virtue

      Мешанина цветастых образов вызывает не столько головную боль, ощущающуюся словно череп раскалывают надвое, сколько нестерпимую тошноту. Яркий, режущий глаза свет пронзает глаза и вынуждает почти вскрикнуть — до того она рассекает сознание — эта болезненная судорога — что становится нечем дышать. Такой чудовщиной боли Чимин прежде ещё не ощущал никогда. Тошнота подкатывает к глотке, становится в ней комком кислой вредности, она просится наружу и не хочет ждать, пока Чимин оклемается хоть малость, она рвётся из горла вместе с суматошными криками без голоса и плоти. Чимин пытается подняться, чтобы извернуться и не захлебнуться, но сил в его теле до такого критически мало, что самостоятельно это сделать не получается.        Ему помогают чьи-то крепкие руки, пахнущие остаточным шлейфом табака и терпкого, резкого парфюма. Они переворачивают омегу, позволяя из себя исторгнуть вместе с позывами последние жизненные силы. Чимина сильно тошнит желчью и алкоголем, уже должным испариться из организма, его выворачивает спазмами, скручивает до степени удушья, а кто-то терпеливо и твёрдо держит его за плечи и талию, не позволяя свалиться.        — Жан, — сумасшедше шепчет омега, не узнавая лицо помогающего ему человека, — Жан, прошу… Позови его. Он…        Голос срывается в очередном приступе тошноты, голова болит и, кажется, стянута бинтами, глаза почти невозможно разлепить от отёчности и гематом, Чимину хочется плакать, будто маленькому рёбенку. Так выглядит ад? Таковыми будут его вечные страдания после смерти? Плевать на боль и тошноту, плевать на судороги во всём теле. Самым ужасным наказанием кажется, что рядом нет того, в ком омега так отчаянно в данный момент нуждается. До сведённых окаменением пальцев, до скрипа почти крошащихся зубов. Он больше никогда не увидит Жана?.. Тогда это истинно ад.        — Où est votre maître? — слышится тут же почти неразборчивая французская речь, и Чимин к ней тянется, потому что французский отождествляет Жана, является его кровью, плотью, оплотом безопасности и искупления. Кажется спасательным слабеньким кругом среди волн лавы из боли и красной пелены, в коей так утопает, хватая ртом воздух, Чимин.        — Il est parti pour affaires, doc. Il a dit qu'il reviendrait dans quelques heures, — и руки, опрометчиво принятые за нужные, вмиг становятся чужими, шлейф парфюма — отвратительным. Рядом с ним не Чонгук. Не он откидывает взмокшие тёмные пряди со лба и вытирает рот после позывов тошноты.        — Je ne sais pas comment je vais le sortir sans équipement! — слишком громко, Чимина оглушает болью, такое чувство, что сейчас лопнут барабанные перепонки и польётся кровь с ушей. — Avec de tels dommages, omega devrait être à l'hôpital! — Он почти не понимает, что твердит говорящий, жар охватывает всё его ослабшее тело и так больно, так…        — Pas d'hôpital, — голос у альфы становится ещё жёстче, пробирает из-за интонаций холодом по костям. — Le maître t'a dit de le relever, docteur. Et tu sais ce que ça va te faire si omega meurt.        Повисает молчание, разрушаемое только судорожными, хриплыми вздохами-стонами Чимина. Тот всё же сдаётся и смеживает веки, а бессознательность начинает водоворотом его засасывать во тьму, где Паку и место. Он… умирает, да? Оканчивается бесцельное существование, оканчивается его мучение, больше ничто не станет как прежде.        — Жан, — зовёт он в последний раз в полубреду, а после тело омеги обмякает окончательно, утрачивая концентрацию и сознание.

***

       В следующий раз Чимин приходит в себя не менее болезненно, чем было раньше. Его пронзает паникой подступающей истерики, омега мечется по кровати, испытывая избитое тело на прочность. Его кожа дико горит, истекает потом, а в сознании всплывает миг, как Ниши бил и бил его, как швырял изувеченного, ослабшего, объятого безнадёжностью. Чимин вскрикивает, и звук этот выходит сиплым, грубым и задавленным, словно сорванные связки не позволяют Паку нормально говорить. Бок тут же пронзает болью, а глаза толком не раскрываются. Тёмнота погранично кажущейся знакомой комнаты кружится, снова пронзая желудок приступом острой тошноты.        — Эй, mon chaton, тш-ш, — тянет кто-то и с осторожностью обхватывает руками за плечи, чтобы привлечь к себе. Чимин замечает брезжащий за шторой серый и тусклый рассвет, он поверхностно и сорванно дышит, а от каждого выдоха тело пронзает тупой и ноющей болью.        — Жан, — почти жалобно зовёт омега, его рассудок словно в дурмане.        Он нащупывает альфу почти вслепую из-за не раскрывающихся отёкших век, вжимается куда-то в тёплую кожу носом, не чувствуя ни запахов, ни чёртовой теплоты. — Жан…        — Тш-ш, — просит его усмириться альфа, его рубашка такая мокрая и липкая, что Чимин пугается — Чонгук ранен. Пальцы по ткани скользят, а омега срывается на всхлип, что вынуждает все мышцы Жана закоченеть.        — Ранили? — отчаянно, перебарывая боль и желание снова упасть в темноту, спрашивает Чимин, нащупывает шею Жана и ведёт по ней скользкими пальцами.        — Не моя кровь, — успокаивающим шёпотом выдыхает Нуар и поглаживает тычащегося ему в скулу носом Чимина по голове.        — Ты не оставил меня.        — Я поклялся.        Чимин собственных эмоций не ощущает. Рядом с ним сосуществует лишь фоновый страх и перманентное чувство боли, уже въевшееся под кожу да отравляющее внутренние органы.        — Поспи ещё. Я увеличу дозу обезболивающего, — шепчет куда-то в щёку Жан, а после тянется к катетеру, который, оказывается, вонзён в вену Пака. Тот сопротивляется, просит Жана не уходить, не оставлять его наедине с проклятой жадной темнотой, так и норовящей забрать сознание себе.        Чонгук же горячими ладонями оглаживает омегу по щекам с осторожностью, стараясь не причинить лишней боли, и аккуратно касается губами разбитых саднящих губ.        — Не оставлю, mon chaton. Не уйду.        Чимину то ли кажется, то ли он действительно в горячке торопливо и почти неразборчиво шепчет:        «Я люблю тебя. Прости меня».        А после снова вырубается, будто крохотная птица, чью клетку накрыли плотной и тёмной, не пропускающей свет материей.

