Пэйринг и персонажи
Метки
Драма
Ангст
Неторопливое повествование
Обоснованный ООС
Рейтинг за насилие и/или жестокость
Серая мораль
Слоуберн
Минет
Стимуляция руками
Сложные отношения
Насилие
Смерть второстепенных персонажей
Изнасилование
Нечеловеческие виды
Сексуализированное насилие
Сексуальная неопытность
Нежный секс
Временная смерть персонажа
Нездоровые отношения
Воспоминания
РПП
Аддикции
Множественные финалы
Жаргон
Гиперсексуальность
Описание
Две противоположные личности встречаются на поле боя, но не как враги, а как те, кто находится по одну сторону баррикад. Молчаливый социалист и культурный, но не без своих привередливых, вредных и даже противных замашек монарх. Несмотря на разный менталитет, разные взгляды и идеологии, жажда мирового равновесия удерживает их от конфликта. Временами разум возвращает их в прошлое, бьёт по старым ранам, а иногда напоминает о чём-то важном, что они умудрились забыть. Может, они не такие уж и разные?
Примечания
Важно! Метки могут меняться!! Также я пишу главы раз в месяц-два! Не удивляйтесь.
Важно: метка "изнасилование" не относится к СовоБритам или РусГерам. Она добавлена для предупреждения, но не будет частью сюжета основных героев.
Во-первых: в данном фанфике много чуховский ружьев, а также мыслей по древу. Если вы заметили несостыковки, что-то, что, как вам кажется, довольно, внезапно взятым, то обязательно, во-первых, проверьте, вернитесь к моменту, который не сходится, а во-вторых, спросите меня в комментариях: "а это несостыковка потому что вы, автор, не усмотрели или же...", а после пожалуйста предложите свой вариант. Мне очень важно, чтобы читатель размышлял над прочитанным, а не просто молча соглашался со специальными несостыковками.
Во-вторых: это по фендому CountryHumans. У стран есть волосы, своеобразные носы, но нет ушей, хотя они слышат. В общем, они не до конца люди, но и не просто шарики с шеей
В-третьих: шипы обозначенные "фоном" будут раскрыты в одной-двух главах и идти второстепенной, не открытой линией
В-четвёртых: за грамотность в работе и достоверность фактов работы я не отвечаю.
В-пятых: всю информацию я брала в интернете, так что ответственность за факты и рассказанные события не на мне.
Самое важное: пишу работу для себя и для того, чтобы согласовать свои хедканоны.
Удачи!
Посвящение
Себе и Кремове, которая слушает мои хедканоны. Спасибо ей за это!
11. Хоровод на фоне бури
23 декабря 2023, 10:40
Темнота поглощает мир. Холод и слякоть, странное, неприятное ощущение на коже, склизкое напоминание о собственном теле. Дождь. Асфальт. Или это всё сплошная ложь? Нет, вся планета и его собственное существование любят с ним играться. Он жив — по крайней мере испытывать подобное можно, только находясь на этом свете. Жизнь такая уж противная штука: зацепляется за любую возможность доставить мучения. Но это тепло… что же это? Тело сгибается в неестественной позе по чьей-то воле, и он сдаётся перед чужими руками. Мир наполняется каким-то странным смыслом. Как давно он испытывал это тепло, как долго жаждал почувствовать нечто подобное? Сколько лет прошло с тех пор? Его натура охладела, спустя время мягкие, обманчивые углы стали безразличными и податливыми. Нет, это не камень — глина! Добавь огня, вложи усилия и ваза округлой формы начнёт плавиться, таять в руках; её легко изменить, легко превратить в бесполезную кучку грязи, легко уничтожить и выбросить, но кто ей придаст форму? И вот Королевство горит. Весна, а может конец лета… Глупость. Нет, это главное, что его отвращает! Эти глаза, эта улыбка, эти милые губы, это мягкое лицо, нежный голосок. Обними меня, умоляю! Нет, его давно нет рядом. Дождь заканчивается, и его Бог покидает его. Хочется бормотать в бреду, нет, убиться ради ещё одних таких касаний. Обними же меня, милый, обними меня! Подари мне смысл вставать по утрам, подари счастье, подари то из-за чего я брошусь с моста, из-за чего сам накину на себя петлю. Обмани меня — и я буду счастлив.
(и я очень не рад, что вы тесно общаетесь). В общем, если письмо дойдёт с опозданием, это не важно! Главное ответь — мне очень-очень интересно!
Со всей своей покорностью, твой С»
Англичанин с сомнением хмыкнул.
«Мои острова и русские территории не ограничены морем… Между США и Российской Республикой море, но явно не перед моими территориями…— европеец вновь пробежал глазами по строчкам перевода— Хотя, если этот ребёнок не в курсе, где в принципе мои острова находятся, то ему покажется, что нас разделяет океан, — в этом нет ничего удивительного»
Представляя безграмотного Союза, Королевство как бы невзначай вспомнил, что в русском кабинете висит карта мира. СССР при уборке коттеджа показался Британии образованным, начитанным и излишне даже зацикленным на фактах из истории и географии, так что это письмо шло немного вразрез с тем образом, что имел сейчас Советский Союз. Где и от кого получил образование Союз, раз так ловко перешёл от полной не просветлённости к стране, что построила на своей территории огромное количество школ для любого слоя населения и поддерживала грамотность, эрудированность среди граждан? И это Королевство ещё не знал, что признание Советского Союза в будущем позволит русскому участвовать в соревнованиях, показывать своих лучших людей и завоёвывать награды. Всего через пару десятков лет мир узнает о шахматных гроссмейстерах и будет считать русских непобедимыми в этом, всего через несколько десятилетий на советскую территорию будут приезжать журналисты и подмечать начитанность, общественность узнает о советских фигуристах, гимнастах, баскетболистах, хоккеистах! Союз казался требовательным к себе и требовательным к другим, так что, видя такую колоссальную разницу в знаниях, аристократ пришёл к выводу, что революционер воспитал в себе подобное сам. Великобритания получил в детстве великолепное образование, лучшее из всех возможных, и ему открывались любые двери с подобным уровнем знаний, однако, если бы его никто не заставлял, он никогда бы не потянулся к экономике и не полюбил бы так сильно валюты, торги, оборот денег и решение экономических вопросов, как сейчас. Он знал, как шумят и шуршат банкноты, как звенят и стучат монетки, и этого в детстве ему хватало, чтобы впечатлить своих друзей, определив одной лишь рукой вес закрытого мешка и сумму, находящуюся внутри. Он знал как пахнет американский цент, какой на вкус канадский доллар, знал, какие города и люди изображены на тех или иных купюрах, даже самых маленьких и неизвестных стран — и этого хватало в детстве с головой. Век открытий, когда он мог бы блеснуть знаниями, оказался закрыт, а потому он остановился на подобной точке своих знаний. Королевство решил развивать в себе нечто творческое, а не технически полезное: вёл дневник, писал под псевдонимами книги, рисовал картины. Ему хотелось развиваться духовно, вернуться к истокам, в век, когда манеры и образованность ценились выше, чем умение сделать что-то руками и возможность показать сверхчеловеческую физическую подготовку. Монарх точно не гуманитарий, однако и дальше математики ничего не знал в науках — физика, химия, биология ему не особо нравились, хотя на его территории рождалось немало известных учёных в подобных сферах, таких как Исаак Ньютон или Чарльз Дарвин. Душа требовала песен, музыки, танцев, а не голых расчётов! Поэтому англичанин с некоторой завистью думал о Советском Союзе, догоняющем США в ядерной энергетике, о стране, что использовала твёрдые факты и чьи рассуждения походили на рассказанное вслух решение задачи со следствиями, доказательствами и разделением на этапы, без ухода в иную плоскость. Мысли британца всегда летали около вопроса и никак не стремились к правде, однако СССР будто размашисто ставил цель и постепенно двигался к ней, не желая отходить от темы, натягивал лук после выбора места для стрельбы, поправлял и прикидывал траекторию благодаря собранным ранее фактам, подтверждённым теориям и, отпуская, попадал стрелой мысли чётко в цель вопроса.
«Так нельзя рассуждать— решил для себя твёрдо аристократ, переставляя телефон поближе к себе, на столик, взял дневник, полистал в поисках номера, и, найдя, начал набирать— Я должен спросить у него, хочу вновь к нему обратиться с какой-нибудь глупостью»
Трубка загудела, заставляя расслабленно откинуться в кресле в ожидании. Он мельком, ради крохотного приличия глянул на часы:
«Если у меня сейчас час ночи, то в Москве четыре… Надо было позвонить пораньше, чтобы у него ещё царила ночь»— пару напряжённых стуков по дневнику в руке, претерпевание крошечного волнения, обеспокоенности, и вот раздался приятный женский голос:
—Good evening
—Hello, please connect me to Moscow, private line— быстро в тревоге выпалил он, кое-как вспомнив о правилах приличия.
—Connecting
И вот нервирующие гудки возвращаются. Может, Союз не у себя в кабинете, а дома и Королевство никак не сможет до него дозвониться? Вряд ли в такое время он на работе, тем более, что сейчас и восьми утра нет, и…
—Союз Советских Социалистических Республик слушает— британец немного, самую малость дрогнул от грубого тембра и твёрдо выпаленных заготовленных слов. Как будто кто-то беспорядочно натыкал на кнопки печатной машинки, заставляя палочки застревать между друг друга, ломая аппарат. Да уж, телефонистом русскому точно не быть — девушки со своими приятными ласковыми голосами явно сметут его с этой позиции, несмотря на всю социалистическую трудолюбивость, что превалировала в нём среди прочих качеств.
—Добрый вечер— аккуратно начал аристократ, и услышал глухой вздох. Англичанину захотелось захихикать.
—Британия, доброе утро. С какой целью звоните?
«Судя по голосу он занят… Хах, как удачно я позвонил!»— Королевство улыбнулся, прикрывая рукой неведомо от кого свою радость. Растянувшись лениво на кресле, он подобрал самый свой медленный и самый раздражающий тембр, а-ля подшофе.
—Звоню насчёт празднования победы у Франции! Вы ведь приглашены?
—Да.
—Я хотел бы узнать, в чём вы пойдёте? Или вы не пойдёте?— одежда (помимо темы денег) именно то, о чём монарх мог болтать без умолку, тем более что это нейтральная затравка и тем более ему, как всегда, хотелось знать наряды каждого первее всех прочих, чтобы хоть немного отличаться, выделяться на фоне этой безвкусицы.
—Пока не уверен, что приду, так что ничего обещать не могу. Как решу, позвоню Франции — он вам расскажет.
—Вы куда-то торопитесь?— надул губы в фальшивом, якобы пьяном недоумении он, поднял руку наверх и стал смотреть сквозь пальцы на потолок. Ему было скучно, потому и образовался весь этот звонок. Одиночество гнало его взашей, прикрываясь делами и якобы попытками разобраться в прошлом, разобраться в объекте своих мыслей, а привычка надоедать людям служила во благо крошечному терпению и неумению принимать грубые тона и отказы. Боги, Великобритания буквально строил свою жизнь на том, чтобы никому не нравится, так что умело оборачивал любое плохое слово в свою пользу, делал умело вид, что его не трогает чужое раздражение! Он уж точно не останется в плохом положении сегодня! Либо знатно недооценивает Союза в умении разочаровывать. Поднимать со дна и бросать с новой неожиданной силой, с этим внезапным пренебрежением, ударяющим, как хлыст.
—Вы заняты, я от чего-то вас отвлёк?— лениво тянул фальшивое удивление европеец, пародируя в этом Америку.
—У меня много работы и…
—Простите, у меня нет вашего частного номера, чтобы звонить не в ваш кабинет… У меня нет иного способа связаться с вами.
—Вы и не позвонили в мой кабинет— Королевство тут же уронил руку с потолка и заморгал чаще в настоящем непонимании, положил блокнот на стол, чтобы не мешал. Приподнялся, сел удобнее, словно этого требовал разговор, прижал сильнее к себе трубку.
—Стойте, я думал, что…
—Да, вы звонили на рабочий, но пока я дома, вас отправили сюда— аристократ ласково ухмыльнулся.
—Ох уж эти спутанные телефонные линии…— пробормотал лишь он в некотором удовлетворении и радости, что Союз сейчас находится не в огромных стенах строгого кабинета, а в том кабинете, который ему более удобен, не наполнен фальшивыми попытками казаться важнее, сильнее. Это комната, где СССР откровеннее, где он расположил всё так, как действительно хочет, а не так, как требует этого его внутренний лидер-социалист. Хотя можно ли говорить об этом, учитывая всю принципиальность русского и нетерпимость по отношению к буржуазии, настолько большое слияние личности и политики?
—И вам не скучно?— тут же задался вопросом Королевство— С самого утра решать вопросы, даже когда рабочее время ещё не наступило?
—Проблемы сами собой не рассосутся.
—Да, но разве вы получаете удовольствие от того, что выполняете свои обязанности так рано?— англичанин не мог представить себя в этой роли. Не то чтобы он настолько безответственен или ленив, но да, по большей части это действительно так. Самые неприятные и долго решаемые дела решались потихоньку, мельком, когда им одолевало какое-то странное желание поработать.
