Deadly contract

      Айзек с трудом разлепил глаза. Он поднялся на локти, затем на руки. В правом виске чувствовалось пульсация, голова дребезжала. Наконец к нему пришло смутное осознание. — Рэйчел? Где ты? — он поднялся с кровати и, слегка шатаясь, на недержащих вес собственного тела ногах добрёл до кухни, — Куда она делась? И сколько времени?       Фостер не сразу понял, что на вешалке нет его куртки. Хорошо хоть телефон лежит на тумбе. Взяв его, юноша понимает, что проспал почти два часа. Он пару минут тратит на поиски нужного контакта, ведь не может припомнить нужных цифр. — Рэй! Алло, Рэй! — отчаянно зовёт Айзек, как только трубку снимают. — Здравствуй, дорогой Айзек. Ты наконец проснулся, — раздается мужской, надменный голос. Образ, намертво вьевшийся в память, — Абрахам Грей. — Где Рэйчел? Что вы с ней сделали?! — Сейчас она со мной, а тебе лучше поспешить домой. — Что? Зачем? — спросил он и неосознанно сжал телефон крепче. Он совершенно не мог сконцентрироваться. Что надо этому Абрахаму? И зачем всё-таки спешить домой? — Рискуешь пропустить шоу. — Чего? — непонимающе спросил Айзек, но ему не ответили. Абонент отключился. — Какое, к чёрту, шоу? — кричал парень, запрыгивая в ботинки.       На улице стемнело, свет фонарей указывал путь. Айзек бежал в одной кофте, так быстро, как только мог. Дыхание совсем сбилось, ноги подкашивались. Холодный воздух, просачиваясь в лёгкие, неприятно жёг дыхательные пути. Юноша плохо справлялся с координацией. Пару раз падал, поэтому одежда в некоторых местах пропиталась растаявшим снегом. Предчувствие было отвратительным. Да и во всех ситуациях, связанных с Абрахамом, предчувствия Айзека были такими. Холод обескуражевал, а мысли путались и никак не давали успокоиться. Какого черта Рэй с ним сделала? Почему он так паршиво себя чувствует? Какое еще шоу?       Заторможенная память всё же пытается восстановиться: первое, что приходит в голову — свежее синее пятно на бледной коже. Фостер пытается найти хоть какие-то ответы, как вдруг весь его мир в моменте останавливается, а органы чувств претупляются.       Дом, который стал для парня родным за эти короткие девять месяцев, который хранил в себе ценные воспоминания, сейчас стоит в огне. В небе тягуче рассасывается облако густого, почти черного дыма, всё больше сугробов приобретают серый оттенок, люди капошатся, но Айзеку их действия кажутся настолько медленными, словно кто-то специально замедлил показ пленки. Если так, можно остановить её совсем? Ему так хочется сохранить этот дом в целости и вернуть присущую ему теплую атмосферу.       Зак не видит лиц: его вниманием овладевает всепоглощающий огонь. В горле парня комок, лёгкие покрыты свинцовой паутиной. Он застыл посреди дороги, тяжело дыша. Воздуха чертовски не хватает. Огонь вводит его в транс, возвращает в обьятия сожителя биологической матери, безжалостно играя с истерзанным сознанием. Айзек хотел бы разразиться в крике, вспоминая, как его тело было окутано огнём, и желая хоть кому-то поведать о своей боли, но из рта не получается выдавить и звука. Ватные ноги уже не держат его — юноша падает, больно приземляясь на колени, но он не чувствует сейчас этой боли. Грудь разрывает паника и тревога. Он хватает собственные плечи и, сгибаясь пополам, содрогается от страха, ещё больше закрывая грудную клетку.       Всё вокруг будто исчезает, как пиксели в зависшем, казалось бы, совсем новом телевизоре. Закрыв глаза, он слышит лишь собственное сердце и не может думать ни о чём, кроме огня.       К парню подбегает незнакомец и набрасывает что-то на плечи. Позднее Айзек поймёт, что это была куртка. Становится теплее, но он продолжает содрагаться. — Эй! — чувствуя прикосновения чужих рук, Фостер желает лишь, чтобы его не трогали. — Ты в порядке?! Не зажимайся!       Он пытается отстранится и понимает по робе, по маске на лице, что подошедший молодой парень — медик. Фостер немного выпрямляется и с трудом расслабляет руки, слыша совет.       Глубокий вдох, который делает Айзек, с грохотом обрывается. Мир зависает. — Где? — его потерянные глаза в своих глубинах хранят тревогу, он смотрит, хватаясь взглядом за следы на снегу, — Где мои… родители?       От повисшего молчания не становится легче. Айзек ждёт любого слова или знака от неизвестного медика в маске. Тот указывает пальцем на дом.       Айзека ужасно трясет — он боится смотреть и осознавать. Это кошмар наяву. «Мама, отец… Вы живы?»       