О разных

За двадцать минут до этого

      Виды полуразрушенного города не вызывали какого-то отклика в мужчине. Здания сливались в одно целое нечто перед глазами, их особенности и отличия исчезали, и вся груда домов погружалась перед его взором в туман, несмотря на то, что он стал смотреть в окно с самой своей посадки в авто. Он держал глаз открытым, но всё же мысли его шли в противоположном от внешнего мира направлении. В его голову приходили какие-то глупые вещи, бывало и важные темы, но в основном он разумом находился где-то далеко даже от понятия мысли.       В груди застряло странное безразличие и в тоже время странный тяжкий камень, давящий на грудь при воспоминаниях. Какие-то детали прошлого всплывали перед лицом, втыкали нож в сердце и исчезали, сменяя друг друга, словно по очереди.       Как странно… Союзу будто стало плевать не только на окружение, но и на всё в принципе. Даже мысли о собственных детях не вызывали какого-то внутреннего беспокойства, как ранее. Да, он никогда особо их не любил, но всё же ему было не неважно в каких-нибудь поездках спросить кого-нибудь из своих людей об их благополучии. Он всегда открывал в машине их записочки, подаренные перед уездом, читал, а после даже предъявлял позже малышам за грамотность. Но сейчас всё покорно лежало в портфеле и даже и не думало о себе напоминать. Всё равно он вернётся. Смысл всё это распаковывать и беспокоится?       Каждая мысль и фраза летела мимо него. Внезапный холод в сердце иногда прерывался колющими, пусть и в то давнее время сладостными, моментами, которые заставляли его вздрогнуть и как-то удивительно сжаться, приобнять себя словно в малой защите и беспомощности от их влияния. СССР опустил взгляд на коленки. Это был первый раз, когда он отвёл глаз от окна. Ноги его дрожали и сам социалист понимал, что в них нет сил. Руки его привычно себе дрожали, пусть и нетипично, как-то лихорадочно заставляя скакать кисти, будто в нервном своём тике. Пальцы его поднимались, растопыривались, натягивая кожу, а после резко сжимались в кулаки, впивая ногти в ладошку. Плечо тянулось вперёд, а потом и вовсе резко прибивалось к сидению назад и так с другим плечом. Голова иногда наклонялась то вправо, то влево, причём удивительно плавно, а бывало и так резко, что его шею заклинивало и он хватался за неё, хмурясь, делая удивительно кислую и недовольную мину на лице.       Советский Союз почувствовал себя сейчас по настоящему одиноким. Если раньше казалось, что всё же есть на свете тот человек, который бы знал его куда теснее, чем прочие, то теперь уже таковых не было и быть не могло. Он уже не мог никому доверять так сильно, как прежде. Мужчина закрыл глаз в очередной боли и перед ним появилась картина. Эта знакомая до жути сцена прошлого

***

—Union… Bist du wieder wach? — дверца тихо отворилась и свет проник в коридор, ослепив юнца. От такого блеска в глазах он потёр глаза и что-то проворчал себе под нос, привлекая внимание товарища —Уже не детское время, кот. Я велел тебе ложиться где-то пол часа назад — ухмыльнулся русский, нахмурив брови. Немец, продолжая натирать глаза, подошёл к другу и склонил голову —Мне не спится… —Klar…Wieder zu spät gelesen? —Nein! Ich habe nur…äh…— он отвёл взгляд полный негодования. Не хотелось признавать неправоту, однако оправданий мальчик не придумал. Подобный конфуз заставил революционера улыбнуться шире и убрать раздражение в сторону. Он распахнул руки, пригласительно кивнув —Иди ко мне, сонный кот— немец шагнул к нему навстречу и положил голову к груди союзника. СССР сразу же закрыл руки, обнял его со всей душевной теплотой. Что-то заставляло его ласкать этого вялого и весьма миловидного немца. Какой-то трепет внутри возникал при каждой их встрече, и сам Союз наполнялся весьма дурными мыслями. Например, идеей о том, что он не позволит никому тронуть этот крохотный комок ненависти и упрямства. Ярость переполняла его, даже когда Империя обнимал этого худого хрупкого мальца весьма пренебрежительно. Социалист не хотел, чтобы даже один волосок рухнул с головы его товарища —Отьец убьёт меня, если я лягу с тобой— тихо сказал малец, прижимаясь к груди —Wenn Sie ernsthaft darüber nachgedacht hätten, wären Sie nicht hierher gekommen —Ich weiß nicht, was ich tun soll, deshalb bin ich gekommen —Ты уже знаешь мой ответ— Советский Союз закрыл глаза, улыбаясь—Сейчас я закончу быро и лягу к тебе —Хорошо— он отстранился и направился к кровати, рухнул в неё и укутался довольно в одеяло. Этот ответ товарища был ожидаем, он никогда не менялся, ведь Союз всегда был готов принять друга.       Как социалист и обещал, он выключил через пару минут свет и поднялся со стула. Подняв руки, он потянулся, разминаясь. Видимо, давно сидит за столом и никто ранее не смел его отвлекать. —Рейх, я могу снять с себя одежду? Ты не против? —Nein, ich werde es so bequem haben— пожал плечами немец, а после бросил заинтересованный взгляд на растёгивающего пуговицы СССРа—Du fragst immer so peinlich, als ob ich dir so etwas einmal verweigert hätte…— революционер усмехнулся —Ну… Мало кто рад лежать и смотреть на своего полуголого друга, знаешь ли?— Рейх упрямо фыркнул и нахмурился —Normalerweise lasse ich niemanden an mich heran und es fällt mir immer schwer, die Körper anderer Leute anzusehen, aber… du bist eine große Ausnahme— не столь смело твердил Третий Рейх, отведя взгляд. Подобные слова заставили старшего самодовольно улыбнуться —Ох, так значит ты на меня внимательно смотришь, когда я без верха, Рейх? — эти слова смутили гордого арийца —Du gibst ihm eine seltsame Farbe, Union!— русский звонко засмеялся, сворачивая аккуратно рубашку. Он быстро снял штаны и остался в мужской сорочке. Немного разогнавшись он скаканул на кровать и оказался над своим приятелем, давя всем телом. От подобный шалости немец яростно заверещал. Он тут же стал слабо бить своего товарища по голове и всем частям тела, которые мог ударить. СССР тут же залился ещё одним чистым и добродушным смехом, боли он не ощущал, точнее не так сильно, как этого бы хотел Третий Рейх. Ему было весело. Поистине весело. Он был счастлив настолько, что даже в минуту подумал, что не желал, чтобы его пребывание в Потсдаме заканчивалось. Ему не хотелось возвращаться домой, не хотелось обсуждать денежные вопросы с Германской Империей. Он осознал, что сейчас наконец-то счастлив. Счастлив здесь и сейчас, без каких-то дворцов или денег. СССР был счастлив благодаря своему странному знакомому. Именно он пробудил эти детские, искренние чувства в нём! Без него… Союз бы не знал, какого чувствовать окрыление. Не знал бы, какого это- смотреть на родного человека и довольствоваться. Без немца Союз вечно бы смеялся над теми, кто готов идти ради своей любви на край света. Не то чтобы они с Третьим Рейхом не смеялись над парочками или излишне эмоциональными любовниками. Это действительно было забавно! Однако смеялся Союз только из-за этого эгоистичного и самодовольного немца, который смеялся уже больше не за компанию, а из-за своей настоящей злобы. СССР ещё долго помнил слова своего брата и матери о том, что Союз умеет тянуть к себе не только обычных людей, но и всяких шизиков, больных и, прямо говоря, конченных ублюдков. Они говорили, что Советский Союз умеет таких даже специально отыскивать и доверяется этим людям больше всего! Причём без разбора, без тщательного анализа, без какой-то задней мысли он бросается им на растерзание, подражает им, делает их своими друзьями. Может быть оно и так… Третий Рейх же никогда особо не беспокоился об их дружбе. Русский же, наоборот, искал в каждой детали друга- изящество. Этот мальчик…ох, как же русское сердце трепетало при его виде! Скулы, худое и хрупкое тело, острые черты лица. Алые, жгучие глаза, белоснежные клыки, уложенная и прилизанная назад причёска. Его речи, нежный и в тоже время довольно резкий местами голосок. Его мысли и умение рассматривать тщательно людей всегда поражали социалиста! Немецкий паренёк удивительно точно всего за пару встреч смог увидеть в СССРе то, что русский сам в себе в течение годов находил тяжёлым трудом и слежкой. Молчаливый художник, уходящий далеко в сад и тайно рисующий Союза по памяти мелкими взглядами, пока тот делал вид, что не видит. Советский Союз любил его скромный и мрачный характер, с интересом обсуждал вещи весьма не столь добрые и адекватные, которые бы побоялся сказать кто-нибудь другой. С ним он мог не играть. Он мог не скрывать свои гнилые мысли