—А разве я должен или проблемы сейчас всем на самом деле нравятся?— Великобритания нахмурился. Да, точно, он же разговаривает с машиной, как он мог забыть! СССР никогда не признает настоящее, реальное состояние, раздражение, никогда не скажет, что устал. Скорее он просто поставит в курс, что явно недоволен таким объёмом работы и его не радует решения одних и тех же больших вопросов, но пожаловаться, как делал это обычно Королевство, — вряд ли. Аристократ был из тех, кто любил насесть на уши и рассказывать о том, о сём, да и в целом ни о чём, поэтому ему хотелось пожаловаться на послевоенные проблемы, хотелось поболтать, потрындеть, обменяться пустой и ненужной информацией прежде, чем исправлять ситуацию на своей территории. Но он знал, что Советский Союз не из тех, кто станет его слушать, — он недостаточно для этого вежлив, поэтому монарх решил вести диалог аккуратно, просто как заинтересованное лицо.
—Нет, конечно, лишняя работа никому не по душе, однако после этой выматывающей войны вам не хотелось просто выдохнуть? Например, заняться чем-нибудь эдаким?
—Вас вымотала эта война?— прозвучало это так резко и жёстко, как будто он сказал «это ты-то устал, собака драная?». Претензия сразу оказалась в общем-то понята: Советский Союз пережил больше всех потерь — это уже понятно из тех подсчётов, что велись во время войны, плюсом сам аристократ мельком следил за тем, что происходит не только на воде, но и на суше — также стоит отметить огромное количество долгов, что уж говорить о разорении на территориях, о невозможности вернуть потраченные на массовое производство оружия, техники деньги! И это Королевство ещё что-то говорит о том, что надо отдохнуть? Ох, нет, конечно, хотел бы Союз докопаться, в миг бы начал дискуссию о том, как ему тяжелее всех, как Британия по большей части в начале отсиживался у себя, не помогая даже тем, кому обещал прийти на выручку, да и то количество убитого населения, которое просто невозможно сопоставлять, буквально в лоб бросает понятный факт — Великобритания отделался царапинами: не избежал, безусловно, мелких порезов, но быстро может замазать их, заклеить пластырем, а Советский Союз действительно получил шрамы на всю жизнь: уродливые белые и шершавые очерки на теле, убогий рисунок, отпечаток войны, который ни стереть, ни замазать, можно уничтожить только если содрать с себя кожу. Это не отменяет ничьих вложений, ведь люди гибли и там, и там за общее дело, но при сравнении явно не стоит примечаний, оговорок и споров. И СССР не спорил: это не нужно сейчас. Явно не то, на что он хочет тратить время, тем более, что он себя не делал жертвой зазря.
—Чем таким эдаким я, по идее, должен заняться?— быстро сбросил прошлый вопрос Союз, акцентируя внимание на вторую часть английского вопроса
«Дипломат, боги… Что б ты в гробу повертелся! Мне нужны конфликты, а с тобой особенно!»— закатил глаза монарх и выдохнул, однако ответил искренне.
—Творчеством!— аристократ всплеснул руками, будто одного его уверенного голоса не хватило для показа важности слов— Вы любите рисовать? Встречали, например, какого-нибудь художника, который бы вас впечатлил, общаетесь со своими творцами?
—Одного художника мне уже по горло хватило — больше не надо, спасибо— настойчиво вернулся к знакомым проблемам Союз, будто тыкая в работу вновь этим намёком. Аристократ тут же подумал, что скоро бросит трубку об стену, — его легко вывести из себя повторением одних и тех же пластинок.
—Мне лично нравится Чарльз Бертон Барбер! — не теряя энтузиазма, продолжал европеец, пытаясь либо тянуть время, либо проверить крепость советских нервов и терпения— У него очень милые картины с детьми и собаками… Или, вот допустим, какой у вас любимый писатель?
—Вы таких не читаете.
—Чехов?— прикинул первую же русскую, известную среди европейцев фамилию писателя, а потом решил ещё продемонстрировать свои знания:
—Достоевский, как я понял, вам не нравится… Может тогда Толстой?
—Какой из них?
—Их несколько…?! — вскрикнул европеец без доли раздумий, на что услышал лишь хмыканье из трубки, причём хмыканье не самое довольное, скорее означающее «я так и знал и даже говорил». Однако, быстро подобрав лицо, Великобритания прокашлялся и подобрал уже свою уверенность:
—Так, кто из них?
—Чехов— аристократ так и представил, как он закатывает глаза, хотя… вернее глаз? А может он, сидит сейчас дома без повязки, так что как бы никакого закатывания, но и не сказать, чтобы неприкрытая часть не двигалась… Кхм! Англичанин собрал мысли в кучку, повертел шестерёнки. Он видел пару постановок пьес Чехова, а также Королевство немного знал о личности писателя. Трудолюбив и осуждает любое личное счастье — так и кричит о том, чтобы понравится социалисту, несмотря на то, что Антон Павлович из рода крестьян, а не рабочих.
—Вот видите? Я оказался прав!
—Вы читали что-нибудь из грузинской литературы?— британец приподнял брови в некотором удивлении, не зная, чему он поразился больше: инициативе русского в разговоре или такому неожиданному вопросу. Ему сразу же захотелось ухватиться за эту крохотную и легко ускользающую нить, соврать, притвориться и придумать воображаемых авторов, однако он пошёл по иному пути:
—Вам есть что посоветовать мне?— кокетливо и задорно чуть ли не пропел нежно он. Пустота и наигранность — вот его конёк.
—Много чего на самом деле, но если дело касается литературы, то читайте Александра Казбери
«Ты бы хотел советы в политике всем раздавать?!»— тут же придирчиво зацепился Королевство за первую часть предложения, но вместо этого сказал:
—По вашему мнению, мне понравится этот автор?
—Нет, конечно же— аристократ даже не скрыл своё цыканье, а если бы социалист сидел напротив него, то монарх закатил бы даже несколько раз глаза специально. Вдруг не уловил его негодования с первого раза? Европеец выдохнул и чуть приподнялся в кресле, пересаживаясь поудобнее:
—Тогда почему вы мне его советуете?
—Для общего развития и чтобы вы наконец отстали от меня со странными расспросами, конечно же— англичанин клацнул злобно зубами. Это прозвучало так просто и легко, однако осознание того, что Союз ничуть не стыдился сказанного, душило его ещё больше! Он ведь даже не бросил трубку, а спокойно ждал что ему ответят, готовый к ответственности за свои слова. Что ж, по крайней мере Великобритания хотя бы умеет уходить красиво по сравнению с этим медведем!
—С вами просто невозможно разговаривать! Вы всегда утыкаетесь в работу и только в неё, не желая даже смотреть что вокруг творится!
—Вы хотите, чтобы я уткнулся в вас?— Королевство машинально вздрогнул. Недавняя опьяняющая сцена с Францией прошлась холодком по коже, а руки мелко дёрнулись, как от жжения огня. «J'ai aussi peur de beaucoup de choses et quoi? Dors!». Неприятный ком поднялся из низа живота прямо к груди — после слов остался осадок, урон, и Советский Союз словно учуял его. Потратил немного времени на поиск позиции, подманил к себе парой фраз, прицелился — и прямо по больной точке. Или аристократ сгоряча придумывает? Он лишь фыркнул, а СССР тем временем продолжил:
—Вы велели мне отстраниться и я сделал это. Почему вы ищете со мной разговор?
«Ты думаешь, мне есть кому ещё звонить…? Думаешь, Америка не знает насколько я ищу компании, не знает, насколько я жалкий, не чувствует моё одиночество и специально не отбирает у меня последние крохи, что у меня остались, не забирает моё общество, не разбирает мой дом по кирпичику, чувствуя себя мстителем, возвращая свою старую обиду за колонизацию? Ох, поверь, ты не первый, кому я звоню за всю жизнь в попытке сделать вид, что не рассыпаюсь от негодования и усталости!»
—Мне скучно— всего одним словосочетанием отрезал он всё. Вот так просто, легко, как более респектабельно. Нельзя сказать: «Я чувствую себя ничем, не ощущаю, что сижу в своём кресле, что в моей кровати спит человек, которого я люблю и который любит меня, мне страшно, я бегу, поэтому протяни мне руки и лови — я готов сбросится с моста, если это избавит меня от кошмаров, от образов прошлого, от тебя, от себя. Я хочу уничтожиться — мне надоело ломаться и издеваться над своим телом, втискивая дух обратно в реальность. Спаси меня». Он всегда говорил: «Мне скучно». Не безразлично, а как будто в оправдание, в жалкой попытке надеть знакомую броню, упавшую на пол в минуту слабости, в невозможности больше выдерживать это, и не уронить корону, сидящую пока на голове. Это не то «мне скучно», что бросают в лёгкую, нет — это признание, скрытое за иными словами.
—Займитесь делом: поработайте в конце концов. Я уверен, у вас дел не меньше, чем у меня— прозвучало не так грубо, как ожидалось, хотя привкус раздражения и отказа, желания отвязаться Королевство находил даже там, где это и вовсе не подразумевалось.
«Хах, я думал, ты бросишь в эту же секунду трубку! Похоже в тебе ещё осталось чувство такта, медведь, или ты специально остался, чтобы издеваться? О, милый, ты не первый кто смеётся надо мной и над моими чувствами»
—Так в чём вы пойдёте?— приподнял голову аристократ гордо, забывая недавнее признание и играя привычную, важную, целомудренную роль. Наверное, его бы сейчас похвалил отец — нужно ещё так уметь соскочить с тревожной темы на уже некоторую привычную и затронутую в разговоре. СССР тяжко вздохнул.
«Я раздражаю тебя. Скажи же это, признай — нам обоим будет легче. Я посмеюсь, а ты найдёшь новую причину, чтобы вспоминать меня! Ориентируйся в этом водовороте быстрее: время — деньги»
—В парадной военной форме наверное, но, опять же, если пойду.
—Военная форма на вечеринку в бальном зале…?— он даже тихо, про себя хихикнул. Нет, конечно, люди и не в таком ходили на балы, однако, учитывая то, что Америка принарядится как пижон и нарядит так Канаду, а Франция оденется так, как велит ему эстетический вкус британца (весьма не дурно, прошу заметить!), Союз будет смотреться весьма глупо среди них всех. Толпа пиджаков, платьев, смеха, пышности и радости — и Советский Союз в мундире с медалями как траурное напоминание о прошедшей войне. СССР в принципе одна большая статуя, монумент в память всем бедам и тревогам, а потому весьма не удивительно, что он придёт, как всегда, грубо не вписываясь в общую картину счастья.
—У меня иного нет. А что, есть особый дресс-код, какая-то тематика?
—Нет, конечно! Нет!— Великобритания усмехнулся. Да уж, он уже спит и видит, как будет стоять около столов, подальше от толпы вместе с этим русским мрачным истуканом — оба какие-то две дурацкие декорации не к месту. Что ж, наверное вновь придётся обсуждать архитектуру, богов и прочее. Европеец вздохнул, решая не задерживать свои мысли на приближающемся праздновании. В конце концов он снова останется скоро один — Франции ведь надо съездить к себе и всё организовать. Он смахнул мысль о Франции, возвращаясь к весёлому тону:
—Наверное, мне следует вам подарить какой-нибудь фрак! Неужели вы никогда не бывали ни на каких подобных мероприятиях?
—Уж извините, меня никто никогда до этого момента не звал. Впервые выпала такая честь!
«Всё же этот урод знает что такое сарказм»— хмыкнул лишь про себя Королевство, понимая, на что он намекает. До Второй мировой весь мир не признавал Советского Союза как государство из-за революции и нетипичной для консервативной части света, новой идеологии. Капиталистические страны Запада боялись распространения коммунизма, боялись такой же революции, как на русской территории, боялись своих рабочих, трудящихся в плохих условиях за копейки. СССР был феноменом, как был в своё время Французская Республика во главе с Наполеоном, а потому весь мир отстранился от этого государства, не стал даже пытаться найти контакт, когда социалист разорвал все договора своего отца и стал вести странную и незнакомую политику, жестоко расстреливая неугодных или выгоняя их, заставляя стать эмигрантом. Королевство запихнул мысли о русской революции подальше в потаённые уголки разума и решил сделать немного шаг назад в истории:
—Я имел в виду то, что вы, как рождённый в девятнадцатом веке, хоть раз бывали на балах и по такому поводу у вас наверняка припасён какой-нибудь наряд!
—Вы пойдёте в старье из прошлого века?— аристократ закатил глаза. Боже…
—Я говорю сейчас не о себе, а о вас!
—Я никогда серьёзно не находился на светских вечерах, так что прошлого наряда не сохранил.
—Ох— он решил опустить вопрос про «серьёзность» и задался иным— Так значит бывали?
Довольная улыбка тут же и расцвела на его губах сама собой, удивительно не скрытая рукой по привычке.
—Да.
—Намереваетесь танцевать?
—Опять же, какой смысл обсуждать это заранее, если я не факт, что приду?
