Когда ты смотришь на солнце

      Амадей — кареглазый шестнадцатилетний блондин с вечно лохматыми прядями и вздернутым носом. Он полностью пошел в своего отца, Кнута Магне, переняв все нордические черты лица. Дей предпочитал слушать панк с повидавшего времена плеера: The Offspring, Green Day, blink-182 — его любимые группы. Амадей, безусловно, выбирал провести несколько дней на горнолыжном курорте, чем пьяную и укуренную тусовку. Он располагал только одним и единственным лучшим другом, на что никогда не жаловался: ему нравился такой минимализм в дружбе. Из размеренной, идущей своим чередом жизни выбивался один человек — его брат Альвисс.       И вот Амадей в полном одиночестве стоит рядом с кабинетом, где каждую пятницу и понедельник проводятся дополнительные по английскому языку, а за окном холодный март и шарканье метлы дворника по асфальту. Амадей надел наушники, чтобы не слушать повторяющиеся «ш-ш, ш-ш», и прикрыл глаза. Он еще долго нажимал кнопку «пропустить» на плеере. Ни одна песня не сочеталась с подавленным настроением и влажной погодой, держащейся на улицах Осло постоянно. Тучи шли и шли с моря: асфальт не просыхал от дождей.       Голова Амадея приятно опустела. Наконец-то зазвучала подходящая песня. «Spare Me The Details». Вокруг всё исчезло. Только он и музыка. Он почти что задремал. Дей был с музыкой всегда, когда оставался один. С ней становилось как-то проще, красочнее, вроде саундтрека в фильме, который никто никогда не замечает.       Но из музыкального транса его выдернула вибрация, исходящая от пола. Она увеличивалась с каждой секундой, пока не достигла пика. Только тогда Амадей открыл глаза. Стало ясно, что теперь он тут не один.       Прошедший мимо парень был другом Альвисса. Амадей не желал знать, с кем общается брат, однако его компашка из нескольких человек какое-то время наведывалась домой, чтобы поиграть в приставку. Они вели себя шумно, за исключением этого парня: он предпочитал молчать и говорил только тогда, когда кто-то начинал говорить с ним. Было это года полтора назад. Дей в тайне считал, что друзья Альвисса такие же идиоты, как и сам Альвисс.       Однако этот парень своей молчаливостью выделялся из остальных обалдуев. У него были черные прямые волосы, а лицо, явно не скандинавского происхождения, имело едва уловимые черты чего-то турецкого, несмотря на бледность кожи. Очки — самые обычные броулайнеры, которые в ходу были у многих. И серьги. Небольшие черные серьги, которые сильно бросались в глаза, ведь даже у девушек их тут не так часто увидишь.       Этакая школьная рок-звезда.       Учительница выглянула из кабинета, оценивая количество пришедших учеников. У двери по-прежнему стоял только Амадей.       — И где все остальные? — поникшим голосом спросила та.       — Кто знает… — томно ответил он, снимая наушники.       Амадей вышел из школы после дополнительных в приподнятом настроении. В одном ухе тихо играла музыка, на этот раз «Hit That», бодрый трек, который Дей обожал, а другой наушник болтался где-то внизу и с каждым шагом бился об куртку. Кроссовки мокли от луж.       Перед ним из школы успел выйти друг Альвисса, который неторопливо шагал к воротам. Его волосы трепались на холодном ветру.       Амадей долго смотрел вслед парню, пока тот не скрылся за дверью продуктового магазина, находящегося через дорогу. Дей, сам не зная почему, обратил внимание на его кеды, которые были удивительно чистыми. Они будто бросали вызов самой стихии, оставаясь такими же безупречными даже в окружении луж. Амадей взглянул на свои кроссовки, которые не видел чистыми с тех пор, как купил.       На самом деле, Дей часто видел его в школьных коридорах, стоящим или сидящим на диване со своими друзьями. Единственное, чем этот парень выделялся из этой массы школьников для Амадея, это тем, что тот дружил с Альвиссом, и не более.       Дей неспеша зашагал к пекарне, а вышел оттуда уже с бумажным свертком, в котором лежали свежие круассаны с шоколадной начинкой. Он засунул их поглубже в рюкзак, чтобы сохранить их тепло.       