virtue

      Он мягко перешагивает босыми ногами, довольно продрогшими, несмотря на уже давно включенные тёплые полы, по паркету, едва ли издаёт звуки. В огромном семейном поместье сегодня один, как и некоторые дни до этого. Юнги всё ещё в больнице, Намджун занят проблемами Сайоны, а Тэхён не отходит от койки младшего. Чимин так вообще почти не выходит на связь, если дело не касается срочной важности, но Хоби к такому привык. Пусть и причастен к делам Сайоны, изредка омега ощущает себя малость лишним в этом круговороте событий. Нет, даже не так. Одиноким. Из колонок домашнего кинотеатра льётся мелодия-саундтрек к его любимому фильму, который Хосок пересматривал не один десяток раз. Его успокаивает то, что сюжет уже им предсказуем, что ничего не пойдёт вопреки плану, изменяясь до неузнаваемости. В отличие от их жизни.        Он живёт в этом доме уже несколько лет, но так и не может по-настоящему здесь прижиться, у Хоби всегда складывается ощущение, что пристанище это временное, что вот-вот его выкинут, словно опротивевшего ленивого кота, который гадит и дерёт мебель. И Хоби снова останется один на целом свете. Хотя по-другому в жизни Чон Хосока не бывало. Воспитанный в семье бизнесмена и певца, мальчишка принадлежал сам себе каждый божий день. Да, у него были гувернёры и учителя, но что стоит внимание безразличных к нему людей? Ни йоты. Хосоку нужен был папа-омега, который постоянно гастролировал с сольными концертами оперных од и спектаклей, ему нужен был отец-альфа, вечно занятый бизнесом и продвижением компаний, уставая до такой степени, что никогда не замечал старшего отпрыска, словно Хосок был пустым местом.        — Мы даём тебе то, о чём некоторые мечтают и никогда в жизни не видят, — так звучали слова отца, когда тот в очередной раз не приходил на школьную самодеятельность.        — Ты должен думать не только о себе, Хоби, — наставительно, поджав пухлые губы, твердил папа, держа в изящных пальцах бокал вина. — Разве не будешь ты счастлив, если счастлива твоя семья?        Когда Хосоку было пять, родился на свет Джукён. Он был гордостью отца и папы, ведь он — альфа. Альфа, а не бесполезный Хосок, в образование и воспитание которого вкладывались, чтобы потом отдать состоятельному мужчине в мужья. Альфа, который должен был унаследовать компании отца и стать предметом хвастовства папы за бранчем среди друзей-омег с такими же вызывающе накрашенными губами и лицами, лишь бы скрыть от посторонних следы, которые оставляют на коже наркотики и чрезмерное употребление спиртного. Джукён… Хосок искренне надеялся, что он станет для Хоби кем-то близким, кем-то важным. Это ведь его младший братик. Уж у него-то на омегу точно бы нашлось время. И так и было первое время. Пока Джукён был маленьким. В пубертат Хосок не доставлял родителям проблем: он не вёл себя вызывающе, не гулял до поздна с друзьями, приносил только наивысшие отметки и похвалу преподавателей. Хосок выучил множество языков и в восемнадцать даже помогал отцу, когда его переводчик попал на больничный. И какова же была радость Хоби, когда отец хвалил его перед партнёрами, приобнимая омегу за плечи и говоря: «Да, это мой мальчик. Умненький, правда?». Хосок даже не думал в тот момент, что отец уже тогда пытался его продать. Да подороже, лишь бы не продешевить.        Как минимум за директора или председателя, если не выгорит с чеболями и наследниками крупных компаний. Хосок льнул к отцу с благодарностью. Наконец-то! Наконец его старания заметили, наконец его оценили и признали. Но, к сожалению, рано радовался. Джукён же рос. Рос взбалмошным и жестоким мальчишкой, хотя Хосок всё равно его любил. Будучи малышом, Джукён всегда хвостиком ходил за Хосоком, заглядывал в глаза, вкрадчиво шептал свои детские секреты. Папа показывал его милейшие фотографии за обедами с коллегами и светился от счастья, отец — брал на приёмы в малом возрасте и наряжал, словно взрослого. Как и Хосока. Будто куколка из чистого белоснежного фарфора, с ручками на шарнирах, в кружеве и оборочках. Омегу выряжали, красили, приводили на мероприятия, знакомя с высокими и грубоватыми альфами, которые старались растягивать губы в ухмылке, больше похожей на оскал, но тем самым только пугали Хосока ещё больше.        Приём за приёмом, родители лезли из кожи вон, потому что Хосоку уже двадцать, а его ещё даже не сосватали. Более того — не поступило ни единого предложения. Пятнадцатилетний Джукён купался во внимании многочисленных «друзей» семьи, иже гиен, готовых отхватить от семейства Чон шмоток побольше. Хосок продолжал улыбаться. Занимался танцами, изучал моду, ведь альфам нравятся ухоженные и элегантные. Он вдруг заразился идеей фикс родителей — выйти замуж. Тогда-то они точно оценят его старания, когда Хоби найдёт себе альфу. И обязательно красивого, серьёзного, очень важного бизнесмена, чтобы Хоби был идеалом омеги рядом с ним — покорная декорация из дорогого шёлка и бархата, с нежным мелодичным голосом и солнечной улыбкой. Так, как смотрелись его родители.        Он довольно поздно понял, что между папой и отцом не было любви. Ни толики, ни крошечки. Они лет десять спали по разным комнатам и имели по несколько любовников, или же любовники имели их. Хосок тогда услышал первый треск розовых очков. В шестнадцать Джукён окончательно изменился, стал совершенно другим. Больше не было идеального альфы-сына, больше Кён не приходил на приёмы, а с Хосоком и вовсе перестал разговаривать. Всё чаще альфа носил угрожающего вида огромную военную куртку с жёлтыми иероглифами на спине. «Вознесение», — гласила надпись, и пусть Хоби не знал, что это такое, но внутренне его сковывал опасливый страх, перемешавшийся с ощущением, что Кён куда-то влип.        Но когда омега попытался ночью зайти к младшему брату, Джукён просто наорал на него.        — Проваливай! Не приближайся ко мне, блять! — кричал альфа, он выглядел таким злым, что оскал казался почти звериным. Это испугало, пробрало до дрожи, бедный Хоби едва не расплакался ещё в спальне родного человека. Почему? Почему всем так нужно его оттолкнуть?        — Кён-а, — шептал Хоби, не понимая, что мог сделать не так. Он ведь настолько сильно старался стать хорошим, он так хотел всем угодить, как тогда отцу с переводчиком, чтобы снова произнесли слова «Это мой мальчик». С гордостью, с улыбкой превосходства над другими.        — Не зови меня так, — цедил сквозь зубы Джукён, едва ли не притиснув Хосока к стене. Его ставшие такими массивными кулаки оказались слишком близко к лицу омеги, врезавшись в бедную стенку. — Я — Ассоль.        И Хосок подчинился брату. Раз ему так будет комфротнее, Хоби не против заменить привычное «Джукён» на «Ассоль». Какая разница, если это всё — его младший брат.        К двадцати трём Хосок так и не вышел замуж. Он словно был проклят. Альфы смотрели на него с восхищением, с вожделением на каждом мероприятии, но дальше взглядов никто не заходил, а Чон по-прежнему не понимал, почему. Он плакал от безысходности, и тут уж дело было даже не в гордости родителей. Хосок так отчаянно мечтал о любви, чтобы хоть кто-то, хоть на самую малость полюбил его. Любым! Хосок готов был стать любым для человека, позвавшего его за собой. Игрушкой, партнёром, любовью на всю жизнь, да хоть псиной, чёрт возьми. Ему постоянно не хватало воздуха из-за холода окружающих, в Хоби столько тлело чувств, что разрывало живот и грудную клетку. Он был взрослым омегой, он хотел быть с альфой, всеми фибрами. Когда друзья на утренних завтраках, таких похожих на бранчи папы, обсуждали свои отношения, Хосоку похвастаться было нечем. Абсолютно. И тогда он чувствовал себя ничтожеством. Для кого Хоби старался? Для кого? Он хотел внимания, хотел признания и любви, но каждое его усилие смывало в трубу, спустив в унитаз. Джукён не хотел его видеть, а если смотрел, то так, словно намеревался испепелить взглядом. Папа пил чаще, чем обычно, цвет его лица зеленел с каждым днём, отец был всё ещё занят своими делами, пусть его возраст неумолимо рос и рос. И на приёмах они блистали, среди друзей обливаемые завистью и ядом, оставались той самой семьёй Чон — непревосходными, идеальными во всём. Кроме изменившегося Джукёна. Тот перестал возвращаться домой вовсе.        Папа умер, когда Хосоку было двадцать шесть. И дом совсем опустел. Стены с изящной лепниной посерели, отец всё чаще приводил любовников и начал употреблять вещества. А потом они узнали о Джукёне правду — тот состоял в банде. Небольшой, но творящей бесчинства, жестокой, кровавой. Наследник корпорации промышлял грабежом и наркотиками — это был удар по самолюбию отца.        — Хосок, — сказал как-то раз ему строго отец. — Я не могу доверить этому выблядку компании, понимаешь? Он — ошибка этого мира. У него было всё, но он выбрал другой путь. Так пусть по нему и идёт.        Хосоку было больно слышать такое о своём брате. Нужно ведь было как-то разобраться, помочь ему! Можно ведь ещё помочь Джукёну, у отца достаточно влияния, чтобы исправить его…        — Потому тебе нужно поскорее выйти замуж. Тщательно выберем тебе партнёра, чтобы к нему по моему завещанию перешёл бизнес. Он же потом перейдёт к вашим детям. Я не могу позволить, чтобы эта гнида прикасался к трудам десятилетий моей жизни.        Хосоку было больно, но воля отца — закон. И он старался. Но ничего не менялось. Никаких альф. Никаких от слова совсем. Даже простые парни, которые хотели познакомиться с ним в кафе или торговом центре, испарялись, словно их и не было. Джукён перестал появляться дома, а если объявлялся — с отцом был громадный скандал, во время которого Хосок запирался в комнате и закрывал от ужаса уши руками.        — Ублюдок старый, — слышал всё равно Хоби, как Джукён ревел на отца.        — Я тебя сотру в порошок, выродок, — и казалось, словно этих двоих вовсе ничего не роднит. Лишь ненависть растекалась между венами, обжигая всех окружающих. В том числе самого омегу.        Хоби, выныривая из воспоминаний, лезет в холодильник и достаёт виски с полочки в дверце. Плещет сначала чуть-чуть, а после, передумав, наполняет стакан до краёв и отхлёбывает. Загипсованная рука чешется и болит, причиняя массу неудобств.        Один из вечеров запомнился ему навсегда. Тогда Джукён в очередной раз заявился домой. Отца не было — он улетел в командировку в Ванкувер на несколько дней, а прислуга уже разошлась по домам, оставляя Хоби в гордом одиночестве. Омега просто читал книгу, лёжа в постели, когда услышал шум с первого этажа. Его, конечно, это насторожило, и взяв какую-то вазу, Хо тихонько пошёл вниз. Однако когда добрался до кухни, погруженной в полумрак, разрушаемый светом открытого холодильника, увидел лишь своего младшего брата: Ассоль копался во внутренностях ящика, ища съестное.        — Кён? — опасливо протянул Хоби, стискивая вазу, а альфа оторвался от поисков еды в холодильнике, чтобы критично его осмотреть. Он пошатнулся, взгляд показался осоловевшим, но Хосок не придал тому значения.        — Думаешь, какая-то стекляшка тебя спасёт? — усмехнулся Джукён, заталкивая в рот кусочек кимпаба.        — Отец будет злиться, — Хосок не ощущал от брата опасности, потому стеклянную вазу отставил на столешницу.        — Это и мой дом тоже, — рявкал альфа. — Я имею право быть дома.        — Да, но только твои визиты обращаются в ссору, — грустно улыбался Хосок.        Он подошёл поближе к холодильнику и мягким движением руки отодвинул брата от дверцы, чтобы зарыться в полочки и найти что-то.        — Проголодался? Я сейчас что-нибудь приготовлю или разогрею.        Ассоль смотрел на него странно. От этих взглядов мурашки по коже бежали холодным следом, Хосоку хотелось передёрнуть плечами, но омега старательно сдерживался. Быть может, так повлияла смерть папы на младшего? Быть может, поддержка и внимание самого Хоби сумеют хоть малость отрезвить рассудок альфы? Он принялся копошиться и поджаривать ранее замаринованую курицу на сковороде, промывал рис, чтобы загрузить в рисоварку, а позади него повисло тяжёлое, давящее молчание.        — Он так и пытается выдать тебя замуж, да? — хмыкал Джукён за спиной, отчего Хоби грустно улыбался.        — Ну, омеги не могут без покровительства, — пожимал он плечами.        — Если это не отец и не муж, — тянул альфа, стоя позади брата. Он стоял близко, засунув руки в карман плотных чёрных брюк с множеством карманов. Хоби не хотелось думать о том, что именно брат в них носит. — Или брат.        Хосок обернулся, непонимающе глядя на Джукёна и моргая.        — Если наш папаша сдохнет, твоим покровителем до замужества стану я.        — Ты мой младший брат, — дрожь проскальзывала в голосе Хосока, он не понимал, что происходит и к чему клонит альфа. — Наверное, да. Но…        — Он не выдаст тебя замуж. Я не позволю, — донеслось тихое. Миска с промытым рисом в руках вздрогнула.        — Джукён…        — Я просил тебя не звать меня так, — рявкал грубым, непохожим на свой голосом Ассоль.        — Послушай, — интонации брата пугали Хосока, он не понимал, что тот имеет в виду. Курица на сквороде начинала подгорать. — Я не понимаю, что с тобой такое. Эта твоя банда сделала из тебя… не тебя.        — Она помогла мне, — криво улыбался Джукён. — Помогла мне раскрыться. Думаешь, все твои ухажёры просто испарились? — Джукён склонил голову набок, и опасные импульсы пронизали всё тело омеги. — Их было немало, знаешь ли. Кандидатов в твои мужья. Но…        Ассоль приближался, нависая громадиной над Хоби. Тот сжимался, начиная осознавать. И осознание это его пугало.        — Ассоль, — шептал Хосок, пятясь, пока не упёрся поясницей в столешницу. — Ты пугаешь меня…        Альфа только костяшками провёл по его щеке, вынуждая задержать дыхание.        — Кого-то нашли убитым. Кто-то остался покалеченным, — хмыкал он, оказываясь непомерно близко, отчего Хоби замер, как мышь перед удавом. — Все знают, что те, кто приближаются к тебе — страдают, Хосок.        Омега шире распахивал глаза. Он понял. Он всё понял и обо всём догадался, но это по-прежнему не укладывалось в его голове. Хосок потянулся за ножом, которым нарезал сельдерей для мяса, а запах зажаривающегося мяса горчил обоняние. Вот только… сделать ничего не сумел. Джукён, пусть и был младше, оказался гораздо сильнее.        Хосок помнит этот вечер, хотя хотел бы забыть. Он помнит запах сгорающей на сковородке курицы, стук упавшего на паркет ножа. Помнит свои крупные слёзы шока и шероховатость пола под щекой. Хорошо помнит всю боль, кровь, скапливающуюся внизу, помнит рези в теле и ступор, охвативший его целиком. Он до последнего отказывался верить, что это — по-настоящему. Что это делает тот, кто связан с ним кровью. Помнит, как слышал сквозь собственные рыдания, что в ухо ему прошептали о том, что он виноват сам, не стоило ночью спускаться из спальни на втором этаже. Помнит, как всё болело после, ведь стоило омеге начать сопротивляться, как на его тело сыпались градом удары.        Это было ужасно. Это ни с чем не сравнить. И самое отвратительное — Хосок не смог отбиться. Подхватив здоровой рукой стакан с виски, он медленно и шатко идёт обратно к дивану, попутно отпивая несколько крупных глотков. Отчего вдруг ему вспомнились травматичные картинки прошлого? Отчего в голове всплыл образ Джукёна? После того случая всё несколько раз повторилось, стоило отцу уехать куда-то. Джукён не останавливался ни из-за мольбы, ни из-за угроз, ни из-за его слёз. А когда Хоби было двадцать девять, умер отец. Сердечный приступ — гласило вскрытие. Джукён — был уверен Хосок. Больной на голову альфа, который хотел заполучить его. Ненормальный ублюдок, от которого его спасли. Намджун появился совсем вовремя, он вытащил Хосока из этого ада, иначе, Хоби уверен, он бы до сих пор был с братом. Или покончил бы с собой.        Из пагубных воспоминаний вытаскивает щелчок входной двери. Хосок смаргивает наваждение и оборачивается, видя, как со стороны фойе размеренно приближаются Юнги и Тэхён.        — Тебя уже выписали? — выдыхает омега, оставляя виски на столике, а сам поднимается с места, чтобы обойти диван и обхватить младшего одной рукой.        Юнги, вопреки его раннему поведению, обнимает старшего в ответ. И становится так тепло, так мирно на душе, что жуткие образы прошедших дней испаряются. Хоби приятно, что его начинают принимать, ему нравится, что Юнги понемногу для него открывается.        — Я хочу пиццу, хён, — фыркает младший омега, заглядывая в глаза Хосока. — Больничная еда даже в люксовой палате отстой.        Хосок посмеивается, треплет Мина по пушистым волосам.        — Можем посмотреть мой любимый фильм и поесть пиццу, — с надеждой произносит омега, почёсывая границу гипса и кожи.        — А давай, — устало зажмуривается Юнги.        Тэхён молчаливой и пасмурной тучей забирает у жениха сумку с вещами, чтобы тут же, не произнося ни слова, уйти наверх. Хоби лишь хмурится ему вслед.        — Не обращай внимания, он в последние дни такой, — тихо выдыхает Юнги продвигаясь к дивану. — Так что там с пиццей и фильмом?

