Холодный свет

      Бракосочетание Магды и Йозефа состоялось три недели спустя, незадолго до рождества, на берегу Балтийского моря в Мекленбурге на севере страны. Место проведения церемонии было выбрано неслучайно: именно здесь, неподалёку от города Висмара, располагалось небольшое родовое поместье Квандтов, ценой долгих судебных тяжб и бюрократической волокиты перешедшее в руки Магды после развода с первым мужем.       В финансовом отношении, равно как и в вопросах чистоты крови, она была завидной невестой, и чётко сознавала, какую честь оказывает выходцу из простолюдинов Геббельсу – хромоногому не слишком молодому и не слишком удачливому писаке, чья карьера целиком и полностью зависела от его гениального покровителя. Интересно, понимал ли Геббельс, сколь многим теперь обязан ему? Ведь Магда дала согласие на брак исключительно благодаря Гитлеру, только после того, как получила его официальную протекцию и одобрение. Кстати сказать, шафером на свадьбе со стороны жениха после недолгих уговоров также выступил Адольф.       Назначенный день выдался ветренным и промозглым, как и все зимние дни на севере, однако к полудню, когда молодые под звон колокола выходили из церкви, из-за туч выглянуло солнце, и осветило всё вокруг ослепительным, дарующим надежду на весну светом.       В тёмно-синем муслиновом платье элегантного покроя, - с этим можно было не заморачиваться, поскольку она уже однажды побывала замужем, - накинув на плечи пушистую белую шаль в тон белоснежным перчаткам, Магда, прижимаясь к Йозефу сбоку, несла букет кустовых роз, из тех, что круглый год цветут в оранжереях, и сама выглядела как цветок.       Прямо у подножия церкви раскинулся парк, пустынный и невзрачный в это время года, но на главной его аллее, выстроившись по стойке смирно, поджидал их, чтобы отдать честь, отряд штурмовиков – все сплошь бравые, гордые своей принадлежностью к движению парни. Десятилетний сынишка Магды, что вышагивал рядом с отчимом, по случаю праздника тоже одетый в коричневую униформу, первым заметил развевающиеся на ветру знамёна. Новоиспечённая фрау Геббельс пришла в восторг от увиденного. Это по приказу Адольфа её семью удостаивают таких почестей! Это он – боец за справедливость, необыкновенно могущественный светлый рыцарь устроил всё как нельзя лучше... О, как она благодарна, по гроб жизни благодарна ему!       Штурмовики салютовали чете новобрачных, воздев руки к небу в партийном приветствии. Дожидавшийся своего часа под сенью облетелых буков оркестр грянул гимн. Торжественные звуки барабанов и труб смешались с неумолчным весёлым гомоном идущей позади толпы. Магда поймала лучившуюся счастьем улыбку Йозефа и улыбнулась ему в ответ. Хорошее настроение побуждало её быть снисходительной к жениху. Способствовало этому также то обстоятельство, что где-то там, за её спиной, скромно опустив голову, в первых рядах шёл он – Адольф Гитлер, её истинный избранник, и сердце женщины сжималось от тоски и нежности, тех нерастраченных чувств, которые предназначались только ему. Улыбкой она старалась загладить вину перед Йозефом. Даст бог, у них получится стать крепкой семьёй...       Откуда ни возьмись навстречу процессии выскочила вездесущая стайка фоторепортёров, дабы запечатлеть сей памятный момент для семейного альбома и прессы. Их уже фотографировали в церкви, теперь настало время сделать несколько снимков на природе, в окружении военных подразделений. Улыбка Магды стала шире. Она велела сыну не баловаться, а сама украдкой обернулась назад, всего пару секунд высматривая Гитлера среди гостей жадным взглядом.       Он тоже в этот момент не сводил с неё глаз. А на кого ещё ему было смотреть, кроме Магды? Своим присутствием на этой свадьбе Адольф утолял в себе нечто мазохистское. Он вообще избегал свадеб. Всегда чувствовал себя потерянным и одиноким, наблюдая за влюблёнными парами. Но Магда не любила Йозефа. Она любила его, Адольф это знал, и потому смириться с очередной потерей и одиночеством было труднее. Не умея разделить того веселья, которым наслаждались остальные гости, он лишь имитировал его, а на душе скребли кошки. Но это не означало, что Геббельс фактом женитьбы на Магде потерял его дружеское расположение, вовсе нет! Собственно, в тот вечер у неё Гитлер выдвинул кандидатуру соратника из жалости, желая ему помочь и вознаградить, а ещё – потому что позорно спасовал перед неженской напористостью Магды. Властная валькирия с бесстрашным сердцем за каких-то два часа просто испепелила его! Йозефу такое больше придётся по вкусу. И вместе они смотрятся очень... Гармонично?       