***

       За окном снова серо. Разум больше не кажется объятым горячкой, а вот тело налито сталью — оно ощущается неподъёмным, тяжёлым, ни движения не совершить. Чимину даже дышать тяжело, складывается ощущение, что конечности ему не принадлежат, а органы функционируют отдельно от его мозга — воспалённого, почти пульсирующего от напряжения. В комнате приглушен свет блэк-аут шторами, лишь единственный лучик проскальзывает в щель, показывая, что на улице то ли рассвет, то ли брезжат сумерки перед темнотой. Чимин не любит темноту. Он вспоминает сразу же о тех проклятых двух неделях в подвале.        В сырой замкнутой из четырёх стен клетке, где был лишь стук капель о бетонный пол, тьма и звук его судорожного, становящегося слабее дыхания. Чимин ненавидит оставаться один в темноте. Раньше он даже прислушивался к дыханию Нишинойи в спальне, когда тот гасил бра у изголовья, лишь бы не оставаться один на один с клыкастой теневой пастью, которая казалась ему наваждением: вот-вот схватит и утянет в проклятый подвал, где снова уши будет рвать стуком крохотных капель о бетон пола, где будет только темнота, а с нею ужас, затапливающий омегу приближающимся сумасшествием.        Чимин готов скулить и плакать, лишь бы его не оставляли в темноте без единой мигающей лампочки, будь то датчик, панель автомобиля или индикатор телевизора.        Глаза едва раскрываются, но всё же щелочки приоткрыть у Пака получается: он обводит комнату дальше, тяжело и с натугой дыша. Каждый вздох сопровождается приступом тупой тянущей боли в боку, словно он упирается рёбрами в иголки и дыхание причиняет ему боль в любом случае. Взгляд воспалённых глаз касается подвешенного на изголовье мешка для растворов, трубка от него тянется к регулятору потока, а после присоединяется к игле, вонзённой в вену Чимина. Кап. Кап. Кап. Лекарство медленно стекает по трубочке, стремится попасть в вену омеги, а Чимина от звука капельницы явственно передёргивает.        На собственные руки смотреть страшно — даже кусочка предплечья, усеянного царапинами, ссадинами и кровоподтёками, хватает, чтобы понять масштаб избиения. Ему нехило так досталось от мужа, Чимин жив только чудом. И чудо это, свершившееся с ним, шевелится в кресле напротив кровати и щёлкает бензиновой зажигалкой в темноте. Короткий всплеск огонька режет зрение и призывает только затихшую головную боль — Чимин прищуривается, прячет взгляд от огня, пока тот не гаснет. А после остаётся лишь оранжевый уголёк тлеющей сигареты да тянущийся к потолку едва различимый сизый дым.        — Четыре сломанных ребра, — доносится охрипший слишком сильно голос. — Вывих руки. Трещина в лучевой кости. Множественные ушибы, гематомы, ссадины и порезы, — продолжает перечислять он. — Сотрясение мозга. Знаешь, я уже думал, что у тебя кровь польётся в череп и я ничего не смогу сделать. Ты слишком далеко от больницы.        Чимину не хватает голоса, чтобы ответить хоть что-то. Да и не знает омега, что должен ответить, как себя оправдать. Лишь возводит глаза к потолку и старается не сомкнуть опухшие веки снова.        — У меня был шанс убить его, — выдыхает с горькой усмешкой альфа. — Но даже так ты не дал мне этого сделать, словно и на грани жизни и смерти старался отогнать прочь от своей добычи. Выбор был: спасти тебя или убить его до того, как нагрянут копы.        Чимин притихше слушает надорванную интонацию.        — А я ведь почти… — срывается на хриплый шёпот Чонгук, сжимая сигарету в кулаке так, что уголёк должен бы обжечь его ладонь, но альфа даже не дёргается. — Почти задушил его. Почти выдавил ему глаза за то, что он с тобой сделал. Почти, Чимин, — давит Ша Нуар, буравит слегка поблёскивающими глазами в темноте своей спальни. Теперь, когда приходит в себя, Чимин узнаёт большую кровать, на которой и раньше лежал, но в других обстоятельствах, и минималистичную обстановку.        — И в итоге этот ублюдок жив, — гневно почти шипит Жан, а Чимину хочется судорожно сглотнуть.        Прежде омеге не встречалась ярость этого альфы. И если к злости и сумашествию Ниши Чимин привык, то совсем не знает, чего ему ожидать от гнева Жана Батиста. Альфа встаёт, подхватывая бокал с виски, по всей видимости, стоящий на подлокотнике кресла. Он отпивает один глоток, и на его фигуру падает тусклый свет из окна. Светло-серая рубашка расстёгнута почти до солнечного сплетения, рукава закатаны, с них не стёрты следы подсхошей крови, какие-то алые мазки касаются сильной груди, виднеющейся из-за ворота. Чонгук отпивает глоток алкоголя, словно старается выровнять тон разговора, и продолжает:        — Это стоило того?        Чимин не отвечает. У него, кажется, нет голоса и сил. Чонгук с размаху отправляет стакан в боковую стену, стекло не долетает до Пака, но грохот разбитого тяжёлого стакана пугает. Осколки рассыпаются звоном по всей спальне, а Чонгук едва дышит от злости.        — Я спрашиваю: стоило это того? Твоё желание обмануть меня, хотя ты отдал мне в руки поводья? Твоё желание расквитаться с ним самостоятельно, стоило? Твоих сломанных костей и почти проломленного черепа, а?        Чимин зажмуривает болезненно налитые синяками веки, хочется сжаться в комочек и спрятаться от всего мира, закрыв уши. Его начинает трясти, пальцы подскакивают на тёмной материи простыни.        — Ты готов был умереть за свою цель. За свою месть, — хрипит Чонгук. — Ты готов пожертвовать всем, даже моими чувствами. Тебя себе давно не жалко. Ты не подумал, что станет со мной, когда уйдёшь? — рявкает альфа. — Я уже понял, что тебе насрать на себя. Понял, что ты пустишь в мясорубку тех, кого посчитаешь нужным. Но ты дал мне обещание, блять.        Чонгук от злости задыхается, потому пытается взять свои чувства в узду и выровнять вдохи-выдохи. Выпрямившись, похрустывает туфлями по осколкам и наливает новую порцию алкоголя, чтобы приблизиться к краю постели и присесть рядом с коленом замершего омеги.        — Я дал тебе клятву принять и оберегать в любом случае, — выдыхает Чонгук, не глядя на Чимина. Его ссутулившаяся спина кажется трещиной между ними, и Чимину становится больно. Гораздо больнее, чем от избитого тела и переломанных костей. Рубашка на плечах натягивается, когда альфа опрокидывает в себя жидкость из стакана. — А в ответ ты вонзил мне нож в спину.        — Жан… — хрипит невнятным шёпотом омега, потому что голос попросту пропал.        — Хватит, — рявкает альфа, не оборачиваясь. — Я не обязан потакать твоим идеям, если они вредят тебе. Я предупреждал тебя, Чимин, что однажды ты можешь дойти до края и упасть. В этот раз я успел тебя поймать, а что будет в следующий? — резко оборачивается Чонгук через плечо и воззряется на омегу. — Ты ведь знаешь, что я полечу следом за тобой, — срывается он на шёпот. — Я и в ином мире с тобой быть готов, но если честно, хотел бы пожить ещё вдвоём в этом.        Чонгук потирает рукой лицо. Его костяшки разбиты, под лунками ногтей следы засохшей крови, альфа зачёсывает высветленные волосы назад, оставляя рассыпаться вокруг лица, а после поднимается, оставляя стакан на тумбочке. Чимин едва ли может из-за боли, вновь накрывающей рассудок, сосредоточиться и считывать его движения. А Чонгук, проверив капельницу, молчаливо уходит, оставляя омегу скукоживаться на простыни и тихо, сдавленно дышать. Даже слёз нет. Ничто не принесёт ему облегчения. Только лишь острая боль в теле помогает сохранить рассудок.

