О разных

—Surprisingly... How do you not realize that you are a problem?— Великобритания поднял свои маленькие глаза на отца. Он помнил этот момент не очень чётко, но, судя по тому окружению, которое успел вобрать мозг, во взрослом возрасте считал, что этот момент произошёл именно в гостиной. Лицо Шотландии горело от тёплого света камина, а грани стакана для виски сверкали, когда он брал его и отпивал свой любимый скотч. Шотландия всегда искренне улыбался стакану чаще, чем кому бы то ни было. Виски его не подводил, ничего никогда не требовал, только давал и не строил своих правил. В детстве маленький британец не понимал, почему взрослые так любят разные жидкости в стаканах, так как от них исходил такой странный запах, будто в них налит яд. Они хотят отравить себя? Это ведь губит здоровье! Да и вообще, что взрослые находят на дне бутылки? Может они глядят туда, чтобы посмотреть на себя свысока, посмотреть, как это они на самом деле находятся на дне, но только не какого-нибудь бокала, а жизни? Это картина о том, как человек смотрит на картину, где человек смотрит на картину! Королевство не знал. Пока не знал. Не знал, какое горячее чувство растекается внутри, как тающее на солнце масло, как в душу, аккуратно проскальзывает, приходит счастье, вежливо предлагая услуги, чувствуя себя хозяином дома. Это, наверное, чувство лучше, чем любовь. Может, любовь к своему ребёнку вытеснила именно эта любовь к алкоголю? —You, little one, live for yourself and don't even think that no one really needs you... Here...— он отпил из стакана, а после улыбнулся самому себе, но стоило только вернуть взгляд на маленькое создание перед собой, как всё удовольствие улетучилось— Why were you born? For whom? You were born at such an inopportune time that I even thought that this old man would throw you out.       Он усмехнулся. Отчего он усмехнулся? —But he let you stay. He wanted and wants to destroy everyone, but he let you stay! England hates me. He is fixated on his stupid theory about the usefulness of people, about the allocation of resources, thinks about survival, about accumulating important things in a world where everything is not important. Why is he so scrupulous about this issue? It's like he chooses meat: he selects the best representatives of cattle. And then you show up, and it says on your stupid face: "I am the most useless creature that can be found in the world." And how do you think we should react? It looks like you changed him, or I misunderstood his plans again.       Королевство не знал. Хотя, конечно, когда тебе шесть, ты многое не знаешь, что уж до таких фундаментальных и важных вопросах о нелепости своего существования. —Is there anything I can do, Dad?— робко прошептал мальчик, но тот отвёл глаза, чтобы не видеть, как тот пытается сопротивляться неизменному. —No— так просто слетело, даже не остановилось на полуслове, не споткнулось о какие-то нормы, не остановилось перед вежливостью и добротой к маленькому созданию. Вот так легко, как обсудить погоду. Как резать пока не сопротивляющуюся мирную скотину. —But...— ребёнок не знал что делать с этой информацией. Хотя что тут сделать, если он никто? Как маленький мальчик в таком возрасте мог хоть за что-то поручиться, хоть что-то доказать в заранее проигранной битве? Великобритания стиснул руками чужую большую ногу и прижался к ней, ведомый каким-то порывом: —I can do something! I will really try my best! —No— и вот очень просто хмыкает он, берёт опять стакан и отпивает. —Dad! —I'm not your father.— уже как пощёчина. Королевство даже сейчас чувствует, что разговор бесполезен, но разве его остановить? —Why don't I have a chance? I'll do anything! —There are only two parents, maybe three due to the fact that we are countries. You've got four of them, maybe even five. Someone is clearly superfluous here, so I cross myself off the list. —But it's not my fault...— бормочет он так, словно врёт, будто мог изменить свою родословную, откатить время назад, постучать по облаку и прокричать "Господь! Измени всё как я хочу!". Шотландия отпивает и ставит с грохотом стакан на столик, пыхтит и кряхтит, укладываясь в кресле и толкает прицепившегося к ногам мальчишку. Тот сопротивляется, будто на него идут волны, сильнее держится за свой плот, не давая коленкам разогнуться. —Let's stop talking like that, okay?— как-то по-товарищески, как коллега, но не вызывающее ничего во взрослом. —I'm silent. You're the one who keeps telling me something.— он махает пренебрежительно рукой— You talk so much, too loudly and uselessly. Find yourself a more worthy entertainment: England is groaning on a piece of wood all the time, Wales is hoarding stones.       Шотландия тяжко вздохнул и, закатив глаза, перевёл взгляд на камин. Он о чём-то задумался, но Королевство не мог понять о чём, ведь ему всегда казалось, что отец думает о чём угодно, но точно не о нём. Может, он думает о выпивке? А может об Англии? Кстати, где он сейчас и интересуется ли Шотландия где он? —Dad, don't be silent– он хватается за чужую руку, и она кажется ему такой горячей, будто алкоголь зажёг кровь и сосуды, приятное чувство— You're thinking about my brother, aren't you? He sailed away... —Listen— раздражённо перебивает шотландец и выдёргивает руку из обхвата маленьких пальцев, приятное чувство пропадает, но остаётся где-то в глубине души осадком— Why don't you die in any way?

