Когда ты смотришь на солнце

      Амадей проснулся посреди ночи. Прикроватные часы сменили 2:29 на 2:30, когда его взгляд скользнул в их сторону. За окном разбушевался сильный ветер. По стеклу россыпью врезались крупные капли дождя, сопровождаемые тревожными порывами. Вроде, еще чуть-чуть, и стекла точно вылетят. Слюни во рту Дея сгустились до того состояния, когда их уже невозможно проглотить. В попытках сделать это, он закашлялся и тут же, как штык, присел на край кровати.       В ушах шумело, как и в мыслях. Разделить одну мысль от другой было невозможно, но и в общей картине ничего ладного в них не увидеть. Обрывками скакали нечленораздельные фразы самых разных людей, даже кассирши из пекарни. «Делают из того же теста, что и круассаны». Какие, к черту, круассаны?       Амадея, от кончиков пальцев на ногах и до макушки, пробила дрожь. Из окна тянуло холодным воздухом. Прям по подоконнику, кровати и расстилался на колени и руки. Ему не было холодно, наоборот, жар поглощал все конечности, особенно голову, но каждое дуновение сопровождалось очередной тряской. Последний раз он так трясся, когда испугался ссоры отца с братом.       Квартира была объята умиротворенной тишиной, которая вызывала у Амадея только тревогу. Он ощутил себя одним на всей планете, охваченной трагедией. Словно все люди и животные вымерли, и только Дею досталась участь считать дни до своей смерти. Он был бы только рад проснуться от криков Альвисса, а не в ужасающей тишине.       Амадей слушал удары своего сердца и вспоминал сон, заставивший его подняться. Все события в точности повторяли реальность: отец, брат, ссора, беседка, Инге. Эта картинка стояла перед глазами так четко, будто все это произошло еще раз. Амадея снова сковал удушающий стыд за свою тогдашнюю истерику. Как девчонка, как чертов слабак, повторял он из раза в раз. Гребаный плакса, неспособный сдержать унижающий порыв эмоций.       Инге пережил все возможные издевательства со стороны родителей, а держится молодцом, не теряет интерес к жизни и настрой духа. А я, думал Амадей, разревелся на ровном месте. Надумал себе черт знает что. Прибежал в эту беседку поплакаться. Вызвал жалость, доволен? Погладили по головушке, и сразу успокоился, никчемный слабак. И чего я только добился этим?       И что мне, каждый раз бежать плакаться Инге? У него и своих проблем завались.       Луна пыталась пробиться сквозь тучи и деревья, чтобы донести свой свет до комнаты Амадея. С новым порывом ветра выключился фонарь под окном. Стало совсем темно.       Амадей закрыл лицо руками, зная, что еще несколько секунд, и его накроет то ли паника, то ли истерика. Еще вздох, и все. Но слезы застряли где-то в горле. Он сжал челюсти от беспомощности, надеясь сбросить этим напряжение во всем теле, и включил прикроватную лампу.       В комнате сразу потеплело.       Инге избивал отец, а бежал ли он к кому-то, чтобы сыскать утешение? Были ли хоть раз такие истерики у него? Наверно, были. Но это и ситуация такая, что Инге заслуживает поддержки. Заслуживает ли поддержки Амадей? Его ведь не бьют, а любят. По-настоящему любят. Его все любят, кроме брата. Является ли это причиной для слез? Для нытья на плече Инге?       Порыв ветра врезался в окно. С подоконника снова потянуло. Холодный воздух на этот раз привел в чувства, но не забрал с собой мысли. Все они так и остались, продолжая копошиться в голове, как черви. И укрыться от них некуда. Не с кем поговорить в такой поздний час. Дома все спят. Спит весь Осло. Спит вся Норвегия.       Дей разгреб кипу блокнотов из ящика стола и достал свою толстенную тетрадь, в которой таилось все самое сокровенное. Ее обложка за три года сильно потрепалась, в некоторых местах даже порвалась и держалась на скотче.       