Лисья гора

Раннее утро крыло свежестью, в нос бил светлый запах росы и распускающихся от ночного сна цветов. Кувшинки лотоса покачивались на глади воды, отражающей потрепанные сизые облака, белоснежный грушевый цвет трепетал на лёгких ладонях ветерка, а изредка срывающиеся лепестки укрывали тёплыми снежинками мощеную тропинку. Солнце едва ли виднелось из-за горизонта, и горный сад все ещё купался в дрёмной неге, когда его хозяин устроился в беседке. Канхён подобрал длинные рукава, взмахивая на ходу ладонью. На столе появились будто из дымки принадлежности для каллиграфии, и мужчина воодушевленно улыбнулся, беря в руки кисть. Сегодня у него было хорошее настроение, и почему-то невероятное желание нарисовать орхидею, распустившуюся вчера под звуки струн кото*. Нефритовая ручка приятно холодила кожу, будто будила еще не отошедшее ото сна тело, кончик шелестел, оставляя на бумаге тонкие, изящные будто локоны юки-онна* линии. В пруду резвились рыбки, хлопая изредка хвостами, ветер трепетал меж колокольчиков; это была идиллия для Канхёна, вечная и неоспоримая, никогда не надоедающая — в этой расслабленной, поэтичной неге хотелось купаться вечность. В последнее время, тем более, ему слишком часто стали мешать наслаждаться этим идеальным пространством. Хоть он и был горным божеством, разве в его заботах было наставлять на путь истинный нерадивого молодого лисенка — проказника? Этот юнец едва появился, стал приносить одни досады: то сворует что-то в поселке под горой, то в людском храме надебоширит. А то и вовсе была история. Залез ночью в сарай, видишь, сладкой картошки захотелось, весь дом перебудил, и вы ведь только представьте, какую картину увидела несчастная хозяйка! Паскудник бессовестно уплетал чужое за обе щеки, рассевшись на полу будто дитя малое, так еще и уши спрятать забыл. Канхён на минуту закрыл глаза, сокрушенно поджимая губы. Сдалось ему на втором тысячелетии такое несчастье. Но вдруг он шикнул — вспомнил, что не убрал кисть от полотна. Теперь бумага расплылась большим чернильным пятном посредине, а чудесный бутон придется перерисовывать. А ведь как хорошо он получился! И в этой оплошности был виноват этот лис, не иначе. Его звали Ёнхун. Он был родом не из этих мест, и пришел совершенно недавно, если Канхёну не изменяла его помять, то едва как полгода назад. У него был всего один хвост, озорные рыжеватые уши чуть темнее кремовых волос, улыбающиеся губы и бессовестно хитрые глаза, едва заметно отдающие голубизной. Он все время шутил, валял дурака и заливался смехом, мило трепыхая ушками. И Канхён соврет, если не скажет, что, изначально, он тоже повелся на такую милую мордашку. Но ведь кому придет в голову, что демон — лис вовсе не демон — лис, а самое настоящее бедствие. То, насколько смешные и неловкие Ёнхун находил ситуации, иногда заставляло подумать, что его, хоть и магическое существо, но точно кто-то сглазил, и надо бы чакры почистить. Ну или хотя бы яичком покатать… Но больше людских домов, его интересовала обитель Канхёна. Он с завидной регулярностью вламывался в эту колыбель равновесия, разрушая ее идеальные очертания. Две недели назад он испортил кусты пионов, потому что хотел стащить висящие на столбах фонарики, но оступился в темноте и завалился прямиком в клумбу. А до этого, разлил краску на поручни беседки. А еще раньше, он захотел влезть на склад, украсть пару корешков женьшеня (когда он после оправдывался перед Канхёном, он говорил, мол, думал продать их, чтобы за эти деньги купить человеческих сладостей), но слегка просчитался и застрял в окне. Канхён тогда подумал, что ему просто привиделась чужая торчащая из стены задница, но пришлось поверить, когда напуганный и уставший за ночь Ёнхун завилял хвостом и стал вопить, чтобы его вытащили. Порой, в голову лезли предположения, что