Джонатан-Идиот Тьюринг

      Разговор со старшим Тьюрингом был неоднозначным. Генри выслушал версию произошедшего от обеих сторон конфликта: и разозлённое фырканье влетевшего в дом Гарри, и вкрадчивые объяснения профессора, который явно прибывал на грани собственной вежливости. Неожиданно для себя пожилой джентльмен нашёл ситуацию забавной. По крайней мере именно так интерпретировал его реакцию Снейп после того, как Генри, выслушав профессора, как-то по особенному снисходительно усмехнулся.       — Молодёжь, — смешливо буркнул Тьюринг, имитируя старческое брюзжание, — и как ты такой умный педагогом стал, а? Совсем в вашем Хогвартсе за порядком не следят, ещё чуть-чуть и с улицы учителей набирать начнут! Погибает профессия всё-таки.       Снейп предпочёл промолчать, хотя у него и было в запасе несколько интересных выражений для подобных случаев. Всё же Северус не мог не согласиться со словами Генри: в конце концов он фактически и был тем самым «набранным с улицы». Тем временем сам пожилой джентльмен, интерпретировав язвительное молчание профессора как пристыженное, и продолжил свою отповедь.       — Тебе сколько? Двадцать восемь, если я не ошибаюсь? А мальчику только шесть, — очевидный упрёк непринуждённо слетел с языка старшего Тьюринга, — только ведёте вы себя одинаково. Хотя, скорее всего вы и так одинаковые. Неблагополучные семьи это дело такое… травмирующее, — Генри покивал головой со знанием дела и налил себе чаю.       Профессору понадобилось несколько постыдно долгих мгновений на осознание. И затем его брови поползли вверх в презрительной гримасе скептицизма.       — Неблагополучные семьи? — саркастично переспросил профессор.       — Само собой, — Генри отпил глоток чая, благодушно прикрыв глаза, — я работаю в школе двадцать лет, а последние десять ещё и готовлю всяких сопляков к колледжу. Думаешь, я не знаю, как выглядит выросший ребёнок алкоголиков?       Северус сузил глаза: проницательность всех членов этого семейства временами начинала его раздражать. Что сын, что отец Тьюринги, имели сверхъестественный талант вытаскивать из него такие вещи, о которых он бы никогда добровольно не рассказывал. Тем не менее профессор не спешил ни отрицать, ни соглашаться со сказанным, отчего-то ему хотелось узнать к чему клонит Генри, а уже потом решить нападать ему или защищаться.       — Вот что, профессор Снейп, — мистер Тьюринг иронично усмехнулся, — во мне воспитали мнение, что джентельмену не прилично совать нос в чужую жизнь. Я не намерен на старости лет изменять этому принципу, живите со своими тараканами как хотите, в конце концов вы взрослый, состоявшийся оболтус и при желании изыщите средства на психолога, — Генри сделал драматическую паузу, предлагая собеседнику прочувствовать вес своего утверждения, — А Гарри, как я уже говорил, всего лишь шестилетний мальчишка, который только-только привык к мысли, что за ним не станут гоняться по дому с ремнём за малейший проступок.       — Поэтому он решил взяться за проступки побольше? Например побег из дома? — не удержался от язвительного комментария Снейп.       — Закономерно, — кивнул Генри.       — Закономерно?       Снейп недоверчиво склонил голову на бок, в то время как пожилой джентельмен невозмутимо сделал ещё один глоток чая. Разговор становился всё более и более сюрреалистичным, особенно учитывая, что несколько секунд назад Генри Тьюринг стал первым в истории человеком, который безнаказанно назвал «оболтусом» Северуса Снейпа. Первым и, без сомнения, последним. Профессор невольно вспомнил то чувство неловкости, что сковывало его во время первого семейного Рождества с Тьюрингами, ведь сейчас он испытывал нечто похожее и возможно равное по силе. Эта уютная кухонька, этот смешливый, проницательный старик, этот ароматный весенний ветер, игравший с кружевными занавесками — всё это так разительно отличалось от привычного течения жизни Снейпа. Хотя, честно говоря, он и сам не понимал, что для него теперь привычно.       — Закономерно, — продолжил тем временем Генри, — мальчик попросту нас проверяет, ищет наши слабые точки, но не из-за злого умысла. Неверие - это вечный спутник таких детей. Они не верят, что всё закончилось, что они в безопасности, что о них будут заботиться и любить, потому и ищут подвох.       Профессор отчётливо расслышал иронию в голосе Генри. Ну конечно, старик находил их с мальчишкой похожими. Снейп едва удержался чтобы не состроить саркастичную гримасу. «Не верят, что о них будут заботиться и любить» — так очевидно, что даже тошно. Эта семейка точно доведёт его до могилы своей непрошеной проницательностью. Мальчишка ведь просто дикий зверёныш! Таких нельзя приручить одним только пряником, это Снейп знал наверняка.       — И вы хотите мне что-то здесь посоветовать? — язвительно поинтересовался профессор, — клянусь, Генри, если вы заикнётесь о терпении, то я…       — И тем не менее терпение! — перебил его Тьюринг с выражением открытого насмехательства на его морщинистом лице, лучась при этом искренним довольством.       Что удивительно, Снейпу не хотелось уйти, хлопнув дверью, наоборот совершенно неожиданно в нём проснулся азарт. Старика надо переспорить! Краем сознания он понимал, что это звучит как-то по-детски, и вообще такое поведение ниже достоинства такого сильного и умного мага как он, но чёрт подери! Генри Тьюринг заставляет его ввязаться в спор о чувствах и воспитании детей! И профессор Снейп принимает вызов.       — Возможно да, нужно терпение, — вынужденно признал Северус, — но он не мой ребёнок, и я не намерен терпеть его выходки.       — Ой ли? — Генри усмехнулся как-то совершенно по-особенному, будто бы знал какой-то секрет профессора и намеревается им поделиться в крайне язвительной манере, — что ж ты тогда тут делаешь?       — Я…       И тут профессор осёкся. Действительно, что он тут делает? Почему он не ушёл сразу как захотел? Почему согласился на этот разговор с чужим отцом о чужом ребёнке? Почему сейчас сидит и выслушивает упрёки, как нашкодивший подросток, хотя даже не является частью этой семьи? Абсурдно, однако по всему выходило, что все эти нелогичные действия он произвёл по собственной воле. Такое открытие настолько поразило Северуса, что профессор даже забыл все язвительные аргументы, что вертелись на его языке. Медленно, постыдно медленно, шестерёнки в голове профессора провернулись и неожиданно в разуме зазвенела оглушительная мысль.       А ведь он и не был здесь чужим.       Северус по-новому оглядел маленькую кухню, будто бы видел её впервые. Узкое окно с деревянными створками, кружевные занавески, в которых путалось весенне солнце, тесные шкафчики, жестяной чайник с аляповатым цветочным узором, мирт в глиняном горшке на подоконнике, расшитые вафельные полотенца возле плиты — всё это, все мелкие детали, он знал их, и как не странно они не были ему чужими. Он знал это место достаточно хорошо, лучше ему был знаком только дом Джонатана в Хогсмиде. И здесь и там он ощущал то самое состояние принадлежности, которое в целом испытывал крайне редко. Тем не менее, места где обитали эти раздражающе проницательные Тьюринги, были ему роднее, чем деканские апартаменты в Хогвартсе или его собственная нора в Паучьем тупике.       В каком-то смысле, вздорный мальчишка так же переставал быть ему чужим, так как неизбежно шёл в комплекте с этим семейством. Наверное Северус и сам был таким же диким зверёнышем что и Гарри. Как бы ему не хотелось этого признавать, Тьюринги его приручили, причём исключительно пряником. Абсурдно, но факт. Блондинистое семейство из Честера, сделало то, что другому, более блондинистому, семейству из Йоркшира не удавалось годами.       Северус невольно посмотрел на Генри, а тот, будто бы уже знал все его мысли наперёд.       — То-то и оно, — пожилой джентльмен благодушно улыбнулся, пригубив чай. — Ну хорошо, — Северус вздохнул, подавив язвительную гримасу. Вынуждено он признавал за собой проигрыш в их своеобразном споре, — подозреваю, что далее меня ждёт какой-то мудрый совет от вас?       — Вот это ты напрасно подозреваешь, я непрошеных советов не даю, — старик ехидно усмехнулся: игра на нервах собеседника продолжалась.       — Так, — профессор провёл ладонью по лицу, пытаясь скрыть своё раздражение за этим жестом, — хорошо, я прошу о совете. Довольны?       — А волшебное слово?       В ответ Северус молча наградил его непередаваемым взглядом, полным мрачной усталости, на что Генри только рассмеялся.       — Вам нравится веселиться за мой счёт? — осведомился профессор.       — Возможно самую малость, — Генри спрятал ухмылку в чайной чашке, — ты слишком серьёзный, нужно быть проще! Иначе жизнь всегда будет слишком серьёзной в ответ, — он философски побарабанил пальцами по скатерти. — Что до советов, то тут мы должны вернуться к вопросам терпения. У Джона же его хватило, чтобы такую язву как ты рядом держать. Вот и ты найди немного в себе для мальчика.       