О разных

1835 год

      Как их разговор затянуло именно в эту стезю? Нет, безусловно, этот малец ни раз говорил, что связан со смертью, однако Великобритания не думал, что будет разговаривать на эту тему всерьёз! —Знаешь, это ведь глупо…— пожал плечами он. —Что именно? —Жить!— это так легко прозвучало от него, будто он давным-давно знал, что да как устроено в этом мире, но тем не менее добавил, спрашивал того, кто ещё не понимает: —Вот в чём смысл жизни? —В том, чтобы получать удовольствие, наслаждение и в конце подготовится к смерти, как она постучит в дверь, разве не так?— Великобритании всегда эта мысль казалась простой и понятной, не слишком замудрённой, чтобы тщательно обдумывать и придумывать какой-то план. Он жил по инерции, как выпадет карта судьбы, ведь знал, что легко сможет исправить путь деньгами или статусом — ему будет куда вернуться и с чего начать. Его жизни ничего не угрожало, он не знал бед, а потому считал, что так может жить каждый, а кто не умеет — просто глуп, вот и всё! —Ты говоришь, как мой брат…— это почему-то звучало пренебрежительно, хотя, сколько бы младший ни упоминал своего назывного брата, это так или иначе казалось ласковым, тёплым комплиментом для этого неизвестного британцу мужчине.— Неужели все так думают? —Я ни у кого не спрашивал— задумчиво отозвался Британия, понимая, что подобный разговор раньше никогда у него не возникал с другими людьми, только Он всё время задавался такими странными, несерьёзными, по мнению Королевства, вопросами, несвойственными ребёнку— Думаю, кто бы что ни ответил, именно мой вариант будет правдивым! —По твоему, люди не могут жить из-за чувства долга или обязанности…?— это звучало искренне, будто он действительно не осознавал, как один человек не может понять другого. —Я считаю, что жизнь не должна состоять только из бесконечных страданий и официоза! Она должна искриться и радовать хозяина!— взмахнул руками британец, представляя фейерверк впечатлений и событий, краски и искры вечеров, самого существования, которое он имел— Если это не так: в чём тогда смысл? Чтобы жить и бесконечно влачить камень Сизифа? —Я понимаю твою позицию, но…— мальчик чуть задумался, опустил глаза на воду, пытаясь до конца понять своего собеседника, а также попробовать донести свою, иную точку зрения—…разве можно жить, вечно веселясь? Что-нибудь ведь обязательно расстроит! —И что же, по твоему?— усмехнулся англичанин, смотря на собеседника как на ребёнка, которому нужно объяснять банальные вещи. Королевство всегда жил в тёплом месте, всегда находил себе собеседников, всегда ел и пил, всегда веселился — разве у других не такое «всегда»? —Смерть…?— этот ответ избавил их разговор от лёгкости, убавил позитивный настрой будущего монарха, какой он всегда имел при наступлении неудобных тем— Ты никогда не задумывался, что будет, если близкий тебе человек погибнет? Или, например, исчезнет? —Разве люди исчезают…?— нервно усмехнулся европеец— Они сбегают от привычной жизни, возможно украдены кем-то — явно куда-то деваются! —Я имею в виду… исчезают из твоей жизни? —Я сам выгоняю ненужных людей — близкие от меня никогда не уходят!— ему хотелось избежать темы потерь, ведь он чувствовал себя неуютно, понимая, что скоро речь так или иначе прямо пойдёт о горе, утратах и смерти. Может, свой трагичный и грациозный финал он продумал, однако ему не приходило в голову то, что он сможет пережить всех тех, с кем он веселится, с кем делит вечера и сигареты. Одиночество — вот самый ужасный для него финал, а потому Великобритания отчаянно избегал мысли о том, что умрёт позже всех, что те, чьё внимание он привлечёт, не смогут лицезреть его последний жест. —А если всё же уйдут или умрут…? —Я не понимаю, почему ты это спрашиваешь…— напрягся Великобритания— Разве нужно об этом думать сейчас, когда смерть ещё далеко? —Разве смерть далеко?— Он поднял свой взгляд и перевёл его на собеседника. Пустые, полные уже не того наивного блеска, той юности глаза впечатлить в лицо, как две пуговицы бездушной куклы, внимательно изучали. Наверное, так безразличный взрослый обычно смотрит на повешенного, казнённого, чья судьба никого более не интересует. Без чувств или каких-то эмоций ребёнок своим видом вселял страх, а своими словами предупреждал о скорой гибели, намекал. Как такой маленький мальчик легко сумел надеть личину палача?       Англичанин вздрогнул: —Я-я… не знаю… —Очень жаль…— процедил он, словно впечатал каждое слово в чужую голову, отводя глаза удивительно медленно. Аристократ выдохнул, чувствуя себя лучше, не находясь под прицелом глаз.

***

19 июля. 1945 год.

