virtue

      Дышать практически нечем, и это оказывается донельзя мучительным явлением: когда ты тонешь прямо на поверхности без возможности выбраться из заводи. Это ощущение доводит до паники даже сильных мира сего, а затуманенность разума вынуждает подниматься от горла тягучую, будто зыбучие пески, панику. Он старается хватануть воздуха побольше и чисто рефлекторно, даже не осознавая собственных движений, руками цепляется за нечто рядом. Если быть точнее, с опозданием до него доходит, то хватается Джун за кого-то. Кого-то живого, находящегося рядом. Пальцы скользят по предплечью, глаза практически слепы, в них лишь белый шум, подёрнутый пеленой тумана — сквозь завесу ничего различить не получается, но больше, конечно, его волнует жестокая нехватка воздуха.        Провал. Просто глухая тишина и пустота, сопровождаемая тихим тонким писком в ушах, от которого уже тошнит. Хочется пошевелиться, но ничего не выходит. Почему-то Намджун знает, что это длится лишь секунду, однако эта жалкая секунда растягивается чуть ли не на миллиарды лет, потому что глотка смыкается, не пропуская ни глотка необходимого кислорода. А когда пытка прекращается, воздух поступает так стремительно, что это оглушает альфу, не позволяя пошевелить пересохшим, распухшим языком, прилипшим к нёбу.        Он хочет вырваться из какофонии звуков и болезненных ощущений, но ничего не получается. Пространство словно заблюрено, каждый предмет двоится и расплывается в его глазах, так что когда альфа протягивает руки, не выходит ухватиться за реальность. Что это? Наркотик? Яд? Он умирает? Хочется усмехнуться. Грозный Ким Намджун опрометчиво повёлся на наивность омеги, забывая, из каких кругов тот происходит и что является членом Сайоны. Неужто Намджун дожился до момента, когда не может доверять никому?        Нет. Он может доверять. Одному лишь человеку безукоризненно, только ему. Потому что он взращён быть тенью Намджуна, должен его оберегать, должен подчиняться, идеальный солдат, идеальный мужчина со своими загонами. Он может доверять Ви. Он может доверять только своей семье. Намджуна тошнит; он не хочет безысходно смиряться с положением и тянет к единственному живому существу руки, чтобы сомкнуть их жёстким немилосердным движением на горле. Чтобы ощутить кадык и шейные позвонки, а после переломать их в труху. Но из-за дряни, распространяющейся в крови, сил в пальцах оказывается недостаточно, и ублюдок, словно насмехаясь над Намджуном, целует его костяшки и растягивает в ухмылке губы.        Ненависть ошпаривает кожу, бурля под шкурой. Когда Джун успел размякнуть? Это из-за благодарности к нему за долгие годы службы и ощущения ответственности на плечах Монстра. Это его проступок. Картинка перед головой смешивается, плывёт и переворачивается галлюцинацией. Намджун вдруг начинает видеть так чётко и ярко, что глазам становится донельзя больно, почти выжигая сетчатку. Джин. Тот самый Джин, которого он так долго считал другом из университета, которого мнил честным человеком, в отличие от всего их змеиного кодла, способного на что угодно. И как же Намджун ошибся: за годы Сайона поглотила Сокджина, выплюнув нечто, сейчас оседлавшее его бёдра.        — Мне жаль, что приходится доходить до подобного, — оглушающим эхом звучит в ушах, под кожей, в животе и между рёбер. — Но это мой единственный шанс, ты не оставил мне другого выхода.        Намджуну очень хочется заговорить, но язык словно прилип к основанию глотки и ничего не выходит. Тошнотворное горячее ощущение в паху привлекает внимание, и Намджун с тихим стоном опускает взгляд, это требует просто титанических усилий. Член стоит колом, а ладонь омеги гладит его с упоением и трепетом, отчего становится просто невыносимо тошно. Намджун мычит и хватается за широкие плечи Сокджина в надежде, что ему достанет сил скрутить омегу. Но тот сам по себе не прост, да и сил в руках альфы не хватает из-за ёбаной выпитой дряни. Намджуна тошнит от возбуждения, от себя и Джина. Когда ранее он думал о привлекательности секретаря, предполагал, что и сексуальный интерес к нему высок, но сейчас от гнева и препарата тянет блевать. Пустить себе кровь, вывернуть желудок наизнанку, только бы избавиться от этого ощущения удушья и бессилия, которым его наградил старый друг.        Сокджин не мелочится: сразу же садится на твёрдый член. Подготовленный, возбуждённый, неужто ему нравится бессильное состояние альфы и то, как он не может под ним пошевелиться? Стенки сжимают орган, и тот отвечает пульсацией вопреки воле Намджуна. Он никогда не думал, что альфу могут изнасиловать, но вот — пожалуйста, картина на лицо, его же помощник седлает член, закрыв глаза тёмной чёлкой, словно стесняется и стыдится собственного поступка. Если бы стыдился, его колени бы так не дрожали от того, как омега приподнимается и опускается на член. Если бы в нём осталось хоть что-то человеческое, он бы так не поступал. Ненависть кипятит кровь, и Намджун не в состоянии её контролировать.        Тело альфы живёт будто бы собственной жизнью. То ли Монстр проваливается в эту пропасть, то ли время как-то странно здесь течёт: одно мгновение и Намджун уже не лежит снизу, а вдалбливает омегу в кровать, затолкав его голову в подушку. Джин сдавленно вскрикивает, Монстр скалит зубы и рычит. Он безжалостен, ему плевать на стенания омеги, потому что им движет нечто животное, что пробудил Сокджин, когда накачал. Такое чувство складывается, будто кто-то крадёт у Намджуна время. Он приходит в себя снова, когда до крови прокусывает чужие губы, а омега под ним скулит, словно побитый щенок. По его щекам струятся градом слёзы, но Джуну всё равно.        Внутри него только обжигающая, горькая и тошнотворная ненависть. Намджун прежде думал, будто умеет ненавидеть, но начинает только сейчас. Это обжигает изнутри, травит ядом похлеще, чем напоил его Сокджин. В нём нет жалости или человечности. Хотел — получил. Это крутится в голове Монстра, когда тот, дико смеясь, вгоняет в Джина сперва член так, что тот вскрикивает, а после — зубы в плечо до кровавого следа и металлического вкуса во рту. Намджуну уже всё равно, он словно полоумный, теряя ориентацию в пространстве, трахает почти безвольное тело, когда в нём воли осталось после дури, подсыпанной в чай, с напёрсток. Намджуну уже плевать, Джин виноват сам. Он сам пробудил дремлющее чудовище, о котором не знали оба, так что нечего плакать. За что боролся, на то напоролся.        И снова украденные воспоминания, кровь на чужих бёдрах, измученное, безэмоциональное лицо, от которого чудовище внутри мстительно ликует. «Это ещё не всё, чего ты заслужил, предав меня», — крутится в голове Намджуна, пока он растягивает ослабше губы, позволяя кровавой корке на них неприятно трескаться, стягивая рот. Он виновен настолько же, насколько Сокджин, за то сейчас и расплачивается, за то страдает, снова тонет в недостатке дыхания. А после проваливается в бездну. Безысходную, холодную, приправленную звуками чужих отчаянных рыданий, запахе спермы и пота, вкусе крови.        Когда открывает кажущиеся свинцовыми веки в следующий раз, за окном уже светает. Сколько часов Намджун здесь провёл? Он липкий, руки сводит почти судорогами, во рту кошмарно пересохло, от жажды хочется скатиться с остатков здравости и разнести всё в чужом жилище. Намджун моргает, силясь прийти в себя. Он абсолютно нагой, лишь пах прикрыт простынёй с извращённой заботой, будто можно что-то исправить и починить сломанное. Не сразу замечает сидящего на стуле омегу, обессилевши откинувшегося на спинку и постукивающего дрожащими пальцами по собственному колену.        Лицо Сокджина припухло от слёз, губы истерзаны укусами, на них запеклась кровавая корка. Под карими глазами залегли синяки. За своё преступление он уже начал получать наказание; ежели думал, что сможет получить от Монстра любовь таким образом, то получил то, что заслуживал за свои поступки. Пусть захлёбнётся ею, пусть потонет в этом болоте, потому что после этого не должно остаться никаких чувств, абсолютная пустота, грозящая перерасти в ненависть. А если Джин продолжит после этого его любить, то он полный псих, которому нужно лечение.        Альфа шевелится и понимает, что сил в конечностях на самом дне — не наскребёшь, чтобы выбраться, потому что запястья вздёрнуты и прикованы металлическими жёсткими наручниками к изголовью. Джун усмехается с долей иронии, как интересно Джин поступает со своим вынужденным любовником, осознаёт, по всей видимости, что, вероятнее всего, ему бы свернули шею после пробуждения даже обессилевшими руками. Омега молчит, ковыряет нитку на тонких спортивках, в которые облачён, пока Намджун буравит его покрасневшими глазами с воспалёнными веками.        — Доволен тем, что получил? — голос кажется таким сорванным, словно Намджун долго орал в пустоту, пока связки не оказались повреждёнными. — Доволен, а?        Сокджин вздрагивает, пусть интонации и кажутся от обезвоживания слабыми, хриплыми. Он на Намджуна не смотрит, только на его кончики пальцев, белеющие от гнева.        — Немного не то, чего я хотел, — хмыкает омега, всё же сталкиваясь с ним взглядом, отчего придушить хочется ещё сильнее.        — Думал, что я с тобой буду нежен? Влюблён? Я тебе, блять, сказал всё, и ты всё же рискнул на меня залезть даже силой, чёртова шлюха, — гнев плещется внутри, горит, словно подожжённый бензин, Намджун не может впервые за всю жизнь контролировать эмоции. Сокджин вздрагивает, словно альфа бьёт его наотмашь, а после болезненно и почти сумасшедше улыбается.        — Всё пошло не так, как я задумывал, — гнусавит он, болезненно ёрзая на твёрдом стуле. Пусть у него всё болит, Джин это сполна заслужил. — Я… не думал, что ты его действительно любишь. И что ты…        — Монстр? — растягивает пересохшие губы Намджун. — Не думал, что я сделаю тебе больно? Наверное, поэтому я никогда бы тебя не выбрал. Ты непроходимо тупой, по всей видимости, Джин. Ты знаешь меня двадцать лет и наивно продолжаешь верить, будто я хороший человек. Что в единочасье я изменюсь, словно ты чего-то стоишь, стану нежен с тобой и влюблён.        Плечи омеги вздрагивают, он ссутуливается и вжимает в них растрёпанную голову.        — Ты на полном серьёзе думал, что я стану твоим, если ты так поступишь?        — Намджун…        — Ты, блять, накачал меня. Ты предал меня. Когда я решил открыть тебе душу и попросить ёбаного извинения за свою ошибку, ты почему-то возомнил себя богом. Это из-за того, что я не вломил тебе с порога или что?        Сокджин, сокрушаясь, начинает беззвучно рыдать. Пусть ревёт, это ещё ничто по сравнению с тем, что хотел бы сделать с ним Намджун.        — Я тебя люблю.        — Не любишь. Ты поехавший, слышишь? — хрипит уже почти шёпотом Намджун. — Ты меня не любишь, ты, блять, помешался.        Джин сползает со стула и скукоживается у кровати, а Намджун сожалеет, что у него не хватает силы сломать наручники и оборвать его страдания, свернув шею. После такого предательства о какой пощаде может идти речь? О каком милосердии? Он знал, что Джун не хочет изменять мужу, что не хочет прыгать в одну койку с Сокджином, а желает вернуться домой, впервые за всю ёбаную жизнь совершая верный выбор. И всё равно переломал альфу пополам, заставляя ненавидеть и его, и себя. Намджун тяжело дышит, глядя на содрогающегося в горе омегу, и в нём нет ни капли сострадания и человечности.        — Я люблю тебя, только и всего, — стенает Джин, поднимая заплаканное лицо, и Джуну даже не хочется отвечать. Из-за ненависти, облачающейся в хлёсткие слова, из-за пересохшего языка и рта, где уже нет сил шевелить мышцой и размыкать губы.        — Я тебя прикончу за то, что ты со мной сделал. Твои родители престарелые будут собирать тебя по кускам в своём палисаднике, — всё же выдавливает альфа на полном серьёзе, и кому, как ни Сокджину, знать, что это чистая правда. — Хочешь — беги. Но я найду тебя и выпотрошу.        Сокджин резко успокаивается. Видно, как слёзы стягивают его лицо, как стекленеют глаза, становясь почти безэмоциональными. Наконец до него доходит вся ненависть альфы, всё желание измолотить его в труху, осознание, что сбежать не выйдет. Ким поднимается с пола и, прихрамывая от боли, оставляет ключ на прикроватной тумбе. Маленький серебристый, он лежит и примагничивает внимание — ключ от наручников.        — Даже если ты меня ненавидишь, — шепчет Сокджин, жмурясь и склоняясь над альфой. Торопливо целует в лоб, вызывая ещё больше всполохов ненависти, стиснутых зубов и отчаянного рычания с его стороны. — Я всё равно тебя люблю. Да, больной любовью, но у нас, в чёртовом мире, по другому не выходит, а жаль. Мы все больные на голову, Джун, все без исключения. У нас у всех искалечена душа, измотанно тело и уничтожена психика.        Омега отстраняется и напоследок улыбается, прежде чем сделать первый шаг к капитуляции. Намджуну почему-то не хочется двигаться, то ли от желания дать ублюдку фору, то ли от усталости тела и разума. Сегодня свадьба его подопечного, а Джун лежит голый и, проклятье, изнасилованный, пристёгнутый к кровати ссанными наручниками после какой-то дряни. И должен выбраться из этого омута, чтобы не испортить всё ещё больше.

