Казанский феномен

Данила сидел на своей больничной койке, разложив перед собой нехитрый ужин: кусок хлеба, пара котлет, нарезанный огурец и яблоко. Всё это принесла мама, которая, как обычно, успела лишь мельком поцеловать сына в лоб и исчезнуть, сославшись на дела и необходимость «бежать домой, пока всё не встало вверх дном». Он привык к её суете и понимал, что это такой способ заботы, но всё равно внутри теплилась лёгкая горечь — ведь это всё, что она могла дать, и близки они никогда не были. Парень откусил яблоко и посмотрел в окно. Снаружи колыхалась ветка старого дерева, пронзённого зимним ветром. Казалось, мир за стеклом был каким-то далёким, чужим, особенно в эти долгие больничные дни. Всё здесь было на повторе: те же стены, те же лица, одинаковый вкус еды. Сегодняшний день ничем особо не отличался, но его слегка подбадривала мысль, что к нему зайдёт Костян. Парень всегда приносил новости «с района» и лёгкий дух свободы, которого так не хватало Даниле. Рыжеволосый доел котлету, закусив остатками хлеба с огурцом, и снова уткнулся в окно. Веки стали непроизвольно тяжелеть. Больничная жизнь и монотонность делали своё дело, убаюкивая лучше любого лекарства. Он не заметил, как начал проваливаться в сон. В темноте разума начали вырисовываться беспорядочные образы. Они сменяли друг друга с пугающей скоростью, как будто кто-то невидимый торопливо перелистывал страницы памяти. Вот мелькнули лица: знакомые и слабо различимые. Некоторые едва ли принадлежали людям — их черты были странно размытыми, а глаза, казалось, смотрели сквозь него. Потом перед ним возникла его кошка — та самая рыжая пушистая любимица, которая была так схожа со своим хозяином. Умерла зверушка, когда мальчику ещё и двенадцати не было. Она смотрела на него как-то укоризненно, но потом вдруг исчезла, уступив место ярким космическим просторам. Огромные планеты с их пыльными кольцами и пятнами света двигались так близко — казалось, можно протянуть руку и дотронуться. Однако вместе с этим захватывающим видом пришло ощущение тревоги. Этот сонливый хаос не давал ни покоя, ни утешения — только странное, липкое беспокойство, которое уже не раз настигало его в моменты дремоты. Почему эти картины возвращались вновь и вновь? Что они хотели ему сказать? Вдруг дверь в палату скрипнула, и звук заставил расслабленное тело вздрогнуть. — Эй, живой там? — Костя, худощавый парень с взлохмаченными волосами, стоял в дверях с ухмылкой. Он шагнул внутрь, засунув руки в карманы. — Здорóво, Даня. — Здорóво, Костян, — Данила потёр глаза и сел ровнее. — Чего там, как жизнь? — Жизнь? — протянул тот, усаживаясь на стул рядом. — Да как обычно. Наши держат район, Пашка опять чудит, а пацаны из соседнего всё ходят и поглядывают после той взбучки… Как будто всё ждут, пока кто-то опять проебётся. — Пашка, говоришь, чудит? — Кашин усмехнулся. — И что на этот раз? Костян хмыкнул, покачивая головой. — Да он, как всегда, за девчонками своими бегает. Только на этот раз его чуть менты не приняли. Представляешь, он решил на спор пройти, эдак хвостиком повилять мимо чужих баб в одиночку. Ну и… — И? — Данила поднял брови, предчувствуя что-то нелепое. — Да ничего! Успел уйти, но теперь вся улица знает, что Пашка — герой. Или дурак, тут уж кому как. Больной рассмеялся, но, почувствовав боль в боку, где была серьёзная ссадина, поморщился. — Ты, главное, нашим там скажи, чтобы без глупостей. Пока я тут, только проблем мне не хватало. Костя кивнул, понимающе сжав плечо друга. — Не волнуйся, Дань. Всё держим. Они ещё немного поговорили, пока за окном начало смеркаться. Данила рассказывал о больничных буднях; упомянул медсестру, которая вечно путала его с каким-то другим пациентом. Костян слушал, ухмылялся, изредка вставляя шутки, а потом поднялся. — Ладно, я пойду. Дел ещё много. Держись тут, братан. Скоро выкарабкаешься. Юноша хлопнул друга по плечу и направился к выходу. Кашин проводил его взглядом, а затем кинул взор на вечернюю улицу.  