***

       За пределами особняка уже давно на мир опустилась ночь. На душе Юнги же — молочно-белый туман. У него было много времени в больнице, чтобы всё осознать и обдумать. Много вариантов развития событий, много образов, то и дело всплывающих в голове. От Хоби-хёна он узнал, что Тэхён жестоко расправился с одним из приспешников противника в противостоянии Сайоны и группировки, зовущей себя Нуарами, настолько жестоко, что волосы дыбом встают. И Юнги должен по идее бояться Тэ. Но не может. Контраст так велик, что это путает омегу, водит окольными путями вокруг страха, должного закономерно пробудиться после всех объяснений и событий.        Он сидит на диване, глядя в экран огромного телевизора рядом с Хосоком, думает. Мысли не оставляют его голову. Он рождён в пороке гангстерского круга, в семье, где тоже промышляли этим. Его родители были связаны с Намджуном очень тесно, и в любом случае Юнги ждала подобная судьба. Судьба быть тем, кто косвенно или напрямую скован с преступным миром Сеула. После гибели родителей Юнги попал в самое сердце Сайоны — в семью. Стал неофициальным младшим сперва, а после помолвки приобрёл статус четвёртого сына. Это… должно пугать. Но то ли Юнги, наблюдавший за этим с самых малых лет, не может испугаться из-за того, что не сталкивался с кровью и ужасом лицом к лицу, лишь зная о ней, то ли омега и правда подходит к этому кругу как нельзя кстати.        Ему жаль погибшего с чисто человеческой точки зрения. Но с другой стороны Юнги может аналитически рассудить — война между группировками приносит невосполнимые потери. Ви жесток. Но Тэхён — не просто альфа богатой семьи. Он был и является убийцей. И Юнги тоже об этом прекрасно знал чуть ли не лет с десяти. Он знал, что руки каждого в семье обагрены кровью не раз. И что его руки в последствии (и в связи с планом) тоже испачкаются киноварью. Юнги… честно признаться — не пугает даже это. Каждый, чёрт возьми, пытается выжить.        Взгляд касается профиля Хосока, привлекая внимание младшего омеги к старшему. Хоби-хён ведь изначально не принадлежал криминальному миру их города, его родители, если память Мину не изменяет, были просто бизнесменами, вне кругов мафии. Как он справился с этим?        — Хоби-хён, — хрипло зовёт Юнги, и Хосок, не донеся кусок пиццы здоровой рукой до рта, обращает к нему взгляд. — Ты убивал?        Хосок едва не давится воздухом. Он издаёт нервный смешок, прежде чем отложить свою еду, и оборачивается к Юнги, устраивая гипс в перевязи поудобнее.        — Чего это ты решил завести на ночь глядя такую тему?        Прежде Юнги бы попытался пооткровенничать с Чимином, но Чимин — не тот человек, который способен посмотреть на ситуацию со стороны Мина. Чимин был рождён третьим сыном Сайоны, он по локоть, скорее всего, в алой жидкости. А Хосок… он подходит для того, чтобы спросить, как омега смиряется с тем, что его жизнь так радикально изменилась.        — Просто… — Юнги тяжело вздыхает, слепо глядит в экран, где крутится какая-то пафосная мелодрама, но не видит происходящего там. — После ситуации с Тэхёном мне немного не по себе. Я должен бы бояться его. Я должен бы осуждать его действия, я должен понимать — он убийца. Каждый в Сайоне так или иначе убийца. Я помню, что ты как-то рассказывал на приёме о своей семье, что та не была связана с гангстерами. И как тебе удалось примириться с ситуацией вроде той, в которой я недавно побывал?        Юнги всё ещё не смотрит на старшего, а тот, прочистив горло, отводит взгляд в сторону зашторенного окна.        — Ну, не совсем моя семья не принадлежала к мафии Сеула. Мой младший брат состоял в банде, но если судить с твоего взгляда, да, меня это почти никак не касалось.        Юнги внимательно слушает, уставившись на омегу, пока тот стучит пальцем по гипсу и почесывает кожу над ним.        — Когда я попал в Сайону, выйдя замуж за Намджуна, я, конечно, был немало огорошен. Джун предупредил меня сразу, кем он является, стоило мне подписать брачный контракт. Он показал мне всё, он ввёл меня в бизнес и поручал задания. Да, Юнги. Я убивал. И не единожды.        Мина прошибает колючими мурашками. Если даже такой светлый и жизнерадостный человек как Хоби-хён прикладывал руки к чужой гибели, Юнги не уверен, что и ему не придётся рано или поздно. Особенно учитывая то, что сейчас творится в Сайоне и за её пределами. Хосок ненадолго смолкает, внимательно буравит Юнги ореховыми глазами, кажущимися слишком тёмными в синеватом отблике работающего телевизора, кроме какого нет больше освещения в гостиной.        — Наш мир и наш слой невероятно жесток, Юнги. И пусть ты ещё не упал в эту яму, но ты знал о ней. Ты прекрасно знал, что в нашей семье жестокость значит крайне много. Ты прекрасно знал и знаешь, кто такой Тэхён, оттого не тешишь себя иллюзиями.        — Но нормальные люди испугались бы того, что их жених кого-то пытал, — надорванным шёпотом произносит Мин, опасливо поглядывая на лестницу, ведущую на этажи. Не хотелось бы, чтобы Тэ его услышал. Он и так выглядит слишком нервно в последнее время.        — А разве в Сайоне есть нормальные люди? — изогнув бровь, усмехается Хосок. Юнги вздрагивает. — Каждый член организации в курсе, на что он идёт. Мы убиваем, крадём, продаём наркотики, пытаем, шантажируем. Мы жертвуем чужими людьми, караем своих за ошибки.        — Но почему я не начал бояться Тэхёна? — так же шепчет тихо омега, обхватывая колени руками.        Хосок ненадолго замолкает и поджимает губы. Отворачивается к экрану, словно пытается подыскать правильные для Юнги слова.        — Хочешь услышать историю о том, как я впервые осознал весь масштаб? — тихонько спрашивает он, не поворачиваясь. Юнги лишь кивает едва заметно. — Я тогда только вышел за Намджуна замуж. Мой брат — Ассоль, он же Чон Джукён — ублюдок. Он бил меня. Он издевался надо мной. Собирался не дать мне выйти замуж. Отец не хотел, чтобы Джукён получил корпорации во владения, потому что для него причисленность к гангстерам является клеймом. Иронично, — Хоби усмехается, — что его компании в итоге всё равно перешли в руки мафиози. Так вот… Намджун, он, — Хосок садится ровнее и уставляется на Юнги. — Он жестоко избил моего младшего брата. До кровавых соплей и стонов. Джукён считал, что если состоит в мелкой банде, то может угрожать и давить абсолютно на всех. Однако нашёлся хищник покрупнее. Твой опекун, Юнги, не просто альфа и богатый мужчина. Я видел, как он сворачивает шеи голыми руками, как выдавливает глаза, как избивает тех, кого я знал.        Юнги слегка передёргивает. Но снова… парадоксально нет и толики страха.        — Мне не было жаль брата. Я ликовал, когда он молил о пощаде моего мужа, а тот не собирался останавливаться. И перестал избивать его, только когда я попросил оставить Джукёна в живых.        Хосок ненадолго замолкает, хмыкает и вновь подаёт голос:        — А после ребята Джукёна, не зная, с кем связались, попробовали напасть на нас, чтобы отомстить. Намджун убил их всех. Он и его парни, всегда тенью стоящие за спиной и готовые в шмотки порвать за своего господина. А я стоял, окружённый людьми Джуна, стоял и смотрел, как они отбирают жизни. Испугался ли я? В первые минуты — да. А после я ощутил эту силу. Эту власть, которую Джун держит в кулаках. Не просто силу физическую, а власть над чужими жизнями и решениями.        Юнги поджимает губы, когда Хосок слегка приподнимает уголки рта в дрожащей улыбке.        — Я понял, что меня больше никто не тронет. И я захотел обладать такой же властью, — старший оборачивается к Юнги, пока тот, свернувшись в клубок, сидит рядом. — Испугался ли я Намджуна?        — Нет, — подтверждает Юнги догадки. Хосок не боится настоящего монстра рядом. Когда это твой муж… и страшно, и вожделеюще — видно по глазам омеги.        — Я его люблю, — тихо-тихо шепчет Хоби. — Он вытащил меня из дерьма и дал в руки державу и меч. — Юнги от вкрадчивого шёпота всего пробирает лёгким морозом. — Я готов отдать за него сотни жизней, даже свою собственную, понимаешь? Это благодарность, уважение и любовь. Мне плевать, сколько людей Намджун порешает, если он останется моим мужем.        Слепая, отчаянная вера. Отчасти Юнги становится жаль Хосока, который с горящими глазами всё это Юнги рассказывает. Здравой частью рассудка Мин понимает, что он… такой же? Сколько бы Ви не угробил жизней, он видит в альфе того, кого знает всю жизнь. Глупо ли это? Конечно. Но Юнги уже живёт в этом мире, он уже так или иначе вмешан в дела Сайоны, а став мужем второго сына, не избежит никаких последствий. И Юнги… не боится Тэхёна. Не боится и всё тут. Это глупая слепота к нему.        Мышцы пронзает импульсами. Любовь ли? Юнги совершенно точно не собирался влюбляться в альфу, он хотел использовать его в собственных целях, но что теперь? Заглядывая внутрь себя, Мин не понимает, что должен там отыскать, потому временно отбрасывает эти мысли прочь.        Хосок снова погружается в кинокартину, отвлекаясь только тогда, когда слышит вздох рядом.        — Не хочу откладывать надолго свадьбу, — негромко произносит он, вынуждая Хоби удивлённо моргнуть. — Давай вместе займёмся этим и восстановим все брони?        — Ниши под стражей… — выдыхает тот, ёрзая.        — Ниши меня не касается, — раздражённо выдаёт омега, скалясь. — Главное, чтобы была моя семья. Плевать на всех остальных. Пусть Ниши выворачивается, как хочет, но он не должен испортить мою свадьбу.        Хосок с сомнением смотрит на младшего, а тот воззряется в ответ. Из человека, который ненавидел всех за ту самую свадьбу, Мин превращается в кого-то иного. От одной мысли, что Тэхён вскоре станет его мужем, что он почти на удочке Юнги кровь разгорается, словно подожжённый керосин. Любит ли Юнги Тэхёна? Он не хочет давать ответ. Он хочет Тэхёна как мужчину и это уже не пытается даже отрицать. Он хочет, чтобы альфа слепо вёлся на его манипуляции, и для этого Мину нужна свадьба. Он медленно и верно продумывает свой план, оставляя деталь за деталью в мысленном блокноте. Только теперь почему-то это выглядит проклятым оправданием чему-то другому.        — Конечно, — улыбается ласково Хосок, протягивая здоровую ладонь и поглаживая пушистые лохматые волосы Юнги. — Ты — жених. Тут твоё слово закон. И этот день будет принадлежать тебе.        Оказывается, если не скубиться с Хосок-хёном, тот такой приятный собеседник. Ещё с момента до аварии Юнги начал это осознавать. Хосок всё время стремиться помочь Юнги, а после разрыва с Чимином, который те даже прожить нормально из-за навалившегося не успели, он чувствует себя одиноким. И хочется, хочется попробовать принять чью-то поддержку и плечо. И омега внутри Юнги тянется почему-то к Хосоку.        — Сходим на шоппинг? — склоняет Мин голову, отчего взгляд Хоби сразу же игриво вспыхивает. — Мы ведь ещё не выбрали украшения. И тебе туфли, да?        — Я с радостью бы…        — Возьмём побольше охраны, предпримем все меры. Ты ведь уже который день сидишь в доме? — продолжает давить младший. Он тоже не прочь бы развеяться, но не уверен, что у Чимина найдётся время, а у Юнги на него — моральные силы. — А потом съездим в ресторан на ланч, м?        Хосок растягивает пухлые губы в очаровательной улыбке и кладёт свою ладонь поверх костяшек Юнги.        — Я буду только рад, — тихо отвечает старший, стискивая руку омеги. И тот пожимает чужую в ответ, неловко улыбаясь.        Хосок засыпает через полчаса так и оставаясь в полусидячем положении. Юнги не хочет его будить, потому просто укрывает лежащим на кресле пледом и выключает телевизор. Сам же поднимается на второй этаж, сперва намереваясь тоже пойти спать, ведь уже давно за полночь, однако замечает дальше по коридору, что из приоткрытой двери спальни Тэхёна падает полоска света. Альфа ещё не спит. Что-то внутренне подстёгивает омегу двинуться неуверенно в сторону чужой комнаты. И он несколько раз порывается уйти к себе, однако всё равно замирает рядом с приоткрытой створкой.        — Да, — доносится уставший голос Ви. — Я тебе уже всё сказал. Ничего не делай. Приказ Монстра. Плевать, где эта шлюха спряталась. Просто пока следи за ним. — Юнги передёргивает от ледяных интонаций.        Дверь вдруг резко распахивается, и Мин сталкивается с тёмными глазами Тэхёна, прижимающего трубку к уху. Альфа сверху глядит на него не мигая.        — Данные получил. Следи. Оставим на крайний случай, — проговаривает так же холодно Ви и сбрасывает звонок.        — Ты же не задумал ничего опрометчивого? — шёпотом спрашивает Мин, всё ещё стоя на пороге чужой спальни. Тэхён лишь отходит в сторонку, пропуская его внутрь. — Тэхён?        Юнги шагает в спальню, где мрак ночи рассекается только бра у изголовья кровати. Шторы то и дело взлетают из-за вторгающегося в открытое окно ветра, кровать заправлена словно по линейке, по всей видимости, обслуживающим персоналом дома.        — Мне не нравится, когда ты игнорируешь меня, — начинает вскипать в омеге раздражение. Он не оборачивается, пока альфа стоит сзади. — Ты ведь не задумал ничего столь же опасного, как в прошлый раз?        Тэхён хмыкает и обходит жениха, приближаясь к комоду, где стоит графин с, судя по цвету, коньяком. Наливает в бокал немного, подхватывает под низкую ножку и залпом опрокидывает в себя. Под глазами Тэхёна залегли синяки, словно он не спит уже долгое время, а скулы выступают ещё чётче, чем прежде. Юнги подходит ближе, наблюдает, как альфа наливает ещё одну порцию, но выпить не успевает — Мин выхватывает бокал и отводит руку в сторону.        — Господин Ким Тэхён, я с вами разговариваю. Что ты задумал?        — Юнги, — вздыхает устало он.        — Не надо считать меня за дурака. Я знаю, что авария — это месть.        Тэхён напрягается, его желваки ходят ходуном под смуглой кожей на скулах, и Тэ прячет кисти в карманах строгих брюк.        — Тэ, — устало тянет омега, стискивая пузатые бока бокала.        — Что? — вперивается в него тёмными глазами альфа.        — Прекрати поступать опрометчиво.        — Я ничего и не делаю, — хмыкает тот.        Юнги буравит его глазами.        — Для чего ты пришёл?        — А ты не рад меня видеть? — изгибает бровь омега.        — Я рад тебя видеть всегда, — понижает заискивающе голос Тэхён и уже было тянется за бокалом, но Мин не позволяет его коснуться. Наоборот — прижимает к губам и выпивает. — Эй, тебе ещё не положено.        — Мне не положено и с тобой заниматься всякими вещами, — давит омега, слизывая привкус дубовой коры с мягких губ, чем привлекает внимание альфы. — Мне вообще много что не положено, Тэ. Но я это делал и делаю.        Тэхён усмехается и снова прячет кисти в карманах.        — Мы с Хоби-хёном завтра едем на шоппинг, — не спрашивает, ставит перед фактом своего жениха он.        — Не с Чимином? — насмешливо спрашивает альфа, оскаливаясь. Ревнует?        — Чимин-хён слишком занят делами супруга. И мы… — Юнги чувствует, как пересыхает в глотке, потому опускает глаза. — Мы поговорили незадолго до аварии. Между нами всё кончено. Как я и обещал.        — Он даже не возмущался? — ехидно сощуривается альфа.        — Он взрослый человек и, скорее всего, понимал, что наши… взаимоотношения заведомо обречены, — деланно безразлично говорит Юнги, оставляя бокал там, где тот ранее стоял. Тэхён же продолжает хищно его осматривать.        — Ладно. Отправлю кортеж завтра с вами. И не спорь, — уже более грозно произносит альфа, тыча в кончик носа омеги указательным пальцем. Юнги только слегка закатывает глаза. — Как швы?        Ладонь Тэ ложится на рану, скрытую повязкой и одеждой, тепло его прикосновения ощущается даже так.        — Всё хорошо. Почти не болит, — значительно тише отвечает он.        И в голове снова всплывают мысли: не попался ли в собственную ловушку Юнги? Не влюбился ли в Тэхёна, оттого прощая ему все, даже самые омерзительные поступки? От каждого контакта с ним в душе что-то воспламеняется, но Мин всё списывает на банальное желание плотской близости. Вспоминая всё то, что произошло не так давно, а словно бы в прошлой жизни, он ощущает, как узел завязывается в низу живота. То, что делал с ним Тэхён, то, как он сводил его с ума уже не единожды, даже не заканчивая процесс полноценным сексом, чарует его. Юнги юн. Неопытен. Но ему осточертевше хочется попробовать. И пусть он знает, что Тэхён вряд ли прикоснётся к нему в том самом плане до свадьбы, однако попытаться хочется. Хочется сломить выдержку альфы, хочется прочувствовать на себе, как это будет ощущаться. Так же, как когда в тебя входят длинные пальцы? Будет точно так же обжигающе, когда Тэхён дойдёт до конца, как в моменты, когда его язык творил с омегой что-то невероятное? От пагубных мыслей в животе снова становится горячо. Он… озабоченный какой-то. То ли его сделали таким. Но в любом из предложенных вариантов, стоя рядом с альфой, Мин не может перестать думать ни о его теле, ни о его руках, ни о том, что он уже увидел ниже пояса.        — Чего ты так смотришь? — гулким мурлычащим тоном тянет Тэ, вынуждая омегу поднять глаза от линии его ключиц, виднеющихся за воротом чёрного джемпера с V-образным вырезом.        Юнги делает шаг и кладёт на крепкую грудь ладонь. Поднимается на носочках, чтобы самому поцеловать Тэхёна, прижаться безопасно, лишь бы не задеть шов.        — Поможешь мне? — вкрадчиво спрашивает он.        — С чём? — шёпотом доносится ответ.        — Тяжело принимать душ с этой повязкой, — лукавит в открытую омега, не просто преследуя свой план по использованию Тэхёна, а реально желая того, что тот может с ним сделать.        Квадратная улыбка — хищная, горячая — касается его губ, Юнги чувствует, как пальцы ложатся на талию, чуть щекоча прикосновениями, и почти задыхается от контакта.        — Хитрая мелкая лисица.        — Ну так что? — склоняет Мин голову. — И вообще, я хочу спать с тобой сегодня.        — Юнги…        — Да, ты уже сто раз об этом говорил, — закатывает глаза омега.        — Не как в прошлый раз? — повторяет его движение альфа, закатывая глаза.        — Буду ли я лезть тебе в штаны, стоит нам только оказаться под одеялом? — поглаживая пальцами грудь альфы через ткань, спрашивает Мин. — Нет.        Тэхён несколько секунд раздумывает, напряжённо смотрит на Юнги и… идёт прямиком в расставленные силки. Отходит к шкафу, берёт свою пижамную рубашку и протягивает ему, кивая на дверь в ванную. Когда они оказываются там, включает только подсветку зеркала и открывает вентиль душа.        — Ты не будешь? — словно невзначай спрашивает омега, касаясь своей футболки и пытаясь стянуть её так, чтобы неудачно не двинуться и не причинить себе боль. Тэхён молчит, хищной кошкой смотрит на него, прежде чем подойти и помочь снять одежду.        После внезапно присаживается на корточки и расстёгивает пуговку джинсов, чтобы стянуть их с нижним бельём. Юнги должен смутиться того, как взгляд его тёмных глаз касается округлых бёдер и гладкого паха, того, как ноздри Тэхёна вздрагивают от положения, и того, как медленно, грациозно альфа выпрямляется. Юнги сам тянется к его джемперу и дёргает за полы, вынуждая раздеться. Едва сдерживает вздох, рассматривая в тусклом свете бронзовую кожу. А после… медленно и очень осторожно сперва присаживается перед альфой на корточки, прислушиваясь к рокоту льющейся в душе воды. Тэхён дёргается было, но омега ловко вцепляется в пояс его брюк, чтобы медленно, едва подрагивающими пальцами подцепить пряжку ремня.        Юнги смотрит только на линию смуглой кожи над брюками, его дыхание срывается. Боли шва он не ощущает, только липкость повязки на месте раны, а сам тянет собачку ширинки вниз.        — Юнги, ты обещал без…        — Я только помогаю тебе, — вкрадчиво шепчет омега, поднимая взгляд прямо из такого положения. Щёлкает пуговицей и неторопливо тянет одежду вниз, оставляя Тэхёна в одном нижнем белье. Каково было бы попробовать его на вкус?        — Юнги, — уже строже тянет альфа. — Поднимайся.        Но омега не слушается. Он, едва дыша, замирает лицом прямо напротив паха Тэхёна, спрятанного под трусами. Видно, что альфа реагирует на его провокационную позицию, но старается сдержаться. Мин подцепляет кончиками пальцев резинку белья и тоже тянет вниз, оказываясь с чужим членом так близко. Его дыхание срывается, губы приоткрываются, когда омега смотрит на ещё не вставший полностью орган, а сам он дёргано тянет трусы Тэхёна ещё ниже. Альфа позволяет им упасть, но после отходит на шаг, вызывая возмущение в омеге.        — Юнги, вставай, дуй в душ и…        — Подойди ко мне, Тэ, — едва размыкая губы, просит омега, протягивая руки. Он окончательно опускается на колени, потому что ноги устали от сидения на корточках, и бёдра его подрагивают. — Ну же…        Протянув ладонь, умудряется достать до крепкого бедра. Скользит пальцами, слыша, как становится всё тяжелее дыхание Ви, как ломается с треском его броня против мелких пакостей его жениха. Юнги хватается за чужую ногу до белых следов на бронзовой коже, тянет к себе и едва дышит. Его, чёрт побери, возбужает то, что он сидит перед Тэ на коленках. Альфа поддаётся и приближается, раздражённо, но вместе с тем горячно глядя на Юнги. Он притягивает Ви к себе впритык, обхватывает ноги и гладит кончиками пальцев. Видел это в порно, но сам… не пробовал ещё никогда. Интересно, адреналин ошпаривает вены, когда Юнги маячит в опасной близости от паха альфы. Тянется, прикасается сухими от волнения губами к месту под пупком и выдыхает.        — Малыш, — это кажется не просто прилипшим к нему в семье прозвищем, а чем-то ласковым, нежным из уст жестокого альфы. — Перестань.        Тэхён тянет к нему ладонь, но Юнги перехватывает её и целует пальцы, вызывая в кисти Тэхёна мелкую краткую дрожь. Касается внутренней стороны, фаланг, косточки запястья и выступающих на тыльной стороне вен, а Тэ шумно вздыхает. Прикасаясь снова и снова, отвлекает внимание альфы, чтобы следом осыпать лаской тазовую косточку и положить ладонь себе на голову. Сердце бьётся как сумасшедшее, когда Юнги замечает, как прямо рядом с его лицом твердеет чужой член. Собственный предвкушающе дёргается.        