Казанский феномен

Ночь застала Эстель в размышлениях. Уже слегка перевалило за полночь, но тревожное состояние никак не отпускало, и сон казался чем-то недостижимым. Лёжа в полумраке своей комнаты, она смотрела на потолок, где тени от уличного фонаря размытыми пятнами двигались по стенам. Она пыталась убедить себя, что ничего страшного не произошло, но подсознание упорно рисовало сцену: Данила держит её валентинку и с насмешкой произносит… что именно, она не знала, но это ощущение сжигало её изнутри. Раздался неожиданный звук. Эстель села на кровати и прислушалась. Это был стук в окно. Она вздрогнула. Кто мог стучать в окно на втором этаже? Она отодвинула штору и замерла: на подоконнике лежал сложенный вдвое листок бумаги. В комнате было темно, и света из окна хватило лишь на то, чтобы разглядеть, что это послание. Трясущимися руками девушка открыла окно, и холодный зимний воздух сразу же ворвался в комнату. Листок оказался сложен вдвое и привязан к маленькому снежному шарику. Внутри неё поселился страх, но любопытство взяло верх. Она закрыла окно, взяла бумагу и зажгла ночник. На листе были написаны слова, которые будто прожигали её глазные яблоки: «Твоя валентинка была интересной. Увидимся сегодня в 14:00 на том месте, где мы встретились впервые». Сердце замерло. Он прочитал её признание. И не просто прочитал — теперь хочет встречи. Это было очевидно, но что-то внутри надломилось. Эстель чувствовала смесь ужаса, смущения и странного предвкушения. Что ему от неё нужно? Что он скажет? А если просто посмеётся? А если что похуже? И чтобы найти ответы, нужно было столкнуться лицом к лицу с внутренними страхами. Она судорожно пыталась отыскать мужской силуэт в еле освещённом дворе, но всё было насмарку. Листок коснулся стола, но взгляда от окна девушка оторвать не могла. В голове звучал голос Маши: «Ты имеешь право на свою жизнь, но будь осторожна». Эстель уснула только под утро, убаюканная снегопадом за окном. Но сон её был неспокоен: ей снились бесформенные сущности со странными лицами, окружающие её со всех сторон. Поспать фактически не вышло. Глядя на замученное отражение в зеркале ванной комнаты, жертва ночных кошмаров думала о предстоящей вечерней встрече. «Увидимся в воскресенье на том месте, где мы встретились впервые», — будоражащим сквозняком пролетело в усталой голове. — Повод маму навестить… — неохотно промямлила девица с зубной щёткой во рту, вспоминая, что первая их встреча произошла недалеко от такой уже, к сожалению, родной больницы. Завернувшись в мягкий халат после контрастного душа, она отправилась к отцу, который сегодня был на удивление дома. В квартире было тихо, но за дверью отцовского кабинета пробивался свет. Он всегда вставал рано и проводил утро за чтением или работой. Девушка постучала в приоткрытую дверь. — Пап? — Заходи, Стелечка, — донёсся его низкий, спокойный голос. Она заглянула внутрь. Отец сидел за своим столом с чашкой кофе. В одной руке книга, в другой — очки. Улыбка тронула его лицо, когда он увидел дочь. — Доброе утро, — сказал он, откладывая книгу. — Доброе. Ты ведь сегодня дома? — Да, впервые за неделю. Почему спрашиваешь? Эстель помедлила, оперевшись на косяк двери. — Я подумала… Может, мы съездим к маме сегодня? Отец поднял бровь, словно взвешивая её предложение, но тут же кивнул. — Хорошая идея. Ты сама собиралась, или что-то случилось? — Просто хочу навестить, — быстро ответила она. — Тогда давай позавтракаем, а потом соберёмся. Они спустились на кухню. Отец достал из холодильника яйца и хлеб, включил плиту. — Яичница? — спросил он через плечо. — Да, пожалуйста, — ответила Эстель, наливая чай. Через какое-то время завтрак был готов. Они ели молча, лишь изредка перебрасываясь короткими фразами. Эстель чувствовала лёгкое напряжение из-за последних событий, но отец, как обычно, оставался спокойным и непринуждённым. После они собрались. Перед выходом мужчина проверил сумку с презентами для дражайшей супруги, а Эстель завернула своё печенье в аккуратный пакет. — Готова? — спросил он, обуваясь в коридоре. — Да, — кивнула она, натягивая пальто. Очередное утро, обжигающее голые участки кожи суровым морозом. Они сели в машину, и отец включил радио. Мягкие звуки джаза