—Вы и сами понимаете, что выбор невелик…— он покрутил на пальце провод и осмотрел в какой-то странной интриге комнату, словно в поисках русского— Либо вы выстраиваете отношения с временно принявшей вас Европой, либо нет. Не заставляйте меня объяснять что случится при втором варианте.
Социалист на секунду замолчал, и Королевство даже подумал, что тот бросил трубку. Буквально пару мгновений и терпение потерялось, так и не появившись.
—Hello-о-o?
—Я не танцую— тут же ответил Союз, словно так и ждал, пока британец его потеряет и вновь найдёт.
—Жаль…— европеец на секунду закрыл глаза и вообразил знакомую картину— Танцы — это, пожалуй, единственное ради чего стоит приходить на подобные вечера! Музыка, окутывающая весь зал, прекрасные и образованные люди вокруг в красивых нарядах, элегантные, галантные, а также эти мягкие разговоры, тихо пронизывающие шёпотом всех гостей… Спокойствие!
—Отбитые ноги, бестолковый шум, глупые люди и пустая болтовня — одно раздражение, а не спокойствие.
—Вы просто не умеете танцевать, вот и всё— с каким-то странным вызовом и удивительным хладнокровием поставил он, пожимая плечами.
—Это люди вокруг меня бестолковые и не могут подстроиться, вот и всё— с нажимом вторил Союз.
—А может это вы ни в чём не уступаете?
—И не считаю должным, раз у меня, как у мужчины, лидирующая позиция— Королевство открыл было рот, чтобы спросить, что в таком случае он сделает, если будет танцевать с мужчиной, однако всё же прикрыл вещательную программу сразу перед началом. Не хватало ещё упустить и без того неразговорчивого собеседника.
—Поверьте, если бы от лидера что-либо зависело…— он махнул привередливо рукой, как какой-то дирижёр, услышавший неверную, хромую ноту— Дело ведь в единении душ, в показе своих умений, образованности!
—И каким же образом я показываю свою образованность, выучив движения и поставив их с кем-то?
—Судя по тому, что у вас не получается ни с кем станцевать, никак— тот привередливо цыкнул и, как мог судить англичанин по своим внутренним ощущениям, даже откинулся в кресле, погружаясь в дискуссию больше.
—А вы научены, образованы, как сами говорите?— более резвым тоном спросили на том конце провода.
—Безусловно!— Королевство тоже откинулся назад, отбрасывая волнение— Поверьте, если бы люди за раз решили станцевать всё те танцы, что я отплясал за всю жизнь, они бы умерли после первых двадцати.
—Вальсы любите?— аристократ призадумался. Нет, на самом деле вальс не особо впечатлял англичанина техникой исполнения, скорее просто служил палочкой-выручалочкой в моменты, когда нужно срочно покинуть неприятную компанию и отвлечься от скучных разговоров деликатно. Дамы, как правило, не отказывали ему в компании. По крайней мере до этого века.
—Ирландские танцы— он не без сожаления опустил взгляд на свои пухлые, давно слабые ноги— Это не какая-то американская чечётка и не те шотландские допущения с третей позицией в начале и попыткой показать рога горного оленя кистями! Скачки, атлетика и прочий бред тоже отсутствует. Это тяжёлая работа с прижатыми к туловищу руками и нагрузкой на нижнюю часть тела без шансов на спасение или какое-либо расслабление! Сложные движения и мелодичные, чёткие постукивания металлической набойки…
—Мне думалось, что вы не любитель чего-то такого резкого?
—О, вы обо мне ещё многого не знаете— он не мог не отвести взгляд с неприятных больших бёдер куда-то в сторону, особенно, когда говорил так ехидно. Да уж, стало намного легче, чем тогда в постели. Груз на груди и ощущение нехватки кислорода оставили, сменяясь малым странным покалыванием в животе, знакомым по многократной реакции на внимание. Он знал, что полагаться на Союза как на грамотного слушателя нельзя, тем не менее ему хотелось вести эти разговоры, хотелось рассказывать о себе, слышать вопросы о себе, чувствовать заинтересованность в себе. Сколько раз Франция спрашивал о его самочувствии? Сколько раз обнимал его, чувствуя неприятный настрой мужа, а не собственное желание насытиться телом? Сколько раз он мягко поинтересуется, почему у него сегодня такое плохое настроение, да и интересовался ли вообще когда-либо не из простой своей вредности, а из-за искреннего, неподдельного волнения, переживания за любимого? Ох, нет, кажется крыша Королевства как всегда начинает течь, стоит только кому-либо задержать на нём чуть дольше взгляд или проговорить чуть дольше чем положено. Нет, нет, нет! Не может же Великобритания в самом деле вляпаться в эту историю снова, нахватать проблем, тем более, что он женатый мужчина, а его собеседник — будущий враг. Надо заканчивать разговор! Отрезать от себя это, вытравлять из организма, возвращаться к чтению писем, прикрывшись срочным делом, внезапной обязанностью. Вся эта чушь исчезнет, стоит только положить трубку!
«Нет, не исчезнет. Ты всегда будешь крутить этот разговор, убирать некрасивые детали из него, придумывать то чего нет, создавать своими руками двойные, ненастоящие смыслы!— отвечало нечто более опытное в нём и взрослое, тот самый ворчливый и раздражительный старик, что работал каждый день, отбирая у своей детской, противоположной стороны контроль и руль управления— Отчего? Потому что ты идиот, вот ты кто! Никудышный мальчишка, бегающий за любым, кто проявит к нему чуточку сострадания и сделает вид, что усмирил ради тебя свой нрав и демонов! Франция всегда клялся, что бросит ради тебя всех. И как? Ты заметил за ним хоть какой-то результат? Нет, потому что он обдурил тебя, как какую-то наивную маленькую девочку-сиротку, ни разу не знавшей ласки!»
Какой же до боли знакомый привкус разочарования! Ха-ха!
—И вы мне, конечно же, не расскажите?— европеец вздрогнул, на секунду позабыв, что всё ещё находится на линии и обязан развивать беседу.
—Что…?
—Вы мне, конечно же, ничего о себе не расскажите?
«Он это специально делает?»— первая же вклинулась защитная реакция. СССР подозрительно удачно подбирал слова под его мысли, а потому это малость пугало монарха, настораживало, особенно учитывая то, что тот даже не мог проследить за его лицом, языком тела, судил лишь из голоса, опираясь буквально на пустоту, шагая в ней так уверено, что становилось страшно, не по себе.
—Хах, что ж, моего любимого художника вы теперь знаете, мой любимый композитор — Иоганн Себастьян Бах, любимая книга — «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» Роберта Стивенсона, а любимый писатель — Чарльз Диккенс. Что-нибудь ещё?
—Ваш друг, которого вы искали…— Королевство в миг перевёл глаза на открытые и разложенные на столике письма—… вы нашли его?
—С каких пор вас это так интересует?— рука тут же потянулась к недавно прочитанному, пальцы мягко подхватили хрупкую бумагу, а глаза быстро пробежались по переводу. Он делал это всё еле слышно, незаметно, чтобы человек на проводе не услышал ни одного даже мелкого хруста старого пергамента.
—Ни с каких. Просто мне интересно, как у такого образованного человека в друзьях затесался невежда?
—Вы бы с таким не общались?
«Клин клином»— подумал шустро монарх. Раз уж Союз идёт на него с подобными неудобными расспросами, то и Британия может повернуть другим боком вопрос, обернув в свою сторону. На том конце немного замялись, понадобилось пара секунд на размышления и Великобритания ничуть не упустил подобную запинку.
—Безграмотность не порок, но если ваш друг до сих пор не стремится к благам просвещения, то я бы действительно не стал с ним общаться.
—О, я думаю, за пару лет нашей разлуки он многому научился! Уж я-то знаю…— и вот снова напряжение. Оба, похоже, знали, о чём и о ком говорят, но Королевство решил разогнать туман интриги с подобного и тем самым создал опасную для них двоих ситуацию, как на охоте, когда туман рассеивается и вдруг вскрывается ситуация, что два друга-охотника направляют друг на друга заряженные ружья. Если СССР скажет что-то по поводу английского комментария, то тут же признается в том, что это он писал письма, если же он переведёт тему, то продолжит играть роль дурака и даст понять, каким образом он имитирует роль дурака. Королевство знал, как он поступит, ведь поступил бы точно также:
—У вас весьма странный друг— общая оценка как зрителя со стороны и напускное непонимание— И вам приятно было общаться?
—Ох, я любил его больше жизни— со значением произнёс Королевство, снова, по привычке, приподнимая подбородок.
—Что ж…— и вновь знакомая задержка—… если любили, то обязательно найдёте.
—Боюсь, он уже совсем другой человек…— Британия покрутил головой, осматривая привередливо свою гостиную, выпуская на чуть протянутой руке страницу письма. Ему как раз принесли выпивку (хах, как он мог этого не заметить?). Да, самое время для того, чтобы напиться вдребезги! Чудесное время! Аристократ учтиво продолжил:
—Некоторые люди изменяются до неузнаваемости настолько, что их уже ни с какими чертями и божьей силой не откопаешь под слоем нового нагромождения! Тот, кого ты знал в начале в пути, становится совершенно чужим, будто резко смахнувшим мимолётную, созданную только для тебя иллюзию, причём весьма быстро, просто, не тратя ни малейших усилий для смены своего образа, будто этот спектакль прошёл только лично для тебя и никому нельзя доказать, что он вообще существовал!
—А может это вы никогда не знали до конца своего друга?— европеец с привычной манерой важности взял в руку снифтер, стакан для своего коньяка девяностолетней выдержки, и отпил— Или судили о нём не объективно?
—О, поверьте, о некоторых слишком легко судить. Можно делать это хоть с закрытыми глазами!
—Именно этим он вас и обманул, не так ли?— Королевство немного поперхнулся, выдержал даже драматичную паузу, давая понять, как он поражён сказанным, положил оскорблённо освобождённую руку на грудь, поддался чуть вперёд. Голос так и трещал привычным преувеличением эмоций (весьма родным и честным, к сведению):
—Вы считаете, что я совсем не разбираюсь в людях?
—Я считаю, что некоторых не просчитать, вот и всё.
—Вау, какой оборот, просто грация!— он откинулся в кресле, взмахнув руками раздражённо— Вы задумывались стать писателем?
—Я пишу историю мира и мне этого достаточно.
—И вот опять!— монарх закатил глаза— Сделайте одолжение, напишите мне что-нибудь! От вас так и прёт мудростью.
—Тогда сделайте одолжение и напишите мне какую-нибудь драму.
—Я, по вашему, драматичный…?!— повышал в привычной манере голос британец, вскидывая брови и чуть ли не расшатывая своё кресло от негодования, резких движений и качки туда-сюда, ставя стакан на стол подальше, чтобы не расшибить. Ему хватало маленького импульса, чтобы метаться из угла в угол, и, Господь подтвердит, будь у него здоровые ноги, то он тут же оказался бы на них, бросался бы из одной стороны в другую, стучал ими, пинался и уже бы поставил под их разговор сценку, а-ля «Комедия ошибок» Шекспира. Да, похоже, Союз действительно несколько минималистично оценил масштаб бедствия.
—А вы хотите быть комичным?
—Я хочу реализма!
—Вы реалистичны в своей драматичности— СССР хмыкнул, словно прикидывая качество своих слов—Так вас устроит?
Великобритания тяжко вздохнул, быстро потухая и вновь беря стакан, мрачно отхлебнул коньяка. Наверное, можно сказать, что ответ больше на «удовлетворительно», чем «хорошо». Советскому Союзу такое вполне годиться, а потому он вернулся немного назад в разговоре:
—Если вас это действительно так волнует, то я никогда не выступал полным автором книг — зачастую только соавтором.
—И вы даже мне ничего не посоветовали из своей редактуры?
—Вы бы хотели прочитать «История ВКП (б). Краткий курс»?
—Нет, пожалуй, обойдусь…
—Вот и славно— произнёс он так, словно говорил «так-то, щенок». Королевство обиженно фыркнул, чувствуя себя некомфортно впервые за этот разговор. Да, точно. Хах, какой бред… Они ведь по разные стороны, как он мог забыть, как мог разглядеть в социалисте заинтересованного слушателя? Это лишь простое притворство, наивная и жалкая попытка выдавить хоть каплю полезной информации из врага. Упоминание аббревиатуры партии Советского Союза оборвало весь хороший настрой монарха, осело горьким пеплом где-то внутри как итог тушения загоревшегося от внимания британца. Настала краткая тишина. Да, точно, обман. Всё обман, блеф, ложь, игра. Всё сказанное лишь глупость и пустота, не претендующая на какие-либо чувства, замещающая лишь временно его одинокое существование. Британец поднял ошарашено взгляд на кресло напротив. Нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет! Нет, нет и просто нет! Этого просто не может быть…
—Знаете, Британия, с чем вы у меня ассоциируетесь в литературе?— методично, медленно резал СССР словами, Королевство напряжённо молчал, выжидая. Тот аккуратно, но не без доли едкости продолжил:
— Вы, прошу не слишком обижаться, ассоциируетесь у меня с декадансом— они замолчали вместе. Англичанин впервые растерял любые слова перед этим некоторым оскорблением, как он думал отдалённой, ещё работающей в подобном стрессе частью мозга. Декаданс — упадок в литературе, крах и потерянность, однако это именно британец поддерживал относительную серьёзность беседы, разговора. К чему тут декаданс и каким боком Великобритания напоминает его?