***

      И действительно почему? Великобритания отпил отвратительного пива и, поморщившись, отодвинул стакан. "Because I'm a coward, Dad"       Лондон гудел, как всегда. Тысяча людей торопилась домой до окончательного захода солнца, толпы гремели и толкались, чтобы в конечном счёте оказаться дома. Но были и те, кто не спешил. Не торопился туда, где возможно никого нет, а возможно ждут жёны с голодными детьми. Было место, куда англичане ходили всегда и возвращались всегда, где жизнь текла до того момента, пока не вытолкнут на улицу ждать завтрашнего дня, чтобы вновь открыть источник жизни завтра для опустошения кошелька и стакана. Это был паб. Или некоторые не особо грамотные англичане называли его battle cruiser, rub-a-dub-dub или nuclear sub. Более же грамотные, но желающие сократить такое очень длинное слово, как pab, сокращённое от слова public house, использовали чаще всего слово local, подразумевая под ним сразу же паб. Удивительные англичане, не так ли? И именно эти люди негодуют, что в других странах непонятные способы перевода денег! Ну да, ведь удобнее и легче, когда в основе лежит двенадцатеричный принцип: фунт стерлингов равен двадцати шиллингам, один шиллинг – двенадцати пенсам, один пенс – двум форинтам. Конечно, в тысяча девятьсот семьдесят первом году впервые за долгое время всё изменится: уберут из оборота все монеты, названиями уходящие к Римской Империи, а Королевство перейдёт на десятичную систему. Но до этого пока далеко. Очень далеко.       Аристократу было смешно. Вокруг же — просто мерзко. Под столами и у бара валялись кусочки свиных рёбрышек, маринованные яйца, а ещё тысяча самых разных видов орешек от арахиса до кешью, местами на полу красовались лужи, а высохшие из них оставались пятнами и на досках были сырыми, заставляя обувь прилипать, в самом же помещении было тяжело дышать, душно, будто в пабе находилось не двадцать-тридцать человек, а вся сотня, прячущаяся привычно в метро Лондона из-за очередной бомбардировки. В каждом уважающем себя городском пабе стёкла окон сделаны из дымчатого или матового стекла, а потому здесь темно, очень даже темно. Освещение представляет собой пару еле работающих лампочек, а потому нельзя даже что-то вычитать из газеты. Стоило Королевству спросить бармена, который очевидно по виду являлся пабликэном, можно ли что-то сделать со светом, как ему отказали и явно стали надоедать предложениями о закусках к пиву. Что ж, не больно-то и надо. Тем более, что в таком шуме, ни о какой концентрации и речи идти не может: всякие пьяницы радовались игре в дартс так, будто победили в первой в своей жизни легализированной лотерее, которые только набирали обороты в стране. Типичный паб для рабочего класса с дешёвым пойлом, отвратительной едой и, конечно же, без салуна, который хоть немного бы переместил часть гостей из общего зала. Королевство не понимал, почему некоторым так дорог этот лишний пенни за вход в салуны: разве, приходя в паб, вы не хотите чего-то эксклюзивного? Хотя, возможно, он размышлял так только потому, что он аристократ. Как только Великобритания зашёл в паб многие посетители начали неприкрыто пялится на его повседневный наряд, который среднему классу был не по карману, что уж говорить о смешках и шёпотах. "Blinged out", "filthy rich" и прочие фразочки доносились до монарха, а другие, более грубые заставляли невольно скрывать улыбку в перчатки. Да, он здесь особый гость. Никогда в жизни вы не встретите в отвратительном местечке того, кто может купить это самое отвратительное местечко и жизни всех посетителей разом. Но разве ему не плевать? Сегодня ведь особый день! Ему снова захотелось побыть среди людей: посмотреть на чужие жизни, которые хуже его, увидеть отвращение в их глазах, презрение, зависть. Конечно, простых работяг, выращенных на фермах или родившихся в пределах слышимости звона колоколов церкви Сент-Мэри-ле-Боу, не удивишь рассказами о семье, в которой каждый ненавидел друг друга и желал подсыпать яд в кружку или удушить подушкой во время сна. Однако не каждой плохой семье выдаётся стать самой публичной и обсуждаемой. Семья Британии таковой как раз являлась: раньше, ещё в наполеоновские времена, Англия очень сильно пыхтел над тем, чтобы народ не разочаровывался в своём правителе, ведь привык к тому, что слухи имели сильный вес и за них тебя могли свергнуть, стоит только какому-то идиоту начать кричать "волки, волки!". Весь мир следил за их семьёй, но чем скорее умирали члены семьи, тем меньше все видели своих стран в жизни. Похороны стали проходить не публично, а члены семьи не появлялись на публике, оправдывая скрытность трауром. Когда Великобритания только сбежал на территорию мужа, его отец подстроил всё так, будто это он дал разрешение на подобное и сдержанно отвечал всем, что отныне он сам держит власть по договорённости, а о соединении двух великих и давно соперничающих держав нужно говорить чуть позже, это в планах. В итоге это "позже" не настало, ведь, конечно же, никто никогда и не желал объединяться. Англичанин намеренно отводил чужой взгляд от своего сына сказками о каком-то глупом и далёком будущем, а сам пытался всегда делать акцент на том, что всё отныне под его контролем, что якобы уехавший сын к власти больше не сильно относится и является просто спланированным аргументом для соединения государств. Что ж, Британия не удивился тогда. Многие обсуждали его выходки у Франции, а потому английскому престолу выгоднее было проигнорировать его существование, пока британец не понадобится на родине. И вот он понадобился: последняя смерть в его семье заставила задуматься о престоле, заставила приехать обратно, ведь у многих других стран, как всегда, нашлось тысячи предлогов, чтобы претендовать на их территории, как это обычно бывало после смерти правителей. И вот он здесь, но вместо правления нынешний монарх отдал молча все лавры человеческой семье, а сам стал выступать просто идолом и мифической фигурой, следя за событиями в мире, так как назревала Первая Мировая война. Все знали, что их король есть, что у них есть страна, ведь он мелькал в газетах, но с того времени делами стали управлять в основном люди, а Великобритания отправился в первые свои настоящие сражения под фальшивым именем, но не фальшивым высоким статусом, разрешающим ему решать вопросы наравне с командирами. Многие высшие чины знали, кто он такой, вынужденно склоняли головы перед его решениями, и этого британцу хватило, чтобы закончить войну и как правитель, и как обычный человек. Дальше больше, всё реже Королевство занимался бумажной волокитой и всё больше интересовался интригами и конфликтами, набухающими в мире, и вскоре оказался и во Второй Мировой войне. Но здесь уже что-то треснуло. Наверное, это требующая внимания личная жизнь, которая полетела к чёртовой матери после "Великой войны". И вот он здесь опять. Его граждане слишком редко лично видели единственного, оставшегося в живых члена семьи британской короны, который являлся их последней страной. Потому его никто не мог признать в этом пабе: люди, встречаясь со странами, даже при условии, что тот или иной человек часто видел определённые образы на фотографиях, с большим трудом могли узнать в реальной жизни их страну, ведь созданные специально для демонстрации истинного обличия камеры показывали совсем не то, что каждый встречал в жизни. Интересно, как бы отнёсся какой-нибудь патриотичный британец к тому, что их пример для подражания сидит в дешёвом пабе и жалеет себя? Наверное, он бы ни за что не поверил и пошёл бы писать заявление в полицию об оскорблении британской короны. Хах, как же всё-таки смешна жизнь... Британия взглянул на тёплый стакан пива, который он отодвинул. Действительно, почему никто не думает о том, что статусным людям есть о чём плакать? А как же "богатые тоже плачут"? Хотя любой бедняк бы ответил про то, что лучше плакать в своей машине, чем на велосипеде. И ведь действительно! Почему бы статусным людям не решать все их проблемы деньгами? Королевство вот, например, решал: он получал дорогие наряды, самые лучшие средства для кожи, ему открывались любые границы и возможности! Он всегда одевался с иголочки, прикрывая отвращение от своего тела перед зеркалом, пытаясь подобрать то, что хотя бы немного устроит его на своём уродливом жирном туловище, тратя на это часы, лишь бы заверить себя, что ему нужно так или иначе выйти на улицу хотя бы немного, но красиво; он всегда наносил лучшие крема, размазывая их по пухлым и ненавистным ему щекам, клал на пухлые и красные от слёз глаза специальные диски, мазал дрожащие от алкоголя и страха руки кремом, брызгал лихорадочно себя дорогими духами, пытаясь скрыть перегар; он мог уехать со своей страны, покинуть пост и не важно, что его люди будут нуждаться в нём, — главное, что у него есть возможность купить билеты! Если у тебя слабый и неуверенный голос, купи громкоговоритель. Если ты низкого роста, то купи каблуки или обувь на платформе. Если ты ненавидишь себя, то купи любовь к себе у других. Если у тебя в душе засел страх, купи у кого-нибудь сироп с эффектом бесстрашия — наверняка такой есть на рынке. Если ты наркоман и чувствуешь за это вину, то подкупи доктора и пусть разрешит тебе курить всё что душе угодно, свободно и легально! Если недоволен своей внешностью, то заплати хирургу и дай себя порезать до такой степени, чтобы хватило до следующего запроса. Если нет хорошей семьи, то купи её, ведь рабство будет существовать всегда или подкупи актёров, чтобы они играли роль твоей новой мамы или твоего нового папы и сделали тебя радостным. Деньги! Деньги!! Вот, что значит истинное счастье! Почему психологи не прописывают в рецептах "получать много денег", ведь фактически все проблемы бедных истекают из необходимости в деньгах, а у богатых, как известно, нет проблем? И Великобритания тоже считал так: он настойчиво пытался понять, что следует купить, чтобы сделать себя счастливым, какой товар подарит ему хорошие взаимоотношения с родителями, уничтожит все воспоминания о войне и избавит от круговорота усталости и ненависти. Какое средство подарит уважение к себе, выведет из организма страх оказаться высмеянным перед толпой и одновременно удалит все эмоциональные болевые точки, чтобы наконец не казаться себе слабой куклой для битья? Что наконец поможет ему доверять людям и открыто говорить о своих переживаниях, не боясь, что это используют? Если найдёте такое, обязательно запатентуйте это средство и получайте большие гонорары за такую идею! Весь мир уверен, что вы разбогатеете на этом!       А теперь вернёмся к нашим баранам, а точнее стаду баранов, за которыми следил аристократ. Его присутствие здесь словно меняло этих неотёсанных созданий: все вокруг поглядывали на него, смотрели с пренебрежением, как новый посетитель в их обители морщится от всего, что они делают, игроки стали даже кричать громче при победах и поражениях, стараясь как будто отпугнуть нежеланного гостя, а пьяницы побаивались подходить к нему, хотя и желали найти повода для драки. И Британия хотел дать им повод. Он пришёл сюда, потому что чувствовал жуткий голод. Этот голод преследовал его всю жизнь: сначала в родительском доме, в детстве, теперь в его доме, когда подрос. Это необходимость, потребность в чём-то, странное желание чего-то, какого-то контакта, столкновения, какой-то динамики, чьих-то эмоций и боли. Откуда это взялось? Нельзя точно сказать, когда у человека появляется этот голод, но точно ясно, что формируется он посредством жизни вокруг. Человек — это башня из кубиков. В начале фундамент закладывает родители и окружение, обстановка вокруг. Ребёнок смотрит на мир и пытается понять, что такое хорошо, что плохо, как следует жить, как не следует, он реагирует на правила вокруг и формируется его характер посредством того, что для него приоритетно и в каких сферах. Если кубики были бракованными, сломанными, выброшенными родителями или наоборот настойчиво втюханные, то башенка стоит, уверенная, что дальше — фундамент изменится под давлением следующих кубиков. Она ещё не знает, что заложенный фундамент не меняют после постройки здания. И вот строится основа: ребёнок учится, а может и не учится, но главное, что познаёт всё совсем иным способом, ведь он пробует себя в чём-то, родители нагло подсовывают ему и скрипку, и фортепьяно, и французский, и балет, и втюхивают фехтование. И тогда башня становится снова плохо построенной: половина кусочков ей не нужна, а половина втиснута родными, ведь "вдруг пригодится" и будет забыта при перекраивании, послужит головной болью для всех новых строителей. Так вот дальше идут детали: башенка выросла и теперь она взрослая, но ещё недостаточно выросла, чтобы надеть крышу. Человек становится взрослым. Он смотрит из окошек своей башни на всё вокруг и оценивает по тому, как строители решили установить окна, а строители наши, как вы помните, те ещё наглые идиоты, которые никогда не строили зданий, а значит башенка узколобая и тупоголовая, но, возможно, добрая, если что-то в душе всё же нашло время и желание подумать "а что я из себя представляю, помимо своего каркаса?". Но это, как вы понимаете, не наш случай. Так вот теперь крыша. Как мы знаем, строители — ничего не умеющие и вечно спорящие идиоты, которые пытались совместить барокко и постмодерн, а потому у нашей башенки едет крыша. И вот так заканчивается всё строительство: человек сходит с ума от того, что не знает кто он такой. Так вот, возвращаясь к теме голода, что же представляет из себя этот феномен в нашей бригаде? Голод — это неосознанное или же осознанное желание разрушить эту башенку к чёртовой матери. Голод — это неудобство жить тем, кем являешься, но из-за невозможности или непонимания необходимости перемен всё приходит к тому, что ты желаешь самоуничтожения, разрушения, самосаботажа. Голод — это неудобный душный костюм жизни и желание его разорвать. Голод — это душный автобус, когда тебя зажимают со всех сторон и ты хочешь поубивать всех и себя за одно. Это походит на то, когда на палубе капитан подрывает динамит, который вёз через моря все эти годы. Это похоже на то, когда возвращаешься к тому, что болезненно, потому что не можешь жить без этого. Это зависимость. Зависимость от собственных страданий и невозможность жить, не желая себе всего самого худшего. Такие люди не могут существовать без того, чтобы не натворить глупостей, ведь считают, что они заслуживают называться одной большой глупостью. Такие люди возвращаются в отношения, которые их разрушали. Такие люди продают квартиры, чтобы купить выпивку. Такие люди приходят в паб для среднего класса и намеренно ищут того, чтобы подраться с кем-то. Их разъедают мысли. Мысли о том, чтобы испортить всё, что испортить всё — самое лучшее решение, ведь тогда никто никогда в жизни не положится на них, а значит не будет лишних беспокойств. И этот голод растёт. Он набирает обороты с каждой ситуацией, он становится паразитом жизни, шепча всегда на ухо то, чего очень сильно хочется, но что приведёт к самому худшему исходу в истории. Некоторые определяют это как скуку, и отчасти, так и есть. Организм пресыщен здоровой обстановкой, а потому ищет проблем, чтобы иметь право на страдания и жалость. Однако не все такие: не редко это уже построенная модель поведения, жизни. Человек неосознанно или осознанно считает отвратительное поведение за хорошее, а кошмарный образ жизни за свой привычный. Вы наверняка видели такие манеры в детях: когда их родители ругаются, они спешат к ним, чтобы попытаться успокоить, ведь верят, что их слёзы способны остановить спор, однако они выступают не более чем аргументом для спора, для того, чтобы какой-то родитель ткнул на ребёнка и сказал оппоненту "он плачет по твоей вине", чтобы спор разгорелся с новой силой. Эти дети бросаются к матерям и кричат, они бьются в истерике, потому что бьются в этой истерике взрослые, а маленькие существа повторяют все действия своих нездоровых родственников, более авторитетных в их глазах. Дети говорят старшим братьям и сёстрам "я буду здесь, чтобы они не начали ругаться сильнее", однако ещё не способны понять, что всё, как всегда, закончится на поднятой руке и начнётся вновь с выпитой бутылкой. Великобритания был из таких детей. Он пытался остановить это безумие, не зная, что оно заразительно, что в будущем и он будет бросаться чем только можно в своего мужа, разочаровываться, пить от горя, отталкивать детей и говорить, что они — ошибка. Каждый из нас, видя ту или иную ситуацию в детстве, думает о том, что никогда не допустит этого момента во взрослой жизни, однако ещё не знает, что быть свидетелем чего-то в детстве, значит взять манеру. Это родовое проклятье. И оно поглощало Королевство всё больше и больше. И он, как и родители, не видел, что повторяет судьбы тех, кем поклялся никогда не стать. Отшельником, жаждущим лёгкой наживы в виде внимания, в виде споров, пытающихся имитировать добычу авторитета, тем, кто любит самоутверждаться за счёт слабых и беспомощных благодаря тому, что даже не он себе дал. Высокий статус, деньги, привилегированное положение в обществе — всё это рычаги в мире, которые он унаследовал, а значит мог нажимать, когда ему захочется. И теперь никто не мог ему помешать