заполнили салон. — Ты давно самостоятельно не предлагала съездить к ней, — заметил он, не отрывая глаз от дороги. — Да, — коротко ответила Эстель, не желая углубляться в тему. Мужчина бросил на неё короткий взгляд, но ничего не сказал. Когда они добрались до больницы, Эстель почувствовала знакомое напряжение. Поднимаясь по лестнице, она попыталась собрать мысли в порядок, чтобы ничего не выдать. Мать, как всегда, сидела у окна, собранная и строгая, в идеально выглаженной кофте. — Здравствуй, мама, — Эстель первой нарушила тишину. — Привет, — ответила она, чуть улыбнувшись, но улыбка быстро угасла. — Вы рано. Отец поставил сумку с фруктами и подарками на стол. — Хотели повидаться, пока у меня выходной, — пояснил он, продолжая: — Эстель недавно праздник устроила, печенье напекла… Женщина кинула взгляд на пакет. Медленно подойдя к койке, на которую дочь положила свёрток, она протянула руку. Вытащив одну штуку, она аккуратно надкусила краешек, пока взгляд был устремлён куда-то вдаль. — Сносно, — произнесла она, отложив остаток на блюдце, которое стояло на прикроватной тумбочке. Эстель лишь сжала пальцы, стараясь не выдать разочарования. — Ты молодец, что пришла, — неожиданно добавила мать, и это стало для Эстель сюрпризом. Мать села на кровать, осторожно пододвинув к себе небольшую чашку с травяным чаем, который каждое утро приносили услужливые медсестрички. Она сделала небольшой глоток, будто обдумывая, с чего начать разговор. Затем перевела взгляд на Эстель. — Как учёба? — начала она с привычного вопроса. — Всё нормально, — ответила Эстель, опуская глаза на свои сложенные руки. — Нормально — это не ответ. Что с педагогикой? Я знаю, что у вас контрольная скоро. — Да, на следующей неделе. Готовлюсь. — А с литературой? Роман-то дочитала? — Да, — коротко ответила девушка. Сидящая кивнула, немного расслабившись. — Хорошо. А дома как? Всё в порядке? Отец помогает тебе с готовкой, пока я тут? — Да, папа отличный повар! — Эстель попыталась улыбнуться, но улыбка вышла натянутой. Женщина сделала ещё один глоток чая, задумчиво глядя в окно. Затем, неожиданно, спросила: — Что за праздник ты устроила? Эстель напряглась. Этот вопрос прозвучал как будто случайно, но её мать редко задавала случайные вопросы. — Ну… я решила отметить День святого Валентина, — осторожно начала она, чувствуя, как краснеет. — День святого Валентина? — образованная дама прекрасно знала, что это за праздник, поэтому в недоумении подняла бровь. — Это ещё зачем? — Просто… — Эстель замялась, стараясь подобрать слова. — Я вычитала об этом в книжке. Там говорилось, что это день, когда люди радуют друг друга подарками и делают что-то приятное для близких. Мне показалось, это хороший повод… ну, чтобы сделать что-то для друзей. Мать продолжала смотреть на неё, теперь уже более пристально. — Для друзей? — повторила она, прищурив глаза. — У тебя появился ухажёр? Девушка покраснела ещё сильнее, мгновенно вспомнив Данилу и записку, лежавшую у неё дома на столе. — Нет! — слишком быстро выпалила она, а затем сглотнула и попыталась говорить спокойнее. — Нет, конечно, нет. Я просто… Я праздновала с друзьями, вот и всё. Мы пили чай, ели сладости. Никаких ухажёров. Мать ещё несколько секунд изучала её лицо, потом чуть откинулась назад, поставив чашку на тумбу. — Слава богу, — тихо сказала она, но в голосе всё равно сквозило напряжение. — Сейчас тебе не должно быть дела до дел сердечных. Учёба — вот что важно. Всё остальное — потом. — Я понимаю, мам, — быстро ответила Эстель, стараясь выглядеть убедительно. Но мать, казалось, заметила её неловкость. Она не подала виду, но в глазах мелькнула тень настороженности. — Ладно, — произнесла она наконец, словно подводя итог разговору, — Но будь аккуратна. Не забывай, что есть вещи поважнее всех этих… праздников, — слова эти больше походили на угрозу. Она отвела взгляд и снова взяла чашку с чаем, но мысль об увиденном покрасневшем лице дочери поселилась голове. Как бы невзначай, она решила для себя быть внимательнее и присматриваться к Эстель. Что-то подсказывало ей, что в жизни девушки происходят перемены, и она не собиралась упускать это из виду. Мать ещё несколько минут задавала вопросы, большинство из которых касались