virtue

      Взгляд перемещается от одного лица к другому. От кресла к небольшому диванчику, усеянному пастельных цветов подушками. Чимин моргает и не двигается, глядя на выражение лица мужа, который, стараясь выглядеть бесстрастным, смотрит в ответ. Нишинойя приподнимает уголок губ, рассматривая прилипшую намертво маску спокойствия супруга, пока не переводит собственное внимание на сидящего в кресле мужчину.        Внутри Чимина клокочет приливами гнев. На саму ситуацию, насквозь пропитавшую всю комнату, — даже мало того — весь особняк целиком, на поведение мужчин рядом с ним, на их недальновидность. Он в который раз убеждается — порой альфы играют в жестокие игры с окружающими их людьми. И он был готов к тому, что Ниши способен затеять партию с возможно фатальным исходом, но Чонгук… Пак ведь просил его, просил не вмешиваться, не приближаться, пока того не потребуют экстренные обстоятельства, пока Чимин в силах контролировать хоть что-то, но даже просьбы омеги не сумели втемяшить в рассудок Ша Нуара и толику здравомыслия. В черепе всё крутится: он не должен был приезжать. Чонгук загнал их обоих в ловушку, из которой может не показаться выхода. И это… страшно.        Ниши с удовольствием рассматривает флегматичное лицо Чона, который, покачивая опустевшим почти стаканом с виски, закидывает ногу на ногу. Его ступня, облачённая в кожаную остроносую туфлю, ведёт мыском, словно очерчивая круг для снятия напряжения с суставов. Чонгук кажется расслабленным, его лицо — само воплощение спокойствия, но Чимин за эти недели после их первой встречи в этой же комнате этого же дома уже прекрасно может осознать (зная, к тому же), насколько много внутри этого альфы бушует гнева. И насколько это, мать вашу, опасно. Вспоминая резню, о которой Ша рассказал ему в отеле Бордо, Чимин осознаёт — если сейчас завяжется потасовка, омега даже не в состоянии выяснить, кто из альф окажется способным одержать первенство.        И если Нишинойю тормозит необходимость в «крыше» Чонгука, его участие в набирающем обороты количестве неприятностей, то Чонгук тормозами не обременён. Ему плевать на Ниши. Он ничего не получит в качестве наказания за секс с Чимином, ему глубоко срать с высокой колокольни на Сайону и её падение. Учитывая жестокость мужчины, который в довольно молодом возрасте перерезал своих сводных братьев, чтобы занять пост главы группировки Калантай, Чимин не смеет даже на секунду засомневаться в нём. Вот только… последствия для него и всех остальных могут быть крайне омрачающими будущее.        — Хатаке-сан, ваш юрист уже работает над документами продажи предприятий? — размеренно спрашивает Чонгук, а Чимин ощущает, как напряжение буквально физически можно начать щупать — лёгкие уколы мурашек струятся по коже под блузкой.        Омега сидит в кресле прямо напротив Чонгука, его супруг расположился на диване, вальяжно развалившись и устроив руку на спинку, Чонгук — закинув ногу на ногу буравит пространство глазами.        — Именно, господин Чон, — голос якудза кажется сладкой патокой, да только та настолько ядовита, что даже запах отравляет рецепторы. — В течение трёх дней все документы будут готовы.        Чонгук кивает, обдав ледяным взглядом Нишинойю. Чимин может почти пощупать струяющуюся по воздушному пространству комнаты ненависть одного альфы к другому. И если Ниши лишь исполнен презрением, то Чонгук — яркой, кроваво-красной ненавистью. Ша ненавидит мужа Чимина, и тот вполне в состоянии понять почему. Во-первых, Чонгук — альфа. Гордый, неприступный и сильный альфа, которому по природе претит подчиняться кому-либо даже понарошку, однако приходится из-за плана Чимина. Ша Нуар вынужден делать вид, будто боится Ниши, будто готов склонить перед ним голову, когда на деле стан его настолько несгибаемый, что останется только сломать — по-настоящему Чон Чонгук не перед кем не склонит головы.        Во-вторых, факт того, что Ниши бьёт Чимина. Пак уже заметил по реакции и по словам Чонгука то, что тот не любит насилие над омегами. Он, по правде, не может сравнить отношение к тому, как издеваться над омегой, являющимся врагом для Чона, но тот ясно дал понять — он никогда не причинит вреда тому человеку, которого называет своим. И пусть неверие Пака сильно и устойчиво из-за жизни, доставшейся омеге, может признать факт того, что Ша раздражает жестокость Нишинойи к партнёру по жизни.        И из этого вытекает в-третьих: Чонгук беснуется и внутренне, и внешне от того, что, по сути, находится в статусе любовника. Это по обыкновению прерогатива омег — быть любовником. Быть тем, с кем получают плотское, грязное удовольствие за спиной у законного супруга, после возвращаясь к тому, кто надел на твой палец кольцо. Альфы — доминанты. Альфы — гордецы. Альфы — короли мира, в котором они живут, им непристало быть кем-то, сравнимым с любовником. С тем, кем в большей вероятности пользуются, нежели что-то чувствуют к нему. И как бы ни тешил себя Чонгук надеждами, как бы ни убеждал своё самолюбие — именно этим Чимин и занимается. Он использует Чонгука ради собственной выгоды.        Потому Ша невероятно бесит то, что для Пака он — любовник. Приходится скрывать происходящее между ними от всего мира и от Ниши — в первых числах. Потому что Ниши — муж омеги, которого Чонгук хочет. Тот, кто официально может стоять рядом, тот, кто имеет на омегу право, тот, от кого в юридическом и физическом плане во многом Пак зависим. Это выносит Чонгуку мозги, не нужно быть медиумом, экстрасенсом или даже психологом, чтобы данный факт понять.        Чон немного раздражённо покачивает ногой, привлекает внимание омеги, отчего случается так, что их взгляды всё же встречаются. Чимин гневно сощуривается, впервые даже при муже позволяя маске безразличия слегка треснуть. Он хочет, чтобы Чонгук видел степень его злости, чтобы осознавал, в какую задницу их загнал и что после ожидает альфу за подобное. Чонгук смотрит в ответ по-кошачьи расслабленно, но с ощутимыми всполохами искр в чёрных зрачках. Он тоже сощуривается, позволяя внешним уголкам глаз оказаться рассечёнными лучиками-морщинками.        — Бог ты мой, — тянет приторным тоном Ниши, — а искры так и сыплются. Да между вами нехилая химия.        Чимин весь напрягается, мышцы становятся деревянными, мозг — судорожно холодным. Пак думает, как выбраться из заварушки этой комнаты так, чтобы все пострадали минимально. Но в планах мужа, кажется, всё совершенно по-другому.        — Ты продаёшь свои предприятия? — спрашивает он ледяным тоном у альфы, привлекая его внимание.        — Душа моя, ты не наполнишь нам бокалы? — бесцеремонно игнорирует вопрос омеги тот, показывая на пустую ёмкость, где только призрачным следом да терпким запахом осталось недавнее присутствие виски.        Чимин понимает — не просьба, приказ. Потому, скрипнув зубами практически неслышно, плавно поднимается с кресла. В отличие от мужчин, он дома ходит только босиком, потому, переступая изящными голыми ступнями по вылизанному прислугой ковру, Пак приближается к небольшому журнальному столику, стоящему как раз между диваном, где расположился Нишинойя, и креслом с сидящим в нём нога на ногу Чонгуком. Чимин прикасается к стеклянной пробке на графине с алкоголем и застывает. Выбор — либо подойти первым, как ему полагается в этом доме, к мужу и сыскать его снисходительный, победный взгляд — потому что по-другому Пак не имеет права в его понимании поступить, либо выказать своё расположение к Чонгуку и налить виски альфе первым. Оба мужчины смотрят на него.        