Баррикады альфы окончательно разрушаются, стоит омеге вдруг прижаться к твёрдому органу щекой и зазывающе потереться. Тэхён выдаёт протяжно-тихое «Бля-ять», и Юнги судорожно выдыхает. Его пальцы кольцом охватывают основание, в глотке от волнения сухо, когда во рту в противовес под языком копится слюна. Так близко, что Юнги стоило бы хотя бы смутится, и щёки действительно краснеют, да только не от стыда, а от горячего, затапливающего желания. Желания взять, дьявол, в рот. Мин, едва дыша от волнения, ведёт кулаком от основания члена альфы к головке, а тот диким оголодавшим зверем смотрит на омегу сверху. Часто и поверхностно дышит, хватается за раковину рукой и стискивает край так, что кончики пальцев белеют. А Юнги рисково приближается ещё, чтобы оставить на головке краткий поцелуй. Упругая, слегка влажная от выступающей естественной смазки, очень тёплая. Тэхён хрипит сверху, и Юнги поднимает на него взгляд, прежде чем высунуть кончик языка и на пробу лизнуть уретру. Этим движением выбивает из Кима мычание и плотно стиснутые челюсти. Тэхён хочет его. Сильно хочет, ведь член просто каменный в кулаке омеги, оттого и в его животе становится невыносимо горячо, словно сейчас сожжёт.        — Мелкая извращённая лисица, — давит из себя Тэ, сорванно дыша. — Ты обещал мне.        — Я обещал не лезть тебе в штаны под одеялом, — хрипловато выдаёт он, перед тем, как лизнуть головку чуть уверенее. — Про душ ни слова не было.        Тэхён низко посмеивается, смежив веки, а следом шумно выдыхает, стоит Юнги приоткрыть рот и обхватить губами кончик члена. И Тэ сильнее впивается в край раковины. Его сильные бёдра напрягаются, член вздрагивает, стоит Юнги слегка его пососать, пробуя уздечку на кончик языка. Не противно ни капли, у Мина вся спина мурашками идёт от близости, от того, какую власть он имеет над альфой, как его бёдра вздрагивают, стоит омеге взять чуть глубже. Тяжело с непривычки, когда плоть давит на язык, стоит ей проникнуть чуть глубже. Юнги почти трясётся от того, как головка упирается в начало нёба, как языком можно обвести венки снизу. Едва ли не закатывает глаза, когда Тэхён надорванно выдыхает.        — Не бери его полностью, начнёшь давиться, — хрипит он, стоя с закрытыми глазами и вцепившись в раковину. — И глубже только на выдохе.        Юнги с влажным чмоком выпускает мокрый от слюны член изо рта, а у самого грудная клетка от желания дрожит.        — Мой альфа меня учит? — не узнаёт мурлычащие интонации в своём голосе, ёрзает от того, как от низа живота жар перетекает в пах и вынуждает нутро разгораться большим возбуждением.        Тэхён приоткрывает один глаз, рассматривает полыхающие алым щёки жениха, его припухающие мокрые губы, маячащие совсем рядом с розовой головкой. Тэ хочет что-то было ответить, но Юнги снова раскрывает рот и высовывает язык, как делали омеги в роликах, чтобы похлопать себя членом по нему.        — Блять, — то ли стонет, то ли посмеивается альфа, запрокидывая голову. — Сумасшедший.        — Я или ты? — хрипло спрашивает Юнги, двигая ладонью по всей длине члена.        — Оба, — сверкает хищными глазами Ви, чтобы следом зарыться в волосы омеги и сжать у корней.        Юнги больше не хочет медлить. Он набирает во рту побольше слюны и проталкивает крупную головку между губ, тут же простанывая от собственного давящего изнутри возбуждения. Ведёт кончиком органа по языку и жмурится, когда, выдыхая, пытается протолкнуть его глубже. Чтобы стимулировать, помогает себе подрагивающими пальцами у лобка, двигая хаотично и грубовато, но Тэхён с каждым разом дышит всё тяжелее, а взгляд его становится всё темнее и жарче, да так, что между ягодиц омеги мигом всё намокает.        — Юнги… — шепчет он, тянет за волосы, словно хочет остановить, но Мин упрям — он ускоряется, несмотря на то, что челюсть уже затекает, губы саднит, а слюна грозится потечь от фрикций во рту по подбородку. — Блять, Юнги.        Тэхён запрокидывает голову и звучно стонет на выдохе, его рельефный живот напрягается, и Мин вскидывает руку, чтобы огладить тот тёплой ладонью. Тэхён, кажется, скоро сломает к хренам раковину, так он в неё вцепился, что керамика едва ли не трещит от натуги. И вдруг, когда Юнги, увлекшись, начинает мычать, пуская вибрации по члену, пусть и не достигает ртом самого предела — куда ему, впервые взявшемуся за подобное, Тэхён не выдерживает. Он довольно грубым движением тянет омегу за волосы, остраняя от себя, вынуждает подняться на ноги и развернуться к зеркалу, упираясь в умывальник трясущимися влажными ладонями. Выглядит… чёрт. Губы распухли от усердия, блестят от слюны, щёки горят, а глаза лихорадочно сверкают в полумраке ванной, показываясь между растрёпанными прядками чёлки.        — Почему? — хриплым шёпотом спрашивает омега, когда Тэхён не позволяет ему развернуться, стоя позади.        — Если я увижу свою сперму у тебя на губах, никакие обещания подождать до свадьбы не помогут.        Тэ проводит рукой по груди и животу омеги, избегая притрагиваться к повязке слева от пупка, и за его прикосновениями следует стайка мурашек. Юнги почти всей кожей ощущает, что альфа делает за его спиной, а после его бёдра и вовсе принимаются дрожать, стоит тому широким мазком языка вылизать его шейные позвонки. Горячо, с аппетитом, с голодом и тоской, оставляя мокрый след ласки и запуская внутри необратимые процессы.        — А может, я этого хочу? — жалобно тянет омега на выдохе, сталкиваясь с отражением тёмных диких глаз Тэхёна.        — Ты раньше не хотел меня, что изменилось? — шепчет сбито в ухо Юнги Ви, а бёдра того дрожат только сильнее.        Мин хватает кисть альфы и заводит за спину, чтобы буквально вынудить прикоснуться к себе: мокрому, горячему и дрожащему, проскользнуть между ягодиц, собирая вязкую смазку. Тэхён низко стонет и вталкивает в него сразу два, зажмуриваясь, отчего омегу прошибает судорожными разрядами тока. Анус растягивается, живот слегка саднит от напряжения в районе шва, но Юнги не желает останавливаться.        — Терпи до свадьбы, каприза, — издевательски шепчет в покрасневшее ушко Тэхён.        — А это за секс не считается? Сейчас ты не трахаешь меня? Своими пальцами лишь, а не им, — облизывает пересызающие губы Мин.        — Я не буду с тобой трахаться, Юнги, — рокочет басом куда-то в шею Ви, тут же повторяя то же, что и с шейными позвонками омеги: проводит языком, горячо, зазывающе до самого угла челюсти, чтобы влажно поцеловать, а длинные узловатые пальцы дразнят, порхая вокруг сосков. Юнги видит всё это в отражении зеркала и едва не сходит с ума. — Мы займёмся любовью. Долго. Много. Чтобы ты просил меня остановиться.        Юнги всхлипывает, зажмуривается от медленно двигающихся внутри него пальцев. Но Тэ грубовато хватает его под подбородком, слегка стискивая челюсть и шею. И омега срывается. Ему нет необходимости стимулировать себя, видя тёмные глаза и растрёпанные волосы Тэхёна позади в отражении, ощущая его пальцы в себе и чувствуя нехватку кислорода, омега всхлипывает и кончает, напрягаясь пружиной в его хватке. Глаза Ви округляются, а после наполняются лукавством.        — Даже так?        Юнги дрожит в его ладонях, а после ощущает, как Тэ доводит себя до пика в несколько движений и кончает, простонав в его ухо, перед этим стискивая горло сильнее. И звёзды сыпятся с потолка на Мина, глаза закатываются, он впервые ощущает, что ему до паники нравится такое. Он хочет ещё. Мало. Но Тэхён больше не позволяет переходить границы. Он правда помогает забраться в душ на трясущихся ногах, а после они мокро из-за льющихся из тропического душа, долго целуются. Тэхён меняет ему повязку, осыпая касаниями губ кожу вокруг ранения, и ноги Юнги трясутся ещё сильнее.        — Тэ… — шепчет в полумраке чужой спальни, когда альфа, натянув на него рубашку от пижамы, вынуждает улечься на простыни. — Тэ, ты любишь меня?        