до сжатых челюстей, хочет ощущать его по-настоящему. До дрожи по всей коже желает, чтобы тот заполнил его целиком и показал, что он может сделать со своим омегой. Юнги, оказывается, способен заводиться от одних только мыслей, и эструс, обостряющий всякие эмоции, не помогает ему успокаиваться.        Сжав колени теснее, Юнги сперва почти неосязаемо прижимается щекой к смуглому мягкому плечу альфы, а после смеживает веки. Его небольшие пальцы прикасаются к линии крепкой груди, ведут самыми подушечками по солнечному сплетению, а после спускаются к расслабленному животу. Омега едва ли не начинает чаще дышать, проскользнув кончиками пальцев по каёмке прикрывающего Тэ одеяла, он ладонью ныряет под край и дотрагивается до линии волос и обнажённого паха. Тэхён, судя по всему, начинает просыпаться: вздыхает глубже и причмокивает губами. А Юнги ощущает, что не может остановиться.        Он с восторгом и трепетным желанием, с широко распахнутыми глазами смотрит за тем, как Тэ переворачивается на спину. Как его живот становится впалым, как поднимается грудная клетка из-за дыхания. Альфа закидывает руку за голову, продолжая дремать на грани пробуждения, а омега шумно сглатывает, обводя его нагое тело взглядом. Его крепкое бедро, выскользнувшее из-под одеяла, узкие щиколотки, его колено. Хочется прикоснуться так, что зудит всё под кожей. И Мин не выдерживает: раскрытой ладонью оглаживает сперва солнечное сплетение, а после самыми подушечками проскальзывает по груди, дразнит дремлющего мужчину. Лицо Тэхёна расслаблено, лишь кончик брови едва заметно вздрагивает, выдавая пробуждение. Юнги же не собирается церемониться.        Он припадает к коже альфы губами и пробует её на вкус наконец открыто, зная, что больше Ви не остановит. Его так прошибает импульсами нарастающего желания, что становится трудно двигаться: в трусах уже тесно, хотя он толком ничего не сделал, а Тэ подавно его не касался. И Юнги скользит губами дальше — обводит грудь Тэхёна, вынуждая его вдохнуть поглубже. Целует живот, отчего тот тут же напрягается и становится твёрже. Как и плоть, пока ещё сокрытая тканью лёгкого белоснежного одеяла. Юнги накрывает пах альфы подрагивающей ладонью и нащупывает очертания просыпающегося возбуждения Тэхёна. Словно голодный, сминает член через одеяло ладонью и часто дышит, поглаживая всю длину. Ему стыдно от собственных действий ровно на сотую процента, потому что весь остальной рассудок затмевает всё растущим и жиреющим возбуждением.        И омега стягивает краешек одеяла, чтобы рассмотреть плоть как следует. С тёмной кожей и лиловой головкой, он только наливается кровью от прикосновений Юнги, и это заводит ещё больше — осознание, что его прикосновения могут сотворить со страшным альфой подобное. Юнги судорожно вздыхает, прежде чем обхватить плоть ладонью, а та отзывчиво дёргается в его пальцах, показывая, как стремительно насыщается кровью, как мышца каменеет и увеличивается в размерах. Юнги хочет облизать его, будто конфету, хочет затолкать в собственный рот, чтобы было нечем дышать, чтобы упругая, влажная головка упёрлась в его нёбо. Он буквально смертельно голоден до Тэхёна, и наконец-то получит то, о чём думал, чёрт возьми, при каждом их срывающим башни контакте.        Омега обхватывает головку члена ртом и слышит вздох Тэхёна — кажется, тот давно уже не спит, а нежданное начало минета его провоцирует на пробуждение окончательное. Юнги не ждёт, пока альфа начнёт делать что-то сам, а погружает стояк глубже, смазывает его слюной. Малость неудобно, шея и челюсть быстро начинают затекать, но Юнги, прикрыв веки, слюнявит кожу дальше, погружая и постепенно выпуская плоть изо рта.        