***

       Хосок застыл в гостиной недвижимой статуей, скрестившей руки на груди. Он лишь скинул дублёнку с плеч, теперь же не произносит ни слова, пока альфа устроился на диване, упершись предплечьями в колени. С самого дня свадьбы Малыша Джун пытался найти Сокджина. Его ярости не было предела, и единственным отданным приказом для его людей было: найти омегу живьём и притащить к нему. Джун не собирался просто дать ему умереть, он хотел воздаяния за нарушение закона Сайоны, хотел прилюдно его судить и наказывать. И держался на ногах только с помощью этих мыслей.        Но бывшего помощника отыскать так и не смог. Тот будто провалился под землю, стоило ему покинуть квартиру со связанным альфой, никаких следов, не попал ни на одну камеру в окрестностях. Пух! — и Сокджин растворился в воздухе.        — Не молчи, — просит мужа Намджун, желая услышать хоть что-то от до неузнаваемости изменившегося супруга.        — Я убил твоего любовника, — выдаёт Хосок, сразу же вскрывая все карты наголо, чтобы ни капли непоняток.        Джун горько усмехается и потирает лицо ладонью, приподняв очки. Хоби не мог не догадаться. Строить образ дурачка — его хобби, на деле омега же является обладателем острой интуиции и недюжинного разума. Он слишком быстро раскусил Монстра и принял меры.        — Он мой несостоявшийся любовник, — усмехается альфа, всё ещё сидя в напряжённой позе. — Я не собираюсь оправдываться и обелять себя, но я почти соблазнился на него.        — Почти? — вдруг шипит Хосок так, что Джун не узнаёт его. — Почти, Намджун? Ты сказал мне ждать твоего возвращения, а сам был где? Ты был у него до утра. И хочешь мне доказать, будто не трахал эту тварь?        Хоби мигом оказывается рядом с мужем и нависает над альфой взбешённой фурией.        — Ты…        — Я думал об этом, — спокойно отвечает Намджун, глядя омеге прямо в глаза. — Признаюсь, я думал о нём. Я хотел его отыметь. Но не сделал бы этого по собственной воле. Я выбрал тебя, и в тот вечер хотел вернуться домой.        — А он, такой плохой, сам тебя связял и оттрахал? — с язвой выплёвывает Хосок, гневно сжимая и разжимая кулаки. — И сам себе сделал ребёнка?        Хосок сперва не осознаёт, что ляпнул, и закрывает шокированно рот ладонью, округляя глаза. Он отшатывается от альфы и спотыкается о журнальный столик, тут же падая на задницу. По лицу омеги видно, что тот не собирался ничего рассказывать, взгляд направлен в пространство, а кожа — белее чёртовой дублёнки, брошенной на спинку дивана. Хосок закрывает лицо ладонями и скукоживается, становясь совсем маленьким и хрупким.        — Я давал тебе недостаточно? Я не был достаточно хорош для тебя, раз ты взглянул на кого-то другого? Особенно на него? — раздаётся задушенно между ладонями омеги, пока тот сидит, поджав колени к груди.        Намджуну впервые удаётся осязать чужую боль. И это привносит в душу стыда и омерзения к себе. Все сказанные мужем слова доставляют обжигающий ужас собственной ничтожности. Хосок думает, что всё дело в нём. Но это не так. Джун подрывается с дивана и приближается к нему, тут же опускаясь на колено рядом со сжавшимся омегой. Пытается дотронуться до плеч, но Хоби ускользает от прикосновения.        — Я всю жизнь думаю, почему выбирают не меня, Намджун, — всхлипывает он, вскакивая. — Родители не обращали на меня своё блядское внимание, только на Джукёна. Он был их центром, а я так… не очень удавшимся дополнением, которое можно было окупить выгодным замужеством. Я не был нужен никому. Меня никто не хотел, никто, кроме моего сумасшедшего младшенького. Пока не появился ты.        Намджун, выпрямившись, застывает, слушая мужа.        — И мне ненадолго показалось, что я смогу. Смогу стать для тебя кем-то, даже если это будет выгода и маска. Ширма, чёртова ширма, но мне было это необходимо. В твоих руках я чувствовал хоть что-то… — слёзы бриллиантовыми каплями стекают с щёк омеги, и Намджуну судорожно, до удушья хочется их стереть пальцами. — Я думал, что наконец-то получилось, будто я из себя стал что-то представлять. Я был идеален. Я улыбался, даже когда не хотел, — срывается Хосок на выкрики. — Я работал на тебя в Сайоне, я работал на тебя дома, на публике, где угодно, что бы ты ни сказал. Я думал, что у меня получилось. Я старался родить тебе сына, — голос омеги садится, а плечи поникают. — Но у меня не вышло, — доносится совсем шёпотом. — А ты всё равно предпочёл уродца. Что в нём было такого, чего не хватило мне?        Хосок уставляется на Намджуна заплаканными красивыми глазами, и Джун чувствует себя ничтожным. Правда, впервые за всю жизнь, с мгновения, как Сокджин пробудил в нём животную ненависть, альфа начал ощущать все эмоции разом и теперь кажется себе оглушённым. Он впускает всю боль и злость собственного супруга, а те вонзаются в мясо наточенными лезвиями.        — Ты… хотел ребёнка любой ценой, да? — отрешённо спрашивает Хосок.        — Он мне не нужен.        — Что? — моргает оторопело Хоби.        — Ребёнок. Я его не хочу. Никогда не хотел, — выговаривает Джун. — Я не смогу быть отцом. Я Монстр. Чудовище. Я выращу точно такое же чудовище, каким меня вырастил мой отец, — глаза Хосока расширяются. — Если бы я знал, что ты делаешь это ради меня, то велел бы прекратить. Мне не нужен ребёнок. Мне не нужен Сокджин.        Хоби сникает, словно теряет запал, и падает в кресло, безвольно позволяя повиснуть рукам вдоль туловища.        — Я не хотел с ним спать. В тот вечер я поехал к нему, чтобы всё разорвать. До этого у нас ничего не было, — продолжает Намджун. — Это не исправит моих ошибок. Моих опрометчивых шагов. Я не хочу оправдывать себя за то, что испытал к нему интерес. И вряд ли моя просьба простить в тебе хоть что-то изменит.        Хоби поднимает на уставшего альфу размытый взгляд.        — Он накачал меня, — хрипит альфа, тяжело признаваться в позоре. — Накачал и трахнул. А потом ушёл, прицепив наручниками к кровати.        Хосок молча сидит, глядя перед собой. Из его губ вырывается тихий смешок, и Намджун даже может понять такую реакцию. После из горла выскальзывает ещё один, и ещё, пока не перетекают все они в истерический хохот. Хосока сгибает пополам в кресле, он, обхватив себя за колени, продолжает смеяться, словно умалишённый, пока резко не замолкает.        — Знаешь, у меня такое ощущение, — ровным голосом выдыхает Чон, глядя на свои ноги, — что кто-то водит нас по кругу. Кто-то со стороны пытается нас наказать. Я не убил его. Я приказал людям брата избить его и бросить на пустыре, так что я даже не знаю, мёртв ли он на самом деле.        Намджун присаживается на корточки прямо перед мужем и вынуждает его поднять глаза.        — Что ты собирался отдать за это Ассоль? — тихо спрашивает альфа.        — Себя, — нервно улыбается омега, а нижнее веко его подёргивается от напряжения. — Что угодно.        Намджун тяжело молчит, и тяжесть эта давит на них обоих титаническим весом. Смотря друг другу в глаза, альфа и омега словно бы решаются на произнесение каких-либо слов, но пока решимость только копится. Намджуну не хочется оправдывать себя тем, что его силой отымел омега, от этого факта только тошнотворно внутри, не получается сдержать отвратительности в состоянии, не выходит скрыть мрачности взгляда. Хосок, кажется, всё ещё рассказанное осознаёт. Им, наверное, нужно время, чтобы прийти в себя и всё обдумать, а после снова поговорить, но складывается отчётливое ощущение, что времени у них нет. Джун не знает, откуда взялось это предчувствие, будто он может не успеть что-то сказать или объяснить, потому открывает рот, чтобы начать говорить, но супруг его перебивает:        — Ты правда готов был выбрать меня? — с долей сомнения спрашивает Хосок, словно бы желает удостовериться, получить подтверждения именно от альфы, из его уст. Взгляд цепкий, такого прежде Джун никогда не видел у всегда улыбчивого мужа. Ему вдруг кажется, что он так плохо знает Хосока…        — Да. Я и выбрал, — кивает, одновременно с этим моргая, альфа, встав на колени перед мужем. Ким Намджун никогда не опускался ни перед кем ниц, однако в эту минуту чувствует: по-иному не сумеет. — Я не думал прежде, что сумею кого-то полюбить. Из меня всю эту дрянь вытравливали с самого детства. У меня не было чувств, кроме долга перед Сайоной и семьёй, любой ценой группировка должна была выжить. Ценой всего, Хосок. Я не знал и не знаю, как надо любить, — омега поджимает губы и ресницы его дрожат. — Пока не появился ты. Я выбрал тебя, потому что люблю. Я ошибся и ошибку эту буду искуплять до самой смерти, слышишь?        Хосок поникает, словно силы его оставляют, плечи едва ли поднимаются при вдохе, и омега молчит. Долго молчит, отчего Намджун уже начинает волноваться.        — Я тоже люблю тебя, Джун. Несмотря ни на что, — хрипло наконец произносит он. — Ничто не важно, если ты любишь меня такого, какой я есть.        И в словах его сквозит столько надежды, что Намджуну трудно становится дышать. Он не ожидал того, что в таком возрасте его затопит доселе заглушенными напрочь чувствами, что в сердце начнёт щемить. Он и не хотел этих чувств, но в присутствии Хоби те всплывают наружу, хватают по глотку воздуха, чтобы следом лишить самого альфу дыхания. Они сжимают костлявые белые пальцы на шее Монстра, показывая, что всё же отчасти он всё ещё человек. Человеком его делает Хосок.        Иронично, но он кажется себе идиотом. В мыслях проскальзывает немая просьба, обращённая к мужу: чтобы тот притронулся к нему и стёр проклятые ненавистные прикосновения с кожи, изнутри — отовсюду. Хоби, словно слыша моральный поток нескончаемых просьб, обхватывает альфу руками, чтобы потянуть на себя и вынудить подняться на ноги. Следом встав, прижимается всем телом и прячет лицо в рубашке Монстра.        — Я какой-то дурак, — плачет он, — потому что я готов тебе простить всё, что ты натворил, только потому что ты любишь меня.        Намджун не находит, что ему ответить, только обхватывает лицо большими руками, вытирает соль с кожи и целует сорванно в губы, позволяя впиваться пальцами в лацканы пиджака.        — Оба такие, — вздыхает альфа, обхватывает одной рукой мужа за талию, позволяя ему вжиматься в себя, словно силясь слиться и не разлучаться. Так… больно не было никогда. Больнее было лишь почти потерять Тэхёна.        Раньше не было ничего, что Намджун боялся потерять, кроме группировки, в которую вкладывал всё, что было — деньги, силы, жертвы, людей, себя. Теперь страшно даже подумать, что может лишиться последнего, что, оказывается, делает его человеком. Пусть Намджун и остаётся Монстром, он ощущает собственное сердце рядом с Хоби, и то болит.        Омега льнёт к нему, обхватывает за шею руками, рвано утягивая в поцелуи, периодически всхлипывает, погруженный глубоко в свои чувства.        — Если он не умер, то что? — хриплым шёпотом спрашивает Хосок.        — Скажешь, куда ехать, и мы поедем, — отвечает тихо Намджун, прижимая омегу к себе и утыкаясь губами в его шею. Он всё ещё пахнет скотским двором, откуда альфа забрал. — Если его там нет, я найду и прикончу его.        Хосок весь идёт дрожью от этих слов и только пуще впивается в мужа руками, зажмуриваясь. Как ослепший котёнок тянется и тянется, будто бы наконец достиг желаемого, чего никто прежде не давал ему. Признания. Любви. И от этого — от этих чувств и откровенности омеги — неприятно царапет душу.        Намджун целует за ухом и позволяет мужу зарываться в свои волосы пальцами, он прикусывает мягкую кожу, как вдруг его отвлекает громкий телефонный звонок. Приходится отклеиться от Хосока, который растерянно хлопает глазами, словно вынырнувший из воды и потерянный, чтобы взять трубку. На дисплее высвечивается имя одного из помощников.        — Глава, — глухо проговаривает он, и все жилы в теле Намджуна напрягаются от интонации. — Хатаке взяли полицейские. Мы только что прибыли в их особняк, наши не выходили на связь, как и якудза.        — Что там? — мгновенно холодеет и напрягается Монстр, сводя брови к переносице.        — Разгром, — чуть тише отвечает звонящий. — Охрана перебита на пункте проезда и у особняка, — Джун едва сдерживается, чтобы не заскрипеть зубами.        На фоне раздаётся дверной звонок, но разум Монстра уже занят судорожными рассуждениями почему и как подобное произошло.        — Его людей взяла полиция на уничтожении документов по обороту товара через предприятия, — вздыхает Хэюн. — Два ангара под печатью копов. После они поехали на задержание Хатаке. Дома погром, двери нараспашку, много… много крови, босс, — внутри Намджуна холодеет. Ниши взяла полиция. Он не обращает даже внимания на то, что Хосок, кажется, исчез из гостиной и ушёл открывать входную дверь.        — Где Чимин? — хрипло спрашивает он у Хэюна в трубку, но встречается лишь с молчанием. — Где, блять, мой брат, отвечай!        — Его нет в доме. Его нет ни в одном из борделей, — громом доносится до Намджуна. — Ниши тоже. По моим данным, полиция отправила его в больницу, я всё ещё выясняю…        — Значит, двигайся, блять, — рычит в микрофон гаджета Намджун. — Я проломлю тебе и всему твоему отряду голову, если к вечеру вы не предоставите мне сведения о Нишинойе и не привезёте моего брата…        Слова альфы прерывает дикий вскрик со стороны прихожей. Вопль Хосока вынуждает внутренности похолодеть, а сердце пропустить удар. Отбросив телефон, Монстр бросается в прихожую особняка на нечеловечески испуганный крик супруга.