Тем временем Эстель стояла у стены, неподалёку от выхода из палаты. Девушка зачастила с визитами «к матери», после которых то и дело ошивалась в коридоре. Взгляд остановился на парне, выходящем из палаты, «за которой она точно не следила» — нелепые попытки оправдаться перед собой же. К своему ужасу, она почувствовала, что он заметил её. Его взгляд был прямым и внимательным, отчего захотелось быстро отвернуться. Её рука автоматически потянулась к ближайшему горшку с цветком. Она стала неуклюже поправлять листья, будто этот цветок был единственным, что её интересовало в этот момент. Костя замер, обдумывая ситуацию. Он хотел уже направиться к лестнице, ведущей вниз, но что-то заставило его передумать. — А ну, стой, — он вдруг резко развернулся и пошёл к девушке. Эстель почувствовала, как кровь приливает к щекам. Она сглотнула, понимая, что бежать было бесполезно. Да и зачем? Она ничего не сделала. Так ведь? — Это ты на днях у палаты Даньки ошивалась? — Костя остановился перед ней, ухмыльнувшись. — Караулишь его, да? — Я? Нет, конечно! То есть… — Эстель замялась, стараясь найти хоть что-то, что могло бы прозвучать убедительно. — Всё не так, как кажется… — А как? — Костя склонил голову, явно наслаждаясь её смятением. — Вы знакомы? Девушка замолчала. Она смотрела на него, стараясь понять, почему он так настойчив. Отвести взгляд не получалось. Наконец, она кивнула. — Ну… типа того. Ухмылка на лице юноши стала полноценной улыбкой, и выражение его физиономии ей совсем не понравилось. — Типа того, да? Ну пойдём, раз так. Прежде чем она успела что-то сказать, он подошёл ближе, положил руки ей на плечи и мягко, но уверенно подтолкнул в сторону двери палаты. — Ты что делаешь?! — воскликнула Эстель, пытаясь вывернуться. — Помогаю тебе, — весело отозвался он. Когда она поняла, что уже стоит в дверях, было поздно. Данила поднял взгляд, увидел её и замер. Их глаза встретились. Всего несколько шагов разделяли их. Она не могла отвести взгляд. Пошевелиться — тоже. Костя ухмыльнулся и, помахав рукой, отправился к двери, пробубнив напоследок: — Ну, давайте, молодёжь, держитесь тут, — приободрительно сжав кулак в воздухе, продолжил: — Всё, ухожу. А то мало ли что… интимное нарушу. Уже выходя в коридор, он вполголоса добавил: — Данька оклемается, и я явно получу пиздюлей за базар… Опять. Его тихий смешок затих вместе со звуком шагов на лестнице. В палате повисла гнетущая тишина. Данила откинулся на спинку койки, сложив руки на груди, и с насмешкой посмотрел на девушку, которая всё ещё стояла на пороге. — Ну чё замерла-то? Заходи уже, а то прям как привидение, — сказал он, кивнув на стул. Эстель молча шагнула внутрь, будто её заставили, закрывая за собой дверь. Заходить не хотелось, но и уходить — тоже. Она осмотрелась, словно ища место, где бы можно было спрятаться, но кроме того самого стула ничего не нашла. Она села ровно, держа осанку, и напряглась. Сложила руки на коленях и уставилась куда-то в пол. «Ну прямо как на экзамене, ей богу», — подумалось Даниле. — Ты чего такая зажатая? — фыркнул Кашин, разглядывая её с нескрываемым интересом. — Расслабься. Я не кусаюсь. Эстель искоса посмотрела на него, приподняв бровь. — Да уж, — голос её звучал чуть хрипловато, словно она пыталась не выдать волнение. — Серьёзно, даже если бы захотел укусить, сейчас маленько не в состоянии, он усмехнулся, указав на ногу. — Калека, как-никак. Так что давай отложим эти игрища на потом. Девушка вспыхнула и резко подняла на него взгляд, чуть прищурившись. — Ты вообще в своём уме? — отрезала она, но голос всё же дрогнул. — А что? — Рыжий усмехнулся ещё шире. — Что ты себе позволяешь? Сначала написал какую-то дурацкую записку, потом пропал без единой весточки, не сказав ни единого слова, а теперь издеваешься. Улыбка Данилы чуть поблекла. Он выдохнул и, глядя в потолок, коротко сказал: — Прости. Эстель растерянно замолчала. Она не ожидала извинений. Особенно от него, ведь было представление: он — заносчивый дурак, озорной идиот, думающий