      Он думал. Сейчас, когда политический долг отдан, когда шанс смерти велик, Великобритания представлял свой конец. Нередко во снах он стоял перед своим телом, погружённым в гроб, но не скрытым крышкой вглядывался с малым безразличием и несерьёзностью. Разве он может умереть? Нет, это точно не так! Этот холодный труп, иногда открывающий глаза, смотрящий на монарха как на должника, не пугал его, европеец смело протестовал когтям смерти, всему антуражу, что присутствовал всегда на похоронах и даже на своих собственных во сне. Не то чтобы это всё не заканчивалось большими потерями, общей истерией и страшными сценами смертей, заставляющие его при пробуждении мотать испуганно головой, вглядываться в тьму, но всё же англичанин пытался сбежать от туда, уйти с собственных похорон, считая всё это большой несуразицей. Несмотря на то, что ему, по общественному мнению, давно пора на покой, Королевство считал, что обязан прожить еще какое-то время, что просто обязан распрощаться с миром не так обычно! Британец никогда не боялся своей смерти — он боялся остаться безымянным, очередным погибшим, забытым и ненужным. Ещё не время прощаться с жизнью — нужно найти момент, когда человечество покатится по одному месту и только тогда делать попытку, придумывать в принципе эту попытку. Нет, это не так, что его кто-то держал, не так, что какой-то ангел-спаситель в чьём-нибудь лице держал его ещё на этом свете, — он держал себя сам и падал в пропасть, не надеясь, что его кто-то спасёт. Нет, конечно, есть Франция, Канада, его милые и любимые собаки — все те, кто кажется близким, однако Великобритания знал, что им дороже они сами. Разве француз расстроился бы, если узнал, что его муж погиб? Разве Канада приходил бы каждый день к нему на могилу? Нет. И Королевство смирился с этим — смирился с тем, что нужен лишь сам себе, что нет никого дороже чем он сам. Может, поэтому он и эгоист? Разве есть другой смысл жизни кроме самого себя? Никогда в жизни не надо опираться на ближнего так сильно, чтобы при его уходе упасть в грязь. Это проигрышная стратегия, позорная — стратегия тех, кто не знает себе цену, как считал англичанин.       Докуривая очередную сигарету за эту ночь, он хмыкнул своим мыслям, пониманию, что он у себя только один. Никто не вытащит его из-под завала, рискуя своей жизнью, никто не придёт в последние дни жизни из чистого сострадания и любви, а не этикета. Такова суровая правда — он никому не нужен и никто его не любит настолько, чтобы сожалеть о его смерти. Но Королевство давно с этим свыкся, пусть и каждый раз злился на французское и канадское лицемерие — нужно идти дальше ради себя, ради того, чтобы удобно устроится в этой жизни и не важно, кем эта жизнь наполнена: фальшивыми или же безразличными людьми. Великобритания один во всех смыслах: он один такой, нет его другого, нет того, кто смог бы занять его место и провести жизнь более счастливо, намного лучше, и при этом он один — на свете нет того, кто смог бы его развеселить, кто смог бы разделить печали. Его привычный эгоизм не позволял думать о людях хорошо, не давал завести новые знакомства — никто не соответствовал большим ожиданиям. В этом британец сам виновен: никто не заставляет его ставить определённые рамки в общении, придумывать список требований к партнёру и окружению. Отстранённость заставила его позабыть, как именно он воспринимает людей, как именно хочет видеть своего собеседника, как именно надо искать друзей и партнёров. Эгоизм требовал повышенного внимания и покорности у людей, однако одними из самых интересных собеседников для него были его полные противоположности — те, с кем он мог спорить, ставить точку зрения под вопрос и при этом чувствовать себя комфортно, знать, что его услышали, приняли и поняли. Королевство думал, что идеальный для него партнёр — это тот, кто будет его всегда слушаться и вечно соглашаться с ним, но реальная жизнь показывала обратное. Нет, верность должна присутствовать, но это не должно перерастать в беспрекословное послушание, наоборот, идеальный для него партнёр — это тот, кто будет делать те вещи, которые монарх никогда не делает, к которым партнёр будет побуждать Великобританию. Ему нужен вечный двигатель — человек явно не ленивый, с желанием провести каждый свой день активно и полезно. Он бы мог изменить Королевство в лучшую сторону, смог бы подарить утраченный импульс, вернуть ему то юношеское желание делить с кем-то вечера помимо собак! Мог бы, если бы был… Если бы Британия настолько не озлобился, настолько не ограничил себя от людей, настолько бы не закрылся — понял бы, что один человек, не ленивый, активный, умеющий брать ответственность, умеющий спорить, размышлять, тот, чьё внимание он смог бы привлечь, кто стал бы хорошим для него партнёром, если не считать, конечно, тараканов в голове и бесконечных сомнений, — существует. Этот человек существует, даже искал с ним повода для разговора, однако англичанин из-за внезапно испортившегося настроения вчера отверг его предложение выпить вместе. Да уж, ну и бредовый же это отказ! Более инфантильного и глупого монарх в жизни ещё не произносил. Да и почему он так занервничал, разве имелся для этого повод? Да, он немного устал от уборки, но в любом случае подумал бы, как более выгодно отказать Союзу с намёком на то, всё же придёт.       