В эту секунду в голове Айзека проносятся воспоминания, а мысли разбегаются в разные стороны, как кучка пауков. Он всё же ловит одну. «Рискуешь пропустить шоу», — в голове всплывает фраза, но он настолько в шоке, что даже не в состоянии проанализировать её. — Зак! — слышит он знакомый голос сквозь шум в ушах и всё же поднимает взгляд к дому.       В уголках глаз появляются слёзы, он едва поднявшись, срывается с места на подкашивающихся ногах. Медик, стоявший рядом с ним, бесследно исчезает. — Мама… — на выдохе произносит он с облегчением, видя знакомое лицо.       Падая в её обьятия, Айзек всё ещё трясётся, как маленький замерший и испугавшийся котёнок. Замёршие от холода руки Памелы едва достигают спины парня, когда он крепко сжимает её. Она застывает, боясь пошевелиться. Юноша хочет спросить, где находится отец, как вдруг мама говорит странную фразу. — Неужели, это ты, Зак…       Зак думает, что мама удивлена, ведь его не было в доме. Отчасти он прав. — Прошу: солги мне, Зак, — её тихий голос предательски дрожит. — Ты куришь? — О чём ты, мама? — спрашивает он, видя шок в родных глазах. — Почему твоя куртка пахнет дымом? — ее тёплые глаза наполняются слезами, — Где ты был? — Неужели ты поджёг наш дом? Я не верю. Я отказываюсь верить в это… — Это не я, мама! О чём ты? — взглянув на куртку, в которой находился, Айзек с ужасом понял, что она действительно принадлежит ему, к тому же — пахнет дымом. Он не мог сейчас объяснить тот факт, как именно она оказалась в руках медика и почему пропахла дымом. — Памела Смит! — зовёт женщина- медик.       Памела инстинктивно поворачиваятся в её сторону. На миг промерзшая земля сотрясается от крика, полного боли и отчаяния. — Эдгар!       Памела видит, что тело мужчины достали из горящего здания и положили на носилки. Она подбегает к машине скорой помощи, когда супруг уже внутри. Заторможенный Айзек ступает следом. Его высохшие губы приоткрылись от шока. — Эдгар! — позвала Памела, хватаясь за хлипкие носилки и видя истерзанное огнём тело мужа. Он ничего не говорит. Лицо и тело его в страшных ожогах. — Он в критическом состоянии, поспешим в больницу! — скамандовала женщина-медик, — Вы тоже родственник?       Она задала вопрос Фостеру. Тот не сводил взгляда с отца. Не смел. Всё вдруг стало визуальным шумом в его безмолвном нечеловеческом крике. Рана, неуклюже заштопанная в прошлом, открылась вновь и давала о себе знать с новой силой. Айзек не любит огонь. Ненавидит. Он никогда не начнёт курить. Никогда самостоятельно не включит газовую плиту. Никогда не разожжёт костёр. Никогда искренне не полюбит собственное тело и лицо. И никогда в жизни не выйдет на улицу без бинтов. Его больное место — боязнь огня, никак не отпускает его. Теперь же в лапы огня попал отец, и на его лице и теле поселилась мерзость. — Да, — ответила за него Памела немедля.       Эдгару больно было даже пошевелиться. Он лишь проследил затуманенным взглядом от Памелы до Айзека. Он держал взгляд на сыне так долго, как только мог, после чего его веки закрылись.       Машина скорой помощи двинулась, включая противно кричащую сирену. Дорога до больницы была неровной. Памела больше не проронила ни слова, тихо рыдая на край носилок мужа. Она избегала взгляда Айзека, и когда он это заметил, сердце обезаруженно сжалось. «Мама, это не я! Мама! Я не причастен к этому! Я сделал много плохих вещей в жизни, но никогда бы не причинил вреда вам!», — его глаза вдруг наполнились слезами, он отвернулся, не желая, чтобы другие стали этому невольными свидетелями.       Он редко плакал. Ещё в детстве понял, что слёзы ни к чему не приведут. Но эмоции выплеснуть хотелось. Хотелось, чтобы кто-нибудь выслушал, но люди осуждали его уже за факт существования. Мерзкий пацан в бинтах, да ещё и плачущий ни у кого восторга, естественно, не вызывал. Хотелось, чтобы голоса навсегда замолкли. Они исчезали из поля зрения вместе с обладателями. Кого-то пришлось запугать, кого-то шантажировать, редких счастливчиков забирали в семьи. Методов было много. Контакт выстроить он не пытался. Было весело наблюдать за реакцией людей, за эмоциями, скачущими по жалким лицам. Больше всего бесили слёзы. Люди в слезах всегда были в его глазах безнадёжными идиотами, как они вообще умудряются верить хороший исход? Откуда берется вера и проблески надежды?       Как только машина доехала, Эдгара сразу же поместили в отделение реанимации.       