О разных

1835 год

      Великобритания оказался на порядок скучным человеком. В основном он затрагивал банальные и общепринятые темы по типу погоды, местных людей, садов, а потому не собирался обсуждать какие-нибудь фантастические сюжеты или грязную бытовуху, над которой они не редко с Хлебовольцем смеялись. Когда Союз гулял с ним, создавалось ощущение, что русский слушает не приятеля или знакомого, а лектора, который при ошибке ученика или шёпоте на задней парте так и скажет гнусным, противным голосом «Над чем вы это там смеётесь? Расскажи нам всем, мы все посмеёмся». Слушать это было невозможно! Например, зачем ему знать о том, какой цветок какие значения имеет? СССР обратил изначально внимание на растения, чтобы хоть чем-то убить в их разговорах повторы и банальщину, но он никак не ожидал, что получит вновь сухие факты без личного мнения или впечатления. Конечно, некоторые вещи Союз не знал, он, в принципе, любил узнавать какие-то интересные штучки, о которых не подозреваешь при первом взгляде на что-то, однако точно уж не хотел часами выслушивать латинские названия, историю создания или обнаружения какой-то ничего не значащей в жизни мальчика пылинки. Ему бы хотелось услышать, что-то из ряда вон и, если можно и наглость позволит, мерзкое. Противное всегда вызывает бурную реакцию: как принятие с помощью смеха, так и полное отрицание с порицанием. Разве поговорить о каких-то весьма неприличных вещах не интересно? Например, вообразить и рассказать кому-нибудь невзначай, что какой-то меч за тридевять земель воссоздался из костей врагов и погубил кучу народа, даже не имея носителя или обладателя, который мог бы удерживать оружие. Или, например, прознать от какого-нибудь другого сказочника про то, как какой-то царь-государь, возомнив себя слишком важным для идиотской смерти, не поверил сказаниям старцев и помер от своего коня. Да даже бредовый рассказ про то, что какая-то особая птичка-синичка сидела на подоконнике во время измены прусского короля в спальне, а потом этих птиц стали обожествлять или истреблять, боже, — ему хотелось услышать любой полёт фантазии, увидеть любую, даже самую малую искорку в глазах британца, что-то, что сделало бы из него не куклу или марионетку общества, а хотя бы нормального парня и грамотного (в понимании мальчишки) собеседника. Хотя бы доля заинтересованности в том, что он сам ему рассказывает, а не простое желание заполнить пустоту и нарушить воцарившуюся тишину.        В общем, Союз стал избегать скучного учителя в лице англичанина и как-либо отлынивать от их гулянок, прикрываться делами или учёбой, чтобы как можно реже видеться с гостем. За подобные побеги от иностранца мальчик не редко выслушивал выговоры от отца, а также, безусловно, наказывался. Старший русский пояснял ему за важность общения с подобными достопочтенными лицами, рассказывал яростно о том, как важна репутация среди стран, а потому своими выходками младший позорит его, и закончил, в общем-то, тем, что назвал своего сына бездарной скотиной и разгильдяем, неспособным даже банально общаться с кем-то более статусным, чем он. М-да уж… как же у юнца тогда скрипели зубы от негодования, представить даже сложно! Что он может поделать, если этот «великий будущий повелитель морей» такой скучный и нудный? Не может же Советский Союз, в самом деле, просто молча глотать всё, о чем этот лектор настойчиво твердит? Юноша никогда не делал заинтересованный вид и старался всегда обозначиться, если ему что-то было не по нраву или попусту не интересно, потому что не видел смысла в лицемерии. Ему нравилось обличать всё: он чувствовал себя в роли непримиримого героя, борца за справедливость и правду, который был единственным лучом света в этом гнилом, фальшивом обществе. Непокорный, не такой как все и прочие, прочие самодовольные характеристики, какие бывают в юных умах, когда приходит осознание большой пропасти между ними и многими людьми. Ирония подобного мышления в голове СССРа в том, что он не учитывал весьма важный пункт: большинство таких рыцарей, на кого он равнялся, написаны этими же самими аристократами, которых Союз так терпеть не мог. Но, что уж, дайте мальчишке помечтать до того момента, как выпуститься «Герой нашего времени» Лермонтова, и он осознает, что между ним и ужасным Печориным, играющим всеми себе в угоду, есть нечто общее. Пусть будет «новым человеком», пусть будет Чацким в своих глазах и снах, каким-нибудь Базаровым, спорящим со старшим поколением. В конце концов, он будущий революционер, а потому весьма не стыдно говорить о том, что он отличается от общества и привычных девятнадцатому веку детей.       Так, что же касается Британии? Он и сам был весьма рад, когда мог не общаться с русским, спокойно наслаждаясь компанией книг или здешних барышень. В чём-то юный социалист весьма крупно ошибался, судя о приехавшем госте, как о типичном аристократе с банальным набором тем. Точнее, он ошибался абсолютно во всём. Они почти с ним ничем не отличались, кроме, конечно, суммы денег в карманах и желании поддакивать окружающим. Великобритания прекрасно знал всю праздность и пошлость общества, но тем не менее продолжал играть по правилам, он страшился выходить из этой игры, ведь подобное лицемерие давало ощущение нужности и комфорта. Кто захочет общаться с наглым и ехидным мальчиком, не знающим правил приличия? Ответ: никто, ибо каждый так или иначе не желает видеть прямолинейного человека перед собой в разговоре. Королевство не мог представить свою жизнь без окружающих, а потому продолжал жить так, как велел ему отец, пусть и убирая сокровенные и каверзные мысли во внутренний ящик (можно сказать, даже, что в гробовой). В этом и заключалась их с Союзом разница: англичанин не готов становится изгоем, каким пребывал в обществе СССР. Он льстил, низко кланялся, фальшиво улыбался и играл — Советский Союз же, наоборот, грубил, бегал и плевал на всех и вся.       Тем не менее, настоящая британская натура смогла показаться юноше, а после и развивалась благодаря тому, как хорошо Союз принял эту неправильность, это ехидство, грубость и самодовольство гостя. Это произошло в весьма странный момент, можно даже сказать в слабый для будущего революционера.