***

       Чимин снова слабо раскрывает глаза и снова сталкивается с потолком комнаты в квартире Чонгука. В этот раз чудится, что даже пробуждаться легче. Сколько он так уже лежит? Рёбра сводит болью от каждого выдоха, но омега терпит, и ни одна мышца не дёргается на лице. Возможно потому, что всё оно отекло и опухло от избиения и просто неспособно. С трудом повернув голову, замечает дремлющего Чонгука. Снова серый свет за окном, альфа же лежит с влажными волосами на соседней подушке, ворот простой светлой футболки обнажает ключицу и сильную шею. Он размеренно дышит, пока Чимин разглядывает его черты.        Он предал альфу, пойдя против воли. Вонзил ему нож в спину. Он должен был быть готов к откату и чужому гневу, но всё равно подготовки и самомнения не хватило, чтобы это выдержать. Чонгук дал ему обещание и не предал — он вытащил Чимина из лап Ниши и смерти, вытянул из бессознательности, а теперь… теперь что? Что происходит снаружи — за пределами квартиры Ша Нуара? Что происходит с ними? Этот вопрос сейчас почему-то волнует даже больше, чем то, что сейчас с его мужем.        Чимин осознавал, на что идёт, и должен понести за это наказание. Он чует всем нутром, что Жан просто так подобный поступок не оставит, что последует возмездие, даже если оно не станет физической расплатой, Ша не сумеет стерпеть такого рода просчёт. Быть может, если бы Чимина не поймал Ниши, то реакция… Пак отбрасывает эти мысли, понимая, что в любом случае ни один аргумент не ослабит гнева альфы на его поступок. Он прикусывает нижнюю губу, и ту содрогает щиплющей болью — разбита. Как и всё лицо. Как и, впрочем, весь омега. Его, похоже, практически собирали по кускам обратно. Шевелиться всё ещё трудно, но у Чимина получается двинуть рукой. Пальцы на ней припухли и покраснели от ушибов, на сгибе локтя следы от инъекций капельницы.        Стоит пошевелиться, как Жан тут же распахивает глаза и обхватывает омегу за запястье. Сперва сильно, но на фоне долбящей его боли во всем организме это почти не ощущается. Через секунду альфа ослабляет хватку и просыпается окончательно, хотя и до этого его взгляд не выглядел сонным, за исключением слишком расширенных зрачков. Чимин чувствует, что хочет что-то Чонгуку сказать, но все слова, которые мог бы произнести, застревают в глотке, потому лишь молчит, уставившись ему в переносицу.        — Степень боли от одного до десяти какая? — хрипло спрашивает первым Чон, приподнимаясь на локте и всё ещё удерживая его за руку.        — Шесть, — хрипит шёпотом Чимин, голоса по-прежнему нет.        — Не лги.        Чимина передёргивает. Такими интонациями не пестрил голос Чонгука даже тогда, когда они только познакомились. Он всё ещё непомерно зол.        — Одиннадцать, — усмехается криво омега, не глядя на него.        — Саркастируешь, значит, жить будешь, — вздыхает Жан и падает обратно на подушку, всё ещё держа в пальцах запястье Пака.        Большим прочерчивает по выступающей синей жилке и смотрит только в слишком белую кожу, не встречаясь глазами с Чимином.        — Сколько я так пролежал? — тихо и охрипше интересуется, ощущая, как от каждой произнесённой буквы дерёт горло.        — Со свадьбы прошло трое суток, ты ещё быстро восстанавливаешься, — ухмыляется Чонгук, продолжая гладить его запястье.        — Что сейчас происходит там? — пытается спросить Пак, но встречается с убийственным взглядом Жана, от которого тут же передёргивает. — Ты ведь не можешь оставить меня совсем в неведении…        — Могу, — жёстко звучит в ответ. — Могу, потому что хватит и того, что ты уже натворил.        Чимин поднимает взгляд на альфу, который отпускает его руку и садится на постели. Потирает уставшее лицо ладонью и растрёпывает высветленные волосы с сильно отросшими корнями.        — Ты не можешь держать меня в клетке… — хрипит Чимин, силясь сесть следом, но боль в переломанных рёбрах заставляет его простонать и почти свернуться калачиком.        — Могу, Чимин, — уставше произносит Чонгук, не оборачиваясь.        — Ты ненавидишь меня.        — Я всё ещё люблю тебя. И злюсь. Потому что едва не потерял из-за твоей спеси, — фыркает альфа, глядя на бледного избитого омегу через плечо. — А ты, любишь ли ты меня достаточно, чтобы сбавить обороты хотя бы после всего этого?        — Я… больше не собирался ничего делать, — шепчет Пак, скованно отводя взгляд. — Я правда хотел отдать тебе поводья.        — Но слил документы Ниши, подставив нас обоих под раскрытие и себя под избиение, — чеканит Жан.        Чимин молчит, уставившись в полоску обнажившейся кожи на пояснице Чонгука и торчащую резинку нижнего белья из-под спортивных брюк.        — Я обещал не оставлять тебя, mon amour, — произносит альфа. — Обещал подать тебе руку из темноты. Как я должен делать это, если при всём при этом ты режешь мне пальцы и не даёшь поймать?        — Я бы остановился.        — Нет, не остановился. Ежели это было бы так, ты оставил бы попытки ещё тогда, после разговора в Испании.        Чимин смолкает и смеживает горящие всё ещё опухшие, пусть и не так сильно, веки. И что ему делать дальше? Как… как быть? Впервые у Чимина за последние недели нет ни единого плана капитуляции, нет слов и нет аргументов. Он проебался и теперь за это отвечает.        — Я больше не сдвинусь, — хрипит омега.        — Прости, mon chaton, но я больше не могу поверить тебе наслово, — бьёт молотом фраза Чонгука, вынуждая снова распахнуть глаза.        Альфа поднимается с постели и поправляет на себе футболку, а Чимин, стиснув зубы, за ним наблюдает.        — И что? Ты просто запрёшь меня тут? — сипло повышает он голос, а Чонгук резко оборачивается.        — Запру, — резко вылетает из его рта. — До момента, пока ты не вылечишься. А я пока найду каждого из Сайоны и обезглавлю, заканчивая всю эту бесоёбщину.        Чимин через боль, стиснув зубы, садится и тяжело, ослабше дышит. Его тело буквально не слушается, отказывается шевелиться, а боль сводит каждый нерв и каждую кость. Он смотрит на Чонгука яростно, показывая, как ему эта идея альфы — оказаться в новой клетке, когда его только вырвали из другой.        — Смотри не смотри с яростью, Чимин, — спокойно произносит альфа, — но у тебя сейчас нет выбора. Ты утратил шанс на выбор, когда предал меня и подставил нас обоих. Теперь всё только в моих руках. Каждое движение, каджый шаг, каждая отрубленная голова. Тебе же остаётся восстанавливаться и отдыхать до момента, пока я со всем не разберусь и мы не покинем эту страну.        Чимин ощущает колючий холод по всей линии позвоночника.        — Я хочу помогать.        — Чем ты поможешь? — изгибает бровь Жан. — Твоему брату уже известно, что тебя нет в числе Сайоны.        — Что?.. — растеряно выдыхает Пак, почти заваливаясь вбок.        — Я послал Ким Намджуну подарочек, — растягивает губы в хищной улыбке Чонгук. — Так что теперь ты, вероятнее всего, считаешься похищенным и взятым в заложники третьим сыном Сайоны.        Чимин оглушённо молчит. Это может значить…        — Чья была тогда на тебе кровь? — Чонгук ему не отвечает, но он, по всей видимости, понимает вопрос омеги. — Жан… чья она была…        — Подарка для твоего брата, который он так настойчиво хотел впарить мне, — ровно проговаривает альфа, засунув кисти в карманы спортивных брюк.        — Если Ви… если он вернётся…        — Я не боюсь твоих братьев и не собираюсь их жалеть, — жёстко и низко выдыхает Жан. — Я настроен на уничтожение всей Сайоны. И если Тэхён вернётся в Корею раньше окончания запланированного медового месяца, ничего не смогу гарантировать. Ты просил меня подождать до свадьбы, и я ждал. Моё терпение на исходе. Я хочу закончить здесь, уничтожить заразу и вернуться домой. С тобой. Как мы и хотели, — в конце голос Жана всё же становится на долю мягче.        Чимин буравит его взглядом. Чонгук не пощадит никого, кто попробует ввязаться в борьбу. Ни Тэ, ни Юнги, никого. И Чимин ничего пока поделать не сможет. Не в нынешнем состоянии. Игра оборачивается не в его пользу, и теперь человек, которого омега хотел уберечь, может пойти на плаху следом за остальными. Чимин замолкает. До тех пор, пока не придумает хоть что-то достойное в ответ Чонгуку, пока ярость альфы не спадёт и не позволит им поговорить как двум здравомыслящим людям. Пока у Чимина не появится шанс хоть как-то переубедить Ша Нуара.        А сейчас… остаётся только гадать, что ныне происходит в Сайоне.