университета, быта и других привычных тем. После её строгого напоминания о важности учёбы разговор постепенно угас, словно теряя остроту. Женщина повернулась к мужу и принялась обсуждать какие-то семейные вопросы, касающиеся праздников, работы, финансов и давних знакомых. Эстель почувствовала облегчение, что внимание матери на время переключилось, но диалог взрослых был утомителен. Она сидела на краю стула, рассеянно разглядывая рисунок на кружке и стараясь не выдать своего желания уйти. Мысли вновь вернулись к записке и предстоящей встрече. Внутри всё холодело от тревоги, но в то же время чувство предвкушения упорно пробивалось наружу. Часы тянулись мучительно долго. Супружеская пара говорила обо всём подряд, изредка обращая к Эстель лишь общие фразы, вроде: — Ты чего такая тихая? — Всё хорошо, — отвечала она, пытаясь казаться спокойной. Но больше они её не тревожили. Наконец, выловив момент, когда мать перевела разговор на что-то касающееся дальних родственников, Эстель глубоко вдохнула и произнесла: — Мне пора идти. У меня ещё дела. Отец обернулся к ней, слегка удивившись, но тут же понимающе кивнул: — Конечно, не задерживайся. Ты же сама предлагала заехать, мы и так рады, что выбралась. Мать прищурилась, изучая дочь. В её глазах явно читалось подозрение, но она сдержалась и промолчала, лишь коротко кивнув в знак прощания. Эстель встала, накинула пальто и, бросив последнее «До свидания», вышла из палаты. Её шаги эхом разносились по коридору, словно ускоряя её бегство из этой напряжённой атмосферы. Она не могла отделаться от ощущения, что мать, даже оставшись позади, продолжала следить за ней, пусть и мысленно. Когда она оказалась на улице, холодный воздух обжёг лицо, но ей стало легче дышать. Она посмотрела на серое зимнее небо, пытаясь собрать мысли. До двух часов дня ещё оставалось время, но с каждым мгновением её волнение усиливалось. Теперь нужно было решить, что сказать, как выглядеть и… стоит ли вообще идти на эту встречу. Эстель направилась в сторону ближайшего парка, решив, что прогулка на свежем воздухе поможет ей успокоиться и собраться с мыслями. Снег тихо ложился на землю, превращая улицы в белоснежные полотна. Дома, деревья, лавочки — всё было укутано мягким покрывалом, приглушающим звуки города. Широкие тротуары, усеянные тонким слоем снега, были почти пусты. Изредка мимо проходили прохожие, кутаясь в шарфы и зябко пряча руки в карманы. Эстель замедлила шаг, разглядывая витрины магазинов, где то и дело попадались пёстрые вещички или виднелась горячая выпечка за начищенными стёклами. Это зрелище напомнило ей о вечере пятницы и снова заставило сердце сжаться. Она свернула на более узкую улицу, где находился небольшой книжный магазин. С этого места начиналась аллея, ведущая в парк. Эстель сжала ладони в карманах пальто, чувствуя, как холод постепенно пробирается сквозь ткань. Она любила это место  — здесь всё казалось спокойнее и чище, чем в остальной части города. Его дорожки были обрамлены высокими липами, а зимой деревья, словно зачарованные, сверкали инеем. Когда она вошла в парк, её шаги замедлились ещё больше. Белоснежные дорожки выглядели почти нетронутыми, лишь изредка пересечённые следами гуляющих. Где-то вдалеке послышался звонкий смех детей, катавшихся на санках с небольшой горки. Девушка остановилась у замёрзшего пруда, вокруг которого бегала пара подростков, швыряя друг в друга снежки. Лёд на пруду был неровным, с тонкими узорами трещин, напоминающих древние карты. Она села на деревянную лавочку под одним из деревьев, стряхнув с неё снег перчаткой. Достав из кармана блокнот и карандаш, девушка начала рисовать: её рука сама вывела очертания какого-то случайного окна. Затем карандаш продолжил движение, добавляя лицо — размытое, едва различимое. Это было лицо Данилы, каким она представляла его сейчас. Глаза, как всегда, были пристальными и чуть насмешливыми. — Почему ты выглядишь таким равнодушным? — тихо произнесла Эстель, разглядывая свои наброски. Она почувствовала, как тревога медленно отпускает, уступая место лёгкой грусти. Рисование всегда успокаивало её, помогая вылить чувства на бумагу. Закончив небольшие творения, она подняла взгляд и заметила, что в небе начали