Ви столбенеет, его взгляд снова становится жёстким и тёмным, но ровно до мгновения, как альфа переводит тот на Юнги. Укладывается рядом, подхватывая ладонь омеги, и целует в безымянный палец рядом с помолвочным кольцом.        — Люблю, каприза. Я весь твой, — И Юнги должен ликовать от того, как Тэхён капитулирует перед ним, признавая поражение, но не понимая этого. Ликовать не выходит. Потому что после признания, выпорхнувшего с выдохом лёгким шёпотом, его сердце дрожит перепуганной птицей, а глаза широко распахиваются.        Он-то думал, что Тэ отшутится, проигнорирует, извернёт правду и замаскирует её, а Тэхён просто взял и признался в любви. Омега было открывает рот, но Тэхён, поцеловав тонкие пальцы ещё раз, шикает на него, призывая к молчанию.        — Я дождусь этого и от тебя, моя скрипка, — шепчет куда-то в висок, прижавшись губами. — Правдивые слова дождусь, увижу всё и пойму заранее. Что ты — мой.        «А если уже?» — перепуганно раздаётся в голове, и Юнги хочет зарыться в одеяло от собственных мыслей, но вместо этого прижимается губами к чужой ключице. И на задний план отходит и Чимин, и план по его спасению, Нишинойя и вся Сайона целиком. Есть только бархатная кожа под губами, горячая ладонь на талии и переплетённые босые ноги. А ещё бетонной балкой повисшее у них над головой, неозвученное признание, которое уловили оба — и омега, испугавшийся этого, и альфа, ждущий подходящего момента.

***

       Камера щёлкает, оповещая о начале записи допроса. Адвокат сидит по левую руку — без него Чимин категорически отказался давать хоть какие-то показания. Детектив сидит напротив, сцепив руки в замок. Ещё несколько часов назад в тёмной квартире Чимин позволял Чонгуку целовать себя на прощание, вжав в дверь и не отпуская, а теперь сидит в полицейском участке, вызванный на допрос. Детектив Хван Джуман — мужчина в возрасте с благородной сединой в аккуратных даже чопорных волосах и козлиной бородке, на его переносице очки в чёрной оправе, на плечах — строгий костюм. Чимин же постарался выглядеть так, как обычно представал перед теми, кто не привык видеть жёстких и сильных омег: невинно подведённые глаза, ровный тон кожи и глянцевый розоватый блеск на губах. На лице — глуповатое наивное выражение и лёгкая полуулыбка, словно омега не до конца понимает, зачем его позвали в столь странное место.        Детектив зачитывает протокол допроса, а адвокат, предоставленный Намджуном, волком смотрит на него, поправляя манжеты дорогой рубашки.        — Итак, приступим, — кивает сам себе и Чимину детектив, открывая небольшой блокнот. — Господи Пак, для протокола: кем вам является Нишинойя Хатаке.        — Это мой супруг, — нервно улыбается омега, сидя ровно на стуле, будто сильно волнуется. — Мы уже десять лет в браке.        — Вы ведь в курсе, что ваш муж был задержан по подозрению в масштабном распространении и производстве синтетических наркотиков? — буравит Чимина Хван глазами.        — Мой муж не мог этого сделать, это какая-то ошибка, — высоко проговаривает Чимин, делая несчастное выражение лица. — Он просто бизнесмен. Помогает производствам, владеет тремя компаниями…        — И вашей доле в наследовании бизнеса вашего покойного отца Ким Союна? — сощуривается Хван.        — Как и полагается законом в нашем государстве, — растягивает блестящие пухлые губы он. — Мой дорогой супруг помогает и курирует заведения, перешедшие ко мне после смерти отца по распоряжению старшего брата, является решающим лицом относительно принадлежащих мне акций, которые после перейдут нашим детям.        — Насколько тесно связан ваш старший брат господин Ким Намджун с подозреваемым? — продолжает бесстрастно детектив.        — Лишь семейными узами, — льёт сладким голосом омега дальше. — У них разные направления бизнеса. Мой брат занимается машиностроением, продажей техники для крупных организаций, а Нишинойя делает уклон в сторону экономического развития страны.        — Ваш муж владеет тремя международными логистическими компаниями, — кивает детектив, косо поглядывая на улыбающегося Чимина. — Или это прикрытия для наркоторговли и наркопроизводства?        — Что вы, детектив, — хлопает глазами Пак. — Мой муж ни за что бы не стал связываться с такими делами. Он ратует за доказательную медицину и всячески поддерживает развитие больниц в Сеуле, Ильсане, а так же на своей родине в Гамагори, Андзё и Нисио. Он помогает людям излечиваться от тяжёлых заболеваний, разве такой человек бы стал губить жизни наркотиками?        — То есть вы утверждаете, что Хатаке не связан с наркотиками? — сощуривается Хван.        — Абсолютно, — кивает Чимин.        — Где ваш муж был в ночь с тридцатого на первое? — продолжает допрос полицейский.        — Со мной.        — Всю ночь?        — Всю, — хмыкает омега, улыбаясь.        — Есть доказательства?        — Только лишь мои слова о том, как именно мы проводили эту ночь, — прикусывает Чимин губу в надежде смутить мужчину, но тот лишь только хмыкает.        — Что же. Если у меня возникнут дополнительные вопросы, я могу связаться с вами? — он спрашивает чисто из формальности, конечно детектив имеет право вызвать Чимина на ещё один допрос.        — Конечно, — кивает омега. — Надеюсь, вы скоро найдёте настоящих виновников и очистите имя моего супруга.        Допрос оканчивается и Чимин поднимается с места, чтобы с адвокатом покинуть комнату.        — Господин Пак, вы ведь уже внесли залог?        — Да, ждём одобрения условий выхода под залог, — улыбается Чимин, хотя его вот-вот вывернет наизнанку от приклеившего образа глупого мужа Нишинойи.        — Если вам вдруг есть что рассказать…        — Детектив, — осекает его адвокат.        — Я сказал всё, что мне известно, — пожимает плечами в розово-пудровой блузке омега. — Мой муж невиновен, и я надеюсь на вас, чтобы вы нашли настоящего виновника.        Они покидают кабинет, и маска тут же спадает с Пака. Его лицо ожесточается, глаза сощуриваются, а плечи горделиво выпрямляются.        — Через сколько его выпустят? — ледяным тоном спрашивает Чимин, стоит им выйти на улицу, где уже ждут люди Ви, сопровождающие каждый шаг младшего брата. Один из альф в строгих костюмах набрасывает на плечи Чимина светлую шубку, выбранную в качестве дополнения к невинному образу глупенького омеги богатого мужика. И как же, чёрт, Чимин этот облик уже ненавидит.        Он прикуривает сигарету, когда телохранитель услужливо предлагает огонёк зажигалки, а адвокат, кутающийся в куртку, вздыхает.        — К утру будет дома.        — Благодарю, — выдыхает дым в его сторону Пак, стискивая сигарету между пальцев. Секьюрити кивает на окно, в которое за ними наблюдает Хван Джуман, сощурившись.        Омега тут же растягивает пухлые губы в ухмылке и, обхватив ими, блестящими от бальзама, фильтр, снова затягивается, чтобы выпустить в морозный воздух густой дым. А после изящно машет мужчине пальцами, прежде чем секьюрити услужливо распахивают перед ним заднюю дверцу люксового авто. Конечно, детектив видит его ложь насквозь. Чимин и не собирался конспирироваться настолько, чтобы Хван ничего не понял. Детектив прекрасно знает и уверен в грехах Сайоны и клана якудза, просто у него нет полной доказательной базы. Пока нет. До тех пор, пока Чимин не отдаст ему последние кусочки пазла. А пока, выбросив сигарету, омега исчезает в салоне автомобиля. Его муж к утру вернётся домой, а пока у него ещё есть уйма дел.