о людях, свою ненависть в их адрес и неприязнь к образу жизни и быту. Он знал, что немец поймёт, поддержит и даже продолжит развивать его неприязнь, приводя уже свои аргументы явно не в поддержку остальных. И за это СССР его и любил! За то, что он не боялся выражать негатив, за то, что он не строил из себя ангела и говорил весьма грубо и чётко, без лести и вежливой обязательной маски! Однако проблема его была как раз противоположном: он не умел проявлять сочувствия и добра, редко когда от него можно было дождаться действий в адрес русского. С ним невозможно было обсуждать что-то хорошее, ведь он так или иначе начинал клонить в сторону чего-то плохого, указывал чётко и настойчиво на своё отношение к какой-либо новости, а уж отношение к чему-либо у него всегда было просто ужасным! Но Союз его не судил. Социалист прекрасно знал какие у Рейха отношения с отцом, понимал откуда ноги растут и отчего юноша такой несчастный, почему ищет во всём плохое. СССР даже ни раз мысленно жалел мальчика, ведь был в курсе всех зверств, которые этот папаша натворил с его хрупким маленьким комком пугливости. В общем, двое травмированных человека нашли друг друга и были весьма рады подобному, ведь одному нужна была поддержка, а другому тот, за кого он мог бы держаться и при этом никогда не достигать. Советский Союз никогда мог понять своего товарища полностью, всегда тот так или иначе замалчивал что-либо, и русский это чувствовал! Его раззадоривала такая высокая цель, нравилось бесконечно спасать того, кто не желал сам выбираться из той дыры, в которой засел. СССР чувствовал себя значимым, считал, что без него- этот глупый немецкий мальчик убьётся или не дай бог станет пытать себя в качестве наказания за своё существование! Но это, конечно же, было не так. Европейцу были приятны забота и внимание, однако он не держался за их дружбу также крепко, как и «величайший» спасатель. Эти беспокойства с наивной юношеской стороны просто радовали и льстили хрупкому мальчику. Звучит весьма эгоистично, ведь каждому так или иначе понятно, что невозможно так всегда держать свою дружбу! Нельзя начинать и продолжать взаимоотношения на том, что один будет вечным спасателем, а другой будет пользоваться вечными благами и не будет спасать своего «спасателя» в ответ хотя бы иногда. Но немец был ещё слишком мал, да и зациклен на своих внутренних трагедиях, чтобы считать себя эгоистичным. Он не задумывался о себе, продолжая вглядываться в других и обсуждать чужие недостатки.        Вскоре Союз, заканчивая посмеиваться, перекатился на соседнюю, свободную территорию кровати и довольно выдохнул. Он насмеялся, а теперь готов был сбавить тон голоса. Вглядываться в лицо товарища, к которому так желал тянуться нескончаемо близко —Ладно! День был тяжёлым, а потому самое время на боковую!— воодушевляюще сказал СССР. Немец же всё ещё пыхтел над дурацкой шуткой старшего, словно уже не привык к всем детским привычкам революционера, возникающие благодаря их дружбе. Русский обожал это пыхтение и фырчание, малое детское негодование, которое походило на детское недовольство, чем на какое-то взрослое и строгое. Третий Рейх действительно мечтал выглядеть как взрослым, желал злится так, чтобы все содрогались, но на эмоциях подобного не получалось. —Ich hoffe, diese Witze lassen dich im Schlaf sterben…— пробормотал еле слышно ариец, чем вызвал умиление у своего друга. Он подбадривающе похлопал немца по плечу и улыбнулся —Только после тебя, Рейх! —Ich bin jünger als du, was bedeutet, dass ich länger lebe, alter Mann!— разбушевался собеседник —Вообще не гарант, лилипут!— немец вновь яростно заударял своего товарища в злости и негодовании. Союзу, опять же, было не больно, а по большей степени даже смешно!       Через пару минут они успокоились и лежали на спинах, рассматривая задумчиво потолок. Оба о чём-то мыслили и не особо спешили друг друга беспокоить, ведь им и так было комфортно молчать вместе. Но если конкретно, то Рейх не хотел больше заговаривать с шутником о чём-либо, а Союз же ему не сопротивлялся в этом желании. Весь разум русского был поглощён своим приятелем, он даже отчаянно боролся с желанием наклонить голову, взглянуть на него и один раз сорвался. Он ни разу не пожалел о таком! Вид немца сбоку был бесподобен, родственен душе старшего. Социалисту даже захотелось взяться за подбородок арийца и наклонить на себя, приблизиться так, чтобы чувствовать встревоженное дыхание товарища. Почему-то он невзначай засмотрелся на сухие и неприятные любому губы и понял, что уже не в первый раз ловит себя на весьма наглой мысли. Тем не менее, сколько он ни прогонял подобного из мозга, эта мысль преследовала его везде и всегда, даже когда Рейха не было рядом. Это маленькое, глупенькое, волнительное и нежное чувство, напоминающее расцветание роз в груди и полёт бабочек в животе. СССР ещё не понимал, что это такое и не желал тревожить подобным товарища, чтобы как-то его не насмешить и не заставить отстраниться. Однако с каждым днём это чувство росло и вздымалось в его груди! Он ждал их встречи, замечал всё больше приятных деталей Третьего Рейха, всё ласковее относился к его личности и прощал многое, спускал ему с рук. Союз глупо лыбился, как только замечал его утром, его щёки пылали, когда тот его слабо бил своими неумелыми худыми ручками. Ему хотелось целовать его руки, поставить своего друга в неловкое положение. Любовь горела в его душе и она не убивала его. Она питала его. Она двигала им, как фигуркой на доске. Она поднимала в нём всё самое лучшее и прекрасное. Она не делала ему зла, ведь он её не отрицал перед самим собой, однако местами ударяла по животу за то, что он смел таить подобное от объекта обожания. Это была не похоть, не страсть! Ему не хотелось рвать на себе и нём одежду. Нет. Он желал лишь его лёгкого взгляда, всего лишь поданной руки, одного поцелуя в щёку или губы. Одно. Лишь одно. Одно разрешение. Одно допущение… —Du hast viele Sätze übersehen— это заставило вздрогнуть наблюдателя, и он неловко вернул взгляд в потолок —Ч-что...? —Wir haben vereinbart, dass Sie einen Satz auf Deutsch sprechen und den nächsten, nach meinem, auf Russisch. Ich hingegen auf Russisch und dann auf Deutsch— русский неловко рассмеялся —Ach ja… ich vergaß…— признался легко он, эта лёгкость малость встревожила собеседника, и он нахмурился —Also nicht vergessen! Schreib es auf deine Hand oder auf deine Stirn! —Рейх, что в этой ошибке такого? Никто же не умер.?— немец поднялся на руках и посмотрел на друга свысока —Das macht uns gleich! Wir sind eins mit dir! Kulturaustausch! —Warum sprechen wir nicht alle unsere Sprache? Gleichberechtigung muss nicht wirklich hergestellt werden, Reich… Das Wesen der Gleichberechtigung besteht gerade darin, dass jeder seine eigenen Eigenschaften zeigen kann!— нацист недовольно хмыкнул и рухнул вновь рядом, скрестив руки на груди. Он пару минут помолчал под робким взором Союза, а после сказал с претензией —Ich wäre froh, wenn wir nur Deutsch sprechen würden —Тогда это было бы не честно по отношению ко мне…! Я ведь русский! —Wer hat dir davon erzählt?! Sie sind sich nicht einmal sicher, ob Sie aus einer aristokratischen Familie stammen! Sie sagten, Sie seien sich nicht sicher, ob die Russische Republik Ihr Vater war!— встрепенулся немец, прожигая злостно взглядом своего приятеля. СССР был весьма недоволен этим спором. Во-первых, он не хотел обижать дорогого ему человека, а во-вторых, понимал, что они не смогут сойтись в мнениях и только зря потеряют время, силы, а возможно даже дружбу!       К их счастью, к ним без стука заглянули. Такова уж была привычка у вошедшего человека — врываться никого не предупредив, следуя из собственного интереса, наплевав иногда на важные мелочи. —Reich, bist du da?— СССР вздрогнул от внезапного гостя, а немец же, которого искали, быстро перебросил одеяло на своего полуголого приятеля. Он знал, что русский не готов был показываться в таком виде перед кем-то другим помимо самого друга —Ja Bruder— он тихо обернулся на взволнованного и красного СССРа, а после вновь на родственника— Und Sie müssen nicht in ein Zimmer eilen, das Ihnen nicht gehört. Sie erschrecken meinen Gast— старший немец глянул на смущённого, прикрытого одеялом иностранца и почувствовал такую же неловкость, как и он —Ах, прощю менья простить, СССР!