***

       Джин вылетает из квартиры, словно его гонит плетью дьявол, стегая по спине. Всё тело болит и ломит, а голова в таком раздрае, что дышать нормально не получается. Что он натворил? Он настолько поехал крышей от нужды в другом человеке, что сотворил нечто чудовищное. Чудовищам подобная участь, как иронично полюбить Монстра и самостоятельно трансформироваться в него. Джин осознаёт всё постепенно. Страшно стало уже после того, как затопила боль. Намджун был на себя не похож под синтетикой, которую омега ему подсыпал в чай. Джин думал, что тот получит от наркотиков кайф, но результат оказался непредсказуемым, ужасающим. Внизу всё горит огнём от разрывов, и Джин передвигается на своих двоих лишь силой воли. Какая любовь, какой ребёнок, какое счастье в семье с ним? Не теперь, не тогда, когда Намджун возненавидел его за проступок, не в мгновения, когда пообещал убить, и ведь исполнит же. Хочется реветь от безнадёжности, хочется быть сильным, да только не выходит. Страх затапливает с головой. Намджун способен достать его из-под земли, стоит выбраться ему из оков, где Джину теперь прятаться?        Сейчас омега не уверен, что даже если забеременеет, получит толику пощады. Гнев альфы будет слишком велик со временем, ничто не убережёт Сокджина от расплаты. Сейчас, торопливо шагая по почти безлюдной в такой ранний час улочке, омега осознаёт — ему нужно бежать. Так быстро, как только он сможет, так далеко, чтобы не нашли. Он испортил жизнь себе и тем кто ему дорог, Джин не понимает, как ему защитить родителей, о которых Джун, конечно же, осведомлён. Не тешит он себя надеждами, что в случае побега Монстр их пощадит, значит, нужно судорожно соображать, нужно искать выход не только для себя, но и для семьи.        «Я помогу тебе в любом случае», — звучит набатом в ушах чужой красивый голос. Чимин. Он обещал помочь. Нарушит ли омега своё обещание или спасёт глупому Сокджину жизнь, вопреки тому, насколько всё это опасно? Сокджин всхлипывает. Он надеется только на Пака, пусть хотя бы попытается спрятать родителей, пусть спасёт их, если воздаяние для Джина неминуемо. Хочется осесть на землю и спрятаться, закрыв уши руками, словно маленький ребёнок. Джин в таком отчаянии, что ему хочется умереть прямо сейчас. Он натворил несусветную дичь, он упал так низко, что пробил всякое дно и, кажется, Намджун прав — он поехавший. Даже после отказа альфы Сокджин не остановился, а продолжил творить ужасы, которые своими руками спроецировал на себя же, обрекая на отмщение и гибель.        Он выуживает из кармана смартфон трясущимися пальцами, но сделать ничего не успевает — ни разблокировать, ни позвонить. Рядом с ним со свистом паркуется чёрная с глянцевым кузовом, но старенькой модели BMW, сразу же вынуждая напрячься. Его нашли так быстро? Не было даже пары часов, чтобы укрыться. Однако из салона выскакивают не люди Сайоны в своих извечно классических чёрных, как сама тьма, образах, а двое в массивных куртках с надписью «Вознесение» на спинах. В нём при всём желании сейчас не хватило бы сил отбиться от ублюдков, поэтому те с лёгкостью сворачивают Сокджину руки чуть ли не до хруста. Он терпит, не вырывается ни звука между искусанных губ, лишь лопается кровавая корочка от того, как сильно омега их стискивает. Альфы без лишних слов заталкивают Джина на заднее сиденье BMW, не церемонясь и сильно ударяя его головой о крышу машины, отчего световые мушки прыгают перед глазами.        Дверца автомобиля за его спиной захлопывается, зрение после удара постепенно возвращается, и первое, на что натыкается взгляд Сокджина — дуло пистолета, направленное в его лоб.

***

       Юнги заметно нервничает. Последние дни настолько были пресыщены событиями и делами, связанными со свадьбой, что сил почти не осталось. Хосок-хён пусть и взял на себя большую часть обязанностей по организации торжества, но это не отменяло кучи выборов, примерок, репетиций, и Юнги ощущает себя выжатым лимоном. Особенно в последние дни. После случившегося на приёме вся семья словно находится одной ногой на мине: Тэхёна и Намджуна постоянно нет дома, от Чимина вообще ни весточки за прошедшие дни. А сейчас тревога омеги полнится тем, что уже день свадьбы, а рядом с ним нет никого. Он абсолютно один в огромном особняке, его пальцы ощущаются ледяными, его ноги кажутся неподъёмными и свинцовыми, его грудь сдавливает переживаниями.        Ему семнадцать лет и он выходит замуж. Сперва казалось, что по принуждению и договорённости, а сейчас? Юнги даже думать страшно о том слове, что приходит в данное мгновение на ум. Он мечется по дому, словно раненый зверь, и не понимает, куда делся Хоби. Он обещал дождаться Намджуна, а сам ни свет ни заря куда-то исчез в такой день… Омега, заламывая пальцы, бродит по кухне туда сюда. Взгляд его падает на настенные антикварные часы, привезённые Хосоком из Мехико, где витиеватые узоры пересекают всю деревянную поверхность с рисунками языков пламени и сказочных птиц. Восемь утра. Церемония состоится через двенадцать часов. Юнги необходимо отправиться в салон для подготовки, переодеться, забрать бутоньерку и только после идти… под венец. Времени ещё предостаточно, но тревога так объяла душу, что он не в состоянии найти себе места.        Входная дверь с глухим стуком открывается и закрывается за кем-то, и Юнги уж было думает, что это хён вернулся домой, чтобы спасти его от участи быть сожранным собственными мыслями, но это оказывается его жених, который, зевая в кулак, проходит в кухню и замечает бледного, потерянного Юнги.        — Каприза, — приветствует хрипло омегу Тэхён, а после хмурится, замечая, как он заламывает пальцы. — А Хоби где?        — Его нет, — сипловато отвечает Мин, опираясь бедром о столешницу, пока Тэхён подходит к нему поближе.        В свете последних событий, рассекших реальность на до и после, Юнги думается, что между ними с Тэ есть нечто необъяснимое. Омегу до одури тянет к Ви, словно планета с огромной гравитацией притягивает к себе мелкие астероиды, пожирая их своей необъятной массой. В присутствии Тэхёна спокойно, хотя вопреки всему Мин должен его бояться. Жестокого, непримиримого, грубого. И всё это с кем угодно, но только не с ним. Юнги свои чувства выдавать не хочет, поджимает губы и опускает глаза, пока альфа подходит совсем вплотную. Тэхён подцепляет пальцами его подбородок и приподнимает лицо, однако тот отказывается смотреть в глаза.        — Ты переживаешь? — тихо спрашивает Ви, поглаживая линию челюсти Юнги большим пальцем. — Я, конечно, не знаток, но думаю, что переживать в день собственной свадьбы — нормально. Тем более, когда выходишь за нелюбимого.        Тэхён так просто говорит это, что становится больно. Насколько много в нём воли, чтобы так задавливать собственные переживания и прятать их за извечными масками невозмутимости? Юнги поднимает взгляд и встречается с тёмными омутами зрачков альфы. Тот смотрит внимательно, и нечто ёкает внутри Юнги, противясь его словам. Но силы пока не достаёт, чтобы опровергнуть слова Ви вслух, давая этому название и обличая в плоть. Тэ не злится, не комментирует, лишь прикасается ко лбу губами, чем будит табун мурашек.        — Давай выпьем кофе? Остудим голову, согреем живот. Пусть это будет наш обычный завтрак.        Юнги хватает мочи только кивнуть, а Ви отстраняется и возится с кофеваркой, пока омега всё так же остаётся в прежнем положении.        — Я всё думаю, — хрипло произносит, а Тэ только искоса смотрит на него, продолжая возиться с кофейником, — что бы я чувствовал, будь у меня родители. Было бы мне легче, стало бы мне менее волнительно? Что бы я ощущал, если бы отец меня вёл под венец к тебе, — голос срывается. Вскрываются старые раны и их начинает щипать от соли подступающих слёз, которым Юнги не даёт выхода. — Плакал бы папа или нет. Я совсем не помню ни их лиц, ни голосов, ни запаха рук и волос. Ничего не помню.        Юнги замолкает, а Тэхён журчит наливаемым в чашки кофе, словно думает, что сказать.        — Когда мой папа умер, я был мал, — тихим рокочущим тембром произносит альфа. К слову, это впервые, когда он заводит разговор о покойном папе. — Но я помню, как пах его крем для рук. Молоком и мёдом, — усмехается он, не глядя на Юнги. — Мне жаль, что тебе выпало такое испытание на душу.        Юнги вздрагивает и весь сжимается. Ему больно от настежь открытой души, больнее, что Тэхён делится чем-то сокровенным, тем самым раскрывая створки омеги всё сильнее. Тэхён не монстр, в этом Юнги был убеждён всегда, но сейчас почему-то жених и сводный брат по совместительству кажется наиболее уязвимым.        — Зато я помню, как Чимин-хён приходил, когда мог, — слабо улыбается омега, обхватив себя руками. — Помню запах твоего парфюма, перемешавшегося с табаком. В детстве мне хотелось его вдыхать почаще. От тебя всегда пахло… безопасностью, — тихо проговаривает Юнги, стискивая собственные предплечья. — Монстр всегда пахнет бумагой. А потом… появился Хосок.        Тэхён оказывается близко и протягивает омеге чашку сладкого кофе с молоком. Всегда делает так, как любит Юнги, чтобы до приторного сладко, перебивающе горечь молотого.        — Мне хотелось бы наивно предположить, что мои родители смотрят на меня откуда-то с небес, но я в них не верю. Мёртвые не умеют смотреть, только тлеют в земле.        Юнги стискивает данную ему чашку и поджимает губы.        — Эй, — зовёт его Тэ, снова вынуджая посмотреть на себя. — Что за хандра в такой день?        Их губы сталкиваются торопливо, не сговариваясь, и Юнги обволакивает ощущением непроницаемого купола, отгораживающего его от всего остального мира. Он отставляет чашку на столешницу, чтобы обхватить Ви за шею и позволить ему обвить пояс сильными руками. Сердце словно умалишённое в грудной клетке, Юнги едва дышит от запаха давно въевшегося под кожу парфюма вперемешку с нотками недавно выкуренных сигарет.        — Не смей больше говорить, что я выхожу замуж за нелюбимого, — сбивчиво, едва различимо произносит Юнги, смежив веки, потому что так ему становится смелее, так не настолько трудно произносить слова вслух. — Ты всегда был моим домом.        — Лишь домом, — усмехается альфа, словно провоцирует Юнги на большее, а потом снова целует, прикусывая нижнюю губу. — Я хочу быть для тебя всем.        Юнги смотрит на него взволнованно, не убирает руки с плеч, а зарывается пальцами в волнистые тяжёлые волосы, чтобы уткнуться носом в чужую переносицу.        — Дурак ты, — усмехается омега и, оставив невесомое касание на его скуле, отстраняется от альфы. Обхватывает чашку и стремится к кухонному столу, чтобы попить на завтрак кофе и уже без прежней тревожности дождаться Хосока, а после окунуться в сумасшедшую атмосферу свадебного дня. Тэхён же лишь провожает омегу жадным, тёмным взглядом, едва дыша.