***

       Сомнительная ночь не отличалась от прочих. Точнее, Союз в ту минуту не задумывался о том какая она и что в ней особенного. Все собрались на балу, никто по коридорам не ходил, в этой части дворца не жили — самое удачное время, дабы спрыгнуть с какого-нибудь приличного этажа, не так ли? Нет, безусловно, это звучит слишком резко и прямолинейно. Если не отбрасывать все слои мыслей, то выглядело это более чем нормально: мальчику просто не спалось, а потому он вышел в коридор и открыл окно, чтобы впустить воздуха. Никакой навязчивой идеи в тот момент ещё не гуляло в голове, однако он понимал, что буквально через пару минут залезет на подоконник и склонит голову над этой тёмной пропастью. Не подумайте, СССР изначально сделал так ради интереса и никакими мрачными задумками не обладал, подобные понимания не носили своей гибели. Смерть просто влекла его к себе, словно это ей он обязан своим существованием, целью в мире и реализацией планов в будущем, о которых он и сам пока не знал. Что-то толкало его на самоубийство, на смерть и мрак, будто никак иначе в жизни не сложилось бы устройство, будь Союз более жизнерадостным или не зацикленным на трагедиях чужих и своей историй. Как и в случае с огнём, руки его сами тянулись и он, сам того не понимая, уже собрался прыгнуть туда, поддаться соблазну и шёпоту в голове. Пересел с подоконника поближе, на маленький отлив окна. «Ну же, какой смысл существовать в этом мире со всеми ними? Разве не тошно проводить своё никчёмное бытие на одной планете с ними? Что будет плохого, если просто попытаться избавиться от этих мух, жужжащих о своей праздности и несуществующей чести? Просто прыгнуть и исчезнуть, оставить свои заботы, ответственность и споры, в которых невозможно понять друг друга. Всего один шаг отделяет тебя от этой свободы!» —Это не свобода…— тихо прошептали губы, с исступлением и страхом глядя туда, где якобы было освобождение «Почему же нет? Не будет больше криков отца, косых взглядов в твою сторону, шёпота за твоей спиной. Все исчезнут перед тобой и настанет умиротворение. Разве это не превосходно? Разве ты не заслуживаешь освобождения от этих оков?» —Но я не хочу умирать!— сказал он робко, пытаясь уверить себя, даже как-то лихорадочно закивал своей фразе, как бы пытаясь поставить это утверждение на ноги, пусть и кривые, но рельсы «Хочешь» —Я хочу свободы, а не этого! «Это свобода. Свобода — значит быть везде и одновременно нигде. Смерть и жизнь это разные стороны одной и той же медали, которая вертится по полу без конца, в неспособности остановиться и выбрать сторону. И ей это и не нужно! Всё должно держать баланс: смерть должна забирать людей, а жизнь приносить, люди должны горевать, а после радоваться» —Значит и моё счастье где-то рядом! Я обязательно возрадуюсь!— зацепился за фразу о балансе он «Но только не с ними на земле. Мы не сможем жить, пока другие рядом существуют и заставляют нас существовать тоже. Это не жизнь с идеальным балансом — это пародия на мучительное пребывание без какой-либо системы в себе, обеспечивающей равновесие»        В обречённой на страдания голове лежал фундаментом лишь один концепт жизни: «либо я, либо другие», в то время Союз пока убивался, а не убивал, губил себя, а не других. Он ещё не мог себе представить убийства ради цели, не мог принять то, что бегать от общественных идей невозможно и они так или иначе будут его заставать в любом уголке, который под властью его отца, да и кого-либо из баринов или буржуа. Мир казался ему не идеальным, но он не умел бороться с ним. Пока не умел. А потому, следуя своим принципам, социалист желал действовать и реализовывать это «либо я, либо другие», ставя крест на чём-то одном. Тогда СССР и не знал, что он человек дела, не понимал чем вызвано это желание наконец выбрать и покончить со всем. Революционеры — люди действия и решительных мер. Никто из стран не обладал такой же стойкостью и решимостью, как юные губители прошлых режимов, и таковы они в детстве всегда, это невозможно было изменить, сколько бы Советский Союз ни бегал от своего предназначения. Бунты, конфликты, общественное негодование будущих поколений так и наполняли котелок и вскоре опрокидывали его к чёртовой матери, заставляя юные сердца, наконец, либо выгореть, либо сжечь всех вокруг. Каждый выбирал свой путь, но итог чаще всего был не в пользу окружения.       Опустив свои босые ноги, русский малость поёрзал на месте, находя идеальную точку на этой небольшой горочке, отделявшей его от небытия. Конец осени не радовал тёплой погодой, а потому приходилось натирать одну ножку о другую, чтобы хоть как-то согреться. Также мальчик потёр и руки, и маленькие плечи, чувствуя, как холод проникает даже под его одежду, тело, как будто насквозь. Он робко подышал на руки, но никакого результата это не дало. Он бросил эту затею и поднял глаза на небо, вцепился теперь пальцами в отлив, позволяя себе малость скользить и перенести всю ответственность за его существование на руки. «Надовольствуюсь, хоть, небом прежде мой расквашенный труп под окном найдут— подумал именно он сам, а не голос, с какой-то горькой иронией, а после заулыбался— Жаль не увижу рожу папаши! Это же как надо так…и прямо во время пребывания гостей! Ха-ха! Будущий наследник кинулся в окно, послав его план на жизнь мальчика к чёртовой матери нахуй!»— довольно и как-то сумасшедше радовался русский. Он начал качаться туда сюда, болтать ногами и хихикать. Словно корабль, который в бурю штормило туда и сюда, било то с одной стороны волна, то с другой, заставляя плыть туда, где, казалось, меньше всего шанс столкнуться с очередным ударом. Удивительный бред нарастал в его голове, а потому он даже в невзначай начал говорить вслух. Здоровый дух покидал его тело, неспособное больше справляться с этим ворохом мыслей и неопределённости, взгляд неистово начал бегать по силуэтам растений, что росли под его ногами, где-то на первом этаже, а после иногда проходился по мерцающим и далёким точкам на небосводе. Прекрасное, однако ж, место для смерти. —Подохну, и будут меня с кустов сгребать! Интересно, как папка такое будет гостям объяснять? «Ой, простите, мой сын просто пришибнутый на голову, из окна упал! С кем не бывает, правда? Давайте лучше чаи погоняем, а? Тема, ведь, куда интереснее, чем этот дурак!»— юноша расхохотался, превращая ранее искренний смешок в гогот, откинулся назад, вскинув голову, напрягая горло. Он неистово заверещал, как в последний раз, уже ничего не стесняясь и ничего не страшась, не боясь, что кто-то посмотрит на него неправильно из-за этого скрытого, потаённого внутреннего крика, высвобожденного из самого сердца. Руки начали чуть-чуть скользить из-за такого угла, немного поехали вперёд, однако юноша никак не обращал на это внимание, словно так и было задумано. Вскоре он зажмурился, когда прохладный осенний ветерок прошёлся по его распахнутым во всю силу очам, — по щекам потекли слёзы, однако не сожаления, а простой физиологической неприязни от долгого игнорирования желания поморгать или потереть глаза. Его смех продолжался сквозь боль на лице, однако тоже оборвался. Что-то остановило его бредовый хохот. Странный удар, толчок здравой стороны, что так отчаянно боролась с этим всем бредом. Это резкое осознание, как будто вдарило по нему также неожиданно, как и пришло весёлое лихорадочное настроение. Эмоции его тогда стали буйными, мысли неспокойными и быстроменяющимися, а настроение скакало от одного чувства до другого. Но сейчас, это понимание всё прервало. На лице застыло безразличие, даже некоторый испуг, как будто он стоял под дулом пистолета или уже летел с подоконника вниз. Он замер, смотря сквозь слёзы всё ещё наверх, как бы в ступоре, как останавливаются животные в странной боязливой позе, прежде чем их убьёт ружьё охотника. Простая мысль, как бы та, которая как бы летала в воздухе, казалась в некоторой мере очевидной, но невзначай забылась, убежала курить, полетала пару минут вместе с ветерком в связи со странным состоянием головы хозяина: —Брат…— это слово сорвалось каплей с губ. Он не говорил с таким тоном «отец» или даже «папа», что уж говорить о других именах или объектах. Сердце его малость дрогнуло от этого понимания, руки тут же вцепились в отлив с неистовой силой, как утопающий обычно хватается за травинку: —Он ведь… умрёт без меня… или… за мной… того…— с тихим ужасом признал мальчишка, как бы страшась этого. На себя-то ему глубочайше наплевать, но вот тот, кто поддерживал его ещё со времён смерти декабриста, его настоящего отца, а не этого паршивого шута, что приходился папашей по крови. Союз боялся даже образа его трупа в кошмарах, этого кровавого тела или безжизненного лица, какое бывает у мертвецов, которых уже более ничего не волнует и ничего волновать не должно. Этот прыгучий, весёлый, относящийся иронично к каким-либо правилам анархист просто не мог пострадать больше того, что уже ему преподнесла жизнь! Они всегда держались вместе, они переживали вместе и радость, и горе, они не бросали друг друга, всегда гуляли вместе. Они — такое важное местоимение, которое не просто говорило о том, что в паре было больше одного. Они — многогранны, и все их роли и позиции во взаимоотношениях не заканчивались одним уровнем братского понимания. Это слово — одно их наименование, которое показало бы их слияние друг с другом, ведь они всё делали вместе и несли всё вместе. Если бы Хлебоволец разбил кружку, то Союз бы сказал, что это сделали Они вместе, но никак не один анархист — если бы СССР умер, то умер бы с ним и брат. Они оба держались за эту связь, за то, чтобы быть одним целым, пусть и разным по характеру, иногда по мыслям и действиям, но всё же одной массой. Советский Союз не позволил бы своей смерти убить его друга, брата, дядю и товарища. —Господи, на что же это я иду…?— задался он вопросом только сейчас, когда ноги стали нечувствительны из-за мороза, а руки слабы от хватки, когда тело его уже почти сорвалось с этой платформы жизни, с крохотного отлива окна, что удерживал его хрупкое существо. Это было удивительно близко. Опасно и пугающе близко. Вдруг за спиной кто-то усмехнулся —Наверное, на большую глупость, я полагаю— юноша вздрогнул, быстро опустил голову и начал было двигаться назад на руках, отползать, однако отёкшие кисти решили, что он не способен этого сделать. Неудавшийся самоубийца поскользнулся и поехал тут же вниз, навстречу своему, уже теперешнему кошмару, ноги его лихорадочно задвигались, как бы в желании оттолкнуться от воздуха и вернуться в коридор. Вот и покатился он, браво! Хотел — получи и распишись, будь добр. Однако он не рухнул! Некто тут же схватил его сильными, пусть и детскими, худыми ручками и потянул на себя, затаскивая горе мальчугана в тепло. Союз с грохотом полетел на пол, перевалившись за подоконник и успел даже кувыркнуться, потянув позвонки в районе шеи. В общем, оказался по итогу в весьма неудачной позе, пятой точкой кверху. Чтобы понять, что он пребывает в весьма странном положении, ему понадобилась минута и громкий хлопок закрывающегося окна. Неужели кто-то не спит и не упивается шампанским на балу? Кто-то его даже спас! Лениво приподнявшись на всё ещё нестойких руках, он опустился на пятки, выдыхая и откидывая голову вновь из-за того, что неприятно теперь зудело в шее. Одежда была всё ещё задранной, какой стала с момента его поразительного падения. «Господи, как же это, наверное, по-дурацки выглядело со стороны»— подумал невольно больной, однако как такового значения стыду не придал. Он, ведь, только что мог умереть, так какой к чёрту сейчас стыд? Надышавшись и побыв в некотором весьма странном молчании, он опустил голову, смотря на своего спасителя. Тот видимо так и ждал от него чего-то, ведь в раздражении скрестил руки на груди и смотрел на него нескрываемым, пусть и молчаливым, негодованием. Союз не сразу смог сообразить, чего от него желает аристократ —Что?— фыркнул привычно мальчик и вдруг понял, почему по ногам, близ бёдер и колен, так отдаёт ветром на полу. Он тут же встал на коленки и схватился за низ своего ночного платьица, сильно потянул низ, поправляя ткань и скрывая всё что можно было скрыть. Конечно, никакими красотами он не сверкнул, но вполне мог, всё, что находилось около паха и касалось его тела, было для него табуированным и запретным. После одного случая он и вовсе старался одеваться поплотнее и закрытее, ибо испытал из-за этой ситуации понимание, что ему пока рано изучать анатомию как свою, так и чужую. В нём зародилась ненависть и неприязнь от собственного тела, стало сложнее раздеться и долгое время проблематично как-либо показывать ноги. Вспоминая тот момент, когда чужие руки касались его против воли, а губы говорили о нежелательной близости, СССР опустил взгляд. Он ощутил себя в уже знакомом ничтожном и слабом, грязном состоянии, как какой-нибудь провинившийся раб, стоящий на коленях перед своих хозяином и не знающий, будут ли его пороть или же вскроют брюхо другим на потеху. Союз чувствовал взгляд на себе, а, что ещё хуже, чужие касания. Нет, по настоящему его не трогали, это присутствовала лишь иллюзия из прошлого, мрачное воспоминание, которое будто наложило на него отпечаток и влияло до сих пор. Размеры тех рук, тепло и то рванное дыхание, которым обладал человек, навязчиво стягивающий с него одежду — всё вспомнилось ему за эти пару секунд. Ноги его тут же поджались, а руки обняли за плечи тело, вся его натура сгорбилась и склонилась, садясь вновь на пятки. Как только он заземлился, то пальцы вновь вцепились в одежду и прижали всё ближе к телу, поддели относительно длинное одеяние под себя, чтобы уж точно не было угрозы. Лихорадочный страх, тревога окутала его тело, а потому ему даже не хватало сил, чтобы встать, ведь тем самым он мог вновь почувствовать пугающий холод на ногах, который бы намекнул на то, что участок кожи остаётся открытым. Таким образом, всё, на что ему хватало сейчас сил, — это лишь сгорбленная и беспомощная поза, так и говорящая: «Смотри, если ты меня атакуешь, у меня не будет шанса тебе ответить!» —Не смотри…— пробормотал слабо и невнятно мальчик, зажмурившись. Голос его предательски дрогнул и затянул высокую ноту под конец. Великобритания тихо встал напротив него, чувствуя свою уверенность. Союз не поднял головы, но всё же заговорил чуть уверенней: —Чего ты вообще добиваешься?