Казанский феномен

Эстель стояла у окна палаты, глядя на закат ранней весны. Небольшой городок, раскинувшийся за больничным двором, казался таким уютным и спокойным в это время суток. Но внутри у нее было немного неспокойно. Сердце учащенно стучало, предвкушая встречу с Данилой. Как же быстро летит время! Казалось бы, только вчера они сидели в этой самой палате, рисовали на гипсе, и время текло медленно, размеренно. А теперь, когда она вновь оказалась здесь, ей хотелось, чтобы все вернулось назад. Всю неделю она захаживала к нему каждый день, находя время между учебой и домашними делами, и стоило бы уже привыкнуть в приятной тяжести в грудной клетке, но не тут-то было. Для ее отца это выглядело так, словно Эстель стала еще прилежнее. Он даже с гордостью говорил соседям, что дочь, как самая трепетная девочка в мире, каждый день навещает маму в больнице. В его глазах она теперь была ещё большим образцом заботы и уважения. На самом же деле к матери она заходила ненадолго, дай боже написать минут десять, чтобы, убедившись, что все в порядке, поспешить к другой палате. Мама замечала её странное поведение, но вопросов не задавала — лишь задумчиво смотрела вслед, когда Эстель вновь исчезала за дверью. Она глубоко вдохнула и постучала. Открыв дверь, перед ней предстал Данила: такой же, как и всегда, он лежал на койке, встречая её теплой улыбкой. Он выглядел уже намного лучше: цвет лица стал здоровее, глаза блестели. — Привет, — улыбнулся он, — Ни дня не пропускаешь. Девушка лишь закатила глаза в ответ на последнюю реплику. — Привет, — ответила она, заходя и ставя на тумбочку небольшой пакет с печеньем и небольшой банкой компота домашнего приготовления. — Я принесла тебе кое-что. Данила с интересом разглядывал ее подношения. — Ого, какой размах! — воскликнул он, открывая банку. — Пахнет обалденно. — Это мой фирменный компот из яблок и корицы, — гордо заявила она. Он отпил большой глоток и закрыл глаза от удовольствия. — Вкусно! — похвалил он. — Ты просто кулинарный гений. — Не преувеличивай, — смутилась она. — Просто люблю готовить. Эстель в этот момент вспомнила свои первые кулинарные эксперименты. Сгоревший пирог, недоваренные макароны, пересоленный суп. И, конечно же, злосчастное печенье в честь Дня святого Валентина. Она тогда чуть не расплакалась, думая, что у нее ничего не получится. Но, к счастью, со временем всё исправилось. Они болтали обо всем на свете: о погоде, о последних новостях, о каких-то мелочах. Эстель вскользь упомянула о предстоящем дожде, а Данила, подхватив тему, начал жаловаться, как сложно передвигаться на костылях в сырую погоду, вспоминая свои редкие прогулки в больничном дворе. Это плавно переросло в обсуждение новостей: Данила взахлеб рассказывал, как какой-то местный депутат попал в нелепую аварию, а Эстель пыталась удержаться от смеха, видя, как серьезно он жестикулирует руками, оживляя рассказ. — Ты прям новостной ведущий, — поддразнила она. — Эй, это важно! Люди должны знать правду, — усмехнулся он, изображая строгий взгляд. Вскоре разговор зашел о его друзьях. Она заметила, что Костя, тот самый парниша, с которым она столкнулась в коридоре, стал появляться в палате друга чуть ли не чаще, чем дома. Они даже пару раз проводили время втроем: Эстель, Костя и Данила. Костя оказался веселым парнем, правда, излишне болтливым. Девушка с теплотой вспомнила недавнюю ситуацию, где тот сыпал байками о других приятелях Данилы, явно наслаждаясь вниманием. — Этот твой Гоша, кажется, переборщил с идеей обогатиться, — говорил Костя, захлебываясь от смеха. — Представляешь, он пытался продать телевизор, который даже не включается! — Заткнись, Кость, — пробурчал Данила, ткнув его в бок. — Эстель не обязательно знать все подробности. Эстель только улыбалась, наблюдая за их перепалками. Ей нравилась эта легкость, атмосфера доверия и дружбы. Но она не могла не заметить, что большинство «приятелей», о которых рассказывал Костя, даже не навестили Данилу за это время. — Они такие уроды, если честно, — проговорил Костя в какой-то момент, — Даня за них горой стоял, а они даже не удосужились явится… Ни цветочка не принесли! — он наигранно заскулил, театрально кладя тыльную сторону ладони на лоб.  — Я же не умер, придурок, — воскликнул он, добавляя уже с легкой усмешкой: — Мне и тебя, идиота, хватает. Но Эстель почувствовала нотки грусти в его голосе. Когда Костя оставил их одних, Данила рассказывал смешные истории из школы. Например, вспомнил, как они с Костей однажды устроили «войну мела» на уроке химии и были выдворены за дверь. Эстель смеялась до слёз, представив себе учительницу с растерянным лицом и облако белой пыли в классе. Но с каждой шуткой и смехом казалось, что за этим кроется что-то большее. Как будто, погружаясь в прошлое, Данила пытался отвлечься от чего-то, что беспокоило его здесь и сейчас. Эстель заметила, как он иногда задумывается, когда думает, что она не смотрит. В такие моменты ей хотелось сказать что-то ободряющее, но она не находила подходящих слов. Да и не знала, стоит ли вообще… Имеет ли она право на это? — Кстати, — начал он, вырывая девушку из «транса», — меня на днях должны выписать. Эстель вскинула брови. — Правда? — обрадовалась она. — Это замечательные новости! А точно все в порядке? — Врачи говорят, что да. Меня бы раньше отпустили, если бы не это ебаное сотрясение. Гипс снимут через недели две. Три, может. Но зато ходить уже можно будет. — Отлично! — воскликнула она. — Я так рада за тебя. Она улыбнулась, но где-то глубоко внутри почувствовала легкое беспокойство. Сможет ли их связь остаться такой же, когда Данила покинет больницу? Этот уютный ритм их встреч — ежедневные беседы, смех, компоты да печенье — был таким хрупким. Ей хотелось верить, что всё только начинается. Эстель задумчиво уставилась в одну точку, перебирая воспоминания. Она вспомнила один из тех дней, когда в палате у Данилы обнаружилась ещё и его мама. Женщина средних лет, с лёгкими морщинками на лице и ласковым взглядом. Она сидела на краешке кровати и, похоже, только что закончила отчитывать его за что-то. Увидев Эстель, она смягчилась и поднялась, чтобы уступить ей место. — Берегу тебя тут всем сердцем, сынок, а ты как всегда… — она покачала головой, но голос её звучал тепло. Потом обернулась к Эстель и мягко улыбнулась: — Ты молодец, что его поддерживаешь. Эстель смутилась, только кивнув в ответ. Когда женщина собиралась уходить, она похлопала её по плечу, добавив на прощание с едва заметным хихиканьем: — Удачи вам, ребята. Эстель так и не поняла, что именно она имела в виду. Но это короткое знакомство оставило после себя приятное впечатление. Казалось, мама Данилы приняла её как нечто естественное в жизни сына. Застыв на месте с этим воспоминанием, она не сразу заметила, что Данила изучает её с прищуром. — Ты чего зависла? Всё нормально? — спросил он, чуть подавшись вперёд. Она резко очнулась и поспешно отмахнулась: — Да-да, всё хорошо. Просто задумалась. Но внутри её охватила лёгкая растерянность. Все эти мелочи, моменты и слова — они так быстро стали для неё чем-то большим, чем просто будни. Ей захотелось уйти, немного прийти в себя. Но сказать это напрямую? Нет, она так не могла. Точно не сейчас. Она украдкой взглянула на окно. На улице уже стемнело. — Пожалуй, мне пора, — тихо проговорила она, стараясь звучать непринуждённо. — Да и отец уже должен скоро вернуться домой. Данила долго не отвечал, словно всматриваясь в её лицо, будто искал что-то. Но потом кивнул, очевидно решая не возражать: — Конечно. А то реально темно, как в жопе нег… — он мысленно стукнул себя по голове, вспоминая, что барышня-то из приличной семьи и, вероятнее всего, только у виска пальцем покрутит на такое.

Упс.

