Хроники Золотой империи: Злодейка и Героиня

      — Анна?       Финикс не верил своим глазам. Или, наоборот, до безумия желал, чтобы они не обманули, чтобы все схожести не были лишь плодом воображения. Спиной к нему стояла Анна. Совершенно живая, целая… Финикс слышал её усталый, но сильный голос, ни в какие сравнения не входящий с её недавним предсмертным сипением; видел, как едва-едва вздымались в такт размеренному дыханию плечи, как колыхались волны светлых волос, стоило ей шевельнуть головой. Он замечал столько всего настоящего в те длинные секунды, что она поворачивалась к нему, но всё равно оказался совершенно не готов вновь увидеть её глаза. Больные, отчаянные, обвиняющие, но без мутной пелены смерти. Глаза живого человека. И это самое главное.       — Зачем ты пришёл? Зачем пришёл сейчас?!       Финикс вздрогнул от неожиданности, едва удержав себя на месте. Почему она кричала? Что он сделал не так? И почему теперь должен исчезнуть? Он не понимал. Он вообще мало что понимал, кроме того, что он — Финикс Оденберг, а перед ним — его умершая младшая сестра, которая теперь почему-то жива. Или это он мёртв?       Нет-нет, глупости. Он же что-то сделал, что-то… важное. Очень. Но что? Он не мог вспомнить. Впрочем, это немного подождёт. Главное же Анна, не так ли? Да, в Мире снов — всплыло вдруг название этого места — нет ничего важнее Анны.       Финикс потянулся к ней неосознанно, также, как сами собой слетели слова-извинения. За что? Память возвращалась отрывками: вот, он, отправляющий Анну одну на проклятую свадьбу; он, погружённый в какую-то книгу, пока Анна страдала в своём мире… В этом она его винила? А вот: он, неспособный скрыть негодование и отвращение от вести о том, что Анна сама решила расстаться с жизнью, что та смертельная опасность, от которой он, рискуя собой, спасал её — оказалась осознанным решением, добровольным финалом. И от крика себя прошлого заложило уши.       «Решила умереть? Как подобная дурь вообще пришла тебе в голову?! И не смей говорить, что тебе было тяжело! Вряд ли ты вообще осознаёшь, что такое «тяжело»!..»       Собственная прошлая несдержанность перекликалась со словами Анны нынешней — и одновременно прошлой, — царапала нутро. Какой же он всё же идиот, Аурум.       — Если бы — Анна, поверь — если бы я знал, что я тебе нужен, я бы пришёл.       Финикс ни капли не лгал, но в то же время и сам сомневался, что Анна поверит ему. Сейчас, наверное, она любое его слово примет в штыки. Он же предал её. Уже как минимум дважды, ведь именно столько раз не смог оказаться рядом вовремя. Не ощутил, что ей угрожает опасность.       Впрочем, он ведь не провидец, чтобы знать всё наперёд.       Но он старший брат, а это, временами, одно и то же.       Разум, наконец, полностью прояснился. Сложилась цельная картина происходящего — Аурум, перемотка и вправду сработала! — а эмоции хоть немного улеглись. Недостаточно, чтобы совершенно не проявляться в мимике и жестах, но достаточно, чтобы не наговорить глупостей, увидев след вскрытых вен на запястье Анны. Вот ведь ирония судьбы: он вновь рискнул собой, спасая Анну — отчасти, если уж совсем на чистоту, — а Анна вновь желала собственноручно оборвать свою жизнь. Ну что за… ребёнок?       Да, именно ребёнок. Ведь, если он всё верно рассчитал, семнадцать ей исполнилось месяца два назад. Тогда какого Тенезма прошлый он спрашивал с неё, как со взрослой? Она же не он, в конце концов. Да и разве Финикс сам не хотел позволить Одетт и Анне побыть детьми подольше? Противоречил сам себе?       Стоило напомнить себе, что перед ним далеко не зрелый человек, как говорить с Анной стало легче, понятнее. И пропала злость, вспарывающая грудь, от чужого пренебрежения жизнью. Иногда даже шуточного, слетавшего с уст студентов во время экзаменов. Слишком уж такое… неправильно.       Финикс не мог сказать точно, возымели ли его слова хоть какой-то эффект. Но мимолётная вспышка в глазах Анны вселяла надежду, что не всё сказанное бессмысленное. Что хоть какая-то фраза станет искоркой, с которой другие раздуют в ней пламя жизни.       Анна постепенно серела, в ушах нарастал гул — время краткой передышки в Мире снов подходило к концу, и Финикс не знал, что ожидает его после. Впрочем, это и не важно: он жив, а со всем остальным как-нибудь обязательно справится.       — Удачи, Анна.       