…— аристократ хмыкнул, как бы ставя моментально точку в какой-то идущей мысли, и сел на подоконник, благодаря которому мальчик кувыркнулся. Взгляд стал менее суровым, более мягким, как будто он жалел неспособного на сопротивление юнца. —Я думаю— сказал он чётко, как бы отчеканивая. И вправду… лицо его стало каким-то безразлично-задумчивым, какое бывает с мыслителями, анализирующими весьма банальную, но очень сложную по описанию вещь. Чем проще явление, тем сложнее его описать, не так ли? Люди слишком хорошо привыкают к образам, к тому, что под рукой, а потому у них не стоит вопрос в том, чтобы опознать это. Люди красочней опишут то, чего не существует, чем то, чем они пользуются каждый день, не задумываясь. Например, есть множество картин с ангелами, единорогами и далёкими от художников историческими личностями, однако не многие посвящали картины расчёске, щётке или стене, ограничивающей творца от соседей. Люди чаще тянутся к неизведанному и редко появляющемуся, чем к каждодневному и знакомому, поэтому-то и говорят, что люди начинают ценить что-либо только, когда потеряют, — они не чувствуют важности этой вещи, её веса и нужности       Спустя пару минут Союза чуть-чуть отпустило и он смог поднять взгляд на собеседника. Тот всё ещё оставался весьма безразличным, но тем не менее не полностью отрешённым от реальности. Облизнув засохшие и потрескавшиеся губы, русский чуть подполз к британцу. Всего-то на пару сантиметров, как будто делая первый шаг к сближению. Тот вновь хмыкнул и даже что-то пробормотал — юнец не расслышал —Что…? —Двинься— Королевство поманил его двумя пальцами, как какую-то собаку, знающую команды своего хозяина. Союз даже и не тронулся, нахмурившись. Они смотрелись весьма странно, учитывая весьма взрослое, пусть и с детскими щеками, безразлично заинтересованное лицо будущего монарха, какое бывает при игре в покер, дабы не раскрыть всего плана в голове и не показаться хладнокровным, и пылающим от пребывания на морозе личиком с мягкими щеками у СССРа. Даже взгляд их различался: смотрел Великобритания привычно стеклянно, как смотрит смиренная фарфоровая кукла, умеющая лишь слабо показать волнение, а Союз же смотрел на него с недовольством, юношеской твердолобостью, упёрством и недовольством, какое возникает, когда старшие начинают приказывать ребёнку, что ему делать и как жить. Британия вновь призадумался и опустил манящую к себе руку. Он привычно начал поглаживать и крутить большим пальцем кольца и перстни, что пребывали в изобилии на тонких пальцах. СССР ждал от него какого-то вердикта или хотя бы что-то по поводу этого случая, но получал лишь бормотание, привычное для всех думающих в одиночестве людей, и задумчивое скошённое (по мнению младшего) лицо. Такой расклад мальчишку не устроил: он недовольно хмыкнул и нахмурился ещё более злобно, как-то обиженно. Неужели, даже сейчас этот лектор так и останется безразличным к чему-то живому, к такому весьма не типичному для мозга порыву, к этой жажде смерти? Неужто ему настолько начхать на всех?       Наконец, что-то разрешив в голове, англичанин вернул свой взор на мальчишку. —Не бойся меня— поставил он, а после наклонился, ставя локоть на коленку, а голову опирая на ладонь. —Ты молчал минут пять, чтобы сказать…это?— тихо, с малость надорванным от криков голосом спросил Союз. Чем тише и ниже он говорил, тем сильнее ощущалась боль в горле и слышалась хрипота —Нет —Тогда чего глаза в сторону уставил, как баран?— бестактно, но совершенно спокойно, словно подобные фразочки были ему присущи, поставил вопрос русский. Гость вскинул удивлённо брови. Да уж, он явно не ждал, что его сравнят с животным. И это… вызвало усмешку. На бледном и безразличном лице расплылась самая настоящая улыбка. От неожиданной живой реакции собеседника опешил уже мальчишка, удивившись, как и иностранец прежде. —Не люблю смотреть на людей слишком долго— малость соврал аристократ. Стоило всё же опустить ремарку, что вглядываться в лицо подолгу он не любил именно некрасивых, по его мнению, личностей —Рот тебе это не сшивает— продолжал пыхтеть Советский Союз, хмурясь больше —Почему же? Весьма сложно формулировать предложения, когда на тебя так откровенно глазеют —Всё равно! Скажи уже что-нибудь по делу! —Например? —На счёт чего ты думаешь?— спросил мальчик в попытке сменить фокус внимания с себя на британца —На счёт тебя— без каких-либо замедлений признался он —Зачем?…— СССР тихо подполз, как наивный ребёнок, к ногам своего мыслителя и аккуратно прижался, чуть приобнимая икры. Он специально так взялся, дабы при желании Королевство не смог убежать без озвученных ответов на его вопросы. Почему-то только сейчас, в момент весьма близкой обстановки, Союз обратил внимание на то, что у иностранца удивительное строение тела: худой верх, пусть и скрытый под мантией, увеличивающей его плечи, отлично гармонировал с полными бёдрами. Мягкие ноги были восхитительными и удобными для того, чтобы положить свою голову. Фигура груши — такая была форма его тела — удивительная, красивая и очень подходящая его бледному от пудры лицу с мягкими щеками, которые он, похоже, не любил. СССР малость раскраснелся, когда понял, что тот внимательно за ним следит и слушает. Красота собеседника поражала обеспокоенный разум не хуже вопроса о том, что же делать со своей жизнью. Союз продолжил: —Не думаю, что я тот, над кем стоит задуматься и кем стоит забить голову —О, нет, ты весьма интересен— легко пожал плечами Великобритания— Мне нравятся нездоровые и сумасшедшие люди —По твоему, я больной и психованный?— вскинул голову и нахмурил брови он —Здоровые люди не желают выскочить из окна —Ой…— раскраснелся уже от некоторой неловкости мальчик. Попытавшись как-то себя оправдать, он понял, что вообще-то его состояние сейчас удивительно нормальное, а потому прошлые переживания оказались бессмысленными и не особо вещественными. Так уж легко скакал в настроении его организм: от петли и до праздника. Или же это Великобритания смог так легко его заставить забыться? Чушь какая-то… —«Ой»?— вскинул одну бровь вопросительно будущий английский правитель, на что получил нервную улыбку —Со мной иногда бывает такое: просто появляется интерес к смерти, и я тянусь ко всему, что ни попадя! Не беспокойся!— лыбился он неловко, словно речь шла о том, кто что ест на завтрак или какие лекарства пьёт при повышенном давлении —Действительно, с кем не бывает?— иронично отозвался собеседник, закатив глаза —Да ну тебя! Я говорю правду! —Я и не спорю с этим, однако назвать это здоровым поведением — будет ошибкой —Вечно ты…тараторишь… Хватит быть ханжой! —Тараторю? —Да! Вечно ведёшь себя как лектор или папаша! Невозможно тебя слушать! —Вот оно как— усмехнулся он самодовольно. Союз вновь покрылся румянцем, завидев красивую и наглую улыбку на товарище. Это ехидство и гордость очень подходили такому элегантному павлину, как Британия, можно сказать, созданы Богом только для того, чтобы в одно из столетий этот красивый аристократ смог бы обворожить любого. Не то чтобы Союз был слишком сложной целью, наоборот, красивые парни очень легко могли его заинтересовать и влюбить в себя, однако к отношениям мальчишка не стремился, особенно после случая. Тем не менее, открытость Королевства удивляла его. Он никогда не позволил бы обхватить себя за ноги, но Великобритания разрешал, даже сам иногда поглаживал собеседника по голове, впуская пальцы в непослушные, буйные волосы, расплетая спутанные локоны, а после спуская, ведя пальцы по скулам, легонько задевая край губ. Восхитительно обаятельный человек! Или же Союз вновь влюбился во внешность человека? —Что значит «тараторить?»— он взялся за подбородок юноши, прекратив поглаживания, а после приподнял его голову выше, дабы виновник посмотрел ему в глаза полностью и не отворачивался —А… ну…— СССР малость заглох, рассматривая голубые нежные, но в то же время холодные глаза, полные удивительного безразличия—Много говорить, болтать без умолку и часто не по делу —Ясно…— он отпустил подбородок и продолжил свои непринуждённые ласки. Англичанин не очень удивился или как-то заинтересовался в их разговоре, нет; больше походило на то, что ему необходимо что-то выяснить, а потому он дожидался удачного случая, чтобы узнать нужное и уйти восвояси. Исчезнуть также внезапно, как и появился, раствориться и остаться лёгким ароматом сладкого, но ненавязчивого парфюма, пусть сам будущий правитель и не пах так мягко, как многие думали. Многие, не зная точного запаха аристократа, говорили лишь, что это такой запах, чтобы не надоесть, но и запомнится накрепко, так, чтобы, почуяв некоторые нотки, глаза сразу же начали искать его в толпе. Привлекательная личность. Очень даже притягательная. Он словно видел недостаток ласки и любви в мальчишке и использовал это в свою угоду. Замечал этот появившийся румянец на юношеских щеках, видел, как Союз вздрагивает при новых касаниях, однако не просто трогал всё, до чего можно дотянуться, а грамотно играл. Аккуратно и медленно впускал пальцы в волосы, а после еле заметными, но удивительными касаниями проходился по лицу. Такие невъедливые, аккуратные плавные движения, больше напоминающие дуновение ветерка, ощущаемого легко и в то же время со всей глубиной души. —Брит…— тихо позвал Союз, однако тут же закусил язык, когда столкнулся с удивлённым и малость недовольным взглядом, нахмуренными бровями, портящими всё юное и привлекательное в этом личике «Он не любит, когда его имя сокращают… Блять…»— вспомнил только после своих слов мальчик —Да?— проскрипел будто сквозь зубы британец —Великобритания— поправил себя русский—…может… прогуляемся? —Не уверен, что у меня есть на подобное силы. В конце концов уже поздно, нужно ложится спать…— желания гулять с неудачником не было, да и собственная гордость заставляла его отказаться от сомнительных прогулок. Что подумают люди, если увидят их вместе вне дворца? Если узнают аристократа, идущим рядом с не статусным сыночком Российской Республики, правителя, который пытался всегда оставить сына по большей части в тени, дабы не выдать всю непохожесть своего ребёнка и общества? Ладно, бродить по саду при дворце, делая вежливый вид, что они оба не знают об ужасном общественном мнении о СССРе, но никто их не обязует идти в город, попадаться на глаза ещё большему количеству людей, которые не подумают, что именно русский потянул собеседника за собой. Тем более с этой прогулкой есть высокий шанс показать менее привлекательную сторону Санкт-Петербурга — этот мерзкий и страшный уголок, где заканчиваются дворцы и красота и начинаются пугающие, опасные части столицы. Это уже не понравилось бы Российской Республике, так как он не хотел, чтобы главный центр страны показал истинное обличие, руша прекрасную картинку и сказки об аристократии, кораблестроении и балах. Опять же, театр, рухнувший занавес, показывающий всю внутреннюю кухню спектакля, всех Ромео и Джульетт в привычной обстановке за кофе и в новой одежде, более знакомой зрителю, все декорации, лежащие в стороне. Рухнувшая чужая мечта и закончившийся провалом номер — самая неприятная сторона обмана. Обмануть удачно не всегда удавалось, а разочарование от неудавшейся лжи горче, чем обычная правда без мишуры, навешанной этими иллюзиями. —Я покажу тебе одно место!— приподнялся юноша, потянувшись к собеседнику всем телом. Ему почему-то не хотелось прощаться с этим павлином, несмотря на то, что ранее он старался бегать от гостя, как от огня. Что-то подсказывало, пусть и в нездоровой, но пока ещё работающей голове, что этот англичанин не такой простой, каким пытается показаться на публике— Тебе понравится, могу поспорить, клянусь! —На что?— деловито, однако всё ещё отстранённо поставил Королевство —А…? —На что ты споришь, Союз? —На что захочешь! Всё-всё, кроме денег!— старший не стал задавать вопросы, почему присутствовало лишь единственное исключение в виде суммы. За короткое время он понял весьма важную вещь: не всех детей готовы обеспечить их богатые родители. Особенно, это правило действовало, если ребёнок был непослушным, не особо подходил на роль будущего наследника, да и в принципе за человека в доме не считался. Безусловно, он не мог осознать всю глобальность подобной проблемы, как неприязнь и ограничение отца, ведь Англия ставил сравнительно нормальные рамки. Мальчика так или иначе уважали и говорили уважать себя за стенами дома, давали все богатства мира, ограничивая лишь в алкоголе и табаке, а потому у него всего намного больше, чем у какого-нибудь Союза, который поручен сам на себя и отчасти на брата —Хорошо, я согласен       Явно довольный ситуацией Великобритания не собирался показывать своё удивление даже, если бы местом, которые хотел показать Союз оказался Собор Парижской Богоматери, ведь тем самым упустил бы возможность получить услугу от собеседника. Будущему правителю нравилось думать, что все ему чем-то обязаны, а потому он всегда старался выстраивать к себе целую очередь должников или просто людей в нужде, которые могли бы поваляться у его ног. Вот и сейчас ему хотелось сделать из мальчишки своего личного раба, обязанного бегать за ним по пятам и делать какую-нибудь грязную работу. Союз сам, ведь, сказал «всё-всё», а потому самостоятельно накинул на себя эту петлю, что Королевство с радостью завяжет потуже. Остаётся лишь прогуляться быстро по Петербургу с этим наивным дураком, а после сказать, что ему скучно, что такие места он и в гробу видал. Стоит только сделать безразличный вид, какой бывал у него часто в последнее, и у него будет личный мальчик на побегушках. Да и сам Советский Союз не боялся стать на подобную роль, он малость свыкся с этим, принимая обращение прислуги и аристократии к нему таким, какое оно было. Плюсом к тому, Британия такой красивый, такой обаятельный, то почему бы и не отдать свою жизнь ради него? Русский, ведь, желал умереть, так почему бы вместо физической смерти не выбрать рабскую, схожую с погибелью жизнь? Он сам примкнул к его ногам, сам смотрел с малым детским интересом, сам предложил этот спор — всё Советский Союз делал сам, дабы оказаться в его руках. Британия понимал это всё и вполне хорошо пользовался доверчивостью ребёнка, которому никто ранее не давал повода себя проявить, которого ранее никто не гладил, не выступал в некоторой роли отца. Разницы в возрасте не было, но была разница в мирах, разница в понимании жизни и умении видеть в окружающих подвох, пользоваться слабостями других. Мальчишка чуть не самоубился на его глазах, а потому этим можно заманить его в свои сети, затуманить разум, заставить плясать под свою дудку. В общем, Великобритания уже радовался внутри себя, что смог найти очередного должника —Только… давай поедим, прежде чем идти, ладно? Я ничего не съел на ужине!— улыбнулся тепло мальчик, аккуратно вставая с колен. Ноги так и продолжали слабеть из-за усталости всего его тела в целом, но всё же подняться, опираясь на подоконник, получилось. Он выдохнул, словно только что сделал что-то весьма тяжёлое, а после протянул руку сидячему собеседнику —Идём?— радостно спросил Союз, тот даже и не глянул на ладонь мальчика. Он вновь вгляделся задумчиво в лицо и малость замолчал, заставляя появиться некоторой неловкости —Это из-за твоего отца, не так ли?— отстранённо отозвался англичанин —Что из-за моего отца? —Ты не ешь?— это удар ниже пояса. СССР удивлённо распахнул глаза, словно раненный ножом прямо в сердце. Ладно замечать его бедность, ладно малость насмехаться… но отмечать голод? Эта худоба, маленькие размеры тела делали мальчика сравнимым с крошкой, а отсутствие сил в руках и ногах — беспомощным. Желудок буквально разъедало от отсутствия еды, а кости становились более хрупкими, заметными на коже в районе рёбер. Он буквально стал ходячим скелетом, но… это не то, чем хотелось хвастаться или обозначать. Это стоило слишком дорого, и невозможно поправить, а потому СССРа ранило до глубины души эта правда. Да, отец его недокармливал, заставлял буквально исчезать на глазах и являться только бледной тенью с тёмными синяками под глазами в дни, когда он особенно зачитывался ночью. Русский дрогнул от того, что кто-то заметил это, — заметил, что его разъедает изнутри его собственный организм.       