Кастлия Вагнер

«Хрупкость вещей, в которые я верила,

Преврати в свет.

И утром, когда ты проснёшься, твои слёзы,

Как драгоценные камни,

Упадут в будущее.»

Kalafina — Kimi ga Hikari ni Kaete yuku

Она привыкла изо дня в день выслушивать упрёки, приняла всеобщее осуждение. Все вокруг только и повторяли: «Одумайся, Одри! Из-за твоего упрямства гибнут люди!». Но ведь никто даже не пытался понять её мотивы, не старался выяснить главную причину этих слепых, отчаянных действий, потому что не видел в них ничего, кроме угрозы для собственной жизни. Их не заботило, что материнское сердце разрывается на части при одной лишь мысли, что придётся попрощаться с любимой дочерью. Так или иначе, Одри была сильной женщиной: всё терпела и не обращала внимания на всех этих эгоистичных людей. Её переполняла непоколебимая решимость, коей не обладал никто другой в деревне. Но та исчезла без следа, стоило Элис сказать ей сдаться. Как оказалось, самой большой эгоисткой всё это время была она. Убеждая себя в том, что всё это делается исключительно ради дочери и её счастья, женщина шла на поводу у личных желаний и тем самым заставляла ту страдать, оправдывая все эти трудные жизненные испытания светлым ярким будущим, которое, скорее всего, никогда и не наступит. А хотела ли Элис всего этого? Она ведь даже ни разу не спросила у неё. Одри считала жестокими всех тех, кто не был способен понять её горя. Однако, всё это лишь оправдания, поиск виноватых в сложившейся ситуации. Сейчас к ней наконец пришло горькое и тяжёлое осознание собственной неоспоримой жестокости. И вред, который она нанесла дочери своими необдуманными поступками, куда хуже того, что та получала от других жителей деревни. Да, Элис должна покинуть Камилью, чтобы спасти всех людей, что сумели выжить, и чтобы почтить память тех, кто не сможет больше наблюдать за тем, как окрашивается лучами восходящего солнца небо. И, главное, девочке нужно сделать это ради себя, ради будущего, которое уготовила ей судьба. Наконец-то женщина смогла всё это понять. Правдивость слов мужа, сказанных на прощание, дошла до неё, ударив в самое сердце: она лишь тянула время и оттягивала неизбежное. Наверное, потому что хотела защитить её любой ценой, как и обещала себе в тот зимний вечер. За окном крупными хлопьями падал на заснеженную землю снег. В маленькой спальне на втором этаже, — она же — будущая комната Элис, — стояла женщина с ребёнком на руках. Её хрупкие плечи укрывал тёплый полотняный платок, украшенный небольшими белыми узорами. Медленно покачивая дочку на руках, молодая мать тихо напевала колыбельную своим заботливым и нежным голосом и любяще улыбалась. Слабое тиканье часов, тлеющая свеча и успокаивающая песня — всё это неотъемлемые атрибуты того дня. Как только со стороны ребёнка послышалось мирное сопение, женщина уложила его в маленькую кроватку с высокими деревянными перегородками, укрыла одеяльцем и поцеловала на прощание, как будто этим жестом говоря: «Спи сладко. Пусть тебе приснится что-то доброе и замечательное, а ужасные кошмары обойдут твой крепкий сон стороной!». — Одри… — в ту же секунду послышался голос со стороны. Обернувшись, та увидела своего мужа, что стоял возле входа и, скрестив руки на груди и опёршись спиной о стену, глядел в её сторону спокойным и внимательным взглядом, — давай поговорим, — его голос звучал необычайно серьёзно. — Слушаю, — полушёпотом ответила женщина, отходя от кроватки подальше, чтобы ненароком не разбудить своё спящее дитя. Он думал, что они спустятся на первый этаж и переговорят там, но, услышав желание жены выслушать его прямо здесь, отпрянул от стены, тяжело вздыхая, подошёл к ней поближе и наконец заговорил: — Ты тоже заметила это, да? — взгляд, в котором в ту самую секунду отразилось нечто, похожее на опасение и негодование, упал на мирно сопящего под маленьким одеялом ребёнка. Руки сжались в кулаки почти сразу же: от нервов, волнения или даже страха. — Волосы… — может быть, ему хотелось пояснить свой вопрос и рассказать обо всём, что так давно беспокоит его сердце, но