***

              — Вылезай из машины, — жёстко проговаривает Хосок, когда они добираются до какого-то пустыря. Его голос растерял все жеманные нотки, лишь волокна титанового сплава и ненависть, скрепляющая их между собой. — Не доставляй парням проблем, им будет неприятно оттирать твои мозги от обивки.        Сокджин абсолютно безэмоционально щёлкает ручкой автомобильной дверцы и выходит из салона. Ему нет смысла бежать: организм ослаблен, сил почти нет, а их трое и все, скорее всего, вооружены до зубов. Он впервые встречается с Чон Хосоком лично наедине, и ненависть разгорается внутри с новой силой. Он виноват. Он виновен в том, что между ними с Намджуном ничего не получилось. Если бы Монстр не любил своего мужа, то…        Его грубо пихают в спину, и Сокджин чуть ли не кубарем катится по промёрзлым комьям неровной земли. Здесь их ждут ещё двое альф в той же униформе. Что за группировка, Сокджин прежде о ней никогда не слышал. Но это не имеет значения. Он уже труп. Джин, едва волоча ноги, шаркает ступнями по земле и горько ухмыляется, видя, что его поджидают для расправы. Хосок идёт сзади. Когда Ким останавливается и оборачивается, то замечает, что даже в такой убогой обстановке он выглядит как произведение искусства: простое укороченное чёрное пальто, высокие жёсткие ботинки, тёмно-серые просторные джинсы. Он красив. Впервые, когда Сокджин увидел мужа Монстра, конечно его захлестнуло едкой завистью. Идеал омеги. Нежный, весёлый, утончённый. Со звонким смехом и грацией кошки в каждом движении, в сильном, но мягком теле, тонких запястьях и покатых бёдрах. Чон Хосок был и есть тот, кем никогда не стать Ким Сокджину, и в этом омега убеждается в очередной раз, потому что Монстр предпочёл своего идеального супруга.        Наркоторговец, деятель искусства, даже сейчас Сокджина пронзает уколами колючей и кислотной зависти, оттого он едко усмехается, прикрывая бледное лицо руками. Хосок же, покачивая от каждого шага бёдрами, неторопливо приближается к нему.        — Решил расправиться со мной? — склоняет он голову, глядя на соперника, а лицо Чона не выражает абсолютно ничего.        Сокджин больше ничего не успевает сказать: в его и без того болящее и саднящее тело врезается кулак, прямо в солнечное сплетение. Но кулак не Хосока — тот вряд ли станет пачкать о такого как Джин свои аристократичные ладони. Омега задыхается от удара, в глазах рябит, и он сгибается пополам после удара. Он мог бы попробовать отбиться, но есть ли смысл, когда всё уже решено?.. Омега падает на колени, больно теми ударяясь, из уголка рта капает слюна, потому что он распахнул немо рот от прилёта в солнечное сплетение. Взгляд поднимать не хочет, потому что уже принимает своё поражение. Он проебался по всем фронтам.        Хосок же, приближаясь ещё, вдруг присаживается перед ним, павшим ниц, на корточки. Верх превосходства, показывающий, где его — Сокджина — место.        — Знаешь, меня с момента свадьбы не оставляло дурное предчувствие, — говорит своим бархатным тембром омега, вынуждая Джина прислушиваться, так как голос не повышает. — Что ты ещё устроишь мне проблем, Сокджин.        Тот молчит, не желая отвечать.        — Я знаю его гораздо дольше, я знал его ещё до тебя, — выплёвывает последние оборонительные и абсолютно безнадёжные слова он.        Хосок усмехается и почти ласково отводит пряди от лица омеги, растягивая полные губы в улыбке.        — Конечно, мне это известно, Джин-ни, — тянет ядовитой патокой от его интонаций, а Джин ненавидяще глядит в ответ. — Только вот есть такая загвоздка. — Омега вскидывает левую руку и показывает тыльной стороной. На безымянном пальце сверкает золотое обручальное кольцо, и улыбка Хосока становится невыносимо издевательской. — Сколько бы ты ни знал его, он так тебя и не выбрал. Ты — просто шлюшка, урвавшая кусочек счастья, пока прыгал на члене моего мужа. Но ты и сам прекрасно понимаешь, что вместо твоей дырки он выберет меня.        Хосок звучит отвратительно уверенно. Так, словно и без слов Намджуна вчера осознаёт своё превосходство над Джином. Хочется наконец подняться с колен и вмазать в красивое лицо, разбивая в усмерть все идеальные черты и собственные костяшки. А после Джин вспоминает слова Джуна о том, что тот любит Хосока и никогда его ни на кого не променяет, и пыл моментально гаснет.        — Я могу убить тебя сию секунду, — хмыкает омега, выуживая ствол и упирая дуло в подбородок Сокджина снизу. — И я хочу это сделать. Я хочу прострелить твою тупую голову, а после всадить в твой живот столько свинца, сколько есть у меня в запасе.        — Так давай, — хрипит отчаянно Сокджин. Если он умрёт сейчас, то ему же будет легче. Больше ничего вокруг не будет, всё закончится.        — Нет, — хищно улыбается Хосок, растягивая в диком оскале губы и обнажая белоснежные зубы. Даже с таким сумасшедшим выражением лица он выглядит безумно красивым. — Я не хочу облегчать твои страдания. Мы оба знаем, что он выберет меня, а ты так и останешься подстилкой без права голоса. Я знаю таких как ты. Мой отец водил шлюх постоянно, особенно, когда напивался, но своей судьбой называл моего папу. Даже если они ненавидели друг друга, они принадлежали один второму без остатка. Всей своей ненавистью.        Сокджин тихо и горько смеётся. Кажется, он проиграл, едва только начав эту извращённую игру. У него никогда не было шансов, и омега только разрушил свою жизнь этими идиотскими и отчаянными шагами.        — И я не дам тебе быстро умереть, Джин-ни, — посмеивается Хосок, вдавливая дуло глубже. — Ты будешь умирать медленно, мучительно, ты долгие годы будешь осознавать, как глупо проиграл. Он выберет меня, а ты останешься ни с чем. Использованный, грязный выблядок.        — Ты больной на голову, — выплёвывает Сокджин, щурясь.        — Ровно настолько же, насколько и ты, — с лёгкой улыбкой отвечает Хосок и выпрямляется, убирая пистолет в кобуру.        Он уже отворачивается, чтобы уйти к машине, как слышит подавшего голос Сокджина:        — Я тебя всегда ненавидел. Ты во всём лучше, чем я. Ты идеален, потому Намджун и любит тебя, — Джину просто хочется сделать Хосоку так же больно, как и он делает Киму. — Но кое в чём ты всё же мне уступаешь.        Хосок с каменным выражением лица оборачивается, медленно, почти со скрипом. А Джин кончиками пальцев прикасается к собственному животу.        — Ты никогда не подаришь ему то, что так хочешь. А у меня это получится с лёгкостью.        Хосок бледнеет, поджимает губы, Джин явно задел его за больное. Омеги впериваются друг в друга глазами, если бы теми можно было жечь, оба стали бы кучками пепла. Хосок опускает голову на мгновение и прячет озябшие руки в карманах укороченного пальто.        — Да, ты прав, — хмыкает Чон, снова приближаясь к Джину. — Я, скорее всего, не смогу родить ему детей. Но и ты тоже не сможешь, — опасно расширяются зрачки Хосока, а после он дёрганными движениями выпрямляется, торопливо уходит.        И лишь на прощание машет рукой амбалам, которые тут же окружают Сокджина. Единственное, что перед оглушительным ударом успевает тот сделать, это отправить свою геолокацию с сообщением, которое несёт последнюю надежду на спасение. А после его осыпает болью, треском и рваными выдохами от каждого сокрушительного удара по лицу и телу. Хосок стоит возле автомобиля несколько минут, только после, когда Сокджин совсем перестаёт сопротивляться, он садится в тачку и покидает его.