Королевство самодовольно улыбнулся, заметив смятение собеседника. Он, как ни в чём не бывало, взялся за протянутую ручонку и приподнялся, не сильно держась за тонкие кисти, а после направился по коридору. —Можешь не отвечать — я уже всё понял— бросил он так, словно это знание не имело веса, ничего не значило для него, а в особенности для Союза. —Брит…— и вот снова он забывается. Подобный неправильный вариант имени не заставляет старшего остановится, а даже наоборот побуждает его ускорится, нервно ступая по мягкому ковру. Как жаль, что он не может идти по голому полу и стучать своими туфлями на небольшой платформе, топать, как бы обозначая своё раздражение. Не хватает только трости, которой он мог бы привередливо стукать по всему, что его окружает, и бесить окружающих этим навязчивым звуком. —Великобритания— позвал вновь Союз, исправляясь. Монарх остановился и обернулся —Так-то— наставнически поставил Британия. Он улыбнулся самому себе, довольный тем, что заставил мальчика поправить себя. Ему нравилась эта роль строгого воспитателя, который больше походил на статного педагога, чем на нянечку— Что? —Куда ты? —В столовую —Нам не туда— Союз не спеша подошёл к собеседнику и взялся за его руку— Там нам еды не дадут —Это ещё почему? — нахмурился аристократ, высвобождаясь от хватки и отступая на шаг от русского —Я поесть всегда прошу у прислуг в их комнате, они там живут и могут иногда принести что-нибудь к себе. Отец запретил подавать мне что-либо в столовой —И где же мы будем есть, если не в столовой?— малость удивился иностранец, не привыкший к нарушению столового этикета или перекуса где-либо кроме отведённого для еды зала или собственной комнаты (если говорить о завтраке в постель). Союз пожал плечами —В их комнате— спокойно сказал он. Для него не было чем-то из ряда вон есть рядом с теми, кто прислуживает его семье, с теми, кто также мог его не любить, но признавать его равность с ними. Он мог спокойно расположиться на кровати или просто поесть на весу, ведь голод мучал его куда больше какого-то стеснения или принципов. Да и какие к чёрту принципы? СССР никогда не мог считать себя частью аристократии, а потому никаких особых мнений по поводу себя не носил, даже к числу родственников не причислял, стараясь как-то даже скрывать свою связь со здешними важными императорами и императрицами в лице отца и тёти. В общем, ему не впервой так питаться —Как это?— вскинул недоумённо брови Королевство —Ну, если хочешь, то можем засесть в беседке, но тогда надо будет таскать туда тарелки и возвращать обратно… —То есть еду ещё нам не подадут, а просто дадут в тарелке на руки?— даже как-то повышал голос он —Ну… в общем-то, да…— как-то удивлённо воспринял негодование будущего правителя русский. Он не привык считать привычный образ питания каким-то неправильным или «плебейским» по сравнению с тем, в каких обстоятельствах питалась верхушка и их фавориты —Господи…— он был искренне поражён. —Добро пожаловать в мой мир— Союз легко пожал плечами —Отвратительно! —Наверное… —Ладно, если есть не дома, в ресторане или кафе, да даже в пабе, однако среди прислуги? —Не вижу проблем —В этом ещё одна проблема! —В чём? —Ты не видишь проблематичность подобного образа жизни и считаешь нормальным тебе, сыну правителя этой территории, будущему наследнику, питаться наравне с теми, кто убирает дворец и стирает одежду!— СССР искренне рассмеялся под всё ещё ошарашенный вид собеседника —Ба-а! Вот это ты мне значимости придал, конечно!— он похлопал иностранца по плечу, продолжая веселиться с искренней веры Британии в его нормальный статус и вес здесь. И это ещё аристократ не видел, как эта же самая прислуга шепчется за его спиной, тычет неприлично пальцами и ставит подножки при встрече в коридоре. Это оказалось весьма удивительно: мальчики одного возраста так сильно отличались друг от друга, что даже не могли представить быт друг друга. Они по-разному относились к себе, к миру, имели разные привычки, разное мировоззрение, а также по-разному жили. Такие непохожие друг на друга люди, что имели лишь каплю общего между собой и отличного от общества. Противоположности притягиваются, не так ли? —Нет, я лишь озвучиваю факты! Ты сын Российской Республики и… —И что?— прервал его на словах мальчик— Он сам-то ко мне относится, как к сыну? Нет, поэтому никто ко мне так не относится. Я здесь простая тень, просто существующий хомячок, я не знаю… Выбери любое самое ничтожное создание, я и то буду ниже по влиянию, ведь у тех же собак есть хотя бы конура, вода и еда. Хозяин за ними ухаживает, а я предоставлен сам себе! —Неужели ты убираешь самостоятельно комнату, готовишь себе есть и стираешь одежду? —Да— отчеканил он так просто, словно его ответ казался таким банальным и ясным, таким, какой сказал бы любой обычный наследник престола. Такая простота в словах поразила аристократа ещё больше —И тебе не дарят подарков на Рождество или день рождения? —Не-а —Ты не присутствуешь на балах, и отец не покупает тебе дорогой костюм для подобного мероприятия? —Мой папаша старается меня не выпускать в свет, но тётка бывает настаивает и мне приходится наряжаться, как шут, и идти —Тётка…? —М-да, Российская Империя! Великая Императрица, поднявшая страну и бла-бла-бла… Она в последнее время ест отдельно от всех, поэтому ты её не видел! —Да, я, кажется, припоминаю… Отец что-то рассказывал про неё…— на самом деле Великобритания не особо интересовался и вслушивался в то, что говорил ему папаша пока они ехали к русскому семейству. Он предполагал просто вести себя со всеми дружелюбно, фальшиво улыбаться, целовать руки, а после возвращаться в комнату и по-настоящему отдыхать. Нет, безусловно, ему нравились балы и встречи, но только потому, что он мог себя проявить на подобных мероприятиях, заставить всех завидовать его наряду или популярности среди дам. Как вы уже, наверное, поняли, отбоя от девушек и женщин у него не было, несмотря на юный возраст, а также некоторые мелкие взоры на мужчин и мальчиков в нарядах. Любил он всех одинаково, пусть и приходилось делать жирный публичный акцент именно на дамах из-за строгих взглядов его отца в его сторону. Иронично, что страны могли женится, даже, если оба были мужчинами, однако отношения между ними не одобрялись. Словно, брак — это лишь простой документ, не несущий ничего за собой, кроме базовых обязательств. Великобритания, всегда страстный и неспокойный в своей душе, никогда не мог смириться с мыслью, что женится по расчёту, что его отец подберёт ему даму, которая могла бы стать идеальной и послушной кандидаткой. Ему хотелось самому сделать этот выбор и даже, если он оказался бы неверным, пожать плоды своей глупости, но никак не его отца или ещё кого-либо. Вообще, в плане семьи у Королевства всё было весьма странным. Англия и Шотландия жили, как кошка с собакой, однако развод полностью отрицали, Ирландия имел странный статус в их доме, Северная Ирландия и вовсе пребывал отдельно от их дома, не зная, что делать со своим существованием, а Уэльс… ох, как же его можно не жалеть? Находящаяся между четырьмя-пятью огнями личность, способная ещё на сострадание и какую-либо рассудительность. Он единственный, кто находился в самом центре этого разврата и страсти, сплетен и гнева, гнёта и духоты, и способен уверить окружающих в своей незначительности, поставить о себе приятное ощущение. Он платил за подобное высокую цену, но всё же мог получить привилегии с каждой стороны, какими бы яростными у них не бывали споры. Королевство находился с ним в самых близких отношениях и часто спрашивал совета. Принц — первый, кому Британия рассказал о своей симпатии ко всем, включая мужчин, а потому доверял ему очень сильно. Единственным напутствием, которое он дал, оказалась просьба не любить никого в принципе и иметь всегда тысячи вариантов замены. «Mae rhoi eich enaid i rywun yn beryglus, fy annwyl. Rhoi eich hun heb olrhain, bychanu eich hun o flaen eraill, ac yna cael eich gadael… Nid ydych chi eisiau hyn, ydych chi? Yn berchen ar bawb a pheidiwch â gadael i neb.» cymryd meddiant ohonoch chi mewn gwirionedd»— говорил он, однако важность этих слов Британия поймёт намного позже. Сейчас же он шёл за сердцем, пусть и играя некоторую роль в спектакле своего отца. —Я проведу нас к комнате прислуги! Если мне и там не дадут еду, то тебе придётся вмешаться, ладно? —И после куда мы, всё же, пойдём? —Наверное, в мою комнату — это самый оптимальный вариант —А потом ты унесёшь наши тарелки и помоешь?— иронично ухмылялся он, однако подобное ничуть не озадачило собеседника —Да, конечно! Не думаю, что оставлять тарелки на ночь будет гигиенично… В конце концов я не хочу засыпать и чувствовать остатки супа или курочки— аристократ ошарашенно на него посмотрел, вновь осознавая огромную разницу между ними в понимании некоторых вещей. Не дожидаясь каких-либо слов или вопросов, Союз взялся за руку собеседника и направился в противоположную сторону, от того направления, куда собирался идти англичанин— Пойдём быстрее, а то люди с бала будут уходить и нас увидят!       Великобритания питал слабую надежду на то, что их визит будет не к совсем уж обычной прислуге, скорее к фаворитам или приближённым людям Республики, однако он изрядно ошибался. Они оказались напротив двери, где шумели голоса, один другого за что-то браня. Британец встал как вкопанный, недовольно смотря и вслушиваясь, он понимал: если бы это были служивые и давно проживающие во дворце люди, то их бы позвали на бал, а значит сейчас они встретятся с самыми низкими по положению даже среди горничных. —Они всегда дают больше всех еды, если я им что-то рассказываю— поделился довольно Союз, сжав крепче холодную британскую руку. Это казалось ему некоторым открытием или собственной победой, сложно достигнутой целью, такой желанной, но выполненной. Как, однако ж, иногда незатейливы некоторые достижения, не так ли? —Ты рассказываешь им про отца? —Да, конечно! Кто, вообще, его в этом дворце не обсуждает?— глянув на большую по сравнению с мальчишкой дверью, он хмыкнул в малом рассуждении, а после вновь посмотрел на собеседника— Спрячься — они не привыкли к тому, что к ним приходят достопочтенные лица— велел СССР, отводя его в сторону, куда-то не очень далеко за угол, однако в невидное местечко, где он мог бы притаиться. Оставив знакомого, он подошёл и постучал к девушкам. На удивление за дверью стало подозрительно тихо —Это я, открывайте!— тихо сказал он и ему сразу же отпёрли, будто за ручку уже кто-то держался, давно норовясь выйти. На пороге стояла весьма высокая, строгого вида женщина в не самой красивой и новомодной, по тем меркам, одежде, она с подозрением оглядела местность вокруг, пытаясь найти кого-нибудь, но скрытого за углом поворота англичанина не смогла обнаружить. Её маленькие, будто змеиные глаза вцепились в низкий силуэт напротив —Опять попрошайничать пришёл?— прошипела она недоверчиво —Если разрешите?— заулыбался слабо и неловко мальчик, чуть краснея. Пару минут простояв на пороге, они помолчали, как бы в некоторой традиции, закрепляя приход, или же в размышлениях женщины — сказать было сложно. В итоге, аристократ мог слышать, как дверь тихо щёлкнула, закрывшись. Глухо выглянув из-за угла, он выдохнул: СССРа не было, а значит его спустили. Великобритания опустился робко на пол, опираясь спиной на стену и подгибая коленки. Он аккуратно подложил мантию под себя, чтобы не пачкать штаны пылью и грязью на полу, а после закрыл глаза «Why did I go for it? Why didn't I just push him off the windowsill then? Would it be less interesting?— думал англичанин злобно— I agreed to this stupid walk, and now I beg food from the servants, like some beggar! If my father could see me now…»— он усмехнулся, вспоминая удивлённую и одновременно с этим недовольную рожу своего папаши — подобная гримаса ничуть его не напугала, а лишь насмешила. Он старался не бояться родителя и уж тем более не слушать бредни своего старика. Как-никак Британия представитель нового поколения, а потому ему совсем не обязательно вечно слушаться Англию, что так яростно вдалбливал в него старые порядки и, отчасти, свои странные мысли по поводу того, что даже по меркам девятнадцатого века показалось бы старым. «How tired I am of all this…»— решил для себя британец. Он тихо начал крутить свои кольца на пальцах. Вот оно: первое, второе, третье… Странно, однако ж, что пальцами проходясь по узорам, он ничего не чувствовал. Холодный металл не заставлял его вздрогнуть, а острые края драгоценных камней не пугали своей болью, даже, наоборот, манили провести нечувствительной кожей дабы вывести из некоего траура своего хозяина. Мысли стали менее сформулированными и забегали противно в голове, как тараканы. Никакую из них невозможно поймать, придавить ногой или рукой, все они лихорадочно плясали вокруг зрителя, скованного таким неожиданным поведением насекомых. Юноша был сам не свой: он не знал, где находилось сейчас его «я», что он в принципе сейчас делает в этом бесконечном коридоре с большой протяжённостью в никуда. Он не знал, не мог даже взглянуть туда в пропасть мрачного коридора, куда вёл ковёр. Королевство чувствовал, что уже находится в своеобразной пропасти, из которой невозможно выбраться, даже увести свой взгляд куда-то или прекратить машинально крутить кольца. На лице застыло странное и печальное безразличие, какое всегда есть у не высыпающихся людей с кругами под глазами, не понимающие, не способные сообразить сонным организмом, что сейчас творится вокруг. Перед глазами оказалась белая пелена, а в уме — белый шум. Всё затерялось на миг, стало бесполезным и мерзким. Стены начали таять, показывая за собой лишь тьму, пол предательски убегал из-под ног, заставляя юношу стоять в самом центре этой темноты. Приступ. Очередная вспышка, породившая это состояние. Анемия досталась ему от Уэльса, эти неожиданные реакции тела усиливались в течение жизни благодаря кофе, излишней эмоциональности, больших нагрузках на сердце. Он ненавидел это, презирал и пытался всегда скрывать эту постыдную вещь, делающую его беспомощным. Никто не желал быть с ним в моменты приступов, никто не мог его успокоить. Те, кому удалось застать его с болью, только смеялись над ним, вызывая ещё больше негодования и злобы, влияющие на без того слабое сердце. Великобритания старался всегда держать себя в руках, правильно питаться и не позволять недостатку брать над собой верх, однако уже другая унаследованная причина вызывала в сердце боль — любовь ко всему сладкому. Англия не мог жить без перекусов, десертов или жареной пищи, и подобная любовь к нездоровой еде передалась Великобритании. Британия не получал такого огромного удовольствия, поедая салат, как при получении шоколадного тортика или курочки в соусе в ресторане. При волнении он всегда бросался к еде и просто не мог не провести вечер на пару хотя бы с печеньем. Поедал сладкое больной в огромном количестве, ведь подобная пища расслабляла его, внушала то, что он нужен, почитаем, а также великолепен в эти минуты. Стремясь восполнить недостаток в любви, он ел и ел, наплевав на сердце, а спустя пару минут хватался за грудь, стискивал в боли зубы и шептал проклятья в воздух, адресованные скорее на судьбу, чем на себя, поддавшегося искушению пищи. Однако, если вернёмся к приступу, в эту минуту он падал на пол именно из-за нахлынувшего волнения и ужасных мыслей. Да, обмороки также не редко являлись результатом анемии и его халатного отношения к заболеванию. И так, никчёмно валяясь за поворотом, отчаянное тело, прижатое спиной к стенке, распласталось в коридоре.