Он открыл ее примерно в середине. Там, на тонких страницах, были вклеены полароидные снимки полуторагодовалой давности из дома дедушки, где тот сидит за пианино. Еще одна фотография: Альвисс застегивает сноуборд, а на фоне Амадей, стоя на коленях в снегу, усердно лепит снежок. На этой странице всего два снимка, но каких. Он совсем забыл, что когда-то Альвисс был тем самым старшим братом, о котором многие мечтают.       Амадей пролистал в самое начало, на самую первую страницу. Там не оказалось чего-то памятного, обычные любовные страдания из-за девушки с параллельного класса. Ему и было-то тогда тринадцать лет.       Он достал плеер из тумбочки. На нем опять светилось всего десять процентов зарядки. Долистав до первой пустой страницы, Амадей воткнул один наушник и, не разбирая, включил «God Save The Queen».       На желтоватые страницы высыпалось все, что крутилось у него в голове. От размышлений до воспоминаний. И везде Альвисс. На каждой новой странице, в каждой свежей строчке. Тут не осталось места для Амадея. Он ненавидел своего брата так же сильно, как и любил.       Теперь тот спит за стеной под таблетками.       Казалось, прошел один миг между Альвиссом на полароидном снимке и Альвиссом, пытающимся справиться со своей головой. Полтора года назад это задира, но задира веселый и любящий свою семью, а сейчас грубый и потерянный в собственной жизни.       Весь учебный год для Амадея прошел как в тумане. Только какие-то редкие вспышки, вроде путешествия по заснеженной Финляндии, школьные мероприятия и неловкая попытка построить отношения с безумно красивой скандинавкой из другой школы.       Когда они семьей ездили в Финляндию, Альвисс остался дома под предлогом, что надо смотреть за квартирой, а сам, наверно, свалил в Драммен к Лукасу или приводил в дом всех, кого заблагорассудится. Родители так доверяли Альвиссу, что у них даже мысли не возникло об этом. Ни у кого не возникло. Приехав через неделю, ни родители, ни Амадей не увидели разрухи в доме или чего-либо еще. Альвисс к их приезду даже наготовил шоколадные печенья.       У Амадея с этой поездки остался глянцевый журнал о моде на финском, который украл из отеля. Он, конечно, финский не знал, но хранил его, потому что тот ужасно вкусно пах типографией, а на страницах, как не стыдно признать, модели были также ужасно красивы.       Полароид с родителями, стоящими на причале в Хельсинки, служил закладкой в этой тетради. На задней стороне снимка от руки было написано: «24.01.2006. Хельсинки». Сейчас на часах светилось «10.04.2006». Три месяца назад они были в гостях у финнов. Месяц назад все узнали о зависимости Альвисса.       Последняя семейная поездка с братом была полтора года назад в Германию. За десять дней они побывали не только в Берлине, но и в Кельне. Тогда Альвисс всю поездку бухтел на отвратительный гостиничный сервис и еду там. Из всей семьи только он остался недоволен путешествием, а Амадей был, кажется, рад больше всех.       Особенно его впечатлил Кёльнский собор.       Амадей тогда еще не знал английский так хорошо, как сейчас, но знал его лучше остальных в семье. Ему досталась участь разговаривать с персоналом в ресторанах, отелях и магазинах. Дей чуть не сгорел со стыда, когда пытался объяснить туристу из Польши, что ему вообще нужно. А нужно было сфотографировать всю семью на фоне собора. Поляк понял все лишь тогда, когда Амадей показал руками.       Теперь этот полароидный снимок занимал свое почетное место на одной из страниц тетради. И только Альвисс на фотографии не удосужился хотя бы улыбнуться. После того, как поляк нажал на спуск, брат начал ругаться, что Польша — страна дураков. А поляк, который, естественно, ничего не понял, просто посмеялся и ушел восвояси.       Амадей закрыл тетрадь и оставил ее на тумбочке. Природное безумство за окном давно кончилось, оставив только капли на стекле. Он встал с кровати, намереваясь пойти на кухню попить воды. Голова снова закружилась.       