virtue

      Юнги ощущает, как к нему прикасаются, даже сквозь сон. Прикосновения кажутся шёлковыми, мягкими, словно по обнажённой коже стекает чистый атлас тонкой-тонкой струйкой. Он не хочет раскрывать глаза и смотреть на того, кто явился по его душу так поздно, а ещё Юнги зол. Тэхён не ночевал дома, не приехал и днём, возвращается лишь под утро. Это почему-то раздражает, ведь его последним брошенным было: «Скоро буду в той же постели, что и ты». Но он так и не появился, и Юнги мучился мыслями о том, где альфа находится. Омега потягивается, невольно начиная пробуждаться, когда чувствует, что его обхватывают сильным кольцом, откровенно прижимаясь со спины. По линии позвоночника скачут токовыми импульсами мурашки, и омега выгибается, то ли пытаясь ускользнуть от прикосновения, то ли стараясь приблизиться.        В нос бьёт запах дыма, пороха, дорогого алкоголя и… металла, что сразу же заставляет Мина распахнуть слегка отёкшие ото сна веки, начать брыкаться, но крепкая хватка удерживает его на месте.        — Чёрт, Малыш, прекрати, — бархатистый голос Ви оказывается у самого уха, и Юнги застывает. Тэхён явно выпил, и выпил немало, это заставляет градус раздражения подняться ещё на несколько делений.        — Какого хрена… — шёпотом выдаёт Мин и вырывается активнее. Тэ снова зашёл к нему в комнату без спроса, залез в кровать прямо в шмотках, провонявших дымом, и теперь прижимается к жениху со спины. — Отвали!        — Эй… — понижает тембр альфа, отчего Юнги прикусывает нижнюю губу и затихает, но длится это недолго. — Мы вроде бы условились, что ты будешь ждать меня в другом месте.        Малыш изворачивается, оказываясь лицом к лицу с Ви, и застывает. Под глазами альфы наливаются синяки, волосы растрёпаны, серебристая рубашка немного порвана, словно Ви дрался, её воротник усеян каплями чего-то, что Юнги не очень нравится, как и щека.        — Ты не пришёл, — выдаёт омега. — Ты даже не позвонил.        — Я не мог выдать положения. Прости, — старается сделать свой нетрезвый голос Ви более мурчащим, мягким, но стальные нотки никуда не исчезают. — Это… было важно.        — Зачем обещал? Что за грязь на тебе? Тэхён, где ты был? — на последней фразе голос чуть вздрагивает. В глазах Тэ можно считать: «А точно ли ты хочешь знать ответ на свой вопрос?», и Мин сглатывает.        — Сперва я был в казино, — начинает тихо Ви, — в казино наших врагов, которым надо было насолить. А после мы поймали одного из помощников этих врагов, но сука оказалась прыткой. Он умудрился отбиться и сильно ранить Хаолиня, — Юнги знает, что Хаолинь — правая рука Ви. Он — чудовище, непомерно сильное, до скрипа зубов жестокое, беспощадное и безумное. Почти такое же, как сам Ви. И кто-то умудрился его ранить? Причём сильно? — И мне пришлось повозиться с ним. Я отключил все средства связи, чтобы никто нас с этой сучкой не нашёл.        — Ты не ранен? — хрипло спрашивает Юнги, потому что правда волнуется.        Какие бы планы омега ни строил, Тэ — всё ещё близкий ему человек, тот, с кем они будут строить совместное будущее в скором времени.        — Нет, — качает Тэхён головой и утыкается носом в щёку Мина. — Но, если честно, дико устал.        — Ты пахнешь дымом и кровью, иди вымойся, — сморщивает нос омега, позволяя Тэхёну спуститься и уткнуться теперь в изгиб шеи.        — А ты пахнешь домом, — хмыкает альфа. — Нет сил идти в душ.        Тэ застывает в таком положении на несколько минут, и Юнги позволяет. Он даже мельком прикасается к тёмным волосам, слегка перебирая прядки пальцами и почёсывая чужую голову.        — У тебя кровать тесная, ты знаешь? — ворчит альфа, обнимая Юнги крепче.        — Она не рассчитана на присутствие такого бугая, как ты, — усмехается Малыш в ответ.        — Пойдём ко мне. Останься сегодня дома, плевать на уроки.        — Зачем? — моргает Юнги, а у самого почему-то срывается дыхание, замирает на единое мгновение.        — Я ведь говорил, что хочу, чтобы ты поспал у меня. А если ты сейчас свинтишь в свою школу, я останусь тут один. От одного прогула ничего не станется.        — У меня скоро выпускные экзамены, — цокает тот.        — Один день, Юнги.        — И вообще я на тебя злюсь из-за твоего молчания.        — Я заглажу вину, как пожелаешь, капризный омега, — Тэ усмехается и чуть поворачивает голову, чтобы смотреть на Юнги одним тёмным глазом. — Один день. Просто побудь рядом. Я отосплюсь и выполню любую твою капризную просьбу.        — Хочу в кошачье кафе, — выдыхает со смешком омега, всё ещё перебирая уже на автомате чужие волосы.        — Ненавижу кошек, — фырчит Тэхён. — Но кошачье, так кошачье.        Юнги застывает, Тэ молчит, ожидая ответа. Они недвижимо и крайне близко лежат из-за тесноты односпальной кровати Юнги, и омегу это немного волнует. Запах Тэхёна не противный, он… интересный. Перемешавшийся шлейф его кожи, парфюма и запаха потасовки, в которой альфа поучаствовал. Мин никогда не признается, но ему подобное кажется горячим. Он вздыхает и дёргает уже чуть ли не дремлющего Ви за волосы, выдавая:        — Только при условии, что ты вымоешься, — шикает на него, отталкивая от себя.        — Как прикажете, ваше капризунство, — хмыкает Ви, а после, резко поднявшись с кровати, обхватывает его и подхватывает на руки.        Юнги ничего не остаётся, кроме как обвить альфу ногами и впиться в его плечи, пока Тэхён, придерживая под бёдрами и ягодицами, утягивает омегу прочь из чёртовой розовой спальни. Они проходят мимо спускающегося по лестнице сонного Хосока, который непонимающим лохматым бурундуком с зажатой в зубах щёткой глядит на обоих. Мин прячет от старшего омеги взгляд, а Тэ только нагло усмехается, подбрасывая его повыше и стискивая посильнее, пока уволакивает в сторону своей спальни.        Здесь свет приглушен плотными шторами, один только лучик проникает тонкой полоской света на тёмном паркете. Тэхён бросает омегу на расправленную кровать и вдруг склоняется к нему, пристально заглядывая в глаза. Он смотрит испытывающе, даже в какой-то степени пугающе, и Юнги замирает мышью перед пантерой, пока Тэ его исследует взглядом. Но ни слова не говорит, лишь оставляет едва ощутимый поцелуй на мягких губах и, на ходу раздеваясь, исчезает в собственной ванной, не прикрыв при этом дверь. Почему альфа не заперся? Почему даже дверь-то до конца не закрыл?.. Юнги садится на постели и сглатывает, пока в душе размеренно шелестит вода.        Он смотрит на створку из тёмного дерева с матовой вставкой стекла, на тёмные шторы и сбитые после его же валяния здесь подушки, переводит взгляд снова на ванную, нервничая. Лучше бы Тэхён закрыл дверь. Потому что Юнги, подстёгиваемый какими-то непонятными бесами, поднимается с места и движется на звук воды. Заглядывает через большую щель в светлую ванную, обводит взглядом полочку с парфюмом и триммером, с зубной щёткой и таблетками. Глядит на матовую стенку душевой, скрывающей Тэхёна, но не настолько, чтобы его реально не было видно. Даже через запотевшее заблюренное стекло омега может видеть обнажённый стан альфы. Может себе представить — пока только представить, ведь альфа перед ним не раздевался — его крепкие, мускулистые ноги, его подтянутые ягодицы и узкую талию. Рельефный живот, широкие грудь и плечи. То, как тёмные кудри, намокнув, липнут к его шее и лицу, пока Тэ намыливает пропахшее сумбурными сутками тело, как проводит ладонями по предплечьям, по шее и животу, распространяя пену. Во рту начинает копиться слюна.        — Заходи, не стесняйся, — слышится слегка приглушённо из-за воды, и Юнги отлетает, словно ошпарившись. Его щёки пунцовеют, дыхание становится прерывистым, и кажется, будто в спальне альфы слишком душно, потому Мин бегом отправляется к окну, чтобы распахнуть его, пусть холодом обдаст полыхающие щёки и горящие уши. Вода смолкает, слышатся шлепки мокрых босых ног о плитку, короткие шуршания и хлопок закрытой — теперь уже закрытой — двери. Юнги стоит у окна, не оборачивается, застывает, вцепившись в подоконник.        — Чего не зашёл? — доносится слегка насмешливый голос Тэ за спиной, но Юнги всё равно не разворачивается, словно боится встретиться взглядом с тем, за кем, чёрт, чёрт! — подглядывал.        — Что за таблетки стоят в ванной? — тихо спрашивает омега.        — Маленьким омегам не положено знать.        Юнги всё же возмущённо оборачивается к альфе и замирает: Тэхён стоит с одним полотенцем на бёдрах, и теперь Мин может вполне хорошо его разглядеть, больше никаких матовых преград между полуголым альфой и омегой, снова заливающимся краской.        — Проблемы с потенцией? — почти неосознанно поддевает Мин, на что глаза вспыхивают.        — С ней как раз-таки нет проблем, потом проверишь.        Юнги задыхается от ответа, вжимается поясницей в подоконник, пока Тэ приближается диким хищником к нему, а капли с его мокрых волос падают на смуглую грудь и плечи.        — Пойдём спать, — утыкается он в плечо омеги снова и пахнет привычным свежим гелем для душа, а ещё — собой. Терпким, почти вынуждающим чесаться нос перцем, от которого у омеги кружится голова. Он позволяет утащить себя к постели, закрывает плотнее штору, из-за чего спальня погружается в ещё более приятный для сна полумрак.        Тэхён подталкивает омегу к кровати, и тот пятится, пока его икры не упираются в боковую часть каркаса. Старается смотреть только альфе в глаза, но не спускаться вниманием ниже — на обнажённый торс.        — Одеваться не думаешь? — шёпотом спрашивает омега, едва ли сумев взять под контроль дыхание, но никак не набирающее обороты сердце.        — Предпочитаю спать голым, тело отдыхает, — усмехается альфа, стоя непозволительно близко.        Слуха Мина достигает шорох, с которым падает чёртово полотенце. Он боится, почему-то до ужаса боится опустить взгляд, хотя рано или поздно это увидеть должен был, но не решается. Молчит, рдеет щеками и почти всем телом, кстати, тоже. Всё равно касается взглядом выступающих ключиц, но молится не опустить глаза ещё ниже. Туда, где одежды совсем не осталось.        — Что ты делаешь?        — То же что и ты, когда показываешь полуобнажённого себя, — становится ниже голос Ви. — Или только тебе играть на моих нервах?        Резким движением, но тем не менее мягким, Тэхён толкает омегу на кровать, и Юнги только и успевает, что зажмуриться, чтобы ничего не увидеть. Он, будто маленький, стесняется чужой наготы. Не чужой. Именно наготы Тэхёна, того, что его бывший брат, будущий муж предстаёт перед ним таким. Открытым донельзя, притягательным, ведь нельзя отрицать того, что Мина начинает к нему с космической силой влечь. А тот лишь продолжает твердить, что это просто… желание секса, бушующее в его подростковом организме. Отползает подальше, так и не раскрывая глаз, слышит шуршание, приближающееся тепло смуглой кожи и дрожит. Но ничего не происходит.        На свой страх и риск приходится приоткрыть глаза. Тэ просто лежит на тёмном гладком постельном белье, засунув одну руку под подушку и устроив на той голову. В полумраке виднеются мышцы на его спине, а всё, что ниже пояса, прикрыто краем одеяла. Юнги вдруг ловит себя на абсурдном разочаровании, что альфа… не сделал больше ничего. А чего Мин хотел? Чтобы Тэ приставал к нему? Чтобы почти вынудил прикасаться, обнимал, поцеловал? Чего от него хотел Юнги и почему?        Дыхание понемногу восстанавливается, Мин укладывается рядом, пока Ви тёмными зрачками следит за каждым его движением. Лицо альфы выглядит усталым, своё дело делает тусклое, почти отсутствующее освещение, и синяки кажутся слишком тёмными. Юнги лежит на боку, подложив под щёку ладони и медленно моргает. А веки Ви устало опускаются. Если бы в его спальне были часы, то можно было бы слушать их размеренное тиканье, но в спальне — тишина, разрушаемая лишь становящимся всё глубже дыханием. Тэхён отворачивается от омеги, его тело начинает расслабляться, а Мин не может отвести взгляд. От бугрящихся под золотой кожей мышц, от вьющихся мокрых волос и ямочек на пояснице, показавшихся тогда, когда чуть сползает одеяло. Ещё немного и… Юнги задохнётся от смущения.        Хотя, казалось бы, что такого в голом мужчине? Он… он видел голых альф, но лишь в интернете, когда стыдливо запирался в собственной ванной, опускался в воду почти по самый нос, глядя определённого содержания видео на одном сайте. Во время того, как нырял рукой в тёплую воду, окутывающую его, и прикасался к себе. Так, как делал это альфа на видео — вталкивал длинные пальцы и обнимал ими член. Юнги краснеет пуще прежнего. Конечно, он здоровый молодой омега, он тоже хочет… удовлетворения. Но думать о таком рядом с Тэ?        Альфа явно спит, в животе Мина скручивает нарастающим жаром, однако омега старается это отринуть и спугнуть зарождающееся возбуждение. Однако в голову, как назло, лезут картинки того, как дарит Тэхён ему подарок на день рождения, и дыхание снова сбивается с только восстановившегося ритма. Что он здесь делает? Смотрит, как альфа спит, отвернувшись от него? Думает о том, как вталкивал в себя пальцы до скулежа, мечтая, чтобы их место заняло что-то другое? Чего сейчас Юнги хочет?        Он неосознанно почти протягивает ладонь. Сперва ведёт в воздухе над линией позвоночника, думая, что никто его за этим не поймает, ведь Тэ спит так, что пушкой не разбудишь. В груди появляется навязчивое желание ощутить подушечками мягкость бронзовой кожи, и Юнги смело дотрагивается до лопаток кончиками пальцев. Кожа тут же покрывается сеткой мелких мурашек, мышцы напрягаются, и Юнги становится интереснее. Потому омега ведёт подушечками по позвоночнику чуть ли не до копчика, очерчивает, прикусив нижнюю губу, ямочки у ягодиц, а после поднимается лёгкими перебежками до самой шеи, чтобы огладить позвонок.        — Ты нарываешься, — раздаётся приглушённый, сонный голос альфы, вынуждая омегу вздрогнуть, но пальцы не убрать. Юнги, зажигаясь, как спичка, повторяет свой манёвр.        — Всё равно меня не тронешь.        — Не трону, — выдыхает Тэ, его руки вдруг напрягаются, а спина вздрагивает, когда Юнги гладит его рёбра. — Но ты нарываешься на то, чтобы я припомнил тебе это после свадьбы.        — И что ты со мной сделаешь? — шепчет омега, прежде чем уложить небольшую ладонь целиком, чтобы приняться оглаживать тёплую спину и бока.        — Тебе в подробностях? — голос Ви становится ниже, глубже. — Я раздену тебя и не выпущу из кровати, пока ты плакать не начнёшь.        — Звучит как угроза.        — Это она и есть, — Тэхён оборачивается, его глаза выглядят хищными в обрамлении тёмных густых ресниц. Юнги торопливо убирает ладонь, но альфа умудряется её всё же схватить и чуть сжать — несильно, но чтобы Малыш не вырвался. — Это и есть угроза, каприза.        Ви вдруг напирает, из-за чего Мин опрокидывается на подушки и задерживает дыхание. Ему то ли нравится дразнить альфу, то ли отсутствует инстинкт самосохранения, потому что взволнованная дрожь идёт по всем внутренностям, когда тот нависает над ним, упершись свободной рукой в место рядом с головой Юнги.        — Жестокий, — одними губами проговаривает Мин.        — Хитрая каприза. Всё ещё хочешь соблазнить меня до свадьбы?        — Хочу, — так же беззвучно выдаёт он.        — Зачем?        Тэхён подносит омежью ладонь к губам и вдруг целует. Сперва тыльную сторону, а после перемещается на внутреннюю, откровенно обжигает дыханием, чтобы очертить губами каждый палец. Юнги не хочет признаваться, но у него весь жар стекает всё ниже, концентрируясь в паху. Становится так тягуче и так голодно, будто омега не ел несколько недель. Он не отвечает, и всё же переводит взгляд вниз — туда, где едва ли можно разглядеть очертания паха Тэхёна. Но и этого для Юнги достаточно, чтобы мозг заклинило: дыхание становится совсем поверхностным, грудная клетка вспархивает катастрофически быстро, словно у птички-колибри. Тэ продолжает целовать ладонь, уже переходя на запястье, но более нигде не прикасается.        