А Чимин шагает по тонкому-тонкому канату, словно леске, грозясь изрезать себе ноги и рухнуть, проигрывая, вниз. Одна ошибка — и скалы мести, ненависти и злобы обрушат на его голову и белые кости свой праведный гнев. Однако Чимин не имеет права проиграть. Он, слыша и ощущая за грудиной бешеное биение сердца, откупоривает графин с тихим стуком стекла о стекло, а после наполняет третий бокал. Не смотрит на мужчин, явно ожидающих его дальнейших шагов. Но единственное, что делает омега, — подхватывает наполненный стакан и возвращается к своему креслу, чтобы забраться на него с ногами и по-звериному глянуть на обоих альф. Пак Чимин не собирается играть в их собственнические игры сегодня. Он слишком сильно устал и чрезмерно зол, чтобы подчиняться, чтобы тешить альфье самолюбие, чтобы быть осмотрительным к своим же поступкам. Чонгук хмыкает и подпирает пальцами скулу, чуть склоняет голову, а Ниши заметно мрачнеет. На его губах злая, нетерпимая улыбка.        — Налейте себе сами, — переводит взгляд с одного на другого омега. — Я вам не портье и я жутко устал после перелёта.        Пак опрокидывает виски в себя и с грохотом опускает ёмкость на подлокотник. Нишинойя буравит его уничтожающим взглядом, но вряд ли позволит себе рядом с Чоном сделать что-то эдакое в сторону омеги. Хотя, Чимин знает, после того, как они останутся наедине, он получит сполна.        — И что же? Ты не хочешь поухаживать за нами?        — Нет. Не хочу. Насколько помню, вам обоим за тридцать, вы давно не дети. А я — устал.        Нишинойя опасно сощуривает веки, Чонгук же старается спрятать усмешку.        — Даже за мужчиной, с которым ты так самозабвенно трахался ради меня? — изгибает муж бровь, вынуждая под кожей Чимина пробежать целое стадо колючих, горьких мурашек. Но омега не подаёт виду, продолжая смотреть за альфой с маской непробиваемости.        — Даже за мужчиной, с которым постоянно самозабвенно трахаюсь в спальне этого дома, ухаживать сегодня нет никакого желания, — улыбается сладко он, спуская ноги на пол с кресла. — Я ведь сказал, что устал. Перелёт, бордель, теперь вот этот спектакль, затеянный вами. Если вам, альфам, очень хочется помериться членами — вперёд. Но, прошу, без меня.        Оба молчат, Чонгук мрачно смотрит в сторону.        — А вы, Чон, — переводит издевательства в сторону Ша Нуара Ниши. — Вам не досадно, что этот омега отказался за вами поухаживать после всего, что было?        Чимин ведёт подушечкой указательного пальца по краю стакана, виски жжётся в пустом желудке. Чонгук вдруг под пристальным взглядом Нишинойи поднимается с места. Ковёр поглощает звук его шагов, когда альфа приближается к столику с графином и повторяет почти все манипуляции омеги, совершённые минутами ранее — откупоривает тару, обхватывает за горлышко и тянет на себя. Приближается к Ниши, который смотрит на Чона чуть снизу — со злостью из-за подобного положения, и наполняет его стакан янтарной жидкостью. После медленно, будто бы по-кошачьи, шагает к Чимину. Звук льющегося виски едва ли может заглушить стук испуганного сердца омеги, когда Ша застывает над ним, наливая алкоголь.        А после Пак, глядя с искрами гнева на альфу, отпивает крупный глоток, при этом не моргая и не разрывая с ним зрительного контакта. Он почти представляет, как, если бы они были одни, Чонгук бы подцепил его подбородок пальцами, растягивая губы в хитрой, почти лисьей улыбке. Альфа и правда улыбается, глядя за тем, как омега продолжает пить, пока в стакане не остаётся половина. Он делает ещё один шаг, чтобы поставить графин, и Пак может уловить крайне недовольное шуршание со стороны мужа, который за развернувшейся картиной наблюдает.        Чонгук вальяжно присаживается на подлокотник антикварного кресла, где устроился Пак, расслабляется, будто им ничего не грозит. Чон вынимает стакан из его вмиг похолодевших пальцев, а Чимин смотрит на мужа. Тот камнем застыл на своём месте, нет больше вальяжности в позе — напряжение, словно перед броском. Ша же отпивает крупный глоток из чужого стакана, нависая над Чимином. И вдруг… в груди становится обжигающе горячо. От того, как укутывает аура Чонгука его почти целиком, как она щитом становится между Ниши и омегой. Если бы… если лишь на крохотную долю секунды предположить, что Чонгук и правда в силах отстоять его перед мучителем…        Что было бы, стань Чимин его омегой? Как бы он себя ощущал? Что бы делал? Чимин бы чувствовал себя защищённым? Он бы вот так мог расслабиться, как сейчас медленно, но верно расслабляется напряжённая спина омеги, а ведь Чонгук всего лишь присел на подлокотник его кресла, нависая над ним, словно лев, находящийся за спиной своей львицы, постоянно незримо её оберегая от всего, пусть и знает, что та может разодрать глотку кому угодно. Чимин судорожно сглатывает, снова глядя на мужа. Тот почти злопыхает, но пока в состоянии сдержать своё бешенство.        — Вы переходите границы, Чон, — опасно понижает тот голос, отчего на губах Чонгука расцветает такая кровожадная и жуткая улыбка, какой Чимин ещё у него в репертуаре не имел возможности узреть прежде.        — Разве? — вкрадчиво проговаривает Ша. — Я всего лишь поухаживал за вами. И вашим уставшим супругом. Разве не того вы желали, господин Хатаке, когда подсылали своего омегу, чтобы тот пробрался ко мне в постель, в штаны и в душу, лишь бы заполучить желаемое вами?        Нишинойя едва заметно бледнеет, на его шее синими змеями вьются вены, виднеющиеся даже через татуировки.        — Разве не вы мне говорили, что я — собачка Сайоны? Вы — глава клана Хатаке, мафии японского происхождения, филиал Сайоны, подчиняющийся Монстру. Пак Чимин — третий её сын. Верхушка преступного и порочного мира нашего города. Он — один из детей Ким Союна, один из тех, кто является кровью и плотью создателей группировки. Он — и есть Сайона, — понижает Чонгук голос настолько, что тот кажется полушёпотом. И Чимин неосознанно вздрагивает — его пугает такое поведение Чона, в чём омега никогда ему не признается. — Я подчиняюсь ему. Не правда ли, что верно? Пак Чимин равно Сайона. Сайона равно Пак Чимин. Логично? Логично. Я поухаживал за ним… ну и за вами тоже, — чувственные губы Чонгука растягиваются в ещё более сумасшедшем оскале, даже лицо Нишинойи вытягивается от насторженности и удивления.        — Чон… — хрипло тянет он, уже собираясь подняться, а Чимин продолжает сидеть, грея виски ладонью, которой удерживает стакан.        — Хатаке-сан, — вторит ему так, что мурашки снова танком прокатываются по линии позвоночника непроизвольно, — так что там с документами? Вы же ради них меня просили приехать в столь поздний час.        В этом звучит откровенная, неприкрытая и незавуалированная угроза. Чонгук имеет в руках много власти, но остальным показывает лишь кусочки. Однако интуицию не обмануть — даже Ниши ощущает, как аура Чона давит на всех, кто находится в этой комнате.        — Что же, раз это всё, тогда прошу меня простить, но должен откланяться, — переводит взгляд на омегу он, и Чимин вдруг протягивает Ша свою порцию алкоголя. Тот выпивает безропотно, будто и правда подчиняется, подстилается и пресмыкается перед омегой, хотя по одному только взгляду можно понять — это не так. — Проводите меня, Хатаке-сан?        Нишинойя, багровея от злости и того, что не получится ничего высказать Чонгуку, встаёт с дивана. Чимин обводит его взглядом — всё ещё не накрыло откатом страха после выходки Чонгука, ещё адреналин от его близкого присутствия теплится в алой крови, бегущей по венам. Чонгук встаёт и, подцепив ладонь Пака, целует в тыльную сторону.        — Соблюдайте границы, — рявкает Нишинойя, хватаясь за тайную кобуру. Но убить Чона тот не может — уж слишком зависит от спесивого засранца.        — Что вы, — посмеивается Ша. — Лишь банальная вежливость, как жаль, что с ней не все знакомы.        