— говорил с более жёстким акцентом он. В отличии от Третьего Рейха, Веймарская Республика произносил слова лишь подобно русским, как сказал бы любой иностранец, в попытках прочитать русский текст. Ариец же тоже местами искажал от забывчивости слова, однако быстро исправлял ситуацию при следующем же слове. Он умело подстраивался под строгий твёрдый говор русских, избегая всяких немецких смягчений и ласковых звуков: —Я ни желал вас смутьить или как-то обидьеть!— объяснялся ломанным русским Республика —Ничего страшного… Не беспокойтесь… Однако попрошу не вламываться вот так вот…— говорил с пониженным тоном русский, прикрываясь ещё больше. Руки его задрожали больше положенного, а потому с одеялом в пальцах казалось, что весь он в дрожи, как осенний лист. Третий Рейх, заметив подобное, взял инициативу в разговоре на себя —Mir geht es gut. Du kannst schlafen gehen— Веймар немного задержал свой взгляд на странном трепещущем госте своего брата, но, ничего не сказав, улыбнулся Рейху —Okay, verzögere nicht den Schlaf! Versuchen Sie, schneller einzuschlafen!— младший закатил глаза —Ja-ja, wir verstehen…— бросил халатно он —Gute Nacht Bruder!— улыбнулся Веймар, а после обратил свой взгляд на Союза. Улыбка стала малость подкошенной и по большей части обязательной, чем какой-то искренней: —И вьам спокойной ночи, СССР— он кивнул и вышел из комнаты, тихо закрыв за собой дверь. Революционер ещё долго не вылазил из-под одеяла, пытая взглядом закрытые двери, словно ожидая ещё одного внезапного появления старшего брата его друга. Но стало удивительно тихо, спокойно. Весь дом уснул и это можно было даже прочувствовать. Младший глянул на товарища и осуждающе скривился —Hören Sie auf sich zu verstecken! Er ist gegangen!— ариец встал с кровати и, быстро пройдя к двери, заперся на небольшой ключ, который был у него всегда в кармане. Он обернулся и всплеснул руками: —Befriedigt?— социалист потихоньку начал успокаиваться, однако руки его до сих пор дрожали больше привычной тряски. Он опустил одеяло и вместе с ним взгляд, склонил бессильно голову в слабости. Немец не особо понимал причину такого волнения в собеседнике. Он списал это в очередную странность своего приятеля. Пройдя обратно, он беспечно укрылся одеялом и закрыл глаза, как будто не замечая тревогу СССРа. —Gute Nacht Union— бросил он вяло. Русский же просидел пару минут, глядя в одну точку, а после с содроганием выдохнул, будто кислород поступил в лёгкие только сейчас. Руки его потеряли силы, а потому ему с трудом удалось опереться о кровать и положить себя. Тем не менее все задачи были выполнены, а потому он робко прижался к приятелю, обнимая его. Рейх спокойно продолжал лежать спиной и не оборачивался, он никогда почти не обнимал его в ответ, ведь не считал подобное нужным или важным —Р-Рейх…М-можно я тоже укроюсь одеялом?…— дрожал его голос в тревоге, однако, опять же, ариец не желал замечать, что что-то не так —Man deckt sich nie mit einer Decke zu? —А сегодня хочу… Мне х-холодно… Пожалуйста… —Heute ist es besonders kalt… Ich will nicht frieren!— СССР начал дрожать ещё сильнее, его голос стал совсем ничтожным и робким, а перед глазами встала расплывчатая картина —Я б-буду обнимать тебя под одеялом… П-пожалуйста, Р-Рейх…! —Nein, du hast dich noch nie mit einer Decke zugedeckt, also wirst du es heute nicht tun. Gute Nacht!— русским закусил губу и сгорбился ещё больше. Он желал отпустить Рейха из своих объятий, но не мог, даже понимая, что ариец его не обнимет в ответ. Революционер пролежал довольно длительное время, пока его слёзы не закончились, а после, робко поджав губы, нервно дыша и трясясь от холода и страха, он уснул.

***

      США как-то по особенному улыбнулся —Ах, СССР! Мы вас заждались!— прерадостно сказал американец, протягивая руку русскому. Монарх сразу обратил внимание на приехавшего и успел заметить некоторые изменения в русском. Советский Союз рассеянно пожал протянутую руку, отведя сразу же взгляд куда-то вдаль, не на всю компашку, ждущую его. Что-то изменилось в приехавшем социалисте, и Британия это чувствовал. Королевство даже прищурился, чтобы разглядеть в целом гостя и понять детали, которые могли бы ему что-то рассказать, но кроме общей усталости, новых шрамов на лице от войны ничего не смог найти. Союз стоял сгорбившись ещё более обычного, мешки под повязкой и глазом были как-бы замазаны, но даже специальная краска для стран, крем, не могли скрыть их. Руки он прятал за спиной, не желая показывать дрожащие слабые кисти. Ноги показались англичанину вялыми, кое-как держащими тело. Он пытался всмотреться в лицо, а в особенности, в глаз, ведь именно это могло хорошо раскрыть своего обладателя, однако Союз в разговоре с Америкой стал чаще отводить взгляд, жмурится, быстро жестикулировать около лица, словно отмахиваясь от своего наблюдателя. В один момент он даже прямо глянул на британца, как бы говоря «хватит на меня смотреть», но вскоре шустро вернул взгляд на своего собеседника, продолжая отвечать на вопросы. Великобритания всё понял. Он прекратил свои попытки из-за подобного взора и решил отложить свой осмотр на потом. За короткое время ему удалось увидеть то, что глаз стал темнее прежнего, мрачнее. Также мужчина увидел в кратком жесте, просьбе, больше усталости и прошения, чем какой-то настойчивый тон или приказ. Ему будто стало плевать, он так сильно замаялся, что всё вокруг потеряло свой вес, смысл. Но всё же от наблюдений стало малость неприятно, вот он и «попросил» прекратить. Королевство решил смотреть на окружающие здания и обстановку, чтобы не вызвать негодования и ярости у социалиста. Вид не доставлял, как и ранее, какого-то удовольствия. Эстетичная натура не довольствовалась блеклыми обломками и угнетающей обстановкой, остатками ещё кое-как держащихся зданий. Он не понимал, почему США предложил именно это место, ведь даже несмотря на всю сохранившуюся структуру Потсдама, город находился в довольно печальном состоянии. Какой-то даже холодок, малая доля неприязни начали доставлять Королевству неудобства. Он просто не мог смотреть на этот неэстетичный и погибающий городишко. —Союз, вы довольно быстро для себя приехали!— вскинул будто в восхищении руки француз, шагая к собеседникам. Комментарий Франции знатно смутил как британца, так и СССРа, который куда меньше всего разбирался в тонких намёках и скользких фразах. Англичанин предпочёл смотреть и слушать со стороны, сделал специально не заинтересованный вид, как будто ему нет до подобного дела, однако сам навострил уши. —Мне не говорили, что вы будете присутствовать на собрании, Франция,— хладнокровно и каплю недовольно осадил гигант. Он смотрел уже как-то сомнительно на недосоюзника, ведь относился к нему также неприятно, как и Британия. Мужчину поражало то, что целую республику немцы захватили быстрее, чем эти же немцы спустя годы тренировок взяли дом Павлова в Сталинграде! Советский Союз понимал, что наполеоновские годы Франции давно ушли, теперь он, как и Великобритания, ничего не значит и не может. Про монарха социалист так думал, потому что видел его холод, эгоизм, жалкие попытки что-то делать и решать. СССР видел, что аристократ действовал на всех только через руки Америки, именно США защищал его, всячески прикрывал и именно к нему Королевство мог обратится за поддержкой своих высказываний. Безусловно, всё это было только тогда, когда высказывания были довольно выгодны и не противоречили интересам бизнесмена. —Франция здесь ненадолго! Он лишь хотел кое-что передать и скоро уедет— объяснился за француза Соединённые Штаты —Замечательно— кивнул русский и отвёл взгляд— Не хотелось бы просто узнавать обо всём последним и терпеть внезапные изменения, которые бы от меня не зависели… —Не бойтесь, мы не будем как-то действовать без вашего ведома!— сказал довольно иронично, с долей несерьёзной заботы Америка, как бы лишь делая вид, будто его действия и действия Королевства зависят от Советского Союза. Иронию социалист пропустил и не особо заметил. —Я пожалуй поеду— бросил Франция, махнув рукой собеседникам— Adieu messieurs! —See you— безынициативно ответил США. Союз же просто кивнул на прощание. Они оба продолжили общение по некоторым важным фрагментам встречи, а француз же отошёл на секунду к Британии. Он кротко наклонился и прошептал ласково и еле слышно: —Mets un bon mot pour moi, mon cher. Je vous récompenserai richement pour cela —I don't need your handouts— строго и тихо осадил недовольный мужчина —Aimez-vous mes cadeaux? —I can't stand them! —Tu es si cruelle, mon amour… Aie pitié de moi! —In another life…!