***

      Сгущающие тучи и наползающая темнота ночи не обещали ничего хорошего. Волны бились о скалу настойчиво. Их нос всегда проходил по краю, облизывал его и сползал, падая обратно, поэтому подойти туда не то что страшно, скорее глупо. Смотря со стороны, можно было всё равно чувствовать эти брызги со всех сторон. —Страшно, правда?— Британия показательно фыркнул на эту фразу. —Мы с братом на корабле видим вещи и пострашнее этого. —Правда? Разве это не пугает тебя даже в мелочах? —Что именно?— он обернулся к мальчишке и отчего-то сияющие золотом глаза походили теперь на жёлто-коричневую ржавчину. Волна вновь стукнула по камню и будущий монарх вздрогнул, слыша этот взрыв за спиной, сощурился, прикрыл лицо руками, спасаясь от брызг по бокам. А мальчишка стоял. Будто маленький деревянный солдатик — даже не дрогнул от хлопка. Казалось, он где-то не здесь, думал о чём-то своём. О чём-то весьма опасном. —Эти напоминающие о смерти явления? —Что...?— он нервно хихикнул. —Знаешь, когда люди приходят с войны, то с трудом воспринимают некоторые вещи, ведь они напоминают о бое. Например, когда что-то рядом издаёт резкий звук, то он похож для них на приземление ядра рядом! Люди отскакивают уже по привычке и падают под столы — так они спасаются от воспоминаний! —Ты думаешь, что воспоминания об опасных выходах на море заставят меня боятся воды? —Нет, конечно, нет!— он странно усмехнулся, до ужаса довольно, будто врач, следящий за ходом биологического эксперимента. —Тогда к чему ты это? —Ты когда-нибудь думал как умрёшь? Не боялся умереть случайно? —Я не из тех, кто умирает случайно! —Почему?— вновь ударила волна, капли брызнули в лицо, а ветер усилился. Скоро сильный дождь. Королевство невольно согнул ноги, пытаясь стоять твёрже: мокрый камень пугал, заставляя подошву скользить. Отчего-то в душе накатывал странный страх. —Почему что?— приходилось кричать, разговаривать в таких условиях было невозможно, но что-то держало их здесь. Будто уйдя, они потеряют нить разговора и никогда не обсудят что-то важное, что волнует их обоих, лежит глубоко внутри грузом. —Почему люди думают, что те, кто умирает случайно, это не люди? Какие-то цифры в графике жизни, которые так или иначе должны быть по плану, но никогда не затронут главных героев, элиту, которая прописана дальше двух строк? У главных лиц будто всегда смерть поинтереснее, чем случайность... —Хватит говорить заумно! Скажи прямо, что ты имеешь в виду!— он стиснул зубы— Я же вижу, что ты чего-то добиваешься! —Признай, что ты хочешь смерти, Брит. —Что за глупости?!— вновь взрыв сзади. Королевство согнулся и ему невольно захотелось домой. Нет, не туда, где находилась крыша или родители, а туда, где этот мальчишка покажется не таким пугающим, более ласковым и наивным, предсказуемым как минимум. Завидев эту перемену в настроении, мальчик шагнул к нему, мягко положил руки по бокам, будто придерживая, прижался сам, подняв взгляд. Британия схватился за него в ответ, чувствуя какую-то опору. А тот всё ещё улыбался: тепло, мило даже, довольно. И отчего-то его улыбка успокаивала, радовала. Ветер, обдувавший их со всех сторон, будто менял курс, а холод, ранее проникавший под одежду, отступал, бежал от жара, который давал этот мальчишка своими крохотными ручонками. Королевство разогнулся. К нему пришла странная сила, которой он не мог дать описание. Мальчик обнял его крепче, и с каждой секундой от этого британская уверенность в себе возрастала, будто это был не человек, обвивший его, а доспехи, защищавшие от любых внешних и внутренних угроз благополучию. —Британия, ты можешь сказать мне честно. Я пойму тебя. —Что я должен сказать? —Что многократно думал умереть— аристократ разжал объятия, отступая на шаг, но не отпустивший его мальчик так или иначе шагнул следом. —Хватит! Давай закончим на этом разговор! Пойдём домой! —Ты боишься боли, да? Это тебя останавливает, я знаю! Но ведь можно умирать безболезненно. —Я знаю все выходы, знаю! —Тогда почему не осмелился ранее воспользоваться хоть одним? —Потому что катись к чёрту! Отпусти меня!!— он схватился за чужие руки и попытался отодрать, отступал назад, однако тот даже не думал бросать его. —Чем больше ты сопротивляешься, тем губительнее будет итог! Ты сам, сбегая, приближаешься к финалу, который тебя не обрадует! —Плевать! Прекрати же!! —Успокойся! —Сделай, как я прошу, и я буду спокоен!!— он сделал ещё шаги назад. —Брит, волна!!       Взрыв! Их обкатило водой и от страха Королевство вскрикнул, схватился вновь за свой единственный плот. Тот странным образом вытащил их обоих на эту своеобразную сушу, и стоило только аристократу открыть глаза, как он понял, что они больше не стоят на мокром камне. Всё казалось таким не реальным, таким странным. Будто они спали минуту назад и вот проснулись, а всё, что было, это лишь глупая шутка мозга, идиотское воображение. Разве так бывает в жизни? Но вид высокой скалы, которую бьёт море, доказывал обратное. Со стороны этот обрыв смотрелся жалко, но, находясь там, казалось, что это отдельный мир, совсем иная сторона жизни. Королевство осмотрелся и увидел тут же своего собеседника. Его лицо вновь смягчилось, на нём появилась жизнь, что-то знакомое. Маленький, будто нелепый карлик, он, сгорбившись, как всегда, выжимал воду из одежды. Кудри его летали от ветра, а сам он теперь казался таким слабым и нелепым, совсем не похожим на броню. Британия отвёл взгляд. —Ещё раз будешь устраивать мне допрос, и я из принципа не расскажу ни о чём.