сгущаться облака. Время подходило к двум часам. Эстель встала, стряхнула снег с пальто и направилась к выходу из парка. Теперь её путь лежал к месту встречи — к самому началу истории. «Стоит ли вообще туда идти?» — пронеслось в светлой голове. Она могла бы просто избежать этой «участи», спрятаться за привычным напускным равнодушием и сделать вид, что ничего не произошло. Но что-то внутри неё толкало только вперёд. Сердце стучало сильнее с каждым шагом. Когда она добралась до нужного места, её встретили пустота и звенящая тишина. Снежинки медленно кружились в воздухе. Она огляделась, но Данилы нигде не было видно. «А если он просто пошутил?» — мелькнуло в голове. Эстель смотрела на часы. Было уже пять минут четвёртого, но парня всё не было. Она вглядывалась в белоснежный ландшафт, но вокруг никого не было — ни его высокой фигуры, ни привычной серой куртки. «Может, это и правда всё шутка? Если он просто хотел посмеяться надо мной?» — мысли хлестали разум, словно хладные ветра. Она опустилась на лавочку, чувствуя, как внутри нарастает неприятное ощущение униженности и пустоты. Но Даниле было не до встречи. Снежный вечер накрывал окраины города серым сумраком. Двор, где всё происходило, был пуст и казался вымершим. Снежная крошка хрустела под ногами нескольких молодых людей. Они стояли группой, обмениваясь напряжёнными взглядами с другой кучкой парней, появившихся из соседнего переулка. В воздухе витало напряжение, как перед грозой. Кашин стоял в заднем ряду своей группы, держа руки в карманах и с трудом скрывая раздражение. Ему всегда было неприятно участвовать в таких разборках, но уйти означало предать свою банду. А предательства здесь не прощали. — Вы слишком много себе позволяете, пацаны, — проговорил высокий парень из противоположной группы, кидая злой взгляд в сторону Данилы и его товарищей. Его голос звучал нарочито спокойно, но в нём чувствовалась угроза. — Зачем вы сунулись в наши гаражи? — Это не твои гаражи, Круглый, — процедил один из парней Данилы, чуть выставляя вперёд плечо. — Там никто меток не ставил. — Да мне плевать на ваши метки, — сквозь зубы бросил нахал. — Но лезть туда и шарить в наших тачках — это уже слишком. Разговор был предельно напряжённым, но Кашин не мог избавиться от чувства абсурдности происходящего. Всё это выглядело, как плохо поставленный спектакль: два лагеря, спорящие о какой-то ерунде, в то время как весь город жил своей жизнью. В какой-то момент один из парней Круглого сорвался. Он сделал резкий шаг вперёд, толкнув одного из приятелей Данилы. Это стало точкой кипения. Завязалась драка. Снежная тишина разорвалась глухими ударами и криками. Кулаки летели со свистом, оставляя на лицах противников кровавые разводы. Один из парней Круглого, крупный и неуклюжий, получил сильный удар в нос. Алая жидкость хлынула фонтаном, заливая его лицо и одежду. Он зашатался и упал на колени, задыхаясь. Рыжий отбивался как мог, но его противники были сильнее и опытнее. Один из них ударил его ногой по колену, и он упал на ледяную землю. Что-то хрустнуло. Кость. Он почувствовал острую боль, словно нож вонзился в плоть. «Сука!» — вырвалось у него. Он попытался подняться, но нога не слушалась. Один из противников навис над ним, замахнувшись кулаком. Данила закрыл лицо предплечьем, ожидая удара. Оплеуха пришлась по виску, и мир вокруг поплыл. Когда он пришел в себя, его окружали размытые силуэты. Он лежал на холодной земле, чувствуя, как по лицу течет что-то тёплое и липкое. Это была кровь. Голова раскалывалась, в ноге пульсировала боль. Костя, один из его приятелей, стоял над ним, пытаясь помочь травмированному встать. На его лице был испуг. — Даня, ты как? — спросил он, осматривая его раны. Кашин попытался улыбнуться, но это вышло у него плохо. — Нормально, — прохрипел он. Костян и Максим подняли Данилу, помогая ему опереться на их плечи. Они медленно шли по двору, оставляя кровавые следы на снегу и участках асфальта. Другие ребята из их группы уже разбежались. Когда они дошли до дома Костяна, парни помогли рыжеволосому зайти внутрь и уложили его на пыльный диван. — Нужно отвезти его к врачу, — серьёзно подытожил Макс. Данила отмахнулся: — Не надо, — прохрипел он. — Переживу. Костя посмотрел на Данилу с явной тревогой. — Давай не урчи. У тебя явно сломана нога и… ну это… как его там… сотрясение, точно! — еле вспомнил название юноша, подмечая следующее: — Если там есть чему сотрясаться вообще… Максим кивнул в знак согласия, сурово толкая приятеля локтём за так называемый базар. — Костян прав. Если не поможем тебе сейчас, то потом будет только херовее. Давай, на ноги!  