Дверь в комнату Альвисса оказалась открытой, но Дей сперва не придал этому никакого значения. На полпути к кухне он услышал, что кто-то явно есть на кухне, и тело инстинктивно напряглось.       — Что ты делаешь? — вырвалось из уст Амадея.       Альвисс сидел на табуретке и медитативно резал какую-то бумажку на небольшие квадраты. В ночной тишине только и было слышно лязганье ножниц.       Дей встал в дверном проеме, пытаясь понять смысл всех этих действий. В темноте было не разглядеть, что это, собственно, за бумажки. А брат не удосужился ответить.       Неожиданно Альвисс достает из кармана зажигалку. Несколько раз щелкает ей. Огонь все не зажигается. На четвертый раз пламя заиграло, отбрасывая зловещий оранжевый свет на уставшее лицо брата.       Амадей не сразу осознает, что будет дальше, но реагирует достаточно быстро, чтобы Альвисс не успел поджечь кучку квадратов на столе. Еще бы секунда, и вспыхнула бы не только бумага, но и лежащий рядом блокнот отца и стикеры для заметок.       Дей вырвал из его ослабевших рук зажигалку, пытаясь не сорваться на крик:       — Ты сам понимаешь, что делаешь? Ты решил нас всех тут спалить к черту?       Альвисс опустил голову. Его потухший взгляд уперся в колени.       — Что это? — Амадей взял несколько бумажек в руки, которые еще не пострадали от ножниц, разглядывая получше. Рецепт. Рецепт на таблетки. С размашистой подписью врача и печатью. Дей медленно поднял испуганный взгляд на брата. — Нет, ты совсем спятил?       Губы Альвисса дрожат, силясь что-то сказать. Он боится. И глаза его такие пустые, будто вот-вот наполнятся слезами. Сухие губы размыкаются и шепотом говорят:       — Я не хочу пить это, — он поднимает глаза на брата, не поднимая головы. — Мне так плохо, Дей…       Заныло под грудной клеткой у Амадея. Альвисс все смотрит и смотрит, пока на краешках век не собираются горячие капли. Они срываются вниз, текут по щекам. Дей борется с собой, пытаясь сохранить рациональный дух. Альвисс плачет, но не издает ни звука. Он делает это безэмоционально. Так, будто вышло простое недоразумение. Амадей впервые видит брата таким. Лишенного сил, эмоций, стремлений. Лишенного семьи. Лишенного всего.       Тишина.       Слезы скатываются со щек Альвисса. Падают на штаны и оставляют темные пятна. Амадей вообще впервые видит, как плачет брат.       — Альвисс…       Он медленно кладет зажигалку на стол. Тихий стук металла об дерево кажется сейчас ужасно громким. Альвисс больше не смотрит на Амадея, скорее сквозь него.       — Тебе будет еще хуже, если ты не будешь пить таблетки, — растеряно говорит Дей.       Альвисс снова опускает взгляд на свои колени, наблюдая за тем, как темных пятен на штанах становится все больше и больше:       — Я устал…       — Потерпи, все будет хорошо, — он сел на корточки перед братом.       Альвисс ничего не ответил.       Амадей обнял его, ожидая, что тот начнет протестовать, но брат как сидел, так и сидит. Эти объятия не имели ничего общего с чем-то дружеским, братским. Эти объятия на ощупь были как ледяной металл. Лучше бы Альвисс послал его в задницу, чем игнорировал. Последний раз они обнимались все так же год назад, и то на день рождения.       Год назад…       Альвисс не ответил на объятия даже через минуту. На кухне стало холодно. Амадей оставил свои неудачные попытки сгладить углы объятиями:       — Тебе плохо от таблеток?       Брат покачал головой:       — Врач сказал, что так и должно быть… — на штаны упало еще несколько горячих капель. — Я такой идиот…       Амадей половину марта и начало апреля просто игнорировал присутствие Альвисса в квартире. Ему не хотелось пересекаться с ним. Это непременно бы вызвало очередной неприятный разговор, у которого только один конец и весьма печальный. Они даже ели в разное время. Вернее, Амадей подстроил все так, чтобы завтракать и ужинать до того, как Альвисс придет на кухню.       «Альвисс — твой родственник, ты живешь с ним под одной крышей, поэтому прими его таким, какой он есть».       Теперь легкие Дея жгло от досады. От обиды на самого себя. От мысли, что уже ничего не вернуть обратно. Он просто предал брата. Оставил его наедине с собой, вместо того, чтобы помочь.       Амадей невольно сравнил себя с отцом. Тот тоже по большей части пустил все на самотек. Он продолжает заниматься бизнесом. Единственное, что изменилось в жизни Кнута, — это посещения психиатра раз в неделю. И больше ничего. А мать стала все чаще уходить к подругам в любой свободный час.       Для Альвисса не осталось никого, кроме психиатра. Даже друзья оказались лишь «друзьями». Ни один из них не позвонил. Ни Лукас, ни остальные из его компании. Все они зовутся друзьями, пока в жизнь не приходит беда.       — Извини… — прошептал Альвисс.       Амадей, сидя на корточках, пытался заглянуть в темные глаза брата. Это «извини» заставило облиться сердце кровью. Когда тот последний раз извинялся?       — Это я должен извиняться, — сокрушенно ответил Дей. — Может отцу и плевать на тебя, но мне — нет…       — Но весь этот месяц… — начал брат, но так и не завершил фразу.       Амадей по наитию понял, что тот имеет в виду:       — Я боялся, поэтому все так вышло, — он тяжело проглотил слюну и продолжил еле слышно. — Я боялся, что я тебе больше не нужен.       Слезы все текли и текли по щекам Альвисса. От каждой капли становилось только тяжелее на душе:       — А я боялся себя…       — Поэтому…       — Поэтому я так обращался с тобой, — закончил за него Альвисс.       Они замолчали. Амадей смотрел уже в пол, а брат все так же на свои колени. Ни первый, ни второй не знали смысла этого короткого диалога. Вроде бы что-то типа признания.       Амадей не вытерпел тишины:       — Зачем ты подсел на эту дрянь?       Альвисс покачал головой, как бы соглашаясь со словом «дрянь». Дей уже подумал, что тот не собирается отвечать, но он разлепил засохшие губы для одного слова:       — Случайно.       — В смысле «случайно»? — Амадея вообще не устроил его ответ.       Брат словно ковал каждое слово вручную, прежде чем сказать:       — Лукас дал попробовать…       — Лукас? — Амадей нахмурился. — Инге же сказал мне, что у вас никто не употребляет.       Сердце загорелось от мимолетной злости на Инге, что тот так нагло соврал, но Дей тут же успокоился, когда Альвисс ответил:       — Об этом никто не знает.       — Хорошо, поставим вопрос по-другому, — он вздохнул. — Зачем ты продолжаешь сидеть на этой дряни.       Губы Альвисса снова задрожали:       — Я не знаю…       — Что тебе психиатр сказал?       — «Клиническая депрессия»…       Амадей еще раз вздохнул, не ожидая другого ответа:       — Он сказал почему она у тебя?       — Нет…       — А сам ты как думаешь?       Альвисс притих. Он даже перестал дышать. Хотя знал ответ. Амадей пытался разглядеть на его лице какую-нибудь эмоцию, но брат только редко моргал, чтобы не скапливались слезы в уголках глаз.       Дей так и не дождался ответа от Альвисса, поэтому взял все в свои руки:       — Из-за отца?       Брат вяло кивнул.       — Да Господи, пожалуйста, скажи, что с тобой происходит! — воскликнул Дей неожиданно громко. — Я не провидец, мать твою! — он встал с корточек. — Жизнь твоя не кончится на том, что папа плевать на тебя хотел. Если ты так и будешь клушей, то, конечно, в семье ничего не изменится, — Дей ткнул пальцем в сторону Альвисса. — Ты, блять, не только себя подставляешь, но и меня. Ох, как подставляешь. А у тебя ведь на плечах такая голова, что ты не только семью в состоянии изменить, да весь этот чертов мир.       Альвисс посмотрел на брата, однако ничего не ответил. В его глазах не появилось даже намека на сожаление или вину. Все такая же непробиваемая бетонная стена.       