***

       Чимин сидит в кабинете, когда туда тихо постукивают. Если это не вызов по селектору, тогда что? На деле он заскочил в «Раш» лишь для того, чтобы подписать срочные документы, потому что ему вообще-то надо подготовиться и выглядеть как следует на церемонии бракосочетания Юнги и Тэ. И кто мог наведаться к нему в такое раннее время и по какому поводу? Омега негромко разрешает войти и сразу же видит на пороге одного из работников — сонный, заспанный Киэтэ, потирая глаза, торопливо приближается к столу Чимина. Шлюха склоняется к уху работодателя и едва слышно шепчет о том, что его ждут в комнате Киэтэ. Ждёт важный гость. Чимин тут же поднимается с места и торопливо шагает к лестничному пролёту, ведущему в жилое крыло для сотрудников. Чонгук абсолютно бесшабашный, а учитывая, что он упёрся рогом в то, что лавочку Пака пора прикрывать, так и вовсе стал невыносимым. Но именно упёртость и наглость Ша Нуара держат его чувства в узде, а заодно и привлекают Чимина. Омега преодолевает нужно расстояние и вторгается в тёмную комнату Киэтэ, чтобы застать там Чона, покуривающего сигарету в приоткрытую форточку.        — Зачем ты пришёл? Опасно, — выдыхает Пак, закрывая дверь.        — Я задолбался прятаться, — усмехается альфа, выбрасывая окурок и оборачиваясь. — Хватит с меня этого спектакля.        Глаза Чимина от ужаса округляются.        — Пожалуйста, не говори мне, что ты задумал бойню на свадьбе, — отчаянным шёпотом проговаривает омега, впиваясь в лацканы чужого пиджака. — Прошу тебя, Жан.        — Выдохни, mon chaton, — обхватывает его за кисти Чонгук, тут же покрывая их поцелуями. — Я держу свои обещания. Не трону я твоего протеже малолетнего и свору гостей. Хотя удачно было бы прикончить всех их разом.        — Только не на этой свадьбе, — выдыхает Чимин, ощущая, как сильные руки Чонгука стискивают его пояс.        — Ты так рдеешь по поводу их безопасности с Ви, — хмыкает Жан, поглаживая омегу по пояснице.        — Не трогай, — шепчет Чимин, глядя Чонгуку в глаза. Мало ли что в этой сумасбродной голове творится, мало ли, насколько быстро Ша может разработать новый план и привести его в действие. — Дай им улететь на остров и делай всё, что тебе хочется.        Чонгук хмурится, оглаживает костяшками лицо Чимина, словно такое поведение омеги ему претит. Но ни слова не говорит.        — Не трону, mon chaton, — произносит после молчания Чон. — Я тебе обещал. Я вообще заехал, потому что жутко истосковался по тебе. Чёртова скрытность меня уже бесит. Я хочу быть с тобой каждый божий день, хочу сводить тебя в театр, хочу водить по ресторанам, хочу тебя в шёлковом постельном белье абсолютно нагим. Я устал ждать второго пришествия Иисуса, и этот последний вечер воздержания меня вымораживает. Мне нужно было тебя увидеть.        Чимин утыкается лбом в грудь Чонгука и зажмуривается. Слова больно бьют по нутру. Ему бы тоже хотелось всего перечисленного Жаном, а не чёртовой войны между группировками. Вздохнув, омега обнимает Ша Нуара и позволяет поцеловать себя в уложенные волосы.        — Ты придёшь на свадьбу с ним? — спрашивает недовольно омега.        — Пока ты просишь придержать коней, я придерживаюсь и вида, что подчиняюсь Монстру. Соответственно, да.        Чимин утыкается щекой в грудь Чонгука. Он понимает отчасти нетерпение альфы, но никак не может смириться с тем, что его снова подавили, снова придавили к земле своим величием и значимостью, показывая, как на самом деле беспомощен Чимин.        — Пригласи меня на танец там, — шёпотом выдыхает омега. — Хотя бы на один. До того, как они все сдохнут, я хочу потанцевать перед ними с любимым мужчиной.        Чонгук напрягается всем телом, он крепче сжимает руками омегу и тяжело дышит. Чимин мнётся и не хочет поднимать глаза на альфу после того, как произнёс роковые для него слова. Любимый мужчина. Его альфа. Теперь, когда Чимин это сказал, обратного пути не будет.        — Я приглашу тебя на танец. И после мы станцуем, когда я избавлюсь от них, mon chaton, — мурлычет довольно альфа, а Чимин с облегчением выдыхает. Он зажмуривается, стараясь подавить волнение. Эта просьба была совершенно точно искренней, но не только для того, чтобы поддеть желаемым альфью гордость, но и чтобы слегка затуманить его чуткий и острый взор. — Прямо на их костях.        Пак ощущает, как Гук обхватывает его за щёки и чувственно целует. Его касания становятся наркотической зависимостью для Чимина. Тому нужно не рисковать, нужно подготовиться к мероприятию, но с Чонгуком так хорошо, что он не желает двигаться куда-то, кроме как к нему навстречу.        — На днях я прочёл про Оперу Гарнье в Париже, — шёпотом выдыхает Чимин. — Ты там бывал?        Чонгук тихо смеётся, слегка отстраняясь от омеги.        — Не раз. Мои родители любили меня культурно просвещать. Они всегда говорили, что чем более одухотворённый человек, тем более он целостный. Я помню самую первую оперу, на которую они меня отвели. Это была «Альцеста». Мои родители были так очарованы искусством, что даже имя мне дали в честь известного французского композитора, — тихим мурлычащим голосом рассказывает Чонгук, поглаживая омегу по боку. — В честь Жана Батиста Люлли.        Чимин задумывается о том, а много ли на самом деле знает о Жане? Знает ли он его вкусовые предпочтения, знает ли что-то такое маленькое, что альфа мог бы доверить только ему? Он успел запомнить лишь, что тот ненавидит пить кофе без сливок, а без кофе не может проснуться. И теперь узнал о том, какой была первая опера, которую увидел в Гранд-опере Парижа Чонгук.        — А какая твоя любимая? — тихо спрашивает Чимин. Он ощущает тягу к тому, чтобы поглубже закопаться во внутренности альфы, узнать его от и до, чтобы уметь предсказывать его шаги. Не для стратегии, просто его тянет к Чонгуку безразмерно и неискоренимо из внутренних органов, оттого усиливается желание знать о нём всё до последней мелочи.        — «Атис», — хмыкнув, произносит Чонгук. — Иронично, что моим любимым произведением стало творение моего тёзки, в честь которого мне дали имя, — посмеивается альфа. — Atys en effet n’est pas un opéra, mais une tragédie-lyrique dont le maître d’œuvre n’est pas le musicien, mais le poète — il ne s’agit pas non plus d’un livret, mais d’une tragédie. Я обязательно свожу тебя на неё, mon chaton. Я покажу тебе в Париже каждый закуток, все его прелести и все его неприглядности, в которые с годами влюбляешься.        Чимин грустно улыбается. Ему всё ещё страшно от того, что ничего не получится, но так сильно хочется верить словам альфы, что сводит лёгкие в спазме. Он бы хотел отказаться от всего, что тлеет в душе, он бы хотел просто дать Чонгуку себя увезти из Кореи в сказочную Францию, куда-нибудь в тихое место неподалёку от Парижа, где он мог бы наконец забыть обо всех невзгодах и потерях в жизни. Но Чимин слишком упрям и своеволен, чтобы так просто сдаться. Он лишь надеется на то, что Чонгук не отвернётся от него, что позволит… узнать ещё немного больше о себе. Не только о любимых оперных постановках. О том, каково быть в его власти целиком. Что Чонгук любит делать по утрам, что ему нравится слушать из музыки, быть может, рассказать что-то о себе. У Чимина пока камнем язык придавлен к нёбу, не позволяя откровенничать, но он уже ощущает, как ржавый внутренний замок начинает не выдерживать напора альфы. Как умудрился влюбиться в него, не зная, так Чимин умудряется, кажется, с каждым новым углом, который ему показывает Жан, влюбляться всё сильнее. И это пугает наравне с тем, как пленяет омегу.        — Я буду ждать этого с нетерпением, Жан, — тихо проговаривает он. — Поможешь мне выбрать любимую оперу, правда? — голос его срывается от эмоций и звучит почти шёпотом, пока Чимин приподнимается на носочках и с каким-то отчаяньем прижимается к чужим губам.        Чона просить дважды не нужно: он, жадно вздохнув, притискивает омегу к себе и захватывает в чувственный поцелуй. Однако тому не продлиться вечность: дурманящее касание прерывает звук пришедшего смс. Чимин нехотя отстраняется и лезет за гаджетом в карман брюк, а на экране видит, как высвечивается пугающее сообщение от Сокджина с просьбой о помощи. Чимин хмурится. Неужели что-то пошло не в ту колею? К смс прилагается геолокация, и Чимин понимает — дело плохо.        — Мне… — хрипло, явно не желая расставаться с альфой, с которым и так урывает краткую и редкую минуту, выдыхает Пак. — Мне нужно отъехать, дело срочное.        Чонгук вдруг хватает его несильно за запястье и строго вглядывается в зрачки.        — Ты ничего не задумал? — спрашивает он низко, словно хочет поймать омегу на обмане, и Чимин сглатывает слюну.        — Нет, mon diable, — шепчет Чимин, — но это правда срочно. Я поеду один, выйду через чёрный вход. Увидимся на свадьбе.        Чонгук ещё несколько секунд буравит омегу взглядом и только потом, словно переборов собственное упрямство, вздыхает и отпускает руку с кольцами на пальцах.        — Хорошо, увидимся на мероприятии, — спокойно проговаривает Жан, а Чимин тянется к нему, чтобы поцеловать на прощание, крепко зажмурившись. Он не станет злить Чонгука сейчас и рад тому, что альфа ему доверяет. Иначе всё пошло бы к чёрту. Сокджин просит о помощи, а Чимин обещал его спасти, если понадобится.