—Итак, я смог развеять вашу скуку, Великобритания?— совсем иным, более холодным, со знакомым равнодушием тоном проговорил он. Спектакль окончен, и Союз, будто обогнав понимание Британии, терпеливо дождался пока Королевство догонит его и закрыл прямо перед носом дверь. Это как удар — вот что это. Прямо под дых, прям в сердцевину. Не предательство, но горькое ощущение на губах, когда тебя хватают и несут в танце, в огромном хороводе радости и вдруг отпускают, выбрасывая за круг далеко и без шанса вернуться. Стоишь так глупо и нелепо глядя на водоворот, в котором ощутил нечто поразительное, огромное, неведомое ранее и не видимое раньше сквозь затхлую, глупую жизнь, но абсолютно не нуждающееся в тебе, способное лишь затянуть, покружить и выплюнуть, как какой-то камень или внезапно попавший в рот песок, кусок расплавившийся глины. Резко, неожиданно, пусть и предсказуемо. Просчёт, простой и глупый тактический промах. Королевство почувствовал странную слабость в руках:
—Да, конечно…— проговорил англичанин, придя на секунду в себя, пытаясь привыкнуть к резкой смене обстоятельств, бесконечно долго смотря на кресло напротив где сидел бы Союз. Наивность. Глупая и детская наивность.
«Ты уже прыгал на эти грабли, не так ли, Великобритания?»
—Я чем-то могу ещё помочь?— иными словами говорил он «я должен ещё раз для чего-то притвориться?»
—Нет, конечно, нет— отрицательно помотал головой монарх, странно улыбаясь. Когда он последний раз так улыбался…? Когда Франция, во второй раз, обещав, вернуться с завтраком в постель с утра, уходил и не возвращался? Когда Шотландия врал, что позовёт Англию, когда Британия проснулся среди ночи, уходил якобы за ним, оставляя мальчика на самом деле спать одному в гостиной, прижиматься к стенке дивана, пытаясь имитировать объятья, а теплом камина — чужое тёплое дыхание? Неловкость и осознание на подкорке — вот что это. Ничтожное понимание правды и нежелание состыковывать с ней странную иллюзию.
—Замечательно, тогда меня ждёт работа. Всю информацию вы знаете у кого брать. До свидания.
—До…— «встречи» хотелось сказать ему, однако трубку уже повесили. Он промолчал, так и не договорив фразу. Что? Почему? Королевство оглянулся вокруг себя, словно кто-то мог выглянуть из-за его кресла и скомпоновать, сделать последовательными все его мысли, объяснить возникшие чувства, пролить свет на то, почему Королевство чувствовал себя обманутым. Он ведь и так знал, что затянется в этот водоворот разговора и затянет в него Союза. Похоже, русский обогнал его в его же хороводе. Аристократ положил трубку и осмотрелся вновь.
—Чего-то не хватает— объяснил одним предложением своё ощущение он. После чего посмотрел, смутившись, на камин. Да, этого русского просто так на чувствах не подловишь, не можешь просто тыкнуть в факт того, что им обоим нужна информация. Если сказали не подходить — он сведёт разговоры к минимуму и не шагнёт больше ни разу навстречу, пока не дождётся полного разрешения. Возможно, письменного.
Пронёсся по комнате скрип. Монарх, вздрогнув, быстро посмотрел на дверь, чувствуя себя пойманным на чём-то неправильном. Несмотря на то, что ему явно недоставало кого-то, кто смог бы разделить с ним всю потерянность, странность, несмотря на то, что ещё пару секунд назад искал внезапного помощника или напарника, своего верного Ватсона извне, он чувствовал странный и непривычный груз. Будто он сделал что-то не так, сказал что-то не то, и вот от него снова отмахнулись, только начав слушать, как только он набрал, уловил ход разговора. На самом деле ему стоило бы радоваться: это ведь именно Великобритания хотел поболтать о пустом без претензии на важность и какие-либо положительные чувства русского. В итоге сидел в дураках именно он, раздражённый и злой как собака. Вопреки его беспокойствам и страху быть пойманным на каком-то преступлении, на пороге стоял Канада, переминающийся с одной ноги на другую и выглядевший также неловко, как и сам хозяин дома, просто чуть менее злобно и более беспокойно.
—Aren't you busy anymore?— Королевство прошёлся по нему оценивающим взглядом. Тот боялся — Британия всегда мог прочитать страх на его лице — но европеец никогда не мог понять из-за чего тот вздумает опять его зазря беспокоить, какую чушь вообразит и из-за чего ринется спасать всех и вся. Удивительные припадки благородства и отваги — странная и глупая галлюцинация, по мнению Великобритании.
—No, but if you're contacting me again because of some nonsense, then I'm busy forever until you come to your senses
—France has gone somewhere…— монарх что-то недовольно прошипел и закатил глаза.
—Do you think I care about France at all?— это удивительно легко раздражало, особенно, когда Королевство нашёл способ отвлечься хотя бы на минуту от всех тревожащих его мыслей и сомнительных чувств, желаний. И вот они снова здесь и никуда даже и не думали расходиться! Он вновь окинул взглядом гостя гостиной:
—He's not going anywhere in the middle of the night, trust me. There's nowhere to go
—I saw him in the hallway! He was staggering strangely and muttering something…— канадец посмотрел испуганно на дверь, явно пытаясь вообразить, где же мог сейчас находится Республика— I told you he wasn't feeling well! I told you!
—He has satyriasis, accept it. This is until the end of his days and I carry this sin with him
—Is it fatal…?— спросил он, явно не вспоминая значение слова «сатириаз». Великобритания, явно всё понимая, недовольно хмыкнул, пожимая плечами, взял стакан и допил наконец коньяк. Удивительно! Этот разговор с Союзом затянул его настолько, что он смог сильно замедлить привычную скорость употребления алкоголя. Да, всё определённо идёт наперекосяк.
—For him, definitely not, for me, yes
—What kind of disease is this? And why do I feel your bitter irony over all this…?— смутился Канада, улавливая некоторую несостыковку.
—Look into some maidservant who has kindly sheltered my husband, and you will understand what the disease is expressed in
—Wait, what…?— он прищурился в некотором размышлении, немного напряг память, пытаясь понять, где же он слышал про сатиров. Много времени не понадобилось:
—No…— ошарашенно проговорил он, качая головой.
—Yes— закивал смиренно и ехидно, иронично Королевство, наливая себе ещё в только что опустевший стакан.
—You've always been fighting, but he can't…
—Do you think that didn't happen before we started fighting?
—But love…
—Do you think it's always mutual?— канадец разочарованно и с некоторым знанием вздохнул. Он предсказывал это, знал, что ничего не выйдет, однако не думал, что всё обернётся вот таким некрасивым образом.
—Everything you've told me is not true. I was right: love is only possible between a woman and a man, so his escapes are not surprising…— Великобритания усмехнулся с его наивности, ему хотелось что-нибудь запульнуть в бывшую колонию.
—Do you think he didn't cheat on me with men?
—In any case, it has led the two of you to a similar shameful situation! You assured me that your conflicts meant nothing, that your hatred was part of your love, but, of course, it all turned out to be one continuous biological mistake of nature!
—Did the USA call you?— резко произнёс британец, срывая тираду. Канада вздрогнул, как от неожиданного хлопка около уха. Вот зачем же он так? К чему приплетает других в их разговор? Лицо тут же преобразилось: на щеках выступило странное покраснение, губы за секунду стали сухими, нуждающимися в привычном облизывании, дыхание сбилось. И самое странное доминион не знал, чем именно вызвана его реакция: возмущением, невозможностью выразить это самое возмущение или в чём-то ином.
—What does the USA have to do with it?
—He wants to take you to his place and dress you for the celebration, and then come together when the time comes, so in a couple of days you will sail to Washington, did you know?
—Maybe I disagree, haven't thought about it?— нахмурился привередливо он, скрестив руки на груди в некоторой пародии на Британию. Тот не удостоил его даже взглядом.
—I don't care, Canada. I'm just telling you that you need to pack up already if you don't want to sail naked. I'm not suggesting in any way to choose a vacation here or there — everything is decided, and I'm just putting you in front of the fact, not asking for a favor! Moreover, I have to hand over some documents to America somehow, and his obsession with you helps me out a lot— Канада сжал кулаки и гордо приподнял подбородок.
—I'm just an intermediary between you, am I not?!
—It took you too long to figure out — you need to be faster— безразлично, лишь с напускным интересом рассматривал англичанин форму стакана.
—I am a dominion and I have my own will! You have no power over me to the end!
—Кто тебе пролепетал этот бред?— он поднял взгляд на канадца, буквально пронизывая своими синими, мрачными от гнева глазами. На лице расцвела властная, пугающая улыбка, какую Канада видел тогда, в тысяча семьсот шестьдесят третьем году, когда, будучи ещё носящим звание Новой Франции, юная колония перешёл во владение английской семье и первым, кого он встретил по приезде во дворец оказался сам Англия, ликовавший от получения новой территории. Федерация не понял и половину сказанного, не мог даже понять почему отец сменил язык, однако знал — тот чувствует себя его хозяином, владельцем, как тогда чувствовал себя Англия. Канада почувствовал себя беспомощно, впервые спустя такое большое количество времени. Поразительно, что это произошло именно сейчас, в секунду, из-за глупой ссоры на пустом месте, спустя Вторую мировую, спустя все канадские допущения, всю лояльность его правительства, его самого к Британии. Как же давно он не чувствовал тяжесть кандалов на себе?
—You can't… I thought…— Канада непонимающе глядел на отца, ощущая его злобу и раздражённость, испытывая сам негодование и разочарование. Какая же это всё нелепость! Разве кому-то из них станет лучше от этого конфликта? Да и в чём собственно вопрос? В том, что канадец не очень-то и хочет ехать к Штатам, оставлять дом и отца одного? Он не мог этого объяснить, но что-то подсказывало, что его уезд откроет нечто новое, страшное и пугающее в жизни Королевства. Может, тот и смирился с непокорностью своего мужа, но дальше — хуже, и североамериканец не хотел, чтобы их семья распадалась, какой бы ужасной и странной она не являлась. Да, Великобритания и Франция — гомики, омерзительные и противные люди как по природе, так и по характерам, однако они все вместе родственники, близкие люди, знающие друг о друге многое. Канада вырос в этом доме, в этом дворце, Великобритания всегда принимал у себя мужа, долгое время сам жил у Франции и приезжал туда и после полноценного переезда — не может же это всё быть пустым звуком, не могут же их дома навсегда закрыться друг для друга, не так ли? Канада привык делить несчастье вместе, а мысль о его собственном переезде пусть и немного радовала, казалась мечтой, но пугала своими последствиями. Ему хотелось полной и окончательной независимости, хотелось возвращаться на территорию не при экстренных ситуациях, а по привычке, как домой, однако он не желал расплачиваться своей семьёй как разменной монетой. Он не позволит своему миру разваливаться на глазах!
—Life is such an unfair thing, Canada, that you can't always do just what you want to do. Especially in your position…— продолжил Британия, убрав улыбку и состроив какое-то мудрое выражение лица. Сделал ещё один успокаивающий его глоток алкоголя.
—Promise me that you and France won't fight at the celebration…
—It all depends on him, not on me
—I will also talk to him separately— тот усмехнулся, прикрыв стаканом губы, хмыкнул, с чувством иронии пожимая плечами.
—Good luck, godspeed, runner— Канада всмотрелся в этот забитый жизнью и раздражённый пустяками образ отца. Этот человек научил его читать, писать, одел и поверил в него, сделал доминионом, а потому канадец хотел сохранить хотя бы что-то перед уходом, перед приближающимся переездом. Перед бурей сохранить хотя бы один цветок.
—Be humans for one evening, I ask you…— тот потянулся за своими папиросами на столе.
—A hell is empty and all the devils are here— Канада тяжко вздохнул и, посчитав, что разговоры больше ни к чему, направился к дверям. Но Королевство, похоже, имел другое мнение:
—Canada, do I remind you of decadence in any way?— тот остановился и обернулся, так и не коснувшись даже ручки. Что за странные вопросы вдруг напали на Британию и какой ответ он хочет услышать? И ведь монарх даже не смотрел на него: делал вид, что его интересовало пламя костра, и поглядывал почему-то на телефон. Неужели это разговор с кем-то его так вывел из себя?
—No, of course not!— улыбнулся он подбадривающе, хотя и врал самому себе. Королевство целиком и полностью напоминал ему мрачную реальность, упадок, крах, пусть и не такой трагичный, как можно ожидать, но всё ещё соединяющий в одном человеке усталость и неспособность сопротивляться, привычную вредность и остатки гордости. Простая фигура прошлого и не более! Тот, как и ожидалось, не ответил, играя роль незаинтересованного слушателя, и канадец не знал, должен ли он привести доказательства для обоснования своего мнения. Великобританию что-то сбило с привычного курса и это что-то не походило на новую внезапно всплывшую проблему в экономике или неожиданное выступление каких-то граждан из-за какой-то социальной несправедливости. Это что-то новое, странное, незнакомое даже Британии, зацепившееся за душу внезапно, как маленькая мышеловка за палец заинтересованного, любопытного подростка. В любом случае Канада лишь надеялся, что это не та самая буря в обличии неизвестного человека, тёмного рыцаря и жандарма, Наполеона, ждущего свои заветные ключи от Москвы под дверями.