Оба альфы, прожигая друг друга глазами, застывают, пока Ниши не шагает в сторону выхода из гостиной первым. Чон, обдав Чимина взглядом, покидает комнату, засунув кисти в карманы дорогих брюк. Чимин, стоит мужчинам покинуть гостиную, вдруг, словно объятый порывом любопытства, шагает к притворённой, но не закрытой до конца двери. Он задерживает дыхание, краем глаза наблюдая за тем, как двое мужчин застывают в фойе, стоя рядом. Как в полумраке пространства особняка Чонгук вдруг со сверкающим взглядом склоняется к Ниши и что-то шепчет Хатаке в ухо, отчего спина мужа сразу же неестественно выпрямляется. Взгляд Ша Нуара снова обращается к двери в гостиную, словно он ощущает, как Чимин за ними наблюдает, и вновь появляется это ощущение — то, что было, когда Чон сидел на подлокотнике его кресла. Что Чонгук всегда незримо его защищает, как лев.        И вдруг Чимина пронзает мыслью — он уже давно понял, где его верное место. Вот там — в тени большого и не менее страшного чем он хищника, льва, готового порвать за него глотку, Чимин понял, но осознать или признать этого пока не в состоянии. Вздрагивает всем телом, заслышав грохот закрывшейся входной двери, а после — гулкие, тяжёлые и почти исходящие гневом шаги. Омега внутренне сжимается — выходка Чонгука может ему многого стоить, как и собственное достаточно провокационное поведение. Он отходит прочь от двери и быстро наливает себе ещё бокал выпивки, старается покрепче стиснуть пальцами стеклянные бока, лишь бы скрыть испуганную дрожь. Какой бы бесчувственной сволочью Пак ни был — он чисто инстинктивно, на животном уровне довольно запуган. Чимин боится своего мужа и правильно делает — Нишинойя безжалостный ублюдок, который избивал его с чёткой периодичностью на протяжении десяти лет, почти калечил, довёл до выкидыша, панических атак, алкоголизма и ещё многого сопутствующего нынешнему состоянию.        Однако, когда альфа толкает дверь гостиной, и Чимин оборачивается к нему, глотая алкоголь, тот молчит. Это… оказывается удивительным, если честно, чтобы Хатаке заткнулся, чтобы он не принялся вымещать на супруге свою злость, скопившиеся внутри эмоции. Чимин ждёт вспышки, ждёт всколыхнувшейся ярости, отчётливо проступающей на скуластом лице альфы. В чёрных глазах Ниши — бешенство, которое тот будто бы старается обуздать впервые на памяти Чимина. Он приближается к омеге и выхватывает недопитое, а сам Чимин снизу поглядывает на мужа и просто ждёт. Ему ничего иного не остаётся ведь.        — Я предупреждал тебя не злоупотреблять, — хрипит от гнева низко, почти рычаще альфа, а Чимин сглатывает.        И не отвечает, в очередной раз своевольничая. Что-то сломилось внутри него после Бордо, что-то яростное после этого хочет вырваться прочь из омеги, заполонить и сжечь кислород в окружающем пространстве, быть может, не только кислород, но ещё людей, вещи, всё, что есть в мире предать огню. Нишинойя же явно хочет сказать что-то ещё, как и сам Пак, из которого так и рвётся яд, способный мужа задеть и спровоцировать. Однако оба по свойственным лишь им самим причинам сегодня ночью сдерживаются.        — Иди спать, Чимин, — гаркает Ниши и, осушив остатки виски из его стакана, отходит к тёмному, едва прикрытому тяжёлыми портьерами окну.        Омега даже удивлённо моргает. Он ожидал взрыва со стороны якудза, его сжигающей ярости из-за дерзости Чонгука, его тяжёлых кулаков на своём теле, а его… просто отправляют спать? Пак хмыкает беззвучно, глядя в широкую спину Ниши, где натянулась светлая ткань дорогой рубашки. Он разворачивается и тихо покидает гостиную, а в разуме лишь вертится один-единственный вопрос: что Чонгук сказал Нишинойе в фойе особняка, что альфа даже не рыпнулся?

***

       Красиво, со вкусом, с роскошью. Только так Ви может описать место, куда сумел пробраться благодаря тому, что судьба попросту благоволит. Кто же знал, что глава Нуаров так любит сраные маскарады? И сопутствует тому, чтобы его гости остались анонимными? Несмотря на верность группировке и владельцу заведения, пара толстых пачек купюр способны решить что угодно, потому Ви, не чураясь ни единого метода, уже стоит внутри роскошного места, засунув кисти в карманы брюк. Он оглядывает витражные затемнённые окна, за которыми сейчас уже холодная ночь осени, граничащая с зимним морозом. Разглядывает большие игровые столы для покера, где каждый может шулеровать как хочет, главное — ставить побольше. Его размеренная походка выдаёт всё, что невозможно скрыть даже сильно стараясь: власть, жадность, авторитет. Омеги оборачиваются на него, альфы завистливо провожают широкие плечи взглядом, сотрудники опасливо озираются, засматриваясь. Ким Тэхён — красивый и богатый мужчина, с огромным влиянием, пусть даже является вторым сыном Сайоны.        Он никогда не желал управлять махиной группировки. Он недостаточно хладен рассудком, Ви и сам знает. Если бы он оказался на месте Намджуна, уже бы давно развалил группировку и дело с концом, а всё из-за собственной импульсивности. Тэхён скорее исполнитель, нежели тот, кто отдаёт приказы. А ещё самомнение альфы безостановочно тешит с самой молодости тот факт, что он по-прежнему остаётся единственным человеком во всей Сайоне, кому Монстр может безоговорочно доверять. И пусть, что в последние годы это находится под сомнением.        На лице — чёрная маска, выполненная на манер кружева. Странный выбор для альфы, однако Ви приходится жертвовать своим привычным амплуа, чтобы хоть немного обмануть судьбу. Он знает, что, скорее всего, Ша доложат о его присутствии, но должен выиграть как можно больше времени. Тэхён поправляет манжеты серебристой, посверкивающей в жёлтом свете заведения рубашки, когда к нему подскакивает сопровождающий.        — Господин, прошу вас, я провожу к нужному столу. Что предпочитаете? — начинает зазывающе и мягко проговаривать хостес. — Могу предложить вам Баккару, рулетку, Омаха холдем, — указывает хостес на столы, показывая их Тэхёну. — Вы уже внесли депозит, ваш номер четырнадцать, потому можете выбрать любой стол и любых соигроков.        — Блэкджек, — тихо, но достаточно, чтобы услышал хостес, произносит Тэхён. Молодой омега растягивает красивые, объятые алым по стилистике казино губы, и жестом просит Ви проследовать за ним к покерному столу.        Все гости сегодня в масках, не удивительно, что они чувствуют себя более спокойно и раскрепощённо, хотя Тэ знает — то лишь иллюзия. Хостес провожает Тэхёна к столу под номером два и предлагает занять место. Дилер уже ждёт альфу — молодой, широкоплечий, со светлыми волосами. Он, как и полагается профессией, выглядит бесстрастно и расслабленно, взгляд светло-зелёных с болотными оттенками глаз спокоен и внимателен.        — Добрый вечер, — подаёт он голос. — Сегодня я ваш крупье. О Гоюн, господин четырнадцать, — льётся голос дилера, перебиваемый пьяным смехом за соседним столом. За этим же сидит ещё три игрока, обдающих Тэхёна сомнительными взглядами. Тэ, в принципе, и не надеялся, что останется неузнанным слишком долго, слава Ви идёт вперед него самого.        — Присоединюсь? Ещё ведь не раздавали, — присаживается на место рядом с Ви высокий мужчина, чьи волосы выкрашены в пепельный блонд, скрывающий проседь в прядках.        Хаолинь — его верная правая рука, Тэхён не мог пойти на дело, не взяв его.        Крупье представляется и ему, только после принимаясь раздавать и раскладывать карты для блэкджека. Ви пристально следит за его действиями, хотя альфу на самом деле мало волнует течение игры или даже ставки. У Тэ денег — куры не клевали, проиграет пару десятков тысяч долларов и плюнет на это. Он ведь не за игрой сюда явился.        Первая партия протекает нормально, альфам подают хорошую выпивку, и Тэ не может не посетовать на тот факт, что Ша Нуар действительно хорош в том, что делает. Казино систематизировано и обустроенно великолепно, почти на уровне с тем, какие Тэхён любил посещать в Орлеане, однако насладиться им до самого конца не удастся. Ви слишком погружен в собственные мысли, чтобы сразу уловить приближение человека. Сотрудники заведения так же носят маски, учитывая тематику вечера, потому один из омег сверкает взглядом карих глаз из-за маски с лисьей мордой. Он вульгарно одет — можно сказать, что раздет даже в большей степени. Работник присаживается к Тэхёну на колени и тут же обвивает его шею нежными тонкими руками. Изящный, смазливый, сладко пахнущий. Всё, как любит Ви. Но нужно ли ему теперь это?        