***

1945 год.

Новый день, скоро рассвет.

      Это, наверное, глупо сейчас, но всё же другого подходящего времени невозможно отыскать. Голова вскипела сейчас, в момент, когда невозможно поспать на кровати. Он тяжко выдохнул и набрал нужный номер, растекаясь в некой слабости на стуле: —Ah bonjour ma chérie! J'attendais un appel de toi— сонно прозвучал его голос, лишь намекая на радость. Голос, от которого монарха воротило —You don't sound happy —Si tu m'appelais à quatre heures du matin, j'aurais l'air d'un idiot joyeux— проворчал француз, а после тяжко выдохнул, садясь удобнее. Аристократ мог расслышать, как скрипит его кровать, а также как его одеяло быстро стекает с плеч. Перед глазами даже предстала эта картина: тонконогий голый мужчина, сидящий на постели во мраке, а также сонно потирающий глаза и худое тело из-за мороза. Королевство вздрогнул, сам не зная, от воспоминаний о холодной спальне или же об игривом мужчине на постели. —I might as well not call, you know?— он усмехнулся, предчувствуя мольбы собеседника, но, похоже, проиграл догадкам и самодовольным планам —Alors ne m'appelle pas?— англичанин фыркнул, почувствовал словно его в чём-то упрекнули или на чём-то поймали —Go to hell— буднично пробормотал себе под нос британец и недовольно отклонился назад на стуле ещё больше, откинув голову назад и видя тем самым в неудобной позиции стенку за спиной —Eh bien, pour être honnête! Toutes les personnes normales dorment toujours à cette heure — seulement vous êtes agité! —Gooo to heeeell!— протянул настойчивее он, как бы намекая, что от него извинений любовнику можно не ждать. Франция лениво зевнул, потягиваясь. Их беседа в принципе казалась ленивой и не столь официальной, как это можно было бы ожидать. Хотя, какие обычно бывают разговоры между мужьями? На вряд ли кто-то из них обращается к партнёру на «вы» и добавляет в конце «сэр». Особенно такой строгостью не полыхали их разговоры, даже каким-то уважением друг к другу они не пропитаны. Сложно даже догадаться, что они любовники, потому что больше походили на друзей, которые вечно оскорбляют друг друга, пытаясь выставить перед всеми своего напарника полным тупицей. Это действительно отчасти так: они не показывали и доли своей нежности в отношениях на публику, иногда только позволяя себе какие-то двусмысленные фразы и незаметные поцелуи, какой промелькнул сегодня утром. Наоборот, они казались врагами, какими-то неприятелями, знающими больные точки друг друга благодаря долгой вражде или чему-то более интимному и закадровому, что не разглашали, но и не таили. Возможно, они выглядели, как разведённые супруги, припоминающие каждый косяк партнёра в любой удобный момент и косо поглядывающие как на внезапно объявившегося бывшего на общем мероприятии, так и на ниоткуда взявшуюся личность, походившую на нового любовника, своего мужчины. Тем не менее каждый мог понять: они шли в комплекте, мало когда кто-то один что-то знал о чём-то. Бывало, конечно, Британия молчал по некоторым поводам, пытаясь самим проанализировать что-то без влияния постороннего мнения, но быстро пробалтывался и срывался, рассказывая всё и даже больше. Они походили на противных сплетниц, к которым вроде и нет никакой претензии, но всё же ты прекрасно понимаешь, что они уже обсудили тебя вдоль и поперёк, а потому ты их не особо-то и любишь. США точно пару раз считал их таковыми, но всё же относил их в категорию полезных болтушек. Также таким, лично для него, являлся Канада, тесно общавшийся с британцем и нередко подслушивающий разговоры супруг за дверью. Вообще, всю их недосемейку, в которой Америка и канадец не являлись сыновьями Британии и Франции или братьями друг другу, можно уверенно назвать змеиным логовом, где каждый подозревал другого в чем-то, но тем не менее не собиравшийся покидать уже прижившегося человека. Они держались коконом вместе, ведь не способны породить бабочку со своим распадом. Это пустой кокон полный шершней с настолько большим количеством жужжащих созданий, что становилось уже неудобно и тесно, но, тем не менее, держащийся довольно стойко именно благодаря тому, что создания внутри плотно прижаты друг к другу. В общем, сравнений есть множество и даже больше, и описывать их и личности каждого — сложно. Проще, безусловно, наблюдать за этими двумя, что сейчас глухо дышали в трубки и не знали, что сказать более.       Монарх вернулся в более нормальную позу, чувствуя, как начинает затекать шея. Подобное странное потягивание породило темноту в глазах и странные ощущения во всём теле: —Uh…— прохрипел он, прерывая воцарившуюся тишину, склонную даже навеять идиллию —Voulez-vous dire quelque chose? —Nope— потирая глаза, глухо отозвался —Pourquoi appelles-tu? Tu t'ennuies ma chérie?— от такого голоска, нежно тянувшего свои сладкие нотки британец вздрогнул. Франция знал, как заставить его дрожать и краснеть, а потому нередко красиво и томно разговаривал, специально картавя побольше, дабы вызвать волну мурашек. Навязчиво громко дышал, говорил с неким выдохом, как бы делая слова интимнее, но ни на что при этом не намекая. Это не звучало как-то пошло, скорее немного соблазнительно и ласково. А Великобритания был падок на ласки —It just happened!— громче произнёс Британия, стремящийся успокоить быстро бьющееся сердце. Да уж, иногда этот француз хитёр и красив, умеет поставить себя перед другими —Vraiment?— с выдохом смеялся он, чуть кусая губу и болтая ногами под одеялом —I just wanted to…! —Tu dois être le seul à t'ennuyer, ma chérie? —No, just…— его оборвал сдавленный стон, донёсшийся из трубки. Аристократ тут же отстранил телефон и покрылся краской, что-то пытаясь сказать внятное по этому поводу. Он начал лихорадочно тараторить, дабы высказать всё, что сейчас лежало на уме: —You don't listen to me as usual! I… I just called, okay?! T-It's just your whims, as always! You annoy me, you know?! And… and anyway, my bed broke, and therefore I…well… I can't…and I'm at work…! More precisely… I'm not at home! —Mon cher— стоном донеслось— Ma petite, ma grosse, ma grincheuse, ma fleur capricieuse, où es-tu assise maintenant? —In my room. We were each given a room, even a house and… —Je sais chérie tu m'as dit— перебил он —And in general… they can listen to us! The United States was looking for houses and rooms, not me! —Alors laissez-le écouter et profiter— вновь раздался весьма сладостный и милый стон, походивший больше на тот звук, который родился не из-за эмоций, чувств или действий, а специально, можно сказать для кого-то. —Stop it! You… you don't listen to me at all, okay? You always come to this, okay? You're just…just…!— он не знал, как выразить своё негодование, весь вскипал, как чайник, и тараторил о чём-то левом, пытаясь как-то с одной стороны остановить собеседника и в то же время не оказывать должного сопротивления. Он ворчал из вредности. —Continuer— одно слово такое отточенное из уст этого пошляка, которое заставило холодок вновь пройтись по спине европейца —Unbearable— пробормотал уже более спокойно он и услышал оглушительный вопль с удивительно противной и долгой протяжённостью. Британия закатил глаза. Теперь всё стало понятно: это лишь детская игра и ничего более. Монарх слишком хорошо знал партнёра, чтобы распознать фальшивый крик от реального вопля восхищения— What caused your hypocrisy? —Est-ce de l'hypocrisie, ma chère? J'ai peut-être déjà fini?— звонко смеялся француз, выдохнув —Why are you pretending to be a vulgar when you are not?— проигнорировал слова он —S'ils nous écoutent, alors je voudrais écarter le désir des agents de nous écouter à nouveau— Республика пожал плечами— Par exemple, demain ou après-demain? Ne peuvent-ils pas vous écouter même lorsque vous n'appelez personne? —Something tells me that with you I will soon begin to look around and look fearfully around— пожаловался британец, закатив глаза. Он услышал смех в трубке и малость улыбнулся в ответ подобному смешку. Великобритания сделал это как-то машинально, словно так и должно быть. Будто его организм всегда так реагировал на смех родного человека, всегда искал обладателя звонкого голоска и ехидной ухмылки глазами, пытался зацепиться взглядом за это довольное лицо с ямочками на щеках. Почему-то аристократ всегда всё больше и больше влюблялся в людей, когда находился с ними на расстоянии и мог навыдумывать себе всякого. Например, улыбка Франции никогда не была тёплой или ласковой, он никогда не говорил ничего доброго без оттенка пошлости или грязи. Но что-то внутри монарха твердило об обратном. Сердце влияло на мозги, заставляя выдумывать небылицы, всякие романтические детали, не присущие объекту обожания. Великобритания любил образ, выдумку и идеальную фигуру в голове. Королевство представлял, как Франция сам готовил ему завтрак, приносил и целовал в лоб, отдавая поднос, но вот только француз никогда бы не приготовил ничего сам, если бы в доме была прислуга, он никогда не целовал мило его в лоб, скорее больше из жалости, как глупого ребёнка, которого надо оставить, а он никак не отвязывается. Ещё Британия всегда просыпался раньше мужа, а потому у него даже не было возможности почувствовать этот уход за собой с утра. Хотя хотелось. Хотелось почувствовать себя нужным и любимым, а не просто хорошим вариантом для секса или достойным кандидатом на роль мужа. Романтика романтикой, но он не чувствовал себя таким необходимым без особых моментов. Обычно Франция сбегал домой или по делам, мало звонил и писал, словно так и надо. Словно весь брак строится только на соблазнениях и пышных вечерах, одной-двух ночи и дальнейших кратких поглядываний друг на друга мельком. Нет. Не на этом стоит любовь, явно не на этом. Она строится на мелочах, на быте, который становится куда приятнее с любимым человеком. Любовь — это стоять на кухне рядом и готовить под весёлую музыку, это целовать макушку перед сном и желать приятных снов, это весёлые походы в магазин, это радость от нахождения рядом, это бессонные ночи за просмотрами сериалов вместе, это улыбки, это глупые танцы, в которых ты не стесняешься себя и партнёра. Это удивительная лёгкость, не похожая на страсть или праздность. Это готовность пожертвовать всем ради любимого, склонить голову именно перед ним, а не перед кем-то другим. Это доверие, моменты, когда ты не боишься рассказать о том, что тебе страшно или что тебя смущает. Это разговоры до утра, это тёплые руки на чужих руках. Это то, когда ты знаешь, какой кофе или чай он пьёт, сколько ложек сахара кладёт, сколько льёт молока, а также что он ест на завтрак, на что аллергия, от чего кривит губы и отворачивается и отмахивается. Он прекрасно знает, какие цветы тебе нравятся, какая еда, какой цвет, как ты выглядишь по утрам, стоит ли тебя вообще утром беспокоить глупыми расспросами. Это радость вместе и горе вместе. Ключевое слово — вместе. Не за тысячи километров, где-то там с другим человеком он тебе позвонит. Родной человек не будет с другим, ему не нужны другие, ведь у него есть ты. Однако же Франции было недостаточно. Точнее ему хватало страсти по горло. —Eh bien, disons qu'ils ne nous écoutent pas. Avez-vous accédé à ma demande? —Nope— легко выдал монарх, подобная лёгкость малость разозлила француза —Encore une fois, pourquoi m'appelez-vous?!— Республика не видел поводов для звонка, если он не касался выгодных для него вещей. Слушать мужа ему не интересно, а особенно не интересно ему расспрашивать Великобританию о его состоянии, о том, как он расположился и в порядке ли он. Это было, по его мнению, не нужным и весьма не обязательным! —Just…— он малость дрогнул и отвёл взгляд, продолжая молчать. Подобные слова давались ему с трудом, ведь это, казалось бы, равносильно фразе: «Ты мне нужен» или «Я люблю тебя и не могу не слушать тебя в сложный момент жизни»— I wanted to talk to you… at least about something? —Tu fais encore ces stupides cauchemars, n'est-ce pas?— почему-то напряг свой голос Франция, как-бы желая надавить отголосками злости на партнёра —No, I told you my bed is broken and it's not about dreams…!— поддался вперёд Великобритания со всей огромной жаждой донести до родного человека суть. Он хотел, чтобы его услышали и поняли или хотя бы не перебивали и просто поддержали в неприятный момент жизни, однако у француза, похоже, другие планы —Êtes-vous de nouveau inquiet?— с какой-то странной претензией произнёс он— Quand vas-tu réaliser que je ne suis pas ta baby-sitter et que je ne peux pas toujours me précipiter vers toi quand tu te sens mal? —I'm not asking you to come! I just want to talk about something distant!— повышал уже голос Королевство —Appelez lorsque vous vous calmez ou lorsque vous répondez à la demande. Au revoir! —Listen to me, for God's sake!— вскричал то ли печально, то ли злобно англичанин, однако ответом ему стали лишь отдалённые гудки. Монарх с ненавистью отбросил трубку на аппарат, промахиваясь и оставляя телефон в подвешенном состоянии на проводе. Жаль, что даже подобный жест не вызвал обратно к разговору Республику и лишь оставил трубку болтаться туда-сюда, наполняя комнату пугающим гудком, на который никто не отзовётся.       Великобритания вскочил со стула, пытаясь тем самым побороться с несправедливостью, что-то предпринять, но тут же с тяжестью и проклятьями под зубами сел обратно, опираясь на стол. Он скорчился и взялся за сердце, опустил покорно голову на площадь столика, как под оковы гильотины. Ненависть и злоба раздирали его душу и организм, метали в тело стрелы боли и провоцировали ещё больший резонанс на подобное наказание. Ему хотелось кричать и бить стены, опрокинуть стол и проклинать злосчастную кровать за то, что она не отобрала возможность позвонить этому худому дураку с кольцом на безымянном пальце правой руки. Однако монарх лишь покорялся слабости в теле. Он не способен дать отпор, по крайней мере сейчас, в таком ужасном состоянии. Королевство тихо закрыл глаза, втягивая воздух сквозь зубы, а после попытался подумать о чем-то хорошем, о чем-то, что могло бы его утешить сейчас и спасти от навязчивых мыслей. Тем не менее он вновь пустился в долгие размышления и воспоминания о прошлом, дабы хоть чуть-чуть вспомнить более позитивные времена.