— нахмурил брови аристократ, чуть отступив от собеседника. Он незаинтересованно отвёл глаза и скривил губу, делая вид обиженной и строгой личности, однако подобное, пусть сначала и вызвало малое негодование в республике, но позже легко заставило его расплыться в малость похотливой, ласковой и довольной улыбке. Франция шагнул вперёд к отступившему англичанину —Quel dommage… Adieu, mon bourgeon toujours capricieux— он аккуратно взялся пальцами за подбородок британца и чуть отвёл от себя его голову. Франция склонил быстро голову и губами припал к шее своего мужа, оставляя лёгкий поцелуй. Отстранившись, он быстро направился прочь, самодовольно улыбаясь. Ему специально не хотелось смотреть на реакцию мужа, ведь он её давным давно знал. Шея Королевства — это одна из самых чувствительных зон его тела. Монарху всегда нравились те дни, когда утром, лёжа в одной кровати, Франция будил его подобными поцелуями. Это казалось ему показателем любви, того трепета и ласки, что не перетекал в похоть сразу, но и не являлся полным отсутствием симпатии. Великобритания сразу же раскраснелся и поджал губы, вся грубость ушла с его лица, оставалось лишь малое недовольство со смущением, которые выражались румянцем на его пухлых щеках. Холодные пальцы потянулись к месту жаркого поцелуя и начали успокаивать взбудораженного англичанина. Британия побоялся, что либо Союз, либо Соединённые Штаты увидят этот весьма неофициальный жест со стороны Франции в его адрес, но казалось, что оба соперника не были в подобном заинтересованы.        Аристократ выдохнул. Он стал быстро успокаивать себя, дыша довольно глубоко и взбудоражено. Они не виделись с французом несколько годиков и этого хватило, чтобы достаточно по друг другу соскучиться — точнее соскучится по тому теплу, возникающему между ними в момент близости. По тому сбитому дыханию и какому-то юношескому волнению. Каждая их встреча проходила как будто впервые: удивительно завёрнутая в красивую обёртку, романтичная и не типичная. Франция специально выбирал всегда довольно необычные места, а если и предпочитал простую прогулку, то устраивал этот вечер необычно: читая стихи, устраивая пикник, принося цветы. Романтика никогда не гасла ранее в их отношениях, страсть уж тем более. Француз всегда был с ним ласков и учтив, когда это блистало выгодой, и Королевство радовался такому. Они часто сидели в гостиной у камина, аристократ в кресле, а француз у его ног что-то говорил о любви и романах Руссо и иногда поднимал робко взгляд, всматривался в голубые нежные глаза, улыбался. Руки его быстро текли выше с коленок и сам он становился смелее в действиях, когда получал в ответ на свою улыбку поглаживания по голове или руку с длинными ногтями на своей щеке. В их отношениях страсть являлась основой всему, романтика — бытом и показателем заинтересованности. И можно было бы сказать, что их отношения — удивительны, специфичны и идеальны, если бы их не настигал реальный быт, требующий что-то большее чем страсть и стихи. Их любовь была какой-то юношеской, детской. Они играли роли и знали об этом, однако они никогда не могли отпустить друг друга. Вредность и властность Британии нервировала свободолюбивого Францию, а пустые мысли и лёгкое отношение к жизни выводили из себя перфекциониста англичанина. Они просто зависели друг от друга. Не обходилось и дня без того, чтобы кто-нибудь из них не задумался бы о том, что делает его муж. Жажда друг друга сильна, вот только этой жаждой они и истребляли себя. Эта любовь убивала их понимание настоящей любви. Они думали, что одного желания достаточно для всего, вот только это оказалось ошибкой. Великобритания потихоньку начинал понимать всю глупость их отношений, всю лёгкость и несерьёзность, но, тем не менее, не мог отпустить француза. Он многое позволял Франции, лишь бы тот от него не ушёл, и в то же время оставался ревнивым собственником, требующим любви только себе. Монарх знал, что ни он первый, ни он последний партнёр Франции. Раньше они с согласия друг друга втягивали других и создавали треугольник, но англичанин постарел, стал падок на любовь и сейчас терпеть не мог, когда республика тянул кого-то лишнего в их постель. Раньше он осуждал тех, с кем Франция ему изменил, о ком не поставил британца в известность, но сейчас он начал понимать… Проблема не в любовниках, а самом неспокойном и любвеобильном французе. Чтобы англичанин не делал в молодости, Франция всегда мог уйти к другим и брать даже то, что мог бы дать и Британия. Франция просто любил быть нужным всем, он не мог насытиться и в этом нет ничьей вины, кроме, конечно, одного человека, подарившего эту травму Франции. Республика сам рассказал аристократу об этом, получил в нужное время поддержку монарха, но тем не менее не боролся со своим желанием любви от каждого. Сколько бы любви Великобритания не давал ему, её никогда не будет хватать, чтобы заглушить тот недостаток от этого виновника. Многие бы наверное сейчас подумали: «Что же может произойти такое, что толкнуло бы человека на измену? Разве травма и боль — оправдание изменщику?!». Нет. Это не оправдание, однако объяснение в принципе французской натуры. Почему он зациклен на всей этой страсти, почему так свободолюбив и не способен насытиться одной любовью. Когда-нибудь вы узнаете, что именно случилось с Францией. Когда-нибудь Британия расскажет о том, что он знает. Но пока, как говорят англичане, вернёмся к нашим баранам.       Аристократ всё же решил вмешаться в разговор, когда заметил, что диалог двух соперников потихоньку идёт на спад. Он плавно оказался под боком США: —СССР, можем ли поговорить один на один?— мягко спросил он, как бы делая вид, что не выдёргивает русского из разговора с Америкой. Союз же посмотрел на него довольно грубо и небрежно. Ему явно не хотелось болтать с тем, кто секунду назад анализировал его на усталость и слабость. Социалист в принципе довольно подозрительно стал относится к этой хитрой маленькой крысе на плече Соединённых Штатов. Бизнесмен кивнул им, давая разрешение на личный разговор: —Мы пока расположимся во дворце— бросил он, уходя со своими людьми. И вот… Союз и Британия остались одни, несмотря на то, что гигант не давал своего разрешения на такой диалог. Игнорируя своего собеседника, он подозвал к себе своих людей, приехавших с ним недавно. До этого они снимали дом и держались, пусть не столь близко, но всё же в поле зрения коммуниста. Монарх их не замечал долгое время, однако теперь у него была возможность увидеть русских журналистов, которых выбрал заранее СССР. Взглянул он, конечно, на них довольно косо, как на какую-нибудь надоедающую муху. В голове мешались мысли как о войне, так и о личных проблемах, которые не давали покоя всю ночь. Королевство не смог поспать сегодня, ведь понимал, что вся эта куча мрачных мыслей куда приятнее побега от неминуемой смерти в сновидениях. Он хотел расставить за ночь всё по полкам, собрать всё в своей голове, что знает, но понимал: фактически он ничего не знает. Точнее знает, но не помнит. Ему так и не удалось сделать всё на сонную голову, готова была только речь и вопросы. Благодаря этому Великобритания мог остаться невозмутимым при любых ответах страшного коммуниста. Все варианты разобраны, ставки сделаны —Не желаете зайти со всеми остальными?— глянул британец на журналистов со стороны русского. Некоторые люди даже начали кивать, несмотря на то, что только подошли, а пару человек и вовсе развернулось ко дворцу. Но СССР поднял руку, останавливая их. —Не люблю спешку— кратко заставил стоять своих людей Союз. Эта малая наглость сбила всё же с толку Великобританию: он думал, что с лёгкостью сможет остаться наедине с неразговорчивым союзником. Британия нахмурился, скривив привередливо губу «Sait que je veux parler seul à seul, mais évite obsessionnellement d'être seul!»