Хочет отвлечь от игры — понимает альфа. Это тактика и политика казино — облапошить игрока, чтобы он сделал неверный ход, увлекшись приятной компанией ёрзающего задом на бёдрах омеги. Но Тэхён не просто похабен, а лишь в моменты, когда это является уместным. Омега же хихикает, поглаживая волны тёмных волос на затылке Ви, ласкает кончик уха, пока альфа медленно переводит взгляд от покерной раскладки середины партии на его заострённый подбородок.        — Господин наверняка захочет узнать, что на четвёртом этаже здания есть вип-комнаты, — тянет голосом вязким, будто мёд, он на ухо Тэхёна, ещё раз призывно двигая задом на его коленях. — Как только партия закончится, быть может, захочет и посмотреть одну из них?        Тэ хочется закатить глаза. Он знал много омег, он их не просто знал, а раскладывал в разных позах. Скучает ли Тэ по сексу с ними? Скучает ли по борделям, в которых был частым гостем прежде? Отчасти. Конечно, разгульный образ жизни Ви ещё как по душе, однако в голове сиюминутно всплывает обещание, данное жениху — Тэхён больше не посещает заведения для увеселения и удовлетворения похоти, а взамен омега целиком ему принадлежит. И тут дело даже не в кодексе, чёрт возьми, Тэ мог бы запросто нарушить обещание, мог бы наплевать — они всё равно ещё не женаты, и Юнги может даже не понять, что Тэхён сходил налево. Однако что-то твёрдое и горячее останавливает альфу от того, чтобы дать проститутке понять — он желает продолжения диалога наедине.        Чувства то или же ответственность перед человеком, с которым Тэхён и правда хочет построить семью — неясно, но что-то терпкое хватает за лёгкие, тормозя прежде желаемое присутствие рядом с ним красивого юного создания. Он не хочет шлюху. Не хочет с того момента, как провёл почти целую ночь рядом с тем, кого считал братом. С мгновения, как впервые услышал его задавленный стон, узрел выражение на молодом лице — выражение чистого удовольствия, прежде незнакомого, но оказавшегося лучше всяких фантазий. Тэхён хочет Юнги. И исполнит обещание, данное в темноте застеклённой веранды, после которого получил поцелуи, несравнимые с теми, какие испытал прежде.        — Так что, господин? — заискивающе шепчет омега на коленях, пока Тэ кидает нужную карту на стол и считает очки.        А после поворачивается, протягивая руку к боку шлюхи, сидящей на нём. Майка полностью оголяет спину и крепится лишь на шее и пояснице, Тэ проводит кончиками пальцев по голой коже, отчего в глазах омеги вспыхивает похоть, нужная для того, чтобы заманить богатого альфу в койку и фальшиво стонать, пока член будет таранить его задницу. Тэхён ловит этот взгляд, его тёмные глаза вспыхивают, а губы в форме сердца растягиваются в хитрую, томную ухмылку. И вдруг, склонившись к маленькому уху, шепчет:        — Слезь по-хорошему, пока я не выпотрошил тебя голыми руками, — омега тут же напрягается, округляет глаза и стискивает губы, бледнея.        — Я сделал что-то не так? — хрипло спрашивает проститутка, пока все присутствующие за столом наблюдают за хищным выражением лица Тэхёна. — Или просто господин любит жёстко?        — Господин почти женат, так что съеби вместе со своей костлявой задницей, пока всё же ты не выбесил меня и твои кишки не заляпали карты на столе, — с прежним выражением и лёгкой полу-улыбкой молвит Тэхён, взгляд его — холоден, словно ледник, пусть лицо остаётся спокойным, а губы растянуты в улыбке.        Омега, уже бледнее бумаги, торопливо сползает с колен и старается ретироваться куда подальше от гнева Тэхёна. И альфа знает, что оба его соседа прекрасно слышали его слова. Он хищно озирается и выуживает портсигар, откуда вытаскивает палочку никотина. Портье бесстрастно за ним следит, а хостес лишь подставляет Тэ пепельницу, услужливо следя за всякими нуждами клиентов.        Табачный дым тянется к потолку, игра становится всё напряженнее, а Хаолинь лишь единожды бросает на Тэхёна взгляд, граничащий с предупреждением — они почти готовы. Здесь много влиятельных людей их города, и каково же будет адовое месиво после совершения задуманного… сладкий привкус ожидания начинает слегка горчить у самого горла, когда Тэ втягивает дым в очередной раз и сбрасывает пепел. Он уже закатал рукава серебристой рубашки, чуть расслабил воротник, увлекшись ненадолго партией.        — Ну, вот. Всё и готово, а мы не успели доиграть, — вдруг кладёт на стол Хаолинь свои карты, мечет острый, многозначительный взгляд на Ви, а тот посмеивается.        — Вы пасуете, господин? — спрашивает дилер, а Тэхён швыряет свои карты и плавным движением поднимается на ноги.        Сюда было легко проникнуть, Ша Нуар слишком самоуверен, на том и оступился. Тэ выуживает из кобуры пистолет; несколько пуль тут же вонзаются в грудь дилера, орошая белоснежную ткань кровавыми пятнами, будто цветами ликориса. Хаолинь по-звериному улыбается, когда слышит нарастающую трель выстрелов тех членов Сайоны, которые проникли в казино под видом клиентов.        Некоторые гости, попавшиеся под горячую руку первыми, падают замертво, слышатся раскаты ответной дроби, когда секьюрити влетают в помещение игрового зала, но снаружи — из пределов за влиянием Нуаров, — поступает подмога. Тэхён спокоен и собран, ему не впервой оказываться в заварушке, он знает силу и свои возможности, потому с лёгкостью, не выпуская фильтра сигареты, зажатой в зубах, расстреливает ещё одну непутёвую жертву обстоятельств.        Члены его группировки, чьи лица сокрыты балаклавами, влетают в здание, превращая фешенебельное заведение в простое место бойни. Тэ почти оглушает залпами выстрелов, он будто замер в эпицентре хаоса недвижимым столпом. Сознание прочищается, когда пули пролетают мимо него. Некоторые гости и сотрудники пытаются с криками спастись, но окна бронированы — стекло не разбить, и казино Нуаров становится их гробницей. Тэ переступает тело омеги, ещё совсем недавно зазывающего его в комнату наверху, чтобы переспать, а теперь лежит и издаёт последние вдохи-выдохи с простреленным животом. Старается зажать рану пальцами, испачканными кровью, словно бархатными перчатками, но взгляд становится всё более расфокусированным, а дыхание — неглубоким. Тэ приканчивает одного секьюрити, замешкавшегося и опрометчиво повернувшегося к нему спиной, и тело тяжёлого альфы в чёрной униформе падает прямо на умирающего омегу. Тот жалобно поднимает слезящийся и блуждающий взгляд на Тэхёна, а Ви с абсолютно нечитаемым выражением делает последнюю затяжку, прежде чем бросить окурок прямо рядом с чужим неестественно бледным лицом. И, переступив очередные окровавленные трупы, без страха и нервных движений направляется к выходу, пока его люди поражают, словно смертельная болезнь, все этажи чужого казино, убивая всех и каждого, кто здесь находится. Сайона не прощает ошибок, и Ви тоже. Они вздумали покуситься на их семью и поплатятся за это.        Он наслаждается ночным воздухом, уже стоя снаружи, когда Хаолинь становится рядом. Пепельные волосы растрёпаны, кое-где одежда продырявлена, испачкана алым светлая ткань рубашки. Альфа пальцами с красными разводами, пахнущими порохом, подаёт Тэхёну сигарету, пока Ви наблюдает за тем, как тело убитого пленного Нуара, ранее захваченного старшим братом, несут к порогу казино. Это — не просто предупреждение и весточка, как было, когда предателя поймали, а Нуары его убили, чтобы не слили данные. Тэхён много думал над тем, что же они пытались скрыть? Зачем убивать посыльного, который носит детективу данные о Хатаке, а после так опрометчиво оставлять знак того, кому принадлежит данное решение. Почему Нуары заявили в открытую о борьбе с Сайоной, прежде не вступавшие в конфликты? Тэ нахмуривается, когда его прошибает догадкой, что здесь есть нечто несостыкующееся. Что-то, что пытаются скрыть, возможно, отвести внимание. Он сильнее сводит брови к переносице, но не может пока поймать догадку за хвост. Однако вопрос остаётся выжженным на подкорке: что или кого Ша Нуар пытается сокрыть от взгляда Сайоны?..        