это слово — всё, что он смог выдавить из себя в тот момент. Будучи весьма неглупой, Одри готовилась к данному разговору с тех самых пор, как впервые разглядела белоснежные волосы на голове своей маленькой дочери. Она знала. Знала, что Лоуренс обратит внимание на их цвет. — Мы не должны волноваться по этому поводу, — спокойно ответила женщина ему, слабо улыбаясь. Её слова всё равно звучали неубедительно, хоть она и старалась говорить уверенно; они больше походили на просьбу. — Но!.. — глупость и безрассудство жены настолько поразили его, что он сначала опешил, не находя, что ответить. Однако, собирая все свои мысли вновь в кучу, продолжал: — Они же точно такие же, как у неё. Это плохой знак, Одри! — сейчас ему очень хотелось донести до собеседницы свои страхи. Потому что это никакие не шутки: подобное не происходит просто так, по глупому совпадению. Крепко стиснув зубы, она какое-то время молчала, опустив голову. Какая-то её часть также разделяла опасение и волнение мужа, но другая — изо всех сил отрицала связь маленькой Элис с человеком, чьё имя не было принято называть в их деревне. — Лоуренс, ты же знаешь, — пролепетала себе под нос Одри, положа руку на сердце, которое тогда билось так быстро и болезненно в её груди, — наша семья не имеет никакого отношения к ней. Интересно, поверил ли мужчина ей после этих слов? Сошло ли его волнение на «нет»? Скорее всего, он был бы и рад это сделать, но не мог. Рассудительность и логическое мышление мешали ему скинуть произошедшее на неудачное стечение обстоятельств. — Её волосы белые, как этот падающий снег за окном, Одри, — Лоуренс указал пальцем на окно, за которым всё ещё сыпались непроглядным потоком снежные хлопья. — Это не может быть совпадением! — он даже слегка повысил голос, желая донести до жены смысл своих слов. — И что ты предлагаешь нам делать? — с вызовом во взгляде та посмотрела на него. Лоуренс не нашёлся, что ей ответить. Признаться, его давно начали одолевать сильные сомнения, поэтому он и решил поговорить об этом с Одри. Но он и подумать не мог, что так слепо встанет на сторону ребёнка, позабыв всю столетнюю историю их деревни и правила, которым учили всех жителей с самого рождения. Не понимал, наверное, что речь идёт об их дочке, о той, кому они даровали жизнь. — Одумайся же! — из раздумий его вывел громкий возглас жены. — В первую очередь, она — твоя дочь! — она пыталась открыть ему глаза на эту простую и банальную истину, которой руководствовалась всё это время сама. — Не позволяй своим глупым предрассудкам отказаться от неё. Какого бы не были цвета её волосы, мы должны относиться к ней с любовью и заботой. Мы же её родители, Лоуренс… Когда голос Одри начал дрожать, а на глазах её выступили слёзы, мужчина подошёл к ней почти вплотную и взял за руку, словно давая ей знак, что всё это понимает. Та поглядела на него в надежде услышать слова одобрения и согласия, обещание ни за что не отрекаться от ни в чём неповинной Элис и всегда стоять на стороне семьи, однако услышала лишь короткое: «Я знаю». Больше ничего не сказав, Лоуренс медленно выпустил её руку и покинул комнату. Она проводила его обречённым взглядом, пытаясь сдержать слёзы. Стоя посреди комнаты в полном одиночестве, женщина старалась уверить себя в том, что её слова всё-таки смогли достичь сердца мужа. Просто ему нужно время, чтобы их обдумать и принять окончательное решение. И всё же… ей было немного страшно. Не за себя, а за маленькую дочь, мирно сопящую в кроватке. Она подошла к ней и одарила томным взглядом. Столько безмятежности, спокойствия и умиротворения было на этом детском, щекастом личике. Рука Одри, что держалась за деревянные перила, крепко сжалась. — Я никому тебя не отдам, Эли, — прошептала она. В этот поздний вечер женщина дала обещание оберегать её ценой своей собственной жизни. Даже если придётся пойти против мужа, жителей деревни, целого мира: она была готова ко всему. Потому что перед ней сладко спала её любимая дочь. И что бы не произошло в будущем, счастье Элис для Одри впредь будет важнее чьего-либо ещё.