***

      Что за принцип? Кто вообще придумал этот так называемый принцип? Королевство считал себя в юности довольно беспринципной личностью, которой чужды нормы морали, однако... почему он вдруг не захотел разговаривать о Смерти, о своей жажде к ней? Декаданс кипел от литературы, посвящённой смерти, демонизму, да и в целом это движение о том, что литература, человек в целом слишком сильно себя ограничивает ренессанскими рамками добра и зла. Однако почему бы не рассказать тому, кто стремится к смерти, о том, что ему страшно умирать одному, случайно или в самый счастливый свой миг жизни? Почему не рассказать о том, что он боится умереть некрасиво, что написал уже давным-давно часть завещания, касающуюся его похорон? О том, что он лжец? О том, что он не хотел смерти тогда в полной мере, но желал получать удовольствие от того, что нарушает рамки морали? О том, что ему нравится быть плохим, ему хочется быть нелюбимым. Разве... не хочется? Нет, лучше уж толпа ненавидит его, чем остаётся безразличной. Нет ничего хуже, чем быть за кулисами своей жизни, нет ничего хуже, чем быть простым прохожим, нет ничего хуже, чем остаться на закате жизни ничтожным для мира. Разве это не страшно: умереть так, что никто не заметит твоего исчезновения? Разве это не страшно остаться никем, простой линией в газете? Не страшно ли существовать простой среднестатистической марионеткой, частью цифры в статистике? Не лучше ли жить скандалистом, о котором все говорят? Яркая личность... кто же это? Почему мы называем яркой личностью какого-то французского тирана, захватившего почти весь мир, но не называем добродетельного человека, отдающего всего себя на благо другим, спасающего чужие жизни? Наверное, ответ кроется в том, что мы из страха зовём животных яркими, потому что чувствуем себя на их фоне слабыми и тусклыми, серыми. Люди всегда будут рабами иерархии: всегда они отдадут дань уважения тому, кто скорее перегрызёт им глотку, чем тому, кто перегрызает глотку для них каждый день, будучи их родными, близкими. Великие люди зачастую такие из-за своей ненормальности. Люди любят сумасшедших. И немногие это понимают. Но Королевство считал, что понимал в чём соль жизни.       Поэтому Британия хотел конфликта. Он привык жить и являться "яркой личностью" благодаря своему вызывающему и ужасному поведению, которое поощрялось годами публикой. И получается теперь... виновата в кривизне башенки толпа? —Hey, fatso!— он ненавидел есть при других, ведь всегда знал, что кто-нибудь так или иначе скажет "хей, а ты не много ли себе положил?" или "воу, это только для тебя одного?". Да, он много ел. И ненавидел, когда кто-то отмечал это. Поэтому он либо ел один, либо пытался оправдаться тем, что таковы традиции его дома, да и в целом монархий — готовить один большой стол на правителя. —Open your mouth, you fat cat— один толстяк навалился на стол так, что кружка пива повалилась и разбилась в дребезги. Ну вот, ещё одно пятно на досках... —Are you deaf, you asshole?!— Королевство незаметно для себя улыбнулся и поднялся с места с другой от зовущих его стороны. —What are you smiling at?! It seemed to me that he was sitting with a sour expression on his face, you idiot! You don't like anything about it...— тонкий, он кажется гибким, но выпирающая вперёд челюсть с кривыми и грязными зубами так и просится под кулак. Да и эта поросячья шапка, пародирующая то ли котелок, то ли цилиндр... —I'm sorry, you look so disgusting that I didn't take you for people.— спокойно говорит Королевство. Вжух! И реакция не заставляет ждать: его хватают за воротник рубашки, чужое мерзкое дыхание бьёт в лицо, а ноги висят. Тело перегнуто через стол. Он морщится, как раньше. —What did you say, asshole?!— это точно больше двадцати кружек эля. Хотя местное пойло сложно оценивать. Он бы назвал это вкусом грязной лужи, в которую почему-то вылили спирт. Такое надо выпить явно бочку или две, чтобы так развязался язык. Судя по мерзкому запаху этот клиент явно в такой бочке родился. И явно не в дань уважения британскому пиратству. —If you want to fight, go outside!— кричит бармен прокуренным голосом недовольно— Don't make a scene here! —Having a chat?— ухмыляется аристократ, смотря в чужую рожу— Although in your case, we'll probably grunt?       Бам! И он уже летит в другую часть паба прямо в толпу. Люди толкаются, несколько кружек летит на пол, а все начинают кричать, чтобы Королевство испарился, но старые ноги не слушаются. Из рта вырываются смешки, а люди ругаются и ругаются. Бармен уходит куда-то в другую комнату, а две докопавшиеся до него свиньи идут прямо к нему. "How noisy it is"— думает монарх, не зная, радоваться или разочаровываться. Кто-то подпинывает его, а кто-то наклоняется, чтобы схватить за шкирку и выкинуть из паба, но здесь настолько тесно, что никто не может ухватиться нормально и лишь лихорадочно дёргает за одежду. В голове будто бешено стучат колокола, как в церкви, и гремят они с каждым шагом двух громит всё чаще и громче. Великобритания отыскивает трость, хватается и, отодвигаясь как можно быстрее назад, в сторону выхода, бьётся в чужие конечности, преграждающие путь. "There is no way out"— на лице дрожащая улыбка, а глаза метаются в поиске спасения. Выхода в самом деле нет: он будто на арене для собачьих боёв. Толпа вокруг него — это стены, не позволяющие сбежать испугавшемуся щенку, а напротив — соперники. В голову прилетает крохотное напоминание, что у него с собой револьвер, но при таких обстоятельствах эта схватка весьма несправедлива — здесь нужно биться руками, и аристократу не позволяет гордость стрелять. Хотя какая разница, правда? Руки чесались сотворить что-ниубдь страшное, глупое, безрассудное. Какая разница до этого скота, до этих глупых ничтожно бедных блох? Но он пока держится. Это называют слабостью или страхом, но, честно говоря это подобие остатка разума. Кастет, оставленный в прикроватном столике, предстаёт как палочка-выручалочка, которой не оказалось рядом, — он дома. Остаются только кулаки. Громила налетает сверху и прибивает к полу, удаётся только неудачно треснуть тростью ему по голове и бросить своё оружие, прикрываясь руками, чтобы по лицу не попало, но чужие кулаки больно бьют по предплечьям. Защита не крепкая, ведь единственное, что заставляет его руки ещё обороняться, это злоба, бьющий по ушам адреналин вкупе с пульсом. Это нелепая драка. Всё это не более чем цирк! —Get out both of you!!— кричит масса. —Fight in the street!!— поддерживают женские голоса в массе. —Apologize, slicker!! Who are you calling a pig, bitch?— ревёт, не прекращая бить, толстяк. Видно, что он не знаток рукопашки и просто зол. Королевство знает, что спровоцировал потасовку, но от этого отвращение не прекращает наполнять его тело. Его просто попинают за слова и всё: это не настоящая драка, а просто намеренно выстроенное шапито. И для чего? —Outside, place, place, outside!!— кажется это одёргивает худой толстого. Он хватает его за плечо, но тот отмахивается. Алкоголь делает его движения более ленивыми, хаотичными, выпадами. Для чего это?