Мысли Гитлера постепенно приняли деловой ход. Брак этих двоих открывал новые положительные перспективы и для него, оценить которые он мог уже теперь, держа в руках официальный конверт с назначением его на пост дипломатического сотрудника в Нижней Саксонии. Чистая формальность, позволяющая без проволочек получить германское гражданство. Полезные знакомства Магды в правительстве и талант убеждения Геббельса сделали своё дело. После тринадцати лет пребывания в стране на правах иностранца он вскоре станет полноправным гражданином! Вот что действительно заслуживало поздравлений.       Отправляясь в Брауншвейг по поручению возлюбленной за пару дней до свадьбы, Йозеф Геббельс понимал, что таким образом откупается от более сильного соперника. Только слепец не заметил бы пробежавшую между ними искру ещё в первую встречу, но тогда он не придал этому должного значения, поскольку сам глубоко в душе питал к Гитлеру платонические чувства.       Так продолжалось снова и снова, Йозеф видел всё, но ничего не говорил, по-прежнему уверенный, что взаимодействие Магды и Адольфа не выйдет за рамки дозволенного. Помнится, даже находил в себе силы восхищаться её трепетным отношением к нему. А наэлектризованное поле невысказанного сексуального желания всё росло... Пока не случился взрыв. Это явление нередко описывают в психологии.       Никогда ему не забыть ту страшную минуту, когда незадолго до полуночи он зашёл к Магде, ища примирения, удивившись и обрадовавшись, что входная дверь была открыта, а натолкнулся на чувственную сцену между двумя самыми близкими ему людьми! Его лучший друг и любимая женщина, вероятно, только что признались друг другу в любви – такие одухотворённые, мечтательные, и вместе с тем напуганные у них были лица, а Магда вообще стояла перед Гитлером на коленях, в самой покорной и кричащей позе, которую можно вообразить.       Геббельс и сейчас трясся от ревности, вспоминая тот вечер; поворотный вечер в его судьбе, ведь именно тогда Магдалена нежданно-негаданно ответила ему да. А он был слишком робок, чтобы что-то возразить. Что она делала так поздно наедине с другим мужчиной? О чём они беседовали, прежде чем ему войти? На эти вопросы у Йозефа не было ответа, и никакого рационального пояснения такому поведению он дать не мог.       Невыносимо было думать, что Гитлер принудил Магду к браку. Но именно так оно и выглядело, в связи с чем Йозеф испытывал к своему покровителю благодарность, смешанную с раздражением. Почему тот вечно суётся, куда его не просят? Уязвлённое мужское начало взбунтовалось в нём – это был очень опасный поворот, могущий в будущем повредить их сотрудничеству. В командировке Геббельс проделал огромную работу по усмирению ревнивого зверя в себе, и лишь надев кольцо жене на палец, смог спокойно выдохнуть. Семейная жизнь, наивно полагал он, отучит её от измен.       Вот какие мысли и чувства занимали вышеупомянутых героев в день свадьбы. Все были удовлетворены.       В Мекленбурге Адольф задержался ровно настолько, чтобы соблюсти приличия. А когда официальная часть празднества подошла к концу и его обязанности шафера были выполнены, заторопился в дорогу, дескать, он бы и рад остаться, да дела не ждут.       На прощание фрау Геббельс обняла его и поцеловала в щёку. Эта мимолётная ласка теперь воспринималась как нечто само собой разумеющееся. На правах жены гауляйтера она могла делать многое, не нарываясь на косые взгляды. Они с Гитлером, по сути, стали как брат с сестрой – самое большее, на что могла рассчитывать Магда.       Похлопав Йозефа по плечу и ещё раз пожелав счастья, он пообещал как можно чаще навещать друзей. На том и расстались.       Садясь в машину, Адольф не счёл нужным обратить внимание на скакнувшую вниз стрелку карманного барометра. Путь предстоял не близкий, но он категорически отказался останавливаться на ночёвку в Берлине. Сердце звало его домой, в Мюнхен, пусть даже это заняло бы порядка восьми часов.       Погода стала портиться почти тотчас: тучи сгустились и редкие капли дождя застучали по лобовому стеклу, но настоящая буря застала их поздно вечером, уже на подступах к городу. Тут действительно разыгралось нечто жуткое и совершенно аномальное для зимы. Мокрый снег с дождём, местами град величиной с кулак, да к тому же ещё раскаты грома на горизонте, в чёрно-фиолетовом небе, делали пейзаж за окном больше похожим на преисподнюю с древних полотен. Но поворачивать назад не имело смысла. Авось как-нибудь проскочат без приключений!       