Европеец потушил сигарету о пепельницу и повернулся к столу лицом. Он почему-то присел на подоконник, представляя как тогда сидел на столе, как нависал над ним СССР, и вспомнил, отчего так ответил. Англичанин испугался, но в то же время почувствовал какое-то странное напряжение, которое не возникает при страхе. Это походило на неловкость, смешанную со стыдом, а потому он и сбежал — не нужна была лишняя причина не спать, крутя в голове ту глупую сцену. Хотя… разве сейчас он не поступил, как маленький мальчик? Тот, что отвечает девочке с дерзостью, когда та подходит пригласить паренька в гости из-за своей влюблённости, разве нет? Хотя это весьма дурное сравнение, учитывая то, что Союз не девочка и пригласил выпить не из дружеских или каких-то чувств, а из простого желания выведать побольше информации, пока Британия пьян и болтлив. Но пришло именно такое сравнение на ум, и Королевство не знал почему. Точнее, понимал, но не хотел признавать: он чувствовал сексуальное напряжение. Да, весьма странное ощущение, учитывая то, что русский ему враг, что он должен вызывать только отвращение и не более, но тем не менее это так. Монарх никогда не придерживался мнения, что враги не могут спать, что тела из-за неприязни к чужой политике не отреагируют на ласки. Это глупо! Великобритания полностью понимал, что СССР вполне себе сексуален и красив по фигуре, иногда даже по действиям. Русский высокий, крепкого телосложения, с сомнительными, конечно, шутками, но всё же достаточно грамотный для разговора про классицизм и романтизм в архитектуре, достаточно осведомлён, несмотря на приверженность к атеизму, в теме мифологии и божеств разных стран — явно начитан и не глуп. Лицо у него пусть и в шрамах, чуть-чуть резкое, но вполне внушает доверие благодаря пушистым бровям и отсутствию грубой щетины (которую англичан терпеть иногда не мог на мужчинах, так как она всегда больно кололась и делала вид человека более скудным, как аристократ считал). У Советского Союза большие руки, чтобы взяться за чью-то талию, достаточно сил, чтобы поднять возлюбленную или возлюбленного на руки и начать кружить — да и достоинством жизнь наверное не обделила великана. В общем, вполне себе отличный партнёр на одну ночь, а может и на несколько! И да, Великобритания не в первый раз прикидывал чужие габариты — это уже закрепилась в нём юношеская привычка лезть в чужое бельё без спроса. Помнится, они как-то с Францией спорили о том, какие у кого размеры, а после кто-нибудь из них проверял это — детский на то время спор, который сейчас для Королевства выглядел какой-то дикостью. И тем не менее он вырос на подобном разврате, привык к тому, что секс — это не табу, а обычная часть жизни, так что теперь спокойно относился к чужому сексуальному опыту и своему, к тому, кто с кем спит, а также легко воспринимал чужие и собственные фантазии. За долгое существование Великобритания перетерпел многих, в том числе и всяких удивительных чудаков, которые до сих пор заставляют его вздрагивать перед сном, морщиться, вспоминая, как всё это было. Некоторые вещи, к сожалению, не забываются… Возвращаясь к теме разговора: да, Британия просто воспринял своё напряжение, возникшее вчера между ним и Союзом, даже не отрицал подобное. В конце концов, когда они в последний раз спали со Францией, когда какой-нибудь красивый мужчина подходил к нему так близко, склонялся над ним и требовал что-то? Естественно голова пошла кругом от подобного!       В попытке отбросить дурацкие воспоминания европеец решил, что стоит вернуться к теме другого, более позднего прошлого, когда он только был ребёнком. Помнится, кто-то его спросил «У тебя когда-нибудь был страх того, что всё исчезнет? Что в один день всё, что ты любил, что ты знал, что казалось дорогим распадётся на осколки, которые больше не собрать? Родные люди умрут, знакомые места сотрутся с лица земли — больше никогда в жизни ты не получишь тех эмоций, которые получил в родном месте. И не разделишь эти эмоции с теми, кого ты любишь, потому что их не станет и не будет больше на свете таких удивительных и потрясающих людей, как эти?». Если честно, то его до смерти напугали тогда эти речи. Великобритания даже запомнил те глаза, которые на него смотрели во время своих рассуждений — золотые, обрамлённые синяками под глазами, уставшие и взрослые, казалось, они повидали многое, либо только собирались, знали, что скоро грядёт что-то ужасное, страшное, что нужно так или иначе застать, хочешь этого или нет. И ведь Королевство сейчас думал над этим! —Да, я боялся…— признался тихо британец своему воображаемому собеседнику, представляя человека с золотыми глазами на стуле. Перед ним возник почти реальный образ взрослого мужчины, в чьём взгляде читалась усталость, кто, казалось, понимает англичанина в каждым слове. Большая широкоплечая фигура строго на него посмотрела, принимая роль слушателя, чуть поправила шапку-ушанку и вновь обратила всё своё внимание на собеседника. Аристократ продолжил: —Я стал бояться тогда, когда был близок к этому. Наверное, это произошло на похоронах папы…— он закусил губу от злости. Конечно, воображаемый собеседник не расскажет никому об этом, но даже просто произносить вслух, признавать перед собой это как-то стыдно. Разве европеец не сильный, разве не справится с тем, что произошло много лет назад, но до сих пор давит грузом скорби и печали? И тем не менее он продолжил: —Уэльс, он… наверное единственный человек на свете, кто понимал меня лучше всех… Он знал меня лучше, чем я сам!