И вот так впервые в жизни у профессора Снейпа не нашлось слов. Он молча уставился на Генри, сузив глаза. Конечно, старик был прав, в обоих своих утверждениях: чтобы приручить Северуса требовался не маленький запас терпения, и чтобы не срываться на мальчишку нужен был не меньший. И почему-то от осознания чужой правоты легче не становилось.       Буркнув на прощание что-то вроде «я подумаю над этим», профессор оборвал странный разговор и, распрощавшись, направился обратно в Хогвартс. Он был настолько погружён в свои мысли, что даже забыл вернуться к Хагриду за своими ингредиентами, вместо этого он направился к Черному озеру и принялся ходить из стороны в сторону вдоль берега. Идти в замок не хотелось совершенно, особенно учитывая что там его ждали непроветренные эссе гриффиндорцев, что точно не прибавит ему спокойствия.       Как назло, собственный разум был слишком громкими, и, как назло, нигде на тысячи миль не было Джонатана, с его успокаивающим присутствием. Северусу казалось, будто бы в его груди кто-то натужно закручивает стальную пружину, которая должна вот-вот распрямиться, высвобождая чудовищное количество подавленных эмоций и чувств. В той пружине было всё: горечь, детская обида, раздражение, непринятие — весь тот яд, что Снейп носил в себе годами, а мальчишка и старший Тьюринг вытащили на поверхность меньше чем за день.       Профессор попытался успокоиться, заглушить, запереть всё глубоко внутри, как делал раньше, но ничего не выходило. Он старательно прогонял в голове какие-то техники из менталистики, с беспомощной злобой осознавая их бесполезность. Слишком много всего произошло за один день, слишком много новых мыслей и потревоженных старых ран. Северус был совершенно выбит из колеи, пружина в груди затягивалась всё туже, а что с ней делать было всё так же неизвестно.       И вдруг в своём бесцельном шатании по кромке Чёрного озера профессор совершенно неожиданно упёрся взглядом в корни какого-то дерева. Пухлые деревянные отростки змеились по земле на много метров вокруг широкого ствола. Ветки этого исполинского создания покрылись густой россыпью налитых зеленью почек, они плавно покачивались на ветру, разбрасывая причудливые тени по земле вокруг. Профессор оглянулся, пытаясь определить в какой части озёрного берега он находится, а когда ему это удалось, на лицо сама собой полезла горьковатая усмешка.       Конечно же, это было то самое дерево. Эти ветки, эти корни — все они были молчаливыми свидетелями того, как нескладного носатого подростка вздёрнули вверх ногами его же сверстники под смех и улюлюканье остальных. Северус помнил, как в свои пятнадцать вынашивал планы по поджогу этого сорняка-долгожителя, что служил ему довольно болезненным напоминанием о собственной беспомощности, а потом эти мысли как-то сами собой выветрилось из головы. Что странно, с того самого дня профессор ни разу не оказывался вблизи этого дерева. Сознательно или нет, он его избегал. А вот сейчас Северус снова был здесь, пожалуй его жизнь имела весьма ироничное свойство закольцовываться на не самых приятных моментах.       Поддавшись неясному порыву, Северус обошёл ствол по кругу и нашёл то самое место в корнях, где он любил сидеть, прячась от всего мира с очередной книжкой по зельям. Потом его всегда находила Лили и тащила с собой куда-нибудь, увлекая его какими-то бессмысленными мелочами. Она смеялась и шутила, а он молча улыбался, а временами ворчал, что его оторвали от книг. Сейчас местечко меж корней старого дуба казалось ему совсем крохотным, видимо в детстве он и впрямь был щуплым, совсем как мальчишка Тьюрингов, когда Джонатан только его нашёл. И тем не менее профессор не мог просто взять и отпустить все эти воспоминания, ни тепло, ни горечь, ни радость, ни боль. Они всё ещё были слишком яркими, слишком сросшимися с его шатким «я». И потому пружина всё закручивалась и закручивалась. Северус не знал насколько его ещё хватит, и тем более не знал, что случится когда всё это наконец вырвется наружу и кем он станет после.       Южный ветер всколыхнул дубовые ветви, солнце весело заиграло на молодой траве, согревая её ласковыми лучами. Весна звенела в Шотландском воздухе. Северус прикрыл глаза, вдыхая полную грудь. Где-то вдалеке был слышен гомон студентов, чуть ближе плеск озёрной воды, и всё же, на самом краю сознания, как противный зуд, ему мерещился злорадствующий смех. Снейп не мог точно определить кому он принадлежал: Джеймсу Поттеру? Его дружку Блэку? Мальчишке Тьюрингов? Лили? Всем сразу? И его было не унять, не заглушить, не выдворить из головы.       В последний раз окинув взглядом шотландскую весну, Северус раздражено выдохнул и направился к замку: его ждали ненавистные эссе и позорное одиночество.       