***

— Мама, куда мы идём? С того дня, когда Элиот написал ей своё последнее письмо, прошло не так уж много времени. Не желая или даже боясь выходить на улицу, она безвылазно сидела у себя в комнате, грезя только мыслями о скором отъезде. Ничего более её не волновало. Только вот в один день Одри неожиданно предложила девочке сходить на прогулку. Тогда Элис не на шутку так удивилась, не до конца понимая, зачем маме, ранее запрещавшей ей выходить на улицу, взбрело в голову нечто совершенно противоположное. Заботливо держа дочь за руку, женщина медленно вела её по главной улице их деревни, направляясь в сторону площади. На вопрос девочки ответа так и не прозвучало, поэтому весь последующий путь они шли в полном молчании. Думали о своём. По привычке Элис оглядывалась по сторонам и смотрела на знакомые с раннего детства пейзажи некогда любимой деревни. Солнце начинало клониться к западу, медленно окрашивая небо и предвещая скорое наступление темноты. Ни в одном доме не горел свет. Гнетущую тишину развеивали только холодный осенний ветер, дувший им в лицо, и навязчивый шелест пожелтевшей травы, неприятно касающейся ног и вызывающей мурашки по коже. Эмоции и чувства, вызываемые видом знакомых домов и тропинок, уже не те, что прежде. Все воспоминания о прошлой радостной жизни в деревне были полностью отравлены событиями последних месяцев. Поэтому-то Элис и не покидала дом: даже прощаться ни с кем и ни с чем не желала. — Зачем мы сюда пришли? — вновь спросила у матери она полушёпотом. Безлюдная, погруженная в полутьму площадь. Они остановились в её центре. С горечью в сердце девочка вспоминала, как много тут было людей в день, когда Гай рассказывал всем о её силе. Честно говоря, ей всё ещё было не по себе от этого места: чувство, что сотни нетерпеливых и ненавистных взглядов устремлены прямо на неё снова настигло Элис. — Ты не забыла, что завтра покидаешь деревню? — наконец заговорила Одри, оглядываясь по сторонам. Услышав просьбу девочки поскорее уехать из Камильи, женщина на следующий же день направилась к главе деревни, чтобы сообщить об изменении своего решения. Ей было крайне сложно решиться на это, учитывая всё произошедшее, но теперь она пыталась мириться с желанием Элис и мнением всех остальных жителей. Ведь это — лучшее, что она сейчас может сделать для своей любимой дочери? Глава деревни в течение нескольких дней улаживал все формальности: договаривался с приютом, чтобы тот согласился принять у себя девочку, и с торговцем, который сможет отвезти её туда. В конце концов была назначена дата отъезда — мать назвала её Элис в тот же день. Прекрасная новость также мгновенно облетела деревню. Теперь все открыто выражали свою радость и счастье, не скупясь на слова, и благодарили судьбу за то, что та всё-таки над ними сжалилась. Однако, никто так и не удосужился извиниться перед Элис и Одри: все радовались лишь собственному спасению. Да и издевательства тоже не прекратились, их разве что стало чуть меньше. Всё ещё находились люди, которые громко стучались в двери или кричали под окнами, приговаривая издевательское: «Не можем дождаться, когда порча покинет нашу Камилью! Мы закатим праздник в честь твоего изгнания!». Но девочку подобные слова уже не задевали: её сердце согревали мысли о том, что совсем скоро она покинет это жестокое и ужасное место раз и навсегда. Вместе с мамой. — Ты же поедешь со мной? — обращая на женщину полные надежды и веры глаза, тихо спросила она. Эти слова походили больше на просьбу, чем на обычный вопрос; между строк так и читалось: «Хотя бы ты. Не бросай меня». Молчание. Не в силах выдерживать на себе этот умоляющий взгляд, Одри опустила голову и крепко стиснула зубы. Как бы сильно ей не хотелось поехать вместе с дочерью в Столицу, воплотить это желание в реальность она не могла. — Нет, — лишь сумела выдавить из себя мать. Даже это сказать оказалось очень сложно: она прекрасно осознавала, что разрушает последние надежды Элис, которые поддерживали ту на плаву все последние дни. Просто… ей не дали права выбирать. Всё решили за неё. Уже очень давно. Посмотрев на девочку, не двигавшуюся со своего