Он принимает сигарету из рук Хаолиня и позволяет себе прикурить, когда ощущает вибрацию смартфона в своём кармане. Слишком уж легко всё вышло, даже как-то вызывает сомнения, однако мысли и о Сайоне, и о Нуарах, и о деле мигом вылетают из головы, когда альфа видит высвечивающееся сообщение от Юнги. Малыш: Где ты? Малыш: Не говори мне, что ты снова в борделе. Предатель.        Тэ изгибает бровь и усмехается. Не обращая внимания на стоящего рядом Хаолиня, альфа нажимает на значок фейстайма, чтобы позвонить жениху по видео. Спустя несколько секунд в экране показывается сонная и крайне недовольная мордашка омеги. Он лежит, а каштановые волосы оказываются разбросаны по чёрной наволочке. Стоп… чёрной?        — Почему ты в моей спальне, Юнги? — тихо спрашивает альфа, а сам ощущает эту звериную, нестерпимую дрожь внутри. Дрожь эмоций, обычно так не проявляющихся в отношении омег, дрожь чёртовой нужды.        — Я хотел пожелать спокойной ночи, но тебя дома не оказалось, — холодно проговаривает Юнги, дуясь на жениха. — Где ты, Тэ?        Тэ. Вот так запросто, уже даже не хён, привычно прежде ласкающе слух, уже не оскорбительно, а так, словно они действительно друг другу принадлежат. В грудной клетке всё нетерпеливо чешется от голоса Юнги, дыхание мимолётно и заметно только лишь для него одного сбивается, когда Мин фыркает, рассматривая, как альфа затягивается сигаретой.        — Скоро буду в той же постели, что и ты, — усмехается он, выкидывая половину сигареты. — И только попробуй оттуда улизнуть.        — Ты же сказал, что не тронешь меня до свадьбы, — самодовольно прищурившись, выдаёт тот.        — Не трону. Но ты должен быть в моей постели, Юнги. Хочу наслаждаться видом тебя на своих простынях до рассвета. Потом уже закину на уроки, — издевается альфа, и Малыш, цокнув, сбрасывает звонок.        Так странно осознавать, что Тэ хочет человека, который ещё даже школу не закончил. Это до сих пор для Ви дико, однако стоит Юнги замаячить рядом, как башню срывает основательно. Он бы и правда хотел, чтобы светлокожий омега распластанный лежал в его постели и смотрел прямо в глаза. Хочет, чтобы Мин вздрагивал, когда Тэ бы утыкался носом и губами в его изгиб шеи. Юнги — его сводный брат. Его жених. И даже если мысль обо всём, что между ними происходит, по-прежнему претит, то всё равно этому ощущению не отогнать боли от каждого удара сердца — тяжёлого, будто бы обречённого — за рёбрами Тэхёна. И его вроде бы раздражает это ощущение беспомощности перед Юнги, какой на деле по идее не существует, однако от этой болезненности становится донельзя сладко и горячо, как от самого приятного яда в мире. Тэ, кажется, готов медленно умирать, если травить его будет Мин своим присутствием.        Правда, есть ещё кое-что, что нужно сделать.        — Вы поймали его? — выдыхает Ким, пряча в карман телефон. Хаолинь усмехается, выбрасывая бычок.        — Обижаешь. Уже в машине, в багажнике.        — Осмотрели? — буравит Ви взглядом помощника.        — Ага. Оружие отобрали, по рукам-ногам сковали, ничего не должно выйти за рамки.        — Хочу, чтобы ты достал мне любое сведение о Ша Нуаре. Знаю, ты можешь, — хрипит Тэ, а мысли его движутся только в сторону родного особняка. — Знаю, что любишь мучить омег. Особенно таких смазливых, с акцентом, как этот.        Хаолинь хрустит шеей, после пальцами, прежде чем бешено улыбнуться.

***

       Чимин всё ещё в бешенстве. Злость его расплывается перед сознанием красной пеленой, когда он поднимается на второй этаж и движется к комнате Джейна. Ну, если быть точнее, к соседней от его комнаты. Толкает дверь тёмного помещения с задёрнутыми шторами, создающими интимный полумрак даже при свете дня, нахмуривается и приподнимает от эмоций верхнюю губу, тем самым выдавая всю степень негодования. Однако теряется, стоит сильным рукам обхватить его вжать в дверь, тем самым её захлопывая.        — Блять! — шипит Чимин, упирается ладонями в чужие сильные плечи, но даже так, когда не получается толком разглядеть чужое лицо в полумраке, знает, кто именно к нему прикасается.        Запах его терпкого, тяжёлого парфюма, щекотные прикосновения осветлённых волос и низкий смех, словно издевающийся над омегой. Чонгук вжимает его телом в створку, и Чимину уже почти нечем дышать от столь активной близости.        — Отпусти, — грозно и опасно понижает омега голос, втыкая в бок Ша Нуара дуло пистолета, который в последнее время предпочитает носить в скрытной кобуре на внутренней стороне жакетов и пиджаков. Чонгук устало выдыхает, но всё же отступает, даже если это десять сантиметров личного для Пака пространства.        — Господи, Чимин, ты серьёзно был намерен меня пристрелить? — изгибает бровь Ша, опираясь на дверь одной рукой.        Пак злобно его толкает в плечо и проходит дальше — к окну, чтобы распахнуть его и втянуть морозный запах всеми лёгкими, словно в попытке успокоиться.        — Чимин.        — Ты чем думал, приезжая в особняк? — шипит омега, смежив веки. Пусть и прошли целые сутки с того момента, но он всё ещё не в состоянии успокоиться. Да, им повезло в этот раз, но следующая ловушка Ниши может плохо закончиться для обоих. — Ты знал, что он хочет с нами поиграть, но всё равно приехал и подставил меня. Ещё и вёл себя… как козёл.        Чонгук усмехается и стоит за его спиной, слышно только шебуршение его одежды и едва различимое в тишине дыхание.        — И сейчас припёрся в бордель, подставляя меня. Эти заведения только формально принадлежат мне, Монстр может узнать всё, что ему нужно. Ты неосмотрителен и тороплив, Чонгук…        Чимин не ожидает, что сзади его крепко обхватят за пояс и прижмут к сильной груди. Хочется доказывать себе и всему миру, что для омеги это ничерта не значит, но сердце трепыхается — полуживое, истекающее уже десять лет кровью и гнилью из незаживающих ран, — уши покалывает от прикоснувшегося к макушке чужого дыхания, а мурашки в месте их контакта искрят обжигающими укусами. Чонгук проводит ладонью по животу Чимина и вдруг опирается подбородком на его плечо.        — Я знал, конечно, что будет, но не приедь я, могло быть хуже.        — Что может быть хуже спектакля, который ты устроил у меня дома и впутал меня туда же? — вдыхает утомлённо Пак, сжимая двумя пальцами переносицу. — Я знаю, что ты тороплив, я знаю, что хочешь начать открытое противостояние, но…        — Что но? Что но, Чимин? Неужели ты и правда хочешь быть в ловушке и в руках братьев и этого ублюдка до самого конца плана? — начинает сердиться не менее вспыльчивый Чон, он стискивает пуловер омеги в районе солнечного сплетения пальцами так, что пуговица почти выскакивает из петельки. Пак раздражённо поджимает губы. Он снова меняет одного собственника на другого. И это убивает.        — И что ты мне предлагаешь? Развязать войну между гангстерами Сеула? Чтобы погибла целая туча людей? — Чимин резко изворачивается в руках альфы и оказывается к нему лицом. Застывает на тёмных глазах, сейчас похожих больше на грозовые тучи. Чонгук сильно злится.        — Знаешь, каждый раз, когда ты уходишь от меня к этому выблядку, — понижает опасно голос Чон, — я гадаю: убьёт тебя он сегодня или ты всё же проснёшься с минимальным вредом. Я гадаю, прикасается ли он к тебе, издевается ли над тобой, давит ли на тебя морально. И мои руки уже просто невъебически чешутся на тему того, чтобы отрезать к херам сперва его чёртов член, а после оторвать ему голову.        