***

      "Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына; а кто любит, тот с детства наказывает его" — так сказано в Ветхом завете, в Притчах Соломона. Почему в Библии нет ничего действительно доброго кроме "возлюби ближнего своего" и прочих заповедей, которые появились лишь в Новом завете и о которых близко речи не шло в Ветхом завете? Почему люди думают, что Господь любит нас, если вся основа веры — это страдать, чтобы приумножать радость Бога? Почему Библия — это одно сплошное оправдание существования горя и несправедливости? Может, потому что без смысла все переживания — только тягостная ноша без светлого будущего?       Королевство не знал, да и не задавался такими вопросами. Скорее думал о том, что взрослые оправдывают свою неспособность общаться какой-то древней книжкой. Конечно, на территории его родителей был распространён и узаконен протестантизм, а не чистый католицизм, однако одно ничуть не мешало другому: дело ведь по большей части в искажении божьей воли церковью, а не в толковании тех или иных частей. Тогда ведь никто не любил разговаривать: доброта — от того, что мало били, глупость — то того, что перебили, трусость — то того, что не добили, счастье — то того, что избивают часто и постоянно. С эпохой Просвещения люди поменяли свои взгляды и, как это было всегда на заре новой эпохи, сказали, что раньше всё делалось не так и плохо, но сейчас-то всё иначе. Детей перестали бить так часто, посчитав, что публичные избиения розгами по заднице при гостях это дурной тон, поэтому следует колотить своего ребёнка по-иному: за закрытыми дверями. Однако мысль, что боль — это учение, никуда не ушла, а преобразилась и стала чуть более дипломатичной. Но справедливее ли? —I'm tired of this... I'm not a whipping boy!— проворчал он, кряхтя на большой кровати от боли. Всё тело ныло из-за того, что его вновь поколотили за сквернословие. Он всегда получал свою порцию ненависти и, несмотря на жалобы, привык, но не в том понимании, чтобы смириться, а в том, чтобы оказаться сбитым с толку, усомниться во всём и вся, как это часто бывает после того, как с нами поступили, казалось бы, разумно, но непонятно всё ещё почему. —You did something stupid and you were rewarded— у него всегда в любом разговоре, не касающемся политики, такой голос. Такой тихий и нежный тембр, какой всегда есть у мудрых учителей: —I don't understand why you feel insulted —I'm not offended!— проворчал малец, приподнимаясь на локтях, но вскоре из-за слабости, падая головой в большую подушку— Just humiliated... —No one humiliated you, on the contrary, they showed for you care with their punishment. You should say thank you. —For what? For the fact that instead of understanding from whom I take these "abusive" words, in their opinion, they behave like distraught old men who want to beat me to the point where I will be silent forever? —They can't do it any other way, Britain —I don't care about that!— забил руками он— If I don't learn a lesson, they'll beat me up to learn it! So let someone beat them up too, so that they learn how to treat each other and me properly! —If there is a person who will beat them so that they don't beat anyone, it will only mean that there is someone stronger than them, but certainly not that beating is not a measure of order. —And you still support them!— изумился, оскорбляясь он. —I just think there's no carrot without a stick.— он обернулся к брату и свет от свечи стал выделять его сзади, как какого-то святого— There is no good without bad, and there is no knowledge, skills, or lessons learned without beating. This is the human way: to learn by trial and error. —All this is just an attempt to belittle me, to crush my pride!— вскричал мальчишка, он с трудом поднялся и сел на кровать— They consider their lessons more important than my dignity! —You're still nothing for them to respect.— грубее поставил Империя— And you're also too young to have any dignity, Britain.       Он мягко улыбнулся, будто засыпая сахаром предыдущие горькие слова. Эта непривычная огромной фигуре нежность только раздражала младшего, служила странным сладким сиропом в бочке дёгтя. —Should I undress to demonstrate?— тот лишь покачал головой. —How hard it's going to be for you with a temper like that, Britain... —Like father, like son! I couldn't have been born like this alone.— всплеснул руками мальчик— Everyone in our family is like that, they just don't want to admit it! —Then our family will end soon— Империя поднялся и, обернувшись обратно к столу, потушил свечу. Он уставши потянулся и руками и, казалось, почти достал до высокого потолка. Каким же он казался огромным! Великобритания всегда находил своего брата и хорошим собеседником, и верным другом, и смелым воином, и грамотным человеком. Другие большие страны не могли сравниться с этой великой Империей, как считал Королевство. Разве найдётся ещё тот человек на свете, который сможет стать ему опорой? Одним броском змеи этот гигант полетел на кровать, и мальчик подскочил на ней, вереща. Мужчина обхватил его большими руками и, как будто с игрушкой, откинулся назад, крепко прижимая к себе. —Ah!! It hurts me!! You big half-wit!!— закричал, сопротивляясь он, но вызвал только больший смех у брата. —If you insult me again, I'll tell father.— завертелся мужчина, крутя ребёнка в руках и заставляя его ещё больше верещать. —The traitor!! Ah!!— Британская Империя захохотал ещё больше и вскоре ослабил хватку, однако младший не стал вырываться из объятий. Они замерли так в одном положении и тихо задышали после противостояния. Стало очень спокойно и тепло. Великобритания любил находиться рядом с Британской Империей: он никогда не обижал его и не осуждал, хотя, как считал Королевство позже, знал о дефектах и наклонностях брата. В нём сочеталась грубая армейская стойкость и простодушная забота о близких. Может, он единственный за всю историю, кто верил в Британию с самого начала? —Come here.— он ловким движением перевернул брата со спины на живот и потянул ближе к себе. Тот обвился руками и стал крепко обнимать его, прижимаясь, чтобы согреться. —I'm sleeping at your place tonight.— объявил младший. —Is it because you're offended and unfair, or because you're too lazy to go to your room? —I'm not lazy! I just need warmth!!—фыркнул он недовольно. —Hope that your wife always warms you at her breast, as I do. —Are you compared yourself to a busty woman?— усмехнулся мальчик, но получил тут же подзатыльник— Hey!! —Now you're offended, you can go to bed out of pride.— пробормотал лениво Империя, кряхтя и пытаясь принять удобную позу. —That's not how it works with me, old man!! —Hmm, I thought so. But if not, then it looks like it's time for me to go get the rods. —No way!— заверещал снова он и забился в фальшивой истерике. В этот раз мужчина его не держал, а спокойно позволил выскользнуть из объятий, подняться, как тигрёнок, на задние лапки и ударить руками по чужому животу. Он проделал так несколько раз, пытаясь больно ударить ему по органам, но всё было тщетно — старший, усмехаясь, наблюдал за ним из под полуприкрытых век, как за обезьянкой, а не тигром. —I challenge you! Let's fight!! —The rooster is brave on his dunghill— отмахнулся Британская Империя. —Do you think I'm a rooster? Can't you see that I'm a lion? —More like a dung beetle. —Hey!!— он вновь ударил его в грудь, но тот лишь шире заулыбался. —That's enough, Britain. Your lesson has been learned for today. It's time to sleep.— он вновь лениво потянулся и пригласительски похлопал по груди. Тот, не церемонясь и не вредничая, прильнул к брату, широко расправляя руки в объятиях, замурлыкал довольным котом, который сначала кусает руку хозяина, а потом лижет в качестве извинений. Ловко перехватив ребёнка, Империя приподнялся, чтобы выправить одеяло, а после укрыл их обоих им. Большая рука начала ласково гладить макушку младшего, а в горле закружилось какое-то странное мычание, напоминающее колыбельную. Великобритания чувствовал, как вздымается при каждом вздохе чужая грудь, легко поднимая его, как дрожат и резонируют связки при этих странных звуках внутри него. Все шёпоты дома, все невзгоды, все трудности — всё казалось таким неважным рядом с ним. Британская Империя был слеплен из одной и той же глины с ним, но всё же казался таким иным. Он казался спокойствием волн, морским пьянящим воздухом свободы, казался ленивым утром, продуктивным днём и спокойным вечером. Монумент, который кажется неживым, но таким похожим на Бога. Он был действительно примером для подражания. —I'm tired of all this...— пробормотал тихо младший, закрывая глаза— I don't want to feel pressure, I don't want to be an Atlantean who has the whole world on him. I want peace... —Find your Atlas, to whom you will give responsibility, and live as you want. —Is there anyone who will suffer for me voluntarily...? —Let it be involuntary, Britain— он вновь прошёлся пальцами по чужим волосам, перебирая— "God and my right". Remember that.