***

       Когда Намджун вылетает в прихожую зону дома, то видит лишь картонную коробку, от которой в ужасе отползает его супруг. Когда замечает, как дно коробки уже пропитано красным, мысли сами собой роятся в голове. Кто? Вот, что первым посещает голову альфы. Рядом лежит бездыханное тело в капюшоне, и Джун толкает его в бок, подлетая и выставляя пушку в курьера. Тот лежит недвижимо, половину лица закрывает маска.        Как его пропустила охрана? Намджун выглядывает за пределы особняка и приглядывается — тишина на посте, никого в округе. Тогда альфа присаживается на корточки с телом и срывает с него маску. Из обеих ноздрей струится кровь — посыльный, как их называли раньше, одноразовый. Это существо, которому нечего терять. Обычно его отец использовал такой метод лет тридцать назад, посылая наркоманов с важным посланием, перед этим дав им таблетку не с дозой, а с ядом. Их как раз хватало для того, чтобы доставить послание, а после они погибали, не оставляя свидетелей. Обычно нужно выверять дозировку отравы, чтобы хватило для дороги к получателю. Намджун сразу напрягается, щупая пульс. Точно мёртв, вреда не причинит, но теперь ему нужно побеседовать с начальником охраны его особняка с вопросом, как посыльный проник в его дом, который должен охраняться по периметру.        А если бы подослали убийцу? Его людей ждёт серьёзная трёпка. Намджун же возвращается к Хосоку, который сидит на полу, стараясь отойти от шока.        — Он не сделал тебе ничего? — спрашивает альфа, присев перед мужем.        — Нет. Я испугался того, что он начал хрипеть и упал, — сипит омега, не сводя взгляд с коробки.        И тогда Намджун понимает, что пора взглянуть на послание, которое ему захотели доставить экстравагантным способом. Альфа выпрямляется и, засунув руки в карманы классических брюк, пихает посылку, вынуждая картонный ящик опрокинуться и содержимое вывалиться прочь, пачкая алыми разводами белоснежную плитку пола. На кафеле оказываются конечности и… голова. С длинными тёмными волосами и остекленевшими глазами. Отрубленная человеческая голова не вызывает в Джуне ужаса или отвращения — он слишком долго является гангстером. Такого уже насмотрелся, что ничто не способно по-настоящему в подобном плане его испугать. Остекленевшие глаза Ха Вэна глядят в пространство фойе особняка Намджуна, а кровь, что ещё не успела свернуться, вытекает из его ноздри. Длинные волосы перепутаны и пропитаны алой жидкостью, оттого скатаны в колтун, рот плотно сомкнут.        Отрезанные руки венчают татуировки клана Хатаке, отчего Намджун нахмуривается.        — Ёбаный рот, — выдыхает гневно сквозь зубы он, осознавая.        «Я здесь не потому что хочу подчиниться вам».        «Меня очень просили».        Монстр должен был догадаться раньше. Он глядит в слепые глаза убитого омеги и почти рычит от злости. Чон Чонгук. Он всё это время водил его за нос, как и Нишинойю. И на что-то закусил в отношении якудза. Глаза Намджуна округляются, он помогает Хосоку подняться на ноги и ведёт его в гостиную, чтобы подобрать брошенный в испуге за жизнь мужа телефон. Как только Хоби оказывается усажен на диван, а гаджет в руке альфы, тут же набирает ещё раз телефон Хэюна.        — Проверь камеры со всех выездов из пригородного посёлка. Все, что найдёшь, — почти рычит Монстр.        — Вы думаете, там кто-то засветился? — спокойно спрашивает гангстер.        — Я знаю, кто забрал моего брата, — гневно выдохнув через нос, отвечает он. — Найди всю информацию про Чон Чонгука, всё, вплоть до того, во сколько он родился и сколько раз выходил из дома в последний месяц.        — Понял, — бесстрастно чеканит помощник и отключается.        — Это… — сипит Хосок. — Это был Вэн, да?        Намджун, сдерживая ярость, кивает. Он понимает, что, скорее всего, кто-то из приближённых к главе Нуаров был совсем у него под носом, потому что вряд ли сам главарь бы так рисковал. И Джун не сумел его распознать.        — Но почему господин Чон? — спрашивает Хоби, понемногу приходя в себя.        — Была у нас с ним занимательная беседа, — низко произносит Монстр. — Нишинойю взяли копы, Чимин исчез, Вэн мёртв. Кто ещё это мог быть?        Хосок прикусывает в панике губу.        — Не стоит ли нам позвонить Тэхёну? — тихо-тихо предполагает омега, из-за чего Намджун бросает на него строгий взгляд.        Он не будет просить помощи у младшего брата в его медовый месяц. Он сумеет справиться сам. Потому Джун распрямляет плечи и сперва решает дать жару охране своего дома, выясняя, как курьер проник на территорию, а после заняться поисками младшего брата-омеги. Чимин, по всей видимости, стал заложником, но ни звонков, ни требований пока не поступило, хотя, скорее всего, это вопрос времени.        Позвонить в этой ситуации Ви будет означать слабость Монстра и его некомпетентность. А это ошибочно, так что Джун собирается начать разбираться самостоятельно.

***

       Юнги морщит нос от солнца, припекающего его светлую кожу на лице. Песок под бёдрами кажется мягким покрывалом, морской бриз щекочет шею отросшими волосами, а белая свободная рубашка дарит ощущение колдовской лёгкости и полуобнажённости. Омега падает спиной назад, и песок путается в его прядях, засыпается за воротник, что ни разу не мешает Юнги продолжать наслаждаться погодой. Согнув одну ногу в колене, а вторую закинув на неё, Мин подмахивает ступнёй в такт битам в наушниках, где грохочет музыка.        Тэ, лежащий рядом на покрывале и листающий какую-то книгу, обращает на мужа внимание, заинтересованно засматривается на него, обводя черты взглядом. Он никогда не думал, что испытает снова чувство влюблённости, будто ему не за тридцать, а снова семнадцать, однако Юнги умудрился вселить в альфу молодость и трепетность своими экстравагантными выходками.        Его сводный братец всегда отличался капризным характером, с самого детства, и сейчас Тэ уверен, может задать жару любому. Он же и одарил Ви новым всплеском давно забытых впечатлений — ощущением лёгкости, любви и… возможного нормального счастья. Конечно, вряд ли их жизнь когда-либо сможет назваться нормальной, просто Тэхён уже не думал, что сумеет, как мальчишка влюбиться. Да и в кого? В омегу, которого воспитывал, который младше больше, чем на двадцать лет. Но Юнги, по всей видимости, нравится ломать и рушить стереотипы.        Руки альфы начинают зудеть, как бывает обычно, когда он чем-то увлечён или хочет что-то сделать, и зуд этот не проходит уже несколько дней, с тех пор, как они прибыли на виллу. Уединение у океанского берега навевает ощущение сладкой ваты во рту, и пусть Тэ её не особо любит, он готов потерпеть, если в груди будет так тепло.        Юнги не похож на его первую любовь. Не похож ни на одного омегу, с которым альфа спал. Он не похож ни на что в этом мире, только если на бескрайний красивый океан, который может стать убийственным в своей природной силе. И когда Мин лежит на берегу на фоне того самого океана, когда волны плещутся всего в метре от его изящной фигуры, Тэхёну это сравнение кажется наиболее подходящим.        Юнги подпевает попсовой песенке, а Тэ продолжает пялиться на него, глядя над солнцезащитными очками. Юный, нежный с первого взгляда, но порой источающий истинный яд омега. Яростный, упрямый, но… любящий его. Тэхён мог бы считать Юнги обманчиво хрупким, так и есть на самом деле — Малыш просто слишком Юный, но дать ему десять лет, и он заткнёт младшего брата Ви за пазуху. Взгляд оторвать не получается, он так и скользит по обнажённым бёдрам и задравшейся на животе рубашке, книга теряет всякое значение, и Тэ забывает как дышать.        Чуть больше полугода назад, когда Монстр только объявил о женитьбе, Тэхён считал эту идею сумасшествием. Теперь, спустя три дня после свадьбы, может шёпотом сказать, что счастлив. Он слишком боится спугнуть краткосрочное спокойное счастье, потому что, судя по внутренним ощущениям, дома его ждёт нечто катастрофичное. Предчувствие никогда альфу не обманывает, интуиция вопит, что в Сайоне что-то происходит, но они с Юнги договорились — никаких телефонных звонков домой, и заперли смартфоны в сейф. Однако рацию альфа всё равно таскает при себе, постоянно пряча от супруга, так, на всякий случай.        — Ви, — раздаётся в рацию, как только Тэ её достаёт.        — Просьба есть, — коротко бросает альфа.        — Слушаю и мигом исполняю.        — На барной стойке лежит список. Последний пункт очень важен, — тихо говорит Ви, пока Юнги напевает чуть громче, чем вызывает улыбку у Тэхёна и желание наблюдать за ним, пока солнце не сядет.        — Принял, — доносится из рации, прежде чем связной отключается. Тэ снова прячет средство связи и откладывает книгу прочь, потому что ему хочется заняться более приятным на данный момент.        Альфа обхватывает Юнги и покрывает его плоский живот поцелуями, вызывая приступ тихого смеха. Тэ тоже улыбается в чужую кожу. Каким бы глупым он себе сейчас ни казался, вот это — происходящее между ними — чудится альфе подарком за всё то, что он успел прожить. Быть может, в этот раз всё сложится иначе и влюблённость Тэхёна не полетит в трубу. Быть может, в этот раз ему не придётся бояться за жизнь того, кого любит. Союна больше нет, а Намджун не поднимет на Юнги руку. Быть может, в его истории станет немного меньше крови.        Юнги прикасается пальцами к волнистым от соли волосам альфы, а тот просто лежит на его животе, слыша глухое эхо сердцебиения. Оба замирают, Тэ зажмуривается. Ему хочется почему-то собрать эти воспоминания, как крупицы песка, и надолго сохранить в своём разуме.        — Съездим на водопад? — сквозь плеск волн доносится до слуха Тэ и он лениво разлепляет успевшие в расслабленности слипнуться веки. — Хосок рассказывал, что в сердце острова есть.        — Можно, — кивает альфа, стискивая бока Юнги и обхватывая его как можно крепче.        — Ты не связывался с домом? — гораздо тише интересуется омега, вынуждая Ви поднять голову.        — Ты сам поставил условие избавления от телефонов, — изгибает Тэхён бровь, ведя кончиками пальцев по голой коже на бедре, уже слегка покрасневшей от поцелуев солнца и грозящейся вскоре приобрести загар.        — У меня смутное ощущение, знаешь, — тянет расслабленно Юнги, глядя в безоблачное небо через стёкла очков, — что что-то происходит. Как будто зудит всё внутри.        — Не обращай внимания, — спокойно отвечает Тэхён, снова устраивая голову на его животе. — Это лишь накопившиеся переживания. Если случится что-то действительно плохое, я в любом случае узнаю. Парни регулярно связываются с материком.        Юнги вздыхает, но больше вопросов не задает. А Тэ погружается в свои мысли снова, и уносит их далеко от молодого мужа и океанского прибрежья — в более мрачное русло. Намджун на время медового месяца попросту отстранил его от дел Сайоны, веля отдохнуть, но происходящее не позволяет ему выдохнуть. И если даже Мин начинает что-то неладное ощущать, то Тэхён не сомневается в собственной чуйке. Возможно, что-то действительно происходит. Однако его старший брат не идиот и не слабак, он сумеет разобраться и сдержать Нуаров, пока Тэхёна нет рядом. Не зря же всё-таки Монстр является главой Сайоны. И ежели поступит тревожный звонок от Намджуна, значит, дело действительно плохо. Но Тэхён об этом думать себе запрещает. Впервые за много лет внутри него не бурлит ярость, даже страсти нет. Лишь умиротворение, схожее с сегодняшним днём — спокойным, почти безветренным, пресыщенным солнцем в небе и солью в воздухе.        Тэхёну впервые за долгое время… просто спокойно. И не хочется ни тревоги, ни Сайоны, ни Намджуна. Альфа впервые, кажется, ощущает покой. Душевный, телесный, укутывающий его в плотное пуховое одеяло теплом тела Юнги. Потому, переплетя пальцы с ладонью омеги, просто наблюдает сквозь очки за океаном.        — Нам надо собираться, если мы хотим на водопад, — почти мурлычет альфа, словно большая и спокойная хищная кошка, а Юнги улыбается и начинает подниматься с песка, сразу же принимаясь светиться от предвкушения. И как бы сперва омега ни упирался поездке на виллу, ему до одури, вероятнее всего, здесь нравится.        Тишина. Надолго ли она?