— он поймал себя на мысли-"Stop! Why am I thinking in French?! Russian was in my head, because I often had to speak it, but French …»       Он решил оставить эту загадку на сегодняшнюю ночь. Так или иначе, он снова заснёт лишь на час-два, а в остальное время его голова будет забита негативными мыслями. Королевство наклонил голову, словно пытаясь заглянуть под шляпу Советского Союза, пусть всё лицо и так было видно без этих жестов. Ему хотелось подковырнуть скверную маску союзника, взглянуть на будущего врага без всех его строгостей и неприятных манер. Он ухмыльнулся, чувствуя, что русский будет сложной, но интересной головоломкой! Стоит лишь правильно покрутить, повертеть этот кубик Рубика, и картина станет приятной. Все квадратики встанут на свои места, покажут одноцветные, понятные любому стороны. Этого аристократ и пытался добиться. Его самодовольное лицо что-то всё же смогло смутить в грубом русском. Так по крайней мере Великобритания чувствовал! Советский Союз лишь казался холодным, ведь глобальные изменения не отражал такими, какими большими они были. При стрессе он либо бросался в яростный бой, либо замирал с трепетом рассматривая ситуацию, как хищник добычу. Пугал своими размерами, тёмным красным глазом, полным крови, хрустом костей в кистях рук, однако пока не способен был нанести ущерб. По крайней мере на публике.       Монарх пожал плечами, делая вид, что был готов к отказу на беседу вдвоём. Словно этот разговор не важен, и аристократ не готовился к каждому варианту ответа в три часа ночи! Он сунул руку в карман и достал пачку папирос. Положив одну папироску в рот, ухмыльнулся шире. Он не скрывал факт того, что курит, это было бы глупо, ведь не раз уже мелькал в газетах с сигаретами в зубах. Однако что-то было в этом. Рядом ведь стояли не его журналисты! Те, кто не слушался английского правителя полностью, кто внимал лишь речам его будущего врага —Не против, если я закурю?— спросил англичанин, словно отказ имел бы значение. Союз прищурился, ожидая подвоха, однако быстро отвёл взгляд и, скрестив руки на груди, приподнял одну руку, как первоклассник, отставив локоть на локоть —Ничего страшного— замахал тот рукой, склонив голову. У Королевства был особый способ сворачивать сигареты. Он никогда не пользовался каттером. Вместо этого он либо делал на нижнем конце сигары V-образный надрез, либо, размачивая его, расковыривал канадской спичкой, после чего надевал «корсет» — кольцо коричневой гуммированной промокательной бумаги. Выполнив второй вариант, Британия зажёг папироску длинными спичками и бросил коробочку обратно в карман. Он затянулся и выдохнул дым, улетевший знатно вперёд. Монарх даже на минуту забылся, ведь запах табака задурманил так сильно, как не дурманил никогда. На момент англичанин почувствовал, что сигареты, пусть и губят его, но всё же приносят какое-то облегчение в жизнь. Он наконец мог почувствовать спокойствие с этим выдохом. В последнее время жизнь крутилась с бешеной скоростью, а потому не было возможности остановиться и так днём покурить. С веселящим эффектом и приятной ноткой бодрости пришёл кашель. Но это был не английский кашель… Открыв глаза, Великобритания вздрогнул, ведь это задыхался в дыму СССР. Из-за радости Королевство совершенно позабыл о том, что перед ним Советский Союз. Со стороны это смотрелось так, будто довольный английский правитель специально выдохнул дым на союзника по своему желанию! Британец трепетно и молча ждал, пока революционер отмахнётся от всего того, что он выдохнул, иногда кратко поглядывая на испуганных бледных журналистов. Он начал быстро подбирать варианты ответа, которые бы его оправдали, думал, как же так ловко извернуться и не показаться грубияном. Не хотелось признаваться в собственной забывчивости, показывать, насколько сигареты заставляют его забыться и уйти из реальности!        Наконец, дым рассеялся и аристократ столкнулся с удивлённым, ничего непонимающим лицом союзника. Настигла тишина. Настолько длинная, что английскому правителю показалось, будто через минуту он и вовсе станет слышать собственное сердце и течение крови в венах. Пока только он мог расслышать своим музыкальным слухом лишь горение табака в зубах. Чтобы не начать кашлять тоже, Великобритания высунул папиросу изо рта и стал держать в руках. Что-то внутри него начало его торопить, а потому монарх не придумал ничего более удачного, кроме как рассмеяться. Это был натянутый смех, который его не то чтобы не прикрывал, а, наоборот, даже обличал! —Шутка!— первое оправдание пришло в его голову. Он нервно посмеивался для вида и убеждения, но судя по глазам всех присутствующих получалось не очень. Тем не менее некоторые в поддержку тоже легонько посмеивались, пытаясь сделать ситуацию не такой плачевной. Этих же людей локтем ударяли их соседи, которые не поддерживали попытку помочь английскому правителю. Выражение мнения на счёт подобной ситуации оставалось за СССРом. Вернув обычное спокойное выражение лица, он ждал пока аристократ прекратит смеяться. Это продлилось недолго из-за отсутствия поддержки со стороны. На лице монарха, как бы в память глупому смеху, была лишь нервная улыбка. Ничего не было слышно более. В воздухе витало напряжение. Союз молчал, словно осуждая действие союзника, однако в его взгляде не читалось призрение. Русский был на удивление безразличен, будто только что ничего вовсе и не произошло! Великобритания уже успел подумать, что социалист ничего не скажет по этому поводу и оставит всё на британской совести, но вдруг на его лице расползлась странная улыбка. Она была какой-то излишне самодовольной, в глазах читался сарказм и насмешка. С чего вдруг русский правитель тянет лыбу? Монарх это счёл оскорблением и набрал было воздух, чтобы сбить насмешку резким вопросом, но не проронил и слова! Союз его сбил уже своими действиями. Русский указал пальцем на Британца и сказал весьма спокойно, но живо: —Расстрелять!       Аристократ вздрогнул не зная даже от чего: от удивительного равнодушия союзника или от приказа, что он дал! Несмотря на выраженное безразличие СССРа, Великобритания почувствовал, что подобные слова сказаны весьма серьёзно. Либо же так думал его обеспокоенный ум. В его представлении Союз всегда старался убирать своих врагов с пути, а потому мужчина надумал, что коммунист мстит ему как за сотрудничество с США, так и за глупую шутку! Из-за внезапного страха английский правитель даже прямо глядел на журналистов в надежде на то, что именно они объяснят странную фразу своего руководителя. Однако их глаза выражали тоже самое, что и британские: непонимание, страх и волнение. Их лица побледнели, а сами они выглядели весьма сконфуженно. Англичанин решил перестать смотреть на людей революционера, чтобы не смущать их больше. Он решил отыскать правду в глазах большевика, но его глаз, как был полон гордости за себя, иронии, так и остался таким. Указательный палец левой руки так и был направлен на него. Однако, к счастью перепуганного аристократа, улыбка русского расползлась ещё больше и начал прорываться смешок. Социалист наконец-то решился объяснить всё: —Шутка!— кратко пояснил мужчина. Это «объяснение» ещё больше ввело собеседника в ступор, наоборот, не успокоило. Британия был напуган и весьма обеспокоено отнёсся к словам шутника. Прищурился, пытаясь понять говорит ли мужчина правду, не пристрелят ли его, как только он отвернётся. —Что?— недоверчиво и обеспокоено переспросил монарх —Шутка, говорю— повторил с ещё большей радостью СССР. В глазе даже на секунду показалась капля садизма. Собеседник не знал, что и думать… Неужели это такая месть ему за дурацкую «шутку» с сигаретой?! Он всё ещё не доверял коммунисту, а потому продолжал выглядеть удивлённо и сконфуженно. Однако в подтверждение слов Союза люди рядом начали нервно посмеиваться. Не то чтобы они делали это по желанию, скорее из обязанности польстить своему лидеру. Англичанин на них лишь недовольно косился: «Agus níor fhreagair siad mo «joke» mar sin!»— думал он. Аристократ малость посмеялся для приличия, однако не слишком сильно, чтобы показать свой фальшь. Он потушил папироску, решив, что на сегодня табака достаточно. Монарх не представлял, как будет жить в одном городе с этим извергом. Одна только мысль о том, что этот шутник будет в пару километров от него, — пугала Королевство до чёртиков! Англичанин не хотел засыпать и думать, что в городе будут люди СССРа и сам коммунист. Он был и без того шуткой доведён до малого страха, а что тогда будет, если он станет встречаться каждый день с ним? Аристократ не знал, на что способен русский, на что Советский Союз готов пойти, чтобы строить коммунистический мир. Да, англичанин не желал терять лица, он никогда не бежал с криком паники от Союза, сейчас даже специально подошёл, как бы говоря «я не страшусь тебя!». Но он пугался. И социалист это видел. В глазах поблёскивал животный страх, он сразу же чуть отступал назад, прищуривался. Монарх чуть поджимал губы, лицо его краснело или обеднело в зависимости от того, чего в нём было больше: сопротивления или же чистого страха, понимания своей ничтожности. И этот страх тешил душу русского.