Тэхён тихо стонет и касается его разлохмаченных волос, чтобы запутаться в них пальцами. Мысленно Мин почти молит, чтобы альфа насадил его на член глоткой, чтобы показал свою силу, вынуждая задыхаться от хватки в волосах и затолканного в горло органа. Юнги начинает до одури нравится его сила, его мощь, от которой дрожат и подгибаются коленки, а в заднице становится нетерпимо мокро. Юнги чувствует себя извращенцем, но ему такое до дикости нравится, кажется, от подобного он готов кончить без прикосновений и проникновения. И Тэ исполняет немой каприз омеги, надавливая на его затылок и вынуждая взять член глубже. Юнги сводит трясущиеся колени и выдыхает, позволяя горлу раскрыться и головке проникнуть едва ли не в основание глотки. Глаза непроизвольно закатываются, Юнги забывает дышать и с непривычки давится, поэтому Тэхён его поскорее отстраняет от своего паха и, с жаром рыкнув, опрокидывает спиной на белую простыню.        Губы сталкиваются в неизбежном взрыве, когда альфа мокро и жадно начинает его целовать. Тэхён, расслабленный после сна, ощущается в ладонях словно дорогой бархат — Юнги так и норовит проскользнуть по его лопаткам ладонями. Он хочет прижиматься теснее, всем телом и абсолютно всей кожей, лишь бы ни миллиметра меджу ними не оставить. И Тэ, будто читая его мысли, нетерпеливо стягивает с омеги просторную футболку, оставляя под собой в одном лишь только нижнем белье. Юнги нетерпеливо ёрзает, глядя во всё ещё сонные карие глаза снизу раскрыто, откровенно.        — Маленькая нетерпеливая каприза не мог дождаться моего пробуждения, — хриплым сексуальным голосом выдаёт альфа, вынуждая напрячься и разжечься каждое нервное окончание в теле.        — Ты должен мне брачную ночь, — задыхается собственными словами Мин.        Не далее, чем пару месяцев назад, будущий брак вызывал отвращение, ненависть и ужас. Когда Мин перепрыгнул планку принятия и теперь с готовностью ждёт, чтобы его когда-то сводный брат оказался к нему настолько близок, насколько вообще возможно? Когда Юнги пропал в облаке туманящей рассудок, зависимой любви? Когда он попал в собственноручно расставленный капкан? Омега не знает, вспомнить не в состоянии, лишь может задыхаться, глотая раскалённый между ними кислород и пожирая глазами своего альфу, которому поклялся несколько часов назад перед священником в верности и любви. В настоящей, чёрт её дери, любви между ними. Не просто в желании трахаться, не из-за обжигающей похоти, сверкающей сквозь них от каждого взгляда. От того, что мечает прожить с Ким Тэхёном долгие годы, обещающие ему наслаждение взаимоотношениями, уважение, подколы и хитрые ухмылки. Хочет быть с ним каждой порой, несмотря на то, что из себя представляет альфа в ипостаси Ви. Юнги насрать, сколько людей он положил за свои годы, ему плевать, по локоть ли Тэхён в крови или уже по самую макушку. Альфа принадлежит ему гораздо глубже, чем душой, и Юнги уверен, что примет и впитает её темноту полностью, целиком, безо всякого осадка и остатка, он ничего не отдаст миру, лишь алчно заберёт себе. Этот человек лишь его, этого делить ни с кем не надо, в нём не возникает больше ни толики сомнений, только твёрдая, устойчивая уверенность — рядом с Тэ он будет за титановой стеной, альфа не позволит ни себе, ни другим совершить в сторону Мина даже лёгкое опрометчивое движение.        Юнги обхватывает Тэхёна за шею и притягивает к себе, чтобы впиться в поцелуй. Он хочет альфу, думает о том, а смог бы с ним слиться? Смог бы впитать золотую бронзу его кожи? Он сумел бы, лишь бы Тэ позволил. Его дурманит уединением и достигнутым результатом. Не тем, на какой омега рассчитывал изначально, но даже более удовлетворяющим и дурманящим похлеще любой наркоты.        Тэхён не отталкивает, а наоборот — вжимает в кровать всем своим телом, выполняет желание Мина, чтобы кожа почти прилипала друг к другу, сливалась, сплавлялась в единое целое. Юнги не улавливает момента, когда альфа стягивает с него нижнее бельё и тянет к себе за бёдра. Стиснув их пальцами и доведя Мина до тихого мычания, приподнимается, встав на колени. Любуется чужой открытой наготой: впалым животом и выступающими тазовыми косточками. Юнги знает, что Тэхён имел многих, что партнёров было хоть отбавляй, но не ревнует, потому что Ви прежде, скорее всего, ни на кого с таким упоением и голодом не смотрел. Он внутренне это ощущает всеми фибрами. Разве бы такой как Тэ стал ждать какой-то свадьбы? Разве бы стал шантажировать того, кто ему безразличен? Юнги кажется, что у него от возбуждения уже кружится голова. Влажная головка члена прижимается к лобку и подрагивает, когда плоть от желания напрягается сильнее. Между ягодиц уже кошмарно мокро, и Мин почти задерживает дыхание от нетерпения.        — Мой каприза, — шепчет альфа и, оставив на губах омеги очередной поцелуй, переворачивает его резким движением на живот.        Юнги охает, но после разливается несдержанным стоном от того, как альфа поглаживает его длинными узловатыми пальцами по мошонке, вынуждая приподнять от нетерпения таз повыше. Юнги утыкается лицом в подушку и стискивает её зубами, на что Тэ лишь недовольно цыкает, и омега прекращает заглушать себя. Его юркие пальцы проникают в Юнги нежданно — у альфы явно заканчивается терпение по этому поводу, а у Юнги от предвкушения начинают дрожать поджилки. Он ждёт, ждёт момента, когда сбудется всё то, что Тэхён ему обещал, всё, что говорил, сделает с омегой. Но Тэ пока не торопится: терпеливо вталкивает в него два пальца, и Юнги поражается тому, как сильно намок — пальцы в анусе, растягивая его упругие стенки, легко проходят в нутро и пошло хлюпают от каждого равномерного толчка.        — Тэхён, — полушёпотом зовёт Мин, уже не в состоянии терпеть. Ему кажется, что они оба достаточно ждали этого мгновения. — Тэ, пожалуйста, не мучай…        Альфа склоняется над ним и начинает покрывать дрожащие плечи поцелуями.        — Молишь меня, — усмехается он в разгорячённую кожу, Юнги буквально ею ощущает подлую довольную улыбку. — Кто бы знал, что строптивый Малыш Мин Юнги будет умолять меня, стискивая собой пальцы. О чём, кстати, ты умоляешь там, душа моя?        Юнги почти закатывает глаза от такого обращения, его конечности простреливает в нежданно приближающемся оргазме, который альфа подло прерывает, резко вытащив хлюпнувшие смазкой пальцы.        — Рано, каприза, — несдержанно, почти порыкивая, выдыхает на ухо он, и колени Юнги принимаются дрожать.        — Чёрт, — вырывается из него, когда альфа раздвигает округлые ягодцы, блестящие от смазки, капельками вытекающей из судорожно сжимающегося и осиротело опустевшего без пальцев ануса. — Чёрт, Ким Тэхён! — он уже не выдерживает проклятого воздержания, честное слово, омега готов опрокинуть Ви на спину и сам сесть на его твёрдый член, ощущая наконец желаемое заполнение.        Тэ же только посмеивается и припадает к мокрому входу губами, терзает и дразнит, доводя Юнги до уже гневно-возбуждённой дрожи всего тела. Омега едва сдерживается, шипит ругательства и отставляет мягкую задницу сильнее, словно намекая, насколько та нуждается во внимании. Тэхён играется с ним ещё недолго, прежде чем Юнги ощущает напряжённую тишину вокруг перед тем самым моментом. Головка члена сперва пугает даже тем, как неожиданно оказывается у сжавшегося ануса, но Тэхён давит на вход ею мягко, позволяя осторожно и неторопливо проникнуть. Это отличается от того, как ощущаются внутри пальцы — член гораздо, гораздо, блять, больше. Юнги непроизвольно задерживает дыхание и раскрывает пошире глаза. Его всего распирает изнутри тем, как член входит, кажется, уже наполовину. Омеге нечем дышать, края ануса пощипывает от непривычного растяжения и есть толика дискомфорта, которую Тэхён гасит тем, как, просунув ладонь под животом омеги, обхватывает всё ещё твёрдый влажный член. Его губы будто везде: осыпают поцелуями и укусами плечо, терзают мочку уха, влажно втягивая её в рот и тем самым отвлекая Мина от дискомфорта первого раза.        Но всё идёт гладко, и Юнги стерпливает эти мгновения, а потом ощущает, как лобок альфы сталкивается с его ягодицами, знаменуя ту самую потерю невинности, которой они с Тэ почему-то придали большое значение. Юнги распирает тем, как крупный орган растянул его стенки, как те облепили его длину, а головка упёрлась и словно бы сильнее начинает увеличиваться. Юнги всхлипывает от первого толчка Тэ внутри. Он не может собрать мысли в кучу, тех попросту нет в его голове. Лишь спазмы световых вспышек перед глазами. Хочется сучить ногами и вскрикивать, омега себе в данном удовольствии не отказывает: стиснув пальцами до треска ткань под ногтями, он во весь голос издаёт высокий звук, когда Тэ принимается неторопливо и глубоко в него входить.        