***

       Юнги бегом спускается по лестнице, когда видит в окне приблизившуюся машину Хосока. Он взволнован долгим отсутствием старшего, потому хочет узнать, где же он пропадал. Хоби выглядит обыденно, лишь немного мрачно одет, что ему не свойственно, но Малыш пытается откинуть эти мысли куда подальше. За время отстутствия хёна Тэхён уже успел покинуть особняк, так как его тоже ждёт подготовка к церемонии: альфе нужно переодеться, подготовиться, забрать их кольца, прежде чем приехать на место проведения церемонии. А Юнги ожидает салон в компании Чона.        — Хён, — выдыхает он, видя омегу, который несёт уже готовую бутоньерку жениха в маленьком футляре.        — Малыш, — улыбается ему обворожительно Хосок, тут же протягивая свадебный атрибут, чтобы сам виновник торжества полюбовался. — Я забрал её немного раньше. Мне нужно было отъехать по делам и я был в том же районе, где цветочный магазин.        — Спасибо.        Юнги правда старается выглядеть так, словно это не его накрывает мандражом. Тот малость поутих после разговора с Тэ, словно присутствие альфы немного приободрило Мина, однако волнение нагнетает внутреннее равновесие с каждой минутой, проведённой в тревожном ожидании мероприятия. И для всех это просто церемония заключения брака, а для Юнги — нечто сродни ступени куда-то в неизведанно новое. Почему-то складывается ощущение, что после того, как золотое кольцо окажется на пальце Мина, всё невообразимо тотчас изменится и в нём, и в окружающем мире. Юнги поджимает губы, держа футляр с прекрасной бутоньеркой из двух белоснежных лилий. Они сами с Хосоком выбирали эти цветы, так как они старшему напоминали о нежности и возрасте Малыша, а так же донельзя подходят к костюму, выбранному для бракосочетания.        — Что такое? — взволнованно встрепеняется Хосок, приближаясь к Юнги. — Не нравится?..        — Нет, — тихо проговаривает младший, — она прекрасна.        — Но?        Хосок испытывающе смотрит на Юнги, словно он может снова заерепениться выходить за Тэхёна, задумает трагичный побег и сокрытие своей личности от всех вдалеке, в тусклой и туманной неизвестности. Да, сперва так и было. Поначалу Юнги отчаянно хотел сбежать с Чимином, думая, что любит его. Нет, конечно, Юнги по-прежнему любит Пака, но только сейчас понимает — не той любовью, как ему казалось, что должен. Он, наверное, кажется себе переменчивым, как флигель на старой крыше, но поговорить ни с кем об этом не может, не раскрыв секрета. И того, что их связывает с Чимином помимо дружеских отношений, и того, что начал испытывать к Ви. Ему почему-то всё ещё страшно произносить эти слова вслух. Будто бы они колоколами на башнях посреди столицы проверещат о сдаче и проигрыше боя. А был ли бой изначально или это Юнги загнал себя в ловушку собственными руками? А так ли плоха его клетка? Быть связаным узами брака с человеком, которого он любит. Быть не несчастным недолюбленным в браке, быть не игрушкой, не ширмой для отведения глаз, а поистине с вероятностью в девяносто процентов счастливым? Это… будет мучительно для Юнги?        — Юнги-я, — взволнованно зовёт Хосок глубоко задумавшегося омегу.        — Хён, я… — голос оседает на дне горла неуверенностью в том, что Юнги пытается произнести. Может ли он доверить свои чувства Хосоку?        Вспоминается разговор с Ви на кухне пару часов назад. О том, что Юнги тоскует и переживает из-за того, что его родителей не будет на свадьбе по причине осиротелости омеги. О том, что у него впрочем имеется своеобразная семья. С момента появления Чон Хосока в огромном особняке сынов Сайоны, тот словно бы стал светлее и живее, Юнги не вправе этого отрицать. Хосок всегда был к нему терпелив, добр и заботлив, как жаль, что юношеский максимализм предоставил возможность Мину понять это лишь сейчас, позволяя Хоби взять над ним покровительство похлеще, чем сделал это Намджун. Хоби за последние недели стал ближе ему, чем все остальные вместе взятые за годы. Хосок переживал за него, пытался охранять покой Юнги, он пытался давать советы, заботиться. Хосок взял на себя все свадебные хлопоты, чтобы Малышу было полегче. Потому что моральное давление зашкаливало и зашкаливает по сей день, потому что школа, потому что тяжело всё это перемалывать и переживать. Он стал сродни щита дла Юнги, прикрывающего тылы, словно тёплый кокон обволакивает ощущением защиты. И если у Тэхёна защита эта подобна стальной стене, агрессивной, настойчивой, непререкаемой защитой альфы в сторону своего омеги, то у Хосока защита эта… отеческая. Словно нежная ладонь, прикрывающая голову от того, чтобы не напекло.        В глазах щиплет то ли от эмоций и осознания важности чужих поступков, то ли от волнения уже совсем едет крыша. Юнги, прижав бутоньерку к груди, делает глубокий вздох и обращает взгляд на Хоби.        — Хён, спасибо. За всё, что ты когда-либо делал для меня.        Хосок изумлённо застывает, брови его взлетают и изламываются в удивлении, а после лицо совсем расслабляется, улыбка касается губ.        — Я… уже извинялся, но теперь… наверное, от волнения я стал сентиментальным и потом мне будет стыдно за то, как я расквасился, — чешет смущённо затылок он, не в силах смотреть на блеск в глазах Хосока. А тот вдруг раскрывается и сгребает младшего в тёплые защищающие объятия.        — Я всегда готов быть рядом, пока ты во мне нуждаешься, — жмурится Чон, потираясь щекой о щёку Юнги, и тот совсем хочет от переживаний и ситуации разреветься, но умело сдерживается, глядя с усилием в потолок.        Они недолго молчат, прежде чем Хосок вздыхает и отстраняется, треплет Юнги по плечу и гладит по щекам, а сам шмыгает растроганно носом.        — Сегодня важный день, нам пора ехать и готовить тебя к вечеру. Это будет долго и увлекательно.        — Надеюсь, я не успею состариться в кресле стилиста по твоей указке, — смеётся с долей заметного облегчения Юнги, пока Хосок, деланно возмущённо цокает языком и тянет Юнги наверх.        И всё равно фигура старшего на мгновение кажется Юнги какой-то странной. Словно бы… сгорбившейся и усталой. Однако Хосок быстро возвращается в норму, будто ничего подобного и не было на глазах Малыша.

***

       Чимин посматривает на часы приборной панели. Ещё достаточно времени на подготовку к церемонии, а Джина надо вытаскивать. И, конечно, задача Пака бы значительно облегчилась, если бы он избавился от этого звена, но нечто по ночам мешает ему спать. Хочется то ли очистить карму, то ли избавиться от части мрака, который в последнее время стал совсем уж осязаем внутри него. Омега, следуя данным навигатора, сворачивает на просёлочную дорогу. Вокруг стелется пустырь, ветер — зимний, промозглый — завывает за пределами салона тёплого авто. Если Джин здесь, значит, он не на шутку влип. Чимин, управляя транспортом, нервно пожёвывает губу. Мало того, что он пошёл на рискованный шаг, несмотря на сделку с Чонгуком, ведь это был его последний бросок перед тем, как альфа заберёт инициативу, так ещё и проблемы с Сокджином.        Чимин пообещал отдать Чонгуку бразды правления, но… после свадьбы Ви и Малыша. Однако у него оставалось время, чтобы сделать так, как ему необходимо, оправдать старания, которые он так хотел показать миру. Возможно (с огромной вероятностью), Чонгук будет в ярости. Но с этим Чимин способен справиться. Он должен был сделать так, как обещал себе и… детективу Хвану. Хван почти сел на хвост Нишинойи, но доказательств не хватает. И Чимин вознамерился это исправить. Ему лишь нужно было знать точное место и время, необходимые Ниши, у которого будет на этот промежуток алиби. Чимин ждал этого долго, долго готовился, он хочет, чтобы мнимая империя мужа рухнула, подвергнув опасности Сайону, да и притупить действия детектива, который рискнул на дело только из-за наличия информатора, было бы подло.        Чимин тормозит, не понимая, куда его привели координаты. Ничего вокруг. Лишь пустырь и ниспадающие мелкие снежинки, срывающиеся с неба и, опустившись на мёрзлые комья, тут же тающие. Чимин решает выйти из авто и сразу же прикуривает сигарету. Ему ещё нужно разобраться с Джином и подготовиться к церемонии так, чтобы его ни в чём не заподозрили окружающие. Опаздывать нельзя, оступаться тоже. Омега затягивается и чуть щурит глаза, левый щиплет и слезится от попавшего в него дыма. Чимин промаргивается и замечает то, чего здесь быть не должно.        Куртка. Она бесформенным мешком валяется на земле прямо на голом пустыре. Омега, зажав сигарету в зубах, торопливо шагает в ту сторону. И нет, это не гора тряпья, прикрытая чужой курткой. А совершенно изуродованный омега практически без сознания.        — Ёбаный рот, — хрипит Пак, не выпуская сигарету изо рта.        Он присаживается на корточки, рассматривая заплывшее лицо Сокджина с запёкшейся на коже кровью. Его просто раскурочили. Костяшки омеги сбиты, словно он сопротивлялся, а зная Джина, то вполне мог навалять обидчикам. Чимин прикладывает пальцы к артерии на шее, чтобы проверить пульс и точно удостовериться, что ещё есть кого спасать. Сердце бьётся, значит, живой.        — Джин, — зовёт омега, заглядывая в лицо, и тот медленно двигает полностью красным глазом, белок которого почти превратился в кровавое месиво из-за лопнувших капилляров. — Кто тебя так?        — Он.        — Кто? — громче спрашивает омега, выбрасывая окурок, который тут же подхватывает промозглым сильным ветром.        — Хосок, — шепеляво и почти неразличимо из-за раскуроченного рта доносится в сторону Чимина. Тот при всём своём изяществе силой не обделён. И пусть Сокджин размером с альфу, пыхтя, но Чимин его поднимает и закидывает на плечо распухшую руку.        Чимин стискивает зубы покрепче. Он знал, что его зять та ещё штучка. Он должен был быть готов к чему-то подобному. Быть может, Чонгук всё же прав на его счёт? План Чимина был хорош лишь на стадии разработки, а на деле оказался полностью провальным, потому что Чимин переоценил собственные возможности и недооценил других игроков, даже не знающих, что они играют, и умудряющихся выигрывать партию за партией. Чимин тянет раненого омегу в сторону машины. Несмотря на жестокое избиение тот ещё и плетётся, почти не повисая на нём.        — Мне нужно бежать, — едва ли различимо произносит Сокджин, а между его губ тянется выступившая из ранок сукровица. — Он меня прикончит, как только найдёт.        — Хосок занят свадьбой, тебе нужна медицинская помощь…        — Нет! — вскрикивает Джин, и корочка на его губах лопается с пронзительным треском, позволяя струйкам крови неконтролиуемо стекать по подбородку. — Мне нужно бежать, Чимин. Джун меня убьёт сегодня же, если успеет словить.        Чимин на глазах мрачнеет.        — Что ты сделал? — хрипит омега, уставляясь глазами-щёлочками на Кима. — Джин, что ты сделал?!        Сокджин понуро роняет голову с запёкшейся в волосах кровью, не отвечает Паку, пока тот открывает переднюю пассажирскую дверь и сажает избитого омегу в салон, где во всю работает печка. Сам возвращается за руль, уже прикидывая, что ему делать.        — Сокджин, мне нужна правда, чтобы тебе помочь, — хрипит Пак.        — Я накачал его синтетикой, — вырывается из разбитых губ нечленораздельно. — И затащил в койку. А потом пристегнул наручниками к кровати и сбежал.        Чимина словно оглушают. То, что Джун убьёт омегу, ещё мягко сказано, как бы его не пытали за совершенное. Он же буквально устроил на главу группировки покушение. Чимин едва ли не бледнеет от новостей, а после переключает передачу и задом выезжает с просёлочной дороги. Его мозг начинает судорожно соображать. Однажды он уже вывез омегу из страны без посторонней помощи и дал ему новую жизнь за спасение собственной шкуры. Но в том различие, что о том человеке не были осведомлены братья. А за головой Сокджина вот-вот начнётся охота. Но Чимин не был бы Чимином, если бы не смог предоставить Сокджину укрытие.        Он лезет в бардачок, замечая, что омега, кажется, отрубился, достаёт второй телефон. В этом случае он не может подставлять Чонгука и должен выбраться и вытащить Сокджина сам, раз он вплёл его персону в это дерьмо. Чимин тяжело вздыхает и набирает тот номер, который помог ему в прошлый раз. Слышится сигнал соединения международной связи, несколько гудков, а после речь на незнакомом для Чимина языке:        — Madrigale ascolta. — Энцо Мадригаль — мексиканский беженец, живущий в Италии. И Чимин случайно помог ему, когда Энцо застрял с миллионным долгом в его борделе. Чимин предполагал, что ему ещё пригодится помощь этого персонажа, когда списывал его долги и занимал ему денег, чтобы спастись от преследования ростовщиков Кореи, позволяя улепётывать в солнечной Манароле.        — Энцо, пора возвращать долг, — выдыхает Чимин по-английски, глядя на судорожно кашляющего кровью омегу в своей машине. — Мне нужно, чтобы ты вывез груз. Груз хрупкий, даже можно сказать — уже повреждённый. И вывезти надо сегодня. Ты сможешь сохранить его для меня в Манароле?