***

      Он слышал голос. Женский, полный боли и слёз, надрывный, молящий. Голос Одетт.       Он знал, что это она время от времени сжимала его руку. Сильно-сильно, как что-то, что ни за что нельзя отпускать. Понимал, что её пальцы иногда ощущал над носом и губами. Кто бы ещё стал так часто проверять дышит ли он?       Финикс всё прекрасно чувствовал, осязал и, самое главное, осознавал, но ответить не мог. Тело стало чужим, непослушным. Нечего говорить о том, чтобы сжать руку Одетт в ответ — даже открыть глаза оказалось непосильной задачей. Он только мог, что ощущать и… думать.       Думать и вправду было о чём. Финикс то терялся в страхе не очнуться никогда, так и остаться заложником собственного тела и слишком ясного разума. Пока не сгниёт заживо или не обезумеет. То вновь и вновь прокручивал в памяти события того злополучного дня, выискивал зацепки, подсказки, хоть что-то, что укажет на виновных. Или хотя бы поможет проложить к ним путь.       Что-то он и вправду нашёл. Очевидное, как ни посмотри: в храме предатель. Никак иначе все те ублюдки не могли попасть в него, не руша барьер. Ну, разве что пройти пешком, но это даже звучало смешно. Нет, у них был пропуск. И не такой, как у Финикса — позволяющий телепортироваться ему самому и ещё одному человеку вместе с ним. Нет, в их руках оказался пропуск служителей храма, тот, что открывал им все двери, позволял в праздничные дни проводить верующих в закрытые для тех места. Тот, который нельзя незаметно украсть.       Финиксу как-то доводилось слышать о юном священнике, потерявшем пропуск — храм во время поисков стал напоминать неприступную крепость: барьер укрывал его непреодолимым молочным туманом, не проводили службы, не пускали людей вознести молитвы, а служителям не позволяли покидать храм. Всё, чтобы тайны божьего дома и империи не покинули белоснежные мраморные стены.       Укради неизвестные пропуск, и свадьба принца попросту не состоялась. По крайней мере, пока не завершили бы поиски или не переписали барьер — так, что все старые пропуска стали бесполезными. А значит тенезмовы подстилки заполучили на свою сторону кого-то из храмовников. И, Аурум, лишь бы кого-то одного.       Но размышления о том дне приносили не только ответы, но и разъедающую вину. Она кислотой разливалась внутри, плодами ацидии оседала на языке. Прямо как после Пии. Почему он был так слеп, что не заметил разрастающуюся в империи черноту? Почему был так нерасторопен? Почему вообще ждал ответа от Элизабет, а не помчался в столицу в тот же день, как получил письмо? Почему не заподозрил неладное, когда Сион, всегда пытавшийся угодить окружающим — излишне сильно, как для принца, — вдруг оборвал с Анной всякий контакт? Почему, в конце концов, не пошёл вместе с Анной? Почему, почему, почему…       У него не было чёткого ответа ни на один из множества вопросов. Но, наверное, он просто так и остался трусливым мальчишкой из прошлого. Слишком слабым внутри, чтобы найти в себе силы встретиться со своими страхами.       Слишком недостойно, жалко, ничтожно, как для человека его статуса.       Ох, ещё начни жалеть себя, Финикс!       Да, самобичевания и вправду совершенно бессмысленная трата времени. Вот только потратить его на что-нибудь другое Финикс не мог, и водоворот одних и тех же мыслей затягивал всё глубже и глубже.       

***

      Иногда всё исчезало: мысли, сознание, они размывались, стирались, и Финикс погружался в спасительное забытье. Лишь позже он понял, что оно было сном: когда блаженное ничего сменили собой жалящие картины прошлого, от которых он никак не мог сбежать.       

***

      — Что. Ты. Натворил?!       Голос папы, полный чистейшей ярости, отбивается от стен. Финикс непроизвольно отступает на шаг, и в ту же секунду дверь за спиной с грохотом захлопывается. Всё внутри леденеет от ужаса.       — Ты оглох, Финикс?!       Папа на самого себя не похож, скорее на демона из книжек. На его висках отчётливо проступают вздутые вены, налитые кровью глаза пылают гневом. От тяжёлого смрада тёмной магии у Финикса кружится голова, и он облокачивается на дверь, лишь бы устоять на ногах.       — Я не хотел, — лопочет он, смаргивая слёзы. — Я… я не хотел, папа. Правда не хотел! Поэтому, пожалуйста, прости. Чтобы я ни сделал, я больше не буду. Папа, я честно больше не буду. Папа… пап, почему ты так смотришь? Ну пожалуйста, папа. Что я сделал не так?!       Финикс и вправду не понимает. Почему на него злятся? Почему кричат? Он же… он просто думал, что папа в беде. Что за ним пришли те люди. Что его убьют, как Аннабель.       Ранее Финикс не мог уснуть. Ворочался-ворочался, но стоило надолго закрыть глаза, и снова видел Аннабель у папы на руках. А потом… потом он вдруг почувствовал что-то такое противное, склизкое, мрачное… И всё. Дальше лишь длинные-длинные и путанные коридоры на пути в папину комнату. И громко-громко стучащее сердце. Он так боялся опоздать. Так боялся, что папа тоже будет мёртвым. Что он снова никого не спасёт. А в итоге…       В итоге оказывается, что тёмная магия — дело рук не кого-то неизвестного, а папы. И Финикс совершил огромную ошибку, помешав ему.       — Не понимаешь? Что же, я объясню, Финикс. — Голос папы снова привычно ласковый, но от этого лишь страшнее — глаза-то остаются всё те же. — Ты убил её. Я собирался воскресить Аннабель, у меня почти вышло, но ты… Ты всё испортил! Ты и твоё проклятое, неуёмное любопытство! — Его руки смыкаются на плечах Финикса, больно впиваются пальцы. — Теперь ты понимаешь, что натворил?! — кричит он и встряхивает Финикса так, что тот ударяется затылком о дверь. — Понимаешь?!       Финикс машет головой из стороны в сторону. Так сильно, что начинает болеть шея, а отросшие волосы закрывают глаза. Нет, нет, нет. Нет! Это неправда. Он не мог всё снова испортить. Не мог. Аурум, ну не мог же!       Внутри бурлит магия, вздымается волнами точь-в-точь, как на штормовом море, и Финикс обнимает себя руками, оседает на пол. Он хочет спрятаться. Забиться в самый глухой и одинокий угол дома. Лишь бы снова всё не испортить.       — Пожалуйста, не надо, — до боли жмуря глаза, шепчет он и упирается лбом в колени. — Пожалуйста, успокойся, — молит он магию, будто та может услышать.       Но магия лишь клубится сильнее, покалывает на кончиках пальцев, шевелит волосы, жаром касается кожи.       Пожалуйста… почему ты не слушаешь?!       Финикс уже не ребёнок. Ему двенадцать — исполнилось ровно две недели назад, — а значит он должен контролировать свои силы. Выбросы бывают только у маленьких детей, а не у будущего хозяина Магической башни! Он не может не справиться снова. Он и так не спас Аннабель. Убил её. Он не может навредить ещё и папе!       — Раз, два… три… — В горле неприятно сухо, но Финикс упрямо повторяет цифры, надеясь взять себя в руки. Как когда-то учила мама. — Восемь, девять…       Его вдруг за плечи вздёргивают на ноги. На него смотрит папа полными лихорадочного блеска глазами.       — Не всё потеряно! — воодушевлённо говорит он. — У меня вышло, только… — Он вдруг сгибается пополам от приступа кашля, и Финикс кое-как придерживает его, стараясь не дать упасть. Впрочем, вряд ли в этом есть смысл. — Мне нужно знать, что с Аннабель, — отдышавшись, продолжает он. — Поэтому… — недобрый огонёк вспыхивает в его взгляде, — Финикс, ты же хочешь исправить свою ошибку?..       Финикс соглашается, не задумываясь. Да и разве можно не согласиться? Он теперь может всё исправить! Помочь папе. Стать хоть немного полезным.       Перед глазами появляется книга. Темномагическая, запоздало понимает Финикс, разбирая незнакомое, путанное заклинание. По спине пробегает неприятный холодок.       — Дай руку, — приказывает папа. — И читай. Вслух, — и заклинанием оставляет порез вдоль ладони Финикса.       Страшно. Больно. Противно. Финикс хочет сбежать куда-нибудь подальше. Забыть, как страшный сон.       Но он гонит эти мысли прочь и продолжает читать…       