***

       Между ними до такой степени накалилось напряжение, что почти можно потрогать его руками. Чонгук всё ещё зол на Чимина за его поступок, однако остаётся рядом столько, сколько может, при этом ничего омеге не рассказывая. Обычно он уходит молча, не посвящая омегу в то, что происходит в мире, от которого Чимин отделён железной стеной. Телефона у омеги под рукой нет, где хранится ноутбук альфы он тоже не знает, а сил, чтобы встать и поискать его, нет. Сейчас, на пятый день со всего произошедшего, Пак снова в постели. Он всё ещё едва может садиться без стонов боли, в туалет ему помогают дойти, а голова то и дело кружится и болит. В своё отсутствие Жан приставил к нему своего доверенного и ещё одну правую руку, ставшего главным помощником после побега Хёна — Рамоэля. Альфа сидит на кухне, пока Чимин бесцельно смотрит в потолок.        Он слышит щелчок входной двери и тут же выныривает из нерадостных мыслей и предположений о том, как идут дела с Сайоной и Нуарами. Из кухни доносится тихий разговор, но из-за постоянного фонового писка в ушах Чимин не в состоянии расслышать содержание беседы, а после, когда голоса смолкают, дверь хлопает снова.        В спальню, тихо постучав, заходит пожилой омега. В тёмных волосах его проседь, а по внешности тот явно европеец, черты строгие, глаза прищуренные и хитрые, а губы плотно сжаты в тонкую линию. Смутно Чимин вспоминает, что это — врач, который выхаживает его с момента, как Чонгук вытащил Пака из особняка, человек, вытянувший его с того света.        Сам альфа заходит следом. Волосы его, вопреки обычному состоянию, тёмные, уложенные назад, лишь тонкая прядка спадает на лоб. Внезапная смена имиджа придаёт Чонгуку мрачности и серьёзности, холодности даже. Чон окидывает лежащего в его футболке Пака взглядом, и карие глаза на миг теплеют, но в них всё ещё виднеется недовольная злость на опрометчивые поступки.        Чонгук не отказался от него, даже несмотря на то, что Чимин откровенно его предал. Он нарушил данное Жану обещание успокоиться и позволить ему разобраться с проблемами и провальным планом, но Чимин сделал всё только хуже, усугубив их положение. Чонгук всё равно за ним приехал и спас жизнь. Чимин, каким бы чёрствым ни был, всё равно ощущает давление в грудной клетке и тяжесть на душе, стоит взгляду коснуться мужчины, о котором он думал в момент, когда муж пытался его покалечить и лишить жизнь, когда находился в горячке боли, почти умирая.        — Господин Пак, — выдаёт с явным акцентом не привыкший к корейскому языку доктор. — Как ваше самочувствие?        — Рёбра всё ещё болят, — по-прежнему охрипше выговаривает Чимин, полулёжа на подложенных под спину подушках. Ощущать себя донельзя беспомощным, вплоть до того, что ему тяжело самостоятельно добраться до уборной, противно.        В прошлом, когда Ниши прикладывал силу к их разговорам, это знаменовало недели «на отдыхе», прикрывающем восстановление супруга. В этот раз альфа постарался на славу, доводя Чимина до беспомощности. Чонгук прав — Пак выжил чудом. Чудом по имени Чон Чонгук. Без него бездыханное тело Чимина уже было бы захоронено где-то на заднем дворе, а виновниками бы стали Нуары по словам Хатаке.        — Мне нужно его перевезти в ближайшие часы, — подаёт голос Жан, скрещивая руки на груди, и его слова мигом привлекают рассеянное внимание омеги, вынуждая его по щелчку протрезветь и сосредоточиться.        — Куда?        — Док, осмотри его, — кивает Чонгук омеге, а Чимин ёрзает, понимая, что что-то в положении вещей в творящемся бардаке между группировками меняется. — Мы поговорим чуть позже, — с нажимом проговаривает Чонгук, намекая на посторонние уши. Судя по всему, ситуация остра, раз он не в состоянии доверять даже собственному врачу.        Омега присаживается рядом с Чимином и принимается помогать ему снять футболку, чтобы осмотреть повреждения. Чонгук с болью и стиснутыми добела губами глядит за всеми гематомами и кровоподтёками, усеивающими грудь, бока и живот омеги. Чимин взгляд отводит, позволяя врачу провести осмотр, лишь сморщивается, когда тот нажимает вокруг повреждённых участков. Одна из рук Чимина всё ещё в шине и болит, но к этому перманентному ощущению боли на задворках сознания омега уже умудрился привыкнуть. Ему не впервой абстрагироваться от боли, а трещина — не перелом. Он почти может двигать рукой, если стиснет покрепче зубы.        Чонгук не отворачивается, рассматривает все следы, усеивающие светлую кожу, и в его взгляде копится всё больше злости.        — Я бы всё же рекомендовал полное обследование, — жёстко заверяет врач, на что встречается с холодными глазами Жана.        — Всенепременно. Но не в ближайшие дни.        — Могут быть осложнения.        — Я знаю, — рявкает Чонгук. — Но показаться в больнице — значит отдать его в руки тем, кто с ним это сделал. Так что в твоих интересах сделать всё блистательно в счёт твоего таланта, если ты не хочешь, чтобы я в тебе разочаровался, — уже более спокойно и холодно заканчивает Чонгук.        Он изменился. Или же это Чимин недостаточно хорошо альфу знал? Он почти не видел его во взаимодействии с подчинёнными. Возникает вопрос: а как хорошо успел за эти недели Чимин узнать Жана? Теперь по-настоящему становится страшно. Чимин любит Чонгука, он уже это принял в заварушке последних дней. Чимин от него не отвернётся, он нуждается в альфе, но насколько их чувства безопасны для омеги? Чон уже запер его в клетке и запрещает её покидать, так что же будет дальше?        Пак смеживает веки и вздыхает, пока док пристально буравит взглядом Ша Нуара. Они словно ведут ментальную борьбу, и Чонгук явно не в числе проигравших, потому что доктор перестаёт настаивать на больнице и занимается продолжением осмотра. Когда тот оканчивается надетым на Чимина корсетом, они с Чонгуком покидают комнату и затихают в коридоре. Корсет для восстановления рёбер сдавливает бока, но так хотя бы не настолько больно дышать. Пак по-прежнему сидит без футболки и хочет попробовать подняться самостоятельно, чтобы послушать, о чём ведётся беседа между альфой и его врачом.        Однако, когда пробует слезть, ощущает, как к горлу подступает тошнота. Он никогда ещё не ощущал себя более уязвимым, даже в особняке под кулаками Ниши. Теперь же Чимин в клетке, куда зашёл сам и позволил Чонгуку захлопнуть за ним дверцу. Он сам отдался этому мужчине, и от недовольства хочется скрипеть зубами. Из одного капкана в другой, пусть этот и увенчан розами и орхидеями от их вспыхнувших чувств. Чимин, спустив ноги с кровати, уставляется на голени, иссечённые зеленеющими синяками. Ноги худые, совсем бледные, бёдра дрожат от перенапряжения и уже отвыкшие от нагрузки. Беспомощный — набатом звучит в голове и раздражает до желания сжать зубы, пока не начнут крошиться. Даже так, считая себя крайне сообразительным, даже готовясь целый год и собирая все возможные материалы, даже найдя поддержку в лице Чонгука… Чимин не сумел. Он знает, что альфы, особенно их круга, бесконечно сильны, хитры и жестоки. Но неужто у Чимина не было даже шанса? Неужто все попытки столь бесплотны, что кто-то более могущественный вновь будет всё решать. За Чимина. Всегда все решения принимаются за него, и от этого ярость полыхает в крови, притупляя боль.        Даже сейчас. Чимин понимает, что Чонгук зол и не может довериться ему из-за опрометчивого и грязного шага, но ныне он не считает нужным ни рассказывать о положении, ни поставить в известность, куда именно его увезут. Омега осознаёт, что это необходимо для безопасности, потому что эту квартиру Чонгука в два счёта найдут, поняв, кто он такой, и Чимина вернут к брату или мужу. Поэтому его спрячут в другом месте. Но оставлять омегу совсем без сведений… может быть, Пак своими поступками это всё и заслужил, но это не значит, что он обязан принимать такой ход.        Он касается пальцами ног подогретого пола и пробует встать. Ступня полностью становится на паркет, икры покалывает от будущей нагрузки, а разум воспалённо пульсирует в призывах отринуть слабость и встать, показывая, что он не бесполезный червь. Он всё ещё способен бороться. С Сайоной, с Ниши, с собой, чёрт возьми. Чимин неловко встаёт, прежде постоянно поддерживаемый Чонгуком или же вообще переносимый на его руках, а теперь он, пошатываясь и придерживаясь за изголовье, пытается стоять, стиснув зубы от боли. Проходит десять секунд, пятнадцать, тело уже дрожит от боли в боку и в висках, но Чимин силится устоять назло себе и всему миру. Даже сломанный он может встать. Даже искалеченный он не будет прятаться за чужими спинами.        Чонгук входит в спальню, тут же замечая тяжело и неглубоко дышащего омегу. Он, нахмурившись, оказывается рядом за несколько шагов и с осторожностью подхватывает Пака под коленями и лопатками, чтобы поднять над полом.        — Поставь, — велит шёпотом из-за пропавшего голоса он, глядя с яростью на Жана.        — Тебе необходимо восстанавливаться, а не бездумно пытаться встать раньше времени, — устало проговаривает Чонгук.        — Поставь меня, я могу ходить сам, — повторяет тот, упершись в своё.        — Mon chaton, — закатывает глаза альфа, и от привычного, во злости ставшего таким редким обращения вздрагивает душа. Чимин скучает и понимает это только сейчас.        