Данила хотел бы ещё поприпираться, но сил не было от слова совсем. Боль в ноге усиливалась с каждой минутой, а голова гудела так, что хотелось заткнуть уши. Да и правы они были. Он позволил друзьям помочь себе. Они аккуратно сняли с него верхнюю одежду и стали осматривать раны. Кровь уже подсохла, но ссадины выглядели довольно серьезно. Костя достал из аптечки перекись водорода и бинты. — Держись, братан, будет немного щипать, — предупредил он, прежде чем начать обрабатывать раны. Данила стиснул зубы, стараясь не кричать, из-за чего слышалось только шипение и мимолётные стоны. Боль была невыносимой, но он терпел. После того, как раны были обработаны и перевязаны, ребята помогли ему подняться на ноги. Они поддерживали его под руки, помогая сделать несколько шагов. — Ну что, поехали? — спросил Костя. Данила кивнул. Он понимал, что без медицинской помощи ему не обойтись. Они вышли из дома и направились к старой тачке Кости. Данила с трудом сел на заднее сиденье, прижимая к себе поврежденную ногу. Владелец машины сел за руль, а Максим разместился рядом с Данилой. По дороге в больницу Кашин почти ничего не помнил. Он то засыпал, то просыпался от боли. Ему казалось, что он летит в бесконечном туннеле, а его тело разрывается на части. Когда они приехали, Даню сразу же отвезли в приемное отделение. Врачи осмотрели его, и диагноз подтвердился: перелом ноги и сотрясение мозга. Данила лежал на больничной койке, прикованный к ней гипсом. Острая в ноге постепенно стихала, уступая место ноющей тупой боли. Голова гудела, как огромный барабан, и любое движение отдавалось в висках. Он смотрел в потолок, пытаясь собраться с мыслями, но они путались, словно клубок дешёвых ниток. В палате было тихо. Единственным звуком было монотонное тиканье часов на стене. Данила вспомнил драку, боль, страх. И Эстель. Его сердце сжалось от… вины? И было там что-то ещё. Он закрыл глаза и попытался представить её лицо. Её глаза, полные надежды и многочисленных вопросов. Она ведь ждала его. А он... Он оказался слабым, трусливым. Ввязался в очередную драку, сломал ногу, получил по башке и теперь лежит здесь, как безвольный кусок мяса. «Что она обо мне подумает?» — пронеслась мысль в его голове. — «Наверное, даже не удивится».

«Может, она вообще не пришла».

Слёзы предательски навернулись на глаза. Он чувствовал себя таким одиноким, таким беспомощным. Таким слабым. Казалось, весь мир отвернулся от него. Вдруг дверь палаты открылась, и на пороге появилась медсестра. Она улыбнулась ему и сказала, что ему нужно сделать инъекцию. Данила промолчал, чувствуя, как его тело пронизывает холодный и какой-то детский страх перед иглой. Когда медработница вышла, Кашин снова остался один. Он повернулся к окну. За ним виднелись серые крыши домов. Город казался таким далеким и чужим. Вдруг он вспомнил, как в детстве он мечтал стать космонавтом. Он представлял себе, как летит на ракете к далёким звездам, как открывает новые планеты. Но жизнь сложилась иначе. Он оказался втянут в эту грязную игру, из которой так сложно выбраться. Данила закрыл глаза и попытался уснуть. Ему снились странные вещи. Он летел в космосе, но вместо звёзд вокруг него были лица его друзей, врагов, и самое главное — лицо Эстель. Она смотрела на него с укоризной и одновременно с надеждой. Проснувшись в холодном поту, Данила не сразу понял, что теперь чувствует себя слегка лучше. Боль в ноге немного отступила, а голова стала яснее. Он посмотрел на часы. Был только поздний вечер. Прикрыв глаза, парень попытался вновь окунуться в мир сновидений, обдумывая случившееся; размышляя над своими эмоциями, действиями. Была у него надежда, что он настолько жалок только сегодня, только в этот раз, что это просто дело ситуации. Параллельно этому веки всё тяжелели, пока пациент не столкнулся с миром причудливых снов опять.