—Try not to stay too long — tomorrow morning you need to see France off and wish him a good trip, no matter what
—Yeah— пробормотал лишь Великобритания в своей задумчивости, отпуская до конца доминиона. На следующий день он не встал рано.
***
Дождь закончился, он чувствовал и знал это, однако что-то настойчиво стучало в голове. Это кровь? Сознание пытается стучать изнутри черепной коробки, в попытке покинуть изнеженное, жалкое тело, ничтожный сосуд? Стоило открыть глаза, как он пожалел, что сделал это: всё плыло пьяной дымкой, текло, ложась яркими пятнами на уродливой картине мира. Да, ему точно не полегчает за эти два дня. Болезнь, забирающая все силы, насела на горло жандармом и тщательно следила, чтобы он не мог позвать кого-либо или спросить что происходит. Его личный палач. —The British Empire— позвал требовательно чей-то грубый и недовольный, судя по тону, голос. Королевство поморщился от внезапного звука, но порадовался тому, что тень его неизвестного собеседника прикрыла его от света. Жалкая попытка что-то промямлить не увенчалась успехом, а шея от наблюдений за неизвестным объектом начала уставать. Пришлось выдохнуть и откинуть голову на что-то мягкое. Беспомощность — верный друг его бестолковой жизни. —Don't tell me you're shutting down again! Argh!!— ещё больше давило камнем чужое недовольство. Тень пропала, и яркие краски вдарили кривой нотой по стенам, как брошенная кучка мёртвых тараканов. Англичанин глубоко вздохнул, сжимая лёгкие, стискивая зубы зажмурился. Ох, нет, спать не хочется, не хочется, просто одну минуту так, лёжа, всего чуть-чуть…***
Жара. И вот снова он продолжает жить! Попытка номер два, ха-ха! М-да, уж весьма мерзкое ощущение… Плед, накрытый сверху дополнительно к одеялу, прекрасно справлялся с задачей и даже слишком, а закрытое окно удваивало эффект. Свет кляксой лежал на столе и стенах, так, словно кто-то решил крупно мазнуть масляной краской по его комнате, неудачно пытался спародировать Ван Гога. Сердце лихорадочно билось в истерике, а дыхание странным образом проветривало уши, будто кто-то стоял и специально ждал каждого его вздоха, чтобы громко подуть около лица. Великобритания поморщился от ощущений и с большим трудом убрал чуть подальше от себя один покров: хотел получше всё разглядеть и при этом не замёрзнуть. Стало посвободнее и полегче, несмотря на всю любовь британца к теплу. —Мгх… боже…— не без труда приподнялся он на руках, напрягаясь всем, что у него осталось. —Rise and shine, my dear friend! —Аргх…!— Королевство скорчился от столь резкого звука. Конечно, Америка не будет изменять привычную высокую тональность или знакомую большую громкость голоса ради него, в каком бы состоянии монарх ни валялся. Ах, как же аристократ сейчас желал, чтобы США от него отстал, — общее настроение явно не располагало к милому разговору двух приятелей. Тем более, что Америка не любил здороваться с кем-то дважды, воскрешать своих наилюбимейших напарников, чтобы они выглядели подобающе, не порочили звание страны в принципе своим существованием. —Yeah, you look great!— саркастично, но не без весёлости подметил американец. Он тенью возник напротив стола, вновь заслоняя яркое, жёлтое пятно и сияя белоснежной натянутой улыбкой, с острыми зубами и грозными, желающими рвать и метать глазами. Аристократ прекрасно уже знал эту гримасу: она всегда предшествовала серьёзному разговору, который европейцу явно не понравится, в котором его, как всегда, осудят и отчитают, как маленького мальчика, испачкавшего на прогулке свежую рубашечку. Разве ему пять лет и нужно объяснять, что падать в обморок после собрания не очень пунктуально? Хотя, может, дело обстоит куда глубже… —The USSR recently left here…— с каким-то высоким значением говорит предприниматель, и до Великобритании сразу доходит, о чём сейчас пойдет речь. «Да, конечно, нет же больше темы на свете, кроме политической и идеологической… Самое время!»— мысленно проклинает англичанин весь мир и кладёт голову на подушку, накрывая себя обратно вторым одеялом. Королевство, пыхтя, поворачивается лицом к стене, а спиной к собеседнику. С большим трудом, прошу заметить, но не без огромной иронии старается выжать дружелюбное: —Yes, wonderful! Goodnight! —You're embarrassing me in front of the Communists, Britain!— не теряя ни минуты, наседает тут же он, вставая рядом с кроватью, как родитель, даже повышает и без того сильную громкость, будто аристократ не станет ещё больше укутываться. А Королевство ещё как станет! Но американцу нет дела до реакции: —You know, in front of the Communists?! They are already one word «shame», so I also have to blush for you!— всплеснул руками бывшая колония. —I'm sorry, I'll choose another time for fainting next time. I will add this to my schedule so as not to embarrass anyone!— скрипит недовольно зубами европеец— I think I'll collapse on the floor as soon as I get to the cottage… Are you comfortable at this time? —Stop sneering! I'm talking about you creating the appearance of a weak ally! It's like you're going to die tomorrow, you know?! Don't cast a similar shadow on me! «Конечно, тебе бы только о своей репутации кудахтать!»— держится на расстроенных нервах европеец с божьей помощью. Франция, зависимость и слабость, вопросы минувших дней и Советский Союз — все хотят его смерти, даже, наверное, он сам жаждет быстрее улечься в гроб, чтобы все наконец отстали со своими взрослыми вопросами, эгоизмом и политическими спорами. Втянув кое-как воздух ртом, монарх улыбнулся, пусть и понимая, что в стенку, по привычке (зато этого не видит его собеседник): —Nothing, then you will be more presentable against my background —Against the background of the grave, everything is more presentable, Britain! —This is not true, I am sure you would fit into the atmosphere of the cemetery as your own!— хихикнул он, прекрасно зная, как Америку задевают слова о внешнем виде. Тот вспыхнул сразу: —Great Britain, you are simply…! Раздался звон. Оба замолчали. Короткий момент неожиданности, прерывающий ссору, как, например, внезапно вскипевший чайник или как, в их случае, внезапная трель телефона. Европеец даже в странном интересе резко приподнялся на локтях, за что получил от организма ответную внезапность — головокружение. Он лёг обратно и зашептал проклятья на известном только ему языке. США оказался более здоровым и быстро подошёл к телефону, поднял напряжённо трубку. Немного помолчал, и только благодаря своему хорошему слуху Королевство мог услышать быструю и обеспокоенную речь, проносящуюся рядом с лицом Америки так, словно это Британия летел вне времени и пространства, не поспевая. Англичанин порадовался, что не он ответил на звонок и не ему это всё выслушивать, а американец, похоже, ничуть не расстроился, потому что с каждой секундой его улыбка становилась более таинственной, ласковой, такой, какой обычно улыбаются любовникам, проходя мимо, когда оба знают что-то запретное в привычных вещах, знают контекст, историю и хранят все тайны где-то глубоко в сердце. —Canada— остановил буйную речь собеседника он нежным, с долей коварности зовом. Казалось, ещё секунда и Соединённые Штаты захихикает вместе с доминионом, начнёт говорить о чём-то пустом и насмешливо спрашивать, тянуть «как дела?», однако реальность показала другую картину: Америка больше ничего не высказал и даже не прошептал. Тишина продлилась недолго — с встревоженным канадцем она никогда не длилась долго. Британец понял, что это его шанс: улёгся поудобнее и закрыл глаза, попытался игнорировать специфичный континентальный бубнёж и просто решил уснуть. В конце концов, завтра Союз и Америка сами без него справятся, не так ли? Присутствие стран не всегда обязательно, тем более, что у аристократа плохое самочувствие, тем более — у него плохое настроение. —I'm not coming tomorrow. I need to lie down and recover— пробормотал он для галочки, дабы если что припомнить в качестве оправдания и отмахнуться от любых претензий. Это уже давно проверенная схема, ведь у США всегда каким-то образом получалось зафиксировать посторонние шумы в разговоре, вспомнить, что, наверное, кто-то что-то подобное ему говорил, а он вовремя не остановил. Поразительный организаторский ум! —Don't worry, this old man will outlive all of us… huh? Hmm… Canada, you know you don't have to be their relationship bridge, right? Especially since France is probably lying, you know him!— он ещё помычал, поухмылялся, просто помолчал. Канадец говорил много и даже, кажется, стал что-то лепетать не о французско-британских отношениях. Америка с каждой новой темой плавился ещё больше и, наверное, не будь здесь Королевства, они бы поболтали о жизненных пустяках, обсудили бы возможность встретится как-нибудь после всего этого. Британия, честно говоря, долгое время думал, что они встречаются, как бы это противно для него не звучало! Подобная смена имиджа всегда происходила у Штатов, когда рядом нарисовывался его товарищ по территориям. Похабство превышало все границы, фальшивость голоска улетучивалась, оставляя за собой грубоватый, но аккуратный тихий голос, привычный больше для разговора с только что проснувшемся близким человеком. Однако, вопреки английским догадкам, они не встречались и даже не любили друг друга — это было нечто совершенно на ином уровне. Странный комфорт и уют, какие возникают, когда меняешь свою личность на абсолютно другую и чувствуешь себя в своей тарелке. Они знали друг о друге многое и хранили эти тайны, разочаровывались в друг друге при встрече и на следующий же день созванивались, чтобы обсудить ересь, посидеть на одной линии и позаниматься своими делами при этом. Не любили, могли порицать, отстранялись и злились, осуждали, чувствовали себя преданными, будто голыми на морозе, а потом искали повод, чтобы подержаться за чужую ладонь при рукопожатии намного дольше, пытались смотреть до бесконечности долго в чужие глаза, следить за каждой мышцей на лице. Это было увлечение, с которого не слезть. Эта игра началась так давно, и её начало оставалось в их памяти навечно. Преданность — странная и глупая, не реальная, общая увлечённость и отсутствие разговоров о том, чтобы вести себя так, как полагается любовникам. Они были партнёрами не по душевной связи и даже не по телесным увлечениям — скорее партнерами по жизни, спутники, неумолимо идущие рядом, в неспособности пренебрегать законами физики. Не способные столкнуться и не способные оттолкнуться друг от друга. —Yes, of course. Yes, yes… stop protecting him like that! Better think about yourself, Canada! M…? I'm doing great, as always! Crisis…? You clearly have outdated information, ahah! Since the beginning of the Second World War, I have not felt anxiety and I do not feel the problems of the decline of the stock exchange! It's all the thirties — not a stable time! You have no idea how much I've earned in this war, ha! But about it sometime later… M? Yes, yes, of course… Mmm… hmm…? Ha, you underestimate me, believe me! I'll get rich — I've always told you that! The American dream is almost fulfilled! I won't burn out, don't worry! Hm…Yes, of course, yes… I already know it, don't say platitudes — I don't like it, you know! Hm. Yeah, mmm… Of course I will, yes… Okay. Of course, of course! Charm… Just wonderful! France, by the way, didn't invite you to…? Wonderful! Meet you? I'll just die either from shame or from laughter if you come with him! And what if he goes alone?! Huh… How principled you are sometimes, Canada… Shall we get you an outfit? I'm not trying to appease you, nonsense! Can't I get you some nice suit? You won't owe me anything — I rarely do that, you know! Yes? No, I'm telling you… Argh… Stop reproaching me for something… Yes, you're reproaching me for something I haven't done yet! Ha ha! Okay, that's enough. I 'll still persuade you and… your princess. Ahah! Yes, I know that… Yes, yes… That's enough! I'm hanging up! I'm the first! Bye, ciao, ciao! США вздохнул и положил трубку быстрее, чем канадец смог вставить ещё одно слово для продолжения разговора. Да уж, иногда следует быть чуть быстрее близкого человека, чтобы не потерять голову! —Canada says France feels bad because of your conversation yesterday— бросил просто так Америка, думая сейчас абсолютно не про Британию и уж точно не про Францию. Наверное, он прикидывал какой наряд подобрать на празднование, а если конкретнее — какие наряды. Великобритания не выдёргивал его из мыслей, поддерживая тишину. Надо лишь выждать нужный момент, когда американец определится, а потом радостно объявлять, что тот может забрать Канаду на пару дней пораньше для снятия мерок и прочей чепухи. А француз… что ж, с ним Королевство разберётся попозже, тем более, что он наверняка, как всегда, блефует, чтобы заставить англичанина позвонить и извинится первым. И ведь когда-то это срабатывало, как по щелчку пальцев! Такую практику нередко использовал и Англия, когда его сынок как-то разочаровывал его: отворачивался, прикрывал лицо, излишне драматично проверял ладонью температуру, словно чувствовал жар, смотрел задумчиво в окно и бормотал что-то на манер жалоб судьбе с щепоткой осуждения, бродил по комнате, качал головой, иногда пил вино со страдальческим лицом, игнорируя все слова Великобритании о раскаянии, а потом снова принимался шагать туда-сюда. В детстве будущий монарх ещё верил в подобный спектакль, плакал, валялся в ногах, потом понял, что всё это одно большое притворство, стоял неподвижно, чувствуя гнёт совести и однажды разочаровался во всём, ушёл навсегда, сжигая все мосты. Франция удивительно легко понял, что Королевство не всегда себя уважает, а особенно не ценит себя рядом с другими — рядом с родными людьми. Не хотелось признаваться в этом, вспоминать эти унижения, но ведь именно британец до Первой мировой строил из себя чёрти что ради внимания, ради прощения. Ему хотелось быть любимым и он пытался как мог, чтобы стать таким. Любовь нужно заслужить: изменением себя, молчанием в нужные моменты, ласковыми словами, ехидной улыбкой, нужно надеть маску, полностью прикрывающую истинный характер, даже в трудные моменты. Всегда виснуть на шее, всегда строить беспомощного, никогда не показывать настоящих мотивов общения или же наоборот стоять выше всего мира, стать идеалом, изящным гордецом с хитринкой внутри. И никому не будет дело до того, как аристократ злится по настоящему. К счастью, Британия отучивался жить так, когда понял, что неприятный образ затягивает и неприятных личностей в круг общения. —Suspenders… definitely suspenders! Or maybe something milder? Shirt, jacket and a scarf around the neck… And maybe a cage or a ruler…? Hmm… will he appreciate it?