***

1835 год.

      Аристократ раскрыл глаза, что-то бормоча себе под нос. Свет оказался на удивление мягким и не таким уж ярким, чтобы вызвать неприязнь в глазах, тем не менее он сощурился, пытаясь сконцентрировать свой взгляд. Европеец чувствовал, что его голова лежит на подушке, но дальше одеяла на себе и размытых фигур в комнате разглядеть ничего не удавалось. Всё тело ломило, мозг не мог придумать, что сделать, а тем временем разговоры среди таинственных фигур стали понятнее: —И ты думаешь, что такой информации достаточно на две порции супа? Мы, по твоему, не знаем о любовницах твоего отца?— голос явно женский и незнакомый, пропитанный холодом и странной неприязнью — Ну…— этот отголосок показался юноше знакомым— Пожалейте Брита!— англичанин поморщился, узнавая хозяина фразы. Сколько раз ему ещё придётся закатить глаза и недовольно уставится на мальчишку, чтобы тот, наконец, понял, что сокращать его имя — неправильно и неприятно? —Have pity on yourself— язвительно отозвался он, чем вызвал взгляды на себя. Безусловно, чётко увидеть их будущий правитель не мог, однако на удивление почувствовал. —Брит!— радостно воскликнул мальчик и тут же бросился ему на шею, заставляя ещё больше прижаться к кровати головой. Союз, как щенок, начал радостно тереться щекой о мягкие щёки британца и утыкаться носом куда только можно, но по большей части куда-то между шеей и плечом. Он очень сильно обнял больного, от чего тот зашипел, вцепившись руками «напавшему» в плечи, чуть отстраняя, однако русский даже и не думал как-то двигаться в противоположную сторону. Мальчик довольно разлёгся на иностранце и тихо уткнулся в щёку, сопя и бормоча что-то себе под нос про то, как Королевство их всех напугал, как им пришлось его тащить из коридора в комнату, укладывать на кровать. Настало…удивительное спокойствие! Словно за него действительно переживали, словно за ним действительно ухаживали пока он не мог пошевелиться, словно это всё действительно не насмехательство над ним, а искренняя обеспокоенность. Руки сами потекли с плеч и потянулись в ответ уже более приятельски, несмотря на весь этот весьма некультурный напал бойкого юноши, лежащего на нём. Монарх робко обнял его в ответ за шею, утыкаясь в висок и принюхиваясь к буйным волосам. Кудри. Такие непослушные и милые, делающего из него действительного ребёнка, а не строгого намыленного мальчика-аристократа. Ему не хватало только веснушек на личике и кривенькой улыбочки, искренней и нелепой, какая бывает у тех, кого пока не застыдили за подобную не самую привлекательную улыбку. Пах мальчик почему-то землёй и чем-то душистым, свежим, будто дождём. Это был не какой-то одеколон, купленный родителями и подобранный специально для него, нет. Это был запах свободы и улицы, малость грязи и крошек от булочек, будто кто-то над ним успел покрошить дешёвеньким и не самым вкусным изделием с рынка. А ещё Союз пах деревом, именно намоченными досками, усиливающими свой запах именно благодаря мокроте. Почему-то англичанин сделал вывод, что это именно дождь намочил непонятные доски, а также траву, ароматами которой юноша тоже пропитан. В общем, в одной своей голове, в теле СССР собирал всё самое уличное, что можно в себя вобрать. Даже какой-то запах старенькой газетки, отдающей чернилами, будто брошенной на улице и подобранной мальчишкой, присутствовал. Эти запахи…ощущались родными, такими нетипичными для высшего общества, а потому в каком-то роде оригинальными для того, кто привык к ярким запахам духов, вылитых на аристократию литрами. Великобритания тихо погладил мальчика по спине, чувствуя каждую маленькую косточку под тонким слоем ночного одеяния. «How skinny is he…— подумал удивлённо европеец, а потом вспомнил кое-что весьма неприятное—Was his father really starving him that hard?»— он глухо вдохнул и вновь ощутил приятный запах улицы, в котором хотел раствориться. Как же, однако, ему хорошо сейчас… Весьма неожиданное состояние после обморока, вызванного стрессом и плохими мыслями! Британия отвёл взгляд в сторону и только сейчас вспомнил о том, что они не одни здесь. Союз до его пробуждения общался с двумя девушками, явно проживающими здесь сравнительно недавно. В голове промелькнули пойманные слухом фразы, и аристократ нахмурился: —А вы чего ждёте? Союз просит еды — значит, ваше дело выполнять!— дамы стали бледнее облака— И пошустрее!— строго напряг связки будущий монарх, чем заставил женщин вскочить с мест, пробормотать извинения и быстро удалиться, оставив их одних.       Великобритания тяжко выдохнул и повернул голову прямо, упираясь взором в потолок. —Зря ты так с ними…Не я один, ведь, тебя из коридора тащил! Да и не я нашёл!— тихо говорил русский, вызвав мурашки на теле от тёплого дыхания и вибрации в горле, имеющие своё влияние на участке кожи, которую задевали. Он чуть приподнялся и лёг уже больше на грудь иностранца, сложив руки под себя, как верный сторожевой пёс. Британия почему-то покрылся лёгким румянцем. И вправду…веснушки и эта глупая улыбка… Почему он раньше не замечал этого в собеседнике? Почему только сейчас увидел россыпь маленьких и больших точек на щеках, схожих с какими-то кофейными зёрнами или рисунками хной? Почему эта глупая улыбка, полная тепла ускользнула из-под его взора? Почему только сейчас тепло в голосе растеклось и в груди, а не только наполняло воздух и ласкало слух? Два красивых глаза, похожих на лютики, тоже весьма поражали, только что сконцентрировавшего внимание, зрителя. Такие золотые, блестящие, полные солнца и тепла — удивительные глаза! Они давали смотрящему всю любовь, всю заботу из сердца, не боялись осквернения и злобы вокруг. Детский взгляд. Такой наивный и робкий, весёлый и пока ещё не убитый слишком большими синими синяками от бессонницы или всем мраком этого мира и жизни. Такой добродушный, не полный ненависти, а наоборот показывающий, что мальчик готов верить, готов идти на любой край света. А главное: под этим взором не было страшно. Золотые камни заставляли забыть о том, что такое жестокость в принципе, что уж говорить о том, что её мог выразить в ударах мальчик своими слабыми кулачками. Чистый, нежный, красивый юнец, готовый протянуть бескорыстно руку помощи. Королевство обомлел. Нет, быть такого человека не может! Это он сам себе надумал из-за внешности русского, вот и всё. Точка! —Ты слишком с ними мягок— пожал плечами слабо он, отводя взгляд от этих милых и любопытных глазок, однако продолжая гладить собеседника по спине не резкими, но внимательными движениями. —Скорее кое-кто раздражителен после падения— посмеялся Союз, похоже особо не обращающий внимание на поглаживания до этого. Он малость вздрогнул под касаниями, кротко глянул за спину, отчего-то сжался и резко приподнялся, разрывая их объятия. Под внимательным взором Советский Союз спрыгнул с кровати, поправил одежду и задумчиво уставился на гостя, скрестив руки на груди. Британия лениво лёг со спины на бок —Я веду себя, как будущий правитель, а ты — как будущий раб. Тебе следует вести себя более…— он малость пораскинул мозгами—…более уважительно к себе, и тогда окружающие будут вести себя также с тобой! —Я не раб!— надул щёки в негодовании мальчик— Я просто… ну…— он малость призадумался— Я просто не вижу смысла, опять же, строить из себя что-то, когда я этим не являюсь! —Но все так делают! —Даже ты?— он поднял взгляд на мирно лежащего юношу, не сильно освещённого свечкой на столе. Почему-то такой приятный образ успокаивал, создавал малое ощущение быта, будто перед ним сейчас не будущий руководитель колоний, а простой приятель, любивший поваляться в кровати. Аристократ отвёл взгляд, нахмурившись. —Нет, я, как раз таки, веду себя так, как мне полагается! —А мне не полагается быть повелителем морей и наследником империи, Брит— англичанин вновь перевёл взгляд на собеседника и обнаружил некоторую бледноту на его лице. Понимая, что разговор не терпит такой ленивой обстановки, он с некоторым усилием поднялся с кровати, держа на плечах одеяло вместо снятой мантией, и шагнул к более освещённому участку комнаты, где и ютился паренёк. Несмотря на тёмный уголок комнаты, эту болезненную бледноту разглядеть весь просто — весь худенький силуэт становился похожим на призрака. —Может и нет, однако ты будущий правитель русских территорий! Твой отец ост… —Ты смеёшься?— горько усмехнулся СССР, оборвав собеседника. Тот на него недоумённо уставился —Что? —Ты действительно считаешь, что мой отец оставит мне что-то? Шутишь?— улыбался с некоторым безумием мальчик —Почему нет? —Да потому что он ненавидит меня!— смеялся бредово юнец, всплеснув руками— Он хотел избавиться от меня ещё при рождении, но мой брат не позволил это сделать! Мой папаша презирает меня и выгнал бы меня при первой же возможности! А возможно… ему и вовсе на меня плевать…— он опустил голову, отведя специально взгляд не на пронизывающего его своими стеклянными глазами британца, а куда-то в сторону, лишь бы избежать лица будущего монарха. Союз поджал губы и закусил щеку изнутри, пытаясь сдержать накатывающие слёзы. Кулаки его сжались, стиснутые зубы и искривлённый рот вдруг вновь преобразовались в подобие улыбки, что больше походила на оскал. Блеск в глазах превратился в искры, а опущенная голова поднялась, как поднимается грудь гордого за себя человека— Он… Понимаешь… Не всем всё достаётся так легко, как ты думаешь!— Британия нахмурился, когда мальчик начал наступать— Не всем дают карманные деньги, не каждого кормят и поят, кому-то нужно стирать руки в кровь, даже не за себя, а за других. Например, когда твоего родного брата помещают в больницу для сумасшедших, ты стираешь колени, чтобы вымолить у родных возможность его отпустить! А ещё когда ты, не разу не беря карты в руки за жизнь, садишься за игральный стол, ставя в качестве ставки свою жизнь, чтобы отыграться за брата, который до этого уже проиграл свою судьбу! Или… например, когда ты строишь из себя невинного дурака в беде, чтобы вымолить еду на двоих! —Я не просил тебя об этом— прервал юношу он, начиная злиться в ответ— Ты сам предложил поесть, а также ты сам заявлялся и отыгрываться за брата, и освободить его! Никто не обязывал тебя это делать!— нахмурился Британия —Да, я должен был дать другим вспороть ему брюхо, что же это я!— рассмеялся как-то уж слишком по-детски радостно русский, гогоча во весь голос. —Ты сам виноват в своей крепкой связи с братом, ясно?— это вызвало новую волну смеха, такого же мерзкого и пугающего, какой был тогда на подоконнике. Мальчик малость схватился за живот от смеха—И…— аристократ почему-то напугался такого припадка—…и, вообще, всё в нашей жизни зависит только от нас самих! Точнее… от нашего отношения к этому!— СССР ещё больше закричал в смехе, чуть склонившись. Он тихо стал отступать назад, позволяя аристократу наступать и ещё больше смешить его. Странный дурной припадок так контрастирующий с мягким ликом этого кудрявого паренька— Ты… Ты…! Прекрати смеяться! Живо! Союз!— но он не прекращал, даже больше увеличивая свой болезненный хохот, смеялся от всей души. Мерзко, противно, как смеются припадочные и психически неуравновешенные люди, которым больше нечего терять—Я…Я приказываю!— Британия выглядел растерянно, не зная как повелевать мальчишкой, не находя возможности спрятаться от этого сумасшедшего, лихорадочного и, в конце концов, страшного смеха— Слышишь?! СССР!!       Раздался хлопок. Молчание наконец-то заполнило комнату. Только огонёк от свечки издавал тихие звуки, еле воспринимаемые в такой определённый момент. Британия тут же посмотрел на свою ладонь и отшагнул от умолкшего собеседника в ужасе. Союз тихо потёр красную от пощёчины щёку. Он не поднимал взгляд, пугая этим иностранца ещё больше, напоминая зверя, который не сразу соображал, что на него напали, однако накапливающий всю свою силу и злость для прыжка. Удивительное молчание нарушилось —Я не мог поступить иначе, слышишь?!— указывал на Союза Великобритания, пугливо не вытягивая слишком далеко руку. —Да что ты…?— тихо пробормотал он, чем заставил увести руку британца на грудь, схватиться другой кистью за приведённые к себе пальцы, взяться и… —Кольца я отложил, не ищи их— сказал мальчишка, заметив такой жест собеседника —Ч-что…? —Когда ты упал в обморок,— он выпрямился, всё ещё потирая щёку— у тебя слетело пару колец. Наверное, докрутил их до самых ногтей. Я их забрал и положил на стол, как мы перетащили тебя— он кивнул в сторону столика и рядом со свечой действительно лежали все кольца британца —Союз…— тихо пробормотал он —Нет, что ты!— отмахнулся русский, подняв взгляд. Великобритания дрогнул— Мы, ведь, сами ответственны за свою судьбу, барин! Это не ты меня ударил! Это…я сам…!— в глазах уже сверкали не искры, а… слёзы. На лице растянулась мягкая и весьма болезненная, смиренная улыбка. Не успел Британия что-либо добавить, как вдруг к ним постучали. Аристократ вздрогнул. —В-войдите— машинально ответил он, дрожащим голосом. Дверь распахнулась и на пороге оказалась прислуга, принёсшая еду на подносах. Две дамы прошли в комнату, закрыв за собой. Англичанин сразу же посмотрел на собеседника, всё ещё убеждаясь, что он не в порядке. Тот лишь улыбался. Эта улыбочка потеряла какое-то своё тепло и стала даже весьма саркастичной. Господи, ну и что же он наделал со страха…? Зачем повёл себя, как… —Хах!— Союз вцепился в него горящим взглядом, продолжая удерживать улыбку и позволяя слезам катиться по щекам. Он не позволил только голосу дрогнуть, сделать его жалким сейчас, каким он был тогда на подоконнике. —Приятного аппетита, господин Великобритания— отточил СССР, выдавливая из себя всю кровоточащую доброту, на какую сейчас способен. Он быстро прошагал до двери и вышел, тихо закрыв за собой. Как ветер, он только появился, оставил свой шлейф и ушёл. Прислуга тихо переглянулась между собой. Похоже, господин Великобритания не был готов есть один. Может, стоило бы догнать наглеца и врезать ему вновь, чтобы вернулся? Вцепится пальцами в эти милые кудри и приподнять, посмотреть в эти наглые глаза, что смели спускать к щекам слёзы из себя, и прокричать что-то недовольно? Как это делал… —Оставьте— махнул слабо рукой Великобритания женщинам. Он забрал свою мантию и прошёл мимо них, забывая вовсе о еде, вышел в поисках мальчика. Его и след простыл, однако Великобритания решил найти юношу во чтобы-то ни стало.