На полной скорости несясь по ночной автостраде, из-за дождя и шквального ветра они с водителем не сразу заметили чью-то маячившую впереди фигуру. Не то призрак, не то живой человек застыл посреди шоссе, широко раскинув руки. Ценой опасности он всеми силами привлекал к себе внимание, отчаянно жестикулируя и что-то крича, однако его выкрики тотчас поглощал ветер.       - Тормози, Юлиус! - Вовремя приказал Гитлер, всё ещё сомневаясь, не мираж ли это.       Машина нехотя, с лязгом остановилась приблизительно в ста метрах от странной фигуры. Адольф опустил окно и высунулся под дождь, пытаясь понять, что происходит. Незнакомец в замызганной робе уже бежал к ним навстречу.       - Извините! Прошу прощения, что отнимаю ваше время, - затараторил он, откидывая мокрые волосы со лба; бледный как смерть, под глазами залегли тёмные круги.       - Не подскажете ли, как проехать...       Поначалу Гитлер в самом деле принял его за заплутавшего бедолагу. В такую непогоду даже опытный водитель мог сбиться с пути, автомобиль мог забуксовать, да мало ли что! Но незнакомец снаружи нёс откровенную околесицу, и присмотревшись к нему как следует, сидящие в машине переглянулись между собой.       Он был не только безумен, но и опасен. В горящих налитых кровью глазах, в судорожно скрюченных пальцах, постоянном облизывании губ, и протяжных подвывах, сопровождавших его лишенную логики речь – во всём явственно сквозила угроза, а вытащенный из-за пазухи и без всякого предупреждения направленный на них пистолет, это подтвердил.       - Сматываемся, - присвистнул Юлиус, что есть сил нажав на газ.       Вдогонку, смешиваясь с рёвом грозы, последовали хлопки хаотичных выстрелов. Мужчины выругались: одна пуля пробила заднее стекло и со свистом вылетела через лобовое прямо у них над головами. Две или три другие, вероятно, оцарапали капот. Выстрелы не утихали, но сделались тише. Им чудом удалось скрыться!       При въезде в город Адольф со вздохом откинулся на сиденье, утирая пот со лба. Он успел не почувствовать и намёка на испуг, но тело его было до странности напряжено даже теперь, как будто в схватке с диким зверем.       - Немедленно сообщим об этом в полицию. Что-то мне подсказывает, это не был просто сумасшедший.       Пронзительно вскрикнув, Ева очнулась от кошмара и, тяжело дыша, села на постели. В комнатушке, которую она делила вдвоём с сестрой, глубокой ночью царили уют и покой, несмотря на бушующее за окном ненастье. Всё ещё на взводе, Ева огляделась по сторонам, с трудом узнавая знакомые очертания и настороженно прислушиваясь к спокойному дыханию сестры.       Гретль продолжала посапывать на соседней койке, свесив одну ногу на пол, ничуть не потревоженная её внезапным пробуждением. И слава богу! А то бы непременно начала подшучивать над Евой и задавать ненужные вопросы.       Некоторое время девушка лежала без движения, уставившись в потолок, где отражались тени гнущихся на ветру ветвей. Тревога не покидала её – Ева связывала это с погодой и сном, сюжет которого уже не помнила, но до сих пор слышала собственный полный отчаяния крик. А ведь она была не из трусливых!       Внезапно, будто в продолжение её кошмара, тишину комнаты прорезал телефонный звонок. Гоня из головы ужасные догадки, Ева вскочила и стремглав метнулась к аппарату. В эту же минуту у себя в кровати недовольно завозилась Гретль, спросонок не понимая, что за шум и суета вокруг. Движимая любопытством, она напрягла слух, однако Ева, боясь перебудить весь дом, говорила практически шепотом, поэтому до Гретль долетали лишь обрывки разговора.       - Нет, не сплю... Да, конечно, внимательно слушаю... Да говорите же скорее!       И после недолгой паузы:       - О господи! Его ранили? Живой? Гофман, умоляю, скажите только... - То ли смешок, то ли сдавленный всхлип. Ладонь предусмотрительно закрывает трубку.       - Ну что вы, я спокойна... Всё понимаю... Держать себя в руках. Вы правы.       - Хорошо, я приеду прямо сейчас. Что? Спасибо за заботу. До связи.       В телефоне послышались гудки. Чувствуя на себе вопросительный взгляд сестры, но никак не реагируя на него, Ева стала собираться при свете ночника, на цыпочках носясь туда-сюда по комнате с сосредоточенным, неестественно бледным лицом. Выхватила из шкафа первую попавшуюся юбку, свитер; случайно рассыпав невидимки по полу, заколола волосы.       - Может, объяснишь, что случилось? Куда ты? - В растерянности прошептала Гретль, оторвав голову от подушки.       Тревожное состояние Евы каким-то образом передалось и ей. По тому, что она услыхала, было нетрудно догадаться о причинах такой спешки. Гретль не имела права и не собиралась удерживать Еву, напротив – раздумывала, что сказать отцу с матерью утром, когда те обнаружат пропажу. Достаточно серьёзная проблема, учитывая вспыльчивый характер папы.       - Машину Ади расстреляли. Есть информация, что он ранен. Я еду к нему, - непроизвольно улыбнулась Ева, коря саму себя за эту дурацкую улыбку.       Такова была её особенность реагировать на неприятности, что вполне могло быть расценено как насмешка и кощунство, причём чем хуже обстояли дела, тем шире была улыбка. Сообщив, что её возлюбленному грозит смертельная опасность, Ева буквально лучилась счастьем.       - Какой ужас, - обычно невозмутимую Гретль передёрнуло, как в ознобе.       Пусть она не одобряла их отношений, в том числе из-за чудовищной разницы в возрасте, ей стало не по себе при мысли, что Гитлер мог погибнуть.       Когда Гретль подняла глаза на старшую сестру, в них отражались сочувствие и мольба.       - Пожалуйста, будь осторожна!       В ответ на это Ева порывисто заключила младшенькую в объятия.       - Ложись спать и ни о чём не беспокойся. Я найду, как выкрутиться перед предками, ты же меня знаешь.       Фары служебной машины, припаркованной в соседнем квартале, тускло мерцали сквозь пелену дождя. Подрогшая, в мокром плаще Ева забралась на пустовавшее сиденье сзади, как бы не заметив услужливо приоткрытую для неё Гофманом переднюю дверцу. Сделавшись любовницей Гитлера, она дистанцировалось от остальных мужчин насколько это возможно, никому, впрочем, не выказывая откровенной антипатии. Просто не желала лишний раз демонстировать коленки в капроновых чулках.       Взревел мотор, и они помчались пустынными в этот час улицами. Беседа с шефом не клеилась. Мучаясь неизвестностью, Ева пыталась выяснить хоть что-нибудь о состоянии Адольфа, а Генрих Гофман отмалчивался, либо же аккуратно менял тему, давая понять, что она обо всём узнает на месте. От таких намёков надежда на благополучный исход таяла с каждым мгновением.       Всю дорогу Ева с трудом сдерживала слёзы. Ещё недавно она наивно полагала, что её любовь послужит для Адольфа оберегом на его героическом пути, защитит любимого от бед, где бы он ни был, но эти верования не имели под собой реальной основы, и вооружённое нападение – главное тому доказательство. Ощущение собственного бессилия и ничтожности, старательно взращиваемое в девушке отцом-тираном, накрыло её, хотя упрекнуть себя было не в чем. Впервые она поняла, что не переживёт, если с Гитлером что-то случится.       Это не было голословным заявлением экзальтированной истерички. Из скромности и страха показаться надоедливой Ева в принципе избегала говорить о своих чувствах, совсем уже не та что год или два назад, когда он только появился в её жизни. Но сейчас ей не оставалось ничего, кроме как придумывать слова, которые она скажет ему, если посчастливится застать Адольфа в живых.       Ева верила и одновременно не верила в трагичный исход событий. Мысли о смерти до сих пор не задерживались в её светлой головке. Юности свойственны беспечность, слепой оптимизм. За эту ночь Ева, по ощущениям, повзрослела лет на десять. И даже собственное отражение в зеркальце заднего вида, освещаемое вереницей фонарей, казалось незнакомым, чужим. Оттуда на неё смотрела почти что женщина.       Наконец, впереди показалась вся в огнях Принцрегентенплац, многоквартирный дом с барельефами, а у самого подъезда, под проливным дождём, – столпотворение полиции, карет скорой помощи, репортёров и людей в партийной форме, прибывших среди ночи на подмогу своему предводителю. Все они шумели, переругивались и размахивали руками, явно пребывая в состоянии сильнейшего потрясения. В окнах третьего этажа горел свет.       Только теперь до Евы дошло, что Гофману известно о судьбе Гитлера немногим больше её самой. Велев ей сидеть тихо, он запер машину, и предсказуемо затерялся в людской гуще. Фройляйн Браун в бессильной злости замолотила кулачками по кожаной обивке салона. Слишком рассерженная, чтобы плакать, она, обнаружив в бардачке пачку сигарет, закурила, выпуская дым в оконную щель.       