Какой бес в него вселился — не знает, но Малыш вдруг ныряет рукой между ними, туда, где кончается его разум и начинается нечто другое и совершенно точно животное. Он успевает проскользнуть по крепкому животу, огладить нежную смуглую кожу, прежде чем натыкается на нечто горячее и твердеющее с каждой секундой. Слюна высыхает во рту, Тэхён над ним замирает, когда пальцы омеги смыкаются кольцом. И зрачки затапливают и без того тёмные глаза альфы, делая их почти угольными.        — Тц, — цокает Тэ на выдохе и хватается за руку Юнги, желая отцепить его от собственного члена. — Юнги… — глубокий шёпот вызывает мурашки размером с башни по телу. — Перестань.        — Не хочу, — хрипит омега, вдруг смело проводя по всей длине до пока сухой головки, та упругая, так приятно ложится в ладонь, что Мин задыхается. — Ты никогда со мной не останавливаешься, или думаешь, что один тут имеешь власть?        Пальцы плотно смыкаются на члене, когда Малыш начинает водить по нему рукой. Тэ сперва выглядит по-слоновьи спокойным, но плоть в руке омеги его выдаёт: твердеет сильнее, чуть пульсирует от движений.        — Наглый какой, — жарко выдыхает Ви, зажмурившись и схватив Юнги за запястье, в ответ тот сильнее стискивает член в кулаке.        Ему нравится, как тот там ощущается, в животе не просто комок — ураган десятибальный, Юнги позорно может признаться, что в пижамных штанах становится до одури мокро, скоро влага эта разольётся за пределы его одежды. Часто дышит, придвигаясь к Тэхёну, чтобы было удобнее двигать рукой. Свободную ладонь же кладёт на напряжённую грудь.        — Ты поцелуешь меня, Тэ? — шёпотом спрашивает.        — Ты меня с ума решил свести? — доносится следом. — Остановись.        — Поцелуй меня, Тэхён, — тянет чуть громче омега, вынуждая альфу распахнуть глаза. — Поцелуй, прошу.        Ви мечется ещё секунду, чернильный омут глаз, кажется, сводит омегу с ума, потому что он, стискивая бёдра и уже не скрывая собственного стояка, облизывается. А после его накрывает. Ведь Ви вторгается языком так требовательно, как это только возможно и… толкается в кулак омеги, у него же выбивая подобным стон. Тэхён дышит шумно и кусаче целуется, смешивает их слюну между собой, а Юнги ощущает, как по бедру струится капля смазки. Хочет дотронуться, приблизиться, это начинает сводить с орбиты и здравого смысла. Юнги выгибается, притрагиваясь животом к животу Тэхёна, пока тот опирается на локоть и вталкивает между его губами язык. Он вынуждает убрать руку с члена, а сам притискивается всем телом, доводит до панической дрожи. Пах упирается в пах, возбуждение разделяет только тонюсенькая ткань пижамных брюк, и Юнги осточертело распахивает глаза. Хватается за Тэхёна, ощущая его всем своим телом, прижимается, а альфа отвечает. Он, обхватив Мина за бедро, трётся и издаёт низкий, граничащий с рыком звук, от которого омега едва ли стыдливо не скулит, стиснув ноги.        — Блять, — ругается Ви, обхватывает Юнги руками и потирается уже всем телом, — блять, Юнги.        Мин, кажется, под какой-то наркотой, содержащейся в чужой слюне, он трясётся, майка давно задралась и обнажила живот, альфа принимается наглаживать область вокруг пупка, зачарованно глядя в глаза омеге.        — Там будет мой сын когда-нибудь. И когда-нибудь — это ближайшее время, слышишь? — Мин вздрагивает, принимается кусать губы и снова тянется за поцелуем. — Ты родишь мне сына?        Юнги, поддаваясь некой неясной наркотической магии между ними, кивает. Обвивает руками альфу за шею, раздвигает ноги призывно, словно просит Тэ сдаться и нарушить обещание, данное ему — не спать, не проникать в него, заполняя всё естество, до свадьбы. Но Тэхён не был бы собой, если бы так поступал. Он хитёр и везде отыщет лазейки.        Запускает руку за резинку его брюк и пальцами скользит вниз, чтобы провести от ягодиц до головки топорщащего ткань члена. А когда вытаскивает, видно, как средний и безымянный пальцы испачканы в прозрачной омежьей смазке. Юнги едва не умирает, когда альфа, зажмурившись, погружает пальцы в рот и мычит тихо, смакуя вкус. Омега задыхается от возбуждения и возмущения, но держится за бока Ви, отчаянно желая хотя бы миллиметром кожи соприкоснуться с ним. Тэ же стаскивает с омеги низ, вытряхивает из штанов, выбивая тихий звук нетерпения из Мина. Тот стискивает зубы, оба совершенно позабыли о Хосоке где-то в доме, и кажется, об обещании тоже. Юнги так точно.        Но вот Тэ — нет. И пусть он призывно целует пальцы на ногах, спускается лаской к косточке на щиколотке, обводя её влажными губами, пусть прикусывает гладкую, космически горячую кожу на икре, а после скользит чередой обжигающих поцелуев по внутренней стороне бедра, Тэхён не забывает. Он уже едва сдерживается сам от того, чтобы взять эту капризу прямо вот так — распластанного, готового, трогательного, чисто из принципа Ким хочет побесить Юнги и соблазнять его раз за разом, обламывая в конце, чтобы знал, как пробовать манипулировать им. Тэ обводит широким мазком языка поджимающуюся мошонку, сочащийся член, прежде чем застыть над омегой, лежащим с широко раздвинутыми ногами под ним и, раскрасневшись, пялящегося на его жмущийся к животу член. Словно надеется, будто Тэхён нарушит своё слово здесь и сейчас.        Но Тэ — это Тэ. Хитрый, жёсткий, прямолинейный. Он, раздвинув ноги Юнги пошире, гладит ложбинку между ягодиц, но не проникает пальцами. Вторая ладонь — на небольшом аккуратном органе, ласкающие прикосновения вынуждают Юнги закрывать рот ладонями и выгибаться, словно в последний раз. Хватает всего нескольких минут, чтобы омега всхлипнул и излился в его кулак. Но в голову Ви шпарит кровь от возбуждения. Вот он — желанный, — лежит под ним с трясущимися после оргазма коленками. Такой красивый и светлый на чёртовых тёмных простынях, с румяными щеками и хрупким телом. У Тэ едва вена на виске не выскакивает от желания.        — Тэхён, почему? — сипит Юнги, стискивая прекрасные мягкие бёдра.        — Я тебе ведь сказал.        — Я могу…        — Нет, — усмехается альфа, прищуриваясь. — Но я — да.        Ви вдруг хватает омегу за щиколотки и поднимает ноги вверх — ступнями к потолку. Мин охает, но не сопротивляется, лежит, замерши наблюдая за чужими манипуляциями.        — Сожми ножки, каприза, — командует охрипше от возбуждения альфа, и Юнги подчиняется — стискивает ляжки между собой покрепче.        А Тэ только это и надо. Собрав остывающую омежью смазку между ягодиц, он смазывает собственную плоть, прежде чем, вырывая неожиданный вздох, проскользнуть между бёдер омеги. Юнги краснеет сильнее, когда Тэ откидывает голову, показывая волевой подбородок и мощную шею. Трудно воздерживаться при его половой конституции, трудно, блять, когда под тобой, в твоей чёртовой постели лежит полуголый мальчишка, только что кончивший, хотя ему даже не вставили. И, чёрт, ни одна шлюха не сравнится с этим ощущением. Потому что их Тэхён покупал, а Юнги — просто его. Он толкается, член скользит между бёдер и дотрагивается до начавшего опадать органа Юнги. Тот шокированно лежит, наблюдая за действиями Тэхёна, зачарованный тем, как головка то мелькает между его ног, то пропадает. Дыхание альфы сбивается, он зажмуривается и показывает зубы, приоткрыв рот, потому что опасно граничит с удовольствием.        Юнги свою лепту тоже вкладывает: нежданно протягивает пальцы, и головка члена тычется в них, а поясницу Тэхёна простреливает. Хочется большего, но терпения Ви не занимать в данном случае — ради Юнги потерпит хотя бы в этом, раз сейчас один хер сорвался. Тэ низко, гортанно стонет, отчего весь омега под ним идёт дрожью, утыкается пересохшими губами в косточку на щиколотке Юнги. Мин не ожидает, что сперма так брызнет, обожжёт неожиданным всплеском пальцы и паутинкой повиснет между ними. Его глаза расширяются, когда он видит, как семя с пульсацией всё ещё выходит.        Подушечками собирает и повторяет то, что недавно делал с ним Ви — подносит к губам, сперва размазывая по ним, как питательный бальзам, а после, слизывая всё и с губ, и с пальцев. Тэхён хрипло выдыхает и смотрит на Юнги взглядом, буквально кричащим о том, что он готов его сожрать. Поглотить, охватить целиком и довести до изнеможения. И насколько Юнги больной на голову, если он этого, блять, ждёт?