Улицы Осло отличались запутанностью, особенно вдали от центра. Даже Амадей, живущий тут все свои шестнадцать лет, не знал всех закоулков, поэтому ходил лишь проверенными путями. Почти каждый день его маршрут не менялся: дом — школа — пекарня — дом.       Микрорайон, в котором жила семья Дея, носил название Адамстуэн. Совершенно непримечательный район, в котором никогда не бывало туристов, ведь смотреть здесь решительно нечего, хотя удаленность от центра является безоговорочным плюсом: район тихий и спокойный. Амадей любил его не за красоту, а за количество воспоминаний, связанных с ним. Относительно красивым район можно было назвать только весной и летом, в остальное время он навевал скуку.       Амадей очень любил Терезиеву улицу. Она идеально прямая, окружённая ровно выстроенными пятиэтажными домами с магазинами и забегаловками на первых этажах. На этой же улице жил его лучший друг — Бьерг, в красном многоквартирном доме, который имел некую историческую ценность. Когда-то Бьерг рассказывал, что в этом доме жил известный норвежский писатель, но Дей чувствовал, что ему конкретно ездят по ушам. Только вот Бьерг не обманывал. Квартирка стоила непомерно дорого, передавалась по наследству, и никто не думал её продавать.       Но о Бьерге потом…       Стоило только захлопнуть входную дверь, как из комнаты вышел Альвисс. Нос с горбинкой, темно-карие, почти как бездна, глаза с пронзительным взглядом, острые углы челюсти и смуглая кожа — всё это наследство, доставшееся от Линды, их матери. Черные нерасчесанные кудри Альвисса торчали в разные стороны, а в руке лежал джойстик от PS2.       — Притащил круассаны мне?       Это было первое, что услышал Амадей, придя в квартиру. Ни «привет», ни «как дела?», а наглый вопрос. От слова «притащил» у Дея сжалась челюсть. Обычное слово, но ведь можно сказать повежливее: «принес» или «купил». Но нет же, «притащил».       Амадей молча кинул через весь коридор сверток, а Альвисс с громким хлопком поймал его и скрылся в своей комнате, даже не удосужившись сказать «спасибо». Амадея от этого покорежило еще больше.              — Это последний раз, когда я тебе покупаю эти ебаные круассаны, — выпалил он, проходя мимо комнаты Альвисса.       Квартира, в которой жила семья, была очень просторной. Являясь четырехкомнатной, она имела при себе еще и внушительную светлую кухню, по которой маленькие Амадей и Альвисс носились вокруг стола, шутливо обещая надрать друг другу задницу. Но всё неожиданно стало по-другому.       Их братские отношения начали сыпаться еще год назад, когда Альвисс отказался идти в университет после двенадцатого класса, сославшись на то, что ему требуется некоторое время на раздумья, хотя думать было нечего: брат знал и любил математику, а значит, все дороги ему были открыты. События эти, можно подумать, совершенно несвязанные, но Амадей душой чуял, что в Альвиссе что-то изменилось именно в тот момент, когда он не подал документы в университет.       Вернее даже сказать, что у событий этих один корень, однако никому неизвестный и скрытый ото всех самим братом.       Настроение Амадея было на редкость ужасным, поэтому он отказался от ужина. Запах свежеприготовленной еды наполнил всю квартиру, но аппетит так и не появился. Мама знала, что Амадей не отказывается от ужина без причины.       Он лежал, укутавшись в одеяло, и смотрел в стену, которая была увешана плакатами групп Green Day и The Offspring. В них было настолько много хороших воспоминаний, связанных с братом, что Амадей готов был вот-вот сорвать их, лишь бы не думать о сладком прошлом.       На одной из полок была небольшая коллекция виниловых пластинок. Больше всего Амадей ценил пластинку с альбомом Nirvana «Bleach», подаренную отцом на двенадцатилетие, и Limp Bizkit «Significant Other», которую ему просто так отдал Бьерг.       Мама медленно открыла дверь в комнату. Она выглядела встревоженно, но в то же время привычно нежно:       — Скажи, что произошло? — почти шепотом спросила она, садясь на край кровати. — Опять с Альвиссом что-то?       