Джонатан-Идиот Тьюринг

      Гостиница оказалась классическим мавританским домом в богатом стиле: внутренний дворик, резные арочные ниши, бархатные ковры и финиковые пальмы. Заир довёл Тьюринга до самой двери и только после этого распрощался до следующего утра. Ещё некоторое время Джонатан провёл в компании своих коллег, обсуждая план экспедиции. У них была небольшая фора в несколько дней до начала полномасштабного цветения «сердца пустыни», и гербологи планировали воспользоваться ей, чтобы понаблюдать как магическая фауна Сахары готовится к этому событию. А посмотреть было на что. Именно момент цветения главного магического источника в этих краях означал начало своеобразной весны для местных растений. Магия, как и природа вокруг, обновлялась, наполняя жизнью оазисы. Из-за этого маршрут экспедиции становился весьма разнообразным, гербологам хотелось охватить как можно больше за слишком короткий промежуток времени. Обсуждение затянулось до наступления сумерек, после чего добродушный Надим настойчиво попросил иностранцев отправиться спать, так как утром их ждало весьма сложное путешествие. Тьюринг, покорно признавая правоту марокканца, в числе первых отправился в свои комнаты.       Марокканская ночь не была тихой. Где-то вдали звенели на ветру латунные колокольчики, кто-то играл на рабабе, шелестели листвой пальмовые деревья во внутреннем дворике гостиницы. Джонатан сидел на краю кровати, вдумчиво перебирая содержимое свой сумки, чтобы в последний раз перед отправкой в пустыню удостовериться, что всё на месте. Затем он спешно принял душ и, переодевшись для сна, устроился на прохладных простынях, укрывшись тонким вышитым одеялом. Едва голова Джонатана коснулась пуховой подушки, лёгкая дремота стала окутывать его разум. Сквозь раскрытые окна в комнату лился прозрачный лунный свет, переплетясь с тёплым вечерним воздухом. Тусклый свет старинной лампы на прикроватной тумбочке раскрашивал стены причудливыми тенями. Мысли Джонатана текли вяло и неохотно, путаясь и переплетаясь. Однако, как и почти каждую ночь до этого, Тьюринг засыпал с меланхоличной улыбкой на губах. Он сознательно позволял себе эту небольшую грусть, эту каплю в море его весьма и весьма счастливой жизни, ведь никто и никогда о ней не узнает. Именно в те тихие минуты, когда грань между сном и реальностью постепенно исчезала, он не мог не думать о том, что одинок. Конечно же у него был отец, Гарри, друзья и коллеги. А ещё у него был Северус и вся эта странная любовь, которую профессор, по мнению Джонатана, наверняка не понимал, или же не мог принять до конца. Однако каждый день Тьюринг засыпал и просыпался один.       Отчасти в этих одиноких мыслях был виноват один конкретный нахальный француз, с лёгкой руки которого Джонатан наконец-то в полной мере осознал катастрофический характер своего тактильного голода. Тьюрингу было не стыдно признаться самому себе, что просыпаться, чувствуя чужое тепло под боком, это приятно. У француза вообще была крайне бесцеремонная привычка в полудрёме утыкаться носом в шею Джонатана, притягивая последнего в ленивое утреннее объятие, и бормотать что-то вроде «Ma chérie, je t'en supplie encore cinq minutes», умоляя своего партнёра поспать подольше. И Тьюринг покорно позволял Жоржу мирно сопеть ему в затылок те самые «cinq minutes», а потом и ещё «cinq minutes», и ещё…       Джонатан бережно хранил эти воспоминания в своём сердце, даже не надеясь, что с кем-то когда-то он встретит похожее утро. Прошло уже почти три года с тех событий, и Тьюринг, абсолютно не умея быть злопамятным, предпочитал помнить только хорошее. И всё же, временами, когда ему становилось совсем одиноко, как и в эту тёплую марокканскую ночь, воспоминания возвращались в слегка искажённом меланхолией ключе. Сонные мысли рисовали Джонатану несколько другую картину: его личные воздушные замки и скромные надежды, осуществления которых он не ждал. Тьюринг представлял утро в своём доме, в своей спальне, и обязательно чтобы оно было светлым и солнечным. А рядом тоже был человек, любимый человек, и Джонатан бы смирно лежал рядом, ожидая его пробуждения. Он был бы действительно счастлив, если бы смог это сделать не только в своих сонных мыслях, однако в то же мгновение Джонатан проваливался в дремоту окончательно.       