***

       Первое их обсуждение прошло довольно хорошо. Не обошлось без столкновений, однако всё пошло дальше плодотворно. Великобритания лишь тихо обиделся на то, что произошло между ним и СССРом до конференции, но тем не менее демонстративно подобное не показывал. Он понимал, что только насмешит Советского Союза и США, ведь Франции не будет, некому будет его жалеть. Вообще, он любил драматизировать на публику, строить из себя обиженную птицу! Это было его любимым занятием и если бы у него были какие-то незначительные проблемы и общество, что его бы беспрерывно слушало, то он бесконечно жаловался бы на «тяготы жизни» и «сложную судьбу». Удивительно, что к настоящим проблемам монарх подходил довольно целомудренно, анализировал, задумывался стоят ли его силы подобного. Кто-то может быть изрядно удивиться, но он оставлял некоторые из своих проблем специально. Аристократ просто понимал: его энергии либо не хватит на решение этого вопроса самостоятельно, либо он потратит себе все нервы, все волосы и ногти, чтобы решить это! Да и в нём присутствовал знакомый всем страх перед «спасением». Самому вытягивать себя он страшился, потому что понимал, что что-то придётся в его образе жизни изменить или даже полностью убрать. Да и другим он не позволял себя по-настоящему вытаскивать. Это уже обосновано тем, что Британия слишком уж привык к своей роли жертвенной птицы, либо одолевшего всё мужчины. Он любил жалость к себе, даже питался ей и требовал её без конца. Аристократ старался выбирать тех людей в своём окружении, что смогли бы его пожалеть, что сказали бы «Великобритания, ты такой бедняга! Давай я помогу или сделаю за тебя?». Он выбирал тех, кто мог бы стать ему родителем и опекуном. Довольно по-детски, не так ли? Он и сам это понимал, но не мог найти другой источник любви и заботы. Так проще добыть ласку и поддержку, а потому смысл что-то менять? Да, Королевство понимал, что бросается к каждому в надежде получить всё то, на что надеялся, но раз уж эти некоторые действительно его жалели и гладили по головке, как ребёнка, так смысл что-то изменять? Тем не менее не отменяем его гордости! Всё сделанное выше исключительно для его эго, для ласки эгоизма и повышения самооценки. Да, он манипулировал и врал, притворялся и лицемерил, однако именно это делало его на время счастливым. Другим не сложно, да и ему приятно! Не так ли?        Великобритания вышел из дворца и вздрогнул. Это было не от холода и не от дождя, пусть и всё это заставило монарха каплю поморщиться в отвращении. Прийти домой мокрым не хотелось, а зонта-то не было! Аристократ встретил Советского Союза на крыльце, под крышей. Он задумчиво смотрел на лужайку перед парадным входом в дворец с цветочной клумбой в форме пятиконечной звезды. Её разбили здесь советские солдаты при подготовке к Потсдамской конференции. В руке его была трубка. Видно, он уже давно так стоял, ведь как только в его поле зрения показался иностранец, он отвлёкся от курения. Великобритания слышал от многих, что СССР был большим любителем покурить, что он не отрывался от табака даже во время разговора (и это действительно было так, даже во время их общения в Цецилиенхофе Союз покуривал). Но теперь социалист, будто докурив, перевёл полностью своё внимание на союзника. Такому интересу Британия не придал значение. У него не было в планах что-то говорить, а потому он лишь тихо встал рядом, наблюдая за дождём, слушал как тарабанят капли по камню, шумит даже земля от подобного. Тихо, в общем, не было. США не было рядом, потому что он первым изъявил желание закончить разговоры, видно вымотался. Надоели ему и бывший колонизатор, и будущий враг. Королевство его понимал и сам даже думал уехать побыстрее после Америки, но возникли кое-какие дела, да и было множество вопросов по содержанию привезённых блюд. В общем, пришлось задержаться во дворце. Но что тут делал СССР? Почему он не уехал? —Похоже мы немного прогадали с погодой— начал обязательный по этикету разговор Королевство. Революционер перевёл взгляд с собеседника вновь на открывшийся вид. Было довольно темно, все жители города сидели дома, спрятавшись от ливня. Холодно. Как же, однако, холодно… Англичанин приобнял себя, потирая плечи. Это напомнило ему о доме, и он поёжился ещё больше, как бы в отвращении. Тем не менее подобное заставило его кое о чём вспомнить. Дело, вопрос, с которым он хотел обратиться к русскому перед конференцией. —Ах, да, СССР, я так и не показал вам…!— Великобритания сразу полез в сумку, разыскивая письмо. Социалист лишь молча наблюдал за его действиями, иногда потягивая трубку, а после вновь возвращался взглядом к союзнику. Видно он, наконец-то, перестал бегать от разговора и был готов принять вопросы вредного буржуа. Британец тоже желал в подобном разобраться, но как только достал конверт, замер.       Зачем? Зачем подобное сейчас выяснять? А что если Союз действительно помогал Британии, а после из-за монарха они поругались? Это ведь оттолкнёт Советского Союза сейчас. Ещё больше создаст между ними пропасть, которая и без того огромна? Они и так стоят на этом маленьком мостике сотрудничества, так смысл всё рушить? Господи, ну почему же он задумался о подобном только сейчас?! —Хотя…— он чувствовал, что сейчас нужно как можно аккуратнее действовать. Всё же интерес его уже был подогрет, европеец теперь не уснёт, пока не узнает, писал ли это Советский Союз. Но и не надо подавать вид всезнающего, нужно лишь кратко спросить, словно это не имеет веса. Придумав кое-что, он открыл письмо и порвал его на две части. Первая часть- это приветствие, какие-то пустые вопросы, которые ничего не смогут показать русскому, а другая- уже более значимые слова, интерес, показательная глава письма. Великобритания протянул первую часть и убрал другую в портфель. Революционер заинтересованно глянул на текст —Не обращайте внимание на английский перевод сверху— подметил полный мужчина —Что это?— задался вопросом коммунист, дочитав маленький фрагмент. Читал он шустро, поэтому быстро разделался с короткими приветствиями и небрежными детскими словами. —Это ваш почерк? —Я настолько безграмотно не пишу, уж извините— усмехнулся едко Союз, вернув листочек —Значит не ваш…— задумчиво убирал аристократ часть письма, нахмурившись —Нет —Очень жаль… —Вы ищете автора? —Да, мы думали встретится, но он куда-то пропал несколько лет назад— врал Королевство, в душе надеясь, что Союз не наврал ему первым. Было бы неловко, если б оба они показались в своей лжи. К его счастью, СССР лишь хмыкнул и продолжил курить, ничего не сказав более по этому поводу, кроме: —Надеюсь, вы его найдёте.       Между ними воцарилось молчание. Общих тем как-то не было, да и Великобритания знал, что его собеседник не любит обязательных разговоров, не приветствует пустых речей о погоде, природе, камушках, да цветочках. Что сказать путного? Все вопросы, касающиеся политики, они должны решить завтра, а потому каких-то сближающих мыслей в головах не присутствовало. Они были разными. Разными по культуре, по взглядам, по образу жизни и принципам. Каждый из них мыслил по разному и подошли бы к любому вопросу с разной точки зрения. Англичанин любил философствовать, он дошёл бы до каких-то фактов умом, а не делом. Русский же был полной противоположностью и предпочитал уму действия, он был из ряда людей, что мыслил практично и материально. Если бы они оба пожелали решить одну и ту же задачку, то Великобритания скорее предположил бы ответ, основываясь на пройденных ранее задачках, а СССР же просто машинально стал бы решать, не задумываясь с подвохом эта задача, стоит ли её решать или же можно что-то сократить, упростить себе путь. В общем, один экономил силы, не добиваясь успеха, другой же тратил так много ресурсов и энергии, что просто выгорал, не способный идти далее. Единственное, в чём они сходились, так это в том, что по итогу бы не угадали решение задачи, будь она куда интереснее чистого расчёта (расчёта физического, счёта, так и расчёта в голове, планирования).       Наконец, выдохнув, капиталист набрался сил и сделал вид, что смирился с походом под дождём. —Уже поздно, нужно идти— заканчивал их «общение» британец —У вас зонт-то хоть есть?— спросил, как бы зная ответ русский, чем заставил собеседника внутренне негодовать «Ты хочешь, чтобы я просил у тебя зонт? Обойдёшься!»— мыслил он, ворчливо, но внешне лишь искривлённые губы показали его пыхтение —Может и есть?— попытался засомневать в своих словах революционера он. Коммунист же ухмыльнулся и пожал плечами. Он перевёл довольный взгляд на лужайку, как бы отстав от собеседника с расспросами. Но европеец не пошёл. Аристократ продолжал стоять и ждать чего-то от неприятеля, но тот лишь курил, наблюдая за погодой. Словно революционеру не нужно домой: он уже дома, а потому это монарх, как гость, обязан уходить! Англичанин не выдержал всё же задался вопросом: —А вы почему не уходите? —Я просто не тороплюсь— пожал плечами вновь он —И давно вы так стоите?— прищурился недовольно Королевство —Вы меня выгоняете?— усмехнулся Союз —Ни чуть нет! Я не имею на это право!