Амадей хотел было сказать «ничего», чтобы отвязаться от дальнейшего диалога, но ему стало неожиданно жаль свою маму. И он решительно сбросил с себя одеяло.       Дей затараторил так, что любой находившийся в квартире мог разборчиво слышать эти неприлично громкие возмущения:       — Он ни во что не ставит меня, папу, да и тебя тоже. Мы для него пустое место, вот, — он сделал из большого и указательного пальца круг, — полный ноль. Понимаешь? Ему не четырнадцать лет, чтобы строить из себя черт пойми что. Ему недавно исполнилось девятнадцать! Сделайте с этим уже что-нибудь…       — Слушай… — мама вдруг посерьезнела. — У вас сейчас такой возраст, что хочется друг другу напакостить. Вы вырастете и станете друг для друга самыми лучшими друзьями, вот увидишь. А сейчас… Нужно просто потерпеть.       — Я не могу больше терпеть. Я терпел целый год его выходки и больше не хочу. Пусть катится к чертям… — процедил Дей.       Мама грустно улыбнулась, глядя в карие глаза Амадея. Она смотрела на эмоции сына свысока своих лет и не понимала всей трагедии, которую тот пытался до нее донести.       — Ну, во-первых, тебе некуда деваться: вы живете в одной квартире. А во-вторых, пока у вас такой возраст, вы не сможете уладить свои отношения. Нужно, чтобы вы выросли, окрепли умом, — она нежно обняла его и погладила по спине. — Так что не переживай. Хорошо?       Амадей обнял маму в ответ и промычал «мгм», нехотя соглашаясь с ее мнением. Все-таки, казалось ему, здесь было нечто более глубинное, чем просто «возраст». Будто на той, другой стороне жизни Альвисса происходило что-то разрушающее. Будто кто-то, словно древоточец, превращал брата в труху.       — И все равно… — он первый закончил объятия, — поговори с ним, пожалуйста…       — Ладно, поговорю, но ничего не обещаю. Ты знаешь Альвисса… Хлоп дверью, и разговор окончен.       Мама ушла из комнаты, улыбнувшись напоследок, и аккуратно закрыла за собой дверь.       Он лежал на кровати, плевал в потолок и корил себя за те вещи, которые не мог контролировать. В такие моменты Амадей чувствовал себя крошечным, а весь мир становился невероятно большим. Эти мысли раздувались в голове и причиняли чуть ли не физическую боль. Ему хотелось биться головой об стену, лишь бы не думать об этом всем.       Альвисс, каким бы тот ни был, все равно был дорог Дею. Даже ежедневная грубость со стороны брата не являлась причиной для чистой ненависти.       Он громко выдохнул, упав лицом в подушку.       От этих мыслей чесался мозг. Он взял со стола свою личную записную книжку, где рисовал и вываливал назойливые мысли на бумагу. К сведению, Дей рисовал отменно. Всё своё детство и до шестнадцати он рисовал, рисовал и рисовал. Дорисовался до того, что стал в этом настоящим мастером, хотя никогда не учил анатомию и прочее. У него была только бесконечная практика и насмотренность. Амадей, скучая на уроках, рисовал одноклассников или учителей. Случилась однажды очень неловкая ситуация, когда девушка из его класса увидела рисунок и решила, будто Дей питает к ней какие-то чувства, после чего стала настойчиво избегать его.       А Амадей питал. Только не к ней, а к одной скандинавке, длинноволосой блондинке, с которой, впрочем, больше не общался и давно позабыл про ту тошнотворную душевную боль после грубого отказа.       Амадей кривым почерком писал об Альвиссе, цвет карандаша становился черным, а буквы отпечатались на следующей странице. Он начиркал множество строк: и оскорбления, и слова прощения за то, чего, собственно, и не делал, и какие-то памятные моменты, которыми успокаивал сам себя. Ведь, вроде бы, счастливых моментов с Альвиссом было в разы больше: они много играли в приставку, готовили для родителей, ездили на горнолыжные курорты.       Амадею хотелось рвать на себе кожу от раздражения. А бездействие и снисходительность родителей совершенно сбивали с толку. Кто, если не они, могут так сильно переживать за своих детей? Но почему-то не переживают. Или Амадею так только казалось?       Он все еще писал, когда все давно спали. И только в час ночи Амадей отложил записную книжку в сторону.