Омега и альфа буравят друг друга взглядами, Чимин упрямо упирается рукой в грудь Чонгука, веля таким образом вернуть в его стоячее положение, хотя на тот момент уже едва стоял. Просто упёртости в омеге гораздо больше, чем кто-либо может представить. Однако Чон ещё более упрям, он стоит и глядит молчаливо со сведёнными к переносице бровями. И в таком молчании секунды отсчитывают свой бег, потому что ни один, ни второй не желают отводить взгляда и прекращать ментальную схватку.        Чонгук заговаривает первым, тон его звучит устало:        — Когда-нибудь ты начнёшь принимать мою заботу и защиту. И перестанешь думать, что все хотят ограничить твои передвижения.        — Забота это запереть меня в квартире без связи и информации? — проговаривает Пак, изгибая бровь и ощущая, как мышцы на лице саднит. Чонгук едва ли не закатывает глаза.        — Чимин, — тянет он строго, с лёгкостью удерживая исхудавшее тело Чимина в руках, — ты буквально нарушил нашу договорённость. Ты сделал такое за моей спиной.        — И что? Теперь ты перестал мне доверять? — язвительно шепчет омега, и предвещая ответ, продолжает: — Я знаю, что это заслуженно, Жан. Я понимал свой шаг и осознавал, что я делал.        — Но не предусмотрел того, что случилось. Ты не просчитал шаги Ниши, — давит Чонгук. — Ты так хотел сделать всё сам, так торопился, что ошибся, понимаешь? Чем серьёзнее становится обстановка, тем больше становится промахов.        Чимин гневно поджимает разбитые губы, пока Чонгук мягко опускает его на кровать. Рёбра снова сводит болью от каждого движения, и омега морщится, пока Жан подхватывает свою футболку, прежде покоящуюся на плечах Пака.        — Я бы не дезинформировал тебя, если бы мог быть уверен, что ты ничего не выкинешь.        — Ты не сумеешь мне снова доверять, — выдыхает Чимин. — Я и не прошу, понимая это.        Чонгук, замерев над омегой с футболкой, рассматривает швы на ткани и словно бы обдумывает, что сказать.        — Ты тоже никому не доверяешь. Если мне потребуется скрывать от тебя весь мир и держать в клетке ради того, чтобы ты остался жив, я это сделаю.        Слова звучат звоном колоколов в ушах, Чимин отворачивается, понимая, что Чонгук окончательно упёрся в свою точку зрения и этого титана не получится сдвинуть ничем. Омега кусает внутреннюю сторону щеки, а Жан лишь помогает ему одеться, осторожно натянув футболку через ворот. Паку приходится сделать титаническое усилие, чтобы без стона просунуть руки в рукава, а после он застывает, сталкиваясь взглядом с альфой. Чонгук смотрит с усталостью и терпением, словно каждый спор с Паком остужает его пыл и злость, будто выздоровление Чимина исцеляет и самого Чона.        — В этом всём есть и моя ошибка, — тихо произносит Чонгук. — В том, что всё зашло слишком далеко. Я увлёкся тобой и нашей игрой, пропуская ту часть, где погибнуть можем мы оба. Последние события заставили протрезветь мой рассудок, больше ошибок я не допущу.        — Гениальный Жан Батист Резар совершил ошибку, — усмехается Чимин, глядя на альфу снизу. — Чувствую долю вины.        — Да, совершил. Люди со слабостями есть просто люди, — пожимает плечом Чон. — А ты — моя.        — Твоя слабость? — фыркает Чимин.        — Моя Ахилессова пята, — повторяет его фырканье альфа, и чувственные губы наконец впервые за последние дни пересекает нечто наподобие улыбки. Чимин невольно засматривается, узнавая того, прежнего Чонгука, бывшего с ним рядом до настоящих проблем. — Такие как мы стараются прятать свои слабости, — моргает Жан, впериваясь в сидящего и слегка покачивчающегося омегу.        — Поэтому ты запрёшь меня, — холодно выговаривает Чимин.        — Да, — спокойно выдаёт Жан, склоняясь к нему и оставляя поцелуй на лбу. — Потому что я не уверен, что при всей твоей упёртости ты не попытаешься выкинуть что-нибудь ещё.        Чимин молчит, пока Чонгук выпрямляется, а после хватает его за запястье. Альфа тут же перехватывает его за здоровую ладонь и стискивает пальцы омеги в своих, поглаживая.        — Я хочу кофе. И не в этой осточертевшей комнате, — морщит он нос, глядя перед собой.        — Скоро локацию мы сменим, — усмехается альфа, прежде чем подхватить Пака на руки и вынести из спальни.        Ощущать Чонгука так близко — дурманяще. Как бы Чимин на него ни злился, как бы ни бушевал внутренне, один запах волос Жана приводит его в состояние сравнительного покоя. И пока Чонгук несёт его в сторону сейчас светлой из-за распахнутых окон кухни, омега утыкается носом в его висок, чтобы втянуть запах с кожи. Тот же прислушивается к каждому вдоху Чимина, поглаживает пальцами по позвоночнику, когда собирается усадить прямо на стол. Чимин в этот раз молчаливо и без причитаний помощь принимает, спускает ноги на стул, чтобы следом смог осторожно спуститься, но Чонгук ловит его за плечо и осторожно притрагивается к избитому лицу.        — Что? — хрипит Пак, глядя из-под ресниц.        — Люблю. Я так тебя люблю, что готов всё простить, — шепчет альфа, приближаясь и едва ли прикасаясь к его кончику носа. — Но больше не испытывай мою выдержку.        Чимин молчит, опустив взгляд.        — Будь я иным, ты бы не полюбил меня, — высокомерно произносит Пак шёпотом, направляя взгляд прямо в карие глаза Чонгука. — Будь я иным, я бы не полюбил тебя.        Чонгук усмехается.        — Так что не проси исправить мою природу, — проговаривает уже почти в губы омега, едва сдерживаясь, чтобы через боль в разбитых губах не поцеловать Жана. — Хочешь приручить? Попытайся.        Чонгук гладит омегу по растрёпанным волосам, почти не прикасаясь, а сам ведёт губами по нижней Чимина, сводя его с ума. Впервые Пак осознаёт терзающее его чувство. Проклятый страх лишиться любви Чонгука. Он так не хотел быть зависимым от кого-либо, и всё равно остался в числе проигравших, попав в расставленный альфой капкан. Тот был уверен в том, что влюбит в себя Чимина, и победил, потому что внутренне он уже признался — любовь Жана ему необходима. Она делает Пака лучше, она придаёт ему ценности в собственных глазах. И как бы Чон ни пытался убедить Чимина в том, что и без него омега представляет ценность, без альфы бы это знание так и осталось закопанным во внутренних руинах.        Чимин не хочет быть привязанным к Чонгуку своей любовью, ему страшно после одной зависимости в браке, будто в омут, бросаться в следующую — ещё более адскую. Особенно теперь, когда замок на цепях с оглушительным щелчком закрылся. Теперь, когда Чимин оказался в его власти, но всё ещё безрассудно трепыхается со своими нелепыми попытками доказать невъебенную самодостаточность.        Альфа целует его первым. Осторожно, воздушными прикосновениями, словно Чимин фарфоровая сломанная статуэтка. Но трещины пропитаны кровью не в первый раз, и Чимину не нужны сожаления и жалость. Он хватает Чонгука за воротник и притягивает к себе, впиваясь в губы, чтобы стало нестерпимо больно обоим. Он хочет ныне ощущать металлический вкус сплетения их языков, заглушающий привкус чужой горькой злости на него. Он обхватывает язык Чонгука и игнорирует всё на свете, смежив всё ещё объятые синяками веки. У обоих поводки на шее, у каждого — по концу, а где там переплелись узлы и колтуны — непонятно. Один дёрнет за поводок и придушит обоих, такова природа данной любви. Такова природа их обоих и поменять друг друга не выйдет ни у одного, ни у другого. Чимин всегда будет избегать доверия и искренности, всегда будет пробовать сбежать, а Чонгук будет ловить его за шкирку, злиться, кричать, швырять стекло в стену, но в конечном итоге подрывать мир ради омеги. Ради своего омеги. Теперь хочется произнести данность хотя бы шёпотом, потому что Чимин наконец-то в его руках и принадлежит только ему. И с одной стороны зверь рычит, а с другой — скрывает виляющий хвост.        С тяжёлым дыханием отстранившись, альфа смеживает ненадолго веки и после помогает Чимину всё же сесть на стул. Молчаливо возится с кофеваркой, ставит перед омегой красивую чашку без блюдца, и запах кофе пробуждает в Чимине желание жить. Запах кофе, только что прикуренная Чонгуком сигарета и свежесть им распахнутого настежь балкона. И сейчас даже грустно покидать квартиру, насквозь пропитанную ими.        — Хочу на «Атис», — тихо хрипит Пак, когда Жан вкладывает в его руку сигарету. — Хочу посмотреть пьесу с тобой в Париже.        — Это будет первым, куда мы пойдём, когда уедем отсюда, — стоит над душой Чонгук, прикасаясь к запутанным тёмным волосам.        — Хочу быть твоим мужем. Хочу ненавидеть и любить тебя пока не подохну, — срывается с губ, и клетка окончательно захлопывается.        Чимин не знает, что движет им в это мгновение, видимо, боль провоцирует искренность. Он осознаёт, что история их ещё в самом разгаре, что не сдастся, что сделает что-нибудь, за что Чонгук будет бушевать и злиться. Осознаёт так же, что говорит чистую правду, отчего пальцы альфы застывают в его волосах.        — Будешь. Ты будешь моим мужем.        Чимин обхватывает фильтр губами и затягивается. Выпускает сизый дым в быстро холодеющий воздух, задумчиво и неторопливо запрокидывает голову назад, чтобы снизу смотреть на стоящего за спиной альфу.        — Несмотря ни на что?        Чонгук прожигает его взглядом, пока Чимин затягивается табаком снова, альфа усмехается, принимаясь снова поглаживать его волосы.        — Клянусь.       