только о своих чувствах. Вспыхнули мысли: «Он шутит? Или это серьёзно? Данила, который всегда язвит, действительно сказал… это?» — Ты… серьёзно? — еле выдавила она, забыв о том, что только что злилась. Он хмыкнул, перевёл на неё взгляд, но в этот раз без издёвки. — Ага. Эстель смягчилась, и её поза стала менее напряжённой. Она опустила взгляд, собираясь с мыслями, и тихо спросила: — Почему ты… здесь? Данила нахмурился. Вопрос оказался не из лёгких. Он почесал затылок, будто оттягивая ответ, а потом коротко пересказал историю, умело избегая деталей. — Да так… Районные дела, понимаешь? Знаешь, так бывает: кто-то на кого-то не так посмотрел, ну и… понеслось. Её глаза вспыхнули тревогой, но она ничего не сказала. Просто смотрела, будто пытаясь понять, что он не договаривает. — Не надо так на меня смотреть, — бросил он, отворачиваясь. — Жалость мне не нужна. Девушка вздохнула, разглядывая его профиль. — Это не жалость. Данила промолчал, но уголки его губ чуть дрогнули. — Ну а ты как? — спросил он после паузы, чтобы сменить тему. Эстель пожала плечами и махнула рукой, словно это был пустяк. — Нормально. Всё как обычно. — Ага, как обычно, — протянул он, пристально на неё глядя. — Тогда какого чёрта ты здесь? Эстель закусила губу, думая, стоит ли отвечать, но в конце концов тихо произнесла: — Здесь… моя мама. Данила нахмурился, но быстро сменил выражение лица на более мягкое: — Сочувствую, — ответил он и, чуть поразмыслив, стоит ли лезть не в своё дело, добавил: — А что с ней? Эстель пожала плечами, словно пытаясь скрыть волну эмоций, но, почувствовав его искренний интерес, сдалась. — У неё был сложный инфаркт, — начала она неуверенно, но потом, будто «срываясь с цепи», добавила: — А потом осложнения. Сердечная недостаточность. Это… тяжело. Она долго отказывалась от госпитализации, а теперь, когда уже совсем плохо, приходится… Она замолчала, чувствуя, как её голос дрожит. Данила внимательно слушал, не перебивая. Он понимал, что ей нужно выговориться, даже если сам не был мастером поддерживать такие разговоры. — Ей становится хуже, понимаешь? — продолжила она, едва заметно дрожащими руками поправляя складки на юбке. — И врачи говорят, что, может быть, потребуется операция. А ещё лекарства… очень дорогие. Она запнулась, заметив, что говорит слишком много. — Прости. Это, наверное, не то, что тебе интересно, — пробормотала она, отводя взгляд. — Эй, — хрипло сказал Данила и вдруг, сам того не ожидая, дотронулся до её руки. — Мне жаль. Эстель ахнула, глядя на их сцепленные руки, и на мгновение её лицо покраснело. Глаза парня напротив блестели. Она вновь опустила взгляд на их пальцы, как будто это был со стороны, а не её собственный опыт. Данила, поняв, что переборщил, неловко кашлянул и убрал руку. — Прости, я… — пробормотал он, не закончив фразу. Эстель заправила выбившуюся прядь за ухо, уткнувшись куда-то в пол. Молчание повисло в воздухе. Данила бросил взгляд на настенные часы, задумчиво постукивая пальцами по кровати. — Слушай, а тебе домой не пора? — спросил он вдруг. — Твой батя ругаться не будет? Эстель хмыкнула, как-то грустно отмахнувшись: — Сегодня не ночует… Дела. Так что я могу просидеть тут хоть до утра. Он ухмыльнулся, пытаясь скрыть удивление: — До утра, значит? Ничего себе, преданность. Она только покачала головой, и губы её дрогнули в слабой улыбке. Это сложно было заметить, но он заметил. Взгляд девушки скользнул к гипсу на его ноге. Данила уловил её хитрый прищур и приподнял бровь. — Что? Эстель достала из сумки маркер, сжала его в руке и чуть виновато улыбнулась: — Слушай, а не хочешь, чтобы я что-нибудь нарисовала на гипсе? — Зачем? — непонимающе пробормотал он, глядя то на неё, то на маркер. — Ну… для красоты. Чтобы не так уныло было тут сидеть, — пояснила она, вертя фиолетовую вещицу в пальцах. Кашин хмыкнул, но уголки его губ тронула едва заметная улыбка. — Ладно, валяй. Только без твоих романтичных сердечек, окей? — сказал он, ссылаясь на валентинку, о которой им