Казанский феномен

Эстель проснулась от острого и ноющего спазма внизу живота. Она поморщилась и перевернулась на бок, подтянув колени к груди. Сквозь щель в занавесках пробивался сероватый свет зимнего утра, а в комнате было так тихо, что слышалось, как где-то вдалеке гудит автомобиль. Среда началась с месячных. Болезненных, как всегда. Девушка лежала, натягивая на себя одеяло, когда в дверь тихонько постучали. — Стелечка, ты чего там? Опаздываешь, — донёсся голос отца. Она зажмурилась и со стоном выдавила: — Пап, я не могу встать… Живот болит. Дверь приоткрылась, и в проёме появился отец — высокий мужчина с густыми тёмными волосами, слегка тронутыми сединой. На нём был свежевыглаженный костюм, но галстук всё ещё висел в руке. — Что-то серьёзное? — спросил он, подходя ближе. — Эти дни, — буркнула она и закусила губу, когда новый спазм пронзил живот. — Как обычно… Отец нахмурился и сел на край кровати. — Ну что ты… Оставайся дома. Я позвоню ректору, скажу, что заболела. Он старый друг, так что договориться — не проблема. — А мама? — спросила Эстель, хотя знала ответ. Отец усмехнулся. — Это останется нашим маленьким секретом. Если бы она узнала, то заставила бы тебя идти хоть с переломанной ногой. Эстель тихо фыркнула, натягивая одеяло чуть выше. — Кстати, — добавил он, поднимаясь с кровати, — если станет легче, можешь навестить маму в больнице. Если успею, то и я заскочу. Объяснишь всё тем, что отпустили пораньше. Я подтвержу. Он потрепал её по голове и вышел, оставив за собой лёгкий запах одеколона. Когда живот перестал воспроизводить революцию адской боли и слегка сбавил обороты, девушка собрала силы, чтобы подняться. Дом был пуст: отец уехал, а матери тут не бывало уже давно. Привычная рутина потихоньку возвращалась. Она убралась на кухне, сварила себе крепкий чай и, не торопясь, вышла на улицу. Больница была всего в двадцати минутах ходьбы. Это здание всегда встречало её тяжёлым запахом хлорки, дешёвого мыла и чего-то безнадёжно больного. Эстель частенько бывала здесь. Настолько часто, что уже привыкла не замечать деталей: мимо пробегающие санитарки, неработающий лифт, бесконечные коридоры с блеклыми стенами. Мать встретила её так же, как и всегда: сдержанный, немного осуждающий взгляд, элегантные движения — слишком элегантные для больного человека. — Ты не заболела? Почему здесь? — спросила она, складывая руки на груди. — Нас отпустили пораньше, — соврала Эстель, садясь на краешек стула у кровати. — Странно. Никогда раньше не отпускали. — Я могу уйти, — тихо произнесла девушка, стараясь не смотреть ей в глаза. Мать чуть нахмурилась, но ничего не сказала. — Как университет? — спросила она спустя паузу. Эстель закатила глаза, но быстро себя одёрнула. — Всё нормально. — Нормально — это не ответ. Оценки? Что с курсовой? Разговор продолжался в том же духе: мать допрашивала, а дочь пыталась удерживать ровный тон. Она знала, что любую слабость та заметит мгновенно. Вскоре вошёл отец, и мать переключилась на него, подтверждая все подозрения насчёт недоверия к дочери. — Её точно отпустили раньше? — Конечно, — легко ответил он, подмигнув дочурке. — Я сам удивился, но уточнил у ректора.

Ну и актёрская игра.

Когда визит с нудными расспросами и давлением белых стен подошёл к концу, девушка облегчённо выдохнула. На выходе она украдкой посмотрела на свои карманные часы, размышляя, как бы теперь провести оставшийся день. Выходя из здания вместе с дочерью, мужчине надо было уточнить её состояние — задерживаться он не мог, но Эстель была в приоритете. — Всё хорошо? Сможешь сама добраться до дома? — спросил он, останавливаясь у своей машины. — Да, конечно, — быстро ответила Эстель, вымученно улыбнувшись.

Враньё.