— шептал, постукивая тихо пальцами по столу, Америка, таинственно улыбаясь в попытке представить Канаду со стороны, словно он сейчас резко зайдёт к ним в свежем образе, покрутится, демонстрируя как всё хорошо сидит. Да, надо только определиться, нужны ли подтяжки… —Take him to your place for a couple of days, since you have agreed— пробормотал британец и укрылся одеялами получше. —Wow!—резко, будто хлопком сказал предприниматель, так резко вырываясь из сладких грёз к работе— Is Mr. «I'll let you go only under threat of execution» letting his son go free swimming? —I don't want to take responsibility, that's all… —Really? Nobody needs Daddy's son now?— усмехнулся злобно он. —Yes, take him, although he is able to answer for himself США не нравились слова Королевства, однако почву для спора он не мог до конца прощупать. К чёрту канадский вопрос! О чём же они говорили до этого? Удивительно, но сейчас американец не мог даже злиться на больного союзника, даже слов не находилось — всё произносилось с каким-то туманным и известным только ему смыслом, будто рассуждения вслух: —The USSR brought you here by itself, even brought a new blanket when I said you were freezing easily… «Что?»— тут же вздёрнул бровями в удивлении англичанин. Он знал, что Америка это говорит так, скорее для справки, в вялой попытке пристыдить, однако Великобритании так или иначе хотелось расспросить его. Неужели принёс из своего коттеджа или всё же нашёл где-то здесь? Это сам американец намекнул, что ему не очень-то и хочется нести аристократа на руках или же это Союз сам решил за них двоих? Где сейчас коммунист? —You know…— словно читая мысли, в неосознанных подозрениях подошёл он к кровати— This madman quickly ran to his cottage and came back, found out what was best for you and I assured him that I would take care of you! Huh… Монарх молчал. Он решил сделать безразличный вид, будто его ни грамма не интересовало ни произошедшее, ни оставшееся за кадром, даже не поворачивался, всё ещё глядя на стенку. Тем временем его собеседник спокойно продолжал: —He said you weren't very happy with his company, and then he left and asked me to notify when you'd come to your senses «Мда уж, просто сказка…»— раздражённо подумал аристократ, не зная, что на это отвечать. Он чувствовал, что американец размышляет, подозревает его в чём-то, но в чём можно было судить антикоммуниста, который поругался с социалистом? Или это Союзу капиталист не доверял, не вёлся на эту пышную заботу, оказанную его союзнику? К счастью или к сожалению, никаких претензий британец в свой адрес не услышал: —Rest up today. Call France later and preferably Canada. I'll talk to the Russian myself — stay with your positions —Yep— безразлично уткнулся ещё больше в стену монарх, на самом деле прокручивая всё сказанное по нескольку раз. Америка не стал прощаться: просто кивнул сам себе и вышел, словно поверил в то, что европеец засыпает. Скрип старого пола, стуки дверей и, наконец, тишина — всё британское беспокойство и волнение ушли вместе со Штатами. Стало даже уютно, как бы монарх ни презирал этот коттедж. «Наверное, он ждёт, что я позвоню…— размышлял над поступками Советского Союза Великобритания, сминая пальцами одеяло в простой попытке разобраться— Как же мне хотелось бы вернуться назад и всё изменить… Почему столь очевидные вещи всегда приходят в голову слишком поздно?» Тяжёлый вздох, переворачивание на спину и взгляд вверх в попытке разглядеть сквозь потолок подобие Бога. Интересно, смотрит ли сейчас кто-нибудь на него? Хотя, нужен ли он кому-то? Ох, нет, его Бог давно потерян, умер, не успев родиться. «Надоело. Все мне это до жути надоело. Противно что-то хотеть, но ведь и ничего не хотеть тоже тошно…— он хмыкнул— Найдусь, когда найду кого-нибудь» —Как же мне все сейчас противны…— в каком-то более чётком выводе произнёс он как бы в грубом подтверждении и продолжил: —Надо спать. Даже есть не хочу, лекарства не хочу, ничего мне на этом свете больше не надо…— бормотал в усталости и тяжести европеец, закрывая глаза. Наверное надо просто отдохнуть. Может, полегчает, а может и нет: плевать, да и какое кому дело? Всё как-нибудь решится… Сейчас время сна!***
Все дни конференции пролетели удивительно быстро. Из особенного: Королевство столкнулся с Союзом на вопросе о флоте Третьего Рейха, чуть не застрелился, пока звонил Франции, а после разговора с ним вновь подумал наложить на себя руки. Ничего удивительного, как считал Великобритания, не произошло, однако всё же тот силуэт, увиденный перед падением, так или иначе всплывал в голове, как камень преткновения всех мыслей. День не проходил без понимания, что он видел юного Союза, а ночь уж тем более не выпускала из головы этот факт. Что же произошло тогда, в прошлом? Как быстро взрослый СССР вспомнит об их связи и, возможно, обидах, которые англичанин, так и не возродил в памяти? Раненый в сердце мальчик внутри русского проснётся, прочувствует снова горечь воспоминаний и решит убить его? Да, такое более вероятно чем прощение: Советский Союз не из тех, кто просто стерпит, особенно, когда дело касается момента уязвимости, наивности, детской нежности. Каждый родитель ограждает детей от смертельных опасностей — каждый взрослый ограждает свою детскую сторону от гнили, нездоровости прошлого и защищает от внешних врагов, даже от самого себя, от губительности собственной натуры. Вечер лениво плыл, однако Британия игнорировал всё вокруг, погружённый в свои мысли: «Если предположение Союза правильно, мы приезжали к ним вместе с Англией и ещё кое с кем для рабочих переговоров, а может из-за прихоти наших отцов. Я видел тех, кто выкалывал глаз Союзу, с некоторой вероятностью принимал участие в подобном. Хотя это вряд ли: я бы скорее нанял специально кого-то, чтобы не пачкать руки, — это больше на меня похоже. Вопрос только в том, почему я не могу вспомнить ничего об этом? Может, никто не выкалывал глаз, а произошёл несчастный случай, настолько ужасный, что я решил сбежать и как можно скорей забыть и о русском, и об инциденте? Что ж, этот вариант меня больше устраивает, ведь в нём я не убийца, а скорее… тоже пострадавший! Да, именно! И, кстати, несмотря на то, что Союз отрицает свою связь с письмами, я уверен, что именно он их отправлял — жизнь никогда не направляет такие случайность зазря. Нужно ещё раз всё разобрать, а также найти переводчика, если подписей сверху нет. Адресант обозначил себя буквой «C», другие, более странного содержания — «X» и «А», хотя я мог по ошибке их предписать главному отправителю — манера речи немного схожа, а также исправления моего отца, знающего русский язык. Также я не перевёл концовку того грустного письма… там что-то наверняка интересное! Наверное, учитывая обстоятельства, мне следует выучить русский язык на бумаге: одного произношения и знаний слов на слух не хватит, тем более, что мы не могли бы общаться по телефону — он появился в около революционные годы России, за пару десятков лет, когда Союз мелькал тут и там в газетах, а также занимался планом убийства отца-буржуя. На вряд ли бы он стал разговаривать о своей симпатии к аристократу, предлагавшему его папаше убежище из-за связи правителей и по старой дружбе идеологий. Надо бы перечитать и самые первые письма. Мне уж больно нравится их откровенность и честность! Неужели СССР настолько изменился? Раньше писал стишки, хихикал и бесконечно любил, а потом закрылся, стал абсолютно другим, взял новую личность и обрёл новое местечко в жизни? Он любил меня тайно или открыто? Хотя, учитывая, как резко он поменялся, как грубо закрываются бесконечно открытые люди, то я знал обо всём. Интересно, смеялся ли я над ним? Ох, уверен, что не обошлось и дня без самодовольства… Тогда я абсолютно не придавал значения чужой любви, да и сейчас она меня с трудом трогает, больше поражает. Неужели меня любят…? Нет, смех, глупость! Раздражает меня мелкая страсть, а это, уж точно, мелкая страсть — я другого и не могу вызвать! Мой характер не западёт никому в душу, а тело уже давно не годится для экспериментов. Может, это действительно смерть…? Поражение, провал, финал? Какой смысл жить в мире, где я не смогу обрести любовь, не смогу обладать кем-то и не казаться самому себе рабовладельцем, собственником? Я мог бы потрудится и найти наивного человека, влюбить, заморочиться, однако я никогда такого не зауважаю, не полюблю — он просто будет моим рабом, рабом прихотей и ласкатель гордости. Нет, конечно, это бесконечно прекрасно восхищать, таять в объятьях. А может… это и действительно здорово? Я слишком много задаюсь глупыми вопросами, однако и не задаваться ими, значит игнорировать всю картину вокруг себя. В выборе: любить или быть любимым я ни за что не выберу любить — я хочу быть любимым, даже если не смогу ответить на чужие чувства. Греться, смеяться, влюблять и заставлять других ждать, ехидничать, красоваться, получать комплименты, привлекать взгляды, являться чужим миром, светом, Богом! Разве я не достоин этого? Я столько натерпелся, столько осознал ошибок на пути, что пора бы уже и счастью упасть на меня, неожиданному поклоннику, чьё внимание не станет раздражать! Кто будет боготворить, кто поваляется в ногах, а после не будет из-за своей слабости передо мной судить, винить меня в своей слабохарактерности. Мой святой обожатель» —C'est comme si on tuait un chat… —What?!— аристократ вздрогнул и удивлённо округлил глаза, впечатываясь взглядом в кресло напротив. Ах, да, точно, как он мог забыть об этом наглом госте этого вечера? Франция сидел, обиженно уткнув щёку в кулак, а локоть в ручку сидения, другая же рука аккуратно крутила бокал с вином. Темнота аккуратно располагалась в комнате, а свет от камина мягко ложился на чужой профиль, делая образ нежным. Тени причудливо раскинулись у француза так, что он казался в некотором полумраке и только иногда, при определённом движении огонька, освещение играло на лице, выполняя роль смягчителя, усмиряя строгость и негодование в мимике. Даже ямочки на щеках казались не такими уж и противными. Или это Королевство так соскучился по мужу? —Tu as une mauvaise expression… changez — le, vous faites face à l'indifférence et au calme prévisible —Why don't you go to hell?— пулей вылетело от монарха. Он давно привык грубить и посылать француза, реагировал, как по щелчку пальцев, инстинктивно. Республика не удивился, ведь приучился к новому нраву, ну или хотя бы к той малой части, что демонстрировалась время от времени. «Пусть скалит зубки, ничего, потом сам же прибежит с извинениями» — считал француз всегда, с тех пор, как начал предугадывать некоторые капризы мужа. Он считал, что изучил Британию от и до, что его нрав невозможно изменить кардинально — где-то так или иначе проскользнет знакомое ехидство, покажется привычное безрассудство, замелькает на горизонте юношеская искринка и одобрение всех глупых, но весёлых поступков. Грубая, даже грубейшая ошибка. Монарх никогда не показывал своих настоящих желаний, лишь пытался примерить на себя всевозможные блага, выжимать из жизни все соки, пока не рухнет замертво. Весь образ, построенный на том, как он хотел себя видеть, оказался лишь дымкой его характера, глупостью, так ярко впечатанной в жизнь, в темперамент, что никакими методами не вытравить. Или же там в общих чертах обрисовывалась его личность — не всё состояло из жажды внимания, образа некой кокетки и королевы, не сделанная для споров и обсуждения другая личность? —Tu m'as appelé le premier: tu m'as demandé de venir le plus vite possible, parce que tu ne peux pas trouver de place pour une raison quelconque!