***

1945 год.

Новый день, скоро рассвет.

      СССР приподнялся на локтях, замолчав. Всё же ему повезло, что в доме он ночевал один, иначе кто-нибудь точно сбежался на его крики. Тем не менее сейчас ему было не до кого-то: он отчаянно наполнял лёгкие воздухом и осматривался вокруг в поисках врага, в поисках своего душителя. Огонь не захватывал временный дом, в дверь не ломились немцы, а за окном не раздавались звуки стрельбы или чего-то отдалённо напоминающего бомбы — всё в норме. Так чего же он раскричался? Советский Союз и сам не знал, что его так испугало: образы из сна или сами отсылки к прошлому, напоминания и воскрешение его памяти. И всё же… Это не важно! Всё это бред, бред и ещё раз бред! Но… что это за силуэты? Зачем они его пугают? Иногда мужчина не мог объяснить что-то не приходя к выводу о том, что с ним всё не в порядке. А признавать это отчаянно не хотелось, ведь тем самым он бы сказал себя прямо и откровенно: «Тебе нужно что-то с этим делать! Это не нормально — ты не нормален!».       Ум окончательно вышел за разум, а потому Союз поднялся. Он доковылял до стола и включил лампу. Её яркий свет ослепил его единственный глаз, и русский поморщился. Сейчас необходимо думать трезво и здраво, чётко и твёрдо. Он позволил реальности не сильно захватить его мысли и вернуть в эту минуту, дабы сложить всё в голове по полкам. Среди причудливых образов нацистов и огня нашлось место и чему-то более отдалённому, тому, что может сейчас пригодиться. Руки потянулись быстрее к дневнику, перу и чернилам и записали воспоминания, выведенные из сна: «Господи, как же это всё запутанно…»— понял он, когда прикоснулся к тому, что написал. Там легло примерно следующее: «Два. их точно два! Один поменьше — больше похож на сегодняшнего. Другой повыше — меньше его помню. наверное брат. не знайют       Точны знакомы! Почерк мой. Он что-то ищет. Надо подобраться ближе

Кажется, 835, где-то осенью

Зимой подарок. Да! Игрушки — много. Надо проверить дома, есть ли такие. Один домик, втр — мишка, тр — мячики, чт — большая игрушка зайца, п— деревянный конь (кажется с красной гривой). Ещё было сладкое! Леденец! или там были коньки? блять

ногти длинные, с ним отец — высокий, тоже с когтями, одежда буржуйская буржуйская

письма! помню, я их писал. те строки. господи!!!

Поискать информацию на счёт прошлого его. Узнать, с какого по какое они были у нас. Что видели, помнят

нет, он не помнит. точно не помнит! или он намекает мне? зачем? Зачем? Я сам у него спрашивал, знакомы мы или нет — он говорил, что уже был взрослый.

Поискать информацию на второго—старшего. кто он, где он, что он?»

      Союз прошёлся по тексту вновь. Он бросил в чернильницу перо и оставил дневник высыхать. Ему не хотелось смазывать надписи, а потому его отношение к страницам стало бережнее, он поставил себе пометку в голове, не вырывать ни для кого листы и хранить книжечку в закрытом ящике стола. До ужаса хотелось разобраться в ситуации опередить в своём понимании «соперника», вспомнить раньше него и потом крутить требованиями или затаивать невыгодные вещи, хотелось открыть во враге что-то новое, удобное для русского, какую-то ситуацию или слабый момент. Раздумывая о слабом моменте, он быстро схватился за перо, аккуратно провёл краем по крышке, чтобы не набрать слишком много чернил и не капнуть на какую-нибудь фразу. СССР придвинул стул и дописал с краю от правых надписей, выгибая буквы: «Падение. удар. узнать сейчас про болячки и травмы, болезни нас. и приобр. сердце. почки. давление? что вызывает обмороки? Узнать про приступы. есть ли. чтоо вызывает здоров ли сейчас?»       Союз выдохнул, довольный результатом. Он многое вспомнил, как считал, а потому мог действительно вздохнуть полной грудью. «Стоит вспомнить разные болячки, вызывающие обмороки, завтра. Потом позвоню домой и попрошу добыть информацию на него»— решил для себя социалист. Он погасил свет, аккуратно прибрал раскрытый дневник в ящик на замке, где лежал добытый медальон с рисунком глаза, а после запер отсек на ключ. Пройдя в малом волнении по комнате, он подошёл к окну, пальцы сами нашли и папироски марки «Герцеговина Флор» , и зажигалку, а потому он ловко закурил, открыв окно и впуская прохладу. —Какой же, всё же, холодный вечер— пробормотал мужчина сам с собой, немного позабыв, что сейчас уже чуть ли не утро. Поспать удачно не удалось, однако удалось записать важную для себя информацию, чем можно весьма гордо похвастаться, но, безусловно, он не стал бы разглашать такое даже с детьми. СССР, вообще, не из любителей о чём-то трепаться и распространяться, он иногда лишь обозначал свою важность, но никогда не пытался паразитировать на этом. Нет, конечно, если бы кто-то сказал, что ВМВ выиграл только США, то он тут же вскипел бы от гнева и негодования, поспорил бы и поставил на место пискнувшего об этом человека, но уж точно он не собирался всегда кричать о том, что он — победитель. Важность чего-то состоит в редкости и особенности. Люди помнят о чем-то, если это не всегда у них перед глазами. Они не смогут понять, что что-то не так, если чуть передвинуть их стол или кровать, пусть и почувствуют, что что-то не так. Так и Союз медленно менял обстановку в мире, создавая лёгкую неудобность, а после громя эту самую воображаемую комнату и меняя полностью порядок на день, а после, возвращая всё на место со следующим же вечером, как будто ничего и не трогал. Краткий эффект неожиданности и всё вновь на своём месте. Легко, чётко и малость смехотворно.

***

1835 год.