Ёнхун делает это не просто так. Но все эти мысли улетучивались каждый раз, стоило взглянуть в беспечное, улыбчивое лицо. Казалось, что не существовало ничего, что заставило бы лиса всерьез расстроиться и взяться за ум, что тени вдумчивой мудрости никогда не коснутся его озорных губ, а полыхающие в глазах искры не потушит потоками умиротворенности. Канхён наконец закончил второй рисунок. Орхидея на его взгляд ему нравилась намного меньше, чем испорченная первая, но все еще была хороша. Он снисходительно пожал плечами, откладывая рисунок в сторону — в следующий раз он нарисует лучше. Солнце уже показалось на горизонте, и где-то вдалеке люди в поселке стали шумно собираться с делами. Местное лесное божество было знакомо им, но они Канхёна никогда не видели, и потому он очень не любил праздников в свою честь: приходилось наблюдать, как сердобольные кланялись статуе какой-то женщины сомнительной реалистичности и наружности, поднося в жертву так нелюбимые Канхёном персики и сливы. Но все можно было пережить, ведь его все-таки любили, как добросердечного хозяина леса, с радостью дарующего хорошие урожаи и защищающего от злых духов. Кажется, он снова забыл об одном из таких праздников. В душе что-то тихонько удовлетворенно кольнуло, но тут же исчезло под тяжестью всех «но», и мужчина со спокойной душой отпустил эти мысли. Пусть празднуют, а он заварит себе травяного чаю, прогуляется весенним лесом и, возможно, наконец поднимется на вершину к водопаду — он давно мечтал помедитировать укрепление духа. Подозрительный тонкий запах ударил в нос на пороге, едва Канхён успел отворить двери. Подумать только, что этот лисеныш умудрился забраться к нему в дом, так еще и пока он в саду наслаждался утром! Странно, что он не услышал, но Канхёна внезапная ловкость мальца волновала куда меньше, чем его наглость. Он нахмурился, напрягся, будто натянутая тетива, и грозно зашагал к своей комнате откуда и точился едва уловимый запах ёкая, готовясь на этот раз преподать нешуточный урок бесстыдному ушастому. Едва он распахнул сёдзи*, перед глазами расположилась картина валяющегося в его постели Ёнхуна, распластанного будто морская звезда и довольного, словно объевшийся сметаны кот. В голову ударило возмущение, и Канхён был точно уверен, что покраснел от злости. Дыхания не хватало, и руки судорожно потряхивало, а Ёнхун, завидя кипящего как чайник хозяина, подхватился. Он умостился на колени, все еще не слезая с кровати, и опираясь на вытянутых руках что-то затараторил, пока кончик хвоста боязливо дергался, а на губах плавала озорная улыбка. — Я… ты же вроде как… там праздник, ты всегда приходишь посмотреть, я думал… — То есть ты не свои действия оправдываешь, а просто поясняешь, почему влез именно сейчас? — Канхёну каждый раз казалось, что дальше в своих проказах Ёнхуну не зайти, но его удивляли снова и снова. И ведь подумать только, с такой фамильярностью разговаривать с божеством, да и еще и будучи за преступлением застуканным! — Ну, а какая разница, я же все равно уже тут, — и Ёнхун засиял самой счастливой и беззаботной улыбкой, на какую только был способен. — Бессовестное хвостатое чудовище, немедленно слезай с моей кровати! Не видя что, Канхён схватил в руку веер и ринулся к напуганному, но чертовски довольному чем-то Ёнхуну, мечтая только о звуке парочки ударов по этой гадостной заднице. Жаль, что Ёнхун, скот длинноногий, бегал быстрее чем хотелось, и успевал в погоне даже покривляться, оглядываясь на несущегося за ним Канхёна. Надо сказать, жутко смешного в длинном одеянии с разнузданным поясом, размахивающего веером и выкрикивающего совсем неприличные ругательства. Вот так, лесное божество навеяло на поселок град с молнией, испортив людям посевы и вселив в них уверенность, что в следующий раз персиков нужно пожертвовать побольше.