места и не сказавшую ничего в ответ, Одри заметила, что её взгляд окончательно потух. И возможно, в этот раз навсегда. Для любящей матери видеть своего ребёнка таким разбитым и подавленным — невыносимо. На это, видимо, и рассчитывал глава деревни, решив проучить женщину, отчаянно защищавшую свою дорогую сердцу дочку и идущую против правил деревни. Он не только пожертвовал многими жителями, чтобы возложить на плечи Одри вину в их смерти, но и запрещал кому-либо другому действовать без его согласия. Уже не в первый раз сталкиваясь с подобными случаями, глава деревни верил, что женщина сама рано или поздно прибежит к нему с извинениями. И она действительно пришла: он не ошибся. Но это ещё не всё. Для Одри, и так уже осознавшей свой эгоизм, было подготовлено наказание, которое разрушало всё то, за что она сражалась до этого дня. Женщина должна была публично отказаться от дочери, иначе Элис без тени сожаления отдадут на съедение монстру. Вот и очередной выбор, где один вариант хуже другого. Над материнскими чувствами просто издевались. Вот почему они стояли сейчас на площади. А все те взгляды, которые чудились девочке, были на самом деле, ведь все жители наблюдали за ними из кустов. — Но почему?.. — почти неслышно спросила Элис у мамы. Сдерживаясь, чтобы не заплакать от очередного болезненного удара со стороны близкого человека, она всхлипывала и смотрела на Одри, желая услышать хоть какие-нибудь объяснения. Все те надежды, которые девочка питала все последние дни, вмиг разлетелись на мелкие осколки, подобно окнам в их доме, в которые жители бросали камни и всё, что только попадалось им под руку. В этот момент кое-что внутри неё окончательно сломалось. Доверие к людям. Последняя сильная и тесная связь, схожая с тонкой красной нитью, мгновенно оборвалась. Все. Все дорогие люди отвернулись от неё. Ставшие с мамой как никогда близкими, поддерживающие друг друга в эти тяжёлые дни, наполненные ничем, кроме отчаяния и боли, сейчас они стояли на противоположных краях бездонной тёмной пропасти. И никто из них уже не сможет перебраться на другую сторону. Почему её предают вновь и вновь? За что ей всё это? Почему кто-то так сильно жаждет разрушения всего её мира, в котором она жила в гармонии и радости? Дело в ней самой? Ведь, по словам всех жителей деревни, она приносит лишь несчастья и беды. Значит, так будет всегда и везде, куда бы она не пошла? Тогда… есть ли в этом мире вообще для неё место? — Мама, ты бросаешь меня так же, как сделали все остальные? — в упор Элис посмотрела на женщину, раскрыв шире свои глаза. Одри не решалась раскрыть рта, чувствуя давление, которое оказывали на неё слова дочери. Сердце бешено стучало у неё в груди, уже предчувствуя боль, с которым столкнётся в будущем. Если бы только можно было рассказать девочке о её сильном желании уехать отсюда навсегда. Если бы только можно было раскрыть все секреты, которые таила в себе Камилья так много лет. Если бы только можно было поделиться с Элис всем, что так много лет терзало ей душу. Но нарушение этих правил каралось в их деревне одним излюбленным наказанием, способным навсегда закрыть рот мятежникам, — смертью. — Давай покинем деревню вместе! — девочка, продолжая наседать на итак загнанную в угол мать, сделала к ней шаг вперёд. Она до последнего была готова сражаться за то, чтобы та поехала с ней. Потому что мама — последний дорогой для неё человек в этом проклятом месте. — Все нас предали, все нас прогнали. Здесь нет тех, кому мы были бы нужны! — положа руку на сердце, готовое выскочить из груди в этот момент, она выкрикнула последние слова настолько громко, что они эхом разлетелись по округе. Её крик показался женщине самым пронзительным и душераздирающим во всём мире. — Я не могу, понимаешь? — дрожащим, тихим голосом произнесла в ответ на все эти громкие слова Одри, опуская взгляд. Подобно маленькому ребёнку, брошенному в толпе незнакомых людей, она была готова залиться горькими слезами, но сдерживалась из последних сил. «Пожалуйста, Эли, не цепляйся за меня. Отпусти,» — вот, что ей хотелось сказать своей дочери. Но она не смогла: растерялась и не