Марокканская ночь поглотила его маленькую грусть и унесла в следующий день, а до тех пор Тьюринг видел путанные, сбивчивые сны, полные песка и солнца. Дыхание Сахары будто проникало в саму его суть. Пустыня прощупывала незнакомца, звала, хотела растворить в своих барханах его душу и тело, хотя возможно это был всего лишь сон. Но наваждение пало с первыми лучами солнца, скользнувшими в раскрытое окно, игриво танцуя на лице Джонатана.       Тьюринг проснулся по будильнику, как, впрочем, и все остальные члены экспедиции. Их неспешный общий завтрак был наполнен радостным предвкушением. При помощи портключей их разношёрстная группа переместилась на окраину пустыни, где их уже ждал Заир. Кочевник выглядел как всегда безмятежно, он молча указал собравшимся на пару развёрнутых на песке ковров-самолётов и терпеливо подождал пока члены группы рассядутся на них.       Добраться до оазисов портключами не представлялось возможным, так как дыхание Сахары сбивало любые настройки точек выхода. Поэтому, как говорил Надим, путешествовать они будут архаичным способом. С некоторой опаской Джонатан опустился на узорчатую поверхность ковра, устроив дорожную сумку у себя на коленях. Для него такой транспорт был в новинку. Не то, чтобы Тьюринг вообще был любителем полётов. Во времена учёбы квиддич так и не смог его заинтересовать. Но тем не менее, как истинный англичанин, Джонатан больше привык к мётлам.       Однако, спустя несколько минут полёта, Тьюринг был вынужден признать, что ковры явно выигрывают в комфорте. Артефакт был зачарован весьма хитро: очевидно, что путешественники развивали большую скорость, но тем не менее ветер не хлестал их в лицо, а бархатная поверхность оставалась абсолютно ровной.       В течение получаса группа достигла первого оазиса, и в то время, как гербологи восторженно копошились в разнообразных кустарниках, Заир оставался в стороне, наблюдая за ними с философским спокойствием. В исследовательских хлопотах незаметно прошёл первый день. Каждое новое утро разношёрстная группа магов меняла свою дислокацию, пока, наконец на пятые сутки, они не оказались в одном из немногих оазисов, где расцветало сердце пустыни.       Зелёный островок встретил их несвойственной для этой местности прохладой. Крошечное изумрудное озеро сверкало в лучах яркого солнца расплавленной бирюзой. Высокие пальмы шелестели листвой, встречая путешественников причудливым танцем теней на песке. В центре оазиса, груда старого известняка, что когда-то была храмом, печально расстилала свои обветренные развалины по сухой земле.       Тьюринг, ненадолго замер, задумчиво рассматривая обломки обветшавших камней. Было в них что-то такое, что не позволяло ему оторвать взгляд. Это место дышало силой: древней, дикой и непокорённой. За спиной Тьюринга едва слышно хрустнул песок. Джонатан обернулся и встретился взглядом с бездонными, тёмными глазами Заира. Отблески колдовской зелени дикого оазиса, танцевали на его загорелом лице, делая кочевника ещё менее похожим на человека.       — Пристанище старых богов, — Заир кивнул на развалины, отвечая на немой вопрос Джонатана, — оно будет терпеть чужаков до тех пор, пока они не нарушат законов пустыни.       Тьюринг лишь молча кивнул, а странное чувство не желало его покидать. Здесь он действительно ощущал себя чужаком, или скорее непрошенным гостем, которого милостивый хозяин согласился терпеть до поры до времени. Сахара, как сытый хищник, ощупывала их, пробовала на вкус, готовясь в любую секунду показать своё превосходство и поглотить чужаков без остатка, навечно сделав своими. Это чувство, непохожее ни на одно другое, пугало и завораживало одновременно.       