— тени криво скользнули по губам, уродуя лицо в раздражении— Je suis là et je parle à moi-même ou au buste de Churchill! Tu es assis comme un singe réfléchi, tu ne dis rien et tu ne veux écouter personne! Je suis inquiet au fait! Королевство тяжко вздохнул и покачал головой, покосился даже на бюст премьер-министра на камине. Как же ему иногда хотелось застрелиться с этим вечно болтающим пижоном… Неужели он думает, что его позвали потрындеть о политике, слухах и прочей пустой дребедени? Монарх, конечно, знал о своём умении преувеличивать некоторую опасность, но не настолько же надо игнорировать в самом деле? —You'll never understand what it means to think about something, France— грубо пробормотал аристократ, беря пачку папирос. В мягкой упаковке валялась последняя, так что, проделав привычный метод раскуривания, он бросил коробочку куда-то в сторону пепельницы, словно в мусорку, и откинулся в кресле. Да погибнут в страшных муках все врачи, что пытаются отучить его от курения и алкоголя! Спите тревожным сном, все любители здорового образа жизни, — Великобритания никогда не войдёт в ваши ряды, сколько бы вы ни ставили за подобное свечки в храмах и сколько бы не писали ему гневных писем (на которые обычно отвечает прислуга, прошу заметить, даже не он сам)! Британии нравилось воображать себя главным героем какого-нибудь фильма, таинственного и мрачного, по типу экранизации книг Ремарка, где не обходится без кальвадоса и разговоров по душам ночью в пабе или в комнатушке дряхлого отеля. Ночь явно окажется удивительно долгой: полной разбора старых бумаг, бубнящего под боком голого любовника, заглядывающего через плечо на письма, а также, конечно, не обойдётся без шампанского и коньяка девяностолетней выдержки. Так считал наивно Королевство, одурманенный кино. И сейчас, приподнявшийся с места француз, теряющийся в дыме сигареты и проворстве тусклого света, стягивающий аккуратно с себя лёгкий бархатный халат, ставший во дворце негласно его, как бы поддерживал иллюзию. —I hate you and your selfishness…— тихо произнёс красивый силуэт в дымке, вырываясь из занавесы и залезая без одежды на ноги мужа, аккуратно присаживаясь на пухлые, мягкие и ненавистные ему бёдра, одним пальцем заставляя откинутся в кресле и покорно замереть. Два неодинаковых по цвету глаза властно прожигали его хищным взглядом, требующем ответного внимания, жаждущем развлечений и пошлости, какого-либо отвлечения от событий прошлого. Британия послушал его.***
Тишина поглотила комнату: она сжирала обитателей, давила на мозг, иногда прерываемая звуками с улицы и разговорами слуг за стенкой, но никогда не убираемая до конца. Словно перед бурей: стоит только расслабиться и выдохнуть спокойно, как завоет ветер и поднимет пыль, испугает и станет набирать скорость, внедряя мысль, что надо бежать, хотя, скорее всего, бежать поздно и некуда. Ошибка. Всё это была одна большая ошибка, самообман пафосом. Европеец укрылся получше и повернул голову к Франции: тот спал на краю, спиной к мужу, как привычно засыпал после любого контакта с Британией, особенно, когда знал, что тот делит с ним кровать. Его будто душило чужое общество и, чуть ли не задохнувшись, приблизившись настолько близко, насколько может выдержать, прижавшись резко и настойчиво, отстранялся, отталкивал в поисках кислорода, насытившись ощущением удушения, — Королевство становился тут же ему не нужен, а одиночество казалось намного желаннее, чем прежде. Наверное, чтобы ценить себя и уметь с собой существовать, он пытался измотать себя другими людьми, изводился, боясь остаться одному, засыпать одному, жить одному, наедине со своими мыслями — привил себе отвращение и при этом застегнул на шее поводок с шокером, отдав пульт тем, кого презирает, чтобы получать из раза в раз током и из раза в раз забываться в боли, подпитывая в себе только отвращение к своим хозяевам, а не к самому себе. Любил ли он мужа? Нет, конечно, нет, да и на вряд ли любил в том великом понимании слова, хотя и увлёкся им в начале пути. Хотел ли он мужа? Нет, тут особенно нет, ведь если раньше его маленькая симпатия подпитывалась жаждой тела, не столь большими и в то время абсолютно не травмированными ногами, питалась изящностью открытых нарядов, дерзкими поступками и ехидством, готовностью экспериментировать в кровати и без неё, то сейчас всё кануло, оставив за собой горькое ощущение, что полученный большим трудом феникс оказался фальшивкой, просто подожженной уродливой игрушкой для обмана. Британия знал, что разочаровывал его. Осознание того, что француз пробует из раза в раз в жалкой попытке заглушить свои мысли, в ничтожном понимании, что страсть и любовь не разжечь больше, а значит, видя чужое тело, отвращаясь, он включает голову, не может больше уйти в ураган страсти, забыться, — это их конец. Они теперь никто друг для друга — два брошенных в постель тела, попытавшиеся сойтись, поймать один ритм, темп, работать на одной волне разных станций. Это финал, а точнее антракт перед заключительным действием, когда оба признаются, что больше не существуют в одном понимании мира, жизни, не видят друг друга даже сексуальными партнёрами. Они больше никто — они даже никто. Британец тяжко вздохнул и осмотрел спальню, как будто видел её впервые, как будто мог что-то разглядеть в темноте, вобрать что-то новое, как будто не знал каждую деталь, каждый узор на мебели, каждую пылинку, соринку и в каком порядке те образовываются. Всего лишь место для сна, всего лишь комната, в которой он спал всю жизнь, всего лишь место, где он слышал ссоры родителей. Почему они ругались именно около его комнаты, буквально стенкой? Неужели они настолько хотели подчеркнуть, что ненавидели друг друга, что им не жаль брошенных обидных слов в присутствии сына? Великобритания не верил им, а точнее не верил маленький мальчик что станет будущим правителем, что лихорадочно бросался сначала в ту самую комнату за стеной, пытаясь помирить, а потом тот мальчик, что решил смирится, уверил себя, что, наверное, это нормально — ругаться, бросать друг в друга вазами и горшками с цветами, бить друг друга, рвать волосы и спать редко вместе. Королевство вновь глянул на Францию. Спать раздельно… Хах, а ведь раньше он считал, что если люди или страны долго, долго спят в одной кровати, они любят друг друга, что они самая крепкая семья, даже покрепче его собственной, поэтому он думал, что Англия любит Уэльса больше всех… Как же странно он воспринимал секс, как же глупо он принимал стоны за стенкой за любовь! Может, именно поэтому он стремился со всеми спать тогда, в молодости, — пытался стать любимым так, полагая, что это и есть чувства, что именно так отдают любовь? Какая детская нелепость. Великобритания приподнялся на руках и закрыл глаза. Голова в миг похолодела от неожиданного подъёма, а сквозь прикрытые глаза проникали фигурки: прямоугольнички, серые и блеклые, будто старались отпечататься на зрачке навсегда. Он открыл глаза системе назло, но тогда фигурки стали выделяться на фоне тёмной комнаты. Победитель в этой игре только один, и это давно известно, однако Королевство принципиально поднимал взгляд, вглядывался в тёмную мглу. Темнота окружает его: он её сердце, а потому размытые силуэты шкафов превращаются в высоких чудищ, а знакомый рабочий стол уродуется в большеротое создание. Площадь кровати становится спасительным островком, на краю которого лежит холодное тело Франции, словно труп, давно поглощённый мраком и бесами. Англичанин трёт глаза. Тень мелькает прямо у конца его спасительной шлюпки, как акула, пугающая спинным плавником неумелых мореплавателей. Он шире открывает глаза и испуганно ищет ими по всему периметру, словно взглядом может остановить созданий. Руки трясутся. Разве это незнакомое чувство беспомощности? Момент, когда тебя уверяют, что на время пока ты болеешь, с тобой будут лежать родители, но однажды ты просыпаешься ночью один, погружённый в холод. Ты ищешь наивно глазами кого-то, но уже на середине поисков осознаёшь, что это тщетно, — это всё ложь, чтобы ты мог уснуть быстро, позволил взрослым лечь с привычным графиком и не мешал своим беспокойством спать им нормально. Мерзкое одиночество давит, и ты пытаешься выползти из кровати, укрывшись одеялом, в жалкой попытке согреться, всё тело трясёт из-за температуры, но кожа чувствует лишь мороз, словно тебя не оставили одного, а вывезли тайно на улицу, пока ты наивно полагал, что с тобой кто-то рядом. И тогда мир ограничивается лишь сознанием, ощущениям страха и беспомощности. Слёзы заливают лицо, но ты быстрее вскакиваешь и еле-еле плетёшься в родительскую спальню, ещё не подозревая, что на тебя накричат и прогонят обратно за ненадобностью. Королевство вцепился в мужа, чуть потянув на себя: —Darling, wake up, do you see this…?— шепчет беспокойно он, мечась глазами то на тело, то во мрак, будто из-за взгляда эти пугающие твари остановятся и будут смотреть в ответ, не нападая. Наивная, детская тактика. —Argh, tu délires encore… Depuis la première guerre mondiale, il faudrait s'y habituer! —Look at them! Do you see them?! I'm not the only one who sees this…? —Va te coucher! Arrête de me réveiller — tu fais ça à chaque fois!— Британия вцепился в него крепче, как утопающий за соломинку. —But I'm scared…! —J'ai aussi peur de beaucoup de choses et quoi? Dors!— он оттолкнул британца и, схватив одеяло, раздражённо укрылся сам, спрятался от него в единственном месте, защищающим от ночных чудовищ. Как же ему это надоело! Великобритания из раза в раз видел кого-то, слышал чёрт знает что и всегда будил француза в какой-то странной надежде, что тот развеет образы, что пробуждение Франции избавит от галлюцинаций. Но разве республика мог чем-то помочь, да и хотел ли он нести ещё один груз в своей жизни за кого-то? Нет, конечно же. Потому он решил игнорировать это, как дети и взрослые игнорируют старческие припадки и безумные крики перед концом жизни старших родственников. Он не пытался, но точно знал, что если хоть раз откликнется на мольбу о помощи, то монарх не слезет с него и всегда будет припоминать этот единственный добрый жест в укор моментам, когда он не захочет помогать. Если брать ответственность за что-то или кого-то, то серьёзно, основательно, особенно когда дело касается такой ранимой и эмоциональной, принципиальной и чувствительной личности как Великобритания. Аристократ, чувствуя невозможность укрыться, спрятаться от образов и шёпота, от призраков, пугающих его и душащих как бы в назидание за все грехи, быстро приподнялся и направился в гущу темноты. Дрожащие и хромые ноги не помогали, но быстро нашарившие ручку пальцы вырвали его из клетки, открывая дверь в коридор. Он вышел, захлопнув испуганно дверь и отдышался. Длинный коридор оказался освещён луной: огромные высокие окна, не зашторенные старинными тканями, открывали вид на давно не посещаемый сад, кое-где, явно из-за одного приоткрытого, европеец мог слышать ночных птиц и жужжание насекомых. Холод ударил по слабым ногам и заставил поморщиться. В детстве хотелось рассекать эту огромную линию, идущую от самого главного входа и ведущую мимо комнат, разделяющуюся на левое и правое крыло, покрытую красным мягким ковром. Когда-то ведь он и бегал наперегонки с кем-то, кто разделял его любовь к движению, понимал неприязнь к светским правилам и ограничениям, кто поддерживал дерзость и мелко судил, но не слишком серьёзно как отец. Когда-то это место не представляло из себя высокие потолки — Британия точно никогда излишне не акцентировал внимание на высоте дома, разве что от скуки и скорее с позитивным настроем. Раньше здесь стояло много слуг, но сейчас Королевство многих отправлял в другие части дома, чтобы не пугаться в ночи и не чувствовать, что кто-то за ним следит. Слуги, по его мнению, походили скорее на статуи и картины, на неживых созданий, которые вглядываются в самую душу, но неспособны вести разговор, никогда в жизни не начнут его и не поделятся своим мнением о чём-то. Они просто работают и выполняют поставленные задачи, как куклы в театре, — им не положено большее. Нет, конечно, среди огромного числа людей во дворце англичанин имел некоторых неофициальных фаворитов, тех, чьё присутствие его не пугало и не раздражало. Зачастую это красивые (по мнению Королевства) личности, умеющие грациозно передвигаться или украшать дом одним лишь своим присутствием — не кто-то функциональный или неприятный. Так, по крайней мере, твердило в нём эстетическое восприятие мира. Великобритания решил выбраться из кокона и найти этих людей — по крайней мере сейчас это просто необходимо! Шаг за шагом мимо него проносилась, можно сказать, вся история дворца. С этой стороны — картины, собранные Англией бесценные полотна, каждое из которых стоило по меньшей мере три миллиона фунтов! С другой стороны — растения, которые англичанин иногда позволял Уэльсу ставить в коридоре, симпатичные, но уже доживавшие последние сроки. Королевство пытался удержать их красоту, останавливая всеми силами время, но они так или иначе быстро угасали, даже после посадки новых, заботы о них. Где-то на этом углу Британия прятался от нянюшки, злобно настаивающей на умывании и переодевании из ночной одежды в домашнюю. На повороте налево, в самом конце, находилась одинокая спальня Северной Ирландии, куда часто заглядывал с британцем валлиец, настаивая на тесном общении их всех троих. И почему он пытался образовать такой круг общения? Чем ему нравился этот ирландец, фыркающий и шипящий буквально на любой звук, издаваемый юным аристократом? В детстве Королевство ревниво думал, что этот «paddy» дороже Уэльсу, чем родной сын, а потому всячески пытался мешать их контактам, мельтеша у валлийца под ногами и настаивая на абсолютно бесполезных занятиях и играх, тратя время, которое тот мог провести с Северной Ирландии. —You have a lot in common, my dear— однажды заявил принц, уловив схему мальчишки —And what exactly do we have in common?! He smells disgusting of perfume and alcohol, fat in figure, he has no manners, and he is also an absolute pig! —My dear— ухмыльнулся ласково и не строго его папа—…don't accidentally tell him that to his face! —And I'll tell him, because I'm not sorry! He deserves it!