Амадей чуть не задыхался от непредвиденного гнева. Но гнева праведного:       — Я готов помочь тебе, а готов ли ты помочь себе? — этот вопрос был риторическим. — Весь этот год… Ты только представь, это двенадцать месяцев! Я винил себя в том, что испортил наши братские отношения, а оно вон как… «Отец»… — Амадей ходил по кухне, жестикулируя. — Вместо того, чтобы подойти и сказать мне все так, как есть, ты выбрал мучить всех! Я не знаю… Попробуй хоть раз поговорить с папой не на повышенных тонах, может все неожиданно для тебя склеится? Я, блять, самый младший в семье и должен быть спасателем для всех? Нет уж, извини, я ожидал, что старший брат будет как минимум помогать. А ты даже с такой ролью не справился.       Альвисс собрался встать и уйти, но Амадей усадил его обратно:       — Нет-нет, ты не уйдешь, пока не поговоришь со мной. Даже здесь ты выбрал сбежать, а не решать проблему…       — И что ты предлагаешь делать? — к его голосу вернулась привычная грубость. — Что ты предлагаешь делать, когда всем насрать на меня?       — Ты тупой, что ли? — Амадей встал перед Альвиссом, размахивая руками. — То есть самое главное в твоей жизни — это то, как к тебе относятся другие люди? То есть тебе насрать на себя?       Альвисс нервно потер лоб дрожащей рукой:       — Нет…       — А в чем проблема тогда? — Амадей положил обе руки ему на плечи. — В чем, мать твою, проблема? Я не понимаю тебя! То ты ненавидишь отца, то потом говоришь, что вообще всем на тебя насрать, то ненавидишь меня, хотя я не понимаю, что я тебе сделал, а потом вдогонку ненавидишь себя. Ты решил ненавидеть вообще всех на этой планете?       — Я устал от твоей болтовни, — брат скинул обе руки со своих плеч. — Оставь меня в покое.       Амадей проводил раздраженным взглядом удаляющегося к себе Альвисса. Тот ушел неспеша, еле двигая ногами, будто ждал, что Дей сейчас кинется к нему. Очередной разговор закончился как обычно. Кто-то обязательно сдается и уходит, ведь так проще всего. Зачем что-то решать для себя, когда можно просто уйти в комнату и запереться там? Амадей и сам этим грешил.       Уже скоро вставать в школу, а он все сидит на кухне, смотря в одну точку перед собой — рецепты на таблетки, собранные в аккуратную стопку. А в мыслях только Альвисс и желание сунуть голову в песок.       «Почему это все волнует только меня?» — думал Амадей. Неужели мать с отцом это не колышет?       Он просидел так до четырех часов, пока не стал клевать носом.

◑

      Амадей, ожидаемо, проспал, поэтому приплелся ко второму уроку и прям там же уснул на парте. Учительница, будучи крайне понимающим человеком, не стала будить Дея. Под конец урока его растолкал грубоватый сосед по парте, зазывая в столовую.       Но Амадей не пошел туда, хоть в желудке и образовалась неприятная пустота. Он выбрал с закрытыми глазами посидеть на диване в коридоре лишние тридцать минут и насладиться тишиной, пока весь этаж толпится в столовке.       Рядом с ним кто-то присел. Амадей не стал открывать глаз, находясь где-то глубоко в своем сознании. Негромкий голос прямо-таки выдернул его оттуда:       — Дома спать будешь. — Инге жевал рулет с маком.       Амадей открыл только один глаз, а второй сонно тер рукой. Он совсем не обрадовался этой встрече, желая подремать, но не стал протестовать. На это у Дея не осталось сил.       — Дома спать не дают… — он еще не закончил последнее слово, как зевнул.       Инге, напротив, выспался и выглядел живее, чем обычно. У Амадея это вызвало только раздражение. Сейчас его раздражали не только люди, но и диван, и стены, и обои на них. Было б право, Дей взорвал бы школу и все прилагающееся к ней.       — Кто посмел? — хмыкнул Инге.       — С братом сцапался ночью.       Амадей снова закрыл глаза и откинул голову на спинку дивана, всем своим видом показывая нежелание вообще с кем-либо разговаривать.       — Ясно… — Инге вздохнул, переменяя тему. — Это потом расскажешь, я не затем пришел, — он пошарил в рюкзаке и вытащил что-то. — Держи.       Дей нехотя поднял голову, открыв глаза. Инге положил ему на колени книгу «Парфюмер» Патрика Зюскинда. Том оказался небольшим, но увесистым из-за толстых страниц и качественного переплета.       Амадей пару секунд разглядывал книгу, прежде чем ответить:       — Да ну, Инге, — он сонно улыбнулся. — То, что я прочитал «Голод» еще не значит, что я теперь читаю…       — Давай-давай, потом обсудим. Если прочитаешь, конечно, — Инге встал и застегнул рюкзак. — А мне пора. Увидимся.       Он махнул рукой и скрылся за дверью, ведущей на лестницу.       Амадей еще минуту листал книгу туда-сюда. Внутри у него происходила настоящая борьба, будто одна интересующаяся литературой сторона боролась с другой, для которой книжки были не важнее туалетной бумаги. Но победила все-таки первая, потому что Амадей тут же, сидя в коридоре на диване, начал читать, не обращая внимания на сонливость.       «Он получил при крещении имя Жан-Батист».       На этом моменте он закрыл книгу, потому что в коридор начали вваливаться все те, кто сейчас находился в столовой. В качестве закладки послужил вырванный лист из тетради по истории.

◑

             Амадей спрятал руки в карманы куртки. От утренней сонливости осталась противная головная боль, которая отпустит только тогда, когда он уснет. Та самая головная боль, происходящая от информационного шума, сотен голосов и десятка мелких бесполезных разговоров о погоде.       Рядом с ним на лавочке сидел Инге, мечтательно разглядывая небо. У него не было ни головной боли, ни каких-либо проблем. Как казалось Дею, безмятежность — второе имя Инге. Он всегда выглядел так спокойно, словно увидел в своей жизни все, что только можно. Он был безмятежен даже по отношению к образу жизни. Каждый его день проходил размеренно, без явных тревог, потому что все тревоги остались в Драммене в стенах старой квартиры.       Разглядывая вдвоем облака, они говорили. Так проходил почти каждый день: школа, а после — недолгая прогулка по району, чтобы развеяться. Амадей не заметил, как Инге втесался в его ежедневный распорядок. До этого он развеивался либо в одиночестве, либо с Бьергом, а теперь все поменялось. Будто только Инге мог выслушать и понять происходящее в семье Дея.       — Понимаешь, депрессия — это вещь, с которой не играют, — говорил Инге. — Тебе может показаться, что человек не предпринимает попыток сделать свою жизнь лучше из-за лени, но тут все намного глубже. Я не знаю, как тебе объяснить, однако есть такое состояние, когда тебе реально плевать на все. Тебе просто все равно, что будет завтра, что будет с тобой и твоими близкими. И не обязательно, чтобы депрессия имела какой-то определенный момент, с которого она началась.       Амадей попытался выдохнуть расслабленно, не показав внутреннего напряжения. Ему казалось, что Инге винит его в чём-то, а в чем именно — непонятно, хотя сам Инге пытался найти особый подход к Амадею. Дать ему понять, что такое депрессия, и что это не просто грусть или лень.       — И потом, депрессия — вещь, которая имеет более глубинные причины, чем просто ссора с близкими или неудачи в жизни. Тут может влиять и нечто физическое, а не ментальное, вроде нарушения работы мозга. Могут быть сотни и тысячи причин, но твоя задача — понять и простить Альвисса, — Инге сощурил глаза, смотря вдаль. — Ему это как никогда надо. Не нужно орать на него и пытаться что-то выяснить. На данный момент важно, чтобы ты просто был рядом. А выяснения отношений надо отложить до того момента, когда Альвисс вылечит зависимость и депрессия пойдет на спад, — он повернулся и улыбнулся Амадею. — Задача ясна?       