***

      Бах!! И пара пуль пробилась в потолок. Люди закричали и путь неожиданно открылся. —Get out of my pub, you rotten dogs!!— и вновь появился воздух. Он вылетел, хватая трость, вывалился вместе со своими оппонентами. На улице было не сильно темно, но часть фонарей уже зажгли. Солнце красной линией прощалось за горизонтом, будто убедившись перед уходом, что Британию наконец выпнули из паба. Следом покатились и толстяк с худым, боясь пуль пабликера. Некоторые тоже выбежали из заведения, справедливо боясь человека с оружием. —I'll see you here again, and you'll get it like Jesus: tied hand and foot. I'll hang you like a prey on the wall!!— дверь захлопнулась и жизнь пошла дальше мимо британца. "What an idiotic analogy with Jesus."— привередливо подумал он, прикидывая, как следовало бы сказать. Но на удивление в голове не нашлось ни одной толковой мысли, адреналин не отступал: руки лихорадочно тряслись, сжимая трость, ноги находились в напряжении и ныли, чтобы их размяли руками, а в коленках и вовсе стреляло так, что хотелось рухнуть на землю. Сгорбленный, несмотря на корсет, будто напуганный зверёк, Королевство посмотрел на своих не менее перепуганных соперников. —You are such freaks...— выплюнул монарх. —Didn't you get enough, pig?!— заревел дылда и шагнул было к Королевству, но тут уже его перехватил шпала. —Leave him alone! Can't you see that it's just been beaten off?— он схватил толстяка за плечи и развернул к себе, прищурился, пытаясь прояснить в голове чужой образ, и пьяно заговорил с каким-то знанием— We've drowned more than that in Atlantic! This rich man probably has never seen an aircraft carrier in his life! —So let's explain to him for Mother England what it's like to save their asses!!— Британия чуть воздухом не поперхнулся. "Yes, Mother England really needs the help of such thick-headed freaks...!"— стиснул зубы он. —I'll do my rounds tomorrow, that's enough. Get up early!— он хлопнул друга по спине, передавая ему будто свою лень и желание наконец отвязаться от всей мороки— Home! Sleep!       Он зашагал, подтягивая громилу за собой и крича Королевству напутствие: —And don't get caught again! Stay in your rich kennel, you pedigreed dog! Ciao!— Королевство наконец не выдержал. Он достал из пиджака револьвер и направил на них. Бам!! Гробовая тишина. И если бы чуть ниже, то, наверное, похоронная. Чужая шапка оказалась продырявленной. Мужчины из страха сгорбились, будто им понадавали по шее, но всё же обернулись. —My kennel will be more expensive than your honor's.— прокричал англичанин гневно им— Next time, think about who you're throwing yourself at!       Он развернулся и направился прочь, радуясь, что последнее слово было за ним. Отойдя подальше и убедившись, что ушёл красиво для этих двух неандертальцев, Королевство остановился. Нужна была хотя бы минута для отдыха. "Two sailors. I should have known about the physiognomy and at least some kind of gait! God!!"— он стукнул со злости тростью землю. Драка так нормальная и не состоялась, хотя, конечно, аристократу уже хотелось присесть или прилечь где-нибудь, чтобы отдохнуть, снять накатившее и ни во что не вылившееся напряжение. Возникли дельные мысли: первая — позвонить мужу, а вторая — пойти в бордель. Но обе вещи не осуществимы. Нет, конечно, с точки зрения возможностей, это легко устроить, но вот с точки зрения собственных ограничений... Немного помявшись, как какой-то нашкодивший ребёнок, он зашагал прочь. Всё уже не будет как раньше легко и просто: теперь, как взрослый человек, он должен идти домой, сесть, как всё нормальные люди, за работу, уткнуться в документы и отсрочить неизбежный кризис, потому что у всех взрослых людей нет времени на подобную дребедень. Но дело в том, что Британия пусть и вырос немного ростом, накопил большое количество юбилеев за жизнь, но точно не вырос морально. И сейчас, шагая по Лондону, ковыряя тростью большие камни на дороге, Королевство чувствовал себя глупым ребёнком, которого родители выгнали на улицу погулять во время переезда. Знаете, это тот самый момент, когда только приехал на новое место или, быть может, вышел по велению родителей, бродишь от скуки, не зная на что потратить своё время, вглядываешься в чужие лица, прикидывая, с кем бы начать дружить, к кому бы прибиться в этой странной безысходности положения. Почему так важно было иметь друзей в детстве? Монарх всех их с детства потратил и предал: они были не более чем развлечением. Опять же, будто в скуке на улице, когда думаешь, кто главный во дворе и с кем выгоднее подружиться, чтобы играть в самые интересные игры и знать больше всех дворов и детей в них. И ведь когда вырастаешь и идёшь в школу, то больше никогда не вспоминаешь об этих людях, не видишь даже на улице, как прежде. Где же они сейчас? Куда исчезли? Хотя... какая разница? Никакого уважения британец к ним не испытывал: он ведь лучше всех понимал каково это — тратить и переводить людей. С детства его учили, что помимо общих классов Англии есть в любой стране и мире две общечеловеческие касты: те, кто несёт на своём горбу, и те, кто едет на чужом горбу. Но есть и, конечно, исключения, только подтверждающие правило: есть те, кто идёт под руку — однако здесь стоит уточнить, что они идут только до того момента, пока один из них не придумает способ, как забраться на горб другому. Такова жизнь и иначе нельзя. Не важно, сколько времени займёт у них ходьба под руку — главное, что оба они так или иначе будут мечтать о том, чтобы их носили. Но были, конечно, и те, кто считал, что такой системы не существует, такие тоже составляли некое исключение, и Британия не имел ничего против них. Они живут себе, думая, что все люди стремятся им помочь, так пусть и дальше бескорыстно поддерживают свою ценность в открытом доступе для него — так даже лучше. К таким он мысленно отводил коммунистов, считая их идеологию полным бредом сумасшедшего и нереалистичной утопией. Объединить весь мир и жить так, чтобы все были единым организмом, который не требует ничего собственного и особенного? Вы шутите что ли? Это казалось кошмаром наяву для монарха, ведь он знал самую главную черту людей, которая есть у каждого, — это бесконечная ненасытность. Люди не могут жить так, чтобы не наступать друг другу на голову, чтобы не мешать своим существованием другим, не толкаться локтями и не ставить подножки на пути к счастью! Да даже чужое дыхание иногда заставляет от злости рвать на себе волосы, что уж о деятельности! Люди противны. Им очень хочется верить, но ведь это люди — они никогда не будут чем-то достойным Бога. Не потому что Бог далеко, а потому что они сами создали себе Богов. Карающих, убивающих, даже жадных, безразличных — все они отражение людей. Библия — это субъективщина, и поэтому никакой божественной любви нет! Людей некому любить, ведь они не способны на это — им нравится ненавидеть и карать, держа флаг просветительства своих Богов. И Королевство считал, что нельзя нарушать то, что уже заложено в людях. Надо просто научиться жить так как живётся, не так ли? Эрос проиграл, Антерос сошёл с ума от радости, а Агапе и рядом не стояло с этим миром, ведь это не более чем миф.       Но хотелось, безусловно, верить. Великобритания честно старался убедить себя, что любовь канонично дарует ответную любовь. "Возлюби ближнего своего" — говорится в Библии, но древние греки поняли кое-что о мире более реалистичное, чем евреи, по мнению Британии. Их Боги были алчны и злы, они убивали просто так, насиловали просто так, но что самое главное — не нравоучали. Мифы были созданы древними греками как объяснения о мире как наука. Их Бог, Зевс, бросил их умирать, он видел в них рабов, поэтому ему было плевать на них, и, если бы не Прометей, они бы вымерли. В Библии же Господь был удивлён, что его люди грешны, поэтому наслал потоп и, помахав ручкой, намеревался закрыть проект под названием "Земля" с улыбкой, оставляя лишь избранных в живых. У Господа были любимцы, а у Зевса в начале пути нет. Если ты будешь страдать, будешь послушен, не будешь совершать ни одной ошибки, то может быть Бог будет милосерден к тебе, ну а пока ты жив, страдай, мучайся, умирай ради его возможного подарка, чтобы после твоей кончины наконец стать по-настоящему счастливым, как невозможно стать счастливым на Земле. Как вам такая альтернатива? Не удивительно, что люди предпочитают так или иначе дьявола. Даже самые верующие.       Почему же Королевство думал о таких больших вопросах, которые по сравнению с его нынешними проблемами казались даже испачканными этим неожиданным вниманием? Он не знал. Точнее, ему хотелось бы не знать... Наверное, проблема в любви. Да, всё дело всегда в этом — это ведь одна большая проблема. Кому-то её недодали и он пошёл убивать, кому-то дали очень много и он пошёл убивать, кому-то передали, продали, передарили, перенесли, пронесли, принесли, а продолжение фразы вы уже знаете. Это действительно глупо, думать, что плохие поступки не следствие позволения себе наглостей и плохих мыслей, а следствие пустоты, которую необходимо заполнить. Хотя, конечно, и то и то взаимосвязано, как вы понимаете. Вы закатите глаза, если я скажу банальность о том, что одно вытекает из другого? Ха-ха! Вернёмся к мысли по древу.       Город гас. Он медленно тонул во тьме ночи и лишь лихорадочными вспышками спасался фонарями. Люди идут. Королевство часто из любопытства смотрел, что они делают, пока идут или, стоя, чего-то ждут. Как они выглядят, какие детали говорят об их характере, об их этикете, об их внутреннем мире? Каждый раз Великобритания проклинал себя за этот интерес — он был лишь ещё одним предлогом поставить крест на мире. Просто представьте, что вы смотрите на человека, красиво одетого, занятого, может быть, предполагаете, что он ждёт свою возлюбленную или партнёра по бизнесу и вдруг он харкает на тротуар, или ковыряется в носу и ест козявки, думая, что остаётся незамеченным, или поправляет трусы с такой силой, что боишься представить себе масштаб белья. Мерзость, правда? А теперь представьте: вы стоите на улице, смотрите на других людей и вдруг замечаете, как кто-то смотрит на вас. Жутко, правда? Ха-ха! Монарх любил осуждать прохожих за их повадки, ведь этикет в этой стране говорил о человеке куда больше, чем всё остальное. Этикет — это умение подать себя в лучшем виде, остаток былого Просвещения, где всё должно существовать с умом и блеском. Таков Англия, таков его народ и быт. Королевство мысленно презирал этот маскарад, но, конечно, не упускал возможности ткнуть в отсутствие этикета у других, как в минус, любил эту провинившуюся собачонку, забывшую команду. Он знал, перед каким сословием снимают шляпу, почему у того или иного сословия именно такая эмблема, а не другая, кому нужно подавать руку, перед кем поклониться. Это ведь как танец, вальс — одно лишнее движение и ты вылетаешь из партии, позоря себя и партнёра. Всё чётко и отработано. Но Британия никогда не был таким уж чётким и отработанным, как хотелось его отцу. Он ведь одна сплошная ошибка в его расчётах. Бесконечное стремление к нулю.