Чимин вздрагивает, глядя в подбородок Чона. Душа вздрагивает, прежде спрятавшаяся между лёгкими и сердцем, она выглядывает, прислушиваясь к его словам.        — Я не хочу возвращаться к нему так же, как ты не хочешь отпускать, — терпеливо произносит омега, протягивая ладони и устраивая их на груди Ша Нуара. — Но ты сам прекрасно знаешь, чего на самом деле я желаю, Чонгук. Уничтожить их, — вкрадчиво произносит он, — испепелить, заставить сожалеть, заставить осознать сотворённое их руками. Я хочу, чтобы они страдали, чтобы их жизнь медленно разваливалась на части, и они ничего не могли с этим сделать. Я хочу эгоистично знать, что их мучения доставлены мной единолично, что я — автор этого творения. Я хочу мести, понимаешь? И единственный, кого я не позволю тронуть, — это Юнги. Он не должен пострадать. По крайней мере слишком сильно, мелкий должен жить дальше вдали от всего этого ублюдского мира.        Желваки Чонгука ходят ходуном, когда он сверху смотрит на Чимина, расслабившегося в кольце его рук.        — Ты любишь его? — склоняет голову альфа. Чимин же усмехается.        — Ещё бы я умел любить, Ша Нуар, — хрипит Пак, сощуривая глаза-полумесяцы. — Лишь вижу в нём более юную версию себя, ещё не сломленную, — Чимин сглатывает от подобной откровенности, — вижу, что он ещё не потерян, не сожран этим глупым кровавым миром.        Чонгук прикасается к щеке Чимина, и тот видит на дне его зрачков назревший вопрос. И омега его боится. Потому что если Чон спросит о его чувствах, то отвертеться не выйдет. Когда они только повстречались, альфа сказал, что ему нужно не просто спать с Чимином, Чонгук ждёт того, что Пак будет принадлежать ему душою, что будет любить Чонгука. Но Чимин слишком циничен и опаслив — он не хочет ни к кому привязываться. Потому что может ошибиться, и тогда настанет миг, когда придётся продумывать план по уничтожению уже не братьев и мужа, а Ша Нуара. Потому признание в чувствах, даже в простой симпатии, для Пака может стать казнью и началом конца. Он отстраняется, опускает глаза, а Чон, считав эмоции и движения, горько усмехается.        — Знаешь, без открытого противостояния не обойтись, — хмыкает Чонгук вытаскивает сигарету и подаёт Чимину, прикурив, с собой повторяет цепочку действий, пока омега затягивается и вопросительно поднимает бровь. — Моё казино сожгли. Перед этим устроили перестрелку на вечере-маскараде. Погибло много влиятельных людей, и теперь кто-то должен ответить за их смерть.        Глаза Чимина расширяются, дыхание сбивается, а ноздри трепещут от волнения.        — Тебе не о чем беспокоиться.        — Ты виноват в этом, — шипит Пак, выбрасывая недокуренную сигарету в окно. — Мои братья открыли на тебя охоту, Чонгук, я узнаю подчерк Ви. Он — будто адская гончая, которая находит след и намертво вцепляется в добычу. Они с Монстром найдут и уничтожат Нуаров.        — Пусть попробуют, — дико улыбается Чонгук, вдруг обхватывая Чимина за шею сзади и склоняясь к омеге.        — Ты только этого и ждёшь, — шепчет тот. — Ты не ошибаешься, у тебя ведь просчитан каждый шаг…        — Исполняй свои задумки, Чимин, — ласково тянет альфа, поглаживая большим пальцем щёку Пака. — Мсти братьям, уничтожай жизнь мужа, а я буду таранить их с другой стороны. Пусть отвлекаются на мои атаки, пока ты будешь вершить своё правосудие. Ведь изначально был таковым наш план.        Чимин гневно сжимает губы, сощуривается, словно хищник, готовый к броску.        — А если они найдут и убьют тебя, что я должен буду делать, а? — голос Чимина срывается, он замолкает и резко, испуганно затыкает свой рот ладонью. Взгляд Чона вспыхивает.        И как бы хотелось, чтобы альфа всё списал на то, что без помощи Нуаров у Пака ничего не выйдет, однако фраза настолько провокационная и двусмысленная, что Чонгук может разгуляться и выбрать то значение, которое больше ему нравится. Омега буквально может прочесть в его глазах: «Чёрт возьми, ты всё-таки что-то ко мне чувствуешь», но Чимин отводит взгляд.        Чону нужны секунды, чтобы вернуть себе внимание. Он, подхватив омегу под бёдрами, вынуждает обвить свой пояс ногами, а сам вжимает в стену рядом с окном. Его губы горячие, и Чимин не способен не ответить — целует с секундной заминкой, тут же жмурится, ощущая на теле чужие горячие ладони. И вновь в голове дурацкие мысли и предположения, как тогда, когда Чонгук нависал над ним тучей силы и власти. И снова глупая-глупая надежда пробуждается, выпуская в свет остатки наивности десятилетней давности. Чимин уже не может быть чьим-то омегой, потому что никому до конца не доверяет, но Чонгук давит на все болезненные точки, чтобы добиться того, чего возжелал. И в данном случае это — Пак Чимин, броня которого начинает покрываться сеткой мелких трещин всё сильнее.        Он целует, позволяя Чонгуку запускать язык в рот, позволяя кусать нижнюю полную губу и крепко стискивать тонкую талию. Пальцы Чона скользят за край пуловера и прикасаются к обнажённой коже, отчего Чимин выгибается в пояснице — прикосновения достаточно, чтобы он снова вспомнил о том, как с Ша ему хорошо, как Пак, чёрт бы побрал, ощущает себя омегой. Любимым, нужным, которого хотят ласкать и целовать, дарить удовольствие, оргазм, лететь чёртовы семнадцать часов, чтобы встретиться, и идти наперекор всякому, желая приблизиться. Чимин шумно вздыхает, обвивая шею Чонгука руками и позволяя глубже утягивать себя в поцелуй. Слюна смешивается меж собой, губы искусаны, зубы почти сталкиваются с зубами от их увлечённости. Он… он, кажется, становится слаб из-за Чонгука, и с одной стороны ничего лучше Чимин не ощущал, а с другой — более опасной для омеги ситуации не придумаешь.        Ша отвлекается, слизывает след поцелуя с припухших губ и шумно дышит в переносицу омеги, прежде чем поцеловать между бровей.        — У нас не было ещё ни одного свидания, mon chaton, — хмыкает альфа, всё ещё держа Чимина на весу.        — Какое к чёрту свидание? Опасно даже пересекаться, — цокает тот, вызывая смешки у Чонгука.        — Вот такое. Обыкновенное свидание. Знаешь, как у простых людей, как у влюблённых парочек. Похода в кино, быть может.        Чимин со скепсисом глядит на него, не отпуская, невольно начинает поглаживать заднюю сторону шеи альфы и вздрагивает. Приятно прикасаться к мужчине, который наслаждается его лаской, а не мучениями.        — Полетели со мной в Иокогаму, — шепчет альфа, оставляя влажный поцелуй на губах омеги.        — Рехнулся? — вспыхивает Пак. — Нас прикончат из-за тебя. Я замужний омега, Чонгук. Я не могу просто сорваться и улететь с тобой в чёртову Японию.        Ша рассматривает его и явно хочет что-то колкое и попрекательное сказать, но сдерживается.        — Лететь два часа. Никаких билетов, никаких паспортов — самолёт мой. Мы проведём там всего часов восемь, обещаю вернуть тебя домой до полуночи, — с лёгкой нотой недовольства проговривает Чон. — Свидание, Чимин. Только наше. Прошу тебя.        — То есть, секса со мной тебе мало? — изгибает бровь омега, но внутренности подрагивают от предложения.        — Мне тебя всего целиком всегда будет мало. Секс — ничто по сравнению с тем, что я от тебя желаю на деле.        — И чего же? Любви? Мы уже…        — Не заглядывай так далеко, mon chaton, — усмехается альфа и целует Чимина в губы. — Полетели, — шепчет он прямо в рот перед тем, как обхватить его язык.        Чимин не выдерживает, отрывается и сомнительно смотрит на Чонгука. А тот — испытывающе в ответ. Если Пак сейчас согласится полететь с Ша Нуаром в Японию, посреди рабочего дня, когда Ниши способен заявиться в бордель… может создать проблемы. И ещё большие проблемы способно создать то, насколько ярким будет зелёный свет для Чонгука, если Пак согласится сейчас. Это уже не просто потрахаться без обязательств. Это… нечто более страшное и незнакомое Чимину. Однако он, глядя на Чона исподлобья, медленно и опасливо кивает.