***

       Юнги взволнованно перебирает пальцы, стоя, так сказать, «за кулисами». Для самой церемонии была арендована небольшая крытая оранжерея, где и установлена символическая арка из живых цветов, а ресторан с банкетным залом находится в ста метрах от неё. Ему вот-вот выходить для торжественного прохождения пути от начала оранжереи к импровизированному алтарю, а Намджуна… до сих пор нет. Было условленно, что именно Монстр, как опекун, поведёт Малыша под венец. Хосок вместе с ним, всё время поправляет его костюм из светлой бирюзовой ткани и кремовую рубашку, словно можно выглядеть идеальнее.        — Ты красивый словно море, — в очередной раз вздыхает Хоби, поправляя бутоньерку и смахивая с плеч Юнги невидимые пылинки. А тот нервно сглатывает комок и хватает его за руку.        — Ты будешь в зале? — спрашивает омега дрожащим голосом, на что Хосок только мягко ему улыбается. Под слоем косметики не заметишь синяков от бессонной ночи и усталости, оставившей на лице след.        — Да, я буду в зале с гостями. Ты справишься. Только ты можешь пройти этот путь до алтаря, Юнги, и он тебе под силу.        Омега опускает подкрашенные глаза в пол, на идеально отполированные туфли с закруглёнными носами, его пальцы чудятся вдруг чужими и холодными, пусть и принадлежат Мину. От брака, прежде бывшего ненавистным в одном только зародыше, а теперь ставшим чем-то бòльшим для Юнги, и это даже не из-за изначально придуманного им плана, Мина отделяют минуты. Все ждут его там — момента долгожданного выхода жениха в свет в своём идеальном облачении навстречу семейной жизни. Сотни гостей, среди которых члены семьи, партнёры, приближённые Сайоны. Чимин. И Тэхён. Тот, к кому Юнги направляется.        — Всё замечательно. Ты замечательный. Всё будет хорошо, держи спину гордо ровной, а подбородок повыше, Мин Юнги. Ты ведь знаешь себе цену, какому-то волнению тебя не сломить, — старается подбодрить его Хосок, но тремор не оставляет конечности.        Юнги судорожно выдыхает и ненадолго смеживает веки, силясь всё преодолеть. В этот миг к нему торопливо приближается Намджун, так что Хосок, поцеловав осторожно омегу в лоб, оставляет с провожатым жениха одного. Джун выглядит… странно. Неестественно бледный, с залёгшими под глазами чернильными следами, и, судя по всему, злой, словно чёрт. Но у Юнги нет ни желания, ни времени узнавать причины.        — Ты пришёл, — выдыхает он Монстру, а тот, прочистив горло и звуча как-то странно надорванно, произносит:        — Конечно пришёл.       Голос у Намджуна до ужаса охрипший, словно альфа долго в ярости кричал.        Костюм на главе Сайоны сидит как влитой, заботливо выбранный Хосоком, но вид… в целом потрёпанный. Ничего, наверняка что-то было важное. Да и Юнги не до этого. Видимо, Хосок подал сигнал музыкантам, и в зале оранжереи разливается свадебный мотив Канона. Юнги забывает, как ему нужно дышать, как идти, но Намджун подхватывает его под руку и… ведёт. Каждый шаг отражается эхом в голове Мина. Каждый удар сердца почти рвёт грохотом барабанные перепонки. Юнги слышит собственное дыхание, словно находится под водой. Он, пусть и пытается выглядеть нормально, широко распахивает глаза и неестественно выпрямляет спину. Намджун же ведёт его по тёмно-бирюзовой дорожке, огибая скамьи с многочисленными гостями. Юнги не видит никого — лишь дорогу впереди и уже маячащую арку из декорированных цветов. Там его… ждут.        Джун похлопывает омегу по ладони, которой тот вцепился в его предплечье, но Юнги не замечает и этого, слишком взволнованный и перепуганный. Он не видит пронзительного взгляда Хосока, направленного в сторону мужа, не замечает, как Чимин держится от Ниши на почтительном расстоянии в своём светло-голубом брючном костюме, не обращает внимания на Чона, рядом с которым стоит осунувшийся омега с длинными волосами. Юнги не видит и не слышит ровным счётом ничего, только проклятую арку и своё сумасшедшее биение сердца.        На Тэхёне впервые на памяти Юнги белое. Белый костюм двойка — как обычно разрушая все правила, но жертвуя ради свадьбы собственным амплуа. Красивая с широким воротом рубашка, утянутая корсетом во всё туловище цвета лазурита и золотыми линиями, белоснежные брюки и туфли. Буйные волосы явно уложены руками спецалиста. Осанка альфы по-прежнему горделивая, но поза расслабленная в отличие от омеги. А стоит Юнги появиться перед ним — всего в нескольких шагах от будущего мужа, как взгляд карих хищных глаз пронзительно вспыхивает. Так ярко и так обжигающе, что Юнги почти ошпаривает от внимания Ви. Он тут же напрягает ладони, словно уже готовится принять жениха из рук старшего брата, а Мин сам не осознаёт, как всем естеством принимается к нему тянуться и торопиться.        Намджун неторопливо под переливы музыкальных инструментов подводит Юнги к арке и помогает на негнущихся ногах подняться на подиум к Тэхёну. Держа ладонь младшего омеги в семье, Монстр передаёт её Ви, а от соприкосновения их пальцев по телу Малыша идёт ток. Тэхёну так идёт белое, что это почти ослепляет, и Юнги не понимает, какими органами ему дышать, потому что лёгкие отказали. Тэ растягивает губы так, как ещё никогда Юнги не видел его улыбки, и от этого пронзительно ёкает сердце.        — Ты похож на лесную фею, — тихо выдыхает альфа, вынуждая щёки Мина вспыхнуть румянцем. — Знал бы кто, что у тебя характер горной ведьмы.        Юнги хочется ударить его. Такой волнительный момент, а Тэхён… Но дышать вдруг становится в разы проще. Это тот же наглый и вальяжный Ким Тэхён, которого он знает всю жизнь. Паника и волнение немного отступают, но не оставляют душу Юнги окончательно. Ви держит его за руки и с таким чувством смотрит прямо в глаза, что Юнги не может оторваться. Альфа глядит с невысказанными чувствами, и сердце заходится в ритме. Юнги пропускает речь нанятого свещенника мимо ушей и просто торопливо выдыхает «согласен», когда это необходимо. Тэхёна же спрашивают, готов ли он взять покровительство над Юнги, готов ли любить его несмотря ни на что.        — Готов, — чётко и громко в отличие от переволновавшегося омеги отвечает Ви. И сердце вздрагивает, когда их законно объявляют мужьями.        Мин Юнги муж Ким Тэхёна. По законам Сайоны — навсегда. Пока один или оба не умрут. По законам своего сердца, кажется, что, чёрт возьми, даже дольше.        Тэхён принимает у шафера — одного из ближайших подчинённых — кольца и надевает аккуратный кругляшок на безымянный палец Юнги. Нижняя губа омеги непроизвольно поджимается, когда обруч словно влитой ложится на палец, закрепляя узы. Он подушечками подцепляет кольцо чуть побольше, чтобы, едва скрывая дрожь во всём теле, надеть на смуглую ладонь альфы, прикасаясь ледяными пальцами от волнения к его коже.        — Можете скрепить брачные узы поцелуем, — с улыбкой проговаривает венчающий их брак человек, и Тэхён больше не мелочится.        Это не целомудренный поцелуй, но не грубый. Тэ просто сгребает омегу в охапку и, снова неповторимо улыбнувшись, смеживает веки. Его губы забирают дрожь волнения, страха и оглушения. Тэхён, кажется, забирает всё то, что беспокоило омегу последнюю неделю одним своим прикосновением, и Юнги ощущает, как может наконец дышать. Он обвивает его за шею, прижимаясь всем телом. Они теперь — единое целое. Семья, супруги друг для друга. Юнги глупо улыбается в поцелуй, пока Тэ покусывает его губы и посмеивается в ответ на улыбку омеги. Оба не раскрывают глаз, словно силясь представить, что сейчас рядом нет ни единой души из тех добрых сотен гостей, что миг принадлежит только им одним.        — Ну вот и всё, мышонок попался, — выдыхает Тэхён, всё ещё крепко обнимая Юнги, прямо ему в губы.        — Кто ещё попался, — смеётся куда более расслабленно Мин, жмурясь. — Я вышел замуж за… любимого человека. Так что никакая это не клетка.        Тэхён каменеет в мгновение ока и уставляется на Юнги. Испытывающе, неверяще, с широко распахнутыми карими глазами. Юнги смотрит в ответ без тени страха, когда Тэхён снова затягивает его в поцелуй, игнорируя необходимость выдвигаться в зал для торжества. Наверное, это был лучший вариант свадебного подарка от Юнги.