— Королевство вспомнил день похорон, когда отец запретил ему приезжать, но несмотря на это британец приехал от Франции, чтобы проститься с папой. Уэльса похоронили с большими почестями, хотя Англия изначально хотел сделать непубличные и закрытые похороны из-за малого пренебрежения к умершему. Британия заставил его поменять своё решение, пригрозив тем, что когда англичанин умрёт, то вместо усыпальниц или аббатств лично подберёт ему местечко: выроет яму у них на лужайке, бросит английское тело правителя туда без гроба и закопает. К счастью, подобная угроза сработала и валлийца похоронили на одном из островов озерца, в Элторпе, где рядом находилось одно из многочисленных поместий их семьи. Королевство вспомнил тот траур, что давил на него, вспомнил крышку холодного гроба, которая ограничивала бездыханное тело и мир, будто огромная нерушимая стена. Это был один единственный день, когда Британия явился на какое-то мероприятие не пышно и не громко, а скорее тихо, мрачно, как тень, еле различимый силуэт. Наверное, именно с этого дня началось сомнение в его образе жизни, какой-то нескончаемый груз ответственности, заставляющий вести себя более сдержано и замкнуто. Иногда Великобритания приезжал в Элторп, навещал его могилу и каждый раз как-то странно, словно в ступоре, смотрел на каменную плиту, где большими буквами выточено имя, почести и прочее, что Королевство никогда особо не читал, но каким-то образом знал наизусть. Этот огромный камень также отдавал холодом, будто понимая, что это могила и нужно вести себя сдержанно, не давая даже намёка на живое тепло. Всё кричало о том, что Уэльс мёртв. Мёртв и никогда больше его улыбка не заставит британца успокоиться, никогда больше он не прочитает сказки, не расскажет мифы, никогда не будет играть с ним едой от скуки под строгим взором всей остальной части семьи во время завтрака, обеда или ужина. Он не придет, он не поднимется, не обнимет, не посмотрит, не засмеётся — больше никогда! Его тело под слоями земли, там, где неведомы слова и мольбы, просьбы и истеричные крики. Покой, к которому Уэльс всегда стремился, достигнут, но получен слишком большой ценой — ценой британского спокойствия. Дети у стран всегда обозначают то, что правящая страна скоро сменится, что режим претерпит изменения, если это, конечно, не дети, созданные в результате союза, договора двух стран. Поэтому многие страны и недолюбливали своих детей — они обозначали скорейший провал, крах всего того, что старший правитель успел построить. Но Уэльс никогда так к нему не относился, а Великобритания никогда не думал, как быстро уйдут из жизни родители. Бывают случаи, когда дети-страны погибают, а родители нет — всего-лишь достаточно отдать политический долг и уйти восвояси, позволив родителю править дальше, но Британия никогда не представлял и этот вариант событий. В детстве как-то проще относишься к тому, что когда-то что-то будет. Ты растёшь и не подозреваешь, что однажды те, кого ты любил, умрут, кто имел свою историю, кого ты знал от и до, с кем делил быт, хлеб, кто дал тебе жизнь, однажды не проснётся, не станет делать знакомые тебе, привычные для себя вещи. Детство и юношество идут сами собой, так просто и бойко, что страшно представить масштаб горя, утраты и подобное лёгкое отношение в сопоставлении. Но это, к сожалению, так. Подаренная жизнь быстра и мелодична — она должна бежать вперёд без оглядки и терять скорость только со временем, когда пропадает та юношеская пылкость и лёгкость восприятия жизни, когда начинаешь переходить на шаг, потихоньку оглядываться и понимать, что совсем не замечал с быстрым течением всего того, на что следовало бы обратить внимание. Такой порядок вещей. Кросс начинают не с шагов, а с бега, и только со временем переходят с усталостью на более медленный темп, бегуны только тогда внимательно смотрят на соперников и набирают побольше воздуха в лёгкие. Сейчас Королевство не мог даже представить свою жизнь без того, чтобы не вспоминать папу. Такая мысль мелькнёт хотя бы разок за день или за неделю, а может и за месяц — но точно ударит по больному месту в моменты страха и слабости. Не думать об этом невозможно, особенно потому, что какой-то странный страх смерти нескончаемо витал в воздухе, душил обречённостью. Есть те, кто пробыл в политике совсем немного и умер, так почему бы судьбе не распорядиться так, чтобы Королевство исчез? Почему его жизнь до сих идёт дальше? Не то чтобы англичанин не радовался этому, однако всё же существование стран-однодневок пугало. Великобритания не чувствовал себя стариком, рождённым миллиарды лет назад, но и при этом той юношеской пылкости не ощущал. Это странное пограничное состояние пугало, потому что не давало ему точного наименования. Возможно, он просто «взрослый» — не слишком молодой и не слишком старый, средний, обыкновенный… Но ведь эта усреднённость больше всего пугает, разве не так? Собственное сердце неустанно тянулось к понятию «молодой», а множество людей уже гнало его мысленно взашей прочь, желая вытолкать старшего с какого-никакого заслуженного места в мире, — он разрывался между чужими убеждениями и собственными недостижимыми желаниями.       Великобритания слез с подоконника и аккуратно, чуть хромая, зашагал к воображаемому собеседнику. —Сейчас дом уже не кажется домом и… —Чувствуешь себя так, словно хочешь вернуться в настоящий Дом? —Да…!— нервно засмеялся аристократ, подойдя наконец к стулу, на котором сидела галлюцинация— Разве ты такое испытывал? Мне казалось, ты всегда… отдельно от всех… У тебя есть то, что ты зовёшь Домом? —У каждого это место должно быть— Великобритания глупо заулыбался, понимая, что ноги перестают его держать, а перед глазами всё начинает потихоньку плыть —Ты…домашний человек?— хихикал нервно британец, потихоньку ощущая слабость в руках, уставленных в ручки стула —Я долго не мог найти свой Дом, но теперь он у меня есть —Р-раньше у тебя был дом, но не тот, я… прав?