Эстель поднялась со стула, витая в облаках. Не заметила — вот чудо.  Девушка потянулась за пальто, что висело на спинке, и перекинула сумку через плечо. Прежде чем уйти, она посмотрела на Данилу, пытаясь удержать лёгкую улыбку. В мягком свете лампы его лицо казалось особенно приятным, каким-то по-домашнему уютным. Он заметил её взгляд и прищурился, как-то хитро наклонив голову вбок. — М? — вопросительно хмыкнул он с лёгкой усмешкой. Она быстро опомнилась, притворно откашлялась и поправила ремень сумки. — Ничего такого. До завтра, — ответила она, делая шаг к двери. — Давай, — кивнул он, а потом, уже в спину, с намёком добавил: — Печенье, кстати, было таким же незабываемым, как и в прошлый раз. Удивительный был праздник… Эстель остановилась на мгновение, обернувшись с прищуром. — Да иди ты, — бросила она, нарочито раздражённо, но её губы дрогнули в улыбке. Закрыв за собой дверь, она услышала его тихий смешок и невольно улыбнулась шире. Шаги эхом отозвались в пустом коридоре, и она, прижимая пальто к груди, направилась к выходу, чувствуя что-то хорошее на душе — хоть и не зная, что с ним делать. Мартовская слякоть хлюпала под ногами, разбрасывая грязные брызги на серые от времени ботинки. Мелкий дождь, как будто забывший, что уже весна, тонкими иголками оседал на волосах и воротнике её пальто. На улице было холодно, но воздух пах как-то по-особенному: сыростью и свежестью, которая бывает только в начале марта, когда снег тает, а земля ещё не успела прогреться. Эстель торопилась домой, стараясь избегать крупных луж. Голова была забита событиями прошедшего дня. Теплота от их с Данилой разговора всё ещё сохранялась внутри, но в ней всё чаще стали появляться нотки тревоги. Её шаги эхом отдавались в подъезде, и в полумраке лестничной площадки глаза непроизвольно искали светлый прямоугольник двери её квартиры. Вот он, родной третий этаж. Поднявшись, Эстель на мгновение задержалась у двери, перевела дух, а затем привычным движением вставила ключ в замочную скважину. — Пап, я дома, — громко позвала она, снимая обувь в коридоре. Ответа не было. В квартире стояла тишина, нарушаемая только капельками воды, стекающими с её пальто на пол. Эстель повесила его на крючок, на секунду замерев. Она хорошо знала эту тишину: папа снова задержался на работе или уехал куда-то по делам. Она прошла в кабинет, по привычке стукнув костяшками пальцев в дверь, хотя знала, что за ней никого. Никогда. Она толкнула её и взглянула внутрь: стол в идеальном порядке, бумаги аккуратно сложены. Пустота. Вздохнув, девушка прикрыла дверь и вернулась в коридор. Сколько она себя помнила, отец всегда был занят чем-то, что казалось ей важным, но таким далеким от их жизни. Встречи, командировки, звонки по вечерам — он никогда не рассказывал, чем именно занимается. Говорил только, что это связано с «бумагами». Эстель не спрашивала — она привыкла к его отсутствию. Только вот привычка не делала это легче. Эстель включила воду и сунула ладони под струю чуть ли не кипятка. Горячая вода обжигала ледяные пальцы, но она не убирала руки. Она смотрела, как вода обтекает её кожу, уносит капли грязи, оставшиеся от улицы, и почему-то это зрелище её завораживало. Мысли разлетелись. Сначала Данила, потом отец, а потом… тишина. Как в пустой квартире, так и в её голове. Она подняла глаза к зеркалу над раковиной. Бледное лицо с чуть покрасневшим носом, рассыпавшиеся по плечам пряди волос. Вид у неё был уставший, но взгляд, вопреки всему, светился чем-то живым. Она глубоко вдохнула и выдохнула, как будто пыталась сбросить с себя наваждение. — Всё нормально, — тихо сказала она своему отражению, но даже сама себе не поверила. Когда Эстель вошла в свою комнату, в воздухе повисло ощущение покоя. Здесь всё было по-своему уютно: яркий ковёр, стопка книг на столе, мягкий плед, небрежно сброшенный на кровать. Девушка подошла к кровати и, не снимая остатков дневной усталости, рухнула на неё, уставившись в потолок. Где-то в сознании она понимала, что пора бы заняться делами, но ей не хотелось двигаться. Потолок, белый и равнодушный, словно гипнотизировал её. Но внезапно что-то пришло в голову. Она приподнялась на локтях и бросила взгляд на стол, где лежали канцелярия и какие-то личные вещи. Что-то словно толкнуло её. Она поднялась, пересела за стол, откинула волосы назад и уставилась на нож, что расположился рядом с пеналом. Тот самый нож, на котором виднелась буква «К». — Я так и не спросила