Солнце пробивалось сквозь деревья, алея все больше и больше. Еще полчаса, и разыграется сочный закат. Отражаясь в свежих лужах, солнце делалось еще красочнее, согревая лицо одним своим видом.       — Да-да, — закивал головой Амадей, невольно улыбаясь в ответ. — Только как бы избавиться от этого чувства… что я поступил как идиот. Я ведь сорвался на него, дурак…       — Ох, — Инге махнул рукой. — Это пройдет, не нужно пытаться бороться с собой. Просто в следующий ваш разговор сделай так, чтобы Альвисс почувствовал себя нужным. Ты, говоря с ним, пытаешься сделать акцент на том, как плохо тебе, а не ему. Когда ты сделаешь акцент на Альвиссе, то станет хорошо всем, включая тебя.       Амадей остался под впечатлением от такой рациональности со стороны Инге. Его умозаключения с каждым разом удивляли все больше и больше, будто Инге было не восемнадцать, а все восемьдесят. Так тонко чувствовать ситуацию, не находясь в ней, — это похвально.       Он стал слишком быстро близок Амадею. То ли из-за своей способности появляться в нужное время и в нужный час, то ли из-за точных советов — Дей не знал, но однозначно был не против лишний раз обговорить ситуацию, чтобы сделать как лучше.       Если Бьерг был для прогулок и безумных приключений, оканчивающихся не лучшим образом, то Инге был как островок адекватности. Словно еще один старший брат, только адекватный и спокойный.       — Я попробую, но ничего не обещаю, — Амадей пытался чуть ли не сфотографировать краснеющее небо глазами. — Чуть злюсь и у меня крышу сносит…       Инге тихо посмеялся, видимо, представляя Дея в гневе:       — Ну тут уж вся ответственность на тебе, посоветовать ничего не могу. Придется сдерживать себя. Хочешь не хочешь, а надо, — он закинул ногу на ногу, отчего начал выглядеть еще загадочнее и мечтательнее. — Альвисс очень эгоистичен, поэтому единственно верный способ помочь ему — это уделить ему максимум внимания, даже если он будет сопротивляться. Он и в отношениях с девушками был тем еще, извини за выражение, мудаком. Многие из них пытались построить с ним настоящие отношения, а он воспринимал это как мимолетную игру, в которой можно показать свое превосходство. Возможно, у Альвисса все еще юношеский максимализм и все такое, но он многим людям сделал больно.       Амадей ухмылялся:       — Я ни разу не видел его с девушкой или хотя бы с подругой...       — Вот потому, что Альвисс вынужден был бы знакомить тебя, маму и папу с ней, а это автоматически обязывает сохранить отношения, чтобы не ударить в грязь лицом. Вроде, познакомил, значит нацелен на что-то более серьезное, чем отношения типа «клуб-постель», — он покачал головой. — Ну, понимаешь.       Подул освежающе прохладный ветерок, откидывая нестриженные волосы Амадея назад. Ему все же удалось внести этот закат себе в память, почему-то поклявшись запомнить его навсегда.       Именно в этот момент Инге повернулся к нему:       — В «Adamstuen»?       Амадей уже не ухмылялся, а по-настоящему лыбился:       — Спрашиваешь?

◑

      Альвисс сидел за столом, закрыв изнеможденное лицо трясущимися руками. В дверном проеме стоял отец. Он держал рецепты и злостно смотрел на сына.       — Зачем ты это сделал? — отец прошел в комнату. — Зачем ты, черт возьми, это сделал? Мне придется отвалить еще денег, чтобы съездить к врачу и попросить выдать новые рецепты, потому что тебе взбрело в голову их уничтожить. Замечательно, Альвисс. Я не сомневался в тебе.       А Альвисс не слышал и не хотел слышать голос отца. Слова обрывками долетали до его сознания, но так и не собирались в нечто целостное, превращаясь лишь в надоедливый шум. Он находился в непробиваемом пузыре, внутри которого не было ни мыслей, ни тревог. Только всепоглощающее безразличие. Черт его знает, что будет дальше. Плевать на эти рецепты, плевать на крики отца...       Альвиссу плевать на весь этот мир.