— голос его дрожал, а рука чуть приподнялась в желании коснуться лица. Ему с трудом удавалось удерживать равновесие, имея опору только на одну ладонь, но несмотря на трясущуюся кисть он коснулся его щёк. Они были мягкими, прямо как в детстве, однако никаких других обозначительных признаков не имелось — Королевство запомнил лишь глаза, щёки и не более. Если бы этот человек не скрывал свою внешность, было бы намного проще, однако годы его изменили, скрыли нежные черты от убийственных взглядов и грязных рук. Он скрыл себя, чтобы никто больше его не обидел. Он надел маску взрослого, надел взрослую одежду, став взрослее в поступках, но этим всем лишь скрывал внутри себя мальчика, так боящегося выходить наружу ещё раз, показываться страшному и опасному миру, который заставил его спрятаться, скрыть чистое, истинное обличие. Монарх продолжил: —Это место, которое считали домом твои родные, но не ты. Ты жил в этом доме пока не стало настолько неудобно, что ты решил уйти?— но собеседник молчал, не желая отвечать, смотрел на него с некоторым интересом и одновременно безразличием, как глядел на него в последнее время часто. Сейчас этот взгляд казался куда теплее, чем обычно… Или же это всё ещё выдумка? Королевство провёл большим пальцем по щеке под глазом и всмотрелся больше, узнавая синяки под глазами, тот далеко спрятанный, но всё же имеющийся блеск. С трудом переместив вес на ноги, он оторвал вторую руку от подлокотника стула и положил её на вторую щёку. Недолго думая, пальцы переместились на повязку, сняли её, бросая на пол нашитый на войлок рисунок с серпом, молотом и звездой. Второго глаза нет — хотя это, наверное, и так понятно с помощью повязки, не так ли? —Кто тебя лишил его…?— пробормотал Королевство, всматриваясь в пустоту с некоторой непривычной для себя заботой. Он не раз за время Первой и Второй мировой видел разные случаи лишения глаз, ног, иногда даже лица, так что не испугался. —Разве ты не помнишь…?— наклонил он чуть голову, становясь серьёзнее— Ты там был, Брит… —Где?— изумился аристократ, чуть отстраняясь, однако не избавляясь от внимательного и серьёзного взора— Я многое успел позабыть за то время, что прошло с нашей первой встречи! Напомни или хотя бы намекни… —Не хочу— легко заявил он, ухмыляясь, показывая в этой ухмылке всё самодовольство, всё неизмеримое желание выиграть в этом странном соревновании, что они молчаливо затеяли. Королевство поморщился, отстраняясь: —Ненавижу тебя…— прошипел он, махнув рукой, возвращаясь на подоконник и устраиваясь на месте поудобнее, упирая глаза в мужчину, созданного благодаря пьяному бреду —Ты сам не знаешь ответа, так что его не знаю и я — я же плод твоего воображения, забыл, Велик?— тот поморщился —Раздражаешь прямо как настоящий…— прошипел недовольно он, хмурясь и отводя глаза. Оглядевшись вокруг, аристократ попытался отыскать сигареты или хотя бы бокал с джин-тоником, однако зрение, похоже, сегодня его подводило, ибо ни одного, ни другого он найти не смог. Решено было просто закатить глаза и вновь бросить взгляд на всё ещё сидящую перед ним фигуру, которую он тут же перехотел видеть, — настроение оказалось вновь не то —Не пыхти так — ты ведь сам меня придумал— он закинул одну ногу на другую, пожимая плечами— Я лишь оставшаяся сознательная часть тебя, которая хочет докопаться до истины, а также легко поддаётся изменению в связи с новыми предположениями и желаниями —То есть…— он ехидно ухмыльнулся, чувствуя, как особенно активно забурлил алкоголь в крови—… если я представлю тебя голым, то ты таким станешь?       Мужчина напротив закатил глаза, тяжко вздыхая —Ты не видел Союза голым, поэтому не имеешь понятия о том, как он выглядит без одежды — ты лишь будешь придумывать ему части тела, но никак не видеть их по-настоящему! —Я и сейчас тебя не вижу по-настоящему — терять нечего! —Ох, господи…— тяжко вздохнул он, потерев глаза пальцами, под звонкий британский смех —Нет, это ведь правда! Я могу творить всё что угодно!— всплеснул руками Великобритания, хихикая— Всё ограничивается лишь моим сознанием и никто об этом даже не узнает! —Какой же ты извращённый…— закатил глаза он —Ох, это ты ещё в голове Франции не находился! Там бы тебя сразу нашли чем занять! —Я не могу понять… в чём твоя проблема?— нахмурился мужчина— Неужели это твой муж тебя так извратил? —Дорогой, ты не видал того, что видал я, — это извращённость нас друг к другу подтолкнула, как своих детей— медленно, как учитель, пояснял Королевство, пока тот всё больше и больше качал головой, прекрасно зная, что тот повидал —Было бы чем гордится… —Некоторые и подобного не достигают, так что не смей меня осуждать!— он наконец-то нашёл свой бокал и, кое-как дотянувшись, схватившись, глотнул остаток коктейля, после чего недовольно впечатал глаза в воображаемого собеседника вновь— Да и тем более… не могу же я осуждать самого себя, в самом деле, дорогой? —Я твоя рассудительная часть, так что я имею на это полное право, папина гордость —Я бы не стал давить на себя с помощью отца— нахмурился он, делая ещё один глоток более уверенно, чем предыдущий, словно этими действиями мог подчеркнуть их правдивость— Мне плевать на него! И я знаю это лучше кого бы то ни было! —В твоём воображении я СССР, так что не знаю об этом— пожал плечами тот —Почему вообще частичка меня показана через кого-то другого? Я никогда в жизни бы не подумал бы о Союзе в сложную минуту или… —Не ври себе— перебил его мужчина, поднимая руку. Королевство ненавидел, когда его перебивали, однако не знал, стоит ли жаловаться, если перед ним никого на самом деле нет, а то, что он видит, создано им же самим. И тем не менее закатил глаза: —Я не вру!