твою фамилию… — прошептала она, проводя пальцем по шершавой поверхности. Барышня сидела у себя в комнате, глядя на свет настолько лампы. Её мысли были далеко отсюда. Словно она осталась больничном коридоре, где стены пахли стерильностью и сыростью. Она невольно погрузилась в воспоминания, прокручивая в голове каждую встречу с Данилой. Все эти разговоры, смешки, тепло его взгляда… Эстель сидела на краю кровати Данилы, изредка украдкой поглядывая на него. Они как обычно болтали обо всем: о докучающей погоде, о последних новостях, о том, как ему уже порядком надоели больничные каши. Но в какой-то момент она замолчала, решаясь. — Даня… — начала она тихо, не глядя на него. — Как ты помнишь, я… нашла твой нож. Её голос дрогнул. Она полезла в сумку, достала небольшую вещицу и протянула её парню. — Я не знала, когда лучше вернуть его, но… подумала, что дальше оттягивать просто бессмысленно. Парень сначала молчал, разглядывая нож в её руках, а потом ухмыльнулся в привычной манере. — Честно говоря, я уже и забыл о нём, — соврал он, откинувшись на подушку. — Оставь себе. Он всё равно покруче твоего игрушечного ножика. Эстель удивленно вскинула брови. — Что? — Ну правда. Пусть будет моим подарком тебе. За то, что… ну, возишься тут со мной, пока я с гипсом валяюсь. Она на миг потеряла дар речи, не зная, что ответить. Данила на это усмехнулся, но потом посерьезнел: — Только не вздумай его использовать, если не умеешь. Холодное оружие — это не игрушка. Она хотела что-то возразить, но он внезапно игриво добавил: — Вот выйду отсюда, покажу, как с таким обращаться. Будешь моей первой ученицей. Эстель вспыхнула, словно утренний рассвет — её щеки налились густым румянцем. Тонкие пальцы дрожали, но продолжали крепко сжимать холодную рукоять ножа. Металл неприятно давил на ладонь, но она лишь сильнее прижала его к груди, словно это могло скрыть её смятение. Она боялась, что взгляд выдаст всё: и растерянность, и уязвимость, и то едва уловимое чувство, которое пугало сильнее, чем острие клинка. Воспоминание сменилось реальностью. Эстель сидела, нелепо улыбаясь самой себе. Эти моменты были такими теплыми, почти невесомыми, но в то же время оставляли внутри странную тяжесть. Её взгляд упал на ящик в прикроватной тумбе. В какой-то порывистости она открыла его и достала оттуда валентинку. Ту самую, которая по случайности досталась Даниле. Сознание пронзило новое воспоминание. Они всё ещё сидели в той же палате. Данила, разглядывая нож в руках оппонентки, вдруг отвлекся и бросил на неё хитрый взгляд. — Кстати, раз уж ты заговорила о возвратах, разве я не должен вернуть тебе кое-что? Эстель посмотрела на него с недоумением. — О чем ты? Он наклонил голову, прищурившись. — А то ты не знаешь? Она застыла, будто статуя, не осмеливаясь поднять глаза. Её плечи напряглись, а дыхание замедлилось, почти растворяясь в тишине. Данила, заметив её замешательство, решил не тянуть. — В том пакете были две штуки, — начал он, задумчиво почесав подбородок. — Скажем так, мне их видеть не надо было. А одну из них — особенно, — он усмехнулся. Он хотел добавить что-то ещё, но, заметив, как смутилась Эстель, решил сбавить обороты. — Короче, обе валентинки можешь забрать. Попрошу маму принести — она на днях тут будет. А то твои родители даже не знают, какая у них заботливая дочь. Уже почти месяц прошёл, между прочим. Эстель молчала, пытаясь справиться с волной неловкости, но потом неожиданно для себя заговорила: — Одну. Данила выгнул бровь. — Что? Она подняла взгляд, стараясь говорить настолько уверенно, насколько выходило: — Нужно вернуть только одну открытку. Он внимательно посмотрел на неё, а потом усмехнулся. — Значит, вторая в надёжных руках? Эстель замялась, но всё же кивнула. — В правильных, — пробормотала она. Внутри всё горело. Её сердце едва не вылетело из груди, но вместе с тем на душе стало тепло. Эти слова дались слишком трудно, но она не пожалела, что сказала их. Вдруг пришло осознание: их отношения изменились, стали глубже. Это настораживало, но не могло не радовать. Эстель улыбнулась своим мыслям. Её взгляд снова упал на валентинку, и она подумала, что, может, пора наконец отдать её родителям. Она аккуратно положила её обратно в ящик. «Может, эта маленькая вещица немного смягчит сердце матери», — подумалось ей. Её настроение чуть улучшилось. Почувствовав прилив сил, она встала, взяла пижаму и направилась в душ, оставляя за собой весь сумбур сегодняшнего дня.