Тем временем, возле развалин храма, экспедиция начала возводить свой временный лагерь, и Джонатан поспешил к ним присоединиться, чтобы хоть как-то отвлечься от пробиравшей его до костей чужеродной энергии. Чуть позднее они наконец отыскали «сердце» в самой гуще пальмовых зарослей у одной из обрушившихся стен. Под холодным, внимательным взглядом Заира, пёстрое сборище магов принялось разводить бурную деятельность вокруг неприметного кустика, на ветвях которого наливались алым цветом пока что закрытые бутоны. Даже без измерительных артефактов путешественники могли ощутить, как магия вокруг будто трепещет в предвкушении. Пустыня готовилась к обновлению, великодушно допустив любопытных людишек до своего нутра. Волшебники засиделись до ночи, производя измерения потоков и исписывая десятки страниц в походных журналах, не отставал от них и Тьюринг. Он сидел на небольшом коврике, в паре метров от нераспустившегося кустарника, обложившись артефактами высокой чувствительности, и неотрывно следил за хронометром, отмечая малейшие магические колебания в листе пергамента. Очнулся он лишь когда его окликнул Надим.       — Мистер Тьюринг? — марокканец слегла дотронулся до его плеча, — Уже поздно, ложитесь спать. По расчётам цветение случиться не раньше рассвета.       Джонатан рассеяно оторвал взгляд от пергамента: небо уже давно заволокли смоляные сумерки, лениво распуская белёсые звёзды. На пустыню опустилась прохлада, мурчание песков, перекатываемых ветром, становилось тише, луна показала на горизонте свой единственный жемчужный глаз.       — Как жаль, что вы правы, Надим, — Тьюринг со вздохом поднялся с места, разминая затёкшую спину.       Он оглядел свои артефакты и, спустя пару секунд раздумий оставил возле них пергамент с прытко пишущим пером, специально зачарованным так, чтобы записывать показания. Проделал он это с явной неохотой: он всегда предпочитал личное наблюдение, однако ему действительно стоило отдохнуть, если он не хотел клевать носом в день цветения. На все эти действия марокканец лишь понимающе усмехнулся.       — Не только вы разочарованы потребностью во сне, — с лёгким весельем сказал он, — мастеру Хва и вовсе пришлось угрожать сомнусом.       — Могу представить, — согласился Джонатан.       Тьюринг уже собирался пожелать своему собеседнику доброй ночи и направится в лагерь, как вдруг нечто странное привлекло его взгляд. За пределами оазиса, на вершине невысокого бархана танцевал, зависнув в воздухе крохотный колдовской огонёк. Сначала Джонатан решил, что ему показалось. Он подумал возможно «люмос» с его собственной палочки отразился о что-то, однако, чем дольше он смотрел на рыжеватое пятнышко, сияющее на фоне утопающих в сумерках дюн, тем больше убеждался в обратном. Спустя мгновение он различил силуэт, который огненные отблески грубо вырывали из ночной черноты. Рваная фигура, обрисованная светом колдовского пламени, явно принадлежала человеку.       — Это же… Заир? — Джонатан озвучил свою неуверенную догадку, переведя взгляд на Надима, — разве он не собирался спать?       — Амахаг спят под открытым небом, мистер Тьюринг, неужели вы не заметили этого? — с удивлённой усмешкой поинтересовался марокканец.       — Признаться я всегда ложился спать раньше, чем он, — Джонатан рассеянно потёр затылок, — я полагал, что Заир, как и остальные спит в палатке, — он вновь повернулся к танцующему вдали рыжеватому пятнышку.       — Мистер Тьюринг, кажется мне, что вы сейчас очень хотите спросить «почему?», — Надим лукаво сощурил глаза.       Джонатан ответил на эту добродушную подначку тёплой усмешкой. Он давно стал замечать за марокканцем некую радушную плутоватость, которая идеально вписывалась в его лёгкий характер истинного жителя востока. Именно поэтому Тьюринг не удивился, когда Надим, с показной величавостью запахнув рукава своей робы, произнёс:       — А я вам не стану отвечать, — в глазах марокканца танцевали бесята, — вам будем полезнее спросить лично у господина Заира.       С этими словами Надим грациозно развернулся на пятках своих остроносых бабуш и зашагал в сторону лагеря. Джонатан в свою очередь вновь посмотрел в сторону колдовского огонька, зажжённого кочевником. Рыжеватые всполохи, танцевавшие над барханами, непроизвольно манили к себе англичанина, он вдруг почувствовал, что просто обязан пойти туда. Это ощущение совсем не походило на праздное любопытство исследователя, совсем наоборот: Тьюринг ощутил себя кроликом, завороженно смотрящий в пасть сытому удаву. Он сам не понял, когда успел сделать первый шаг навстречу горящему в пустыне пламени, очнулся он лишь когда уже неловко взбирался на бархан, где расположился кочевник.       