— он захотел грозно стукнуть кулаком, но стоило ему только ударить, как сам же прошипел от боли. Скорчившись, Великобритания подул на пальцы, словно это имеет хоть какой-то смысл, словно британец не будет остро всё ощущать из-за выпитого и всё как по волшебству пройдёт. Разгневанно шипя, как раскалённая сковородка, на которую кто-то что-то посмел бросить, продолжил: —Я не понимаю, почему вообще жизнь пытается меня толкнуть к нему, будто мы в каком-то дешёвом романе, где нет никого другого на свете, кроме нас двоих! —Можешь представить Францию на моём месте, если хочешь?— Королевство поморщился, ощутив уже боль не физическую, а душевную. В голове пронёсся их звонок, громкие слова, угрозы, гудение трубки перед приходом тишины, а после горькое чувство одиночества, за которым скрылась ярость, позже выпрыгнувшая так неожиданно и не вовремя, ярость губительная, невыносимая, заставившая бросить телефон об стену, а после обшарить весь дом в надежде найти алкоголь. А потом стало свободнее — пришла привычная манера, привычка веселиться и смеяться, сжимая кулаки, готовясь исколотить первого же попавшегося на глаза человека. Великобритания даже умудрился в этой мании нарядиться на завтра, успел потанцевать, напевая какую-то выдуманную песенку, чуть не сломал свою больную ногу снова, как в старые добрые времена, о неудачно появившуюся кровать, а также обматерил весь мир, всю свою жизнь, все чужие жизни и в итоге решил, что люди, страны, все на этом свете создания — твари, не заслуживающие его радостного настроя. В общем, многое случилось за пару часов, даже слишком многое, чтобы рассказывать, однако причина всех этих глупостей и смешных со стороны ситуаций кроется в простом — в муже англичанина. Францию хотелось не то, чтобы придушить — его хотелось приковать к кровати и издеваться, медленно и мучительно сдирать кожу, слышать его извинения, сливающиеся с криками боли, смотреть на эту рожу, заливающуюся слезами, соплями и всем чем только можно, красную до ужаса, но более неузнаваемую из-за потушенных бычков и из-за частых царапаний ногтями. Монарху хотелось услышать его последний крик, застать то, когда француз финально посмотрит на него неверяще и мучительно, пока органы один за другим становятся холоднее из-за огромного разреза от глотки до паха. И он бы замер, последний раз бы выдохнул и на кончиках губ так и не сорвётся последнее слово «Великобритания». Аристократу казалось, что только тогда его жизнь станет хорошей, что только такое издевательское высказывание всего того, что Франция отказывал принимать в словесной форме, поможет, облегчит душу. Всё станет, как всегда, замечательно, как было до появления республики в его жизни. Он наконец добьётся покоя, тишины и умиротворения, отсутствия желания пить и курить, принимать, истребит этим самым всё, что его уничтожает уже годами. Да, наверное так станет намного проще…       Закрыв глаза и сжав до побеления костяшек пальцы, представляя, как он сворачивает мужу шею, медленно вдыхая и выдыхая, он смог расслабиться. Да, это определённо то, что ему нужно. —Не надо Францию…— шептал европеец тихо в попытке успокоится. К счастью, иллюзия Советского Союза не стала давить и снова напоминать о неприятном субъекте —Вас многое связывает с Союзом, поэтому воспоминания о нём так или иначе не оставляют тебя, двигают дальше— он чуть наклонил голову, вглядываясь в аристократа, прекрасно зная, что творится в его голове— Незнание заставляет тебя фантазировать, придумывать ему черты, которых нет, действия, которые он никогда не сделает, — ты идеализируешь его, считаешь, что в какой-нибудь другой реальности Союз преклонил перед тобой колено, пожертвовал бы собой ради тебя, хотя он гомофоб, да и общается он с тобой только из желания прийти к правде первым, стать победителем вашего соревнования и смотреть на тебя, как всезнающий мудрец на ещё не сообразившую что к чему букашку.       Глаза монарха распахнулись и пугающе заблестели, словно у безумца, готовящегося к очередному неожиданному и бредовому действию: —Закрой пасть…— еле слышно пробормотал он— Я не возношу его и никогда не хотел, чтобы он стал моим партнёром. Он коммунист — и этого вполне достаточно, чтобы его невзлюбить! —А если бы вы встретились где-нибудь вне политики? Например, если ты встретишь его на этом вечере, который собирается организовать Франция, где-нибудь вдали от всех, такого одинокого и безразличного… —Не смей это ставить так, как представлял бы это я!— вскричал англичанин, вставая. Больные и обессиленные этим днём ноги понесли его вперёд к галлюцинации, однако чем ближе он подходил, тем дальше уходил от реальности. Комната удлинялась, превращаясь в длинный, нескончаемый коридор, в конце которого терялся уже еле различимый силуэт. Мир скрылся за тьмой, мраком, который сужал пространство, превращал казаться бы знакомую спальню в туннель. Стало омерзительно холодно, душно и в конце концов страшно. —Стой! Не убегай от меня!— кричал он и не мог даже услышать себя. Ноги с каждым разом прилипали к полу, словно что-то тянуло его вниз, — липкая и противная субстанция, схватившаяся сначала за подошву, а потом и пробирающаяся всё выше и выше, не давала ему двинуться с места. Посмотрев вниз и не увидев ноги, Королевство разозлился: —Что за чёрт?! Всё же было…! —Тебе нужно вспомнить, Британия— доносилось рядом и одновременно везде— Это важно… —Что в этом, сука, важн…?!