◑

      — Оставь меня в покое, — на выдохе произнес Альвисс.       — У тебя осталось не так много времени, чтобы наконец-то выбрать, куда ты будешь поступать и на какую специальность, — отец сильно нахмурился своими густыми, но светлыми бровями. — Ты слушаешь меня вообще?       Альвисс, сгорбившись, сидел на кровати с джойстиком в руках. Его и без того темные глаза в тусклом освещении прикроватной лампы казались еще более темными, практически идеально черными.       Сухие губы Альвисса скривились, когда отец продолжил докапываться до него с новой волной раздражения:       — Ты так и будешь продолжать просить оставить тебя в покое?       — У меня есть еще четыре месяца… — пробубнил Альвисс, не отрываясь от игры.       — «Четыре месяца»… — раздраженно повторил отец. — Да ты даже палец о палец не ударил за этот год. Я не собираюсь платить за твое обучение, если ты не поступишь. Будешь выкручиваться, как хочешь, но пока ты не получишь высшее образование, я тебя ни на шаг не подпущу к своему магазину!       Альвисс раздраженно бросил джойстик на кровать и посмотрел на отца:       — Сдался мне твой магазин.       — Хорошо, только не ной, когда самой высокой ступенью твоей карьерной лестницы будет работа в «Макдоналдс».       Отец вышел из его комнаты, грубо захлопнув дверь. Альвисс некоторое время сидел и смотрел на свои руки, прежде чем упасть на кровать. Горло так сдавило, словно отец точил когти об его внутренний мир. Противная тяжесть обрушилась на Альвисса. Его сердце заныло от тревоги.       Время тогда уже шло ко сну. Он открыл окно нараспашку и сел на подоконник, не предавая значения тому, насколько холодны скандинавские ночи. В ледяных руках Альвисса лежали зажигалка и стеклянная пипетка для курения, забитая травой.       Он поднес зажигалку к кончику пипетки. Содержимое начало тлеть. Он медленно затянулся, нахмурившись, и выпустил дым в окно. Голова закружилась. Тело пробило дрожью. Альвисс затянулся еще раз и отложил пипетку на подоконник. Закрыв глаза, он стал ждать, когда тревога отпустит сердце. Эти несколько минут были мучительнее любой пытки. Альвисс убеждал себя, что еще немного и всё станет нормально, что к нему вернется спокойствие.       И оно вернулось.       Каждый раз, делая так необходимые ему затяжки, он надеялся, что после спокойствия его не накроет в очередной раз психованность и чрезмерная чувствительность ко всем звукам вокруг, которая порой превращалась в неудержимую панику. Альвиссу в таких приступах начинало казаться, что все вокруг на самом деле знают о его зависимости, а еще в тайне смеются над ним.       Бывала и такая паника, в которой хотелось, рыдая, упасть в чьи-нибудь объятия. Но он не мог. Ему было страшно, что от него разит травой. А потому приходилось вжиматься в самого себя, сидя на подоконнике, и вдыхать ледяной воздух с улицы. Холод удивительно резко отрезвлял.       Если всё было совсем плохо, Альвисс звонил своим друзьям или какой-нибудь из девиц, которых у него было полно, и, не говоря, что находится в полнейшей панике, начинал говорить о чем-нибудь отвлеченном. Это было непохоже на него. Он никогда не любил болтать по пустякам. Поэтому все без исключения в такие моменты думали, что у Альвисса какие-то проблемы.       И только Лукас знал, в чем дело.       Но звонить ему — дохлый номер. Тот не умел поддерживать бессмысленные диалоги и вечно возвращался к своим безразличным советам о том, как справиться с паникой, которые загоняли Альвисса в нее еще сильнее.