***

      — Какой же ты ублюдок! — кричит Одетт, в миг охлаждая его гнев. Финикс в ужасе смотрит на неё, запоздало понимая что наговорил.       «Я стану… нет, я уже стал герцогом лучше, чем он…»       «Хочешь правды? Я был рад, что он умер!..»       Финикс не хотел говорить это Одетт. Не хотел раскрывать ей эти неприглядные тайны. Не хотел, чтобы узнала о том, за что он корил себя все эти четыре с небольшим года.       Не хотел, но слова уже не вернуть, и Финикс чувствует, как между ним и Одетт разверзается пропасть. Бесконечная, непреодолимая.       — Одетт… — шепчет, протягивая к ней руку. Может… может ещё есть шанс? Может…       — Не прикасайся ко мне! — Она практически отпрыгивает от него к двери, прижимается к ней спиной. — Аурум, а я, дура, считала, что все те слухи лишь глупости. Что дядюшки и тётушки ошибаются на твой счёт, а оказывается ты и вправду тот ещё алчный ублюдок. Хей, Финикс, если я захочу занять твоё место, я тоже умру? Как папа. На радость тебе?! — пригвождает она к месту ужасным, режущим обвинением. Отбирает у Финикса дар речи.       Он же… Он бы никогда не причинил вред Одетт. Аурум, даже мысль об этом недопустима. И все эти старания, все эти годы борьбы, бессонные ночи, чтобы поднять герцогство с колен — на всё это у него хватало сил лишь потому что он знал: только так можно защитить сестру, подарить ей безоблачное детство. В одиночку он бы не решился тогда, после смерти Кастрела, обратиться к императору. Не рискнул бы взвалить на свои плечи управление герцогством. Всего этого не было бы, не будь за его спиной Одетт.       И теперь… теперь это всё рушится из-за его глупости, из-за минутного всплеска эмоций, из-за того, что не смог сдержать то, что всегда прятал в глубине себя.       Безупречный герцог.       Безупречный брат…       Финикс смотрит на Одетт, и сердце щемит от разгорающейся в её глазах ненависти. Он может всё изменить, раскрыть ей правду о её любимом отце, освободить её от созданных им же иллюзий и вернуть всё, как было. Может не дать ей отдалиться, удержать жестокой истиной. Может, но…       Финикс молча позволяет ей уйти, раствориться в коридоре, беззвучно закрыв дверь. Потому что так и не находит в себе силы сломать всё то, во что она верила все эти годы. Во что верит до сих пор. Одетт всегда была папиной дочкой. Если для Финикса Кастрел стал проклятием, для Одетт он был единственным светом.       Разве может он отобрать у неё солнце?       — Конечно нет, — криво усмехается Финикс и возвращается к столу, проводит над ним рукой — скрытый иллюзией клинок проступает на свет. Подарок на вчерашнее шестнадцатилетие Одетт.       Финикс скользит по нему пальцами, холод зачарованного металла жжёт кожу.       — Аурум, я снова всё испортил… — Он падает на стул и запрокидывает голову. В груди почему-то жжёт, и по скуле стекает единственная слеза…       