***

       Юнги и Тэхён уехали куда-то ещё утром, а Намджун ещё не вернулся домой, так что Хоби снова один. Рука ужасно чешется под гипсом, и омега мечтает о мгновении, когда его уже снимут. В последнее время ради безопасности и из-за состояния Хосока Намджун велел ему меньше рассекать по городу, а работу пока и вовсе свернуть, ведь идёт расследование, потому Хоби тухнет дома. С Юнги они договорились съездить не сегодня, а завтра, потому что Тэхён гарпией навис над женихом и куда-то утащил на ночь глядя, так что единственное, что остаётся Хоби — лениво размякать на диване, ведь даже к швейной машинке он подойти не может со своей поломанной рукой.        Его внезапно тревожит звонок в дверь, отчего Хоби встаёт и тащится с большой неохотой к фойе. Сюда бы никого без разрешения не пустили люди Монстра, кого-то, представляющего опасность или не прошедшего досмотр. Хоби распахивает дверь, сразу же замечая перед собой молоденького кудрявого альфу, явно растрепанного после того, как его досматривали при въезде на территорию.        — Здравствуйте, господин Чон Хосок? — хрипло проговаривает он, держа в руках какую-то коробку.        — Да, — непонимающе улыбается тот, разглядывая незнакомую эмблему на форменной лиловой куртке. Курьер?        — Я доставщик из службы «Химера», — достаёт парнишка планшет и стилус, оставив коробку циллиндрической формы, к слову, выглядящую увесисто, у своих ног. — Вам поступила доставка от господина Ичхоля, — протягивает курьер планшет для росписи получателя, и Хосок, глядя на парнишку с сомнительным прищуром, оставляет свои инициалы. — Написано в благодарность за «Деву в Винограднике», — зачитывает электронную записку он, и Хосок узнаёт название картины, проданной в Венеции не так давно. От покупателя? Прежде такого не бывало… Имя знакомое, но что-то всё равно вызывает сомнения.        — Благодарю… — растеряно выдыхает Хоби, когда курьер поднимает коробку и раскрывает крышку, показывая плотно набитые рядом друг с другом яркие оранжевые розочки. Их небольшие бутоны совсем ничем не пахнут, но выглядят цветы сказочно, так что Хосок не может сдержать смущённой улыбки.        — Всего хорошего, — салютует доставщик цветов омеге, и тот толкает дверь бедром, так как в единственной свободной руке — тяжёлая коробка с цветами.        Они немного помяты, явно альфы на контроле покопались в бутонах, проверяя, нет ли среди завораживающих и красивых соцветий ничего представляющего опасность для хозяина дома. Хоби тянет коробку на кухню, собираясь проверить губку, уложенную на дне для дольшей сохранности букета, ставит её на стол, тут же без опаски проникая пальцами между бутонов к стеблям. Те обрезаны от шипов и не ранят руку омеги. Однако, когда Хосок прощупывает губку, его кончики пальцев на что-то натыкаются. На что-то острое. Подцепив это пальцами, омега понимает, что это уголок чего-то, запрятанного в стык между двумя флористическими губками. Любопытно вытягивает и застывает — плотная целофановая упаковка с чем-то тонким внутри.        И Хосоку бы не рисковать, отдать службе контроля и охране — вдруг там яд, угроза и тому подобное, но нечто вынуждает Хоби нахмуриться и положить целофановый прямоугольник на столешницу рядом с букетом. Он тянет кухонные ножницы и неловко одной рукой, стараясь быть осторожным, распаковывает обёртку. Пальцы натыкаются на бумажный уголок, прежде чем он тянет содержимое на свет кухни, а после застывает. Глаза омеги округляются, рот оказывается плотно сжат, и первые секунды он попросту не верит собственным глазам. Четыре фотографии. Половина — с другого ракурса, но… лица на них хорошо узнаваемы. В темноте вечернего заведения у барной стойки стоят двое — рука альфы на талии его спутника, а тот, в свою очередь, глядит на него влюблённым взглядом. Эту суку Хосок узнает даже под тонной косметики, которую он на себя нанёс.        Ким Сокджин. Ублюдок, работающий секретарём Намджуна. И сам Монстр, приобнимающий омегу за талию у бара. Взгляд Намджуна направлен в сторону, а вот омега глядит на него так кротко и восхищённо, что из горла Хосока начинает подниматься желчь. Хоби стискивает губы покрепче и переводит взгляд на другую фотографию. Они говорят, смотрят друг другу в глаза, и Намджун выглядит таким холодным, но таким красивым. Его любимый мужчина прикасается к другому омеге, чокается с ним стаканом, а уголок губ слегка изгибается.        Злость вскипает внутри Хосока немилосердно, от неё становится тяжёло дышать, и Хосок едва не сминает фотографию в кулаке. Следующее изображение показывает, как эти двое танцуют. Свёт софитов, падающий отовсюду, красит их лица в различные оттенки, Намджун держит этого уродца за талию, позволяя прижаться к своей груди. Чёрт. Он ведь обещал Хосоку не идти туда. И явно нарушил обещание. Но вид Сокджина, выглядящего иначе, более, чёрт побери, соблазнительно в отличие от его обыденных строгих костюмов, с пухлыми подкрашенными губами вызывает ещё больше ярости внутри.        Последнее фото разбивает Хосока на мелкую хрустальную крошку — Ким прикасается к губам Монстра. Пачкает своей ненормальностью и грязью, дотрагивается до человека, который принадлежит Ему. Нарушает всякие законы Сайоны вместе с Намджуном, и красная пелена затмевает разум Хосока. Он сгибается почти пополам, от ярости распахивает пошире глаза и дышит рвано, со свистом выпуская воздух сквозь сильно стиснутые зубы. Любые краски отливают от лица, а из глаз катятся крупные, обозлённые слёзы. Хоби в отчаянной вспышке, сжав заломившееся фото с изображением измены его альфы, присаживается на корточки и пытается отдышаться. Нужно успокоиться, нужно привести себя в порядок, срочно! Он умный омега, он должен мыслить рационально.        Но в голове бьётся только одна навязчивая мысль:        «Я убью эту шлюху.»        И Хосок ей опрометчиво поддаётся, поднимая опустошённый, наполненный только звериной жестокостью и злостью взгляд в кухонное окно. Он не позволит этой суке украсть единственное, что в целом мире принадлежит ему. Не даст умыкнуть из-под носа любимого мужчину. Если надо — удушит своими же руками.