Песок шелестел под ногами Джонатана, осыпаясь золотистым каскадом при каждом его шаге. Пустыня будто играючи пыталась заставить чужестранца увязнуть, или и вовсе кубарем скатиться к подножью дюны. Но тем не менее Тьюрингу удалось взобраться на вершину бархана.       Заир сидел, скрестив ноги на узорчатой поверхности большого ковра, перед повисшей в воздухе сферой колдовского пламени. Рядом с ним лежал посох, а чуть в стороне стоял высокий латунный чайник, из носика которого понимался сладковатый, мятный пар. Амахаг поднял взгляд на англичанина, его глаза будто бы поглощали отражающиеся в них рыжеватые отблески. В ту секунду Джонатан понял: кочевник давно его ждал.       — Может присядете, мистер Тьюринг? — спросил Заир, слегка склонив голову набок. Его голос сливался воедино с тихим потрескиванием пламени и ветром, перекатывающим вековые пески, — прошу вас, — он указал на место рядом с собой.       Джонатан послушно опустился на ковёр, его взгляд сам собой скользнул по расслабленной фигуре кочевника, которую свет от пламени ласково вычерчивал на фоне потемневшего неба. Бербер походил на задумчивого духа пустыни, мираж, готовый развеяться при первом же луче солнца и только та молчаливая сила, которую Джонатан ощущал каждой клеточкой своего тела, убеждала в реальности происходящего. Тьюринг хотел было что-то спросить, но казалось будто Заир уже знает все его вопросы, однако не торопится отвечать. Отчего-то Джонатан знал, что требовать ответов тоже незачем.       Взгляд Тьюринга как-то сам собой остановился на пламени. Рыжеватые языки ластились к ночной мгле как покорные звери к хозяину: Джонатан видел их хвосты, лапы и когти, пропадающие и вновь появляющиеся в сбивчивом огненном танце. В то же время пламя перешептывалось с песками и ветром. Казалось, будто оно что-то шептало и самому Тьюрингу и тот, сам не замечая, начал вслушиваться, околдованный его песней. Прохлада ночной пустыни невольно заставляла приблизиться, но страха обжечься не было и в помине.       — Мистер Тьюринг, — вкрадчивый голос Заира заставил вздрогнуть от неожиданности, — не смотрите так долго на огонь — кошмары приснятся.       — Да, конечно, — Джонатан усилием воли зажмурился, а когда снова открыл глаза наваждение спало: огонь стал просто огнём, чем возможно и был до этого. Джонатан меланхолично усмехнулся, — вы знаете, Заир, иногда мне кажется, что это место играет со мной в какую-то игру, правила которой я не могу понять, — он невольно окинул взглядом утопающую в ночи пустыню.       — Такова суть Сахары, — кочевник непринужденно взмахнул рукой над поверхностью ковра и в следующую секунду там, где обветренные смуглые пальцы рассекли воздух возникла пара посеребрённых чарок, — пустыня любит испытывать своих гостей и одаривать тех, кто оказался выносливее прочих, — Заир потянулся за латунным чайником и затем разлил обжигающий, мятный напиток по чаркам.       — Вас она тоже испытывает? — спросил Джонатан, принимая из рук бербера чай.       — Скорее учит, — задумчиво ответил амахаг, — и как любой учитель наказывает за игнорирование уроков. Потому моя жизнь посвящена только ей и разгадывание её знамений.       Джонатан помолчал несколько мгновений, задумчиво рассматривая в своих ладонях чарку до краёв, наполненную мятным чаем. Он сделал небольшой глоток, после чего вновь повернулся к Заиру.       — Поэтому вы спите в пустыне? Ищите знаки? — спросил он, поддавшись любопытству. Смуглое лицо Заира на мгновение украсилось усмешкой, хотя возможно это была лишь игра пламени в ночи. Кочевник будто бы ждал этот вопрос.       — Вы догадливы, мистер Тьюринг, — ответил бербер, — да, сны в пустыне имеют совершенно особенное качество, но, чтобы их увидеть нельзя прятаться в палатках и шалашах, — пронизывающий взгляд тёмных глаз Заира оценивающе опустился на Джонатана. Кочевник задумчиво сделал глоток мятного чая, будто решая что-то для себя, — не хотите попробовать?       — Я? — удивлённо переспросил Тьюринг, — но я ведь не амахаг, разве у меня получится что-то увидеть?       — Вы сами сказали, что вам кажется будто пустыня с вами играет, — Заир пожал плечами, — может ей есть что вам показать.       Спустя секундное замешательство, Джонатан неуверенно кивнул.       — И… что мне делать? — спросил Тьюринг.       — Просто ложитесь спать, — последовал очевидный ответ.       Тьюринг медленно отставил в сторону уже пустую чарку и под внимательным взглядом Заира лёг на спину. Бескрайнее звёздное небо распахнуло перед ним свою пасть. Казалось, весь остальной мир за пределами шершавой поверхности ковра перестал существовать: остались только Заир, Джонатан и колдовское пламя — последний рубеж хрупкой реальности. Тьюринг спешно закрыл глаза, лишь бы не думать над ужасающей глубиной звёздной бездны, нависшей над ними и поскорее забыться.       Сон не шёл. Совсем.       Тихие отзвуки пустыни вскоре стали оглушающими, но Тьюринг старательно держал глаза закрытыми. Шелест песка заливал его уши и Джонатану даже начинало казаться, будто он слышит в нём голоса. В конце концов он понял, что ничего путного из этой затеи не выйдет. Он медленно сел, открывая глаза.       — Заир, я думаю мне стоит сда…       Джонатан подавился вдохом, так и не закончив фразу. Небо из тёмного ночного неожиданно стало кроваво-красным, огонь погас, а вместе с ним исчез и Заир. Тьюринг вскочил, но вместо шелеста песка он услышал жалобное, стеклянное позвякивание. Оторвав взгляд от залитого болезненным багрянцем неба, он увидел, что его окружают горы хрустальных сфер, покрытых вековой пылью. Неуклюже шагнув с поверхности ковра, Тьюринг тут же ощутил, как стеклянные шары выскальзывают у него из-под ног и в следующую секунду он уже кубарем летел вниз по склону. Вскрикнув от боли, когда его падение прекратилось, Джонатан попытался осмотреться. Кругом, куда только хватало взгляда, высились горы сваленных в беспорядке хрустальных сфер. Присмотревшись, Джонатан заметил их иррациональную схожесть с гадальными шарами, точь в точь такими же, как в Хогвартском классе прорицаний.       — Я сплю? — с неверием прошептал Тьюринг.       Вдруг совсем рядом что-то блеснуло мертвенно бледным светом. В мареве этого сияния Тьбринг услышал сбивчивый шёпот: «Грядёт… хватит могущества… трижды бросал ему вызов… исходе седьмого месяца… отметит его как равного себе… один не может жить спокойно, пока жив другой…»       Слова путались, переплетались, ускользая от его слуха. Джонатан наугад потянулся к источнику света и его пальцы сомкнулись на обжигающе холодной поверхности хрустального шара. Поднеся его к себе поближе, Тьюринг разглядел бирку, сделанную из обожжённого клочка бумаги, на котором сбивчивы, неаккуратным подчерком было выведено «Гарри Поттер».       Джонатан почувствовал, как всё внутри него сжалось. Странное чувство нервозности затопило Тьюринга целиком, грозясь вылиться через край и поглотить всё вокруг. Непроизвольно его пальцы сомкнулись на поверхности хрустального шара крепче, чем следовало бы, и гладкая, холодная поверхность треснула, осыпавшись мелкими осколками. Вдруг вдалеке раздался собачий вой. Джонатан вздрогнул и неожиданно для себя встретился взглядом с огромным чёрным псом, смотревшим на него с вершины холма, состоявшего из сваленных в кучу гадальных сфер. У зверя были человеческие глаза, которые будто тянули к себе Тьюринга, за душу, и Джонатан поддался. Спотыкаясь и падая на выскальзывающих из-под ног хрустальных сферах, он медленно но верно приближался к псу. Зверь ждал на удивление терпеливо, хотя в его взгляде и мелькало раздражение.       Наконец человек и пёс оказались в шаге друг от друга. Зверь глухо рыкнул, выказывая недовольство, но затем нырнул под руку Джонатана, позволяя погладить себя по тёмной, косматой шерсти.       — Ты Грим? — спросил Тьюринг, поддавшись неясному, суеверному порыву.       Пёс слишком человечно кивнул лохматой головой. Затем он зубами прихватил рукав Джонатана и потянул его куда-то за собой. Тьюринг шёл, следом едва переставляя ноги. Вдруг он увидел в далеке человеческий силуэт: слишком знакомый, чтобы не узнать с первого взгляда, знакомый до боли, заставляющий сердце пропустить удар.       — Северус, — сорвалось с губ Джонатана, быстрее чем тот успел подумать.       Пёс снова кивнул и отпустил его рукав. Зверь боднул косматым лбом ногу человека, будто настойчиво приказывая идти навстречу маячившему вдали силуэту. Тьюринг сделал шаг, а затем ещё, и ещё один, а вскоре и вовсе сорвался на бег.       — Северус! — радостно окликнул Джонатан.       Фигура профессора была уже так близко, Тьюрингу осталось сделать лишь пару шагов как вдруг между ними, из-под груды хрустальных шаров выползла змея. Рептилия воровато оглянулась, собирая в кольца своё холодное, склизкое тело. Она хвастливо открыла алую пасть, показав Джонатану болезненно-жёлтые клыки, с которых капал густой, тягучий яд. Воздух заполнило шипение гадины, которое чем-то напоминало раскатистый шёпот песка в пустыне.       «Уходи, уходи, уходи,» — послышалось Тьюрингу в том сиплом свисте, что змея извергала из своей пасти.       Где-то рядом зарычал Грим, готовый бросится на защиту человека в любую секунду. Джонатан поднял глаза и встретился взглядом с Северусом. Профессор выглядел бледным, в его глазах плескалась усталость и покорное ожидание смерти.       — Уходи, Джонатан, — тихо произнёс Снейп.       Тьюринг хотел было что-то возразить, но змея гибкой чёрной лентой взвилась к фигуре профессора и за долю секунды обвив его шею, вонзила клыки в бледную кожу, разрывая ему горло.       — Нет! — Джонатан бросился к Снейпу. Он подхватил его слабеющее тело, когда змея, будто ни в чём не бывало скользнула обратно на землю, укрывшись в хрустальных сферах. Тьюринг чувствовал, как по его щекам начали стекать горячие, горькие слёзы, но рефлексы, вбитые в подкорку работой целителя, заставили собраться, — Всё будет хорошо, — выдавил он через силу, зажимал рану на горле профессора, тёплая, вязкая кровь заливала его пальцы и почему-то она была окрашена золотом.       Северус смотрел на него угасающими глазами, его сухие губы дрогнули, будто он хотел что-то сказать, но так и не смог. А золотая кровь, так насмешливо напоминавшая Тьюрингу зелье удачи, всё продолжала литься из разорванного горла, как бы старательно Джонатан не зажимал рану.       — Пожалуйста, — прошептал Тьюринг. Слёзы какали с его лица, смешиваясь с золотой кровью, — Пожалуйста, Северус, не закрывай глаза.       Профессор слабо протянул руку к его щеке, холодные пальцы безуспешно пытались стереть солёные капли. Золотая кровь вспыхнула адским пламенем, но Джонатан и не думал отстраниться, он чувствовал, как боль пронизывает его насквозь, как горит его кожа, и всё вокруг погружается в хаос. Огненный смерч окутал их, и вскоре Тьюринг не видел ничего кроме пламени и мёртвых глаз Северуса.       — Мистер Тьюринг? — позвал вдруг бесконечно далёкий голос.       Огонь исчез, вязкая тьма и пустота сковали тело, боль отступила, он слышал лишь лихорадочный стук своего сердца, что почти вырывалось из-под рёбер. Джонатан резко вдохнул и в ту же секунду его выбросило из сна. Он резко сел, широко распахнул глаза, но увидел лишь пустыню, утопающую в мирной предрассветной дымке, и Заира, спокойно сидящего прямо напротив. Кочевник задумчиво смотрел на поднимающийся из-за горизонта алый солнечный диск, редкий ветер игриво путался в его одежде. Джонатан чувствовал, как тревожное сновидение нехотя отпускает его обратно в реальность: сердце перестало стучать в ушах, а руки замедлили дрожь.       — Уже рассвет, — заметил кочевник своим обыкновенным, полным спокойствия голосом, — нам пора.       — Да… точно, — хрипловато произнёс Тьюринг, сглатывая сухой ком в горле, — спасибо, что разбудили, Заир, — он быстро стёр с щеки одинокую слезу.       Амахаг смерил его задумчивым взглядом, будто пытался разглядеть в нём нечто, незамеченное ранее.       — Могу я узнать, что вам показала пустыня? — спросил он, поднявшись со своего места.       Джонатан вздохнул, обрывки сна пронеслись перед его глазами. Казалось, он всё ещё чувствовал на пальцах тепло золочёной крови.       — Честно говоря, — Джонатан провёл рукой по волосам, будто пытаясь успокоится, — я и сам хотел бы понять.       — Что ж, — Заир вновь задумчиво окинул взглядом туманную зарю, окрасившую пустыню в багрянец, — она никогда не даёт прямых ответов… в этом и есть урок, я полагаю, — кочевник перехватил свой посох поудобнее, — давайте возвращаться в лагерь, мистер Тьюринг.       Джонатану оставалось лишь рассеянно кивнуть: действительно сейчас их ждало цветение, а размышление об этом сне можно было и отложить.