***

      — Знаешь, как для тех, кому что-то от меня нужно, вы двое слишком неуловимы, — наиграно возмущается Финикс и извлекает из рукава сложенный вчетверо лист. —Актуальная карта Пии, как и обещал. Я немного поспрашивал местных, раз уж сами не можете, и отметил лучшие постоялые дома и таверны. А ещё пару сувенирных лавок и, специально для тебя, самую высокую точку города. Наверняка ведь захочешь полазать по крышам, — усмехается он и протягивает ей карту.       Она быстро разворачивает её, немного нервно пробегает по ней взглядом.       — Спасибо, Финикс! — Её карие глаза вспыхивают от эмоций.       — Не за что, — мягко улыбается он. — Повеселитесь там: первый отпуск стоит провести как следует. Только помни: удумаете втихую сыграть свадьбу и не позвать меня, прокляну обоих.       — К-какую ещё с-свадьбу? — покраснела она. — Н-не понимаю о-о чём ты!       — Ага-ага. Брось, я же вижу ваши переглядки. А ещё… — поправляет Финикс ворот её платья, — засосы нужно прятать старательнее, если пытаетесь скрываться.       — Мог сделать вид, что не заметил, — пряча взгляд, пробормотала она. — И вообще, на нашей свадьбе ты будешь самым желанным гостем. Даже сделаю для тебя особое приглашение.       — Какая честь. Ладно, беги к своему ненаглядному, пусть собирает вещи. Но перед этим, пусть заглянет ко мне ненадолго. — Финикс разворачивается на пятках, проходит несколько метров и замирает. — О, кстати, Розалин, — зовёт через плечо, — никогда не был в Пии, так что привезите какой-нибудь запоминающийся сувенирчик.       Розалин приподнимает уголки губ и воодушевлённо отвечает:       — Поверь, Финикс, Пии ты никогда не забудешь.       От этих слов волосы вдоль позвоночника встают дыбом, но Финикс лишь отмахивается от этого чувства. Нашёл из-за чего беспокоиться.       

***

      Стекло крошится под ботинками, в уцелевших кусках зеркала отражается его затравленный, больной взгляд, налитые кровью глаза.       Почему? Почему всё так обернулось? Почему его предали?!       Или предал он?       Серёжка синей искрой мелькает в осколках, привлекает внимание, и Финикс хватается за неё: одно движение, тихий щелчок — и перо остаётся в руке, поблёскивает неестественным глянцем.       — Ненавижу! — комкает он его и бросает себе под ноги. — Ненавижу! Ненавижу! Не-на-ви-жу! — и топчет, топчет, топчет, словно это может как-то помочь. — Ненавижу… — Колени подгибаются, и он стекает в стеклянное крошево. — Ненавижу. — Слёзы струятся по щекам, жгутся сильнее любых ран, выпекают боль на теле. — Аурум… я так хочу всё вернуть. — Финикс достаёт перо из осколков, режет ими пальцы, и на пол сыпятся фальшивые рубины. — Пусть всё это будет лишь кошмарным сном.       