Это была далеко не первая её сигарета. Сижки, как и презервативы, – неизменную атрибутику взросления, Ева с некоторых пор прятала от родителей в подполе спальни, и набивала этим добром карманы, когда точно знала, что останется непойманной.       Полуприкрыв глаза, она самозабвенно делала затяжку за затяжкой, отгородившись таким способом от внешнего мира, и очень скоро почувствовала расслабление, хорошо знакомое всем курильщикам. В тяжелые моменты, когда Ева грустила или нервничала, сигареты не раз выручали неё, но потом она стала хвататься за них от скуки, и это беспокоило девушку, впрочем, не настолько, чтобы полностью отказаться от вредной привычки. Недовольство Гитлера по этому поводу также игнорировалось ею. Устав слушать нотации, она перестала курить при нём, только и всего.       Однако её посиделкам в гордом одиночестве было не суждено продлиться долго. Гофман вернулся к машине, и не один, а в сопровождении приближённых Гитлера, его адъютанта Шауба и главного адъютанта Брюкнера, славившихся своей бравадой и откровенно глумливым отношением к подружкам шефа. Ева успела ощутить на себе их дружелюбие ещё в самом начале знакомства, поэтому инстинктивно сторонилась упомянутых персон, приняв чуть заносчивый и отстранённый вид. А сердце застучало в тревоге за Адольфа. Адъютанты тоже здесь, значит, всё как никогда серьёзно!       Фотограф помог выйти подчинённой из машины.       - Доброй ночи, фройляйн. Вы с работы или на работу? - Последовал вопрос с поддёвкой от одного из мужчин.       Троица посмеялась, окидывая миниатюрную блондинку с ног до головы бесцеремонными взглядами.       Ева, как всегда, стушевалась, решив не отвечать на хамство хамством. При Ади они вряд ли позволили бы себе такое, пронеслось у неё в голове. Брошенный на землю окурок она затушила носком туфли.       - Пойдёмте, покажем вам кое-что интересное! - Добродушно усмехаясь, поманил её за собой Юлиус Шауб.       Ева вопросительно взглянула на Гофмана, и так как возражений с его стороны не поступало, покорно пошла к подъезду, толпа перед которым значительно рассеялась, но световая сигнализация спецслужб продолжала мерцать в ночи.       Там, за оградительной лентой, Ева увидала изрешеченный пулями, до боли знакомый "Мерседес". Лобовое стёкло треснуло, в багажнике зияли характерные дыры, у пассажирского сиденья спереди также виднелись следы стрельбы...       Потеряв дар речи, бедняжка искала глазами кровь. От машины на неё повеяло могильным холодом. В это мгновение она почти не сомневалась, что Адольф погиб, потому что никогда не видела ничего более жуткого. К горлу подкатила тошнота и сердце буквально выскакивало из груди. Брюкнер, заметив неладное, предложил ей руку, Ева в беспомощности ухватилась за мужчину, чувствуя, как сознание медленно уплывает от неё.       - Ну-ну. Не надо раскисать. Адольф Гитлер жив и здоров. Высшие силы хранят его! - Торжественно и серьёзно произнес он, похлопав девушку по руке.       - Сейчас мы все вместе поднимемся к нему, и вы убедитесь в этом сами, - вторил Брюкнеру Гофман, с видом знатока изучая повреждения и восхищённо цокая языком:       - Вот уж поистине человек родился в рубашке!       Адъютанты вполголоса совещались между собой, и с их слов Ева узнала, как было дело. Около полуночи на загородной трассе ошивался какой-то психопат. С криками о помощи он останавливал автомобили, а затем хладнокровно расстреливал их.       - Ну и ночка! Три нападения на этом направлении. Ты слышал? Погибла беременная женщина.       - Да! Просто чудовищно! Но к счастью, полиция уже задержала его.       В подъезде они столкнулись с молоденьким до смерти испуганным сержантом, только что допросившим Гитлера, и обсудили с ним некоторые неизвестные Еве подробности происшествия. Водитель "Мерседеса" Шрек, будучи легко ранен, увезён в больницу и вскоре отпущен домой, к этому часу также дал показания, которые помогут следствию. По предварительным данным, стрелявший действительно болен психически, так что версия с покушением не верна, либо верна лишь отчасти.       У дверей квартиры Ева могла по праву считать себя экспертом в области криминалистики. За всю жизнь ей не доводилось слышать столько об ограблениях, убийствах и катастрофах, и голова её просто раскалывалась от холодящей кровь информации. Какое счастье, что с любимым всё обошлось на этот раз! Как бы эгоистично ни было так думать, только благополучие Адольфа по-настоящему заботило её.       