— и ведь действительно сказал, но не завтра и не послезавтра, а тогда, когда даже Уэльс забыл об этом разговоре. Они просто внезапно столкнулись с ним в коридоре и Королевство, окликнув ирландца, вывалил весь груз оскорблений, что копились в нем с самого первого раза, когда тот посмел впервые повертеть носом перед ним! Если честно, будь на месте Северной Ирландии, например, Англия, он бы после первого же ряда оскорблений, схватил его и отхлестал, но этот чудак стоял, сгорбленный и с кривым от раздражения лицом, держа гримасу недовольства и странной, неожиданной беспомощности. Он переждал так первую очередь, потом вторую, потом, когда слова у мальчика начали иссекаться, выждал, пока тот соберётся для новой зарядки и вытерпел третий, финальный залп. И продолжал стоять. Просто ждал чего-то, прожигая его взглядом ненависти и жгучей боли, будто глазами выжигая на его роже надпись «катись в ад». И стоило ему только сделать один шаг навстречу к мальчишке, как Британия шарахнулся, как от летящей для пощёчины руки. Он прикрыл в страхе лицо и задрожал, ожидая, что тот в миг окажется рядом и ударит его, накричит как минимум, обозначит, где его место, уделит ему тем самым нежелательное, но всё же хоть какое-то внимание. Но он не сделал этого. Великобритания услышал лишь тяжкий вздох и, чуть приоткрыв глаза, увидел из-за рук, как тот просто махнул в его сторону и, развернувшись, пошёл прочь, чуть хромая в какой-то своей привычной манере. Королевство нахмурился. Почему Северная Ирландия никак не отреагировал? Нет, это точно не то, чего англичанин ожидал, не тот результат, ради которого находил и вспоминал самые обидные слова! —H-hey, where are you going?!— кричал ему вслед мальчик, сжимая в ярости кулаки и топая ногами— Nothing to answer, right? И начал быстро идти за ним. Ирландец не торопился, а точнее, даже не убегал от ребёнка — он шёл к себе в привычном темпе, как шёл бы и без преследования. Игнорируя и ничего не отвечая на оскорбления, он подходил уже к своей комнате, зная, что Великобритания за ним на довольно хорошем расстоянии и буравит его спину и затылок до сих пор. Всякая надежда на то, что Королевству просто по пути и он отстанет, рухнули, стоило подойти к комнате и, наконец, обернуться. Тот остановился вместе с ним, не скрываясь и не прячась, не меняя даже маршрут и не делая вид, что следит за прислугой поблизости. Великобритания бросил ещё парочку оскорблений, как будто делал бросок монетки в копилку перед тем, как та не лопнет изнутри, оставшись лишь одними осколками вверх. И больше не проронил ни слова. Британия ждал реакции: нового тяжёлого вздоха, нового усталого взмаха или, наоборот, неожиданного пинка под зад. —If you want me to hit you, come closer, don't be shy— грозно проговорил он со своим противным акцентом и с привычным низким тембром, берущим до глубины души и пугающим каждый раз дьявольскими нотками. Северная Ирландия казался ему чудовищем, неизвестным созданием, существующим рядом только из-за милости своего укротителя, из-за своего хозяина Англии. Тот самый козёл, символ Сатаны, добавляющий рычание в каждом слове, съедающий, приглушающий любые «т» в попытке прикрыть истинную суть и экающий для показа своей якобы незначительности, создания фальшивой певучести и лёгкости языка. Британия быстро пересёк расстояние и оказался достаточно близко для удара: он сделал это из принципа, несмотря на страх, несмотря на дрожь в теле, несмотря на то, что он никогда не любил чувствовать на себе чужие, незнакомые, не родные руки, обучающие его таким строгим способом тактичности и вежливости. Он смотрел в чужие глаза гордо и принципиально, как знающий, что за ним правда народный любимчик и государственный изменник. Взмах! И тут же романтическая картина праведного мученика исчезает и остаётся лишь жалкая пародия на смельчака. Ребёнок, зажмуривший глаза, стиснув зубы и задрожав, походил лишь на маленького запуганного зверька, привыкшего встречать на своём пути одних охотников. Но Северная Ирландия не хотел на него охотится: его рука, ранее оказавшаяся так близко к щеке благодаря тому, что он замахнулся и чуть не ударил, мягко легла на лицо, словно пробуждая ребёнка, заставляя его распахнуть глаза: —I'm not Wales and I won't bring you up, but I'll give you some advice…— рожа исказилась в пренебрежительной усмешке— If it is drowning you are after, do not torment yourself with shallow water —W-what…?—пробормотал лишь в страхе британец, не двигаясь. —Run to England, I say— пролепетал он ласково и, быстро нахмурившись, сильно оттолкнул ребёнка от себя, роняя мальчишку на пол. —Hey! That's not the answer, you mick!— заверещал Королевство, путаясь в одеждах, пинаясь и размахивая руками в качестве обороны, жмурясь и отбиваясь от своего невидимого врага. —Sassenach…— хмыкнул лишь ирландец, смотря на это жалкое зрелище и зашёл к себе, тихо закрывая дверь на ключ. Да, Британия до сих пор не понимал, что в этом надменном кельте такого, что привлекало Уэльса, и что именно тот видел в них двоих общего, раз так старался сблизить. Великобритания не привносил себя в число грубиянов, ненавидящих англосаксов, он лишь считал, что «говорит не всегда приятную правду, иронизируя», тем самым шутя и над теми, и над другими. Он же буквальное соединение двух родов, двух ненавидящих друг друга частиц, так что имеет на подобное полное право, не так ли? Однако какого обиженного гордеца (по мнению монарха) строил из себя Северная Ирландия, он не мог сообразить и каким чёртом к нему приклеился валлиец тоже! Нет, конечно, противоположности притягиваются и прочее, но не настолько же жизнь жестока, чтобы сталкивать доброго и чистосердечного Уэльса и этого противного, вонючего, самодовольного урода! Королевство хмыкнул и продолжил путь, чуть хромая в какой-то своей привычной манере. Почему Северная Ирландия ничего не сделал с ним тогда? Почему даже ничего не сказал Уэльсу, чтобы тот его отчитал за неприличное поведение? Неужели ему настолько плевать на этого эмоционального и одинокого, жадного до внимания ребёнка…? «Well, please! I don't need his grace and handouts, let him go to hell!»— подумал обиженно аристократ, уходя на далёкое расстояние от закрытой комнаты. С тех пор как он вернулся от Франции, узнав о последней смерти в семье, о похоронах Англии, он лишь иногда заглядывал в эти спальни, в старые давно брошенные хозяевами места, где когда-то они все жили. Когда-то Великобритания заглядывал к ирландцу и видел, как тот стоит, задумчиво глядя в окно, курит свои противные и неприятно пахнущие сигареты, чёрт знает с каким табаком; когда-то Великобритания приходил к Уэльсу, когда болел, ложился с ним рядом, не подозревая, что в кровати находится не только валлиец, и засыпал в тёплом коконе, зная, что его не станут здесь рано будить; когда-то Великобритания приходил к Англии, чтобы посмотреть, как тот читает книгу на кровати, в своей привычной белой ночнушке, в очках, хмыкает, листает страницы то туда, то сюда, иногда подписывая карандашом своих заметки, бормочет что-то себе под нос; когда-то Великобритания приходил к Шотландии… и почти никогда не задерживался. Королевство остановился около дверей в спальню шотландца и смерил их взглядом. Сколько раз он приходил сюда после переезда? Сколько раз уверял себя, что просто разбирает вещи, хотя на самом деле лишь впервые видел их, рассматривал и возвращал обратно на место? Сколько раз он представлял себя в роли своего отца, делал вид, что занимается чем-то только ему свойственным, хотя никогда в жизни не знал, что же тому привычно, чем он занимается, когда не ссорится с Англией? Единственное, что Королевство знал о нём, так это то, что он носил в свободное время килт с тартаном и играл назло своему мужу на волынке — в общем, настойчиво настаивал на национализме и независимости от семьи. Шотландия никогда не посвящал сына в свою жизнь и не интересовался чужим бытом, если, конечно, Англия его не тыкал в отцовские обязанности. Вот чьё внимание мальчишка почти никогда не мог заполучить, а если и получал, то недоброе. Шотландец не делал вид, что любит его, что считает Великобританию своим родственником, наследником, — наверное, он отдавал предпочтение кому-то другому и этому кому-то другому мальчишка завидовал. Ему хотелось пакостить и мельтешить под ногами, раздражать и нервировать отца, обращать на себя хоть какое-то внимание, однако после нескольких случаев Англия стал забивать британское свободное время, чтобы такого не повторялось. Похоже, они оба сходились во мнении, что Шотландия никогда не полюбит сына и нет никакого смысла им всем играть в дочки-матери. Британец заставил себя отвести глаза. «You had no choice, but instead of humility, you chose to blame everyone around you for your imprisonment…— презрительно вспоминал лицо Шотландии он— Your pride and disobedience still live in citizens, and it is for me to sort out your conflicts with my father! This is as unfair as your joining the alliance with England is unfair. You're worth each other! And you're clearly no better» Королевство понимал его, но, чувствуя на себе ответственность за родительский брак, чувствуя себя камнем преткновения, виновником всех ссор и конфликтов на своей территории, не желал одобрять действия шотландца. Семейная гордость как со стороны Англии, так и со стороны Шотландии поддерживала самомнение их сына, однако также и ломала, бросая на плечи излишнее чувство ответственности. Сколько раз его имя произносили при драках и конфликтах, сколько раз смешивали с грязью и использовали как раздражитель, после упоминания которого тона повысятся, а вазы полетят друг в друга с большей частотой? Нет, Великобритания радовался, что не остаётся в стороне, незамеченным, мысль о том, что он — центр любого вопроса, вызывала улыбку, восторг, но… разве вместе с этим он не становился врагом дома, разве с этим статусом не приходило ощущение, что он — проблема и ошибка, которую всю жизнь будут ненавидеть и припоминать, как косяк молодости? Быть результатом временного сплетения двух врагов — это тяжёлая ноша, которую монарх хотел избегать, игнорировать и взваливать на кого-то другого. Нет, ха, он ни глупость, ни случайность, что вы! Он нужен кому-то, важен для кого-то, хотя бы один человек не считает его чудовищем и костью в горле! Надо просто найти когда-то такого человека. Забрав все письма из кабинета Англии, находящийся поблизости, он засел в гостиной, попросив заранее у прислуги коньяк. Эта ночь пролетит незаметно, если заняться делом! Надо просто отвлечься от мыслей о родителях, упрятать в шкаф воспоминания об Уэльсе, засунуть в задницу скорбь и заниматься тем, что сейчас в его интересах и силах! «Это, возможно, первое письмо — порядок сложно понять, но, пробегая глазами, я понял примерную их градацию»— пометил мысленно аристократ, словно вновь записывал свои мысли на диктофон. Первое письмо, безусловно, с переводом, написанным над русскими словами, имело такое содержание: «Привет! Как ты добрался до дома? Не сильно штормило во время пути? Море не моё дело, ты знаешь… однако ты в этом профессионал, так что наверняка дорога прошла отлично! Сколько времени вы ехали?! Я никогда хорошо не мог сориентироваться в странах, территориях и картах — брат всё время брал на себя обязанность по постройке маршрута, так что мне интересно, какие моря вы переплывали, какие острова видели! Я подумываю накопить на карту, чтобы отмечать себе всякое… Мне интересно, сколько территорий у разных стран, кто с кем стоит рядом… Где же на карте находится твоя семья? Наверное, надо чаще ходить на уроки географии, ха-ха! Кстати, я не рассказывал, что мы однажды побывали на территории Индии и Китая?! Или брат мне наврал, что это Индия и Китай… Наверное, он об этом тебе рассказал… Но, думаю, он во многом соврал — ты же знаешь его любовь к приукрашиванию правды! Он всегда держит всё в тайне и шутит… Он сомнительный человек…