***

      Всё серое.       Финикс моргнул, скомкал прохладную простынь — и лишь тогда осознал, что очнулся. Что перед глазами не очередное видение, а самая что ни есть настоящая реальность. Он правда, наконец-то, пришёл в себя.       Боги… спасибо.       Финикс, насколько позволяло положение, огляделся. Тело после длительного лежания в край ослабло, так что увидеть вышло не так уж много: только тяжёлую ткань балдахина, кусочки потолка между полотнами и пару солнечных зайчиков. И всё это было… серым, бесцветным.       Сердце пропустило удар. Финикс прикрыл глаза, глубоко вдохнул — так, что стало саднить пересохшее горло — и, мысленно сосчитав до десяти, поднял веки. Ожидаемо ничего не изменилось. Всё та же блеклая серость.       Проклятье!       Он должен был предположить подобный исход: не могла же и вправду обойти левый глаз участь правого после всех этих махинаций. Но всё же идиотская надежда, что мир для него будет выглядеть как прежде, видимо, поселилась в душе. И теперь в груди расползалась глупая обида. Финикс даже не мог сказать на кого. Наверное, на саму ситуацию. Остаток жизни провести, не видя цветов, — не самый худший исход, но всё же… всё же до боли обидно. Настолько, что хотелось закатать истерику, как маленький ребёнок. Он ведь и так уже столько отдал, так почему же?!       Финикс попытался привстать, но ожидаемо из этого ничего не вышло. Видимо, для начала стоило приподнять подушку, а потом и себя с помощью леви…       Пусто.       Финикс не заметил это сразу, отвлёкшись на зрение, но теперь, сосредоточившись, он с ужасом осознал, что не чувствовал её — магию. Внутри зияла чуждая, бескрайняя пустота. Бездонная пропасть, в которую его сейчас затягивало. Всё глубже и глубже.       Сердце заледенело, дыхание прервалось, а перед глазами всё смазалось. Нет, нет, нет! Этого не может быть! Это не правда. Он просто ещё не до конца пришёл в себя. Всё не может быть так. Он не может…       Яркий свет вдруг ослепил. Со всех сторон послышались шаги, копошение, голоса.       — Ваша Светлость, вы меня слышите? — обратился к нему, если он не ошибался, лекарь.       Финикс кивнул — слипшимися от жажды губами он вряд ли смог бы что-то сказать — и встревожено посмотрел на лекаря. Только он мог сказать, что происходило с его магией. Развеять глупые опасения.       Или подтвердить, но об этом он старался не думать. Магия не могла его покинуть, он не сделал ничего, чтобы это произошло: теперь, когда из-за людей вокруг паника немного ослабла, Финикс отчётливо понимал это. Его сосуд всё ещё должен быть цел.       Но тем не менее внутри зияла дыра, и единственным, что не давало погрузиться в пучины страха и отчаяния, были люди вокруг и надежда на лучшее.       Да и не мог же он быть настолько невезучим, чтобы лишиться ещё и центра своей жизни?       Финикс скомкал простынь, по привычке стараясь отвлечь себя чем-нибудь, чтобы усмирить магию. Ту, которой сейчас нет. Ту, без которой он не знал, как справляться со всем этим. С магией он вынес бы всё, но без неё…       Лекарь что-то сказал слугам — Финикс не разобрал что, но ответ пришёл довольно скоро: те, подложив под спину побольше подушек, помогли ему полусесть. Вскоре ему наконец-то дали воду, казавшуюся в тот миг в сотни — нет, тысячи — раз вкуснее любого, даже самого любимого, сорта чая.       В это же время лекарь считал его пульс, ощупывал суставы — Финикс едва сдерживался, чтобы не вздрагивать от прохлады его пальцев — и время от времени применял разные заклинания. Финикс был слишком увлечён утолением жажды, чтобы рассмотреть что именно тот проверял с их помощью.       Напившись, он прочистил горло и всё же спросил:       — Моя магия — что с ней?       — С ней всё в порядке, Ваша Светлость. — Лекарь взял его ладони в свои, слабо замерцало заклинание, кончики пальцев наполнило тепло и вскоре от них вверх по рукам, скрываясь под рукавами, стали проступать руны. Финикс всматривался в них, ища в памяти их значения. Если он не ошибался, то это…       — Печать? — предположил он, подняв взгляд на лекаря.       — Она самая, — кивнул тот. — Я понимаю, что метод несколько… нестандартный, но это всё, что я с мог придумать в вашей ситуации. — Он отпустил руки Финикса, руны вновь стали невидимыми. — У вас было серьёзнейшее магическое истощение. Не буду таить, то, что в таком состоянии вы всё ещё были живы: не иначе как провидение богов. Или, — пристально посмотрел он Финиксу в глаза, — вашего предка основателя. Судя по вашим глазам, я не ошибся, предположив, что именно скрытая в них сила сохранила вам жизнь. Невероятно, право слово! С ними произошли какие-то изменения кроме видимых мне? — И, спустя небольшую паузу, пояснил: — Прошу прощения, не подумал, что вам не как увидеть себя со стороны. Они стали красными, Ваша Светлость.       — Что же, должно быть, выглядит эффектно, — усмехнулся Финикс, запрокинув голову, насколько позволяло положение. — Жаль не смогу увидеть: совершенно не вижу цвета. А ещё появилась светобоязнь и, думаю, чёткость зрения тоже упала, — вздохнул он. — Последнее проверить пока не успел.       Да и смысла не было — он и так знал, что упала. Уж через это он уже проходил. Сейчас лекарь станет заглядывать в глаза, делать заметки, давать рекомендации: не только по уходу за глазами, но и постепенному возвращению работоспособности — после нескольких дней в коме нечего и надеяться быстро выбраться из постели. Да, это всё знакомо.       А вот печать — что-то новенькое.       А ещё…       — Сколько я пробыл без сознания? — поинтересовался он, пока лекарь, ожидаемо, изучал его глаза. — И что за ситуация потребовала прибегнуть к печати, словно я преступник какой-то?       — Неделю, Ваша Светлость, — помешкав, ответил тот. — Самые долгие семь дней в моей жизни. Нет, думаю, в жизни каждого человека в поместье. — Он пальцами зачесал волосы назад. — Что же до «ситуации»… Две остановки сердца, Ваша Светлость — вот что за ситуация.       Неприятный холодок пробежал вдоль позвоночника, кожа покрылась мурашками. Аурум, он и вправду едва не умер, практически ступил в царства близнецов. Если бы его вовремя не нашли, если бы лекаря не было рядом, если бы ему не пришла мысль использовать печать… Хах, душа Финикса уже покинула бы этот мир.       От мыслей об этом внутренности сковал ужас: лишь предполагать собственную смерть, слышать чужие неутешительные прогнозы — всё это было ничем в сравнении с настоящим хождением по краю. С осознанием, что жизнь едва не выскользнула из рук. Так легко и непринуждённо…       Аурум, и как Анна могла решиться на это?       — Я предположил, что ваше тело слишком ослабло из-за магической перегрузки — мои последующие проверки это подтвердили, — а потому не способно принимать тот объём поступавшей в вас магической энергии, — продолжал объяснять лекарь. — Вы и сами представляете сколько энергии нужно, чтобы наполнить ваш сосуд. Как и, думаю, лучше кого бы то ни было представляете, как сильно она нагружает здоровое тело. Что уж говорить о вашем состоянии в тот момент? На основании этого я и решил сымпровизировать и наложить на вас печать. Благо, за время врачебной практики мне несколько раз доводилось видеть её.       — Что же, умно… Ты ведь ещё и выкачал из меня энергию, так? — Лекарь кивнул. — Ясно. Похоже, ситуация и вправду была плачевная. Но что важнее: сколько мне придётся так быть?       — Думаю, через пару дней, когда вы немного окрепнете, я уберу часть звеньев. Лучше, если магия будет возвращаться постепенно, небольшими дозами. Но чтобы сказать точнее я ещё до…       — Финикс! — перебил лекаря крик Одетт. По полу громко застучали шаги, и вскоре она сама появилась перед Финиксом. — Аурум, ты очнулся! — Её глаза наполнились слезами. Она опустилась на край кровати и, миг помешкав, крепко обняла его: навалилась всем телом, уткнулась носом в плечо и громко всхлипнула.       — Я вернусь позже, — одними губами сказал лекарь.       Финикс благодарно кивнул. Медленно приподнял дрожащую руку — для этого пришлось приложить все имеющиеся силы — и положил её на спину Одетт. На что-то существеннее его уже не хватит.       — Чшш… Всё хорошо, Одетт. Всё в порядке, — зашептал он, чуть повернув к ней голову. — Я здесь, с тобой. — Она лишь заплакала сильнее. — Ну-ну, тише, Одетт. Тише. Всё уже хорошо, — провёл он вдоль её позвоночника. Немного вниз, немного вверх, насколько позволяло ослабленное тело.       Так Финикс шептал ей всё, что взбредёт на ум: от утешительных слов до рассказа о наспех придуманном сне и гладил её по спине, пока она не успокоилась.       — Хочешь есть? — спросила Одетт в его плечо, прежде чем отстраниться.       — Не отказался бы, — слукавил Финикс. Есть он не хотел совершенно, если честно, но лежать без дела из-за слабости он хотел ещё меньше. Для выздоровления нужна энергия, для энергии — еда, всё просто.       Наваристый бульон принесли по первому зову. Финикс внутренне морщился каждый раз, как делал очередной неспешный глоток — приправ ужасно не хватало.       — Что произошло за это время? — осведомился он, ненадолго отвлёкшись от… обеда? Завтрака? Или и вовсе ужина?       Вздохнув, Одетт начала рассказ-отчёт: поделилась, что состояние Финикса хранили в секрете, что, впрочем, никак не помешало императору всё узнать — на это Финикс мог лишь покачать головой, — перечислила решения, которые приняла, пока временно исполняла его обязанности.       Слуга тем временем забрал опустевшую миску и покинул покои.       — Это ведь не единственное, что ты хочешь узнать? — пожевав губу, уточнила Одетт и, не дожидаясь ответа, продолжила: — В храме появилась святая. Анна. Впрочем, ты наверняка об этом и так знаешь. — Осуждение напитало каждую букву. — Сейчас с ней всё в порядке, если тебе интересно. Ей нашли учительницу. И не абы кого, а — только представь — Андромеду Стернбилд. И как они её только уговорили?       — Леди Стернбилд? — переспросил Финикс. Что же, это что-то очень-очень новенькое. Похоже леди Стернбилд, в отличие от него, зря время не теряла. И кто бы мог подумать, что первым её шагом будет сближение с Анной.       — Ага. Сама невеста кронпринца стала наставницей дорогой сестрички. Вот так… — Она вдруг смолкла, пустым взглядом уставившись на Финикса. Ему показалось или её глаза на миг и вправду неестественно вспыхнули? — Я позову лекаря, — вдруг спохватилась она и побежала к двери.       — Сто… — попытался остановить её Финикс, но не успел — она исчезла в коридоре, даже не удосужившись как следует закрыть дверь. — Зачем лекарь? — хмурясь, спросил он у пустоты. Чувствовал он себя хорошо. Даже прекрасно, как для человека, неделю проведшего без сознания. Так к чему неожиданная спешка? И что с её гл…       Додумать он уже не смог: пришёл ответ на ранее озвученный вопрос. Раздробил кости, вывернул суставы, вогнал клинки в тело. Боль хлынула уничтожающей волной, смела всё на пути, криком прорезала воздух.       Его ломало, выкручивало, обдавало то жаром, то холодом. И было больно, больно, больно. Всё смазалось, превратилось в слепяще белую агонию.       Были ли реальными голоса? А горький вкус желчи во рту? Звон битого стекла? Чья-то рука, в которую вцепились сведённые судорогой пальцы? Или всё это было лишь иллюзией воспалённого разума? Попыткой создать что-то кроме боли.       А потом всё прекратилось. Так же резко, как и началось. И наступила тьма. Спасительная и желанная.       