А затем, через пару дней в Англию наконец вернулся Тьюринг. В то субботнее утро зарядила первая в году весенняя гроза. Вода нещадно хлестала в витражные окна, а раскаты грома, наверное, были слышны даже в подземельях. В большом зале сгустились тучи и студенты уныло ковырялись в своих тарелках, сокрушаясь о сорванных прогулках и пикниках. Всеобщее душевное расстройство каким-то сверхъестественным образом резонировало с отвратительным настроением профессора Снейпа, которое тот вынашивал в себе упомянутые пару дней. Возможно впервые Северус действительно понимал своих студентов — удивительно раздражающее грозовое чудо.       Почту в то утро разносили взмыленные, промокшие насквозь и совершенно недовольные совы. Студенты сочувственно высушивали пернатых почтальонов согревающими чарами, отчего те становились похожими на распушившиеся одуванчики. К удивлению профессора, одна, весьма раздосадованная погодой, сипуха с медальоном общественной совятни Хогсмида, приземлилась и рядом с ним. Птица неуютно прихлопнула мокрыми крыльями и протянула профессору свою лапку, к которой была привязана небольшая записка. Профессор отвязал аккуратно сложенный листок пергамента, и всё же из жалости высушил почтальоншу чарами, на что та довольно нахохлилась.       — Профессор Снейп, это записка от Тьюринга? — поинтересовалась завтракавшая неподалёку Спраут.       Декан Хаффлпафа была одной из немногих, кто как и Северус приходил на завтрак довольно рано, ещё до того как основной поток студентов продирал глаза. И конечно же, она лучше многих знала, что посылать угрюмому профессору Снейпу записки в ещё более угрюмое утро мог только один человек.       — Он уже вернулся? — продолжала спрашивать она, явно не замечая всей тяжести того взгляда, которым наградил её Северус. Хотя, скорее всего она всё прекрасно заметила, но предпочла проигнорировать.       — Примерно в эти даты он и обещал вернуться, — вынуждено ответил Северус.       Затем Снейп нарочито медлительно развернул пергамент, как будто не желая выдавать любопытному профессору травологии свою заинтересованность. Летящий, убористый почерк Тьюринга, такой знакомый и незамысловатый, сразу же сумел поднять настроение Северуса до отметки «удовлетворительно», если и вовсе не до «приемлемо: ожидается потепление».       Джонатан настойчиво зазывал профессора к себе на чай, причём делал это самым вероломным образом: подробнейше перечисляя какие образцы эндемиков пустынной флоры ему удалось привезти из Марокко. Редкие ингредиенты — это отличная наживка для любого зельевара, тем более для такого жадного до новых исследований, как Северус. Да, Тьюринг определённо знал все его слабости, и беззастенчиво ими пользовался. На мгновение профессор даже усмехнулся, против собственной воли, конечно.       Вот так просто, одним обещанием чая и диковинных ингредиентов, Джонатан смог принести лучик солнца в грозовое утро профессора. Всё стало почти хорошо, почти безоблачно и безопасно. Но жаль, что только «почти».       В тот же день, завершив все дела, профессор камином отправился в дом Тьюринга. Гроза на улице несколько поуспокоилась, но дождь всё также продолжал лить сплошной стеной. Джонатан нашёлся в кухонном уголке, он был целиком и полностью сосредоточен на заваривании чая в приземистом чайничке из красной глины, который он когда-то давно привёз из магического Китая. По комнате разносился терпкий, сладковатый аромат мяты, причём звучал он как-то совершенно незнакомо и по-новому, будто нес в себе отзвуки другого континента. Даже сам Тьюринг, казалось, выглядел как-то по-иному, в его глазах поселился незамеченный ранее загадочный блеск, который исчез почти сразу же, как только Джонатан увидел профессора. Его взгляд моментально наполнился всепоглощающим и нежным теплом, которое будто затопило весь мир разом.       — Северус, — он широко улыбнулся Снейпу, всё ещё стоявшему возле камина, — ты не представляешь как я соскучился!       И вот Джонатан делает шаг ближе, а потом ещё и ещё один и профессор даже не успевает понять, как его крепко обхватывают чужие, тёплые руки. Мысли проносятся в голове профессора быстрее, чем он успевает их осознать, а на выходе получается только какие-то несвязные обрывки: «Странно. Близко. Хорошо.»       — Я тоже скучал, — отрывисто признал он, после пары секунд молчания и нескладно похлопал Джонатана по плечу.       