***

       Чимин бросает взгляд на часы, чтобы снова отвести его к окну. Этот район ничем не примечателен, а самое главное — относится к нейтральной территории, не принадлежащей ни Сайоне, ни Нуарам, ни кому-либо ещё. Вчерашнее свидание прошло просто на ура, и, как ни странно, не вызвало ни у кого подозрений. То ли Ша Нуар обладает какой-то магией, то ли им реально жутко повезло, но Чимину всё равно — этот день прошёл. И остался выжженым в душе калёным металлом.        То, что Пак испытывал в том кинотеатре среди японского населения Иокогамы, ни с чем не получается сравнить. Он не понимает, что ему со всем этим делать, не осознаёт, как выбираться из путины, которую оплёл вокруг него Чонгук — паутины из возрастающего доверия, слабостей омеги, всплывающих наружу, узлов защиты и заботы. Чимин не понимает, как быть с человеком, который заботится о нём, который переживает. Каким бы хитрым козлом ни был Жан Батист, игра идёт так, как ему хочется, Чимин трещит по швам и не знает, как им быть дальше. Но это — позже, сейчас же… другой эпизод игры, как раз-таки тот, который может очень хорошо лечь в руку козырной картой.        Музыка ветров бренчит над входной дверью, а Пак, приметив высокую фигуру в простом сером джемпере, откидывается на спинку стула и расслабленно смотрит сквозь стёкла затемнённых очков на приближающегося человека. Сокджин выглядит неуверенно, сломленно, испуганно и настороженно, когда присаживается напротив него и сразу же сцепляет пальцы в замок, будто бы защищаясь.        — Господин Пак, — пересохшим горлом выдаёт омега. Так трудно сознавать, что Ким — омега.        Хотя теперь, приглядевшись, Чимин может заметить мягкость черт его лица и тёплый взгляд, который обычно альфам их среды не свойственен, а ещё в обтягивающих джинсах видно круглые омежьи бёдра и узкую талию. И как столько лет Пак умудрялся не замечать этого?        — Здравствуй, Джин, — кивает он, продолжая сидеть, теперь только, дотронувшись до опустевшей чашки кофе.        — Для чего вы просили встретиться? — всё ещё волнуется Ким, сидя со спиной прямой, будто палка.        — Тебе наверняка тяжело сейчас приходится, — склоняет голову участливо Чимин вбок, после чего снимает с переносицы очки, чтобы сложить их и оставить на краю стола. — Я слышал, что происходит в корпорации и офисе.        Сокджин разбито опускает голову и стискивает пухлые губы. Чимин же, считав его поведение, вдруг протягивает ладонь и кладёт её поверх напряжённых рук.        — Это невыносимо тяжело, — выдыхает омега.        К каждому Чимин должен найти собственный подход. Он уже знает, что между его братом и Джином что-то нечисто, останется лишь подтолкнуть омегу к определённому шагу, который станет эффектом бабочки — Джин-ни махнёт крылышком и начнётся метеоритный дождь.        — Простите, — выдыхает сорванно омега и моргает, стараясь согнать с глаз пелену. — Вы правы, мне… мне не очень легко сейчас приходится.        — А что Монстр? Не приструнит своих парней?        — О чём вы, — усмехается Сокджин. — Ему не стоит и не нужно так делать. Даже если он припугнёт их, то мало ли, о чём остальные могут подумать.        — Будто бы между вами есть отношения? — щёки Джина начинают судорожно рдеть, и Чимин делает вывод, что между омегой и его старшим братцем уже что-то случилось.        — Да, но это неправда, — торопливо выдаёт Джин.        — Я верю тебе, — старается нацепить на лицо самую ласковую фальшивую улыбку Пак. — Но тебе бы хотелось?        — Что, простите? — хрипит тот, опешив.        — Я говорю, тебе бы хотелось, чтобы у вас что-то сложилось? — повторяет с улыбкой он.        Джин зависает и моргает несколько раз, сконфуженно сидя напротив Чимина.        — Нет, вы что. Это нарушение кодекса, влекущее…        — Джин, — доверительно понижает голос Пак. — Не со мной тебе лукавить. Я такой же омега как и ты, и всё понимаю. До недавнего времени пусть и не знал о тебе всей правды, но мне не за что тебя судить.        Чимин давит на больное для Сокджина. Скорее всего этот мужчина всю свою жизнь мучим комплексами и травмами, скорее всего, он ненавидит своё тело до глубины души, а такие слова, в которых Чимин не делает их разными, а делает равными — одинаково омегами, сравнивая Кима с собой, должны пробить слабую травмированную защиту.        — Я не понимаю, к чему вы клоните, — настороженно произносит он.        — Ты бы хотел быть с моим братом? — заговорщицки понижает голос Чимин. — Быть частью нашей семьи? Стать супругом главы Сайоны, быть с любимым мужчиной, дарить ему детей и счастье?        — Господин Пак, это невозможно, Монстр женат… — разбито выговаривает Сокджин, с укором и болью глядя на Чимина. Есть. Рыбка почти на крючке.        Чимин отпускает его руки и склоняется вбок, чтобы влезть в свою сумку, оставленную на соседнем месте, рукой. Вытаскивает оттуда тонкую папку и с милой улыбкой протягивает Джину. Тот с непониманием принимает документы и начинает их листать, а по мере того, как читает строчки, лицо Джина бледнеет всё сильнее.        — Чон Хосок бесплоден, — громом звучит вердикт Чимина, оглушая Сокджина. — После выкидыша у него была внематочная, которую он скрыл. Тогда находился по делам в Австрии и это осталось без внимания, но… Ему удалили одну маточную трубу, а вторая в спайках. Мне удалось поднять его документы.        — Но как…        — Я — третий сын Сайоны, — улыбается Чимин и, оперев подбородок на руки, которые упёрты локтями в стол, продолжает наблюдать. За тем, как в глазах Джина вспыхивает надежда. Как тонкие пальцы сильно стискивают края папки. — Для меня нет преград, будь то врачебная тайна или тайна покрупнее. А вот ты, по моим данным, как омега полностью здоров.        Джин судорожно сглатывает, кажется, начиная понимать, в какую сторону клонит Пак.        — Хосок отчаянно пытается забеременеть, но его шансы исчисляются десятыми долями процентов, если честно. Он не подарит Сайоне наследника. Но это… можно было бы исправить, да?        — Господин Пак… — но Чимин не позволяет договорить.        — Если бы у Намджуна появился кто-то, кто бы подарил ему сына-альфу, то ситуация бы изменилась. И первый муж мог бы таинственно оказаться больным, или случился бы непредвиденный, трагический случай. Всякое же бывает, правда? Жизнь такая непредсказуемая штука.        Сокджин, белый, словно мел, смотрит на Чимина с ужасом.        — Иногда омегам приходится прибегать к странным методам, — со вздохом снова облокачивается о спинку Пак. — Альфы могут бороться силой, мериться влиянием и количеством подчинённых, оружия. А у омег мало средств борьбы. Хитрость да соблазнение, правда? — склоняет по-птичьи голову Чимин. — А наш мир жесток, Джин, случается непредвиденное.        — Почему? Почему вы…        — Я не люблю Хосока. И не хочу, чтобы группировка перешла к детям Ви. Тот вскоре женится, я уверен, через год родится первенец, зная его аппетиты, чувство собственника и любовь к сексу.        Джин сглатывает, стискивает пальцы так, что белеют костяшки.        — И было бы замечательно, если бы вдруг, в случае чего, произошедшего с Хосоком, появился омега, способный утешить Монстра и подарить ему семейное счастье, которого они так долго с Хо добиваются. И никогда не добьются.        Сокджин поражённо смотрит на омегу. Он не верит своим ушам, слишком шокирован. Но Чимин знает, куда он надавил. По лицу видно, что удар пришёлся по самому болезненному для Сокджина — по детям, по замужеству. Видно, как опасливо сверкают его карие глаза. И хочется, и колется. Чимин же продолжает давить.        — И я бы помог этому омеге в любом случае, — улыбается он. — Будь то отказ или же согласие, будь то помощь или решение проблем, — пухлые губы подрагивают, скоро лицо Пака сведёт судорогой от натянутой улыбки. — Если омега захочет… он может лишь позвонить и сказать, что согласен.        На стол ложится тёмная визитка кафе, где на обратной стороне записан номер второго телефона Чимина. Джин с округлившимися глазами, застывший, глядит на номер, накарябанный рукой Чимина.        — Я был бы рад, если бы этот омега вдруг стал членом нашей семейки, — произносит напоследок Пак и бросает купюры за кофе, прежде чем, прикоснувшись рукой к плечу Сокджина, покинуть заведение.        Мягкая улыбка превращается в оскал, стоит Чимину выйти на улицу и, занырнув в карман, достать портсигар. Он прикуривает сигарету и кутается в куртку, захваченную у выхода из кафе. На улицу незаметно опускается лютый холод ноября, погода стоит такая, словно вот-вот пойдёт снег. Чимин же выдыхает табачный дым в небо. Джин позвонит. Чимин в этом уверен. В его взгляде Пак прочёл безнадёжную влюблённость, отчаянье и надежду, которую ему подарил третий сын Сайоны. Надежду на то, что его опрометчивая мечта может сбыться в одночасье силами волшебной феи с красивым лицом. Жаль, что Сокджин не понимает, что угодил в руки к дьяволу.