Памела, сидя в коридоре больницы и содрагаясь от слёз, не отрывала затуманенного взгляда от двух деревянных, ужасно выкрашенных белой краской дверей. Больше всего она боялась, что выйдет врач и сообщит плохие вести. Айзек не мог сидеть на месте, не мог смотреть на слёзы матери. Он поддерживал это тяжелое, душащее безмолвие и думал лишь о том, как ненавидит себя, ведь он — причина всех бед этих людей.       Где в своей жизни он свернул не туда?       Айзек почти не сомкнул глаз за ночь, беспокоясь за жизнь отца. Мама поздней ночью задремала на стуле, время от времени вздрагивая. Медсестры позволили остаться, именно поэтому мать и сын сидели около кабинета с мигающей, и оттого знатно действующей на нервы табличкой «Реанимация».       Он не может оставить мать одну в таком разбитом состоянии, поэтому пытается дозвониться, но Рэйчел не берёт трубку.       Айзек злится на себя. Он не запомнил лица медика, набросившего на его плечи куртку. «Откуда, черт возьми, у него взялась моя куртка?», — он зло ударяет кулаком в стену, чувствуя отрезвляющую боль.       Поймав испуганный взгляд матери, Фостер ощутил, как тело неосознанно сжалось. «Прости!», — кричит он потерянными глазами и отворачивается. Он не может подойти и расплакаться в её обьятиях. Нужно оставаться сильным. К тому же… Если она его оттолкнет, он определенно не сможет оставаться здесь дольше. Сбежит. «И всё же. Значит куртка попала к медику через Абрахама? Рэйчел бы не стала причинять ему вреда»       Теории одна за другой выстраивались в уставшем мозгу, пока тот не отключился.       Ранним утром, когда больница ожила, Фостер уснул, в конец измотавшись. Было около восьми утра, когда он, закрывая глаза, видел, как мама, стоя у дальнего окна, разговаривает по телефону. «С кем она разговаривает?», — подумал он, сложив руки перед собой и запрокинув голову назад.

* * *

      Проснувшись, он не обнаружил Памелы рядом. Табличка над кабинетом больше не горит — значит операция закончена. «Может, ушла его навестить?», — как только он думал об израненной коже отца, становилось дурно. Он подходит к светлому окну, откуда бьют солнечные лучи. Глазам Фостера неприятно. «Чертова семейка Грей!», — Зак ударяет рукой по больничному подоконнику. — В чём я виноват, Рэйчел? — шепчет он.       Чужая рука падает на плечо, грубо сжимая. Неприятно. — Айзек Фостер, — мужской безэмоциональный голос режет слух. — Да, — хотел было согласиться он, желая повернуться. Слыша голос, юноша думает, что это один из врачей. Неужели благие вести? — Айзек Фостер, вы арестованы, — двое тучных мужчин в форме с бесконечно серыми глазами, плачущая мама, застывшая на заднем фоне, — Вы обвиняетесь в умышленном поджоге и последующем убийстве. Пауза. Перемотка. Клик. — Чего? — пришел Зак в ужас от услышанного. — Ваш опекун, Эдгар Смит, скончался два часа назад, — в его словах нет ни капли человечности.       Противный гул в ушах, бешено бьюшееся сердце. Кроме собственных ощущений, Зак больше ничего не помнил. Ни того, как кричал, что все вокруг лгут и неправы, ни того, как пытался пробиться в отделение реанимации, пугая врачей, медсестер и посетителей больницы. Чужие руки оторвали его от дверей, бесприкословный голос дал указания. — Хороший вышел спектакль, — сказал мужчина медленно, словно пробуя чужое отчаяние на вкус, — Пакуем его.       Мужчины, тот, что говорил, и другой, его молчаливый сокомандник, скрутили руки парня и нацепили наручники. Эти железки казались Фостеру невероятно тяжелыми, ведь лишь один он знал — он не поджигал собственного дома и уж тем более — не хотел смерти отца. Отец… Может ли он продолжать так называть этого человека? А мама?       Айзек изворачивается, когда его ведут к выходу — ему удаётся встать прямо и посмотреть в глаза Памеле. Он бежит к застывшей женщине, а когда почти добегает, та вскидывает руки. Он не сразу понимает, зачем. Дыра в его груди становится всё больше. Как пережить это жгучее чувство потери? — Ты закрываешься от меня, мама? — его голос дрожит, зашуганные глаза останавливаются, наполняются болью, — Я не причиню тебе вреда. Я… Я не поджигал дом, слышишь?! Не поджигал!       Подбежавшие полицейские вновь хватают его, больно заламывая руки. — Хватит! — кричит он, не желая терпеть чужих прикосновений, — Сам пойду.       Его все же отпускают. Он медленно удаляется в противоположную от Памелы сторону. В голове жужжит, подобно надоедливой пчеле, одна мысль. «Отвратительный из меня вышел сын». И больно жалит в самое сердце.