***

      Сольфеджио. Такое ненавистное слово, такое противное для всех тех, кто хотя бы примерно понимает что это. Такая горечь. Руки пылали огнём от ударов указкой, пальцы дрожали от напряжения, а спина неумолимо гнулась под камнем напряжения. —Wrong— одно слово и снова вспышка боли. Он одёргивает, пытаясь опередить отца, но опаздывает. Как всегда. —I don't know! Dad, please repeat! —We're going to sit here until you hit all the keys, since your brain hasn't bothered to remember the correct order. —You are hurting me!— но разве это аргумент? Разве когда-то это кого-то волновало? —It hurts me that you can't grasp the basics for so long!— как всегда, будто умирающий лебедь вскидывает он раздражённо голову, как-то даже с остатком былой грации— Your brother at this age could do much more than you, so you need to either overtake him, or at least catch up in development! —Why all this...?— пропищал мальчишка, прижимая пальцы к груди, склоняясь над чёрно-белыми полосками. Они текли и плыли из-за слёз, прятались предательски под кожицей век, ожидая, когда он снова их откроет. Но открывать не хотелось. Хотелось забиться в уголок, спрятаться в шкаф и подохнуть, как забитая вусмерть скотина. —Why what? —Why would I chase after him? He's my brother! Why would I be better than him...? —Sibling relations don't solve anything, Great Britain.— проговорил он низким тембром, будто в нём задели наконец нужную струну, будто он вспомнил что-то, лежащее глубоко в сознании под внешним слоем истеричного высокого голоса— You should be glad that I am doing you the honor and service of teaching, feeding, and not burdening you with anything other than what you need in society. —What is needed in society, Dad?!— воспрянул он гордо, революционно, когда горе переполнило чашу настолько, что терпеть более уже нельзя; вцепился взглядом, будто пытаясь им придавить того, кто давил на него мастерски годами, веками, всю жизнь— Why should I be afraid of those whom I command?! Why should I faint at every other person's words or unpleasant look? Am I not the ruler?! —You're nobody right now.— одной лишь фразой весь британский пыл погас и скукожился в привычный и знакомый страх, мальчишка сдался также быстро, как и начал сопротивление— Society decides your value, Britain. And while you're too young to take responsibility for yourself, society values Scotland and me as your parents and mentors. Anything you ever say will be used by your enemies. Everything you feel will be used by your family. The whole of you is nothing more than a unit among many of the same. Who will choose you among others, Britain, if you are useless? Who will benefit from you when your enemies come to earth and offer to destroy you because you are stupid, uneducated, or just plain useless? So, returning to the question of why you should try for others: as long as you are worthless, you have no right to anything, but when you become someone who is at least a little like a human being, you can already consider yourself superior to your people.