◑

      Он внимательно смотрел на витрину с выпечкой. Круассаны раскупили, и ему нужно было взять что-то другое, что могло бы понравиться брату. При этом Дей продолжал винить себя за свои жалкие попытки сгладить углы таким способом. Очевидно, это не работало и, к сожалению, вылилось в то, что Альвисс считал само собой разумеющимся получать халявную выпечку каждую пятницу.       Миловидная кассирша с любопытством смотрела большими карими глазами на Амадея и, не вытерпев, спросила:       — Может, вам подсказать?       — Да… — он тяжело сглотнул слюну и посмотрел на кассиршу в ответ. — Есть что-нибудь похожее на круассаны? Ну… С похожим вкусом, начинкой?       — Кронат, — она показала пальцем на витрину. — Делают из того же теста, что и круассаны.       — Заверните четыре штуки, пожалуйста.       Амадей стал считать мелочь в руке. Насчитал сорок крон, отдал их кассирше, а в ответ получил перевязанный резинкой бумажный пакет.       — Спасибо большое, до свидания…       — До свидания!       Он развернулся и уже собирался взяться за ручку двери, когда ее резко распахнул парень. Друг Альвисса часто и глубоко дышал, очевидно, пробежав немалое расстояние. Его черные локоны растрепались, а лицо раскраснелось от холодного ветра. Он поправил очки, которые скатились на кончик носа.       Парень неожиданно схватил Амадея за плечо и, увлекая его на улицу, заговорил, хоть и шёпотом, но крайне оживлённо:       — Нам надо поговорить, это очень срочно…       — Что тебе надо?! — запротестовал Амадей. — Отпусти меня!       Он почувствовал, что, вероятно, произойдет что-то неприятное, поэтому напрягся, а разум перешел в режим «бей или беги». К сожалению или к счастью, Амадей был тем человеком, который скорее убежит, чем будет бить. Не в его интересах марать руки.       Кассирша встревоженно смотрела на них, готовая уже звать на помощь, чтобы разнять их. Она вышла из-за прилавка и робко стояла поодаль, боясь подойти ближе. Оба были крупнее нее.              — Да тихо ты! — громко потребовал парень. — Замолчи! Просто выслушай меня. И выйди наконец-то отсюда…       Они вывалились из пекарни. Друг Альвисса грубо потащил его за угол, потому что по-другому просто не мог: Амадей норовил вырваться, не разобравшись в происходящем, и громко ругался.       Тут, за углом, стояли деревянные палеты и черные мешки с неизвестным содержимым.       — Заткнись, я не собираюсь тебя бить! — нетерпеливо бросил парень брыкающемуся Амадею.       Дей остановил свои безуспешные попытки сбежать и пристально посмотрел в глаза парня, находящиеся за стеклами очков. Они вдвоем дышали так часто, будто в самом деле только что дрались.       — Послушай… — друг Альвисса набрал побольше воздуха в легкие. — Твой брат… ему нужна помощь. Просто выслушай меня.       — Какая помощь? Ты спятил? Отпусти меня сейчас же, иначе… — но что «иначе», он не придумал, ведь бить не собирался.       