ещё предстояло поговорить. Эстель радостно открыла маркер, стараясь игнорировать жирный намёк парня, и принялась выводить маленькие рисунки: цветочек, птичку, солнышко и то самое романтичное сердечко. Данила фыркнул, но не остановил её. Затем она вытащила из сумки ещё несколько маркеров, дабы добавить красочности и какой-то жизнерадостности в это скучное помещение. Он внимательно наблюдал за процессом, то и дело бросая взгляды на её склонённое лицо, на волосы, мягко касавшиеся её щёк. — Вау… — выдохнул он вдруг, сам того не осознавая. — М? — Эстель подняла на него взгляд. — Ничего, — пробормотал он, отмахиваясь. Через пару мгновений всё было готово, и она горделиво выпрямилась. — Ну как? — спросила она, демонстрируя своё творение. — Красота, — хмыкнул он, искренне улыбнувшись. — Художница, прям не узнать. Эстель слегка покраснела, но улыбка тронула её губы. Впервые за весь вечер она почувствовала себя чуть легче. Но время текло, и Данила вновь бросил взгляд на часы. Стрелки безжалостно двигались вперёд, приближая неизбежное расставание. Он с досадой нахмурился. Ему не хотелось, чтобы она уходила. Её присутствие скрасило эту бесконечную больничную скуку, словно кто-то включил свет в тёмной комнате. Да и открытые вопросы — например, о той самой открытке — требовали ответов. Он осторожно подался вперёд, скрестив руки на коленях. — Слушай… хоть дома у тебя сейчас никого и нет, но возвращаться одной в такую темень — не лучшая идея, — начал он, наблюдая за её реакцией. — Вдруг что случится? Эстель слегка вздрогнула и посмотрела на него, будто разрываясь между гордостью и странным, непривычным чувством защищённости. — Да, ты прав, — ответила она мягко, но в её голосе звучала лёгкая грусть. Было ясно, что и ей не хотелось уходить. Данила это заметил, и тёплая волна удовлетворения пробежала по его груди. — Я бы с радостью тебя проводил, но, — он усмехнулся и кивнул на гипс, расписанный её лёгкой рукой, — боюсь, придётся отложить геройские подвиги. Девица невольно улыбнулась, но глаза её на мгновение опустились. Она встала, выпрямляясь, тщательно разглаживая подол юбки. Несколько секунд она стояла, глядя на него с каким-то неуловимым выражением, словно запоминая этот момент. — Спасибо за компанию, — наконец произнесла она, голос звучал искренне. — И… выздоравливай скорее. — Спасибо, — отозвался он, откинувшись на подушки. — Было приятно вот так… провести время. Беззаботно. Эстель уже собиралась идти, но его голос снова остановил её. — И ещё… — Данила замялся, но, преодолевая неловкость, добавил: — Рад, что ты не злишься на меня. Её губы тронула лёгкая улыбка, которая тут же сменилась притворной серьёзностью. — Пока ты прикован к койке, тебе поблажка. Но как только поправишься — держись. Он хмыкнул, подняв руки в жесте капитуляции. — Боюсь-боюсь. Она в свою очередь фыркнула, но в глазах всё же читалась тёплая искра. — Ладно, я пойду. Спокойной ночи, Данила. — Спокойной, Эстель. Она повернулась к двери, но только её пальцы коснулись ручки, он окликнул её: — Эй, Эстель. Она обернулась, вопросительно взглянув на него. В этот момент Данила вдруг ощутил, как сложно найти нужные слова. — Может… ты зайдёшь ещё как-нибудь? Девушка на секунду задержала дыхание, а потом её лицо осветила тёплая, искренняя улыбка. — Посмотрим. Но они оба знали, что это означало «да». Когда за ней закрылась дверь, Данила откинул голову на подушку и уставился в потолок. Его лицо озаряла по-дурацки счастливая улыбка, от которой он сам тихо усмехнулся. Эстель, идя по такому знакомому коридору, шумно выдохнула, сдерживая дрожь в груди, и направилась к лестнице. Её губы невольно растянулись в такой же глупой гримасе, которая оставалась с ней всё время, пока она шла к выходу. Этот день стал чем-то особенным для них обоих. Как будто жизнь, пускай и ненадолго, приоткрыла завесу чего-то нового. И пусть никто из них пока не осознавал, что именно это было, каждый чувствовал: что-то изменилось, и это что-то было судьбоносным.