***

      Он и был бесполезен. Как идущее в никуда нечто, как уплывающий в толпе силуэт. Вы узнаете его, если посмотрите, но разве вы посмотрите? Британия отставал на несколько веков, как осадок на дне, жил слишком медленно, чтобы хоть немного поспевать за быстро бегущим временем. Прошлое не вернуть, настоящее не догнать, будущее навеки закрыто рамками настоящего. Так кто выберет тебя, Британия? "Is it really that important...? I can't shine alone? Does a crystal need mirrors for that?"— думалось ему. Хотелось верить, что найдётся тот бессистемный человек, который не захочет, чтобы его несли на чужом горбу, но монарх понимал, что даже сам никогда не сможет убить в себе приверженность к такой схеме. Он всегда будет слишком ленив и злобен для того, чтобы посчитать кого-то равным себе. Англия был прав, как бы это не хотелось признавать. Он умел считать, знал, стоимость всех рабов на рынке, знал, какие законы в мире, и знал, как они создаются. Он был феодалом, который смыслил в жизни куда больше, чем многие другие. И Британия не знал, через что ему пришлось пройти, чтобы стать в подобном профессионалом, чем пришлось пожертвовать. А может, Англия просто жил в то время, когда это только всё начиналось? Хотя когда началась человеческая жестокость, как это измерить? В общем, завидовать его опытности или сочувствовать, Королевство не знал.       Он рухнул в кресло, тяжко дыша. Камин уже по его велению горел, пылал, имитируя какую-никакую жизнь. Кому он нужен? Как определить свою ценность без общества, как понять, что ты в чистом виде, необременённый такой вещью как социальность? Британская Империя бы сказал, что ценность считается в том, скольких ты заставил преклонить голову. Англия бы, наверное, с ним согласился. У них обоих была непреодолимая страсть к приобретательству. А ещё к покорению стран. А ещё к убийству стран. В целом их увлечения казались Британии специфичными, хотя, может быть, они сказали бы про него то же самое. —Dad?— он вздрогнул и уж было схватился за трость, чтобы вдарить по самые гланды. Но это Канада. Просто Канада. Слабая мишень для битья, откровенно говоря, — тот ведь даже отпор дать не захочет. Хотя чёрт знает этого подхалима лягушатника. Он напряжённо выдохнул. —Ahem...— не впечатлённо махнул рукой он— Did you want something?       Чёрт знает как в руках у него оказался в руках скотч. Это он попросил? Так или иначе монарх отпил — пользоваться же возможностью надо. —I'm already leaving, so I wanted to say goodbye. –Bye— вновь махнул рукой он, как будто отгонял надоедливую и прилипчивую муху— That all? —Is there anything to send to the USA from you? —My condolences to his wallet. I'm sure he's already choosing an outfit for you, like some kind of doll from a dream house.— тот закатил глаза и выдохнул. —I don't think I'm going to France. —Wha...?!— он поперхнулся. Канадец начал бить его по спине, посмеиваясь в своей какой-то странной и неловкой манере. Британия же настойчиво дрался за жизнь с этим грёбанным скотчем. —I don't want to watch you fight with him. I can't hold two hurricanes rushing at each other with my bare hands!— кое-как, чуть ли не выкашлянув лёгкие, аристократ хриплым голосом, оперевшись на кресло и пользуясь возможностью чужого наклона, ткнул того в грудь. —Gloves! That's what America needs! Tell him my advice: let him find some girly gloves for you! This will be what France needs! —Dad!— удручённо отстранился он, отходя к окну— You could only make a rag doll out of me! I can have an opinion too! —Have it, who's stopping you?—он отклонился больше в кресле, тихо продолжая кашлять, и опять отпил, следя за игрой света на гранях стакана, такого знакомого, будто из детства или ещё раньше— The main thing is that you don't have sex for having your opinion. And so: have fun! —Great, you're not in the mood again!— раздражённо всплеснул руками он и обернулся к британцу— Can you ever be in a good mood and not make fun of everything? —If something offends you, then you know where the exit is. I'm not holding you, and I never have. —That's a lie! It's all one big lie!— прикрикнул он в бессилии, топая, подошёл, буквально подлетел вновь к аристократу— You always knew that I was a colony, and I always knew that you were my master. During the time that I lived here, I managed to love you, really! But sometimes you can be a real brute! You always literally put pressure on people with your annoying and nasty manner. You lure people towards you with pity so that they can sympathize with you, and then you show your worst qualities again! Do you really like to disappoint other people so much, Britain? You literally love being hated, don't you? —Yes— он ухмыльнулся самому себе, сдерживаясь, чтобы не посмотреть на чужое уставшее и полное негодования лицо, намеренно выдержал красивую паузу, следя за огнём в камине, чтобы эти искры отражались в его зрачках, а после повернулся, схватил за воротник и, приблизив, ударил запахом перегара изо рта— And if you're furious, then my task is done.       Рот искривился в улыбке, а рука тут же с удивительной лёгкостью оттолкнула канадца. Он выплюнул: —You're free.— и вернул свой взгляд на камин в каком-то странном удовольствии. Тот будто испарился. Буквально был секунду назад и нет. Вроде он ушёл с каким-то звуком, но что это за мелодия? Королевство знал, что это его любимая песнь разочарования, понимал, что это хруст разбитых надежд, это рычание усталости. Это отречение, одним словом! Он достиг цели: теперь он один дома. Совершенно и буквально, потому что не осталось больше тех, кто навешает на него своих взглядов, кто пожелает его спасти по-настоящему. Великобритания любил спектакли. Он любил драму и сам понимал, что кажется часто другим излишне эмоциональным, поэтому он знал чувства людей, знал их ожидания насчёт него и бросал на пол, публично топтал, издевался и глумился. И они уходили, думая, какая же он мразь. Британия оставался доволен: ему удивительным образом удавалось искупаться в этом потоке чужой ненависти, оставшейся любви. Всё тело тряслось в негодовании к себе, ведь Королевство обожал, когда его восхваляли, ему трудно отпускать людей, особенно тех, кого он невольно нёс, но он знал, что делает благо. Благо для них, для него самого, для всех. Так будет лучше и легче. Так не останется ожиданий, если он их не оправдает как можно быстрее, правда? Так будет выгодно даже с точки зрения экономики, ведь средств на колонии у него не оказалось после войны. И почему другие считают его достойным для любви человеком? Аристократ честно не понимал. Он знал себя хорошо, даже слишком хорошо.       Великобритания обожжётся. Он сожжёт всех из-за своей привязанности, он уничтожит всё на свете, если только появится такая возможность. Все умрут, потому что по-другому нельзя, потому что если ему не достанется сто процентов, то всем будет по нулю процентов. Он не отдаст своего. Он зацепится, как клещ, он будет держать мёртвой хваткой. Ведь ему будет мало. Очень мало для себя. Ему всегда будет недостаточно, даже если будет сто из ста.       Он поднялся с кресла и подошёл к окну. В машину загружали вещи Канады, а он сам стоял, наверное, на крыльце дома. Так темно, что ничего не разглядеть, но всё же, когда канадец быстро промелькнул, взгляд зацепился за эту сгорбленную и злобную фигурку. Британия знал это чувство разочарования: на вкус прям как детские годы, прямо как попытки скрести двери ногтями, глотать слёзы и делать то, что обязан, а не то, что хочется, ради того, что крайне необходимо. Бессмысленные действия, одним словом. Бесконечный поток иллюзий. Чужая фигура, кажется, обернулась. Интересно, понял ли он, что на самом деле сделал Королевство? Какую возможность открыл? Монарх схватился устало двумя руками за шторы и задёрнул их. "You just have to wait for nothing and it will get easier. Time heals... Does it really heal?"— но он знал, что это не так. Годы, недели, часы, минуты, секунды — всё это власть, с которой невозможно спорить ни одному правителю. Британец уставши наклонил голову и уткнулся в руки, сжимавшие ткань. "We have to wait. You just need to give yourself a little time and everything will pass: it's like waiting out a burn."— но руки предательски дрожали. Нет, ничего не произойдёт. Осознание, что он теперь окончательно один давило, будто в душной комнате закрыли единственный источник кислорода. Один. Потому что не выгоден. Потому что пришёл тот, кто предложил его заменить. Потому что он — ни на что не годная скотина, которую и не забить, и не отпустить. Остаётся только содрать шкуру.       Британия заставил себя гордо поднять голову, отпустить шторы и отойти от окна. "What could he give me? Nothing! Empty words, futile attempts to change the laws of nature, to change what even parents could not change. He's useless. But...— в душе будто скребли английские когти, которые работали всегда так, как надо, чтобы заставить его стыдиться— Attention, care — who will give it to me now? Why did I let him go, you idiot?!"       Злоба переполнила его сердце, будто у руля встал знакомый категоричный образ, силуэт, система мыслей. "He was emotionally beneficial to me! I let go of someone who could be useful! An incalculable and reckless mistake! Such idiocy!!"– он почему-то схватился за волосы в каком-то назидательном и знакомом жесте. Отойдя назад, сел на ручку кресла и через корсет сгорбился так сильно, что тот даже треснул. Да, тактический промах. Почему он отпустил его? Потому что надоело, что его кто-то жалеет? А разве Британия не обожает жалость к себе, не обожает, когда все думают, что он всё, не обожает, когда он ничто? Хотя, с другой стороны, это опекание раздражает. Разве нужна кому-то вечно упрекающая мамаша рядом? Нет, он обязательно найдёт того, кто ещё будет его обслуживать, найдёт себе раба. Обязательно.       Резкая трещётка. Королевство встрепенулся, что аж корсет вновь хрустнул. Это телефон. Всего лишь телефон, но кто ему звонит в такой час? Банк, правительство, люди, что любят звонить на случайные номера? Нет, на эту линию не попасть так просто. Только если это не...?       Он дрожащими руками поднял трубку. Воцарилась тишина, прерываемая только какими-то шумами с другого конца аппарата. Монарх не знал что сказать. "Спасибо, что позвонили! Это Великобритания! Да, бывшая империя, которая сейчас чуть ли слёзы не лила о том, насколько она жалкая. Благодарю за прерывание самопинания!". Так что ли? Он прикрыл нижнюю часть трубки и, подняв к потолку глаза, вздохнул, опустил глаза вновь и, чуть прокашлявшись, начал: —Kingdom of Great Britain, I'm listening. —C'est moi.— одна фраза и весь маскарад полетел к чертям. —My dear...— нелепо улыбнулся он, чувствуя уже подступающую истерику. Всё тело вдруг затряслось, чёрт знает почему, голос ослаб, а ком в горле будто начал потихоньку выбираться наружу, распутываясь как клубок пряжи. Этот родной, такой ненавистный, но такой близкий душе голос. О, как он ненавидел и как же любил! —Bonjour, Royaume-Uni.— так официально, будто удар в печень. —Don't you dare say anything to me that will upset me.— прошептал он, сжимая трубку, прижимая к себе, как родного человека— I can't take the bad news now. —Tu ne les aimes pas toujours, sauf si elles sont liées à quelqu'un d'autre.— так просто, так знакомо. Британец выдал пару смешков, весьма слабых, но полных настоящей радости. —Be sure to tell us what outfits someone has! I don't want to be like the others! Do you have a dress code? —Même s'il y en a, tu vas le casser.— он вновь заставил его смеяться. Может, за это его все любят? Великобритания любил Францию за то, что тот выучил его привычки, и пусть иногда пренебрегал ими, но умел припомнить тогда, когда становилось тошно и плохо настолько, что казалось, будто нет более в окружении никого из добрых и заботливых людей без требований и ожиданий. Франция легко мог казаться прекрасным кавалером, ведь он знал, как устроен Британия, знал его вредность, знал, что его расстраивает, что радует. Пусть не редко он тыкал в больные места, но бывало касался родных и любимых так, что хотелось забыть все прошлые обиды и переживания. —I'll be the most beautiful among the others, eh? Even against the background of the USA or this Russian, if he puts on his best knickers? —Bien sûr— он хмыкнул— Qui se dispute à ce sujet?       Королевство сощурился. Что-то не так... Почему он так легко соглашается? Почему даже никакой ироничной шутки не выдаст на нелепые вопросы? Это походило на затачивание ножа перед животным, добродушная беседа перед тем, как возить оружие в спину или прямо в сердце. —What's going on, France...?— прохрипел он серьёзно, забывая всю былую лёгкость общения. —Quoi? —What is the candy-bouquet period, I ask you?— его голос окреп. В попытке защититься британец походил на дикого зверька, впивающего когти в землю, встающего в оборонительную стойку. —Tu ne veux pas que je sois comme ça? —Like what? —Parfait?— что-то сжалось в груди. —What's going on, France?— Британия ощущал себя в тёмном пространстве, будто его заперли в комнате с врагами и оружием и выключили свет. Куда метаться, что делать...?! —Tu m'as dit de ne pas te contrarier. —You disappointed me at the altar when you vowed to live in sorrow and joy with God! What's going on with you again?! —Je ne t'aime plus, Royaume-Uni.       Конец. Это конец. Точка. Окончательно и бесповоротно. Если даже Франция это выразил, то дело действительно гиблое. Они никогда не говорили это прямо, всегда держали иллюзию того, что их ссоры не меняют брак. Они — мужья. Они одни из немногих, кто заключил брак в церкви как двое мужчин. И они никогда не смогут развестись. Они навеки и до скончания времён. —I know, France— прошептал он в каком-то странном, шоковом состоянии. —Même si je t'interdis de venir, tu viendras certainement, alors je te demande simplement de ne pas me faire honte en public. Notre lieu de querelle est seulement à la maison, pas à la fête. —Ha... ha ha!— вырвалось невольно, а потом ещё, и ещё. Один за другим смешки стали гоготом, хохотом, истеричным смехом. Он смеялся и смеялся, вцепившись рукой почему-то в грудь, чувствовал, как рвётся сердце, как катятся странные капли по щекам, как горло надрывается в этой странной предсмертной агонии. Сильнее и сильнее. Его лёгкие сжимались и работали, рука ползла выше, к горлу, стиснулась в странном удушье. Он знает. Знает это давно, знает это потому что выбрал неверного специально, потому что хотел чувствовать себя единственным, кто изменит того, кто не меняется. Британия загнал себя сам в ловушку. Это отнюдь не любовь к кому-то — это любовь к себе любимому! Он хотел стать единственным. —Are you asking me not to take revenge? Are you asking me to forgive and understand? You don't even realize how ridiculous you are, how ridiculous! —J'ai exprimé pour nous ce que nous savions tous les deux— грубо надавил француз— Tu voulais vivre éternellement dans un conte de fées, tu voulais être toujours écouté et chéri par tes délires? —I lifted you from your knees in your own house!— прокричал Королевство— I destroyed everything that you despised, I raised you, I created you!! You owe me! —Tout ce que tu as fait n'est que ton initiative!— повышал уже тон он— Je ne t'ai rien demandé. —No, you've been asking for my hand since the very first meeting!! You are an insignificant and stupid misunderstanding of nature! —Et tu t'es marié comme ça, grande-Bretagne!! —Me?! I had mercy on you!!— надрывал голос аристократ —Tu as donné ta chance sur le trône pour moi, tu as risqué d'être oublié dans ta maison à cause de moi! Tu m'aimais et je ne t'aimais pas! —You adored me!! —Même si c'est le cas, celui que j'adorais a disparu depuis longtemps sous le cul d'un nouveau trou du cul sans manières ni grâce! —You're going to pay for every word you say! You can't imagine your life without me! —Quand je te verrai la prochaine fois, je frapperai et je ne regretterai rien! —I'll skin you for a fur coat, France! —Adieu! —Die in agony by my hand!!       Он бросил трубку. Но это всё лишь одна сплошная ложь — порождение внезапного отвращения. Одна сплошная ложь.