Амадей снова попытался вырваться, но руки, сжимавшие плечи Дея, казались стальными тисками, усиливающими свой хват с каждым его движением. Еще секунда, и он бы упал на асфальт, однако парень держал достаточно крепко.       — Пожалуйста, успокойся, мне просто нужно сказать тебе важную информацию об Альвиссе. Это спасет его жизнь…       — Что? — Амадей вдруг успокоился, слушая его.       — Он наркоман.       — Чего? Что ты за бред несешь?       На лице Амадея промелькнула глупая ухмылка, едва не перешедшая в истеричный смех. Он воспринял сказанное парнем как идиотскую шутку, которая вполне была в стиле друзей Альвисса.       — Он зависим от травы, дури… Как тебе еще объяснить-то? Ты вообще понимаешь, о чем я? — процедил парень.       — Прекрати нести бред… Тебе заняться больше нечем?       Он разжал руки на плечах Дея и отпустил его. Парень на мгновение отвернулся от него, закрыв лицо ладонями, и громко выдохнул, не зная, что делать с наивностью Амадея.       — Я не шучу. Ему нужна помощь, пока он совсем не провалился в эту яму! — он снова повернулся к Дею. — Пожалуйста, я умоляю тебя, скажи это своим родителям. Это ни шутка, ни подстава! Сделай это ради своего брата.       — Как я могу верить тебе? Я не хочу о…       — Да, блять! — выкрикнул он от безысходности. — Если ты мне не веришь, то я не знаю… Попробуй порыться у него в рабочем столе, в ящиках, в шкафу… Я не шучу, мать твою! Ты думаешь, мне сильно надо тратить свое время на тупые приколы?       Оба замолкли.       Амадей ошарашено смотрел на своего собеседника, ожидая, что тот продолжит разговор. Однако продолжения не следовало. Они молча смотрели друг на друга, и каждый надеялся, что другой заговорит первым.       Кассирша выглянула из-за угла одними глазами и тут же скрылась, когда встретилась взглядом с Деем.       — Ладно… — выдавил наконец-то Амадей. — Я скажу…       В голове у него вертелось чёрт знает что. Мысль заскакивала за другую, мешая адекватно думать. Как такое может быть, чтобы Альвисс был наркоманом? В голове Амадея это не укладывалось, ведь внешне брат не изменился.       Или Дей не заметил этого?       — Пожалуйста, позвони мне, когда скажешь.       Парень вытащил из рюкзака единственную тетрадь по химии и вырвал из нее листок. Он, приладив лист к коленке, написал дрожащей рукой свой домашний телефон, подписав снизу свое имя: «Инге».       Инге, Инге, Инге…       Дею показалось, что он уже где-то слышал это имя, но точно не от брата. Брат вообще никогда не говорил о своих друзьях.       Амадей, немного остыв, теперь заметил и дрожащие руки у Инге, и сбитое напрочь дыхание. Стало неловко за свою реакцию.       — Держи.       Амадей не сразу взял листок с номером. Происходящее вышвырнуло его из реальности. Лишь спустя несколько секунд Дей забрал бумажку и уже наблюдал за тем, как этот самый Инге быстрым шагом растворяется в людной улице.       А ведь Дей даже не попрощался, хотя Инге отчетливо произнес:       — Увидимся.