***

1837 год

      Мужчина поднял на него глаза и прищурился: —What's important about it?— похоже, просьба казалась ему смешной, даже абсурдной —If you don't, I will become a liar in the eyes of the local society! They will tell him what I told them, and in the end I will be left with nothing!— Великобритания вцепился в его руки, как утопающий за соломинку. Ноги дрожали от страха, от желания бросится на чужую шею и разрыдаться — положение было губительным для него —Haven't you been taught not to make promises you can't keep?— он оттолкнул от себя младшего и направился не спеша к двери— I'm not going to ruin a good relationship and my trading with this family because of your stupid inability to say no! —I swear to you, nobody cares about him! Even if something happens to him, then only he will be condemned, his words will not be taken seriously!— Королевство подбежал к нему и схватился за локоть вновь, сердце его бешено колотилось и последние силы держали его от крика— I beg you, you must save me! I can't do it, but I know you can! If everything is revealed, then I will take all the blame on myself, I swear on my life!       Мужчина обернулся и стал ещё более злобно шептать, склонившись над англичанином: —Why can't you do it? If you say that no one will ask me, then why don't you solve the question yourself?— однако тот не ответил. Он, лишь тихо что-то бормоча, смотрел на него такими глазами, какие есть не у каждого умирающего: эти полные слёз, какого-то страшного понимания глазки, печально блеснувшие при упоминании дела, при простом напоминании, что это придётся делать ему с ним. Всё казалось очевидным, простым и понятным — старший видел это, легко понимал, почему Великобритания просит именно его. От подобного у старшего появилась знакомая их семейству странная улыбка, которая лишь уродовала лицо, пыталась притвориться доброй, однако каждый, кто её видел, осознавал, что за ней прячется злость, негодование, желание что-нибудь или кого-нибудь ударить. Эту улыбку они делили втроём, она казалась их особенностью. —So that's it…— он заулыбался шире, показывая, как с каждой секундой его злоба растёт— You are not capable of destroying those who are dear to you with your own hands, but you easily destroy the whole life in them thanks to others, aren't you? —Will you help me or not…?— шептал британец, дрожа —Great Britain…— хмурился мужчина, пытаясь взглядом оттолкнуть его, однако тот не унимался — не мог —You'll help, won't you…?       Старший медленно от него отстранился, удерживая аккуратно за руку. Наверное, этим он пытался вселить крохотную надежду, раздувая её благодаря задумчивому выражению лица. Королевство следил за каждой деталью, дабы не позволить той или иной эмоции собеседника разрасти, хотел направить его в правильное русло, несмотря на всю слабость, что испытывал. Сердце пропускало лихорадочно удары и начало вновь свой ход благодаря паре слов: —I'll think about it…— дышать стало легче. Великобритания аккуратно отпустил его, но не отступал, пусть и знал, что тот уже согласился. Англичанин слишком хорошо знал его, слишком знаком с его манерой взять фальшивую паузу прежде чем якобы принять решение, которое принял сразу. Юноша спустя пару попыток наконец улыбнулся дрожащими губами: —Everything will be fine… Everything will return to normal…

***

19 июля. 1945 год.

      Бал закончился, и Золушка вернулась вновь в привычное уродливое состояние: одежда, подобранная вчера заранее на собрание, измялась, покрылась какими-то пятнами, бодрый и активный вид сменился усталостью и раздражительностью, а ноги что так ловко несли его в танце, стали привычно деревянными, делая его неуклюжим. Смотреть было больно, а дышать — противно. Вкусный вчерашний алкоголь напоминал о себе сегодня отвратительным запахом изо рта, а мешки под глазами давили, выдавали в нём не спавшего дурака. Руки предательски дрожали, и Великобритания не знал от чего: от испытанного страха и ужаса или же от вчерашнего гнева на Францию. Хотя, наверное, последнее сейчас казалось самым незначительным, важнее было совсем другое. —Союз…?— пробормотал еле различимо он, поднимая голову. Чуть осмотревшись вокруг, монарх понял, что провёл ночь, лёжа головой на стуле, и, наверное, именно поэтому ему так холодно и неприятно, поэтому всё тело ломило, словно во время сна на нём непонятным образом покаталась орава машин. К горлу подступил ком, требующий свободу, бьющийся из самой глотки, — англичанин прикрыл себе рот, удивлённо распахнул глаза, делая непроизвольно вид, что никогда не пил так много как сегодня, никогда в жизни не напивался специально, чтобы выблеваться. Кое-как поднявшись, пошёл быстрее в ванную, полетел, собирая все в этой вилле углы; распахнув дверь в ванную, рухнул у туалета, отбивая коленки об пол. Всё началось как всегда с кашля, но быстро переросло в неконтролируемый выплеск. Великобритания невольно подумал, что вчера мог по глупости сжевать сигареты, потому как не мог объяснить, почему все запахи смешались: в той странной субстанции, что лилась из него, выходила чуть ли не с желудком, таинственным образом затаился лёгкий аромат табака, не скрытый вчерашним ужином, алкоголем и ещё какой-то примесью неизвестного происхождения, которая чудом оказалась сейчас на поверхности воды (если, конечно, то, что уже плавало в унитазе можно назвать хотя бы частично водой). Англичанин чуть отстранился, однако это была ошибка — очередной позыв толкнул его к ободку и он вновь наклонился, чтобы проблеваться, извергнуть остатки вчерашней мании и собственной глупости, импульсивного желания показаться радостным и довольным жизнью вместо того, чтобы поплакать и признать, что его жизнь, откровенно и честно, правдиво говоря и не скупясь на некрасивые слова, в полной жопе. Надо же признать, что его отношения с Францией ненормальны, что люди так не живут и не находятся в браке, они не желают друг друга убить и при этом не могут уйти друг от друга навсегда, — но нет, это сложно, это значит признать поражение, сказать, что родители правильно говорили о том, что они не подходят друг к другу ни по политике, ни по качествам. Возможно, какой-нибудь взрослый и ответственный человек смекнул бы, что пора бы задуматься, пора что-то менять, пора, наконец, находить новых людей, искать нового партнёра, что нужно расторгнуть этот глупый, созданный в ощущении вседозволенности, при юношеском максимализме брак, — но не Великобритания. Королевство из тех, кто всю жизнь тратит на склейку старого дома, созданного своими руками, и не признаёт то, что что-то не так, что можно воспользоваться чужими домами, послушать, наконец, советы со стороны, что можно начать строить новый благодаря кому-то. Нет, всё это пустяки!       