Казанский феномен

Данилы не было дома трое суток. Квартира на втором этаже будто бы не узнавала его. Тот уют, что когда-то ассоциировался с домашним теплом, давным-давно утратил свою привлекательность. Кухня была тем же знакомым местом: трёхлитровые банки с соленьями на полу, на которых скопился слой пыли, кухонная утварь, шумящий чайник, который мать постоянно забывала выключать. Да, всё было как всегда. Только вот теперь это место как будто не было его домом. Всё, что здесь происходило, казалось далеким и чуждым. Его жизнь больше не лежала в этих четырёх стенах.

Разве только теперь всё стало так?

Мать, уже успевшая покрыться капельками пота, как и всегда суетилась у плиты. Приготовление пищи было для неё не просто обязательством, а каким-то ритуалом, который она пыталась выполнить, чтобы всё в этом мире оставалось привычным. Однако глаза её говорили о другом. Напряжение было особенно заметно, когда она повернулась к сыну и снова задала вопрос, который звучал в этих стенах уже сотни раз: — Данюша, ты меня слышишь? — её голос сдавленно прорезал тишину, в которой время как будто остановилось. Это был тот самый момент, когда мать чувствовала, что её ребёнок скрывает что-то важное, но она уже не спрашивала, чем это «что-то» являлось. Она привыкла. А он привык к её беспокойству. Данила молча кивнул, не поднимая глаз. Он знал, что отвечать ему не нужно — такие вопросы стали уже риторическими. Для неё всегда существовала вероятность того, что её дитя снова влезло в неприятности, и это беспокойство стало постоянным фоном жизни женщины. В то время, как она продолжала говорить о планах на Новый год, его мысли окончательно сбились с курса. Не потому, что ему не было интересно, а потому, что он устал от этого повторяющегося цикла, от этого ебаного дня сурка. Мать была в своём мире, а он — в своём. Она не могла понять, почему он был так закрыт, почему не мог прийти домой раньше, почему не мог просто побыть с ней, как это и бывало в нормальных семьях. Но Данила знал: всё, что он мог ей дать — это молчание. Он никогда не был хорош в словах. Внезапно его взгляд зацепился за окно. Мимо пробежала чья-то фигура: девушка, пытающаяся укрыться от снежной метели розовым в фиолетовую крапинку зонтом, оставляла глубокие следы на белых дорогах.

«Кто использует в такую ебучую погоду какой-то хиленький зонтик? Да ещё и такой нелепый… — подумалось парню. — Дура».

Мать продолжала что-то говорить, а голос её становился всё более раздражённым, потому что сын не слушал и не отвечал. Она, как всегда, пыталась напомнить ему о праздниках, о том, что он должен быть с семьёй, а не на шляться где ни попадя. Но Данила даже не собирался понимать, зачем праздновать что-то, на что он плевал с высокой колокольни. Праздничные огоньки, шумные улицы, толпы людей — всё это было чуждо. Он не искал веселья, а пытался просто пережить этот момент. Она в очередной раз обратила на него внимание, и он отозвался коротким кивком, всё так же не поднимая взгляда. В ответ женщина снова принялась бубнить что-то про соседей и возможных гостей. Он не слушал. Он знал, что у неё есть своё представление о том, как всё должно быть. Это было не для него. Тем временем, утренний воздух атаковал прохожих, пронзая до косточек противным холодом; хрустел снег под утеплёнными ботинками. За окном была та самая зимняя картина, которая год за годом не менялась. 

Бред. Всё это не имеет значения.

В его жизни уже давно не было праздников. Улицы были просто улицами, люди — просто людьми, а его собственная жизнь — чем-то, что… А чем, собственно, была его жизнь? Мать уже начала сервировать стол к завтраку, попутно накладывая на тарелку горячее кушанье. Он встал, подошёл к окну и снова посмотрел на улицу. И опять та самая девушка прошла мимо, но в этот раз с полностью (и даже слишком) наполненным пакетом в руке. Он не успел увидеть её лица, но что-то в этой фигуре казалось знакомым и в то же время абсолютно чужим. Кашин повернулся к матери и, не проронив ни слова, сел за стол. Она с недовольным взглядом посмотрела на него, но промолчала. Привычка. На дворе было тихо, и лишь изредка то машина проедет, то бродячая собака полает на собственную тень. Как всегда в эти дни. Зима приносила не только холод, но и какое-то затаённое ощущение, что приближаются перемены.

Бред. Снова.

Вопросы продолжали кружиться вокруг юноши, которые он успешно игнорировал. Больше не хотелось быть тем, кто отвечает на все эти вопросы. На самом деле это решение было принято уже давно. Хотелось быть частью чего-то большего, чем просто этот дом и эти люди. И, может, это было именно тем, что заставляло его молчать. — Ты собираешься поехать куда-нибудь сегодня? — её голос снова был настойчивым. — Гости вечером придут, родственники захотят тебя увидеть. Имей совесть, Дань. И так вечно пропадаешь в подворотнях каких-то… Сколько можно уже? — Было вкусно. Спасибо. — Даня! Он встал, на мгновение задумавшись. Затем посмотрел на мать привычным взглядом — таким, после которого никогда не следовало ответа — и направился к выходу. Дверь захлопнулась.