Это словно разрывает омегу изнутри — каджый толчок с таким разрядом пронзает его тело, словно нервных окончаний касается оголённый провод под напряжением, Юнги не может контролировать голос или конечности. Он сорванно и задавленно под весом находящегося сверху альфы всхлипывает, коротко вскрикивает и прогибается в пояснице почти до хруста. Каждый атом напряжён до предела и вот-вот лопнет в виде сверхновой звезды, разрывая Мина изнутри.        Разум отключается, руль рассудка выходит из строя, когда альфа, упершись рукой в изголовье кровати, ускоряется. Юнги вжимается лицом в промокшую от пота подушку и стонет во весь голос. Толчки таранят его, доводя до исступленного полу-плача, то и дело на который Юнги срывается. Ему хорошо так, что кажется, вот-вот умрёт прямо сейчас. Тугой узел внизу живота от каждого проникновения альфы всё скручивается и напрягается, от возбуждения почти больно, и омега потирается членом о простыню, заглушенно из-за подушки, неразборчиво моля Тэхёна не останавливаться. Он не зря столько ждал, секс с ним оказывается настолько крышесносным, что сдавливает горло. Юнги стонет надрывно, а Тэхён, часто и хрипло дыша, продолжает двигаться внутри него. Стенки упруго и податливо принимают член, смазка хлюпает, вытекая из ануса, и Тэ над ним зажмуривается в преддверии пика. А Юнги прогибает спину уже неестественно — ещё немного и сломает, а после она ужасно будет болеть от неудобной позы, но сейчас такой отчаянно необходимой.        Альфа срывается на равномерные, но резкие и хлёсткие толчки, каждый сопровождается шлепком кожи о кожу, и Юнги, зажмурившись от напряжения, сковавшего тело, граничащее совсем близко с оргазмом, вгрызается в несчастную наволочку, вынуждая ткань заскрипеть от натуги. Он едва дышит, лишь беспомощно поскуливает от резких и быстрых толчков. Слышит глубокий грудной голос Тэхёна, который стонет так, что Мину хочется растечься лужей прямо сейчас. По лбу альфы стекают капельки пота, тугие кудряшки у лица подрагивают от каждого движения, и Юнги хнычет так надрывно и просяще, что Тэ не сдерживается: засаживает так глубоко, что омеге становится и хорошо, и больно.        Юнги всем нутром ощущает пульсацию спермы, пока Тэхён в него изливается. И от этого резко, обильно кончает на простыню под собой. Его бёдра судорожно подрагивают из-за оргазма, стенки ануса стискивают член альфы, отчего тот громко и развязно стонет, прижимаясь к омеге всем телом. Факт того, как заполоняет семя Тэ его целиком, ощущение этой заполненности и липкой мокрости кружит голову и пьянит сильно, почти невыносимо. Мин продолжает поскуливать в подушку, цепляется за неё пальцами, пока Ви стискивает его руками, продолжая двигаться внутри в гиперчувствительном теле, которое искрит от каждого прикосновения и толчка. Юнги ощущает, как накатывает слабость оргазма после дикого напряжения всего тела, как пальцы на руках и ногах подрагивают, как живот становится горячее от того, что его изнутри почти затопило удовольствием и спермой. Он едва дышит, словно бежал, во рту пересохло и глаза то и дело устало закрываются.        Тэхён же, выйдя из мокрого нутра омеги, переворачивает его на спину и прижимает к себе. Он жёстко и рвано целует Юнги, так же задыхается, будто после километрового кросса. Покрытая испариной кожа липнет и скользит, но им плевать. Омега и альфа сплетаются конечностями, Юнги зарывается в волосы Тэхёна, а тот путается ногами в простыне, но не отстраняется, а наоборот, прижимается лишь теснее. Они неразрывно склеились, спутались душой и телом, беспорядочно и неразборчиво шепча искренние, горячие признания, сталкиваясь губами и зубами, смачивая слюной друг другу губы. И Юнги никогда ещё не ощущал себя так. Словно в руках Тэ сосредоточен блядский Рай, словно лучше, чем в его объятиях никогда не будет.