***

       — Можешь подъёхать? — старается звучать спокойно Чонгук, хотя внутри него бушует такая гремучая смесь, что даже верные помощники стараются отшатнуться. — Это не телефонный разговор. Чимину ни слова, ясно?        Собеседник отвечает согласием прежде, чем звонок обрывается. Жан Батист Резар, или как в Корее его привыкли кличать — господин Чон Чонгук, на своём веку немало повидал всякого. Выросший в жестоких условиях сперва корейского детского дома, а после перевезённый в нежном возрасте, но будучи потрепанным судьбой в пригород Парижа без должного знания языка, он умудрился не просто уцелеть и выжить, а заработать нехилый авторитет среди французской мафии, теперь покоряя просторы Сеула. Ему на самом деле не было никакого интереса до Сайоны, ежели бы в его жизни не замаячил Чимин — он бы и не появился.        Но теперь, зная так много и уже впутавшись в эту паутину, Жан не может отступить. Чимин приковал его внимание с первой же встречи. Только тупой остолоп не разглядит за показной кукольностью его стальной характер и яйца похлеще, чем у многих альф. А ещё — несчастную судьбу.        Чонгуку бы хотелось встретить Чимина до всего произошедшего. Тогда, когда они бы оба были молоды и горячи, когда бы Пак ещё не был сломлен ужасающими событиями и десятью годами брака с садистом и тираном, влекущие за собой множество травм. Увы, так складывалась их судьба, что они были практически на разных концах света в те мгновения. Утешает только то, что альфа и омега всё равно встретились, и теперь в руках Чонгука возможность управлять судьбой. И он не упустит этот шанс.        Пак Чимин стал наваждением. Сперва тем, как пытался с Чоном, собаку съевшим на таких штуках, играть в прятки-догонялки. После нескольких незначительных встреч, во время которых Чон лишь приглядывался, когда Чимин оказался в его клубе, невероятно красивый, утончённый, но сильный, до головокружения сексуальный, Чонгук понял, что хочет его. До стиснутых зубов и красных мушек перед глазами. Хочет не просто обладать его телом, а стать тем, кто разморозит душу и покажет — жизнь не ад, жизни можно радоваться. Можно ходить в кино, можно целоваться почти до стёртых губ и просыпаться в одной постели с любимым человеком, при этом не страдая и не разбегаясь в разные стороны, как тараканы в заброшенном здании, если вдруг кто-то резко включит свет. Чонгук бы душу дьяволу продал, лишь бы получилось.        Завоевать доверие, украсть омегу прочь из чёртового мира мафии Кореи, увезти на виллу помочить ноги в океане и просто насладиться тем, что они — живые люди. И давно бы сделал так, но Чимин слишком упёрт. Отчасти альфа может и понимает его мотивы, его желание отомстить братьям и мужу, отомстить всем, кто видел его страдания и ничего не сделал для того, чтобы помочь или спасти. Чонгук себя спасителем никогда не мнил. Он — захватчик. Как захватил он власть в Калантай, так захватил людей здесь, сделав Нуарами — представителями тьмы и господствующей ночи. Чонгук ни разу не бескорыстный спаситель. Он усиленно движется к тому, чтобы сломить сопротивление омеги и заполучить его целиком, запереть внутри себя, влюбив без остатка, оставить в клетке из собственных рёбер жить и вдыхать морской воздух.        Чонгук — не благородный человек. Он убивает, он крадёт, он мучает и угрожает. Такова их среда обитания, и если ты не хочешь быть сожранным, что даже костей не останется, тогда сожри первым. Умри или убей — девиз группировки Нуар. Жаль только, что смерть их зачастую внезапная и может показаться несправедливой. Наверняка любая смерть в чьих-то глазах несправедлива. Любая, кроме той, которая ждёт Нишинойю Хатаке.        Честно признаться, Чонгук едва сдержался в тот вечер, когда злосчастный альфа всё пытался вывести его и Чимина из себя. Руки его чесались так ужасающе и нетерпимо, что даже Чимин напрягся, словно ощущая ауру. Жан хотел разбить сраный стакан прямо Ниши об голову, а после нашпиговать его глотку осколками, чтобы так показать его клановым выблядкам, подчиняющимся выродку-альфе, неспособному утверждаться нигде, кроме тела слабого физически в отличие от него омеги. Синяки. Синяки на прелестной тонкой шее, они до сих пор не уходят из разума Чонгука, когда он закрывает глаза, то видит следы ублюдских пальцев на хрупких позвонках Чимина. И хочет выдрать Ниши селезёнку, чтобы потом до рвоты заставлять проглатывать собственные внутренние органы. Он бы мучил его с наслаждением и улыбкой, только дайте волю. Из-за Чимина приходится сдерживаться.        Ша мог бы поступить по-иному. Он против воли мог бы выкрасть омегу, увезти, уничтожить Сайону до основания, пожертвовав при этом Нуарами. Плевать, у него громадина Калантай за спиной дома. Он мог бы украсть и заставить принадлежать себе, но какой в том толк? Он не хочет бездушную куклу, он не хочет сломанную игрушку, просто смирившуюся с судьбой. И, зная Чимина, то в случае такой попытки следующий нож в спину ждал бы самого Жана. Оттого сложилась идея не просто своровать спесивого, прекрасного омегу, а заставить его сбежать с ним. Чтобы Пак поступил так потому, что хочет, потому что любит его. А любит ли омегу Жан Батист? Он просто горит от него синим пламенем изнутри, как чёртов дьявол, желая каждый миллиметр души за белыми рёбрами. Он доходит до сумасбродного обожания, зависимости. И с этим бороться всё сложнее. И настолько погружается в собственные мысли, что не замечает, как в кабинет с тихим стуком входит помощник. Хёнджин как и прежде привлекателен, расслаблен и флегматичен. Такой же хищник, как и сам Резар. Между ними проскакивало нечто прежде, но оба то быстро пресекли, предпочитая остаться в позиции начальник-подчинённый, да дело с концом.        — Вызывал? — тихо спрашивает Хёнджин, отбрасывая от глаз красную чёлку.        — Сядь, — кивает на кресло альфа, сцепив руки между собой и продолжая опираться бёдрами о подоконник. — Вызови Рамоэля.        Хёнджин что-то набирает в телефоне и внимательно смотрит на Ша Нуара, словно что-то начинает чувствовать и подозревать. Даже ему тяжело говорить о подобном, но как глава Нуаров и человек, который хорошо знает их обоих и какие отношения между ними складывались, Чонгук не имеет права скинуть эту ответственность на кого-то другого. Хён начинает нервно ёрзать, заправлять красные волосы за уши, его лисьи глаза наполняются тревогой и непониманием.        — Ты расскажешь, что в итоге произошло, Жан? — выдыхает он, уже нервно поднимаясь, но голос Чонгука осекает его жёстко:        — Сядь.        Хён почти дрожит, уже предчувствуя беду, пухлые губы сжимаются, глаза сощуриваются, он начинает быстро трещать на французском:        — Si vous ne me dites pas immédiatement quel est le problème, je jure devant Dieu, Jean, je ne me porte pas garant. — Хён судорожно выдыхает, глядя ему в глаза. — Et aucun poste de chef ne vous sauvera…        Рамоэль — один из четырёх помощников Ша Нуара, действительно лиц, которым Резар доверяет, входит в кабинет. Он застывает с нечитаемым, но крайне серым лицом, отчего Хён бледнеет ещё больше.        — Nini est mort, — выдаёт Жан, разворачиваясь к Хёнджину лицом. Он — единственный человек в Корее из его обычной жизни, потому что именно с Хёнджином он начал основание Нуаров, когда они прибыли из Франции. — Je suis désolé, Hyun.        Тот часто моргает и пошатывается даже сидя в кресле. Хватается за подлокотники.        — Montre-moi les preuves, je sais que tu les as.        — Ты не хочешь этого видеть, — уже на корейском выдаёт Ша, сморщивая горестно нос. Нини и Хён были ближе, чем просто члены группировки, ближе, чем друзья или партнёры. Ближе, чем Жан и Хён.        — Montre-Moi, Jean Baptiste! — уже взрывается Хёнджин, поднимая на альфу слезящиеся глаза. — Покажи, — хрипит он, и Чонгуку ничего не остаётся, кроме как кивнуть Рамоэлю.        Альфа приближается к трясущемуся всем телом омеге, пока тот, не обращая внимание на всё вокруг, буравит взглядом Резара. Рамоэль кладёт перед Хёном телефон, и кровь совсем отливает от лица помощника. Чонгук знает, что Хёнджин там видит: изуродованное тело темноволосого омеги, который прежде всегда сверкал лукавой улыбкой день ото дня, который, вальяжно покачивая бёдрами, доводил Чонгука до колик смеха, а Хёна до влюблённых искр из глаз. Хёнджин почти не дышит, глядя на лопнувшие капилляры белков Нини, на истерзанное, переломанное тело с недостающей рукой. На лужу и разводы киновари вокруг него. На чёртовы выжженные круглые следы от сигарет и проклятую, мозолящую глаза латинскую букву V на его лице. Она пересекает подбородок, исчерчивает щёки и переносицу, запекшись на коже остатком прежней жизни. V — значит, Ким Тэхён, который добрался до Нини, вычислив его. Чимин был прав, сравнив его с адской гончей.        Изо рта Хёнджина вырываются всхрипывания, и Ша бросает Рамоэлю тихое «убери», после чего машет на дверь, чтобы помощник оставил их одних. Хён не плачет, в его зрачках — чистая ярость и ненависть, а на подкорке, кажется, как и у Чонгука, выжжена проклятая символика врага. Это уже переходит всякие границы, Чонгук и сам знает, но обещал не влезать.        — Ты не можешь так это оставить, — покачиваясь, впившись пальцами в подлокотники, сипит омега. — Ты не можешь…        — Я не могу, я обещал не трогать и не влезать, пока он не позволит.        — Да кто он такой для Нуаров? — вскрикивает Хёнджин, в его карих глазах копятся слёзы. — Он может в одночасье тебя предать, Жан.        — Знаю, — жмёт спокойно плечом Чонгук, но с его лица не сходит сожаление из-за смерти одного из четырёх приближённых.        — Что, если он сдал Нини брату? — шепчет Хён.        — Это не он, — мотает тот отрицательно головой.        — Почему ты так уверен?        — Он был со мной в этот момент.        Хён неверяще закрывает руками лицо, оставляя лишь глаза между пальцами с судорожной болью внутри. Никак не получается взять себя в руки.        — Я не могу, Жан. Я не смогу это так отпустить, — приглушённо доносится из-за ладоней.        — Если Чимин меня предаст, я с этим справлюсь собственными руками. Но я ему верю. Это не его рук дело. Ты сам пробивал Ким Тэхёна, ты знаешь, на что он способен, и для того помощь Чимина ни к чему.        — Жан…        — Я улетаю на два дня в Клагенфурт, чтобы разобраться с проблемой поставки сырья, — словно дав наводку, перебивает Ша Нуар. — Меня не будет два дня, Хён. Мы не можем открыто напасть, но показать свой гнев за «Гарсиа» и Нини…        Хёнджин утирает нос и выпрямляется. По его щеке стекает одинокая слеза, которую омега тут же вытирает, вскакивая с места. Он ничего более не говорит Чонгуку, а широкими шагами покидает кабинет. Но даже по его трясущимся плечам можно считать, что Хёну больно. До одури и раздробленных костей. Чонгук дал обещание Чимину не влезать и не вмешиваться в его план, но за смерть Нини кто-то должен ответить, и Хёнджин примет решение, как его возлюбленный, кто именно. Возможно, это повлечёт за собой ужасающий гнев одного омеги, но Чонгук спускает этот момент по течению, отворачиваясь к окну.

***

       Хосок недовольно сопит на водительском месте своей тачки, пока Юнги переписывается с одноклассником по поводу доклада, который нужно сдать до конца месяца. У него слишком много хлопот, учитывая всё приближающуюся свадьбу, подготовку к ней и нависшую над головой учёбу. Совсем скоро выпускные экзамены, будущее поступление, когда Мин уже будет замужним омегой. Свадьба… ощущение от неё поразительно быстро меняется, преобразуется в нечто новое для Юнги, и тот пока находится в раздрае. После того, что случилось между ним и Тэхёном в спальне альфы, после того, как он был готов отдаться ему вопреки собственной влюблённости в Чимина, что он хотел этого — быть с ним, заняться с ним сексом и ощутить, каково это, нечто наломилось. Вечер, проведённый в комфортном и уютном кошачьем кафе, куда альфа после пробуждения всё же отвёз своего капризного жениха, почему-то заставляет дыхание вздрагивать.        Юнги вспоминает о том, как Тэ сидел с недовольной миной, облепленный кошками, старался их от себя отодвинуть, но те, будто примагниченные, липли к нему всё с новой силой, пока сам Мин гладил прекрасного рыженького хвостатого. И хихикал, глядя на альфу. Тот… выглядел по-домашнему. Всё ещё хищно, всё ещё опасно и завораживающе, как и всегда, но всё равно иначе. Он смотрел на Юнги. Долго смотрел, всё время искал зрительного контакта и прикосновений, словно в нём тоже что-то меняется. А его фраза про сына, на которую Мин в горячке ответил согласием, волнует донельзя.        Юнги что-то видит во взгляде Ви, нечто присутствующее там всегда в его отношении, но начинающее неизбежно меняться, трансформироваться в нечто новое. Весь день оба избегали внимания сгорающего от возмущения Хосока, вернувшегося домой Монстра. Тэ просто утащил его в свою «берлогу» и нагло запер дверь, чтобы целовать ночью, словно в последний раз, пока не заболели губы. И это… становится всё более смущающим. Отнюдь, волнует не на шутку, потому что Юнги хотел, чтобы Тэхён влюбился в него, но опасается того, что угодит в собственный капкан. Он… он ведь любит Чимина и делает так для него, правда?        Авто замирает на светофоре, и Хосок снова буравит взглядом младшего, постукивая пальцами, усеянными кольцами, по рулю. И его пристальное, недовольное внимание уже начинает малость раздражать. Они никогда не были близки, пусть и жили в одном доме. Отчего-то в присутствии Хоби периодически Мин ощущает себя напряжённо и неуютно, хотя Хосок в жизнь ничего плохого ему не делал. Однако справиться с этим ощущением омега не в силах.        — Вы спите с ним? — тихо спрашивает Хосок, глядя на красный сигнал светофора и всё мчащиеся по дороге машины.        — Я не думаю, что это твоё дело.        — Я твой старший.        — Но не опекун. Мой опекун, пока что, — Намджун-хён, — не отвлекается Юнги от смартфона. — И хочу напомнить, что Ви — мой будущий муж. Не в твоих полномочиях приказывать — спать с ним мне или нет.        Хосок оскорблённо поджимает губы и резко газует, как только загорается зелёный свет, он явно задет отношением младшего и его словами, но Юнги плевать. Он бросает на омегу взгляд и тут же возвращает его к экрану и открытой переписке в мессенджере.        Машина сворачивает на парковку, и только тогда Мин блокирует телефон. Однако, дёргая ручку дверцы, обнаруживает, что та заперта. Он с возмущением оборачивается на Хосока, а тот сидит, уткнувшись в руль взглядом и ладонями.        — Это не смешно.        — Я не смеюсь, Юнги, — тихо проговаривает он. — Я понимаю, Тэхён тебя очаровал, лишь не хочу, чтобы ты наделал ошибок, будучи таким юным.        — Каких ещё ошибок? Хён, открой дверь, — уже повышает голос Юнги.        Хосок вздыхает и снимает блокировку, чтобы младший смог вылететь из салона, словно ошпаренный. Хоби не отстаёт, торопливо шагает следом и кутается в тёплое горчичное пальто, прячась от ледяного ветра.        — Юнги! Я…        — Не хотел обидеть меня? — резко разворачивается к старшему омега. — Ты не обидел меня, Хосок-хён. Ты просто надоел мне со своими нравоучениями…        — Послушай, — обхватывает его за плечи Хоби и заглядывает в глаза. — Я не хочу ни обижать тебя, ни надоедать тебе, понимаешь? Я волнуюсь. Ты слишком юн, а уже станешь чьим-то супругом. Ты молодой омега, не познавший жизни, но уже свяжешь себя брачными обязательствами. Я лишь хочу, чтобы ты не откладывал собственное развитие, чтобы ты радовался жизни и себе, а не только был погружен в отношения с Тэхёном. Он — собственник. Дай ему волю, и Ви запрёт тебя в четырёх стенах, не позволяя никуда выйти, особенно сейчас, когда ситуация в группировке обострена, и никто не знает, когда это закончится.        Юнги хмурится, но не перебивает старшего, лишь нетерпимо поджимает губы.        — Тебе не стоит сейчас поступать опрометчиво и… совершать необдуманные поступки.        — Это какие?        — Рождение детей. Тебе семнадцать, Юнги, повремени с этим и будь осторожен, прошу тебя.        — Да какого чёрта! — скидывает с себя ладони омеги Мин. — Чего ты пристал ко мне?        — Я пережи…        — Переживаешь? С чего бы тебе обо мне переживать?        Омеги буравят друг друга глазами, Хосок поджимает губы, словно подбирает слова, которые должен сказать Юнги, его лицо слегка бледное и словно бы уставшее от этого мира. Мину самому непривычно видеть обычно энергичного и шумного хёна таким, однако сейчас он слишком сильно подвержен гневу, чтобы замечать его подавленное состояние.        — Я не могу не переживать о тебе. Мы одна семья, Малыш… — Хоби вздыхает и обнимает себя руками, будто хочет спрятаться от холодной погоды и от холода в глазах Мина. — Я лишь хочу, чтобы ты жил счастливую жизнь, не сконцентрированную только на Тэхёне. Не будь от него так зависим, иначе тебе может стать очень больно. Потому что альфы порой делают омегам больно, — голос Хосока надрывается, и даже Юнги вздрагивает от такой интонации. — Именно поэтому я прошу тебя: стань самодостаточным омегой. Люби себя. Уважай себя. А потом уж только Тэхёна, хорошо?        — Прекрати меня воспитывать.        — Юнги…        — Прекрати меня воспитывать, я тебе не сын! — уже взрывается Мин, и Хоби только сильнее бледнеет.        — Что за вопли? — раздаётся мягкий голос Чимина рядом, и Юнги вздрагивает, как и Хосок. Все трое омег переглядываются, молчаливо переводя взгляд друг на друга.        — Всё в норме, — пыхтит Мин, буравит Хосока глазами, и тот кивает, словно не хочет, чтобы Чимин был посвящён в их разговор. Но… младший омега отчётливо может разглядеть боль в чужих ореховых глазах, словно бы застывшую хрусталиками невыплаканных слёз. Он разворачивается на каблуках и отворачивается от Хосока, не желая смотреть.        — Идите смотреть банкетный зал, я подожду организатора, — сипло проговаривает Хоби и роется в карманах пальто, ищет что-то, словно хочет задержаться и не следовать в тёплое помещение с ними двумя.        — Ты в норме? — склоняет голову Чимин вбок, а Юнги холодит внутренностями от осознания: это шанс поговорить с хёном и… рассказать ему о своём решении.        — Пойдём, хён, — тянет Юнги Чимина, вынуждая Хосока остаться на улице одному. Тот на омег странно не смотрит, выглядит ещё более разбитым. Чимин шагает следом за младшим, осмотрев зятя ещё раз.        Они залетают в помещение и перетаптываются, греясь после почти морозной погоды снаружи. Юнги расстёгивает куртку, позволяя ей висеть на плечах, а Чимин лишь слегка приспускает чёрное пальто, вышагивает по фойе, приближающему их к банкетному залу.        Их встречает улыбчивый и услужливый администратор, предлагает напитки, и старший омега делает заказ, рассчитывая и на Хосока тоже. И когда сотрудник уходит, а они остаются наедине, Мин понимает — пора. В груди колит, под ложечкой сосёт, а внутренности болезненно сжимаются. Но… не настолько болезненно, как ожидал этого Малыш — словно бы в ощущении освобождения от болезненной влюблённости.        — Нам надо поговорить, — шепчет он, привлекая внимание.        — Что такое? — моргает Пак изумлённо, а Мин лишь кивает на один из пока пустующих столов банкетного зала. Они присаживаются, Чимин терпеливо ждёт, пока Юнги скажет то, что хочет произнести.        — Хён… — голос срывается, Мин утыкается взглядом в собственные сцепленные в замок руки, где на безымянном пальце уже, кажется, так давно прикипело помолвочное кольцо. — Между нами всё должно закончиться.        — Что? — моргает Чимин, и Юнги даже кажется, что он огорошен и болезненно задет. Оттого становится только хуже.        — Тэхён всё знает, — шепчет омега, не глядя снова на старшего, не замечая, как тот досадливо поджимает губы. — Он о нас знает. И… мы условились с ним, что происходящее прекратится. Навсегда. Тогда никто не пострадает, он будет молчать.        Чимин прикасается указательным пальцем к полным губам, словно задумывается, его карие глаза сощуриваются, не получается считать ни единой эмоции с красивого лица. Юнги же почти дрожит от нервозности.        — Я не знаю… мне больно, но кажется, что так будет правильно, — слышатся слёзы в голосе младшего. — Прости меня…        — Ты не должен просить прощения, Юнги, — спокойно и даже с какой-то долей ласки проговаривает Пак. — Это твоя жизнь, и я рад, что ты принял такое ответственное и тяжёлое решение. Я… принимаю его и могу понять. Спасибо, что был откровенен со мной.        Юнги замечает боль в дрожащей улыбке Чимина, и ему становится до одури тошно. От себя самого, от того, что он причиняет болезненные ощущения омеге, которого думает, что любит. Думал, что любит. Но разве это настоящая любовь, если стоит появиться рядом Ви, как Чимин покидает его мысли? Юнги стыдно до тошноты. Слёзы копятся под веками, а нижняя губа вздрагивает.        — Мне жаль. Правда жаль…        Чимин поднимается с места и протягивает Юнги руки, позволяя упасть в объятия.        — Я твоим хёном быть не прекращу от этого, — тихо проговаривает омега, поглаживая Мина по плечам. — Всё хорошо, я всё понимаю. Ты растёшь и созреваешь. Это нормально, Малыш.        Но Юнги не нормально. Ему плохо и тошнотворно от себя самого. От того, что вот так просто, оказывается, он может отказаться от мужчины, которого якобы любит. И это — убивает.        — Это не значит, что я откажусь от своих слов, — шепчет Мин. — Я хочу уничтожить Ниши, и я придумаю, как это провернуть и вытащить тебя.        Чимин горько усмехается и только треплет Мина по распушившимся после ветра волосам. Омега вздёргивает голову и получает поцелуй — лёгкий, невесомый, — в лоб, отчего комок в глотке становится больше. Ради своего плана и ради молчания Тэхёна, ради всего этого Юнги приходится отказаться от Чимина. Но только ли из-за этого? Не из-за того, как в последнее время сердце ёкает в присутствии Ви?.. Юнги от себя отбрасывает подобные мысли. Это ради Чимина. Он примирится и станет послушным мальчиком для своего будущего мужа, сделает так, что Нишинойя канет в бездну, а Чимин будет свободен. И тогда, быть может, он… повстречает хорошего альфу? Или же просто останется под крылом Намджуна?        — Я люблю тебя, хён, — шепчет он, утыкаясь в грудь Чимина. Правда любит, правда, всем сердцем. Но как партнёра ли? Уже не знает. Это чувство горячее и родное, словно бы всегда бывшее рядом с ними.        Чимин поглаживает Юнги трепетно по волосам и тихо-тихо отвечает:        — Я тоже тебя люблю, Юнги-я.        Но им приходится расцепить объятия, потому что в компании организатора к ним приближается Хосок. Юнги отлипает от старшего и ловит на себе уязвлённый взгляд Хоби, который тот силится спрятать за улыбкой — натянутой, неестественной, ему не свойственной.