***

       Уже через два с лишним часа Чимин сидит на заднем сиденье машины, арендованной Чонгуком, и рассматривает улицы, по которым их везут в японском городе Иокогама. Они заперли кабинет Чимина, отдав приказ администратору ни в коем случае не беспокоить начальство, вышли через один из тайных ходов борделя, известных лишь Чимину и Джейну. И Паку по-прежнему страшно. Страшно, что Нишинойя обо всём узнает, что Монстру доложат о странном поведении младшего братца, страшно оттого, что повлечёт за собой этот поступок в отношениях между ним и Чоном, что это может стать своеобразным для него сигналом. Однако всё равно сидит в деланно расслабленной позе рядом с альфой и вздрагивает только от того, как тот наглым движением переплетает их пальцы, а губы Нуара растягиваются в ухмылке.        Машина останавливается возле огромного здания необычной формы с надписью у входа «InterContinental Yokohama Grand Hotel», и Пак сглатывает скопившуюся под языком слюну. Чонгук же выглядит по-слоновьи спокойным, даже… довольным. Отчего омега немного раздражается.        Стоит им покинуть салон, как слышится диалект японского, в котором Пак не понимает ни слова — уж явно не полгиглот в отличие от Хосока. Однако Чонгук лишь быстро прикасается к его пояснице, вынуждая двинуться в сторону входа в отель. Так странно сорваться с работы, опасливо оглядываясь умчаться в другую страну с любовником, чтобы сходить на свидание. Чимин и сам вздрагивает от этой мысли — Чонгук его любовник. Мужчина, с которым Пак получает удовольствие, которому позволяет помогать себе, которому даёт лживую (а лживую ли?) надежду на чувства и взаимность. Чон ни разу не признавался в чувствах, ведь Чимин попросту бы отринул его признание, однако теперь почему-то его эмоции болезненными уколами вонзаются под кожу. Чонгук… то ли играет с Чимином, то ли правда влюблён. Но узнать это удастся, только если получится влезть в чужую голову путём трипанации.        Омега позволяет ему открыть дверь в номер, когда они поднимаются на лифте к нужному этажу. Позволяет снять с плеч своих жакет и приобнять, оставляя лёгкое касание губ на ухе. Это и есть их свидание? Секс, только в другой стране? Пак уже было открывает рот, как замечает на большой кровати два комплекта одежды. И не то чтобы слишком странных, просто… обычных? Никакой вычурности — лишь две пары синих джинсов, толстовки, кепка и солнцезащитные очки. Он скептически всё это оглядывает и лишь после оборачивается на Чона, который уже скинул пиджак и до середины расстегнул рубашку, показывая смуглую кожу на груди. Чонгук вдруг ныряет рукой в карман брюк и машет перед Чимином вынутым оттуда ярко-жёлтым прямоугольником бумаги брошюры.        — Мы идём в кино, mon chaton, — посмеивается он, сощурившись.        — Я ни грамма не понимаю на японском, — потерянно произносит Пак.        — Это английский фильм с субтитрами. Тебе не нужно понимать японский, — жмёт плечом альфа, прежде чем окончательно стащить с плеч рубашку.        Пак сглатывает и… отворачивается, чтобы начать раздеваться. Чёртов Ша Нуар.

***

       Кинотеатр Эон встречает их толпой людей, в числе которых омеги-школьники в белых рубашках и с красными бантами на шеях, гогочущие студенты и обычные взрослые. Чимин и правда ничего не понимает, однако следует за Чоном, нацепив сильнее очки на переносицу. Альфа же хватает его за руку, переплетая пальцы, лишь бы Пак не потерялся в огромном пространстве кинотеатра, а после тянет к кассовой стойке.        — Два билета, пожалуйста, — тянет на английском мурчаще Чонгук, сокрывшись за стёклами чёрного цвета, — на «Падение империи».        Чонгук выбирает места, пока омега глазеет на большие афиши, провожает взглядом бредущих и спешащих на свои сеансы людей, а ещё втягивает запах попкорна всем телом, масла и карамели, которыми его приправляют. Когда Чимин просто развлекался в последний раз? Когда ходил в кино, чтобы посмеяться или поплакать, чтобы хорошо провести время? Лет… десять назад, а то и больше. До того, как узнал, к какому на самом деле миру принадлежит. В тот миг розовые очки разбились и уже было не до обыденных дел юного омеги. Никто больше не звал его в кино, мужу было некогда, братьям тоже, а друзей у Пака после свадьбы не осталось от слова совсем. Единственное, чем занят Пак последние годы — бордели, вечное бодание с братьями, ненависть к альфе, который числится ему супругом. Больницы, чтобы подкупить врачей и подтвердить — просто не получилось зачать ребёнка, дело не в экстренной контрацепции, которую Чимин отчаянно глотает, не желая оставлять следов от противозачаточных, если муж силком заставит его сдать анализы при нём. Алкоголь до беспамятства, дурацкие приёмы. И всё по кругу.        Чимин давно не живёт для себя. Чимин давно не живёт, просто существует бессердечной субстанцией негатива и табачного дыма. И теперь от этого становится до белых кругов перед глазами больно, пока омега смотрит на влюблённую парочку, не слыша, что Чонгук уже закончил покупать билеты. Альфа благородно не выдёргивает его из мыслей, пока тянет к стойке с попкорном и после ведёт в зал, а в себя омега уже приходит, когда начинаются начальные титры фильма.        Он не слышит ни речи актёров, ни переговоров зрителей, ни покашливаний или шуршания Чонгука рядом. Он просто анализирует, даже сейчас не в состоянии просто наслаждаться моментом. Всё, чем Пак жил последний год — месть близким людям. Тем, кто должны быть для него близкими. Враньё, алкоголь, сигареты, враньё, кровь, слёзы, боль, тошнота. Жизнь Пака — отвратительна. И его настроение летит в бездну, однако Чон, сидящий рядом, вдруг прикосновением пальцев к костяшкам Пака, выдёргивает его из омута.        Всё начало меняться с тех пор, как в его жизни появился этот пройдоха. Хитрый, жестокий, ищущий себе выгоды альфа, который нагло заявляет, что Чимин принадлежит ему. Из-за него Чимин познал удовольствие как омега, из-за него о многом начинает задумываться, из-за него вспомнил, насколько дерьмово его существование. Чонгук отвлекается от фильма и глядит на Пака, отставляя ведёрко с попкорном. Казалось бы — ничего примечательного. Японский кинозал в Иокогаме, двое в кепках, странные и скрывающиеся. Обыденный, непривычный для него Ша Нуар, желающий свидания с омегой. И в сердце больно простреливает.        Чимин мог бы быть счастлив, если бы его братьям было дело до него. Мог бы быть счастлив, если бы его муж был таким, как Чон — хитрым, но верным, требовательным, но покровительствующим. Жёстким, но тем, кто любит выбранного им человека, а не ищет выгоду и удовлетворения своим наклонностям. Чимин мог бы быть отцом раньше, мог бы родить ребёнка, но теперь этот шанс утратил.        Слёзы комом встают в глотке, когда омега сам — первый — тянется к Чону и целует его. Чувственно, чтобы это осталось в тишине и темноте кинозала, куда они, скорее всего не вернутся. Чонгук опешивает лишь первые секунды, а после с выдохом отвечает на поцелуй. Касается откровенно и горячо, обхватывает омегу за шею и за пальцы, стискивая ладонь. Никто не смотрит из них больше фильм, не обращают внимания на то, как на них шикают и косятся соседи по ряду. Чимин отдаёт сейчас больше Чонгуку, чем обычно позволяет себе, приоткрывает чуть шире створку стальных ворот внутреннего мира и вцепляется в альфу, словно по-дурацки, наивно надеется, будто он его спасёт. Но омега ведь может забыть лишь на этот час, оставшийся до конца фильма, представить, будто он просто Чимин, его всего лишь позвали на свидание, которых у омеги и не было почти до замужества, просто целуется с симпатичным, ухаживающим за ним альфой в темноте зала кинотеатра, мешая всем вокруг.        И он забывает. Опрометчиво отпускает поводок, отдавая его Чонгуку, на что тот улыбается прямо в поцелуй.