      Аристократ уже не мог этого вынести. Коридоры казались бесконечными и нескончаемыми, как запутанная головоломка, решение которой знает только создатель или сам Бог. Он тихо пытался отдышаться, понимая, что более бегать он не способен. Время и так позднее, а потому силы на исходе. Тем не менее какая-то внезапная энергия ударила его, как только он заслышал знакомый голос: —United Kingdom!— он сорвался с места, завидя недовольного мужчину за собой— Stop! Immediately! I command you! —Oh fuck…!— пробормотал юноша, стараясь ускорится. Он быстро залетел в первую попавшуюся комнату в тупичке, куда он невзначай свернул, и захлопнул дверь, навалившись на неё. Запереться он никак бы не смог, ведь у него нет нужного ключа, а потому приходилось просто не позволять даже и заглянуть в эту маленькую комнату отцу. —Don't make me yell all over the corridor, UK! I'll definitely get to you, young man!— говорил чётко и весьма агрессивно старший, пытаясь войти, однако удерживающий дверь перепуганный подросток не давал ему такой возможности. —Британия?— раздался знакомый голос со стороны. Юноша тревожно поднял глаза и увидел худой силуэт на кровати —Я нашёл тебя…— радостно пробормотал он, ослабив хватку и тут же поплатившись за подобную мелкую слабость. Дверь распахнулась, отбросив его чуть в сторону, ближе к изножью кровати. Великобритания что-то прошипел себе под нос, однако не успел даже и чётко что-то произнести, как сильные руки его схватили за волосы и потянули наверх, заставляя быть на равных с обладателем столь изящных, но сильных пальцев с кольцами. Союз обомлел и прикрыл тихо рот, его блеклый и маленький лик не было видно за приподнятым телом с мантией —How dare you run away from me? Do you think I'm some kind of girl to look for you along the corridors?!— шипел гневно монарх, ещё больше натягивая локоны и вызывая невольный писк— Are you thinking of running away and embarrassing me again?! Are you running away again to lay under a man like a girl? Or are you looking up the servants' skirts again? —Nah— тихо прохрипел мальчик, пытаясь выбраться из неприятной хватки, однако его попытки оказались бессмысленными —Or are you drunk again?! Ran off to some filthy pub, begged for booze like a beggar, and now he's drunk? Are you stealing tobacco again?— уже переходил на крик Англия, заставляя вздрогнуть даже русского, к которому эти претензии не адресованы —No, no, no, dad! Let me go already!— закричал недовольно Британия, пытаясь не выглядеть жалко перед СССРом, однако его слабость всё же чувствовалась в голосе. Страх пропитывал его голову, даже несмотря на то, что подобные нравоучения заставали его врасплох не впервой. Жестокость — вот, что пугало юношу больше всего в данной ситуации, а также, конечно, страх показаться жалким перед русским, которого он убеждал строить из себя короля и победителя в любой ситуации. Безусловно, в данную минуту пролетели в памяти и те фразы о том, что каждый сам ответственен за свою жизнь и никто не виноват в чужом горе, однако, как Британии показалось, что сейчас для извинений не самое время. Старший аристократ ещё немного подержал сына в воздухе, прищуриваясь и вглядываясь в его лицо. Эти секунды стали самыми невыносимыми за всё это время в руках отца для мальчика, но всё же обозначали то, что скоро придёт конец этим наставлениям —Breathe on me— недоверчиво попросил Англия и его просьбу исполнили. Алкоголем или сигаретами и не пахло, поэтому, удостоверившись в трезвости сына, он поставил юношу на пол, тихо спустил пальцы с волос, однако с места не сдвинулся. Малость погодя, аристократ закрепил свои нравоучения, замахнувшись и оставив Королевству пощёчину. Привычный и весьма хороший способ показать неправоту собеседника, не так ли? Лёгкий, не оставляющий после себя синяка или намёка на удар — самое то, для культурного аристократа. Великобритания рухнул от такой силы и взялся за покрасневшую щеку, что-то прошипев сквозь зубы. СССР не выдержал и наконец дал о себе знать: —Прекратите это!— закричал недовольно он, как кричит не испуганная женщина, заставшая преступление, а скорее воин, готовый принять удар, обратить внимание неприятеля на себя и отвлечь от союзников. Англия обомлел, можно сказать побледнел даже больше привычной аристократской бледноты. Похоже, он не ожидал кого-то в этой комнате, либо думал, что это одна из спален для гостей, которых, наверное, в этом дворце, по мнению Советского Союза, казалось бы, тысячи. Старший иностранец испуганно посмотрел на стоящего на постели юнца, а после пошатнулся в сторону. —Я… —Не оправдывайтесь!— перебил его тут же смело русский. Он соскочил с кровати и прильнул к британцу, кое-как поднимавшемуся с пола из-за какой-то внезапно ударившей в тело слабости. Убедившись, что знакомый в относительном порядке, Союз поднял сверкающий и недовольный взгляд на мужчину— Убирайтесь от сюда! —Но…!— тут же набрался сил Англия, почувствовав малую несмелость в голосе и движениях мальчонки —Иначе я расскажу отцу о том, что вы раскулачиваете сына в нашем дворце!— Союз поднялся и прошагал до собеседника— Думаете, если бьёте и ругаете, то сразу становитесь мощней и выше по статусу? Что ж, я тогда расскажу всему свету, какой вы сильный! —Не надо!— тут же вырвалось из старшего слабо, предательски слабо. Теперь он показал свою беззащитность, и всё лишь благодаря одной такой фразе. Аристократ тут же закрыл себе рот и отвёл взгляд, хмурясь самому себе— То есть… не стоит об этом разглашаться, ясно?— строже выпалил он —Тогда и не стоит делать того, о чем боишься рассказать, не так ли?— ехидно ухмыльнулся Союз— Я бы даже сказал, делать что-то, что не очень то походит на нормальные отношения отца и сына. —Я имею полное право поучить его!— осмелился Англия, вспомнив, что он мужчина, правитель и вообще-то отец Британии —По вашему, лучший способ передать знания, это вдарить по ученику со всей дури? —Ты ставишь всё слишком не правильно, мальчишка! —Мы на «ты» не переходили, папаша— сказал более строго и твёрдо мальчик, шагнув к растерянному аристократу, уже понимающего, что в данной ситуации он стоит в невыгодном свете— На «ты» общайся с прислугой или моим папкой — он такую близость оценит. Я же говорю тебе, «пошёл вон отсюда»! Какое ты право имеешь вваливаться в мою комнату, кричать здесь что-то и бить моего друга, а?— Британия дрогнул, подняв на своего спасителя взгляд. «Друг…?»— подумал удивлённо он и, похоже, не один поразился такому заявлению —Он мой сын!— требовательно и как-то по-собственнически объявил монарх —А ты у меня в гостях— поставил стойко Союз— В исламе вроде нельзя в храмы в обуви входить? Так вот и ты своими грязными барскими тапками не топчись здесь— он ткнул пальцем в грудь напыщенного мужчины— Можешь у себя там, за тридевять земель и морей, хоть повесить его— он указал на британца, не отводя взгляда от взрослого—…но здесь, у меня дома, в моём храме, я тебе не позволю так обращаться с ним, ясно?— Англия недовольно хмыкнул, но не зная, что сказать, лишь резко развернулся и покинул комнату, бросив: —Чёрт с вами!       Возможно, он подумал, что его сын уже совратил мальчишку, а потому так яростно защищал этого беспризорника в плаще. Но всё это весьма не важно: они остались наедине. Союз тяжко вздохнул и чуть сгорбился, вернулся в более привычное для себя, не такое уж и важное, строгое состояние. Британия наблюдал за этим превращением довольно внимательно, всё ещё пребывая на полу, будто у него отказали ноги или отказывали силы в подъёме. —Надеюсь, теперь он не будет тебя доставать— повёл слабо плечами мальчик и обернулся к собеседнику. Теперь перед аристократом был не робкий мальчик, с которым он лежал на кровати и обнимался, нет. Бойкий, более походивший на капризного, но в то же время всё ещё такой же добрый мальчик, способный на защиту других и помощь окружающим. Глаза его наполнялись уверенностью, а поза стала куда раскрепощённей обычной стойки на людях. Такой маленький рыцарь, надувавший щёки с веснушками, когда чем-то не довольствовался. —Это на вряд ли, но всё же… эм…— юноша сел поудобнее на полу, отвёл взгляд, но к нему быстро прильнули тёплые руки и тело. Его обняли за шею и уже, как бы привычно, уткнулись куда-то между шеей и плечом. —Прости, я не смогу тебя защитить, когда вы вернётесь домой, но ты можешь приходить ко мне, если что-то такое повторится. Ну… если ты, конечно, захочешь…?— робко предложил мальчик, чуть отстранившись и положив трепетно руки на его щёки. Союз внимательно и аккуратно провёл большим пальцем по той стороне, которая пострадала от чужих рук, и недовольно поморщился. Похоже в нём кипело чувство несправедливости, желание догнать этого напыщенного индюка с кольцами и оставить такую же пощёчину. Великобритания же чуть провёл пальцами уже по щеке русского, которую он сам ударил ранее. Точно, они ведь так и не помирились. Подобный жест заставил мальчика вздрогнуть и отвести взгляд, вспомнив, что вообще-то перед ним до сих пор не извинились, однако отстраняться сейчас для него было бы глупо. Сильных обид он никогда особо не держал, особенно на тех, кого он мало знал. —Один-один, как думаешь?— ухмыльнулся британец, чуть потрепав его по больной щеке, тот фыркнул —Может быть— СССР аккуратно поднял их с пола и отряхнулся, осматриваясь, будто в его комнате кто-то прятался и мог увидеть их странное примирение. Тем не менее никакие духи над ними не потешались, и иконки хранили привычное молчание, поэтому можно полноценно выдохнуть и не беспокоиться. —Ты разрешишь…? Эм…— удивительно, что хороший соблазнитель и весьма знатный исследователь женских юбок не мог попроситься остаться на ночь. Что-то в этом всём присутствовало неловкое, нетипичное для обычного знакомого-аристократа, с которыми Британия общался. Нет, всё совсем не так! Это ведь Союз — и это больше всего пугает. Такой шустрый, странный, с одной стороны слабый, но с другой готовый рвать и метать всех, кто обидит близкого для него человека. Нежный и нетронутый, как цветок, но в это же самое время дикий, как выросший на грязи одуванчик. Да, именно одуванчик. Растение, которое может застать где угодно, но появляется лишь с приходом весны или лета, а зимой тихо прячется от всех, не растёт и не изменяет землю своим существованием. Такое дикое растенье, никому не нужное, но в то же время так необходимое в трудную минуту. Непослушный, кудрявый, весь покрытый веснушками одуванчик. Он перевёл взгляд от комнаты на собеседника: —Что? —Можно мне лечь с тобой?— Союз малость вздрогнул. Вообще-то к нему никто до этого не просился в кровать, а особенно никто не хотел проводить с ним времени больше положенного. Неужели, мальчик нужен кому-то и этому самому кому-то приятно находится рядом с ним даже теснее, чем позволяют рамки этикета и правил поведения с приятелями? Или же Британия просто хочет спрятаться от отца, и дело тут совершенно не в юноше? Тем не менее СССР покрылся малым румянцем, смотревшимся на нём весьма мило, учитывая детское светлое личико. Мысль о том, что он приносит счастье в чью-то жизнь, так или иначе промелькнула на фоне весьма простых и более реалистичных оправданий этой просьбы. —Да— сорвалось с губ как-то просто. Союз и сам не знал, почему так легко согласился на подобное. Что-то в груди растекалось от одного представления, как этот аристократ ляжет с ним рядом и крепко обнимет, прижмёт покрепче и будет гладить по голове, распутывая пальцами буйные кудри. Расцветали лиловая и белая сирень где-то внутри, распустились и обвили своими корнями сердце, плотно закрепившись. Великолепные, чудесные цветы, которые не давили на грудь, не затрудняли дыхание, нет! Они будто заставляли мальчика дышать, наполняли его лёгкие ароматом, запахом юности и наивности, трепета в душе и восторга. Первой, большой и трепетной, малость робкой, но всё же безграничной… —Спасибо…— неловко произнёс Королевство, отведя взгляд —Да мне не трудно!— весело бросил мальчик, взбивая подушку и подготавливая постель ко сну вдвоём— Даже как-то спокойней вместе, знаешь. —Я не про это— махнул рукой аристократ, отмахиваясь тем самым от какой-то особенности их совместного сна. Так проще принять подобный весьма близкий момент. —Ты про отца?— легко спросил он, наконец добивая подушку и отряхивая одеяло от крошек хлеба. Мальчишка любил таскать себе в комнату сворованные батоны, маленькие кусочки с намазанным маслом — что-то было весёлое в этих мелких хулиганских перекусах. Великобритания вновь оказался удивлённым такой простотой собеседника. Безусловно, он сам легко давил ранее на того же Союза упоминанием Российской Республики, но всё же это тогда было действительно с ноткой унижения, весьма некультурные вопросы, специально заданные с целью задеть за живое. Однако СССР оказался не настолько кровожаден, он задавал вопрос из искреннего интереса, а не из желания как-то обидеть или поднять не самую приятную тему. —Да, я про всю эту ситуацию— менее смело отозвался англичанин, кладя мантию и снимая обувь. Он тихо залез на кровать, укрывшись чуть ли не с головой. Похоже, кое-кто часто мёрз по ночам и привык укрываться не одним лёгким одеялом, а несколькими. Просить столько ради комфорта, как гость считал, глупо, ведь, раз уж мальчишке с трудом отдают еду, то и на вряд ли у него окажется несколько пледов на любой вкус и цвет. Пришлось ютиться на одной большой подушке под не самым тёплым укрытием, однако это казалось не очень критичным. —Не за что— также просто ответил он, уводя глаза куда-то на вид из окна и отчаянно игнорируя чужой взгляд— Я так и не показал тебе то место, о котором говорил… —Разберёмся с этим завтра— кивнул Королевство. Мальчик вновь возвращается взором к кровати и вызывает какое-то отдалённое, ранее незнакомое чувство в британской груди.       Вот, ведь как всё закруглилось: Союз вновь перед ним, как и тогда в комнате у прислуг, однако теперь он не отходил в тень коморки, не отстранялся, почувствовав прикосновения. Русский тепло улыбается, смотря на ленивую ожидающую фигуру, лежащую на боку, снимает весело обувь и легко ложится рядом, притягивая к себе гостя, решившего поместиться на самом краю подушки. Он искренне и малость по-дурацки лыбится, смотря на то, как Британия закатывает глаза от подобной лёгкой наглости, а после обвивает его руками, обнимая мягкими пальцами, не обрамлённые жёсткими холодными кольцами. Положив голову на грудь иностранцу, СССР закрывает глаза, обхватывает тело англичанина руками под биение чужого сердца. Вдыхает: чувствует дорогой одеколон, а также нотки какого-то кислого чая, схожего с каркаде. Чудный аромат, не сбивающий любого нюхача с главного строгого запаха мужского парфюма. Под успокаивающий ритм сердца он говорит что-то, желает перед сном хороших снов, иногда даже путает слова — настолько биение сбивает его с мыслей. И Великобритания что-то говорит в ответ, не столь важно что, наверное такие же пожелания. Уют заполняет комнату, и холод потихоньку сдаёт позиции перед непошлым теплом двух тел. Они засыпают, погружаются в весьма причудливые, но не страшные сны, которые наобещали друг другу. И всё замечательно. Здесь и сейчас всё в полном порядке и даже лучше. Тихо расцветают в душах фрезии.