***

      Пробуждение ожидаемо не принесло облегчение. Только ноющие суставы — и, что удивительно, зубы, — желчный привкус во рту, жжение в горле и прилипшие ко лбу волосы. Что, во имя Аурума, это было?!       — Вы пришли в себя. — Вздох облегчения над головой.       — Объяснишь? — облизнув искусанные губы, спросил Финикс. Он не сомневался, что лекарь поймёт и без уточнений.       — Простите, что не предупредил сразу, Ваша Светлость. Не думал, что всё будет… так. — Лекарь помог ему сесть и подал стакан. Вода в нём горчила лекарствами. — Вся проблема в ваших нервах, Ваша Светлость. — Финикс выгнул брови. — Кроме прочих уже имеющихся, конечно. Вы читали недавние — вроде бы, ещё и двух лет не прошло — исследования работы нервной системы? О том, что в нервах существуют импульсы, на подобии молний?       — Припоминаю что-то такое…       — Я немного посоветовался с профессорами — и даже смог связаться с автором того исследования — по поводу вашего случая… Не называя имён, конечно же, — спешно добавил лекарь. — Они сошлись во мнении, что столь сильный выброс магии устроил… м-м-м… сбой в работе этих импульсов. И теперь они возникают спонтанно и, как оказалось, причиняют боль. Которую, к тому же, сложно утолять обезболивающими. Если только не чем-то мощным, сродни сапфировой пыли…       — Никаких наркотиков! Перетерплю.       — Но, Ваша Све…       — Ты лучше меня должен понимать, как пагубно такого рода вещества влияют на высвобождение магии. Или тебе напомнить, почему среди наркоманов и алкоголиков больше всего людей с сильным магическим даром? — хмуро взглянул на лекаря Финикс. Всё ещё доподлинно не известно, почему из-за дурманов: будь то спиртное или какие-то мощные препараты человек не мог использовать магию, но факт есть факт. Энергия просто отказывалась покидать тело, пока человек был, например, пьян. И некоторые находили в этом плюс — можно не бояться магического выброса. Именно поэтому после Пии так много магов ступило на скользкую дорожку зависимостей: страх однажды не удержать эмоции и наворотить дел магическим выбросом гнал их к единственному доступному лекарству. Ох, скольких сил стоили поиски решения этой проблемы…       — Я понял, Ваша Светлость, — смиренно ответил лекарь и принялся высчитывать его пульс. Финикс перевёл взгляд в окно, не желая того отвлекать. За стеклом виднелись полуголые ветви плодовых деревьев: цветы с них уже осыпались, а новые листья ещё не успели полностью распуститься. Ха-ах, как жаль: сезон цветения он в этом году уже пропустил. Впрочем, были вещи и поважнее. Например, Одетт…       