— отмахнулся монарх, закатив глаза. Он только сейчас заметил, что усталость Советского Союза всё ещё была с ним и её отчаянно скрывала назойливая, задающая провокационные вопросы личность шутника, какая и придумала ответ на «шутку» Великобритании сегодня. —Может и не имеете, но наверняка хотите? —Какой смысл мне прогонять вас даже не с моего дворца? —Чтобы не показать, что у вас нет зонта— ухмылялся он. —Господи…— выдохнул тяжко капиталист и прошагал недовольно в противоположную сторону от собеседника, вдоль каменных арок крыльца. Союз же рассмеялся. Он был довольно сдержан, хихикал недолго, да и не полным голосом, но всё же его союзник уловил музыкальным слухом, каким же низким, мужицким, но в то же время добродушным был его смех. Монарх думал уже наплевать на всё, быстро попрощаться и уйти, несмотря на дождь и слякоть, однако его эстетичная натура протестовала. Он оделся так красиво, специально продумал свой образ и, вдруг, внезапно придёт в один из немецких домов, как бездомная мокрая псина? Ну уж нет! Внутренний денди негодовал, а подросток, что раньше одевался всегда с иголочки, всегда с какой-то целью, с желанием что-то рассказать смотрящим своим видом, и вовсе топал привередливо ногой, проклиная его уже только за то, что он не придумал надеть сегодня какую-нибудь шляпку или положить в карман хотя бы черепашку. В общем, он не готов был к таким потерям. —Нет, правда, я не фетишист. Я не получаю удовольствия, наблюдая за бегающими под дождём людьми!— объяснялся СССР— Я понял, что вы стоите тут не просто так. Вы не такой человек, который стал бы задерживаться с таким как я просто так. —На что вы намекаете?— обернулся он, скрестив недовольно руки на груди. Вопрос этот был задан с особой строгостью, а потому сбил весёлый настрой русского. Улыбка малость спала, вернулась суровая заинтересованность, намекающая на внутреннее подозрение, недоверие. —Не понимаю вашего вопроса —Кто, по вашему, «такой я» и «такой как вы»?— русский хмыкнул —Вы хотите, чтобы я сказал, что мы с вами разные? —Нет. Вы просто поставили так, словно кто-то из нас действительно «не такой» и, как мне кажется, вы имеете в виду меня. —То есть вы приняли подобное на свой счёт? —Да —Что ж, тогда объясню: говоря, «такой вы», я имел в виду ваши увлечения, манеры и привычки в общении, которые мне не близки. Однако я не говорил, что ваша манера общения, какие-то собственные привычные вам темы для разговора — неправильные. Они мне просто не близки, вот и всё. —Неужели?— вкинул с малым призрением бровь он. Видимо ему хотелось с кем-то поспорить или подраматизировать из-за собственной неспособности пойти под дождь —Да. Не обижайтесь так, Великобритания —Я ничуть не обижен!— всплеснул артистично руками европеец, нахмурив брови —Как знаете— закатил глаза он, тяжко выдохнув. Советский Союз последний раз затянулся, а после очистил свою трубку от табака. Делать было нечего. Скука разъедала его, да и возможности заняться тем, что он запланировал, социалист не мог — присутствие союзника мешало. Ему не хотелось привлекать внимание, пусть он и понимал, что уже заинтересовал Британию своим ожиданием здесь. СССРу нужен дворец без людей: он не желал лишних свидетелей своих действий. Конечно, он мог бы изначально ждать в какой-нибудь из комнат, но тогда бы туда заглянули обычные люди, следящие за порядком в Цецилиенхофе. А здесь, на крыльце, он изначально думал оправдаться ожиданием машины, даже упомянул подобное перед США, но сейчас уже поздно врать перед аристократом. Машина бы приехала быстро, да и Советский Союз, как он сам и говорил, сразу догадался, что капиталист так быстро не уйдёт, а значит догадается об его лжи или расспросит о выдуманной машине так, что придётся объяснять своё ожидание.       Социалист взял уже свой портфель и начал там копаться, что-то подыскивая: —Я понял, что у вас нет зонта, не только из-за подобного. Я просто не увидел его в вашем портфеле, пока вы там искали ту бумажку. —Так, значит, вы смотрели, что там, у меня в сумке, лежит? — строго осадил Королевство, Союз молча закусил язык. Зря он сказал о подобном. Личное пространство весьма ценится у европейцев, они не русские, которые любят подглядывать за тем, что делает ближний. Они открыты снаружи — закрыты внутри, русские же, по мнению коммуниста, твёрдые снаружи — мягкие внутри. Поэтому Советский Союз не любил обязательных разговоров, принятых в культуре таких, как Великобритания. Это лишь обязательство, которое они выполняют не из интереса или желания стать ближе, а потому что молчать нельзя. Из-за подобного у революционера возникало мнение, что буржуи, европейцы фальшивы, лицемерны, а британец же не мог понять, что такого в этих пустых речах, раз Союз на них не реагирует. —Вот— нашёл наконец он в сумке то, что искал, и протянул английскому правителю —Ваш зонт? —Завтра мы всё равно увидимся. Уверен, больше дождя не будет, но если всё же у вас не появится своего зонта — можете брать мой временами —А как же вы? Пойдёте под ливень?— сказал, подходя ближе, европеец скорее из обязательств, чем из-за реального беспокойства или интереса —Я не боюсь дождя— пожал плечами революционер, однако подобная фраза разозлила привередливого собеседника ещё больше. Похоже он перевёл это для себя, как «Я не боюсь дождя, в отличии от такого труса, как ты». Своего гнева эстет не показал, но его можно было разгадать по выражению лица, а также потому, как резко он выдернул из огромных советских рук зонт. Королевство раскрыл поданное, рассматривая. Это оказался непримечательный чёрный зонтик, который, похоже, редко использовали. По крайней мере создавалось такое впечатление, что им не пользовались. Он, казалось, недавно купленный для этой поездки на немецкие территории. Бросив прощальный взгляд снизу (из-за их большой разницы в росте), Великобритания шагнул под дождь, уже не боясь промокнуть. После подобного он опустил глаза на одну из каменистых тропинок, ведущих по двум сторонам вдоль лужайки, и хмыкнул в задумчивости. —Благодарю вас! Увидимся завтра!— бросил он, махнув небрежно рукой. Монарх направился по правой стороне, стараясь идти аккуратно, чтобы не поскользнуться на мокрых камнях, однако не пренебрегал скоростью. Ему хотелось поскорее уйти от этого грубого гиганта, найти укромное местечко, которое бы позволило ему расслабиться, наконец выдохнуть за день и спокойно насладится дождём не на улице, а со стороны, укрывшись тёплым одеялом. Советский Союз тихо наблюдал за тем, как союзник быстро шагает вокруг лужайки, а после исчезает за поворотом на одной из улиц. Осмотревшись вокруг себя и убедившись, что его более никто не застанет здесь, революционер зашёл обратно во дворец.       Он прислушался. Да, медведь наступил коммунисту ещё с детства на ухо, но война научила его внимательно относится даже к мелким и ненавязчивым звукам. Кто знает, с какой стороны к нему пойдёт кто-нибудь из людей США или того же аристократа? Безусловно, Союз знал, что все люди распределены по домам, находящиеся в разных сторонах города, но всё же его внутренняя тревога заставляла подозрительно относится даже к малым скрипам. Наконец, несмело и аккуратно он дошёл до нужной двери. СССР знал этот дворец, как все свои пять пальцев, а потому найти знакомую до боли комнату оказалось проще всего. Да…он однозначно помнил здесь всё. Эти ранее счастливые моменты вновь ударили в самое сердце, заставляя торопиться быстрее взять необходимое и уйти от этого архива воспоминаний. Он вспомнил каждое лицо, каждый запах, вспомнил, как с теплом относился к этому дворцу. Социалист поморщился. Он должен это отпустить, забыть подобную ересь и наконец-то идти дальше. Всю жизнь СССР смеялся вместе со своим другом над подобными: над теми, кто с головой уходил в прошлое, в «то замечательное время», которое знал только помнивший об этом человек. Но теперь не до смеха. Сейчас Советский Союз понимал, каково это, когда даже от одной вазочки в коридоре в голове скачут все дни пребывания здесь, как сразу даже появляется тот запах. Запах того счастливого прошлого. Прошлого, что так легко протекло сквозь пальцы, как будто его и не было. Это даже не детство, это было его юношество, которое дало множество страданий, не испытываемых ранее, но и радости, не приходившие в его жизнь никогда более и ранее.       Дверь оказалась запертой, однако русский оказался готов к такому раскладу дел. Он достал отмычку из своей сумки и начал ковыряться в замке. Революционные годы и старший брат анархист научили его проникать туда, куда не стоило, даже если это под запретом. Благодаря своей опытности он возился недолго и легко проникнул в знакомое помещение за пару минут. Комната представляла из себя огромную кровать по центру у стены напротив двери, окно на правой стенке с письменным столом у него, а также каким-то старым и измученным хозяином и временем шкаф у левой стенки. Это одно из самых необустроенных мест во всём дворце. Не то чтобы про этот уголок забыли или не представлялось возможным сделать местечко разнообразней. Хозяин дворца специально пожелал сделать именно такую грубую и некрасивую комнату, которая бы не подходила под стандарты моды и красоты или даже под банальное обустройство других комнат. Наконец, коммунист остался один на один с помещением и своими мыслями. Стараясь не концентрироваться на втором, он быстро подошёл к столу и достал уже ключ, а не отмычку или заколку. Открыв всевозможные ящики в столе, славянин достал от туда все бумаги и личные вещи. Среди прочих, не столь заметных для чужого глаза, банальных вещей была одна интересная вещица — это шкатулка, сделанная из камня, словно на заказ. В шкатулочке находились различные украшения: кольца, бусы, какие-то даже военные ордена, которые появились при Германской Империи. Медальон. Его-то СССР и взял в первую очередь. Открыв крышечку он увидел маленький нарисованный глаз. Это был золотой, блестящий глазик, в котором показывалась жизнь. Обладатель подобных глаз когда-то пребывал юным, пылким и искренним. Да, под его глазами темнели синяки из-за недосыпа, однако это никак не мешало наслаждаться красотой глаза. Русский посмотрел на украшение с долей печали, а после же побыстрее прибрал себе во внутренний карман. Осмотрев всё, что только можно в столе, он бросил бумаги в портфель, а после прибрал всё, что достал. Все эти украшения ему были ни к чему, от них его даже малость воротило. Советский правитель выдохнул: —Револьвера нет… Это действительно твой— вслух проговорил он, как бы подытожив результаты поиска.