Ноги неимоверно дрожали, и казалось, что европеец, сделав два шага, развалится, рухнет — но он встал. Очень серьёзно хромая, подошёл к раковине, набрал воды в ладони и чуть отпил, прополоскал рот, выплюнул, посмотрел на дверь в ванную. —Со…— осипший голос предательски дрожал, пришлось прокашляться, ещё раз ополоснуть рот— Союз…?       Тихо, шёпотом и не более. Немного выждав, британец опустил голову и тяжко вздохнул, понимая, что звать бесполезно. Всё, что он видел вчера, лишь воображение, вымысел, ничто, созданное в одиночестве и пьяном бреду. Разговаривал он вчера лишь сам с собой — никто его не слушал, никто не отвечал. Разве галлюцинация не говорила об этом вчера? Кажется, Британия, как всегда, забыл… —Сколько время…?— пробормотал он, хотя сейчас это меньше всего его волновало. Резко подняв голову, монарх приблизился ближе и взглянул на лицо внимательнее, а конкретно — на глаза. —Я вчера принимал или…?— ответ казался немного очевидным, но всё же, чтобы убедиться, он внимательно разглядывал зрачки. Подобные галлюцинации не приходят при простом алкоголе — иначе Великобритания совсем сбрендил! Убедившись в теории, он отстранился —It's fucked up…

***

       Заседание прошло хорошо, решились даже интересующие Британию вопросы, касаемо польского правительства, — они закончили на час раньше. Королевство спешил вернуться на виллу пораньше, чтобы привести себя в порядок, прибраться в комнате и лечь сегодня пораньше, выпив успокоительного. Нельзя задерживаться! Промелькнув быстро мимо большой фигуры на крыльце и бросив какое-то невнятное прощание, он быстро открыл зонт и направился по дорожке, стараясь не смотреть назад и убеждать себя в том, что нельзя оборачиваться. Уже находясь у самых ворот, он понадеялся, что скоро всё закончится, однако… —Великобритания— спокойно, даже не крича, не зовя, простым тоном, несмотря на шумящий дождь. Возможно, не увидь монарх вчерашнего, он бы пошёл дальше, проигнорировал призыв, желая показать, что всё ещё верен глупым словам о том, что они никак не связаны, что Британия не хочет иметь с ним дело, что их ничего не связывает кроме Потсдама — но ведь он видел, он знает, что они связаны, и СССР это знает. Понемногу их безмолвное соревнование начинало надоедать англичанину. Он остановился и обернулся, но ничего не сказал, лишь молчаливо позволил Союзу продолжать. —Вы в порядке?— нелепый вопрос. Британец помотал головой, желая поменять реплику русского, но с огорчением понял, что перед ним не галлюцинация, а сам Советский Союз. Тогда зачем же он задаёт такие глупые вопросы? Неужели солнечные очки в дождливый день его ничуть не смутили? —А вы?— нахмурился он, пытаясь показать, что подобная трата времени не в порядке вещей. Но, похоже, Союз ни грамма не оскорбился иронией или же её не почувствовал — монарх никак не мог понять, понимает он их с Америкой сарказм или же в самом деле не видит ничего такого в этих глупых словах, сказанных излишне небрежно. Великобритания отвёл взгляд, задумываясь: может он, записывает их высказывания в свой «Блокнот мести», копит силы и всё умение высказываться, чтобы в один день ответить им, как тогда ответил с сигаретой? Может, он в жизни никому никогда так грубо не отвечал: всю жизнь молчал, чтобы наконец в особенно напряжённый момент блеснуть своим сарказмом, показать, сколько всего он смог собрать за все те века, проведённые в тишине! Да, это весьма смешная теория, сносная… Придавая подобной версии всё более и более абсурдные черты, аристократ махнул рукой и повернулся обратно, игнорируя любые слова русского: —До свидания— бросил он, перебивая неслышимый для него бубнёж славянина, после чего начал идти вновь. Найдя новое развлечение, британец начал придумывать всякие небылицы, забавляясь, игнорируя какие-либо речи и правила приличия. Уже завернув за ворота, шагая по привычному маршруту, Королевство услышал снова: —Великобритания!— это уже начинало раздражать! Неужели социалист его догнал? —Да что вам нужно?!— европеец обернулся и хотел уже начать тираду по поводу советского одиночества и собачей приставучести, как вместо высокого и грозного мужчины перед ним показался невысокий и миловидный мальчик с точно таким же флагом как у Советского Союза. Аристократ тут же закрыл рот. Глаза его внимательно впечатались в юношу, пытаясь уловить как можно больше деталей, которые стоит запомнить, для этого он даже очки снял дрожащими руками.       Мимо пронеслось какое-то авто, но Великобритания его не замечал. Весь мир померк, выставляя ребёнка, как эпицентр, главную точку, от которой всё и идёт. Запахло странно шалфеем: на языке так и таял этот странный пряный горький запах, всё стало темнее, словно настала ночь, однако тут и там странным образом мелькали розовые, белые и оранжевые пятна, словно они находились в самом центре какого-то сада. Дождь стал крупнее, а мальчик чуть выше — казалось, что разница максимум три-четыре сантиметра. Тепло его улыбки согревало, а румяные щёки почему-то внушали доверие. Кудри придавали ему вид падшего ангела, ставшего в будущем дьяволом. —Пойдём! Становится холодно!