***

       Чимин, удерживая за ножку красивый хрустальный фужер с игристым вином, лишь наблюдает за тем, как Тэхён выводит Юнги в центр зала для торжества, чтобы подарить первый танец в качестве мужа. Чимину отчасти не верится в то, какой сияющий предстаёт Малыш рядом с ним, что за столь краткий срок из ненависти чувства его так кардинально трансформировались, изменились до неузнаваемости. Он, кажется, действительно счастлив рядом с Ви. Потому что, когда глаза их сталкиваются в контакте, Юнги почти светится. Есть ли доля зависти внутри Пака? Несомненно. Белая ли она? Чимин не считает зависть белой или чёрной, она одинаково отвратительна. Просто от того, что Юнги должен быть окружен счастьем и заботой в семейной жизни, вызывает одновременное облегчение за младшего, и горечь опустошения и лишения. Омега не хочет об этом думать, на его лице не вздрагивает ни единая мышца, пока он глядит со стороны третьего фуршетного стола за тем, как молодожёны плавно и просто передвигаются под приятную музыку.        — Красивая пара, — доносится внезапно рядом, и Чимин с безразличием оборачивается на Вэна, ставшего рядом с ним. — И опасная.        Чимин хмыкает, прикладывая бокал к губам и отпивая большой глоток. Он ненавидит свадьбы чисто на ассоциативном уровне, потому из желаний в организме — надраться как следует.        — Вы действительно намерены вести со мной светские беседы? — усмехается Пак, пока Вэн со своими длинными тяжёлыми волосами вздыхает и тянется к подносу пробегающего мимо стаффа, по всей видимости предпочитая тоже заглушать своих внутренних демонов спиртным. — Или же вы просто подошли ко мне, чтобы вызнать по поводу решения относительно вас со стороны Сайоны?        Вэн усмехается, отпивая сразу залпом почти половину бокала шампанского.        — Вы невероятно умны, господин Пак, — произносит омега, поворачиваясь к Чимину всем телом.        — Решение ещё не вынесено, — не реагирует на лесть Чимин, не смотрит на Вэна, продолжая слепо глядеть перед собой, делая вид, что наблюдает за Юнги и Тэ. — Но если вы здесь, значит, вам может повезти.        Чимин не воспринимает Вэна ни в каком ключе положительно. Ему так тошно от заполоняющей нутро ревности, что этот человек может прийти на приём под руку с мужчиной, который принадлежит ему, когда Чимину лучше не стоит рисковать своим и чужим здоровьем и лишний раз с Чоном не контактировать, дабы не привлечь к ним внимания. Это до дикости раздражает и выводит из себя. И пусть на людях омеге удаётся сдерживать гнев и ревность, но открыто сквозящую неприязнь к Вэну он прятать не собирается. И пусть она кажется обыденной, словно Чимин — высокомерная дрянь, которая ненавидит и не принимает никого и ничто, пусть Вэн думает, что пренебрежение впилось в кожу и вены омеги. Потому что признавать для окружающих наличие таких яростных собственнических чувств Паку не хочется.        — Где же ваш спутник? — склоняет голову Вэн, словно ему тоже что-то о Чимине известно, и это вынуждает Пака обратить на Ха взгляд. Тот, считывая мрак и силу, сконцентрированные в зрачках собеседника, вздрагивает и опускает глаза. Правильно, пусть шавка помнит о своём статусе.        — А ваш? — насмешливо выдаёт Чимин, покачивая бокалом в руке. — Вы бы не теряли его из виду. От его решений и положения зависит ещё и ваша жизнь. Так что… держитесь за шансы крепче. А то мне кажется, что вы почему-то решили из-за моего отстутствия жестокости в вашу сторону, ошибочно, кстати, решили, будто я добр и будто вы равны мне, Вэн.        Вэн вздрагивает снова и опасливо косится на Чимина, который приподнимает уголок губ в усмешке.        — Вам стоит быть осмотрительным в том, с кем и как вы говорите, — склоняется, чтобы холодным жёстким шёпотом добить омегу, а после, развернувшись и внутренне злопыхая, уйти от него.        Чувства внутри просто-напросто бурлят. Чимин выискивает глазами Чонгука, о чём-то говорящего с одним из спонсоров газового бизнеса, теперь находящегося под покровительством Тэхёна, как супруга Юнги. Но альфа мгновенно замечает убийственную ауру омеги, находит его взглядом и провожает Чимина, выходящего в задние двери зала, чтобы покурить. Похрен, что на территории это запрещено, пусть хоть кто-то попытается ему помешать.        На пронизывающем ветре становится немного легче. Его потоки охлаждают горящие лицо и разум, и Чимин, сделав первую затяжку, смеживает веки, потихоньку восстанавливая эмоциональный фон. Он думал, будто успокоился от слов Чонгука, от своей уверенности в том, что альфа принадлежит лишь ему, и совсем не ожидал того, что ревностью затмит здравую часть рассудка, уничтожая любые осторожность и спокойствие. Чимин вдыхает табачных дым, затягиваясь, пока зажимает сигарету зубами, но отпускает его слишком медленно. Под лёгкую белую рубашку, надетую вкупе с голубым жакетом и брюками, забирается своими костлявыми пальцами холод. Нужно остыть.        — Ты схватишь пневмонию, — доносится знакомый голос. Чимин оборачивается и смотрит на Жана тёмным взглядом. — Вообще-то, ты просил танец, так куда убежал?        Чимину то ли хочется просто стоять, восстанавливая душевное равновесие, то ли хочется трясти Жана за грудки, выражая всю впервые пробудившуюся ревностную ярость внутри. Ему всегда было наплевать на Нишинойю. Если он с кем-то трахается, то для омеги это не имеет никакого значения. Иное дело — Чонгук. Чонгук, насильно привязавший его к себе ловкими пальцами и хитрыми речами, альфа, который впервые Чимину показал, что можно быть обожаемым просто за факт существования, просто потому что он живёт на этом свете со своим дурным характером, изляпанными в крови руками и кучей тайн за спиной. Чонгук должен принадлежать лишь ему. Никаких исключений.        Чимин кивает вдруг альфе, зажимая в зубах сигаретный фильтр, в сторону оранжереи с тёмными стёклами. После окончания церемонии она больше никому не нужна, свет погасили, помещение с живыми цветами посреди зимы покинули. И альфа, мельком оглянувшись, следует за Чимином, внутри которого пробуждается неясная дрожь, лишь частично связанная с минусовой температурой воздуха. Они оказываются в темноте оранжереи. Чимин выбрасывает заранее докуренную сигарету, дыхание его сбивается, словно омега куда-то бежит, и как только не остаётся лишних глаз, которые способны их поймать, берёт Жана за руку. Он отчего-то испытывает смертельно необходимое желание переплести их пальцы, ощущая жар чужой кожи, что, собственно, и делает. Оглядывается на Чонгука в темноте оранжереи, разрушаемой лишь светом извне, попадающим через витражные стёкла.        Они недолго ищут укромный угол за огромными вазами, и Чимин толкает Чонгука к стене, уже выложенной из кирпича, венчающей служебное помещение.        — Чимин…        — Лишь пару минут, — хрипло проговаривает омега, пряча глаза. Он впивается в пряжку чужого ремня и с тихим щелчком её расстёгивает, но Чонгук останавливает омегу, глядя с жаром в глаза, стоит тому поднять голову.        — Что с тобой такое? — тихо интересуется Ша Нуар, одной ладонью удерживая кисти Пака, а второй прикасаясь к его щеке.        Чимин же подаётся вперёд и обхватывает Чонгука за шею. Почему ему нестрашно от того, что их могут поймать? Почему не боязно, что обоих с подозрением могут хватиться, не увидев на торжестве? Чимин начинает сильнее гореть, ощущая на поясе обжигающие ладони, и только сейчас замечает, как окоченел на улице без верхней одежды.        — Чимин, — зовёт Чонгук, поглаживая его поясницу, пока омега, словно полоумный впивается в его шею поцелуем. Кожа в месте соприкосновения покрывается мурашками, и альфа тяжело вздыхает, с жаром и желанием. Они давно, словно сто лет назад прикасались друг к другу.        — Хочу тебя, — шепчет Пак, смеживая веки с дрожащими ресницами. — Пару минут. Всего несколько, ладно?        Чонгук хмыкает и утягивает его в поцелуй. Его губы пленительны и обжигающи, Чимин на мгновение растворяется в этом ощущении. Он хочет большего, гораздо большего. Он хочет стоять рядом с ним на клятых приёмах и торжествах, он хочет улыбаться, как улыбается Юнги — влюблённо, беззаботно, чётко осознавая, что твой партнёр всегда станет за тебя горой и сокрушит всё, что угодно, ради тебя. Хочет быть просто Чимином, который влюблён, хочет, проклятье, свадьбу, на которой будет, мать его, счастлив. Чимин судорожно отвечает на поцелуй, но старается не мять чужую одежду, отстраняется, торопливо вытирает свой бальзам с губ Чонгука, чтобы не блестели слишком подозрительно.        — Ты странно себя ведёшь, но мне это нравится, — мурлычет альфа, прижимаясь носом к носу Пака. — Что на тебя нашло, mon chaton?        — Я… — у Чимина не хватает прыти объяснить. Свою внезапную ревность, зависть к Юнги, потому что ему везёт иметь возможность выйти за альфу по любви и на своей свадьбе быть искренне счастливым. Раздражение от присутствия Вэна в чёртовом статусе жениха Чонгука. Боль от невозможности прикоснуться к нему на людях и хоть как-то проявить свой интерес и свои чувства. Чувства, которые проклятый альфа в нём разжёг и сломал волю Чимина в аспекте личного пространства.        — Поклянись мне, что не оставишь, — вдруг шепчет омега, глядя с вызовом в глаза.        — Я ведь уже принёс тебе клятву.        — Поклянись мне, Жан, — тихо-тихо выговаривает Чимин, поддавшись наплыву эмоций. — Что будешь рядом, что бы ни случилось. Что не отвернёшься от меня. Что позволишь мне узнать тебя за всеми масками, которые только есть в твоём арсенале. Что для тебя я буду единственным, Чонгук. Я всегда был пустым местом для альф, но ты показал мне, что я имею смысл, слышишь? И я не хочу больше его терять. Я не хочу терять себя, а без тебя найти… не получается. Я тону в темноте, — срывается Чимин, произнося гораздо больше, чем собирался. — Поклянись мне, что я… не увязну там. Подай мне руку.        Чонгук вдруг вмиг становится серьёзным. Исчезает жар желания, появляется вспышка беспокойства из-за дрожащих влажных губ омеги и его странных слов. Но альфа, даже учитывая бессвязность просьбы Пака, обхватывает его за щёки обеими руками.        — Ты и без меня имеешь смысл, Чимин. Ты — цельный человек, у которого есть чувства, цели, гордость, — Пак ощущает, что его внутренности дрожат, слишком многое оказалось расковыряно этим вечером. — Я лишь показываю тебе ценность, которую ты отказываешься видеть.        — Поклянись мне, — голос становится выше, нетерпеливее.        — Я всегда буду рядом с тобой. Что бы ты ни натворил, mon chaton, — шёпотом, горячим и несдержанным, выдыхает Чонгук. — Сколько бы ты раз ни оступился, сколько бы крови ни пролил. Между всем миром и тобой я без сомнения выберу только тебя. Клянусь, — подкрепляет свои слова Жан последним — чётким и твёрдым, уверенным, словно нерушимый бетон с армированием стальными прутами, не сломить, не уничтожив.        Чимин задыхается, глядит в глаза. Почему же он так опрометчиво сорвался на некую откровенность, распахнув кусочек души перед Чонгуком? Словно тот, двадцатилетний омега из прошлого, наконец сломил оборону и хочет говорить открыто.        — Je t'aime, mon diable, — выдыхает одними губами Пак и зажмуривается, будто ожидает, что неосязаемые стены рухнут, внутренний стержень омеги надломится с оглушительным звуком, но ничего подобного не происходит.        Чонгук с лёгкой улыбкой склоняется к нему и стискивает руками, чтобы снова горячо начать целовать. Между беспорядочными поцелуями лишь шепчет, повторяя из раза в раз: «mon amour… aimé, que tout brûle de ta confession». Он покрывает его губы и подбородок поцелуями, но им приходится разорвать объятия. Чимин весь растрёпан, раскрасневшийся, тяжело дышит.        — J'attends la danse, — проговаривает чётко Чимин, уже гораздо лучше, чем прежде, и Жан улыбается, показывая белоснежные зубы с чуть заострёнными клыками. — Я пойду первым.        И с безумно колотящимся сердцем скрытно выходит из оранжереи, надеясь остаться из-за своей опрометчивости непойманным.