***

      Одетт сидела перед ним и не сводила взгляд со своих сцепленных на коленях рук. Между ними повисла тяжёлая, давящая тишина.       Худшие опасения подтвердились.       Одетт и вправду пробудила Светило Оденбергов. Четвёртый раз за тысячу две… кхм, сто девяносто восемь лет существования рода даром одновременно обладали два человека из одного поколения. Проклятье, разве мог Финикс предположить, что его затея с клятвой в итоге обернётся чем-то подобным?! Ещё и способность… Ох, это уж точно не его бесполезное для большинства виденье крови. Нет, Одетт посчастливилось обзавестись тем, из-за чего она станет лакомым кусочком для многих алчных ублюдков — предвидением. Его сестра проклятая упрощённая версия Кассандры. Аурум, только этого и не хватало!       — Одетт, — вздохнув, обратился к ней Финикс, — никто не должен узнать, поняла?       — Да, конечно. Твой по…       — Речь не о моём положении, Аурум! Не мы первые, не мы последние. У некоторых герцогов и вовсе не было Светила, и ничего же. Не в этом дело, Одетт. Уж поверь, одним только пробуждённым Светилом ты меня с пьедестала не собьёшь, — усмехнулся он. — Нет, речь в первую очередь о твоей безопасности, Одетт. Сейчас… неспокойные времена, скажем так. И такой дар, пусть и открывающий будущее на несколько минут, может стать лакомым кусочком для всяких… негодяев. Сейчас, может, давно не время, когда на дары Основателей велась охота, но всё же невозможно знать наверняка. Поэтому, — насколько хватило сил, протянул Одетт руку, — давай это останется нашим секретом.       — Давай, — сжала она его руку в ответ, и её глаза вновь вспыхнули магией — на её радужке чёрный полумесяц сомкнул объятия вокруг зрачка. Секунда — и всё исчезло.       — Снова?       — А? Ох, это… — тряхнула она головой. — Если ты о даре, то да, снова. А если о… эм, приступе, то нет. Пока нет. Так что, наверное, стоит дать тебе отдохнуть. Пока…       …его не скрутит вновь от боли.       — …хах. В общем, я приду чуть позже, а ты пока постарайся поспать. Выглядишь ты и вправду не очень. — Одетт отпустила его ладонь и помахала на прощание, а Финикс лишь теперь понял, что тёмные отметины на её кисти были отнюдь не игрой теней, а синяками. Следами очень крепкой хватки. Его хватки.       — Проклятье.       Даже без магии, ослабленный болезнью он всё равно сумел навредить Одетт. Это уже походило на особый дар… Нет, не стоит об этом думать. Прочь плохие мысли, Финикс.       

***

      Часы, дни — всё слилось в единый серый и мучительный водоворот. Боль всё также накатывала волнами, выворачивала его на изнанку и оставалась ранками на внутренней стороне щёк и губах. Слабость всё ещё давила на плечи, приковывала к постели, но Финикс упрямо сцеплял зубы и собирал крохи сил, чтобы сделать хоть что-то: самостоятельно поесть, не выронив при этом ложку или не расплескав её содержимое, сесть прямо, без вороха подушек за спиной, расчесать волосы, пусть даже только пальцами… Такие банальные вещи, рутинные, но он словно учился делать их заново. Будто промахнулся с возвращением в прошлое и стал маленьким-маленьким мальчиком, делавшим свои первые шаги в этом мире.       Да, шаги… Финикс никогда бы не подумал, что жизнь обернётся так, но он до безумия желал наконец-то встать. Ощутить пол под ногами, вспомнить каково это — стоять, пройтись хотя бы до порога, а лучше чуточку дальше, чтобы покинуть опостылевшую комнату.       Сильнее этого Финикс жаждал лишь одного: вернуть магию. Вновь ощутить её разрушительную мощь внутри, сотворить заклинание, пусть даже и самое простое. Удостовериться, что он всё ещё он, Финикс Оденберг.       Но лекарь был непреклонен, отказываясь ослаблять печать, пока не снизилась частота приступов, и оставалось только смириться, вновь и вновь молясь богам, чтобы боль приходила реже. Не потому что она была невыносима — пусть и это тоже, — а потому что жизнь без магии казалась во сто крат невыносимее.       И когда на четвёртый день боль пришла практически на два часа позже, Финикс не мог сдержать улыбку. Ведь это был самый весомый шаг к возвращению его прошлого.       