***

       Джин смотрит пристально, почти не мигая. Он всё ещё стоит у двери в кабинет Монстра, а веки его стремительно краснеют от недавно пролитых слёз. Намджун же сидит, опершись локтями о подлокотники рабочего кресла и сцепив пальцы в замок на груди. Квадратные очки ловят отблески настольного освещения, пока альфа едва заметно покручивается в кресле.        — Я хочу уволиться, — произносит омега, стискивая пальцы висящих вдоль тела рук.        Он знал, что произойдёт, он чувствовал. Стоило опрометчиво появиться в провокационном, раскрывающим правду облике перед людьми Монстра, как слухи разнеслись по всей группировке со скоростью света. И уже сегодня Сокджин наткнулся на шепотки и насмешливые взгляды. От кого-то они были заинтересованными, от других — сомнительными и скептичными. Но Джин кожей ощущает — вся Сайона знает, кто он такой. Потому… лучше ему уйти. Да и по взгляду Намджуна понятно, о чём он всё-таки хочет поговорить. Джин поступил опрометчиво и глупо, позволив себе наглую вольность в отношении собственного босса.        Он ведь прекрасно осознавал, что Намджун — женатый мужчина, что ему плевать на влюблённость какого-то дефектного омеги, дома ждёт муж, дела. Сокджин — блошка перед величием Намджуна, ему не стоит больше мозолить альфе глаза. Быть может, когда он покинет группировку, перестанет быть частью этой жизни, то станет легче дышать? Быть может, он сумеет позабыть Монстра, если не станет точек соприкосновения между ними?        Это становится невыносимым. Джину всё время больно. Он должен снова проживать университетский ужас раскрытия вторичного пола, шок и брезгливость других сотрудников, которые оглядывают его то ли с осуждением, то ли с насмешками. Джину больно от того, что он не такой, каким бы хотел быть. А ещё ему больно из-за Намджуна. Он ведь правда любит его, уже столько лет сгорает в этих чувствах, что ни с кем не получилось завести отношений. Он пытался, правда, но всегда в каждом альфе искал сходства с первой и единственной любовью, а когда не находил, принимался копать недостатки, чтобы расстаться. Он чёртов однолюб, готовый истекать кровью от безответных чувств, но быть рядом, чтобы глупое наивное сердце наслаждалось этой катастрофической близостью к объекту воздыханий. Но Сокджин больше так не может.        Даже сейчас стоит комок в горле от горечи. Ему тяжело было принять решение по поводу увольнения, тяжело было решиться оторвать львиную долю своей души от Намджуна, но покинуть его. Он больше не выдержит — смотреть на желанного мужчину, на единственного, кого хочет видеть рядом с собой, и не иметь возможности приблизиться. Поэтому, предупреждая всякие разборки и скандалы с Монстром, решает просто уйти. Навсегда.        — Нет, — громом доносится голос альфы, на его лице ни единая мышца не дёргается, но тон строг, не терпит споров и претензий.        — Что? — хлопает омега глазами. — Ты не можешь удерживать меня силой. Я ошибся, Джун. Я перешёл границы, я раскрыл свой вторичный пол. Ты ведь и сам понимаешь, что моя жизнь скоро превратится в ад.        Монстр шумно выдыхает через нос, смотрит на Джина дико, будто готов придушить своими руками. Поведение его отличается от обыденного, оттого мурашки скользят по предплечьям, вынуждая насторожиться. Альфа поднимается на ноги, нахмуривается, поправляя ремешок часов на запястье, а после шагает к Джину, засунув кисти в карманы брюк. И это пугает. Неужто, из Сайоны нет выхода? Неужто, чтобы сохранить корпоративные тайны группировки, её секреты, Намджун готов убить Джина? Сайона не прощает ошибок, он помнит, но и не отпускает на волю? Быть может, Джун не хочет его отпускать из-за опасности ситуации с Нуарами, из-за Ниши, чтобы не давать врагу возможности использовать бывшего помощника главы в грязных целях?        Намджун всё ближе, он, словно коршун, нависает над омегой, отчего Джин опускает голову, убирая каштановые пряди от лица. Волнуется, сердце тарабанит в груди, как проклятое, насыщается глупой и безрассудной надеждой на что-то, что Джину никогда не достанется. Конечно, Намджун просто хочет сохранить секреты Сайоны в надёжности, потому Сокджину не позволят уйти. Запах парфюма альфы бьёт в нос, и он, ссутулив плечи, потирает его кончик, на Монстра так и не может поднять взгляд.        — Я не…        — Ты нарушил нашу сделку, Джин, — гремит голос Монстра, и омега почти скукоживается от его давящей ауры. Не смотрит, лишь кудряшки на затылке виновато вздрагивают. — Мало того, что ты нарушил мои условия, подставил меня, вынудив нарушить кодекс, так теперь ещё и хочешь слинять, после того, как поселился в моих мыслях?        Он вскидывает на Намджуна голову. Взгляд того холоден, непримирим, лишь точки-всполохи на самом дне зрачков являются вниманию, и их оказывается достаточно, чтобы пламя внутри омеги разгорелось с новой силой.        — Я уйду из Сайоны, — шепчет омега, потому что громче смысла говорить нет. — Не будет больше таких проблем, мозолить глаза перестану. И у вас с мужем всё будет хорошо. Ошибся, знаю, это было… глупо.        — Не уйдёшь. Ты не расслышал моё «нет»? — изгибает бровь альфа и вынимает из кармана брюк кисть, чтобы поднести к лицу Джина и убрать чёлку с глаз.        Омегу же пронзает дикой дрожью. Слишком близко, слишком провокационно, слишком… Он не дышит, не двигается, не моргает. И до сумасшествия хочет Намджуна поцеловать. Глупый омега, хитрый альфа, манипулирующий им, как душе угодно. Джин то ли раздражается, то ли хочет снова заплакать и уткнуться в твёрдую грудь Монстра с надеждой, что его там приголубят.        — Джун…        Но альфа вдруг самовольно обхватывает его за талию, сминая светлую рабочую рубашку, притягивает так тесно, что их грудь и животы сталкиваются. Они почти одного роста, Сокджину не нужно привставать на носочки, чтобы быть на уровне лица альфы, а тот, вплетая пальцы в буйную шевелюру, притягивает к себе его лицо. Рты сталкиваются, сердце Джина, кажется, останавливается в этот миг, а Джун глубоко его целует, раздвигая пухлые губы. Тот смеживает веки и тёмные ресницы дрожат от волнения. Но… Джин готов утонуть в этом болоте, ощущая, как парфюм забивается в ноздри, как руки Намджуна, которого он желает уже очень много лет, находятся на его теле, как альфа сам его целует, притискивая к себе и больно прикусывая губы. Он готов терпеть боль, терпеть всё, что угодно, лишь бы это не заканчивалось.        Мычит в поцелуй, обвивает шею Намджуна руками, и кажется, будто сейчас умрёт, прямо в эту секунду, потому что он ждал почти двадцать лет. Не прекращал надеяться и наивно мечтать, не верит теперь, что его фантазия сбылась, что сам Ким Намджун — непрошибаемая стена Сайоны — целует его, проталкивая горячий язык прямо в рот. Джун сажает омегу на стол и устраивается между его ног, а тот дрожит, едва дыша.        — Джун…        Но альфа затыкает его новым поцелуем, кусает влажные от слюны губы и вынуждает закатить глаза. Не верит. А ещё не понимает: что со всем этим дерьмом делать, как разбираться, ведь они явно что-то сломали в жизненном механизме обоих. На голову валится работа, кодекс, муж Джуна, собственное неблагоразумие. Джин должен был его оттолкнуть, уйти, уволиться, не послушав альфу, но… не сделал этого. И теперь останется только ждать последствий после принятого решения. Кажется, сил в омеге становится больше. Сил бороться за того, кого он так отчаянно хочет.