Запах мяты и мимозы, который цеплялся к Джонатану как вторая кожа, заполнил всё мысленное пространство Северуса. И даже когда Тьюринг отстранился, профессор не мог выкинуть его из головы. Снейп и сам не заметил, как начал всё пристальнее рассматривать Джонатана, подмечая всё то, чего раньше не видел в нём. Стоит отметить, что Тьюринг обгорел, причём весьма несуразно. На его кистях и шее можно было отчётливо увидеть где начиналась рубашка, а где кожа была беспощадно обласкана солнцем, до цвета, близкого к оттенку варёного рака. Соломенные волосы пестрили выгоревшими прядями, лицо его было обветренным, сухим. Но, несмотря на всё это, он выглядел донельзя довольным собой.       — Ты знаешь, быт пустынных кочевников это что-то невообразимое, — Джонатан отступил обратно в кухню, — они спят под звёздами! О, а их особый дар ориентирования в пустыне, это вообще нечто за гранью. Судя по всему, их магическое ядро резонирует с энергетическими потоками Сахары и…       Тьюринг всё продолжал и продолжал свой сбивчивый, восторженный рассказ, а Северус и сам не заметил как глубоко его заворожил звук чужого голоса. Профессор медленно присел за стол, где Джонатан всё ещё заваривал чай с какой-то фанатичной скрупулезностью, и полностью обратился в слух. Тьюринг рисовал для него шумные восточные базары, прохладные оазисы и жаркие пески. И всё же, он был там без него. И всё же, ему было там хорошо.       — … и чай, да, мятный чай, Северус, — продолжал делиться впечатлениями Тьюринг, не позволяя профессору углубится в мрачные мысли, — мятный чай меня сломал, я полагаю у меня теперь зависимость.       С этими словами он подтолкнул к Снейпу кружку с обозначенным напитком и тот скептически оглядел содержимое.       — Зависимость от чая, говоришь? А тебе ничего не подсыпали? — Северус не удержался от ехидного комментария.       Джонатан по своему обыкновению принял подначку и тепло усмехнулся в ответ.       — О, если бы мне что-нибудь подсыпали, то мы бы сейчас не разговаривали, — он хмыкнул, припоминая байки, которые травил Надим во время их путешествия, — я бы очнулся где-нибудь на рынке в магическом Халифате, где меня за пару верблюдов отдавали бы в бессрочную аренду какому-нибудь зажиточному визирю.       — Ну это чушь, — Северус усмехнулся, — уверен, ты бы стоил больше пары верблюдов.       — И сколько бы ты дал? — Джонатан опёрся ладонями о поверхность стола с выжидающей усмешкой.       — Что ж, — Снейп задумчиво потёр подбородок, не спуская с лица ехидного выражения, — возможно десяток, хотя, зная твою склонность к притягиванию неприятностей на ровном месте, можно скинуть и до семи.       — Всего семь? Ты меня обижаешь, — Джонатан рассмеялся, присаживаясь за стол напротив профессора.       — Семь верблюдов за возможность получить в равной степени либо поджог, либо обледенение, а может и всё сразу? Я считаю это справедливая цена, — Северус усмехнулся и всё же пригубил мятного чаю. Пару мгновений его лицо оставалось задумчивым, будто бы он вёл сложные расчёты, — ладно, ты прав, — наконец произнёс профессор, — чай действительно неплохой.       Джонатан сразу же просиял, с удовольствием делая глоток из собственной кружки.       — Я честно боялся, что тебе не понравится, — признался Тьюринг, — на отца, например, этот чай вообще не произвёл впечатление. Он сказал что пить такое, это оскорбление его национальной гордости.       Профессор несколько рвано поставил чашку обратно на стол. Как же он мог забыть, что Джонатан наверняка первым делом побывал в Честере? Много ли ему рассказал Генри о своих наблюдениях относительно Снейпа? А жаловался ли мальчишка? Беспокойство и опасливость в одно мгновение проскользнули на его лице, в груди скрипнула знакомая пружина, ехидно напоминая о себе чьим-то злорадным смешком на краю сознания. Профессор поспешил было спрятать глаза, но его взгляд сам собой рассеянно встретился со взглядом Тьюринга, и тот явно что-то понял.       — Кстати, — Джонатан рассеянно потёр затылок, — отец рассказал мне про ту, — он задумчиво перевёл взгляд к потолку, подбирая верное слово, — прогулку Гарри в Хогсмиде, — Тьюринг усмехнулся, но выглядело это несколько неловко и потеряно, — честно, я не ожидал он него такого. Хотя, учитывая его историю, это ведь не первый раз когда он от кого-то сбегает. И всё же первый раз, когда он сбежал от нас. Но сейчас не об этом, я вообще хотел тебя поблагодарить, за то, что ты его привёл обратно. Спасибо, Северус.       