***

       Юнги стоит возле фуршетного стола, когда Чимин возвращается в зал. Омега хочет подойти и к старшему, чтобы поговорить с ним. Времени на всех не хватает, потому что каждый из гостей стремится подойти к паре и поздравить их, завязывая бессмысленную светскую беседу и интересуясь их будущим. Тэхён как раз говорит с одним пожилым альфой, который всё посмеивается с каждой реплики расслабленного Ви. Тот придерживает омегу за талию, слегка поглаживая кожу через ткань большим пальцем. Каждый взгляд Тэ, брошенный на Юнги, словно что-то обещает: будущий разговор, горячую, обжигающую волну далее, и Мин постоянно задерживает дыхание, стоит им только установить зрительный контакт.        — Я отойду к хёну, — тихо произносит он, прикоснувшись ладонью к солнечному сплетению Тэхёна. На пальце зазывающе и многозначительно в свете больших вычурных люстр вспыхивает золотое обручальное кольцо, надетое поверх красивого помолвочного. Тэ кивает, оставляя поцелуй на виске Малыша, и омега отстраняется.        Чимин подхватывает бокал с подноса и чуть ли не осушает его залпом, пока Юнги приближается. От омеги пахнет сигаретами и холодом, видимо, выходил из душного зала покурить.        — Хён, — выдыхает с улыбкой Юнги. Он никак не может избавиться от чувства, поселившегося после церемонии. Внутри комок электроэнергии буквально пощипывает его за органы, заставляя ощущать воодушевление.        Чимин тут же улыбается и ставит бокал на ближайший стол, чтобы обхватить младшего руками. Юнги тихо посмеивается, жмурясь.        — Ты весь светишься, — на ухо проговаривает Пак перед тем, как остраниться. — Поздравляю, Малыш. Кажется, вынужденный брак приобрёл другой смысл?        Юнги краснеет. Он чувствует себя перед Чимином в некотором смысле виноватым. Он беспокоится по поводу чувств омеги, но не может открыто с ним здесь поговорить. Он… хотел бы поделиться с Чимином, как с самым близким человеком, своими чувствами к Тэхёну, которые проснулись и теперь не дают мыслить здраво.        — Я…        — Я всё понимаю, Юнги, — треплет Чимин его по щеке с улыбкой, но та кажется малость нервной на устах Пака. — Я искренне надеюсь, что ты будешь с ним счастлив.        Юнги приподнимает уголок губ, глядя на него. Омега надеется, что старший будет счастлив тоже. Но для этого необходимо избавиться от раздражителя. К слову о нём: оба омеги замечают, как Нишинойя пролетает мимо, толкая официанта, отчего всё валится с его подноса. Альфа выглядит бледным и серьёзным, и Юнги на пару с Чимином провожают Хатаке взглядом. Юнги нахмуривается от того, что теперь бедный официант-омега чуть ли не плачет и оглядывается, собирая осколки из-под ног отшатнувшихся от брызгов шампанского гостей. Ниши исчезает у выхода и громко захлопывает за собой дверь.        — Что это с ним? — тихо спрашивает омега у Чимина, на что взгляд того мимолётно странно и опасно вспыхивает.        — Не знаю, — возвращает себе невозмутимость Пак и жмёт плечом. — Думаю, вернётся и расскажет.        Юнги старается выбросить мерзавца из головы, потому что это его свадьба и он хочет улыбаться, принимать поздравления и танцевать. Однако отчасти понимает: с некоторыми членами семьи что-то неладное. Чимин выглядит взъерошенным, и хочется списать это на ветер снаружи, однако Юнги чувствует нечто подозрительное внутри. Намджун смертельно бледен, словно болен чем-то, он всё время отходит, получая телефонные звонки. Случилось что-то серьёзное в Сайоне? Какие-то проблемы?.. А Хосок и вовсе постоянно беседует со всеми и то и дело подходит к ним с Тэ, словно избегает собственного мужа.        — Пойдём к нам? — просит омега, схватив старшего за запястье и потягивая на себя. — Тэхён тоже будет рад, если ты его поздравишь.        Чимин хмыкает и позволяет себя вести, пока они не оказываются рядом с Ви. Тот тут же обращает на младшего брата внимание и растягивает квадратные губы в улыбке, сощуривая глаза. Тэ сгребает брата в объятия и утыкается носом в его шею, пока Чимин тихо проговаривает ему на ухо поздравления. Юнги же за ними наблюдает. Тэхён отвечает благодарностью на слова Пака.        — Вы оба прекрасно выглядите, — тянет улыбку Чимин, принимая очередной бокал.        — Как и ты, — делает ответный комплимент альфа, поглаживая брата костяшками по щеке. — Где Ниши?        — Куда-то убежал только что, — безразлично пожимает плечами Чимин, снова отпивая шампанского. Он… много пьёт. Снова. — Ничего никому не сказал. Намджуну, видимо, тоже.        Тэхён мимолётно нахмуривает густые брови, но после, видимо, решает избавиться от этих проблем на один вечер, потому приобнимает обоих омег за талию.        — Когда вы вылетаете? — спрашивает между глотками Чимин, глядя на Тэхёна.        — Ранним утром. Рейс в четыре двадцать, — отвечает Ви, в такт музыке покачиваясь вместе с ними. — Не пей столько. Ты снова ничего не ешь?        — Пустяки, — отмахивается омега, морща нос. Но Тэхён, отстранившись, выхватывает бокал из его пальцев, отчего сразу же слышит возмущённый звук, и передаёт шампанское Юнги.        — Каприза, надеюсь, ты простишь, что я утащу этого засранца потанцевать, пока он в состоянии стоять, — улыбается альфа мужу, и Юнги не может сдержать ответной улыбки.        — Так уж и быть, — машет Мин рукой на братьев.        — А я как раз займу вас, господин Мин, — оказывается рядом один из доверенных Тэхёна. Его даже сейчас охраняют, что вызывает долю настороженности, но омега её старается отбросить.        Издалека он наблюдает за тем, как Тэхён что-то говорит Чимину, а тот не отвечает, только поджимает губы и смотрит в сторону. А после Тэ поддевает его подбородок и смотрит так пристально, что у любого бы волосы на руках дыбом встали. И всё же добивается от младшего брата ответа, после чего Тэхён устало вздыхает. Чимин же, положив голову на плечо Тэхёна, позволяет себя кружить, пока мелодия не заканчивается, предвещая следующую, и Ви не возвращается к нему.        — О чём вы говорили? — тихо спрашивает Мин. Он ни в чём их не подозревает — в конце концов они кровные братья, но лицо Чимина заставило Юнги беспокоиться.        — Я спрашивал о его поездке в Испанию.        — В Испанию? — чуть пугается Мин. Он об этом даже не слышал.        — Монстр отправлял Минни и этого Чона в Испанию за Вэном.        Юнги находит Чонгука взглядом и нахмуривается, стискивая челюсти. Что-то есть в этом мужчине, что заставляет все инстинкты омеги верещать.        — Он не нравится мне, — шепчет Юнги, вперваясь в расслабленного альфу в тёмном костюме взглядом.        — Знаю, — чеканит Тэхён. — Мне тоже. Я постоянно чувствую от него опасность. И интерес, — взгляд Тэхён перемещается к Чимину с Чонгука, и Юнги вздрагивает. Там не просто интерес. Но отбросив мысли прочь, чтобы не вызвать подозрения мужа, Мин утягивает его в очередной танец.        Чимин чувствует приличное опьянение, когда наконец сбывается то, в чём ему обещались. Чонгук прикасается к его плечу и улыбается.        — Господин Пак подарит мне один танец, раз его партнёр отсутствует? — омега почтительного возраста на них с улыбкой посматривает.        До этого они беседовали ни о чём, чтобы просто не стоять молча рядом, так что он, похлопав Пака по плечу, мол, нестрашно, танцуйте, покидает Чонгука и Чимина.        — Сочту за честь, — ухмыляется омега, подавая Чону ладонь и позволяя вывести его на танцевальную площадку.        От Чонгука пахнет привычным резким парфюмом, и омеге бы до одури хотелось уткнуться в воротник его расстёгнутого пиджака носом, но он ещё не настолько пьян, чтобы так опростоволоситься. Потому лишь целомудренно кладёт руку на плечо Жана, чтобы потихоньку кружиться в очередном вальсе после чуть более энергичного танца. Юнги и Тэхён неподалёку, свет в зале малость приглушили, а операторы заняты съёмкой молодых. Чимин не смотрит на молодожёнов слишком долго, возвращает взгляд к альфе, который легко ведёт его в танце.        — Куда ушёл Ниши? — одними губами спрашивает Чонгук, на что Пак только пожимает плечами.        Они танцуют молча, глядя друг другу в глаза, и Чимин улыбается, едва приподнимая уголки губ, прежде чем, в самом конце песни, Чон склоняется к нему и быстро шепчет по-французски:        — La prochaine danse que je te promets à Montmartre près de la cathédrale de la basilique du cœur sous les chants des musiciens de rue lors de notre deuxième vrai rendez-vous, mon chaton.        Чимин чуть сильнее улыбается его словам, но стоит заметить взгляд Монстра, как тут же тусклеет. Намджун сегодня выглядит живым мертвецом, что немудрено после дозы, опрометчиво подсыпанной Сокджином, и того, что он сделал с Джуном. Хочется ухмыльнуться, растягивая плотоядно губы, но он сдерживается. Джун сам не свой, скорее всего, весь вечер требует ответа от своих людей по поводу поиска омеги, сотворившего с ним такое, однако только Чимин знает, что Джин запрятан руками знакомых Энцо в грузовом отсеке боинга, направляющегося в Италию. И Пак лишь надеется, что прилетит Ким живым, чтобы получить от Энцо помощь. В лечении, сокрытии и подделке документов. Потому что от Намджуна ему придётся скрываться, пока тот остаётся в живых, а брат никогда ему подобного поступка не простит и будет желать смерти. Это видно в тёмных глазах альфы, где плещется вселенская злоба.        Но Чимин отворачивается от Намджуна, словно ничего не знает и не чувствует неловкости по поводу того, что танцует с Чонгуком. Ничего. Это лишь танец для развлечения. Для всех, кроме них двоих.

***

       Он слишком пьян, когда возвращается домой. Он почти не помнит, как провожали виновников торжества, которым нужно было подготовиться к вылету, не помнит, когда уехал Чонгук. От злости и ревности Чимин напился так сильно, что едва стоит на ногах. Ему было отчасти так больно и стыдно обнажать перед альфой белые кости своим признанием в любви, словно ощущая на коже шлейф проигрыша и опасливости от того, что так болезненно к Чону привязался. Ему неловко и боязно до сих пор: потому что Чимин не хочет быть окончательно разбитым ещё одним альфой-гангстером. Ему на мгновение хочется стать наивным дурачком, который с готовностью бросается в омут чувств с головой, а в опьянении сделать это легче.        Чимин сбрасывает туфли и, пошатываясь, проходит к лестнице. Взобраться на неё кажется невыполнимым заданием, ноги практически его не слушаются, а голова от алкоголя кружится. Опрометчиво напился, заглушая переживания, боль, волнение. Чимин вцепляется в перила и начинает подниматься, когда входная дверь за его спиной распахивается с таким грохотом, что вздрагивает омега всем телом. Отломанная ручка отлетает по плитке фойе, а Пак медленно оборачивается на красного от ярости мужа. Дело, кажется, плохо.