***

      Наконец, Королевство смог остаться один. Ему стало намного теплее благодаря времени, пока он переодевался, думал, как лучше положить вещи. Он смог теперь спокойно попить кофе за столиком, разглядывая интерьер. Всё было выполнено в розовых тонах, вилла довольно уютна, не старомодна и приятна. Никаких вопросов или негодования по поводу цвета у монарха не было, потому что он не считал розовый цвет каким-то женским. У Королевства в его дворце, в гардеробе, находилось даже несколько розовых вещей, которые он в юношестве носил с гордостью и любил их до смерти. В это число входили: розовые перья, розовые брюки, розовые засушенные цветы, розовые шляпки, а также несколько розовых халатов и тапочек. В последнее время он одевался строго, а потому не использовал подобное для показа своего эстетизма. Если честно, то он и вовсе в последнее стал довольно консервативен в одежде и больше любил в ней удобство, чем красоту или смысл. Тем не менее иногда он одевался с таким размахом, что удивлял мировое сообщество не на шутку. Даже Франция, который знал об его эстетизме, иногда удивлялся ярким цветам, таким нестандартным сочетаниям и весьма вызывающему виду. Англичанин не боялся использовать всё из возможных материалов образа, иногда забегая даже в весьма странную сторону. Один раз он даже прицепил к пиджаку большого мёртвого паука, чтобы показать, что сегодня он не в настроении и разговор с ним не пойдёт дальше ругани. Но это всё так давно располагалось по времени, когда аристократ был ещё, по своему мнению, молод, а сейчас же его раздражала повреждённость виллы. Весь город ему, в общем, не нравился: на улицах была разруха, пахло канализацией, несмотря на малую реконструкцию. Тонкая британская натура не могла терпеть подобного, но всё же приходилось оставаться на время конференции. Также, возвращаясь к вопросу виллы, стены здесь оказались местами треснутыми, вся мебель довольно хрупкой, а временами европеец боялся, что на него рухнет какая-нибудь люстра, из-за некоторых кусочков, спадающих с потолка. В общем, он чувствовал себя сегодня не в безопасности и думал обратиться завтра к своим людям, а также попросить у кого-нибудь из союзников уже своих людей, в качестве помощи. Ему не хотелось делать всё в «одиночку».       Закончив пить кофе, он отложил грязную чашку в сторону и поднялся со стула. Всё же после тяжёлого дня хотелось спокойно прилечь на что-нибудь мягкое, выдохнуть и начать одинокое расслабление. Великобритания понимал, что поспать у него вряд ли выйдет, но всё же дать отдохнуть телу, полежать на мягкой поверхности, уткнуться в подушку хотелось до жути. Монарх медленно и аккуратно потянулся, чтобы не дай бог не хрустнуть больно спиной. Тело его плавно изогнулось в позе, на лице расплылась довольная улыбка. Иногда он любил своё пухлое тело! Оно было нежным, мягким, никаких острых углов не располагалось, помимо, конечно, локтей, что несмотря на большие руки так и убили бы любого, кого бы аристократ пожелал толкнуть. Также его устраивали его длинные чуть пухлые пальчики, которые с лёгкостью играли на пианино и сыграли бы на какой-нибудь гитаре, умел бы монарх на ней играть. Также острым фрагментом его тела, который он намеренно оставил, являлись ногти. Длинные и острые, однако весьма плотные, чтобы играть спокойно на скрипке. В общем, иногда он приходил к мнению, что его тело идеально. Оно ласково и красиво, изысканно, способно изгибаться в прекрасных позициях, пусть и не так ловко, как в молодости, но всё же хоть как-то весьма привлекательно. Да, Франция ни раз говорил ему сбросить вес, говорил, что, когда Британия потолстел, он стал вреднее и противнее. Но всё же европеец понимал, что Республика не прав. Он стал «вреднее и противнее» только из-за того, что перестал держать роль наивного влюблённого мальчика. Раньше он делал весьма наивный и никчёмный вид, отдавая ответственность за всё партнёру, однако француз изрядно стал злоупотреблять своей властью. Почувствовав подобное, англичанин вернулся к своей настоящей личности: контролирующей, дисциплинированной, требовательной. Именно тогда это и не понравилось Франции. Тем не менее аристократ понимал, что его муж бесконечно будет с ним, ведь видел его привязанность. Сколько бы девушек Республика ни соблазнял, сколько бы ни приставал к парням, француз всегда вернётся к британским пухлым и нежным ногам. Иначе Великобритания заставит его вернутся.       Закончив потягушки, он лениво зевнул. «Time to sleep» — лениво заключил в голове он, подойдя к кровати. Развернувшись, англичанин сел на край, а после и вовсе разлёгся. Подушка оказалась очень комфортной и мягкой, её даже не нужно взбивать. Всё прекрасно, однако мешало только одно — холод. Одеяло лежало в стороне и британец как-то подзабыл его захватить с собой со стола. Там же лежали и полотенца, прочие вещи для личной гигиены, а также разные карточки, которые можно было повесить на внешней стороне двери и показать, что его не стоит сейчас беспокоить. В общем, как в каких-нибудь отелях. Конечно, всё это понятно, но всё же зачем откладывать в подобную кучку одеяло? Британия не знал, но всё же факт оставался на лицо — нужно взять со стола одеяло. Ему излишне не хотелось менять свою позу, однако терпеть подобный холод, как подсказывал опыт и собственные проблемы с сердцем, невозможно! Королевство ненавидел мороз, его подобное тревожило и заставляло волноваться. Тяжко выдохнув, он всё же приподнялся на руках и сел прямо на середине кровати. Тогда-то всё пошло не так. Спокойствие ничего не подозревающего правителя было нарушено.        Из-за большой концентрации веса в одной точке кровать пусть и держалась пару секунд, но вскоре не выдержала. Одна и ножек кровати сломалась! Она буквально отлетела и заставила всю кровать покосится на один из углов, где и закончило своё пребывание ножка. Аристократ рухнул с грохотом и матом с уже нагретого местечка. Все проклятья пробежали у него в голове за эти пару секунд. В итоге он очутился на полу, лёжа на боку. Приподнявшись на руках с огромной тяжестью и злобой, Великобритания посмотрел на поломанную кровать, чувствуя, как холод пробирается уже дальше с ног до позвоночника. Глаза его заблестели от негодования и гнева: —Damn town! Are you kidding me?!