Профессор непроизвольно кивнул, будто обозначая, что всё слышал, просто у него пока не было ехидной фразочки, которой он мог бы согнать неожиданную неловкость в разговоре. А ведь действительно Тьюринг что-то понял, но видимо что-то не то. Возможно он считал, что Северус нуждается в благодарности, за свой поступок? Но это было не так, стоит сказать, Снейп отдал бы палец на отсечение, только чтобы больше никогда не вспоминать тот сумбурный день, заставивший его возродить в своей голове таких демонов, о каких он и вовсе позабыл за годы. Хотя, если уж быть до конца честным, то Северус не позабыл, а закопал так глубоко на задворках собственного разума, как было возможно и искренне постарался позабыть.       А ведь оно всё ещё было там. И пьющий отец, и жестокие сверстники, и горечь предательства, и боль, так много боли. Оно было там, лежало мёртвым грузом и гнило, сочась трупным ядом. За годы это нечто превратилось в настолько отвратительную субстанцию, что касаться её не хотелось ни при каких обстоятельствах, будто от любого неосторожного движения эта мерзость вырвется и затопит Снейпа целиком. Нескладный, обиженный всеми, завистливый и глубоко несчастный ребёнок, который не понимает, что он сделал не так, кроме собственного рождения, он вырвется и захватит всего Северуса, утянет за собой в омут из старых обид и ненависти к себе и миру. Снейп почти чувствовал вкус этой гнили на языке, он всегда был там, отражаясь в каждом ядовитом слове, каждой злорадной усмешке. Неужели он уже был том омуте?       И всё же в реальности не было гнили, а был сладковатый запах мимозы и мяты, был пряный вкус марокканского чая и был Джонатан. И всё же профессор сидел на очередной уютной кухне, в странной, безмятежной тишине, которая будто бы длилась столетиями. И всё же, от чего-то было неспокойно.       — Я тоже сбегал из дома в его возрасте, — произнёс будто бы чей-то чужой голос: настолько Снейпу не верилось, что он говорит это по собственной воле.       Северус с усилием оторвал взгляд от своей чашки и посмотрел в тёплые, карие глаза напротив, в которых застыло невинное изумление, а затем вдруг они озарились пониманием.       — Были причины? — мягкий вопрос слетел с обветренных губ. Он прозвучал как приглашение, ненавязчивое и аккуратное приглашение его спрятанных мыслей и чувств к свету, под которым все уродливые слабости станут видны любому смотрящему.       — Да, — ответил Северус, принимая его.       Они помолчали, будто было больше нечего сказать. Профессор невольно вспомнил их странный разговор тогда во Франции, только в тот раз он был тем, кто приглашал Тьюринга на откровенность, и видимо наконец пришёл черёд Джонатана оказать такую же услугу. Он безмолвно предлагал Северусу быть его слушателем, без осуждения и предубеждений. И тогда Снейп поддался, как поддалась и пружина в его груди.       — Мой отец был магглом, и это можно назвать самой положительной его стороной. Страшно вообразить что бы он мог сотворить, будь у него хоть крупица магической силы при его тяге к спиртному, — слова текли удивительно легко, будто бы что-то подталкивало их к горлу, но даже так он не мог соскрести мерзкий вкус слабости со своего языка, — не знаю что моя мать в нём нашла. Может когда-то он был лучше, хотя все моменты, когда он вёл себя как достойный муж и отец можно пересчитать по пальцам. В остальным это был один и тот же мотив: он просыпался, уходил на работу, возвращался поздно или его притаскивали его дружки, такие же опустившиеся животные, потом он сразу отключался, или начинал ругаться, или колотил мать, меня, мебель, иногда демонстративно пытался вешаться, — Северус устало провёл рукой по лицу, — я его даже жалел тогда, и мать жалела, много плакала. Нам, — он осёкся, будто обжегшись об это слово, — мне, казалось что это я виноват, что я плохой сын, раз мой отец такой. Я старался как можно больше времени проводить вне дома, мне просто было тошно от того, что я видел там. Иногда казалось, будто у нас в подвале жил дементор, — Северус кисло усмехнулся, — Потом уже стало проще, когда я стал уезжать в Хогвартс. Но тогда он сгноил мою мать окончательно. Я даже не знаю как она умерла. Может от какой-нибудь болезни, он ведь запрещал ей лечиться магией, а по другому она не умела. Может он с ней что-то сделал, или она сама с собой, — профессор рассеянно обвёл край своей кружки большим пальцем, будто пытаясь отвлечь себя этим простым ощущением нагретого фарфора, прижатого к его холодной коже, — он тоже умер где-то на моём седьмом курсе, скорее всего от цирроза или что-то в этом роде.       