***

      Колбы, баночки и скляночки полетели с тумбы, с оглушительным звоном разлетелись на осколки, лекарства залили пол, намочили одежду и ноющие ладони. Или те были в крови?       В ночной тьме Финикс мало что мог разглядеть, как и оценить созданный им погром. Впрочем, судя по звуку, его комната сейчас походила на храм после… Ох, Аурум, что за мысли вновь лезут в голову? Он сжал кулаки, стараясь отогнать воспоминания. Он не должен думать о прошлом сверх меры, не должен привязывать себя к нему. Достаточно было тех размышлений, пока лежал без сознания, и того, что память оборачивалась против него во снах. В кошмарах Анна вновь и вновь умирала на его руках, Одетт рассыпалась на осколки, когда он из раза в раз предавал её ради всеобщего блага, бесчисленные мертвецы беспрестанно вопрошали, от чего же он их не спас… Прошлое близкое всё чаще тянуло за собой прошлое далёкое, закольцовывалось, истощая день ото дня.       Финикс и сейчас не спал лишь потому что очередной кошмар прервал покой, заставил безостановочно считать до десяти в попытке успокоить безумное сердце и выровнять сбитое дыхание. Именно поэтому поддался глупому порыву попробовать встать самостоятельно, совершить хотя бы несколько шагов от кровати, внезапно ставшей тюрьмой.       Он просто не мог выносить это вынужденное заточение.       — Финикс!       — Ваша Светлость!       Финикс и не заметил, что его комнату наполнили свет и люди. Они что-то наперебой говорили — он видел это по тому, как шевелились их рты, — но разобрать что у него не выходило. Просто какая-то мешанина беспокойных голосов. Да, беспокойных. Они снова о нём переживали. Было бы из-за чего. Он же просто уронил поднос с лекарствами. Ну и, возможно, немного не удержался на ногах. Но в это даже не больно. Только неприятно. Не физически — душевно. Всемогущий герцог не мог устоять на своих двоих.       Впрочем, печать ещё не сняли, так что вовсе не всемогущий.       Финикса подняли с пола и вернули на кровать с такой лёгкостью, словно весил столько же, сколько и перо в его ухе. И от этого внутри впервые затрепетало нечто сродни стыду. Он впервые с самого детства ощущал себя на самом деле беспомощным, непозволительно слабым. Без магии, с покорёженным, ослабленным телом… Аурум, положение прямо подходило для жалости к себе.       Финикс сжал губы ниточкой. Ну уж нет! Тенезм его от… кхм, нет, так просто поддаваться унынию он не намерен. Не собирался же он сдаться после первых трудностей, ещё до битвы?       — Ослабь печать, — обратился Финикс к лекарю, который осторожно выбирал из его ладоней осколки. Испачканные в крови стёклышки невыразимо напоминали о прошлом, и Финикс не мог не радоваться длинным рукавам ночной рубахи. Видеть следы старых ошибок не хотели ни он сам, ни, наверняка, люди вокруг. — Приступы стали реже — нет смысла тянуть.       — Что же, ваша правда. Но для начала объясните, что с вами только что произошло. — Лекарь указал взглядом на осколки в маленькой мисочке.       — Думаю, и так очевидно, что я хотел немного пройтись, — вздохнул Финикс. — Но, как видите, — оглядел он присутствующих: лекаря, Одетт, Ганса, двух служанок и рыцаря, — немного переоценил свои силы. Ничего такого.       — Ничего такого, — спародировала его Одетт. — Аурум, Финикс, ты должен беречь себя. Ты болеешь, тебе нельзя перенапрягаться. А что делаешь ты? Снова творишь Аурум знает что. Только днём мы с Гансом отговорили тебя от заполнения документов — как тебе вообще в голову пришло? — как ночью ты выкинул… это, — всплеснула она руками. — Ради Аурума, ты вообще понимаешь, что значит «отдыхать»?       — Я отдохнул.       — При всём уважении, Ваша Светлость, — подал голос Ганс, — но в этих обстоятельствах леди Одетт права: вам стоит поберечь себя.       Слуги за его спиной согласно закивали. По хорошему, им за это следовало устроить в лучшем случае выговор, но… Аурум, есть ли смысл наказывать их за излишнее беспокойство о своём господине?       — Кто-то ещё желает поделиться мнением о том, как мне следует себя вести? — выгнул брови Финикс.       — Ваша Светлость, — вздохнув, подал голос лекарь, — я понимаю ваше нетерпение, однако прошу, постарайтесь впредь обращаться за помощью. В вашем состоянии в этом нет ничего зазорного. Однако, раз у вас уже есть силы встать с постели, нет поводов не давать вам ходить. Но только с чьей-нибудь поддержкой. Сами вы, как, думаю, успели убедиться, пока на это не способны. Поэтому, впредь попрошу воздержаться от самодеятельности, Ваша Светлость, — недовольно произнёс он, — и подать мне руки — я ослаблю печать.       

***

      Несмотря на то, что убедил всех, что в снотворном нет нужды, Финикс так и не уснул. Но теперь уже не из-за кошмаров, нет. Просто магия возвращалась. Он чувствовал, как она постепенно, по капельке наполняла его, как шаг за шагом возвращалась согревающая мощь.       Он прислушивался к этому чувству пока серые солнечные лучи не стали проникать в комнату. Пока не ощутил, что сил достаточно, чтобы сотворить крохотное заклинание.       Нужный образ всплыл в памяти, отпечатался в сознании — и на кончиках пальцев заиграли огни. Финикс смотрел на них во все глаза и чувствовал, как губы расплываются в широкой улыбке. Наверняка со стороны он выглядел совершенно по-идиотски, недостойно герцога, но… Да какая, к Тенезму, разница, если он снова творил заклинания? Он бы извалялся в грязи, если бы это значило, что магия останется с ним. Что он не станет безсосудным, как леди Стернбилд или его юный дядюшка Сяо Гун, или ещё множество других подобных людей. Финикс не считал их неправильными, дефектными, но представить себе их жизнь не мог. Без магии она казалась ему совершенно пустой, безвкусной, и эти несколько дней лишь подтвердили эти мысли.       Но сейчас это уже не важно, ведь магия вновь играла переливами внутри, а в руках резвился огонь, передавал своё сияние сердцу. Глядя на его серые всполохи, Финикс чувствовал, что вновь жив и вновь способен на всё.       А значит пришло время браться за дело.       — Нужно связаться с Элизабет, — решил он. Та пыталась что-то сообщить в том времени и, вполне возможно, сможет что-то отыскать в этом. Стоит только подтолкнуть.       Ведь лишь идиот будет действовать вслепую.