набралась храбрости для подобных слов. — Почему не можешь?.. — обречённо спросила девочка, не сводя с мамы пустого взгляда. «Если бросаешь меня, как и все остальные, назови хотя бы достойную причину,» — вот, о чём она думала в эту секунду. Потому что все слова женщины — ничем неприкрытое увиливанье от истины. Элис хотелось знать абсолютно всё. Ей надоела вся эта ложь, все эти недоговаривания. От простых знакомых до самых близких людей — все лишь нагло врали, прикрываясь священными правилами. Как долго они собираются это делать и зачем? Их с самого детства учили честности, но разве это не лицемерно? Слишком подло учить своих детей тому, чего сам не можешь сделать. Это как-то неправильно, что ли? — Прости меня… — эти слова нельзя было услышать; их можно прочитать лишь по губам. В них Одри вложила все свои сожаления, всё давление со стороны тех людей, что следили за ними из тени. — Значит, ты как все остальные? — натянутая, болезненная улыбка проскочила на лице девочки. Она уже не могла совладать с той бурей эмоций, что бушевала в ней. — Ты хочешь избавиться от меня, как и они, и лишь прикрываешься тем, что ничего не можешь сделать, — на её глазах выступили эгоистичные, давящие на жалость слёзы. Элис была не в силах понять чувства матери в этот миг и думала только о своих. Наверное, поэтому с её языка сорвались не менее жестокие, ранящие сердце женщины слова: — Ты ведь всё, что у меня осталось. Почему ты бросаешь меня? Мысли девочки были заняты только тем, что её снова предали, и она напрочь отказывалась видеть очевидное, бросающееся в глаза сожаление, с которым смотрела на неё Одри в этот момент, на её горькие слёзы, скатывающиеся вниз по щекам. Однако, так больше продолжаться не могло. Нежелание дочери понять её ситуацию и нетерпеливые взгляды из кустов сыграли свою роль в этой драматичной, наполненной трагедией и грустью сцене: решив положить всему этому конец, женщина собрала остатки своей решимости и, сжав руку покрепче в кулак, как можно строже произнесла: — Потому что ты больше не моя дочь. Ей ведь… всё равно ничего другого не оставалось. Тянуть время было бесполезно: рано или поздно она бы всё равно это сказала. Того требовал приказ. Услышав эти слова, Элис содрогнулась, в шоке распахнув глаза. У неё внутри всё сжалось от ужаса, она задрожала всем телом. Застыв в ступоре и не веря своим ушам, девочка ощутила, что ещё немного и её ноги предательски подкосятся от неумения твёрдо стоять на земле. Но она не просто упадёт, нет. Скорее, провалится в мрачную, поглощающую всё и вся бездну уже без возможности выбраться на свет. Потому что одно дело думать, что тебя бросают и совершенно другое — слышать об этом своими собственными ушами. Все мысли, все слова, которые так сильно хотелось сказать сейчас, растворились где-то глубоко в её сознании. Осталась только пустота — та самая пустота, что появилась в ней после прочтения письма Элиота. Теперь она заполнила всю её целиком. Слёзы медленно потекли из глаз Элис, обжигая щёки, и даже не собирались останавливаться. Сквозь них девочка наконец сумела разглядеть то, что напрочь отказывалась видеть всё это время: мама тоже плакала. Так же, как и она: без возможности успокоиться. Почти вплотную подойдя к дочери, Одри встала перед ней на колени и крепко обняла, прижав к своему разрывающемуся от печали сердцу дрожащего от отчаяния и холода ребёнка, которого старалась оберегать все эти годы. Говорить подобное и правда было слишком жестоко. Женщина осознавала, что причинила Элис очень много боли в последнее время. Но эти слова, это отречение — они станут ключом к их новой жизни вдали друг от друга. Потому что, потеряв последнюю связь с этим прогнившим с годами местом, девочка навсегда распрощается с желанием когда-нибудь сюда вернуться. Только так она сможет начать жить с чистого листа и обрести своё счастье. — Прости меня, Эли, — почти неслышно, на ухо прошептала ей мама на прощание. — За всё, — и лишь крепче прижала дочь к себе, борясь с диким желанием никуда её не отпускать. Всё равно придётся сделать это, не так ли? После этих слов Элис осознала: мама… действительно сожалела.