И вот наконец Северус замолчал, в его глазах было какое-то странное бессилие, немой вопрос, который он, как не старался, не мог сформировать. Джонатан тоже сидел молча некоторое время, затем он медленно встал со своего места и пересел ближе к Снейпу. В тишине маленькой кухни, поскрипывание деревянной мебели, вызванное его движениями, казалось оглушительным. Однако, когда Тьюринг оказался на соседнем стуле, Северус неожиданно почувствовал облегчение, будто часть огромного веса, который сдавливал его голову всё это время, приподняли, наконец позволив ему дышать.       — Я понимаю тебя лучше, теперь, — простые слова Джонатана мягко зазвенели в воздухе между ними.       — И как я тебе теперь? — с горьковатой усмешкой поинтересовался Северус.       — Всё так же.       Джонатан улыбнулся ему, как всегда тепло и открыто, и медленно потянулся к ладони профессора, лежавшей на столе, аккуратно накрыв её своей. Чужая рука была тёплой и сухой, но чего-то будто не хватало. Поддавшись неясному порыву, Северус развернул свою ладонь тыльной стороной вверх, перелетая их пальцы в каком-то равном, отчаянном жесте. И вот теперь всё стало как надо: кожа к коже, его бледные, тонкие пальцы и чужие шершавые, покрытые солнечными отметинами. Снейп на мгновение засмотрелся на чужую ладонь в своей, она была такой обыкновенной с её трогательной россыпью веснушек, сильными пальцами, едва заметными короткими шрамами, выдававшими мага, который часто работает руками с не самыми безопасными вещами. В то же время, касаться этой обыкновенной ладони было хорошо, было спокойно и правильно.       Неожиданно Северус заметил, как Джонатан нежно обводит большим пальцем край его ладони. Нежно, будто кожа Снейпа это что-то невероятно драгоценное и хрупкое. И в ту самую секунду, этот невинный, успокаивающий жест, будто сорвал все предохранители в разуме Северуса. Пружина распрямилась. Грудь сдавили стальные обручи и жгучий холод собственных мыслей, как и жар их собратьев из гнилой темноты, захлестнул его целиком. Он непроизвольно вцепился в ладонь Джонатана так, что у него побелели пальцы, будто бы Тьюринг оставался единственным оплотом реальности в его омуте. Впервые Северус почувствовал, что он… потерян, и ещё ему страшно.       — Северус? — голос Тьюринга прозвучал как сквозь толщу воды, и только тепло его ладони оставалось реальным и близким.       — М? — профессор рассеянно посмотрел на Джонатана, — я просто… задумался, — он попытался отмахнуться, вернуть контроль, но получалось отвратительно.       — О чём? — Тьюринг слегка склонил голову на бок, внимательно всматриваясь в то, как меняется чужое лицо в калейдоскопе из эмоций.       Профессору захотелось огрызнуться, ведь это было так просто! Съехидничать в ответ и потом вернуться к попыткам затолкать свои слабости обратно в тот тёмный угол, из которого они вылезли. Однако, он сдержался, и совершенно неожиданно для себя решился на весьма откровенный ответ.       — Знаешь, это так просто, оправдывать самого себя тем, что у меня было трудное детство, — он вздохнул и усмехнулся, выглядя при этом совершенно разбито, — «меня подколачивал отец и я увлёкся тёмными искусствами, войдя в сомнительную организацию с ещё более сомнительными целями» — это даже звучит отвратительно, Джонатан, — Северус вывернул свою ладонь из пальцев Тьюринга и рвано закатал рукав на левом предплечье, оголяя позорную отметину, стыдливо посеревшую на бледной коже, — а ведь это не мой отец поставил мне эту метку, я сам её выбрал, сам пришёл, у меня же был выбор. Да? — он посмотрел на Джонатана с какой-то безнадёжностью во взгляде. — Чёрт! У меня был выбор даже, когда ублюдошный Джеймс Поттер со своей шайкой начали ко мне цепляться. Я мог бы перестать общаться с девчонкой, которая запала ему в душу, и не реагировать на их подначки, и оно само бы ушло, как только они бы заскучали. Но нет, я был там до конца. Как и в ставке Тёмного Лорда, я был до тех пор, пока меня не подвели к самому краю, — его взгляд впился в метку на своём предплечье, — я много думал об этом, знаешь? Особенно, когда ты мне тогда сказал, что я заслуживаю любви, я очень много думал. И пришёл к интересному выводу. Я — завистливый, жадный до внимания жалкий неудачник.       — Не правда, — Джонатан, непроизвольно подался вперёд, — ты был моложе, кто не совершал ошибок в шестнадцать, семнадцать лет? И всем хочется внимания, в этом нет ничего ужасного.       — Да? — лицо профессора искривилось в гримасе отвращения. — Может всем и хочется, но не все ради малейшего признания и похвалы терпят годы унижений, а потом стелятся перед первым приласкавшим. Признай это, Джонатан, я — жалкий человек.       — Нет, — Тьюринг нахмурился, — я не буду признавать то, во что не верю.       —Ты же сказал, что теперь меня понимаешь! Значит должен поверить, — Снейп непроизвольно сжал кулаки, его ногти с силой впились в ладони. Боль слегка отрезвила, но горечь так и продолжала капать с языка, — я ведь и с тобой такой — жалкий и слабый.       — Северус, когда я сказал, что теперь лучше тебя понимаю, я имел в виду не это. Я понимаю тебя, я не осуждаю, и я всё ещё хочу быть рядом потому, что ты какой угодно, но не жалкий и не слабый.       — Лесть тебе не идёт, — Снейп почувствовал, как закипающая гниль внутри него сменяется холодом, он понимал, что сейчас может ранить, ранить сильнее, чем когда-то ранил Лили, обозвав ту грязнокровкой, — хватит.       — Хорошо, тогда перестань оскорблять себя, — Джонатан посмотрел на него с почти не свойственной ему строгостью.       — Ты не можешь запретить мне говорить правду о самом себе, — профессор в бессилии сжал кулаки сильнее, — я её знаю. Её нельзя просто проигнорировать, нельзя заглушить! А правда в том, что я ужасный человек, мелкий тиран, который срывает обиду на школьниках, я…       Закончить очередное оскорбление ему не дал Джонатан. Когда Тьюринг в одно движение оказался ближе чем когда-либо, Северус только и успел заметить, как обожгли его своим взглядом карие глаза, наполненные каким-то поразительным душевным огнём. Уже в следующую секунду чужие губы сомкнулись с его собственными, снимая с языка всю ту горечь, всю ненависть и боль, что сочилась оттуда моментом ранее. И тут же будто бы разряд электричества пронзил его с ног до головы, так, что ни в одной, даже самой маленькой клеточке, напряженного как струна, тела, не нашлось ни капли той энергии, что питала прошлые желчные мысли. Следом обрушились запахи: мята, мимоза, земля и кожа. Северус чувствовал тепло чужого тела, проникающее повсюду, куда хватало мысленного взора. Чужие руки нежно подхватили налившиеся свинцом запястья и затем аккуратно разжали его пальцы, которые казались теперь одеревеневшими. Он чувствовал каждый вдох Джонатана, когда их дыхание смешалось в одно. Поцелуй выходил немного рваным, неловким, лихорадочным. Он длился всего несколько секунд, но почему-то ощущался гораздо дольше, будто само время замедлилось ради них одних.       Джонатан отстранился так же неожиданно, как и оказался рядом. Они всё ещё стояли друг к другу слишком близко, слегка соприкасаясь носами. В глазах Тьюринга плясами тёплые искорки: нежность и беззлобное веселье.       — Ну как теперь с правдой? — он поинтересовался с лукавой усмешкой.       Снейп непроизвольно фыркнул.       — О, я подозреваю, я должен поблагодарить тебя за доказательство моей неправоты? — он вопросительно изогнул бровь, отстраняясь ещё немного, чтобы видеть лицо Джонатана целиком.       — Пожалуй, — кивнул Тьюринг, невинно пожимая чужие ладони, которые он всё ещё нежно держал в своих.       — Знаешь, у тебя очень плохой метод дискуссии. И тем не менее я каждый раз обезоружен, — профессор задумчиво посмотрел на их соединённые ладони, будто решая что-то для себя. Почему-то сейчас ему было неописуемо легко, возможно легче, чем когда-либо в жизни, — ты действительно думаешь, что это нормально? Что мои ошибки это не что-то непростительное?       — Ошибки — это часть жизни, Северус, — Джонатан отпустил одну из ладоней Северуса, чтобы поправить рукав на его левом предплечье, — даже большие ошибки можно загладить раскаянием. А по тому, что я увидел сегодня, сложно не заметить, как тебе больно. Наверное, тебе осталось только простить самого себя.       — Это намного сложнее, чем получить чьё бы то ни было прощение, — задумчиво заметил Снейп, — я боюсь, что мне может понадобиться помощь, — его взгляд сам собой обратился к Тьюрингу, и он уже знал, что найдёт в его глазах, — если ты, конечно, готов к таким вот исповедям раз в никогда.       Джонатан мягко рассмеялся.       — Я думаю, у меня получиться выкроить время.       — Действительно, я не хотел бы вмешиваться в твой плотный график, — усмехнулся профессор, — просто найди для меня минуту между прополкой сорняков и чаепитий с берберами.       — Я постараюсь, — кивнул в ответ Тьюринг.       Уютная тишина как-то сама собой возникла между ними. Профессору вообще не хотелось куда-либо двигаться, что-либо говорить. Именно сейчас Северус хотел просто быть, просто дышать и чувствовать чужое тепло, которое окутывало его с ног до головы как пуховое одеяло. И больше ничего в этом мире не было важно.