— Хорошо, золотце. Береги себя. Он наклонился, чмокнул её в лоб и уехал, махнув рукой. Эстель осталась одна. Её живот всё ещё назойливо ныл, тело ломило, но сидеть дома больше не было сил. Она зашла в небольшой магазинчик неподалёку. Это место знала вся округa: низкие полки, облупленные прилавки и продавщица в фартуке с цветами. Студентка медленно шла вдоль стеллажей, разглядывая упаковки печенья и консервов. Возле фруктов её внимание привлекли двое подростков. Они нервно оглядывались, пока их руки наполнялись яблоками и шоколадными батончиками, которые быстро исчезали в карманах. — Эй, — окликнула их Эстель. Мальчишки тут же вздрогнули. Один испуганно взглянул на неё, второй только толкнул напарника в бок, мол, беги! — Давайте-ка положите обратно, — добавила она и скрестила руки, стараясь звучать и выглядеть строго и… устрашающе? — Ты что, шпионка? — огрызнулся один из них, кивая своему дружку в сторону выхода. Продавщица, заметив шум, закричала: — Куда побежали, мелкие твари! Парни бросились на улицу. Один из них специально толкнул Эстель в плечо, и она чуть не потеряла равновесие. — Буржуйка непорезанная! — донеслось напоследок с уст одного из ребят. Продавщица что-то громко ворчала, разглагольствуя о проблематичности нынешней молодёжи, но погоня была бесполезна. Эстель выдохнула, взяла первое попавшееся печенье, оплатив, натянула шарф повыше и вышла из магазина. Её мысли вновь вернулись к Даниле. Было что-то схожее между ним и этой малышнёй… Её сердце кольнуло неприятное чувство. Отмахнув дурацкие — как она подумала — мысли, шаг стремительно ускорился, направляясь в сторону парка. На пути появляются знакомые лица — те самые хулиганы сегодняшнего инцидента. Один из них сразу узнаёт её и ухмыляется: — Смотри, кого встретили! Буржуйка! Девушка пытается пройти мимо, но мальчишки перерождают ей дорогу, становясь всё наглее: — Тебе в магазине мало было, да? Думаешь, лучше нас? Решила, что все правила для тебя? А, буржуйка? Их слова становятся всё более вульгарными, тон агрессивным. Они окружают её, начинают смеяться, переглядываться и швырять очередные колкие фразы: — Ну что, намарафетилась? Думаешь, теперь всё можно? Отвечай! Она пытается уйти, но страх парализует. Ощущение беспомощности обостряется, когда Лёня — так звали одного из парней —хватает её за рукав. Петя — так звали второго — с лёгким страхом, говорит: — Лёнь, да ну её, она ещё кому-нибудь нажалуется. Эстель резко вырывается и бежит прочь, слыша за спиной крики: — Эй, буржуйка, ты пожалеешь! Пожалеешь ещё как! Добравшись до дома, она закрывается на все замки. Сначала её трясёт от страха, а потом срываются слёзы — нервные, неконтролируемые. Реакция на события, которые навалились в последнее время на юные плечи, накатывают волной. Её душит обида, стыд и злость на себя за беспомощность. В другой части района, у заброшенных гаражей, собралась группа ребят из компании Данилы. Кто-то курит, кто-то шутит, кто-то обсуждает последние «дела» и на планы на ближайшее будущее. Лёня и Петя тоже приходят, но выглядят встревоженными. Один из старших замечает это: — Малые, чё носы повесили? Дохлые прям. Лёня пытается говорить как можно спокойнее, но в его голосе слышится раздражение: — Да чуть не попались из-за одной девки! Это привлекает внимание группы. Кто-то насмешливо спрашивает: — Девка? — поднимает бровь Максим. — Чё за баба? Петя торопливо добавляет, перебивая друга: — Да так, буржуйка какая-то. Она нас в магазине чуть не спалила, а теперь ещё и в парке нарисовалась. Важная такая, всё выёживалась, умничала. Сначала ребята не воспринимают историю всерьёз: смеются, отпускают шутки. Но Данила, стоящий чуть поодаль, неожиданно напрягается, хотя пытается этого не показывать. Стараясь не выдать своих эмоций, задаёт вопрос нарочито лениво: — Что за важная такая? Ребята удивлённо поворачиваются к нему. Максим скептически щурится: — А ты-то чего? С каких пор тебе интересно? Данила пожимает плечами, чтобы не дать другим повода заподозрить что-то. — Просто интересно, как вас могла баба припугнуть. — Ну… Худощавая она такая, бледнолицая, — начинает Лёня. — Вся наряженная, как на бал. — Ещё и смотрела на нас, как будто лучше всех, — вставляет Петя. — Намарафетилась, ага. Слова мальчишек ложатся точно, как пазл. Данила едва слышно вздыхает и отводит взгляд. — Может, это твоя тёлка? А, Кашин? — вдруг шутит один из старших. — Не? Ты же любишь этих выскочек всяких. Данила хмыкает, не выдавая себя. Но внутри его уже клокочет злость.

И… тревога?

— Заткнись по-братски, — отмахивается он наконец, поднимаясь с места. — Хватит чушь нести. Его тон звучит так, будто разговор закрыт, но ребята всё ещё перешёптываются за его спиной. Данила уходит за угол, к мусорным бакам, чтобы затянуться сигаретой. В темноте, у запаха гари и гниющего железа, он задирает голову к небу, которое заволокло тучами. Чужие слова вновь звучат у него в голове: «Буржуйка… Намарафетилась… Смотрела, как будто лучше всех». Перед глазами вспыхивает её лицо. Что-то внутри переворачивается. Он чувствует злость на неё, и одновременно с этим проскакивает чувство, которое он пока не понял. Данила резко тушит сигарету о бетон, бросает её в сторону и возвращается к компании. — Чё вы всё ерунду болтаете? — бросает он, скользя взглядом по Петьке и Лёньке. — Нормально себя ведите, а не шугайтесь по кустам. Малые втягивают головы в плечи, а старшие переглядываются, будто что-то подозревая, но не осмеливаясь сказать вслух. Пауза зависает. Наконец, Максим фыркает: — Слушайте, он прав. Вы сами, главное, не спалитесь. А насчёт этой «буржуйки» — забудьте, лады? Кто-то кивает, кто-то пожимает плечами. Разговор затихает. Даня не выдает своих мыслей, но в голове уже зреет решение. И пока его друзья возвращаются к обычным темам, он понимает: завтра он всё узнает.