***

Комната, наполненная когда-то теплом и уютом, сильно изменилась за эти три месяца. В ней было весело принимать гостей, ставить на маленький деревянный столик чашки с горячим вкусным чаем и беседовать о всяких повседневных мелочах. Элис всегда содержала в чистоте своё маленькое пристанище: её к этому приучила мама уже очень-очень давно. Но теперь тут царил полный хаос: пол усеивали маленькие прозрачные стёклышки и обрывки пожелтевшей бумаги; пронизывающий до дрожи холод поселился здесь благодаря разбитому окну; пыль скопилась в углах, толстым слоем лежала на всей мебели; кое-где можно было заметить сплетённую пауками паутину. Это место не вызывало у девочки ничего, кроме страха и отвращения. Однако, не в силах заставить себя хоть немного прибраться перед грядущим отъездом, она завалилась спать на кровать и почти сразу же уснула. Свою последнюю ночь в деревне Элис провела в полном одиночестве, потому что мама так и не вернулась домой после их разговора на площади.

***

— Почему я не могу с ней хотя бы попрощаться?! Тёмное, освещаемое только тусклым светом свечи, помещение. У женщины, стоявшей на коленях перед главой деревни, который сидел в кресле, оно вызывало лишь страх. — Ты уже попрощалась, — раздался глухой, скрипучий голос старика, что сурово смотрел на неё со своего места. В ответ ничего не последовало. Склонившись перед главой до самого пола, она навзрыд плакала, желая призвать того к милосердию. Ей ведь просто хотелось последний раз увидеть Элис, обнять и поцеловать на прощание. Почему ей не позволяют даже этого? Она и так ведь согласилась со всеми их условиями, сделала всё так, как они просили. И ради чего? Чтобы быть запертой здесь и умолять исполнить её последнее желание? — Одри, какое самое главное правило Камильи ты нарушила? — прерывая рыдания женщины, серьёзно спросил у неё глава деревни. — Я защищала свою дочь! — подняв на него свои заплаканные покрасневшие глаза, принялась оправдываться та. Так сильно ей хотелось, чтобы её чувства достигли собеседника, чтобы он осознал, что подтолкнуло её на эти безрассудные действия. — Вы должны меня понять… — Что ждёт того, кто нарушает правила деревни? — полностью игнорируя все её трогательные объяснения, задал следующий вопрос старик. Ему просто нужно было напомнить виновнице о вещах, которые та обещала ценить до конца своей жизни. — Я же… уже понесла своё наказание, — в упор глядя на главу деревни, непонимающе произнесла женщина. Положа руку на сердце, она продолжила с волнением в голосе говорить: — Я сделала так, как Вы мне приказали! Я отказалась от Элис! Неужели этого не… — достаточно? Не успев закончить свой вопрос, Одри осеклась, побледнев от нахлынувшего на неё волною ужаса. Испуганными и наполненными отчаянием глазами смотря на главу деревни, она всё внезапно осознала. Её с самого начала никто не собирался прощать.

***

Всё стало для неё неродным здесь. Уже не вызывали светлых и радостных эмоций места, знакомые с детства. Все они были блеклыми и серыми в глазах девочки, шагавшей к воротам на следующее утро. Эта деревня… перестала быть её родным домом. Слёзы больше не наворачивались на глазах лишь от одних только мыслей о том, что придётся уехать отсюда: они закончились. Сейчас у неё внутри была какая-то неведомая пустота. Такое чувство, из неё просто вынули душу. И эта душа навсегда останется здесь — в Камилье. У ворот Элис уже ожидал мистер Вилмер — тот самый торговец, который обещал отвезти её в Столицу. В улыбке, украшавшей его лицо, она увидела в тот миг сплошную фальшь. Интересно, была ли та там всегда или появилась только сегодня? Сложно сказать наверняка, раньше ей не приходилось думать об этом. Никого, кроме них, здесь не было. Радующиеся её отъезду жители даже не удосужились попрощаться с ней и пожелать удачи в дороге. Но девочка чувствовала на себе их трусливые и любопытные взгляды: они наблюдали за происходящим, как и в прошлый раз, из тени. И сразу после того, как она уедет, наверняка побегут праздновать и веселиться в честь этого “знаменательного” события. Все эти люди как капли воды — похожи друг на друга. Такие же омерзительные, такие же жестокие, такие же эгоистичные. Ими всегда двигало лишь одно желание — уберечь себя любимых. Наконец-то Элис всё это поняла. — Садитесь, маленькая мисс, — показывая протянутой рукой на заднюю часть своей повозки, мистер Вилмер пригласил её залезть внутрь. Не мешкая и не окидывая взглядом в последний раз родные края, где прошла вся её жизнь, девочка забралась в повозку. Она не собиралась сюда возвращаться. Все, кто остаётся здесь, для неё теперь чужие, вся Камилья, начиная с этой минуты, для неё — пустое место.