Она ужасно огорчилась, когда Брюкнер и Шауб в безапелляционной форме приказали ей ждать на лестничной площадке, а Гофман молча, как последний предатель, захлопнул перед её носом дверь. Прошло пять, потом целых десять минут, на лестнице стояла гробовая тишина, а из квартиры не доносилось ни звука, и червь сомнения снова зашевелился в душе девушки. Что, если не всё столь радужно, как ей об этом рассказывают? Ева чувствовала себя обманутой, и была готова скулить от тоски, как собачонка, до тех пор, пока её не впустят.       Совершенно не подозревая, что происходит это по инициативе Адольфа, она мысленно направила весь свой гнев на его окружение, в частности на заносчивых, насмешливых адъютантишек, для которых слово любовь не является аргументом. Как же им живётся – с камнем вместо сердца?       Внезапно она встрепенулась и вся превратилась в слух, откуда-то издалека уловив тот самый голос. Как благовоспитанная фройляйн, - смешно! - Ева считала ниже своего достоинства подслушивать и подглядывать, но без колебаний прильнула ухом к замочной скважине в надежде услышать Адольфа. В её поступке не было дурного умысла – она всего лишь беспокоилась за него и скучала, и была вознаграждена... Чёрной необлагодарностью.       - Ждёт здесь? О господи! Зачем ты притащил её, Генрих? Какая ещё поддержка? У меня хватает других забот! Я сейчас абсолютно не настроен... Не хочу её видеть...       Дальше она не слушала. Неслышно отошла от двери и, обессиленная, села прямо на ступеньки, такие же холодные, как и его слова – ведь Ади говорил о ней, верно? Больше не о ком. Ева широко улыбнулась в пустоту. Выходит, она зря торопилась сюда, на Принцрегентенплац. Он не хочет её видеть. У него нет настроения. Адольф живее всех живых, если причиняет ей боль. А она, идиотка, ненароком успела его похоронить!       Разумнее всего при таком раскладе было найти в себе остатки гордости, подняться и уйти, но Ева упрямо продолжала сидеть на ступеньках подъезда, ожидая неизвестно чего. Пусть выйдет и прогонит её, пожалуйста! Тогда она уйдёт, но совесть её будет чиста – она сделала всё от себя, чтобы сберечь эти отношения!       Ева горделиво вскинула голову на звук распахнувшейся двери, но тут же поникла и вся съёжилась при виде подлеца-Брюкнера. Адъютанты один за другим спустились по лестнице, даже не удостоив её взглядом. К озабоченности на их лицах примешивалось выражение плохо скрываемого злорадства.       Ева не могла понять, почему они невзлюбили её, но ответ лежал на поверхности. Гели. Внезапная кончина всеми любимой племянницы Гитлера не могла не отразиться на его ближайшем окружении. Многие оплакивали её, не подавая виду, и до сих пор хранили верность умершей; по их мнению, наиболее достойной претендентке на любовь шефа. Памятуя неприязнь Гели к некоторым личностям, они бессознательно копировали её, а Еву, эту тихоню и посредственность, эту подколодную змею, так вообще считали корнем всех зол. Уже сам факт появления блондинки в мюнхенской квартире Гитлера возмущал и сбивал с толку тех, кто привык видеть его холостяком, а её попытки заменить ему племянницу высмеивали все, кому не лень. Не до смеха было разве что старому своднику Гофману.       - Ну, что смотришь? Иди к нему, - недовольно буркнул он, проходя мимо и на ходу расстёгивая кожаный портфельчик, в котором всегда носил с собой спасительные двести грамм коньяку.       "Наверняка получил выговор из-за меня", - с грустью думала Ева, провожая глазами ссутуленную спину шефа. - "И хочет выпить."       Вопреки приказу она не сдвинулась с места. Возможно, Гитлер уже забыл о ней. Для чего тревожить человека, у которого и так выдалась беспокойная ночь? Она посидит немного и пойдёт своей дорогой. И больше никогда не побеспокоит его.       - Подойди и поцелуй меня, будь хорошей девочкой.       Оглушительный раскат грома над самой крышей сотряс весь дом сверху донизу. Гроза, длившаяся вот уже несколько часов, по всей вероятности, набирала обороты: лампочка на потолке, украшенном лепниной, дважды мигнула и погасла, погрузив этаж в непроглядную тьму. Только вспышки молний освещали их лица, когда Ева со слезами бросилась на шею к Адольфу, сквозь всхлипы и смех, как безумная, безостановочно шепча его имя.       Электричество вернулось в считанные минуты, но мужчина и девушка были слишком заняты друг другом, чтобы заметить это. Мягко втолкнув Еву в прихожую, Гитлер закрыл за ними дверь. Она хотела раздеться, но не успела сбросить плащ, как вновь оказалась прижата к стене его сильным, даже через одежду источавшим жар телом.       