◑

      Альвисса не было дома, но он мог вернуться в любую минуту, поэтому Амадей действовал настолько быстро, насколько мог.       Прямо в обуви он залетел в комнату к брату и начал дрожащими руками открывать все ящики. Вещей в них было катастрофически мало, поэтому не составило труда за полторы минуты обследовать весь стол.       В первом ящике лежали тетради, оставшиеся еще со школы, и блокнот в кожаном переплете. Рядом с ними упаковка ручек. Всё это лежало максимально неаккуратно, будто раскладывалось в ужасной спешке.       Во втором ящике валялся цифровой фотоаппарат, аккумулятор к нему и несколько карт памяти, хотя Амадей никогда не видел, чтобы брат пользовался всем этим барахлом. Отец когда-то отдал его Альвиссу, а тот так и не нашел ему толкового предназначения.       В третьем ящике не было ничего, кроме двух флаконов духов и презерватива. Амадей глубоко надеялся, что это будет самой ужасной находкой из всех возможных, потому что иначе и быть не могло.       Сердце Амадея билось быстро. Воздуха отчаянно не хватало, голова кружилась, мысли в панике метались от одной к другой. Его горло будто стянули колючей проволокой.       Дей снова начал судорожно проверять ящики рабочего стола. Они все были пусты, но он надеялся найти второе дно или что-то, что было прикреплено снизу. В самом последнем ящике Амадей обнаружил небольшой пакет, который был приклеен снизу.       Его сердце пропустило удар.       Рука отдернулась сама собой, будто вместо пакета там был раскаленный металл. Амадей не хотел верить, что слова того парня — это правда, ведь он искал не этот пакет, а уверенность в том, что Инге просто наврал. А Инге не врал. Дей даже не знал, благодарен ли ему или нет. Амадей с удовольствием бы просто сунул голову в песок, наблюдая за всем издалека.       Дей оставил всё так, как есть, и вышел из комнаты Альвисса. Теперь ему нужно было сообразить, что делать дальше, но мозг отказывался думать.       Дей неожиданно, словно молнией ударило, вспомнил слова Инге о том, что нужно сообщить родителям о зависимости брата. Теперь тело сковал еще больший страх. Неужели придется рассказать об этом родителям? Как они отреагируют? Что будет с Альвиссом? Как отреагирует он? Что будет дальше с семьей? Это просто не выглядело и не звучало как реальность. Реальность — это дружная семья, а это полнейший бред, какой-то дурной сон.       Он ушел на кухню, где стоял домашний телефон, и набрал номер, указанный на бумажке.       — Да? — ответил женский голос.       — Извините за беспокойство… Дайте трубку… — Амадей посмотрел на листочек, — дайте трубку Инге. Если он дома…       Нервозность Дея достигла такого пика, что слезы потекли сами. То ли от безысходности, то ли от страха — он не знал. Главное, что слова Инге оказались правдой, а не глупой шуткой. Слишком быстро всё стало серьезным, и каждое неверное действие могло привести к плачевному исходу.       — Дей? — голос на том конце звучал неуверенно.       — Я нашел… — захлебываясь, сказал Амадей.       — Нашел он… — Инге раздраженно выдохнул. — Ты сказал родителям?       — Нет… ещё нет…       — Зачем ты позвонил тогда?       Он и сам не знал, зачем позвонил. Наверно, надеялся, что Инге решит всё по щелчку пальца или хотя бы даст толковый совет. Этот вопрос оскорбил его. Несколько секунд Амадей молчал в трубку, потому что сказать «я не знаю», как казалось ему, было бы слишком глупо.       Дрожащим голосом Дей выдавил из себя:       — Я боюсь.       — Боишься? Чего ты боишься? — голос становился нетерпеливым. — Боишься рассказать родителям? А ты не боишься того, что твой брат медленно умирает? И морально, и физически?       — И этого боюсь… — пробурчал он.       Настала недолгая тишина. На том конце отчетливо слышалось напряженное дыхание Инге. Он думал, что сказать Амадею, чтобы тот совсем не разрыдался в слюни, ведь голова этого блондина — самое важное сейчас.       — Слушай меня внимательно. Я понимаю, что эта информация свалилась на тебя слишком резко, — он сделал паузу, правильно выбирая слова, — но Альвисс еще не умер. Слушаешь меня?       — Да, я слу…       — Он не умер, — перебил Инге, — и не умрет, поэтому, я прошу тебя, успокойся. Тебе просто нужно сказать об этом родителям. Намного хуже будет, если ты не скажешь. И хуже будет тебе.       — Я понимаю, но…       — Никаких «но», Дей. Если ты не скажешь, то Альвисс рано или поздно получит удар под дых, если уже не получил. У него не всё в порядке с головой, понимаешь?       — Хорошо…       — На тебе сейчас ответственность за здоровье брата и его психику. Я знаю, что тебе страшно, но мне плевать на это. Твой страх — это самое никчёмное, что сейчас есть.       — Инге…       — Ты уже не маленький ребенок, поэтому хватит плакать. Не делай драму из этого. Поступи как взрослый человек и помоги своему брату, иначе ты не простишь себя потом.       Амадей не мог не признать, что Инге прав. Но внутри всё переворачивалось от одной лишь мысли о предстоящем разговоре.       — Я понял, — как можно более уверенно ответил он. — Я поговорю с родителями вечером…       — Молодец, я верю в тебя. Обязательно звони, если что-то пойдет не так, я всегда на связи.       — Ладно…       Дей положил трубку, не желая слушать Инге дальше. Ему вдруг стало стыдно за свои эмоции, за свой дрожащий голос и попытки скинуть всю ответственность на другого человека. Действительно, что страшного просто сказать всё родителям так, как оно есть? Настоящий брат сделал бы всё, чтобы сохранить порядок в семье.       Как только домашний телефон вернулся на зарядную станцию, в замке провернулся ключ. И провернулся так, как проворачивал только Альвисс: резко, грубо. У Амадея от испуга пробежала дрожь по телу.       Альвисс открыл дверь, разулся и только тогда увидел брата, стоящего в школьной одежде на кухне.       — Во сколько сегодня родители вернутся? — сбрасывая сумку на полку, буркнул брат.       — В шесть.       Амадей только сейчас заметил, что у Альвисса под глазами синяки, а взгляд его стал болезненно-расслабленным, волосы потускнели. Как же он раньше этого не замечал?       Амадей постарался уйти в свою комнату так, чтобы не пересекаться с братом. Ему не хотелось лишний раз смотреть на поникшее лицо Альвисса. Теперь тот вызывал лишь жалость.

◑

      Конечно, до этого события, разделившего всё на до и после, Амадей не оставлял попыток выяснить причину, по которой Альвисс вел себя так грубо, однако чего-то нового Дей не узнал. Зато подслушивал все ссоры брата с отцом. Одна из таких произошла всего пару недель назад.       Альвисс пришел домой поздно вечером, когда все уже поужинали и готовились ко сну. От него несло алкоголем, однако он уверенно стоял на ногах, говорил разборчиво. С виду и не скажешь, что он пил.       — Где ты шлялся? — выходя из спальни, спросил отец.       — Где хочу, там и шляюсь, — отрезал Альвисс, разуваясь.       — Ты как с отцом разговариваешь?       Альвисс выпрямился и посмотрел на него пустым взглядом:       — А как ты со мной разговариваешь? Ты будешь контролировать меня до самой своей смерти?       — Пока ты живешь в моей квартире и на мои деньги, ты будешь под моим контролем, — отец нахмурился, когда почувствовал запах, исходящий от сына. — Когда найдешь себе жилье и работу — делай что хочешь.       — Ты ни разу не подумал обо мне.       — Я не думаю о тебе? Да я думаю о тебе и Амадее каждый день, чтобы вы ходили в приличной одежде, нормально питались и ездили по несколько раз в год за границу. И ты хочешь сказать, что я не думаю о тебе?       Голос Альвисса приобретал уставший, но сильно раздраженный тон:       — Нет, пап, ты думаешь о вещах, которые окружают меня, но не подумал обо мне самом. Ты вообще не понимаешь, что я пытаюсь донести до тебя.       — А что тебе еще надо?       — Сколько раз ты спросил, как я себя чувствую? — Альвисс подошел ближе к отцу, шурша курткой. — Сколько раз ты поинтересовался, что происходит со мной? Не думал вообще интересоваться кем-то еще помимо себя?