***

       Тёмная комната, пропитана вонью крови и страха. Стены влажные, почти покрытые опасной ядовитой плесенью. Поэтому на это здание и пал выбор — потому что здесь никто и никогда не появится. Из динамиков смартфона льётся энергичная французская песня, словно дразнится, и мужчина, расхаживающий с хлюпающими звуками шагов по периметру, неразборчиво мурлычет, подпевая. Когда он опирается на спинку стула, то ножки, покачнувшись, скребут по старому, разваливающемуся полу. Мужчина улыбается, шрамы на его лице, обычно прежде сокрытые за тканевой тёмной маской, натягиваются от движений мышц лица, и человек, к которому он склонился, уставляется на него уцелевшим глазом.        — Красивый язык, правда? — низко рокочет голос альфы, когда он обращается к нему, чьи руки вывернуты и связаны. — Мне очень нравится, когда омеги мурлычат по-французски. Скажешь что-нибудь ласковое? — склоняет он голову к пленному, а тот лишь гневно дышит, закусывая до крови нижнюю губу.        Мужчина обходит по другому кругу, приглядываясь к нему и прожигая глазами, а пленник даже не вздрагивает от взгляда. Красные волосы с чуть отросшими чёрными корнями спутаны в колтун и частично острижены, один глаз полностью закрыт. Такое чувство, что вряд ли он сможет снова им пользоваться. Мала и вероятность, что выберется живым. Но ему не в первой уже встречаться с опасностью, он ловкий, как змея и ещё сможет ускользнуть. По крайней мере пытается в это верить.        Альфа же подходит ближе, облизывая губы. Не с похотью, нет, пленник его совсем не интересует как омега, ему, скорее, нравится беспомощный вид связанных рук и прокушенных губ, его до предоргазменного состояния доводит образ жестокости и мучений. Секс как таковой ему не нужен, для таких, как этот выблядок, он скучен и непритязателен. Гораздо веселее играть по-иному.        — Ты знаешь, что от тебя требуется лишь малость, — ровным тоном проговаривает палач, присаживаясь перед ним на корточки. — Лишь информация. Знаешь, достать тебя было непросто. Ты хорошо прячешься. Но от Монстров прятаться тяжело.        — Истинно верное название вашей расы. Монстры, — нараспев тянет охрипший пленник, впервые подавая голос.        — А ты и правда похож на кошку, — протягивает руку альфа и поглаживает омегу по припухшей щеке, причиняя лёгкие покалывания боли. — Грациозный, хитрый рыжий кот.        Омега гневно смотрит на пленителя и больше не заговаривает.        — Лишь информация, и есть вероятность, что ты выйдешь отсюда живым, — ложь, омега знает, что выблядок врёт. Никто не отпустит его живым. — Кто таков Чон Чонгук. Какое он отношение имеет к Нуарам. Где Пак Чимин.        — Я не знаю, — рявкает он, хотя тоже наполовину лжёт. Альфа усмехается, чувствуя его враньё.        — Я помню миг, — после молчания начинает он, — помню, как пошёл с Ви тогда. Я видел его останки вживую, — сверкает палач глазами. — То, что осталось от одного из помощников Ша Нуара. Говорят, сучка ждала приплод? Слухи даже в большом городе быстро распространяются. Ша так взбесился, это, случаем, не его щенок там был в этом трупе?        Гнев вспыхивает ярко, омега дёргается, чтобы вырваться. Даже если вывихнет себе руки, должен вырвать суке язык.        — Ох, как затрепыхался, — смеётся альфа, поглаживая его по коленям.        Понимает, что умрёт. Рано или поздно, легко или трудно, но сдохнет. И как бы ни хотелось злиться на Него за всё, что случилось, как бы ни хотелось сдать омегу, из-за которого всё и произошло, не может предать. Он клялся. А для них такая клятва — не до гроба, даже дальше. Потому молчит, даже если катастрофически больно и почти подкатывает к глотке комками тошнота. Терпит, хотя подступают горячие, горькие слёзы.        — Что же, — улыбается альфа словно бы даже с лаской, — жаль, конечно, что я не успел послушать твой французский.        В его руке сверкает нож. Возможно, омега сегодня лишится второго глаза, но зубы он стикивает как можно сильнее — из его глотки не вырвут ни слова о Ша Нуаре.

***

       Чонгук почти заканчивает приготовления: ничего лишнего из квартиры не выносят, только одного Чимина. Сам альфа одет в простые карго чёрного цвета и такую же куртку, отошли на второй план изящные костюмы, сейчас он, вероятнее всего, хочет выглядеть незаметным. Волнистые выкрашенные в тёмный волосы обрамляют непривычной копной лицо, всё ещё слегка влажные после душа, они вьются крупными волнами. Чонгук помог уже влезть омеге в обычные чёрные джинсы широкого кроя, натягивает теперь с осторожностью дутую куртку, потому что из-за сломанных рёбер ему тяжело двигаться. Лицо всё ещё объято синяками, потому Чонгук протягивает Чимину солнцезащитные очки и тёмную тканевую маску, на что тот скептично выгибает бровь. Вряд ли такая конспирация сокроет его личность, Сайона узнает Пака даже по дыханию, как верный пёс учует приближение хозяина ещё за сотню метров. Но Чонгук непреклонен, потому омега всё на себя нацепляет и ощущает, как на голову опускается кепка. Он всё ещё в уже надоевшей комнате, сидит на кровати, свесив ноги к полу, когда Чон присаживается перед ним на корточки и принимается натягивать на ступни кроссовки. Свои, по всей видимости, потому что Чимину они слегка велики. Смотреть в макушку Чонгука скучно, гораздо интереснее было бы выведать, куда именно альфа пытается его вывезти и спрятать от братьев в Сеуле, где им известен почти каждый проклятый угол.        — Не скажешь? — приглушённо из-за маски спрашивает Чимин, вынуждая Жана, шнурующего ему обувь, поднять голову. Локон падает на его глаза, и омега протягивает руку, чтобы убрать, однако вздрагивает, словно впервые замечая припухшие пальцы. Но всё равно подцепляет прядку, убирает её в сторонку, пока Чонгук прослеживает каждое его движение.        — Не скажу, — пожимает плечом альфа. — Я не доверяю твоё местоположение никому, кроме меня и Рамоэля.        — Даже доку? — усмехается Пак, почёсывая утянутую шиной руку с трещиной.        — Никому, кроме меня и Рамоэля. Никто не будет знать где ты.        Чимин недолго молчит, пока Чонгук не заканчивает с его шнурками и не выпрямляется, зачёсывая волосы назад.        — Я думал, что ты веришь своим людям.        — Не тогда, когда дело касается тебя, — усмехается Чонгук, протягивая ему руки и позволяя за них схватиться, чтобы вставать было полегче, однако боль это не умаляет. — Если будут знать слишком много человек, то есть вероятность, что твой брат попытается тебя забрать. Если поймает хоть одного осведомлённого, вернуть тебя мне будет слишком сложно, — негромко проговаривает Чонгук, пока помогает Чимину перемещаться по квартире в сторону выхода. Рёбра болят слишком сильно, да и общая слабость всё ещё держит тело в тисках.        — Ты думаешь, Намджун станет меня искать? — изгибает бровь Чимин, глядя поверх очков на альфу.        — Он уже ищёт, — серьёзно отвечает Жан.        Эта серьёзность не даёт ему покоя. Это первое сведение, доставшееся ему за почти неделю неведения. Он буравит взглядом Ша Нуара, словно ожидая продолжения, и тот, продержавшись около тридцати секунд, всё же проговаривает:        — Он перерывает весь город, — глухо объясняет Чонгук. — Переполошил буквально всё.        Губы Чона поджимаются, он отпирает дверь квартиры, за которой его ждут трое неприметно одетых мужчин.        — И что? — скептично произносит Чимин.        — И за мою голову объявлена награда, — фыркает Чонгук с иронией, косясь на омегу.        Пак тоже фыркает.        — Он, скорее всего, думает, что ты не глава, — вздыхает Пак. — Он бы никогда не пошёл в сердце к врагу самолично, использовал бы все ресурсы, но сам нос сунуть… это не про Джуна.        Они оказываются в лифте, со всех сторон прикрытые людьми Нуаров, а те, как замечает Чимин, вооружены до зубов. Чонгук, стоит лифту замереть, быстро подхватывает его на руки, а альфы обнажают пистолеты. Они торопливо передвигаются в этот раз по подземной парковке, где прежде Чимин не бывал за ненадобностью, подчинённые Чонгука заглядывают почти за каждую машину, прежде чем они оказываются рядом с неприметным японским авто старенькой модели. Никакого показного богатства и блестящего кузова, лишь плотно тонированные стёкла. И, судя по блеску, они из калёного стекла. Один из парней открывает для Чонгука дверь, а тот внезапно ставит омегу на ноги, вызывая слабый вздох. Очки ловко соскальзывают с переносицы, и Чимин уставляется на Чонгука, моргая.        — Что ты делаешь?        — Мне придётся, — тихо проговаривает альфа. — Я ведь сказал, что знать будем только я и Рамоэль.        Чимина обдаёт холодком осознания, и глаза его округляются, стоит дойти до разума словам Чонгука. Омега в список этот не входит. Всё укореняется, когда Чонгук выуживает из кармана чёрный шарфик из атласа и распрямляет его в руках. Пак понимает, что спорить не получится. Что в любом случае Жан найдёт способ, как не позволить запомнить ему дорогу и местоположение нового укрытия. Потому лишь гневно стискивает зубы и выдыхает через низ. Чонгук даже бровью не ведёт, лишь готовится закрывать омеге глаза.        И мир погружается в абсолютный ненавистный Чимином мрак, когда ткань падает на его глаза.