***

       Просмотр банкетного зала и обсуждение рассадки гостей, которых, к слову, будет просто неисчислимое количество, заняли слишком много времени, по мнению Юнги. Он жутко устал. Мало того, что он совсем мало поспал, поцапался с Хосок-хёном и оказался абсолютно эмоционально истощённым после того, как выложил всю правду Чимину, так ещё и это. С одной стороны омега стыдливо радуется тому, что большую часть обязанностей на себя берёт Хосок: он полностью занимается рассылкой приглашений, дизайном свадьбы, лишь спрашивает у Юнги о предпочтениях в цветах и элементах, но в основном большая часть организационных вопросов лежит на нём. Юнги даже становится немного неловко оттого, что он так грубо говорил с ним перед всем этим. Быть может, это потому что он остыл чуть-чуть, быть может, просто вспылил в тот момент из-за постоянного напряжения, в котором протекают последние недели.        Но сейчас, когда оба омеги чувствуют себя высосанными до дна, Юнги почему-то становится до тошноты стыдно. Он не знает, как должен себя ещё повести и стоит ли попросить у старшего прощения, должен ли хоть что-то сказать.        Чимин, помахав на прощание, ускользнул давно к своей машине и исчез в сумерках приближающейся ночи, Юнги же с Хосоком направляются сейчас к авто старшего, чтобы вернуться домой. Сегодняшний день кажется отвратительной пеленой, мрачной и удушающей. А стыд тому не добавляет удовольствия. Юнги вдруг останавливается, не дойдя до машины нескольких шагов, и Хосок, удивлённо округлив глаза, застывает тоже.        — Хён… — неуверенно начинает омега и видит, как плечи старшего напрягаются от ожидания — что в этот раз: граната эмоций в его сторону или что-то другое? И Мину становится ещё более стыдно. — Прости, что я накричал на тебя. Я не должен был себя так вести. Я…        Лицо Хосока в считанные мгновения становится гораздо мягче. Таким, каким оно бывает обычно — с солнечной улыбкой и морщинками-лучиками в уголках глаз. Юнги — безотвественный и бессовестный. Он совершенно обнаглел по своему же мнению. Хоби-хён, с тех пор, как появился в их доме, стал ухаживать за сопротивляющимся этому омегой. Стал водить его на шоппинг, предлагать вместе что-то поделать, что-то совершенно точно омежье, причитая, что в доме, полном альф, для Юнги не находилось исконно подходящих ему занятий. Если припомнить, то Мину нравилось смотреть, как Хосок красит себе ногти на ногах. Или за тем, как он что-то мастерит. Хоби часто что-то шьёт, но Юнги отказывался от того, чтобы омега сшил что-нибудь ему. Зачем? Есть ведь и обычные магазины, где можно купить вещи. Однако только сейчас доходит, что за своим капризным характером омега попросту игнорировал чужую заботу. Заботу, схожую с переживаниями родителя-омеги о своём чаде. Потому что Юнги в принципе не знает, что это такое, как оно проявляется. Он всегда тянулся больше к Чимину, а не к Хосоку, потому и ведёт себя по-скотски.        Теперь же хочется проглотить комок в глотке. Он становится сентиментальным, когда сильно устаёт.        — Я был груб с тобой, — тихо произносит он, мнёт рукав тёплой куртки. Купленной, к слову, тоже Хосоком.        Хоби ещё мягче улыбается, следит за эмоциями Юнги, за тем, как тот волнуется и ощущает приливами горячую вину.        — Прости, хён.        — Ты нервничаешь, — вдруг спокойно выдаёт тот. — Твоя жизнь перевернулась с ног на голову, я могу понять то, что ты сейчас ощущаешь. И я… совсем не злюсь и не обижаюсь, Юнги-я.        Мин поднимает глаза на Хосока, тот словно тоже мнётся, пока не протягивает руку и не кладёт её на плечо младшего, потирая, словно тот может внезапно его уколоть.        — Я прощаю тебя, Малыш. И ты меня прости, если я со своей ненормальной заботой полез туда, куда не следовало, хорошо? Я правда просто волнуюсь о тебе.        Юнги кивает.        — Мы не спали. Ну, не в том плане… — заикается Юнги, вдруг, как малое дитя стесняясь темы секса, хотя недавно с Тэхёном знатно отжёг.        — Я не буду больше спрашивать и лезть, — прочищает горло Хоби. — Но если захочешь поговорить — выслушаю.        Юнги кивает. Между ними повисает тягучая неловкость, словно папа-омега впервые решил поговорить с подросшим сыном о сексе, но нет удушающей нервозности. Становится чуть проще дышать. Хосок ещё немного сжимает плечо Юнги, прежде чем с лёгкой улыбкой кивнуть в сторону машины.        Они, вымотанные, оказываются побыстрее в салоне, чтобы отправиться домой. На улице всё холоднее, вечерами температура опускается за пределы плюсовой отметки шкалы, так что Хоби включает печку и ждёт какое-то время, чтобы автомобиль прогрелся. Юнги же просто воробьём сидит на пассажирском и, пристегнув ремень, ждёт отправки. Сейчас он почему-то кажется себе… маленьким. Тем, кому ещё многому предстоит учиться, кому нужно познавать не только мир, но и себя, понимая потребности и напряжение психики. И нервничает, потому что юношеский максимализм твердит Юнги, будто тот взрослый и самодостаточный человек.        Хосок выезжает с парковки, в салоне нет музыки, лишь мерно тикающий поворотник. Пробки давно рассосались, и дорога практически свободная, так что оба омеги расслабленно ожидают момента, когда прибудут домой. Выехав на более оживлённый участок движения, Хоби выпрямляется и сосредотачивается, прогоняя сонливость от разморившего их тепла в салоне. Он, как и полагается правилами движения, поворачивает на свою полосу.        Никто не ждёт подобного. Всё было нормально, ничего не предвещало, как говорится. Не так, как в кино, чтобы увидеть в замедленной съёмке, случается данность за милисекунды. Юнги успевает только услышать рёв чужого мотора, всхрип Хоби и скрип, перемежающийся со свистом шин. А после — мешанина из картинок, словно бедного Юнги засунули в калейдоскоп и принялись тот отчаянно крутить. Битое стекло задевает его лицо, Юнги даже вскрикнуть не может от того, как вертится, крутится, будто бы затолканный в бочку, пока пространство не останавливается. Если быть точнее, останавливается машина, перевернувшаяся несколько раз и куда-то врезавшаяся. Юнги слышит лишь писк в ушах.        Он не замечает, как из салона со стоном выскакивает Хосок, как он, что-то крича, выуживает из-за спины пистолет, и улицу оглашает звуками выстрелов, а после воздух снова разрезает рёв шин. Юнги же едва что-то видит, когда хён возвращается в салон и панически на него смотрит — всё лицо старшего в порезах, ссадинах и проступающей крови, рука вывернута как-то неестественно, а тело дрожит.        — Юнги-я… — зовёт его Хосок, а тело, отходящее от шока, пронзает болью. Больнее становится, как только Мин опускает взгляд и видит торчащий из собственного живота осколок лобового стекла.