Мускусный запах мужского пота ударил ей в ноздри и показался невероятно возбуждающим, в то время как самые желанные на свете руки со знанием дела мяли под юбкой её ягодицы. Она приподняла ногу, открывая любовнику больший доступ, дрожащими руками обвилась вокруг зацелованной массивной шеи, и умоляюще промычала что-то ему в рот, почувствовав прикосновение к насквозь промокшим трусикам. Такой мокрой и жаждущей она была только в их первый раз.       - Евхен...        Он погладил её по волосам, приятно удивлённый. Глаза-васильки горели в полумраке плотоядным огнём.        - Войди в меня. Дай ощутить тебя в себе, - потребовала она слабым от вожделения голосом.       Никто из них не ставил себе такой цели – заняться сексом сразу при встрече. По большей части Ева была безразлична к физической составляющей любви, и удовольствие Адольфа, как истинная альтруистка, ставила превыше собственного. Ему это нужно, а я потерплю, таков был её негласный девиз. Но сегодня она как будто сорвалась с цепи. Страх, сначала за жизнь любимого, потом – быть брошенной, стал катализатором её эмоций, сексуальных в том числе. Тело искало разрядки любым доступным способом.       Примерно то же самое сейчас творилось с Гитлером. Крайне щепетильный в вопросах гигиены, всё ещё находясь в стрессе, он не удосужился даже принять душ с дороги, и против обыкновения совершенно не заботился об их с Евой комфорте, овладев ею стоя, в какой-то бешеной спешке, делающей соитие больше похожим на спортивный марафон.       Придерживая девушку под попу, Гитлер вколачивался в её сочное юное тельце, тяжело сопя, и лишь изредка давая волю глухим, животным стонам, которые, как ни странно, нравились Еве. Это стало понятно по тому, как спазмировало и сжимало член в нежнейших тисках её сочащееся влагой лоно. Набухшей крупной головкой член раз за разом доставал до самого донышка, посылая волны жара в женскую матку, и вскоре Ева закричала в голос, полностью теряя над собой контроль.       До сих пор она даже не предполагала, что бывает так сладко. Не верила, что такое вообще возможно: до онемения в пальцах ног наслаждаться сексом, и хотеть, хотеть, хотеть ещё – но исключительно с единственным любимым мужчиной. С Ади. Всегда только с ним.       Следующий раунд длился дольше, и, возможно, поэтому был ещё более ошеломляющий, чем первый. Адольф, распаренный после душа, полулежал в кресле, раскинув полы шлафрока, и затуманенным от страсти взором наблюдал за тем, как Ева, полностью обнажённая, опускается на него сверху, вцепившись в подлокотники красного дерева, служившие опорой неопытной наезднице. Не просохшие капли воды драгоценной россыпью поблескивали на её изогнутой худенькой спине.       В эти мгновения он не мог видеть выражения лица Евы, но активно осязал молочно-белую кожу бёдер, плоский напряженный живот, упругие холмики грудей с торчащими сосками, что подпрыгивали от каждого толчка внутри, – богатство, которое она дарила ему без остатка, и по временам из уст девицы вырывались короткие восторженные стоны, как доказательство того, что Адольф всё делает правильно.       Захватив инициативу в свои руки, она то скакала без остановки, то наоборот замедляла темп, размеренно и плавно погружая в себя его готовое вот-вот взорваться естество; наплевав на дискомфорт, сама насаживалась до упора, ибо даже боль в любви была сладка для неё.       Это было настоящее искусство – балансировать на грани оргазма, планомерно подводя к заветной черте их обоих, и в последний момент начинать всё заново, словно не несколько предрассветных часов, а целая вечность ждала любовников впереди.       - Какая сумасшедшая ночь! - Шёпотом пожаловалась Ева позже, пресыщенная лёжа в объятьях Адольфа. - У меня во сне было предчувствие, знаешь, как будто каменная плита навалилась, а потом этот звонок... И гроза... Разве бывают грозы в декабре? Ах, Ади, я думала, тебя убили!       Он слушал её с явным снисхождением, как слушают ребёнка, с улыбкой склонив голову набок. Одна рука его по-хозяйски покоилась у неё на талии, другая лениво перебирала рассыпавшиеся в беспорядке льняные пряди.       Как она ещё мала и наивна, эта Ева! Тот факт, они спали вместе, не мешал ему по-прежнему считать её милой маленькой девочкой, чей лепет не следует воспринимать всерьёз, однако, чёрт знает почему знание того, что она беспокоилась за его жизнь, приятно согревало сердце.       - Ты напрасно так переполошилась, Евхен. Помнишь, что я говорил тебе однажды?       Ева едва удержалась, чтобы не фыркнуть.       - Ты рождён для великой цели. Провидение не допустит твоей гибели, пока цель не осуществлена. Но, Ади, дорогой...       Он снова стал целовать её, чтобы отвлечь от плохих мыслей. Кончая, Ева до крови искусала губы, и теперь на них присутствовал медный привкус – эта незначительная деталь настолько взволновала его, что лишь усилием воли Адольф смог оторваться от неё.       - Сегодня ночью мы снова убедились в этом. Вражья пуля не задела меня, хотя на то были все шансы. В то, что безумца подослали расправиться со мной, я не сомневаюсь ни на мгновение. Утром поеду в участок побеседовать с ним лично. Но моё чудесное спасение... Что это, если не защита свыше?       Его слова звучали так убедительно и вдохновенно, а поцелуи были так сладки, что у Евы отпало желание ему перечить, ведь в глубине ей нравилось во всём полагаться на своего мужчину, как на Бога. В доверии, по мнению девушки, проявлялась истинная суть любви.       - Ну разумеется! Я тоже в это верю. Прошу тебя об одном, Адольф. Будь осторожен. Не испытывай судьбу понапрасну, - с нежностью сказала она, не сводя с него предательски увлажнившихся глаз.       В том, что Гитлер остался жив, Ева усматривала божий промысел в первую очередь для себя, и вот почему. Оргазмы сделали её зависимой от него на физическом уровне; по незнанию она была убеждена, что полученное удовольствие – исключительно его заслуга. Вероятно, он предназначался ей тем самым Провидением, о котором постоянно твердил. Их тела идеально сочетались друг с другом, как две половинки одного целого. Надежда на взаимное чувство окрепла, превратилась в уверенность. Да, да, Ади любит её, иначе почему так хорошо, откуда это роковое притяжение между ними...       - Тебе теперь, наверное, перепадёт от мамы с папой?       Гитлер не любил поднимать тему родителей уже потому, что смутно чувствовал ответственность перед Евой, ведь это по его прихоти она каждый раз сбегала из дому, но что бы ночью – такое было впервые. Он не задавал вопросов о том, как ей это удалось, однако беспокоился о последствиях. Ни один отец не погладит дочь по головке за ночное исчезновение.       Возможно, Еве стоит подыскать себе отдельное жилье, и тогда количество конфликтов значительно уменьшится? Гитлер сразу отмёл эту идею по той же причине. Ответственность. Он уже обо всём сказал Гофману. Ему не нужны лишние проблемы.       - После стаканчика шнапса, моего отца не разбудит даже грохот пушек, - засмеялась девушка, кокетливо накручивая локон на палец.        На фоне лёгкости и счастья, охвативших её, домашние ссоры представлялись чем-то эфемерным, полузабытым и очень далёким. Родительский дом, где девушку ждали одни запреты и указания, остался словно в другой жизни. Будь на то её воля, Ева не возвращалась бы домой вовек – так она думала, находясь рядом с Адольфом, а после корила себя за бессердечие по отношению к матери и Гретль. Нехватка денег также удерживала её в семье.       - Ну что же, обращайся, если понадобится помощь, - геройствовать было легко, заранее будучи уверенным, что скромность и воспитание не позволят любовнице лишний раз напомнить о себе.       Во многих аспектах фройляйн Браун оказалась самой удобной из всех, с кем он встречался когда-либо. Гитлер ждал какого-то подвоха до тех пор, пока не узнал её получше. А узнав, не переставал удивляться женской глупости, и без зазрения совести пользовался этим.       - Я посплю немного, ладно? Ты не против? - Ева извиняющееся улыбнулась и зевнула, прикрыв рот ладошкой. - Иначе весь день буду как сонная муха...       На самом деле она уже некоторое время стоически боролась со сном, убаюкиваемая ласковыми касаниями и вкрадчивым баритоном над ухом. Когда за окнами забрезжил бледный рассвет, сопротивляться Морфею стало невозможно.       - Только не уходи, пожалуйста. Побудь со мной. Обещаешь?       Для полного успокоения, засыпая, ей было недостаточно держать его руку в своей. Далеко не такая уж дурочка, как кому-то могло показаться, Ева при этом не отказывала себе в возможности помечтать.       Почти наверняка зная, что Ади не задержится около неё спящей, она не обижалась на мужчину за ложь, а наоборот, просияла в ответ на его снисходительное:       - Обещаю, малышка. А теперь спи.